Германия в ХХ веке Ватлин Александр

Глава 8 ГДР: кризис партийной диктатуры и демократическая революция

Уход Ульбрихта, несмотря на всю его предсказуемость, породил в обществе очередную волну надежд на перемены к лучшему. В кругах интеллигенции рассуждали о необходимости системных реформ, способных вырвать страну их сталинской эпохи и перевести партийную диктатуру как минимум в русло «просвещенного абсолютизма». Для подавляющего большинства восточных немцев речь шла об ином – о росте материального достатка и социальном подъеме, выходе республики из внешнеполитической изоляции по отношению к Западу и расширении германо-германских контактов. Новое руководство ГДР чувствовало эти сигналы, трансформируя их в политические решения, не затрагивавшие основ его собственной власти. Хонекер смирился с ролью младшего партнера в советской системе, расширил масштабы социальнополитического компромисса с собственным населением, поддержал курс на разрядку международных отношений. В целом вторую половину истории ГДР можно было бы свести к формуле «жажда стабильности и страх перемен».

VIII съезд СЕПГ (15-19 июня 1971 г.), несколько раз откладывавшийся из-за назревавших кадровых перемен, проходил уже в рамках новой системы координат. Главный лозунг предыдущих лет: «перегнать ФРГ, не догоняя», давно уже ставший объектом насмешек по обе стороны берлинской стены, был отправлен в политическое небытие вместе со своим творцом. После смерти Ульбрихта его имя было вычеркнуто из истории ГДР, два ее первых десятилетия сводились к арифметике партийных съездов и пятилеток. Идеологические новации, прозвучавшие в докладе нового партийного лидера, подчеркивали уже не особенности «немецкого пути к социализму», а прочность интеграции страны в социалистический лагерь. В нем критиковались технократические тенденции, бюрократическое невнимание к нуждам «маленького человека». Применительно к внешнеполитическим задачам также доминировала марксистско-ленинская лексика: противостояние социалистической ГДР западногерманскому империализму символизировал выход классовой борьбы на уровень межгосударственных отношений. Более конкретно выглядела задача достижения «единства экономической и социальной политики», решение которой позволило бы гражданам республики почувствовать реальные преимущества нового общественного устройства. На VIII съезде была принята масштабная программа строительства жилья, рассчитанная на период до 1990 г. Поворот большой политики к нуждам и чаяниям реальных людей стал признаком отказа власти от идеи создания нового человека, на которой держалась вера в безграничные возможности социализма.

Новая западная политика Хонекера развивалась в русле европейской разрядки, не претендуя на самостоятельность по отношению к СССР. Восторженный прием, устроенный жителями Эрфурта Брандту весной 1970 г., показал, что восточные немцы заинтересованы и в «сближении», и в «изменении» собственной системы. Договор декабря 1972 г. об основах отношений двух германских государств не привел ни к тому, ни к другому. Чтобы сбить всплеск эмоций после вступления в силу этого договора, руководство СЕПГ выступило с тезисом о формировании в ГДР «социалистической немецкой нации», на котором настаивали советские товарищи еще в последние годы правления Ульбрихта.

В 1974 г. в конституцию ГДР была внесена соответствующая поправка, заменившая «социалистическое государство немецкой нации» на «социалистическое государство рабочих и крестьян». В преамбуле отныне говорилось о «народе Германской Демократической Республики, созидающем развитое социалистическое общество». Из названий официальных институтов ГДР исчезло прилагательное «германский», перестал исполняться текст гимна, написанный в 1949 г. и рисовавший образ единой родины всех немцев. Новая редакция шестой статьи конституции усиливала тезис о тесном и братском союзе с СССР как гарантии дальнейшего продвижения страны по пути мира и социализма. Здесь же подчеркивалось, что ГДР является «неотъемлемой составной частью социалистического содружества». 7 октября 1975 г. в Берлине был подписан новый договор о дружбе и взаимопомощи с СССР.

Нормализация отношений с ФРГ привела к окончанию блокады ГДР со стороны Запада. К 1978 г. о дипломатическом признании ГДР заявили уже 123 государства. После того, как десятилетие разрядки сменилось очередным похолоданием международного климата, руководство СЕПГ с явной неохотой подчинилось блоковой дисциплине. Хонекер даже заявил, что ГДР не в восторге от возможного размещения на ее территории новых советских ракет в ответ на американские «Першинги». И в то же время он внес свой вклад в охлаждение германо-германских отношений: 13 октября 1980 г., выступая в городе Гера, Хонекер выдвинул к ФРГ ряд требований, без выполнения которых невозможна нормализация отношений между двумя государствами. Речь шла прежде всего о признании гражданства ГДР, превращении постоянных представительств в полноценные посольства и окончательной демаркации границы.

Стабилизирующий характер отношений ФРГ и ГДР продемонстрировало посещение ГДР канцлером Шмидтом в декабре 1981 г. В ходе переговоров Хонекер проявил готовность к компромиссу, смягчив требования, сформулированные в Гере. Хотя до конкретных договоренностей дело не дошло, сам факт возвращения к германо-германскому диалогу на высшем уровне вызвал непонимание в Вашингтоне и Москве. Американская пресса стала строить предположения о возможной «финляндизации» ФРГ, канцлеру пришлось выдержать жесткую атаку оппозиции в бундестаге. К востоку от «железного занавеса» реакция на визит, широко освещавшийся в прессе, выглядела иначе. Оппоненты Хонекера в Политбюро ЦК СЕПГ забили тревогу, докладывая в Москву, что тот ведет двойную игру и едва ли не идет на поводу у империалистов. В июне 1984 г. К.У. Черненко в ходе переговоров с Хонекером потребовал более жесткой реакции на давление со стороны западногерманских политиков: «Как можно объяснить сдержанность ГДР в отношении подобных выпадов, разве это помогает делу социализма?.. Нельзя позволять ФРГ создавать впечатление, будто отношения между двумя германскими государствами развиваются независимо от общей международной обстановки».

Под грузом подобных аргументов Хонекер был вынужден отказаться от запланированного визита в ФРГ, однако произошедшая в 1982 г. смена власти на Рейне не привела к охлаждению германо-германских отношений. Принцип «не раскачивать ситуацию в коммунистическом лагере», утвердившийся в новой восточной политике после того, как Запад несколько десятилетий безуспешно подталкивал коммунизм к пропасти, был сохранен и после прихода к власти христианско-либеральной коалиции. Официальные лица ФРГ уклонялись от выражения своей солидарности с лидерами оппозиционного движения в ГДР, справедливо опасаясь, что это приведет к усилению репрессий.

В свою очередь руководство ГДР, испытывавшее растущую потребность в западных кредитах, со своей стороны стремилось обходить острые углы, делая акцент на особой ответственности двух германских государств за сохранение мира в Европе. Выдвинутая им идея безъядерного коридора в центре континента отражала стремление отгородить этот регион от новых витков гонки вооружений.

В 1972 г. был завершен перевод предприятий с государственным участием и промышленных кооперативов в общественный сектор, и его доля в промышленном производстве ГДР достигла 99 %. Как и в Советском Союзе, на протяжении 70-х гг. происходило снижение темпов экономического роста, ведомственные интересы брали верх над государственной стратегией, сохранялся примат количественных показателей и был пропущен поворот к информационным и энергосберегающим технологиям. Пропагандистское оформление хозяйственных реформ все больше довлело над их содержанием, новые формы «социалистической интеграции» приобретали все более экзотический характер. Так, немецкие специалисты принимали участие в строительстве Байкало-Амурской магистрали и сибирских нефтепроводов, в то время как вьетнамские рабочие закрывали собой бреши на рынке рабочей силы ГДР.

Застойные явления в экономике вылились в кризис 1977-1979 гг., порожденный прежде всего ростом цен на сырье и энергоносители. СССР, сам испытывавший серьезные хозяйственные трудности, уже не проявлял готовности к их поставкам своим союзникам по «братским ценам». Накануне первых платежей по западным кредитам в 1978 г. Хонекер был вынужден признать угрозу «валютной катастрофы» В правительственных кругах спасение видели в ускоренном развитии торгово-экономических связей с ФРГ. Внутригерманская торговля без таможенных пошлин и с предоставлением западногерманской стороной беспроцентного кредита давала до 2,5 млрд. марок прибыли ежегодно – через нее на восток шли солидные финансовые потоки из ФРГ. Кроме этого, значительные средства руководство ГДР получало за использование транзитных путей в Западный Берлин. Наполнению валютной кассы государства способствовал обязательный обмен валюты при посещении ГДР западными немцами, постоянно изыскивались все новые пути выравнивания платежного баланса. Дело доходило до изъятия почтовым ведомством валюты, вложенной в почтовые отправления из ФРГ. Несмотря на все усилия властей, внешняя задолженность ГДР к 1989 г. достигла 50 млрд. западногерманских марок (в 1971 г. она составляла 2 млрд., в 1981 г. – 10 млрд. марок).

Западные кредиты не могли компенсировать нехватки средств на модернизацию оборудования. В 80е гг. технологическое отставание экономики ГДР от мирового уровня стало очевидным. Уровень производительности труда в промышленности по разным оценкам составлял от трети до половины западногерманского. Поиск выхода велся на разных направлениях, но ему не хватало политической воли и последовательности. Вновь, как и двадцать лет назад, предпринимались попытки реабилитировать децентрализацию, был взят курс на интенсификацию производства и внедрение достижений научнотехнической революции. В рамках СЭВ ГДР отвечала за развитие компьютерных технологий, но для налаживания производства «чипов» ее экономике уже просто не хватило времени. После того, как для восточноевропейских стран открылись мировые рынки, компьютеры фирмы «Роботрон» вызывали только усмешку.

Нечто подобное происходило и на потребительском рынке. Каждое предприятие получало задание на производство товаров ширпотреба, но население отказывалось их покупать, так как они не выдерживали конкуренции с западными, да еще и продавались по явно завышенным ценам. При массовом жилищном строительстве исторические центры городов имели довольно запущенный вид, хронически не хватало средств на рекультивацию природных ресурсов. Приметами кризиса производственной инфраструктуры стали залатанные «автобаны», построенные еще во времена «третьего рейха», значительная часть вагонного парка также происходила из досоциалистических времен. Экономика ГДР явно не поспевала за социальными программами, западные кредиты выступали в роли наркотика, порождавшего иллюзию решения нараставших проблем.

В отличие от своего предшественника, любившего заглядывать в будущее, Хонекер оставался расчетливым прагматиком. В годы его правления ЦК СЕПГ превратился в центр согласования ведомственных интересов и узел связи с «советскими товарищами». Кадровая политика партии также отдавала предпочтение стабильности: назначения производились по неписаным правилам благосклонности и очередности, анкетный принцип блокировал выдвижение нестандартно мыслящих личностей. «Окостеневшая система» (Ш.Волле) практически не чувствовала обратной связи с обществом, всерьез рассчитывая «пересидеть» любые социальные неурядицы. Функционеры высшего звена, устраивавшие Генерального секретаря партии (в 1976 г. Хонекер вернул себе этот титул, отмененный в СЕПГ после смерти Сталина), получали свои посты в пожизненное владение. Номенклатурный круговорот должен был препятствовать формированию групп и коалиций, способных поставить под вопрос его власть. Председатель правительства Вилли Штоф после смерти Ульбрихта стал председателем Госсовета ГДР, а в 1976 г. вернулся на старый пост. Для более чем двух миллионов членов СЕПГ партия являлась необходимым условием сохранения своего социального статуса или удобным трамплином для дальнейшей карьеры.

В мае 1973 г. Хонекер выдвинул тезис о «реально существующем социализме» в ГДР, который лег в основу новой партийной программы, принятой IX съездом СЕПГ (18-22 мая 1976 г.). Наряду с традиционными формулировками об исторической обреченности капитализма в программе содержалось признание того, что политике мирного сосуществования двух мировых систем нет альтернативы. В отличие от программы СЕПГ 1963 г. достижение единства немецкого народа уже не стояло на партийной повестке дня. Коммунизм отодвигался на далекую перспективу, улучшение жизни народа называлось высшей целью партии, руководящая и направляющая роль которой должна была все более возрастать. На практике это означало сохранение административных рычагов во всех сферах общественной жизни. Так, борьба за повышение качества обслуживания покупателей возлагалась решениями съездов на партийные организации учреждений торговли. Система материального стимулирования производства также замыкалась на местные организации СЕПГ, имевшие решающее слово при распределении премий и социальных благ. Социалистическое соревнование делало акцент на моральные мотивации производительного и качественного труда, которые, однако, упорно отвергались реально существующими рабочими.

Символом перемирия власти и общества стал появившийся в центре Берлина Дворец республики, где впервые проходил IX съезд СЕПГ. В отличие от кремлевского дворца съездов, его берлинский собрат был открыт для публики с утра до вечера, наполнен ресторанами, выставками и развлечениями. Впрочем, ни для кого не было секретом, что реальная политика делалась в невзрачном сером здании, где располагался Центральный комитет СЕПГ. Волна общественных надежд, связанных с приходом к власти нового лидера и принятием новой партийной программы, окончательно отхлынула после Х съезда СЕПГ (11-16 апреля 1981 г.) Выступая на съезде, Хонекер в очередной раз продемонстрировал верность догматическому истолкованию социализма, осудил обновленческие идеи «еврокоммунизма», с которыми выступали компартии Италии, Франции и Испании. Не произошло на съезде и кадровых изменений – сама мысль о политическом наследнике подрывала стабильность режима личной власти. Лишь в 1983 г. в Политбюро попал представитель «молодежи» Эгон Кренц, которому исполнилось 46 лет.

Настаивая на своей исторической миссии, СЕПГ отдавала себе отчет в том, что для простых граждан привлекательность социализма определялась личным материальным успехом. Близость западногерманской модели оказывала серьезное воздействие на общественные настроения в поздней ГДР, держала власть в состоянии максимального напряжения. Огромные силы были брошены на выполнение принятой в 1971 г. жилищной программы: за первые десять лет было построено и отремонтировано 800 тыс. квартир, к 1988 г. – уже три миллиона. Для того, чтобы получить благоустроенное жилье, молодой семье уже не надо было годами стоять в очереди. Хотя рост уровня жизни в ГДР в годы правления Хонекера замедлился (в 1970 г. средний доход на душу населения составлял 755 марок, в 1980 г. – 1021 марки), партийная пропаганда не без оснований говорила о второй зарплате (zweite Lohntte), которую получали жители ГДР благодаря бесплатному и качественному здравоохранению, дошкольной сети, дотированным ценам на продукты и смешной квартплате (около одной марки за квадратный метр жилплощади). Если в 1970 на сто среднестатистических семей приходилось 16 легковых автомобилей и менее одного цветного телевизора, то в 1987 г. и то, и другое уже имела каждая вторая семья.

Растущее предложение товаров и услуг в легальном секторе экономики не могло угнаться за ростом денежных доходов, порождая огромный отложенный спрос. К концу 80-х гг. на сберегательных счетах у населения находилось почти 200 млрд. марок. Дефицит затрагивал в основном «эксклюзивные» товры (хотя список их постоянно расширялся), для их приобретения формировались неформальные группы взаимопомощи, использовались семейные, соседские связи, открывавшие доступ к каналам нерыночного распределения продуктов и промышленной продукции. Аналогичные механизмы действовали и в сфере услуг, где деформирующее воздействие коммунистической доктрины («отмирание мелкой буржуазии») было наиболее ощутимым. Число работавших в этой сфере «частников» (Hаndwerker) не превышало 2 % от самодеятельного населения, социалистические альтернативы в виде громадных прачечных комбинатов, сети обувных мастерских или превращенных в государственных служащих сантехников явно не справлялись со своими задачами.

Даже во второй половине 80-х гг. западные исследователи продолжали говорить об упрочении социального контракта между властью и населением в ГДР.

Тоталитарная методология пребывала на задворках научных споров, исследователи искали за берлинской стеной общее, а не особенное. Известный публицист Гюнтер Гаус, являвшийся до 1981 г. главой постоянного представительства ФРГ в ГДР, внес немалый вклад в формирование на Западе благожелательносочувственного образа этой страны как «индустриального общества с одним работодателем и деформированной психологией потребления». Население, лишенное возможности политического соучастия, все же находило возможности для неподконтрольной правящей партии самоорганизации. В ГДР существовало более 10 тыс. кружков и объединений по интересам, формировавших своеобразные «ниши свободы», куда не могла или не решалась заглядывать власть. Перенесение акцентов от прогнозирования действий лидеров коммунистических диктатур в сферу массовых явлений и настроений подвластного им общества позволило западным ученым смоделировать основные тенденции «посттоталитарного» отступления власти в ГДР и других странах Восточной Европы, ставшего необратимой тенденцией уже в 70-е гг.

Признав удовлетворение материальных потребностей населения главной задачей социалистической экономики, правящие партии в этих странах фактически смирилась с «несовершенством» народа, которым ей пришлось руководить. В ГДР приходилось учитывать «тлетворное влияние Запада» вплоть до технических заданий на производство новой техники: производимые телевизоры оснащались специальным декодером, позволявшим принимать передачи из ФРГ. Появление сети «интершопов», торговавших на валюту, означало, что власть закрывает глаза на хождение в стране западногерманской марки. Это в значительной мере подогревало ажиотажный спрос на нее, на «черном рынке» курс обмена двух немецких валют колебался вокруг соотношения 1:10 в пользу Запада. Роль ССНП как регулятора социального равенства и справедливого распределения материальных благ (продвижение по службе, гарантия равноправия женщин, путевки в санатории, распределение жилья и дефицитных товаров) постоянно падала. Если в «эпоху Ульбрихта» ГДР выступала в роли государства для рабочих, открывая для них возможности социального подъема и интеграции в правящую верхушку, то в последующий период ситуация меняется. Хотя принцип «зависимости социального подъема от политической лояльности» (Р. Гайслер) сохраняется, структура общества становится более консервативной, среди студенчества дети рабочих уступают место «потомственным» интеллигентам и управленцам. Альтернативным капиталом для граждан ГДР (и источником нового социального расслоения) все больше оказываются связи в номенклатурных кругах, доступ к «теневой экономике» и наличие родственников в Западной Германии.

Относительность «железного занавеса», продолжавшего разделять две мировые системы, чувствовалась в ГДР как ни в какой другой стране социалистического лагеря. Только в 1976-1985 гг. 170 тыс. граждан республики смогли легально переселиться на Запад. За этот же период среднегодовая цифра посещений жителями ГДР Западной Германии и Западного Берлина держалась на уровне полутора миллионов человек. Хотя 97 % от этого числа приходилось на пенсионеров, магический вопрос «а как там?» не оставался без ответа. Не прекращались и попытки нелегального пересечения германо-германской границы, при которых восточные немцы демонстрировали удивительную изобретательность. В дело шли любые средства передвижения от дельтапланов до воздушных шаров, люди прятались в грузовых отсеках самолетов, багажниках автомашин и даже в радиолах. Подобные авантюры были связаны с серьезным риском для жизни, так как на границе продолжали стрелять. Только у берлинской стены погибло около ста человек, ее последняя жертва была датирована шестым февраля 1989 г.

Чтобы нейтрализовать влияние западного соседа, властям ГДР наряду с репрессиями приходилось многое прощать и на многое закрывать глаза. 4200 молодежных клубов с дискотеками и барами на территории ГДР мало чем отличались от своих старших собратьев по ту сторону границы. Советские туристы, посещавшие «братскую страну социализма», чувствовали себя почти за «железным занавесом». Оттуда попадали в СССР не только журналы с фотографиями западных звезд, первые кроссовки, джинсы и майки с рисунками, но и стереотипы альтернативной культуры и европейского образа жизни. Состоявшийся летом 1973 г. в Берлине Всемирный фестиваль молодежи и студентов стал одним из самых массовых общественных мероприятий, способствовавших (пусть даже под чутким партийным руководством) сближению нового поколения Восточной и Западной Европы, развитых государств и стран, еще недавно находившихся в колониальной зависимости.

Молодежная политика поздней ГДР не ограничивалась послаблениями по отношению к массовой культуре Запада, серьезное внимание уделялось материальной поддержке молодых семей, так как по количеству разводов страна продолжала занимать одно из первых мест в мире. Но именно те, для кого так старались партийные и комсомольские работники, не желали признавать Германскую Демократическую Республику «своим» государством. Для молодого поколения было характерно не политически мотивированное сопротивление власти, а нонконформизм, проявлявшийся в быту, вызывающем поведении, в отказе от общественной работы, тяге к неформальным объединениям, в том числе и с криминальным оттенком. Представители старшего поколения демонстрировали свое несогласие с системой, подавая заявления на выезд в ФРГ. Унизительная процедура их рассмотрения длилась годами и сопровождалась исключением из общественных организаций, распродажей имущества, прощанием навсегда. Впрочем, эта с каждым годом растущая категория населения (Republikflchtlinge) вызывала вопреки усилиям пропаганды СЕПГ уже не брезгливость, а сочувствие и даже зависть окружающих.

Лишь незначительное меньшинство граждан в условиях «реального социализма» поднималось до политического протеста, превращая его в цель своей жизни и обрекая себя на лишения и репрессии. Доклады министерства госбезопасности ГДР отмечали следующую тенденцию – чем выше образовательный уровень человека, тем более сознательно и активно его участие в нелегальной оппозиции. После подписания Заключительного акта в Хельсинки ее акции сосредоточились на обеспечении прав человека. На первых ролях оставались известные в ГДР и за ее пределами лица с солидным оппозиционным стажем. Власть жестко реагировала на их выступления, не делая скидок ни на прошлые заслуги, ни на массовую популярность. В 1976 г. был определен под домашний арест «немецкий Сахаров», физик и философ Роберт Хавеман, в том же году выслан из ГДР бард Вольф Бирман, которого Хонекер еще в 1965 г. определил как «мещанскианархиствующего социалиста».

Репрессии вызвали волну протестов творческой интеллигенции ГДР, в том числе и среди старых коммунистов с веймарским партийным стажем, считавшихся идеологической опорой режима. Как правило, власти не препятствовали выезду известных широкой публике лиц в ФРГ. «Литература страдала прежде всего от эмиграции писателей, ибо их роль в ГДР была гораздо более значительной, чем на Западе» (Г. Вебер). Как и в Советском Союзе те из них, кто отлучался от власти и терял возможность публиковаться за государственный счет, обращался в «самиздат» и «тамиздат». При этом многие из диссидентов сохраняли свои левые убеждения, в традициях «пражской весны» строяпланы совершенствования нового общества. В таком ключе была написана книга Рудольфа Баро «К критике реально существующего социализма», появившаяся на Западе в 1977 г. Освобождение обвиненного в шпионаже Баро из тюрьмы после международных протестов было исключением из практики «выкупа» политических заключенных, каждый из которых обходился западногерманскому бюджету в среднем около 100 тыс. марок.

Под влиянием событий в Польше оппозиционное движение ГДР перешло в 80-е гг. к новой тактике, перенеся акцент на завоевание массовой базы и поддержание вялотекущего кризиса власти. Еще одним польским уроком стала активизация протестантской церкви, заявившей о себе как о прибежище не только для христиан, но и для всех гонимых. Под ее патронажем в ГДР развернулось независимое от власти пацифистское движение, охватившее в основном студенческую молодежь. Оно выдвигало претензии и к обеим сверхдержавам, и к руководству ГДР, которое ввело в 1978 г. в старших классах школ начальную военную подготовку в качестве обязательного предмета. В воззрениях пацифистов преобладала религиозно-этическая аргументация, лозунгом движения стало библейское изречение «перекуем мечи на орала». Отсутствие в деятельности «неформалов» явной антиправительственной составляющей затрудняло применение репрессий против них, хотя контакты лидеров пацифистского движения с единомышленниками в Западной Европе и рассматривались властью в качестве дестабилизирующего фактора.

Перед лицом массовых проявлений нонконформизма руководство ГДР было вынуждено пойти на пересмотр идеологической базы своей легитимации. Открытость германского вопроса не позволяла ему мобилизовать в свою пользу националистические настроения, как это было в других странах Восточной Европы. Сохраняя опору на марксизм-ленинизм и революционные традиции германского рабочего движения, идеологи СЕПГ попытались дополнить ее аргументами от истории. В 1980 г. на свое историческое место в центре Берлина была возвращена конная статуя Фридриха Второго, появилась достаточно объективная биография Бисмарка, что заставило средства массовой информации ФРГ заговорить о «реабилитации прусского духа». В 1983 г. в ГДР широко отмечался юбилей не только Карла Маркса, но и Мартина Лютера – и тот, и другой были провозглашены величайшими революционерами своего времени. Стремление представить страну хранительницей германского наследия (и тем самым противопоставить ее «американизированной» ФРГ) вызвало позитивную реакцию в обществе, но не могло нейтрализовать его ориентацию на политическую культуру и материальное благосостояние Западной Германии.

Польский кризис и давление из Москвы склонили чашу весов в пользу сторонников ужесточения внутриполитического режима. Уже в октябре 1980 г. Мильке заявил сотрудникам своего аппарата, что «активизация контрреволюционных сил в Польше является вызовом и для ГДР». В первой половине 80-х гг. происходит заметная активизация министерства государственной безопасности, ставшего последним оплотом партийной диктатуры. Его бюджет за предыдущие двадцать лет был увеличен в четыре раза, техническое оснащение его структур, прежде всего органов разведки, находилось на высшем мировом уровне. После заседаний Политбюро ЦК СЕПГ по вторникам Хонекер и Мильке уединялись, чтобы с глазу на глаз обсудить положение в стране и принять решения о проведении секретных операций. Почти все 85 тыс. кадровых сотрудников министерства, именовавших себя «чекистами», являлись членами СЕПГ и обладали номенклатурными привилегиями, прочно привязывавшими их к правящему режиму. Тому из них, кто планировал бегство на Запад, грозила смертная казнь. Черновую работу по сбору компрометирующей информации выполняли более 100 тыс. внештатных сотрудников (informelle Mitarbeiter) во всех сферах производственной и общественной жизни, не исключая детских садов, коммунальных служб и певческих обществ. Cистема тотального контроля и слежки в последние годы существования ГДР была доведена до абсурда – в среднем на сто взрослых граждан страны приходилось по одному сексоту. Обработка поступавшей от них информации, носившей как правило рутинный характер, блокировала работоспособность всего аппарата «штази», который не мог оставаться «щитом» существующего режима, не обращаясь к «мечу» массовых политических репрессий.

Переход сил госбезопасности в контрнаступление на последнем этапе истории ГДР символизировало объявление войны церковным организациям, во внутреннюю жизнь которых ранее государство старалось не вмешиваться, рассчитывая на взаимную лояльность. Нередкой практикой стали конфискации выпусков конфессиональных газет, обыски и аресты оппозиционеров в церковных помещениях. Посулами или угрозами многие служители культа вербовались для «сотрудничества». Открытие архивов «штази» в начале 90-х годов показало, что практически на каждого взрослого в ГДР велось агентурное дело. «Зловещая сила министерства госбезопасности заключалась в соединении функций политической тайной полиции, не связанной никакими законами, органа, ведущего следствие по тяжким антигосударственным преступлениям и секретной разведывательной службы» (К.В. Фрике).

Деятельность «штази» тщательно скрывалась и от собственных граждан, и от внешнего мира, где ГДР выступала в образе стабильной политической системы с солидным экономическим потенциалом и растущим благосостоянием населения. О сохранении достигнутого уровня германо-германских отношений свидетельствовала активная переписка Коля и Хонекера, их встречи в Москве во время похорон советских руководителей Ю.В. Андропова и К.У. Черненко. Несколько раз откладывавшийся под давлением СССР ответный визит Хонекера в ФРГ состоялся лишь в сентябре 1987 г. Западные немцы делали акцент на расширении возможностей для гуманитарных контактов, их восточные партнеры рассчитывали на новые кредиты для модернизации экономики ГДР. В кулуарах переговоров звучали даже идеи «конфедерации» двух государств. Хонекеру были оказаны почести высшего ранга, но по итогам визита подписан только ряд второстепенных соглашений. Выступая на приеме, который транслировался телевидением обеих стран, Коль заявил: «Немецкий вопрос остается открытым, но его решение сегодня не стоит на повестке дня мировой истории». За два года до падения берлинской стены руководителям обоих германских государств трудно было предположить, насколько быстро они почувствуют не себе плоды разворачивавшейся в СССР политики перестройки. Во время визита в ФРГ Хонекер успокаивал скорее самого себя, нежели убеждал своих западных партнеров: «то, что делает в Советском Союзе Горбачев, в ГДР уже достигнуто».

На первых порах лидеры СЕПГ стремились подыграть «новому политическому мышлению», видя в нем шанс прекращения гонки вооружений и возврата к традициям десятилетия разрядки. В таком ключе был выдержан совместный документ комиссии по основным ценностям СДПГ и Академии общественных наук при ЦК СЕПГ «Спор идеологий и общая безопасность», увидевший свет 27 августа 1987 г. Подписавшие его от имени своих партий соглашались с тем, что война не может быть больше средством политики, а противоположность идеологий не должна мешать диалогу между двумя общественно-политическими системами. «Обе стороны должны настроиться на длительный период сосуществования, когда им придется искать взаимопонимания. Ни одна из них не должна отказывать другой в праве на существование». Исход их исторического спора будет определяться тем, какая из систем окажется более привлекательной для людей. Публикация в прессе ГДР подобных положений, явно противоречивших основам официальной идеологии, возродила надежды на скорую либерализацию политического режима. В этом же направлении воздействовали на общественные настроения в ГДР и перемены в Советском Союзе. Интеллигенция восхищалась гласностью и перестройкой, советская периодика шла нарасхват. Слова о необходимости покаяния, избавления от пережитков сталинизма и обретения социализмом второго дыхания были у всех на устах. Многим казалось, что впервые затертый лозунг «Учиться у Советского Союза» начинает наполняться реальным содержанием.

Иным было отношение к перестройке в руководстве ГДР, позицию которого наглядно выразил секретарь ЦК СЕПГ по идеологии Курт Хагер в интервью западногерманскому журналу «Штерн»: «Если сосед переклеивает обои, то вам не обязательно делать то же самое». Формальное одобрение происходившего в СССР сопровождало настороженное ожидание того момента, когда намерения Горбачева прояснятся или его одернут старшие товарищи. После того, как процесс демократизации поставил под вопрос монополию КПСС на власть, в Политбюро ЦК СЕПГ были вынуждены признать серьезность и необратимость перемен. В узком кругу зазвучали разговоры о ГДР как последнем оплоте социализма и неизбежности идеологической борьбы на два фронта. В отличие от идеалистов в советском руководстве Хонекер и его окружение прекрасно понимали, что реформы любого рода приведут режим в состояние «контролируемого краха». Во время беседы с Хонекером в Москве 28 июня 1989 г. Горбачев, как он позже вспоминал, «наткнулся на стену непонимания». Выслушав заявления в безальтернативности перестройки, руководитель ГДР сухо дал понять, что «нам это не нужно».

Нежелание правящей элиты ГДР смотреть правде в глаза (Хонекер заявил: «если надо, стена простоит еще сто лет») сопровождалось нарастанием кризисных явлений во всех сферах общественной жизни. Возмущение населения вызывали перебои со снабжением, особый статус Берлина как «витрину социализма», фактическое хождение двух валют в стране, лживость и бодрячество официальной пропаганды. Целые легенды ходили о коррумпированности высшей номенклатуры и ее привилегиях, включавших в себя зарплату в валюте, постоянные выезды на Запад, пользование охотничьими угодьями, закрытыми для простых смертных.

7 мая 1989 г. в ГДР состоялись выборы в местные органы власти, в ходе которых оппозиционные силы впервые предприняли попытку общественного контроля. По официальным данным, за безальтернативных кандидатов было отдано 98,89 % голосов, согласно альтернативным подсчетам от 10 до 20 % пришедших на выборы голосовали «против». Отказ власти от диалога с собственным населением привел к очередной волне «голосования ногами». Согласно докладу министерства государственной безопасности, направленному в Политбюро ЦК СЕПГ, к августу 1989 г. жителями ГДР было подано 120 тыс. заявлений о выезде на Запад. Там же указывалось, что их главными причинами являются «недостаточное понимание сложности социалистического строительства», «личные неурядицы, усугубленные результатами анализа условий собственной жизни в сравнении с жизнью в ФРГ и Западном Берлине». Власть упорно не хотела признавать собственной ответственности за происходящее, считая, что ей удастся «пересидеть» и этот кризис.

Сворачивание «железного занавеса» в Центре Европы стимулировало несанкционированную эмиграцию жителей ГДР. Первоначально ее основной поток шел через австро-венгерскую границу, открытую летом 1989 г., затем через посольства ФРГ в Варшаве и Праге. Чтобы остановить массовый исход населения из страны (до начала ноября ГДР покинуло 225 тыс. человек) власти закрыли границу с Польшей и Чехословакией. Значительно меньшим было число тех, кто выражал готовность к политическому противостоянию внутри страны. Вокруг вышедших из подполья диссидентских групп стали формироваться гражданские инициативы, которые требовали соблюдения прав человека, восстановления реальной многопартийности и проведения свободных выборов. Чтобы определить перспективы развития страны, предлагалось по польскому образцу созвать «круглый стол» власти и оппозиции.

Обращение оппозиционных сил за общественной поддержкой на сей раз нашло массовый отклик по всей стране. Политический протест стал выбираться из кухонь и пивных на улицы и площади восточногерманских городов. Наибольшую известность получили «понедельничные» молитвы-демонстрации в Лейпциге, которые каждый раз собирали все больше участников и завершались стычками с полицией. Репортажи западногерманских телеканалов доносили до каждого жителя ГДР лозунги, обращенные к партийным верхам: «Народ – это мы», «Мы остаемся здесь». Под покровительством церковных приходов стали появляться ростки альтернативной власти на местах, священники брали на себя роль посредников между полицией и демонстрантами, чтобы не допустить эскалации насилия. Позже последний лидер СЕПГ Эгон Кренц признает: «мы отдали на откуп церкви то, что должно было стать исконно партийным делом».

Правящая партия в этот момент сосредоточила свое внимание на подготовке празднования 40-летия Германской демократической республики. Выступая на официальных мероприятиях по этому поводу, тяжело больной Хонекер ни словом не упомянул о кризисе власти. Выражая решимость и дальше отстаивать завоевания социализма, он не нашел слов правды и сочувствия по отношению к гражданам своей страны. Приезд на юбилейные мероприятия Горбачева лишний раз продемонстрировал взаимное отчуждение двух лидеров. В ходе разговора с глазу на глаз Горбачев назвал ГДР приоритетным союзником СССР, но его пожелания ограничились общими фразами о том, что «необходимо придать социализму второе дыхание», «партия должна вернуть себе инициативу, иначе демагоги смогут подбросить иные идеи». Хонекер не услышал главного – готовности СССР к поддержке диктатуры СЕПГ силовыми методами. Его реакция была выражена в редакционной статье партийной газеты «Нейес Дейчланд»« 9 октября: «Нам не требуются советы, выполнение которых приведет к ослаблению социализма».

Вечером в день юбилея ГДР в Берлине вновь прошли несанкционированные демонстрации, разогнанные силами безопасности. Все ждали понедельника 9го в Лейпциге, многие опасались кровопролития, повторяющего сценарий пекинских событий в мае. Однако местные власти, почувствовавшие отсутствие жесткой руки из Берлина, пошли на диалог с церковью и представителями оппозиционных групп. Лейпцигская демонстрация, собравшая под лозунгами отставки обанкротившегося руководства страны рекордное число участников – 70 тыс. человек, прошла мирно и без эксцессов. Слово было за властью. На заседании Политбюро ЦК СЕПГ 18 октября Хонекер и его ближайшие соратники были вынуждены заявить о своем уходе. Новым лидером СЕПГ стал самый молодой член Политбюро Кренц, согласовавший детали внутрипартийного переворота с советскими товарищами. Однако общественному мнению, разгоряченному первыми успехами, принесенная жертва показалась недостаточной. Речь шла уже не об одиозных именах и лицах, а о демонтаже коммунистической диктатуры.

Состоявшийся 4 ноября в центре Берлина на Александерплатц митинг оказался самым крупным за всю историю ГДР, собрав по разным оценкам от 400 тыс. до полумиллиона человек. Он же символизировал собой высшую точку идейного романтизма, освобожденного от оков мертвой доктрины. Раздавались голоса в защиту реформ по советскому образцу, выступавшие требовали и обновления социализма, и нового призыва в СЕПГ. Немало было и флагов ФРГ, символизировавших признание успеха западной модели общественного развития. Слово было дано всем «униженным и оскорбленным», впрочем, некоторые из них, вроде уволенного незадолго до этого руководителя разведки ГДР Маркуса Вольфа или писательницы Христы Вольф достаточно долго пользовались всеми привилегиями власти. Представителю Политбюро ЦК СЕПГ Гюнтеру Шабовскому собравшиеся так и не дали договорить. Главное, что объединяло всех участников митинга 4 ноября в Берлине и аналогичных собраний, проходивших по всей стране, – нежелание оставаться заключенными в собственной стране, отгороженной от Западной Германии и Западного Берлина непреодолимой границей.

Спустя пять дней тот же Шабовский на прессконференции, транслировавшейся в прямом эфире, зачитал проект закона о свободном выезде граждан ГДР за пределы страны. На вопрос журналистов о том, когда закон вступит в силу, он ответил: «немедленно». Это моментально накалило страсти, толпы жителей Восточного Берлина стали собираться у пограничных переходов, боясь пропустить долгожданный момент открытия границы. Телевидение ФРГ всю ночь вело прямой репортаж от берлинской стены, мобилизуя население на активные действия. Не выдержав напора толпы, пограничники ГДР около полуночи открыли шлагбаумы. С падением берлинской стены история революционных завоеваний пополнилась еще одним символом, не уступавшим по своему значению взятию Бастилии или штурму Зимнего дворца. Улицы западной части города превратились в спонтанный карнавал, слезы смешивались с шампанским, люди с общей судьбой, но разными паспортами смотрели друг на друга и не находили слов, чтобы выразить свои чувства. За одну ночь и следующий день, 10 ноября, в Западный Берлин «сходило» около миллиона жителей ГДР.

В течение недели процесс был отрегулирован с немецкой тщательностью. Строительная техника делала проломы в стене, по ним клали асфальт и пускали поток машин. Пограничники выстраивались длинной цепью, чтобы успеть проштамповать поток несущихся мимо них «гэдээровских» паспортов. За первых три дня местными отделениями полиции ГДР было выдано 4 миллиона выездных виз, за три недели после открытия границы в ФРГ было зарегистрировано около 100 тыс. граждан ГДР, желавших навсегда остаться на Западе. Мрачные сценарии, согласно которым после открытия границы Восточная Германия превратится в безлюдную пустыню, не оправдались. Но эйфория первых дней без границ неизбежно несла в себе зерна будущих разочарований.

Каждый восточный немец, оказывавшийся на территории Западного Берлина или ФРГ, получал в качестве подарка по 100 западногерманских марок (Begruessungsgeld). За несколько дней оборот западноберлинских и приграничных супермаркетов достиг фантастических величин. Для большинства восточных немцев, заполонивших своими «Трабантами» хваленые «автобаны» ФРГ, на первом месте все же были не молотый кофе и экзотические фрукты, а знакомство с памятниками национальной истории и культуры, оставшимися в ФРГ. Вначале волна паломничества охватила приграничные города, такие как Кассель и Любек, затем на очереди оказались Нюрнберг, Гамбург, Кельн, Мюнхен, Франкфурт-на-Майне. То, что раньше было скрыто за бетонной стеной и пропагандистскими лозунгами (еще 1 декабря 1988 г. Хонекер уверял граждан своей страны в том, что «в принципе уровень жизни в ГДР выше, чем в Западной Германии»), зимой 1989/1990 гг. стало очевидным каждому. Два германских государства жили в разных эпохах, и простое устранение партийной диктатуры не могло автоматически решить материальные проблемы восточных немцев, преодолеть отсталость транспортной инфраструктуры ГДР, скрыть запущенность ее городов и убогость официальной культуры.

Многие жители ГДР в этот переломный момент предпочитали искать индивидуальный путь спасения, отправляясь на Запад, но найти достойную работу в ФРГ удавалось только единицам. Потребительские запросы населения уже не могли вырваться из сферы влияния рыночной экономики и телевизионной рекламы. Западногерманская марка начала вытеснять из обращения национальную валюту, обычной практикой выходного дня стали выезды за покупками в ФРГ и Западный Берлин. Падение сбыта местных товаров приводило к остановке производства первоначально в легкой и пищевой, а затем и тяжелой промышленности. Фактическое банкротство предприятий порождало безработицу, о которой восточные немцы имели самое отдаленное представление. Коммивояжеры с Запада начали скупку жилья и недвижимости по бросовым ценам, не без оснований рассчитывая на то, что конъюнктура вскоре изменится. Массовые настроения после первых восторгов и братаний ударились в противоположную крайность, характерную для всех классических революций: «лучше ужасный конец, чем ужас без конца» (К. Маркс). В то время, как «верхи» еще мечтали о правильном социализме, «низы» надеялось только на помощь ФРГ. Лозунг «Народ – это мы» был срочно исправлен на «Мы – один народ».

Уход правящей партии в тень и возвращение власти конституционным структурам ГДР привели, как и в СССР эпохи перестройки, не к ослаблению, а к обострению кризиса во всех сферах общественной жизни. 13 ноября 1989 г. Народная палата избрала секретаря Дрезденского окружного комитета СЕПГ Ганса Модрова, считавшегося «немецким Горбачевым», премьер-министром страны. 1 декабря решением парламентского большинства из конституции страны была вычеркнута статья о руководящей роли СЕПГ. 7 декабря началась работа «круглого стола» правительства и оппозиционных групп, который должен был определить основы будущего государственного строя ГДР. 15 января 1990 г. пал последний бастион партийной диктатуры – демонстранты штурмом взяли комплекс зданий министерства государственной безопасности, сотрудники которого продолжали уничтожение своих архивов.

В СЕПГ к моменту начала демократических преобразований оставалось более двух миллионов членов, но партия давно уже перестала быть сообществом единомышленников, способным отстаивать свое видение исторического прогресса. Под воздействием разоблачительной кампании прессы в ней началась явно запоздавшая кадровая революция. В течение ноября были сменены все 15 первых секретарей окружных комитетов СЕПГ, 3 декабря в отставку в полном составе подал Центральный комитет партии. Созванный в спешном порядке чрезвычайный съезд СЕПГ (8-15 декабря 1989 г.) высказался против ее самороспуска, добавив к традиционному названию новый вариант: «Партия демократического социализма». Председателем СЕПГ/ПДС стал берлинский адвокат Грегор Гизи, до того не занимавший высоких партийных постов. Внутрипартийная дискуссия развивалась в удобном (и уже опробованном в СССР) русле разоблачения сталинизма, будущая стратегия ориентировалась на поиск третьего пути между реально существующим социализмом и не менее реальным капитализмом. Второй чрезвычайный съезд, состоявшийся в конце февраля, принял новую программу и вычеркнул аббревиатуру «СЕПГ» из названия партии. Вычеркнуть прошлое оказалось гораздо сложнее – рядовые коммунисты, считая себя обманутыми и опасаясь дискриминации со стороны новой власти, массами подавали заявления о выходе из партии. К лету 1990 г. в ПДС осталось только 300 тыс. членов, большинство из них составляли искренне верившие в идеалы социализма интеллектуалы и пенсионеры, которым приспособление к ценностям новой жизни давалось особенно трудно. Меньшинство, прежде всего функционеров с номенклатурным прошлым, удерживала в партийных рядах борьба за сохранение собственности СЕПГ, о размерах которой в средствах массовой информации ходили самые фантастические предположения.

Первая реакция официальных кругов ФРГ на «свертывание» коммунистической диктатуры в ГДР свидетельствовала о том, что правительство Коля было явно ошеломлено темпом демократической революции. В западногерманской прессе наряду с восторженными репортажами о пришествии восточногерманских братьев появлялись аналитические статьи, полные опасений, что развал ГДР подорвет военно-политическую стабильность в центре Европы. Накануне падения берлинской стены федеральное правительство заявило о готовности оказать ГДР экономическую помощь в обмен на отказ СЕПГ от монопольной власти, обеспечение ее гражданам всех политических свобод и проведение свободных выборов. На следующий день все крупнейшие политики ФРГ собрались на митинг у шенебергской ратуши в Западном Берлине. (Коль на сутки прервал свой официальный визит в Польшу). Председатель оппозиционной СДПГ Брандт, не связанный правительственной ответственностью, выразился в своей речи перед жителями обеих частей города достаточно определенно: «для противоестественного раскола Германии нет больше оснований».

В ведомстве федерального канцлера в течение последующих недель шел непрерывный мозговой штурм – в силу исторического опыта ХХ века любой политический план, соединявший в себе понятия «германский» и «национальный», мог быть встречен в мире со скепсисом и настороженностью. Только 28 ноября Коль выступил в бундестаге с программной речью, посвященной «преодолению раскола Германии и Европы». Наряду с предложением неотложной помощи ГДР в ней содержалась перспектива конфедеративного сообщества двух германских государств и их совместной интеграции в общеевропейский процесс. Реакция партнеров и соседей ФРГ, как и ожидалось, оказалась весьма сдержанной. На Востоке были всерьез обеспокоены тем, что план Коля не затрагивал вопрос о германо-польской границе, на Западе – тем, что конфедерация может поставить под вопрос существование НАТО. 19 декабря 1989 г. в Дрездене состоялась первая встреча руководителей двух германских государств. Как двадцать лет тому назад Вилли Брандт, Гельмут Коль был встречен восторженной толпой, демонстрировавшей свою приверженность идеям национального единства. Выступая перед дрезденцами, он пообещал, что «мы не бросим на произвол судьбы наших соотечественников в ГДР… Моей целью, если позволит история, было и остается достижение единства немецкой нации».

В ходе самих переговоров преобладали менее эмоциональные формулировки будущего сообщества двух германских государств (Vertragsgemeinschaft). Модров сохранял уверенность в том, что в ходе предстоявших выборов подавляющее большинство народа выскажется за обновление суверенной ГДР. Его расчеты на щедрую финансовую помощь в ходе этого процесса не оправдались – федеральный канцлер выжидал дальнейшего развития событий как в Восточной Германии, так и в Советском Союзе. До второй встречи друг с другом, состоявшейся 19 февраля, и Коль, и Модров побывали в Москве. Во время переговоров с каждым из них Горбачев признал, что воссоединение страны является делом самих немцев, но при этом должны быть предоставлены достаточные гарантии того, что с территории Германии никогда больше не будет исходить угроза войны. Вопросы о сохранении «социалистического выбора» уже не поднимались. Из-за нараставших внутренних проблем советское руководство негативно отреагировало на просьбы Модрова об увеличении экономической помощи. Напротив, Коль, уверенный в непреодолимой силе западногерманского «магнита», предложил план валютного и экономического союза двух стран, подразумевавший введение в ГДР западногерманской валюты.

Образованное 5 февраля 1990 г. «правительство национальной ответственности» под руководством Модрова включало в себя представителей оппозиционных партий и объединений, но не имело демократической легитимации для того, чтобы принимать подобные решения о будущем страны. Ввиду приближающихся парламентских выборов (их дата была перенесена с 6 мая на 18 марта) центром политической деятельности в ГДР стало ускоренное формирование многопартийной системы. Бывшие партии антифашистско-демократического блока, избавившись от диктата СЕПГ, воспряли духом, поменяли руководящих функционеров и установили контакты со своими западногерманскими «однофамильцами». Десант политических эмиссаров из ФРГ, призванных в кратчайший срок довести их до необходимой кондиции, сопровождался солидными финансовыми вливаниями. В надежде на них в ряде городов организовались даже отделения баварского ХСС. 1 февраля 1990 г. в Западном Берлине состоялась встреча Коля с руководителями восточногерманского ХДС, Германского социального союза и группы «Демократический прорыв», на которой было принято решение о формировании предвыборной коалиции, получившей название «Альянс за Германию».

Последние выборы в Народную палату ГДР завершились его убедительной победой (48 %), хотя по результатам опросов общественного мнения лидировала восточногерманская СДПГ, получившая в итоге всего лишь 22 % голосов. Секрет успеха блока правых партий заключался в том, что 18 марта фактически прошел плебисцит о скорейшем присоединении к ФРГ. За полгода, прошедшие с момента открытия германо-германской границы, нежизнеспособность экономической и финансовой системы ГДР в новых условиях стала очевидной, являясь для большинства восточных немцев главным аргументом в пользу «бегства вперед». Не последнюю роль в победе «Альянса» сыграло и заявление правительства ФРГ накануне выборов, что оно готово принять за основу объединения восточной и западногерманской марки соотношение 1:1. 12 апреля было сформировано коалиционное правительство под руководством Лотара де Мезьера (ХДС), поставившее своей целью устранение барьеров на пути к объединению с ФРГ. Активно проводилась унификация законодательства, слияние государственных и культурных учреждений двух стран, между ГДР и ФРГ был снят пограничный контроль. Начало свою работу ведомство по приватизации (Treuhandanstalt), в ведение которого были переданы 8,5 тыс. государственных предприятий, земельные владения и собственность общественных организаций.

26 апреля Народная палата проголосовала против разработки новой конституции ГДР. 18 мая состоялось подписание договора об экономическом, валютном и социальном союзе двух стран. За дипломатичным названием скрывалось перенесение на Восточную Германию основ социально-экономического строя ФРГ. Последняя приняла на себя выплату государственного долга ГДР, пенсий и пособий ее гражданам, которые отныне рассчитывались по западногерманской шкале (разница составила около 10 млрд. марок в год в пользу получателей). Правительство ГДР получало из Бонна ежегодный кредит на осуществление своих полномочий (на 1991 г. было запланировано 35 млрд. марок). Договор предусматривал создание фонда помощи государственной экономике, не способной к самостоятельному существованию в условиях рыночной системы. Валовой социальный продукт пяти восточногерманских земель, восстановленных в своих исторических границах после того, как были отменены «социалистические» округа, упал за 1990 г. почти на четверть.

С 1 июля западногерманская марка официально вводилась в обращение на территории ГДР. Все наличные деньги ее граждан и иностранцев, проживавших там постоянно, откладывались на специальные счета, снять с которых можно было уже марки ФРГ. 4000 восточногерманских марок обменивались в пропорции 1:1 (для пенсионеров – 6000 марок), более крупные суммы – 2:1. Ни для кого не являлся секретом политический характер этого «подарка», создававшего серьезный риск для стабильности западногерманской экономики (скачок общей денежной массы превысил 100 млрд. марок). Благоприятная пропорция обмена представляла собой стартовую помощь восточным немцам для повторения того же «прыжка в холодную воду» рыночного бытия, который проделали их соотечественники в Западной Германии летом 1948 г. Ввиду преимущества последних размером в сорок лет о равенстве шансов обеих частей Германии говорить не приходилось. Жителям ГДР предстояло распрощаться со многим из того, чем так гордился «социализм на немецкой земле»: гарантированной работой, ничтожной квартплатой, бесплатным медицинским обслуживанием, стабильными ценами на основные продукты питания. И все же их сожаления о потерянном перевешивало желание попробовать свои силы в одной из лидирующих экономик мира, а в случае неудачи обратиться к помощи одной из самых прочных социальных систем.

С 5 мая 1990 г. в Бонне начались переговоры по формуле «четыре плюс два» (СССР, США, Франция, Великобритания, а также ФРГ и ГДР), на повестке дня которых стоял вопрос о подписании мирного договора, подводящего окончательный итог второй мировой войне. Главным из внешнеполитических факторов, препятствовавших воссоединению Германии, оставалось желание СССР видеть ее неприсоединившейся, т.е. не входящей ни в один из военно-политических блоков. Польское руководство настаивало на том, чтобы до подписания мирного договора правительство ФРГ признало международно-правовой характер границы по Одеру и Нейсе. Нельзя было сбрасывать со счетов сопротивление лидеров Франции и Великобритании, которые боялись нарушения европейского баланса. В правительственных кругах Парижа заговорили даже о возможном возрождении франкорусского союза в ответ на германское объединение. Сомнения европейских союзников ФРГ в конечном счете были развеяны администрацией США, посчитавшей недопустимым упускать такой шанс расширения западного сообщества.

15-16 июля 1990 г. в Москве и Архызе прошли переговоры, снявшие последние препятствия на пути воссоединения Германии. Горбачев и Коль исходили из необратимости начавшегося процесса распада мировой системы социализма, пытаясь ввести его в цивилизованные рамки, не допуская эскалации насилия или возврата к блоковому мышлению. Если советский руководитель находился под впечатлением острой борьбы на только что закончившемся съезде КПСС и нуждался в передышке, то его немецкий партнер занимал наступательную позицию. У них не было принципиальных разногласий в том, что восстановление германского единства является делом ближайшего будущего. «Времена, когда раскол Германии являлся главной гарантией стабильности в Европе, безвозвратно ушли в прошлое, теперь стабильность Европы настойчиво требовала объединения ФРГ и ГДР» (Г.А. Винклер). Речь шла об условиях и темпах этого процесса, а также о месте Советского Союза в новой геополитической системе и гарантиях его безопасности. Стороны подтвердили, что единая Германия будет включать в себя территорию ФРГ, ГДР и Западного Берлина, «не больше и не меньше». Международно-правовое признание восточных границ объединенного государства должно было снять вопрос о возможности пересмотра итогов второй мировой войны. К моменту объединения все права четырех держав-победительниц в отношении Германии должны были утратить свою силу.

Самый острым вопросом переговоров руководителей СССР и ФРГ оставалась военно-политическая интеграция будущей Германии. Коль настаивал на свободе выбора коалиций, что на деле означало сохранение членства в НАТО, для Горбачева более предпочтительным являлся статус неприсоединения по типу Австрии. Экстравагантные советские предложения, звучавшие в ходе переговоров первой половины 1990 г., вплоть до роспуска обоих военно-политических блоков или вступления СССР в НАТО, трактовались как признак слабости и вели к ужесточению позиции Запада. В отличие от разваливавшейся организации Варшавского договора, Коль мог опереться на сплоченность и мощь своих союзников. Не последнюю роль в смягчении позиции советской стороны во время бесед в Архызе сыграли обещания масштабных кредитов, которые были необходимы входившей в состояние глубокого кризиса экономике СССР. «Вряд ли совершенно беспочвенным было бы утверждение, что Горбачев продал ГДР ФРГ» (Э. Йекель). Обе стороны выразили готовность после появления единой Германии заключить договор о добрососедстве и сотрудничестве (его подписание состоялось в Бонне 9 ноября 1990 г.)

Идеологическое восприятие советским руководством Запада в «образе врага» сменилось прямо противоположным, хотя новый «образ друга» был также достаточно далек от реальностей. Последующее десятилетие показало, что согласие на германское объединение следовало увязывать не только с финансовой помощью (которая не смогла предотвратить распада СССР), но и с иными условиями, в частности с сохранением военно-политического status quo в Центральной Европе и как минимум – превращением Германии в зону, свободную от (американского) ядерного оружия. Вместе с тем решение о допустимости членства объединенной Германии в НАТО нельзя рассматривать как чистое поражение советской дипломатии, доставшееся в наследство сегодняшней России. Военный потенциал ФРГ прочно интегрирован в структуру Североатлантического альянса, и это избавляет ее геополитических соседей от (пусть самых маловероятных) неожиданностей, подобных ремилитаризации Германии после поражения в первой мировой войне.

После того, как советское руководство согласилось с сохранением членства объединенной Германии в НАТО, проблема советской военной группировки, находившейся на территории ГДР, была переведена в организационно-техническую плоскость. Соглашение Коля и Горбачева предусматривало их вывод за 4 года, в течение которых структуры НАТО не должны были размещаться в Восточной Германии, а гарнизоны западных союзников оставались в Берлине. Федеральный канцлер, выступая 17 июля перед депутатами бундестага, не удержался от сантиментов: «Согласованные сроки означают, что ровно через 50 лет после того дня, когда советские войска в ходе второй мировой войны вступили на германскую территорию, последний советский солдат покинет Германию». ФРГ оплачивала все расходы по выводу советских войск, их общая сумма, согласованная в начале сентября, достигла 15 млрд. марок. Будущая Германия отказывалась от обладания любыми видами оружия массового поражения и брала на себя обязательство сократить свои вооруженные силы до 370 тыс. человек.

12 сентября в Москве состоялось подписание договора «Об окончательном урегулировании в отношении Германии», завершившее скоротечные переговоры по формуле «два плюс четыре». Вступление в силу договора было синхронизировано с объединением Германии и подразумевало возвращение ей полного суверенитета. Правительства ФРГ и ГДР обязались заключить договоры о международно-правовом признании существующих границ и провозгласили, что «отныне с немецкой земли будет исходить только мир». Впервые новая Германия возникала не как следствие военных побед или поражений, а в результате соглашения со своими соседями и партнерами, что открывало шанс действительно нового начала, на сей раз не только германской, но и европейской истории.

Основной закон ФРГ открывал две возможности решения национального вопроса: путем присоединения к ФРГ новых земель (как это произошло с Сааром) согласно статье 23, или полномасштабного объединения, предусматривавшего созыв Национального собрания и выработку новой конституции (статья 146). Первый путь давал выигрыш во времени, избавляя от сложных юридических и политических процедур, второй – обеспечивал новому германскому государству максимальную легитимацию. Левые силы в ГДР, в том числе и участники «круглого стола», высказались против распространения далеко не идеального Основного закона ФРГ на Восточную Германию. Коль не стеснялся в аргументах, указывая прежде всего на нестабильное положение в СССР. В случае государственного переворота и устранения Горбачева придется забыть об Архызских договоренностях, и советский военный контингент на немецкой земле вновь окажется самым действенным аргументом противоположной стороны. Однако решающим фактором в пользу «поземельного» варианта являлось материальное неблагополучие самих восточных немцев, слишком долго находившихся на положении заложников мировой политики.

Борьба за приближение сроков присоединения ГДР к ФРГ стала общим знаменателем политической активности крупнейших партий, представленных в Народной палате. 23 августа 1990 г. подавляющее большинство парламентариев приняло решение о присоединении пяти восточногерманских земель к ФРГ (294 голоса было подано за, 62 – от ПДС и партии «зеленых» – против). 31 августа в Берлине состоялось подписание второго (после 18 мая) государственного договора (Einigungsvertrag) между ФРГ и ГДР. 45 статей и три приложения этого документа общим объемом более тысячи страниц регулировали детали воссоединения страны и унификации ее правовой системы вплоть до процедуры абортов и признания дипломов о высшем образовании. Из конституции ФРГ исключалась статья 23, ее преамбула стала звучать следующим образом: «В осознании своей ответственности перед Богом и людьми, исполненный желания служить делу мира во всем мире, немецкий народ, став равноправной частью объединенной Европы, своей конституционной властью принимает этот Основной закон». Хотя договор об окончательном урегулировании в отношении Германии еще не был ратифицирован (обмен ратификационными грамотами произошел только 15 марта 1991 г.), подписавшие его стороны приняли специальное заявление о том, что основные положения договора вступают в силу с момента воссоединения Германии.

Согласно второму государственному договору с 3 октября 1990 г. на территорию бывшей ГДР распространялось действие Основного закона ФРГ. В ночь накануне этого события центр Берлина стал местом проведения уникального культурно-политического шоу. Чувства радости и облегчения людей, сорок лет живших по разные стороны от рухнувшего «железного занавеса», преобладали над страхом и озабоченностью. 14 октября на территории бывшей ГДР состоялись выборы в ландтаги, в четырех землях из пяти ХДС закрепила свои лидирующие позиции. Общегерманские выборы, прошедшие 2 декабря 1990 г., укрепили положение христианско-либеральной коалиции. За ХДС/ХСС было отдано 43,8 % голосов, свободные демократы получили 11 %. СДПГ во главе с Лафонтеном, оппонировавшая политике Коля и настаивавшая на длительном периоде взаимного сближения ФРГ и ГДР, получила всего 33,5 % голосов, опустившись ниже отметки 1961 г. ПДС так и не смогла прорваться к избирателям на Западе, а «зеленые» – на Востоке страны. И все же выборы показали, что почти полвека раздельного существования двух Германий не привели к политическому отчуждению их жителей. Политическая фигура «канцлера единства» достигла пика своей популярности, оставаясь на протяжении последующих лет важным фактором реального «сращивания» объединенной страны.

На фоне стремительно менявшейся карты Центральной Европы начала 90-х гг. германское развитие выглядело достаточно своеобразно. Однако исчезновение ГДР отражало ту же тенденцию, что и появление новых государств на пространстве от Днепра до Дуная. Распад коммунистических диктатур в СССР и странах Восточной Европы стал катализатором завершающего этапа процесса национального самоопределения, начавшегося на континенте еще во второй половине ХIХ века и не закончившегося и по сей день. В то время как другие народы вели политические, а порой и военные споры об отделении и размежевании, немцы добились восстановления единства своей страны. «Постнациональная» ФРГ образца 1989 г. десять лет спустя стала классическим национальным государством.

Главное, что отличает его от Германии Бисмарка и Веймара – исторический опыт «века катастроф», воплощенный в государственных институтах ФРГ и нормах политической культуры ее граждан.

События последнего года истории ГДР повергли в настоящий шок историков и политологов. Столь быстрого и бескровного саморазрушения (Implosion) казавшейся достаточно стабильной общественнополитической системы не ожидал никто. Для тех, кто считал правление СЕПГ образцом тоталитарной диктатуры, осталась загадкой ее неспособность к подавлению массового протеста, их оппоненты, подчеркивавшие новаторские моменты прежде всего в социальном развитии ГДР, были удивлены тем, насколько слабо они использовались для общей модернизации этой страны. Обращение к внешним причинам произошедшего, таким глобальным явлениям ушедшего века, как «холодная война», советская империя или коммунистический эксперимент, необходимо, но недостаточно. Чем дальше движется исследовательский интерес, тем более «немецкой» становится история послевоенной Восточной Германии.

Нельзя не согласиться с тем, что «в основе краха ГДР лежали структурные дефекты ее системы… Без перемен в Советском Союзе мирная революция была бы невозможна, но без оппозиции в ГДР, публичные выступления которой мобилизовали массы, сама по себе новая политика Москвы не могла бы инициировать свержение диктатуры СЕПГ» (Г.Вебер). Признавая роль перестройки как катализатора волны демократических перемен в Центральной Европе, следует иметь в виду, что и сам Горбачев, и его политика выросли из неспособности кремлевских «верхов» обеспечить контроль над этим регионом. И история ГДР, на территории которой находилось двадцать самых боеспособных дивизий Советской Армии, не являлась здесь исключением.

Представители социально-исторического направления обоснованно предупреждают об «опасности того, чтобы детерминистски подводить историю ГДР к 1990 году» (Ю. Кока). С этим связана и проблема ее периодизации, которая не может выглядеть как движение от плохого к худшему. Только в первом приближении можно признать приемлемым выходом пропорциональное разделение сорока лет существования ГДР на «эру Ульбрихта» и «эру Хонекера». Более размыта, но более существенна трансформация всей общественной системы, ее движение от тоталитарной диктатуры сталинского типа к авторитарной «полицентрической» модели. Если в сфере экономики смена парадигм происходит в середине 60-х годов, то во внутренней политике она запаздывает на целое десятилетие, а в сфере идеологии правящая партия отказывается от бесплодных попыток сформировать нового человека позже всего. Явное запаздывание с демонтажем тоталитарных структур (отличавшее и послесталинскую историю СССР), тормозившееся извне и сопровождавшееся внутренними отступлениями, имело своей причиной тот самый «проклятый» вопрос о власти, который оставался стержнем доктрины российских большевиков и их зарубежных единомышленников. Действительно, проведение системных реформ открывало опасность потери политической монополии, но отказ от них гарантировал сползание на обочину исторического прогресса.

Постановка вопроса о том, являлась ли вторая германская диктатура тоталитарной, носит отнюдь не академический характер. Признание политической системы ГДР «преступным режимом» означает ее уравнивание с периодом нацизма со всеми вытекающими отсюда правовыми последствиями: материальные компенсации жертвам (включая сюда потерю собственности) и сплошное наказание тех, кто являлся действующими лицами этого режима. Этого не позволяют условия присоединения восточногерманских земель к ФРГ, где было указано на то, что за преступления, совершенные в ГДР, можно судить только по законам ГДР. Любой иной подход означал бы реализацию принципа «горе побежденным». «Крах ГДР не вынес на поверхность новые существенные факты, которые позволили бы нам усилить ее моральный приговор» (Э. Йессе). В результате «освоение» (Aufarbeitung) истории этой страны, ставшей последней попыткой найти особый путь Германии, передано ученым. Можно надеяться на то, что научные исследования, опирающиеся на огромную и практически полностью доступную архивную базу, уведут общественное мнение на Востоке и Западе страны от политизированных эмоций к взгляду «без страха и упрека» на эту главу послевоенной германской истории.

Было бы несправедливым умолчать в книге, обращенной к российскому читателю, о том влиянии, которое существование ГДР оказывало на повседневную жизнь советского общества. Оно не сводилось к массовому вывозу туристами, офицерами и дипломатами сервизов и хрусталя, к многочасовым очередям в центральных универмагах за престижными «гэдээровскими» обоями или миксерами. Духовное здесь явно преобладало над материальным, эмоции – над расчетами. Восприятие ГДР было связано прежде всего с гордостью за «наших в Европе», законно оказавшихся там в результате военной победы, добытой огромной ценой. Политический режим ГДР, равно как и других стран Восточной Европы, выступал в качестве осколка той самой мировой революции пролетариата, с обещанием которой завоевали власть российские большевики в семнадцатом году.

Наличие «братских стран социализма» избавляло и власть, и общество в послесталинском СССР от комплекса осажденной крепости, размывало бескомпромиссность официальной идеологии. Общественные контакты, прежде всего молодежные, расширяли познавательный горизонт советских граждан, знакомили с европейской культурой производства и потребления, умением отдыхать, раскованностью в быту и личной жизни. Достаточно вспомнить о том, что мировая мода приходила к советским женщинам в основном со страниц журналов, печатавшихся в ГДР. Если в отношениях «верхов» преобладали парадные мероприятия и плановые отчеты о состоявшейся дружбе, то большинство населения обеих стран разделяло понимание того, что мы «скованы одной цепью, связаны одной целью». Прошедшее десятилетие показало беспредметность споров о том, кто кого кормил и одевал – СССР и ГДР были нужны друг другу, являясь частью единого целого. Брак по расчету, определенный волей правящих элит, протекал спокойно и несчастливо. В таких случаях после расставания супруги испытывают скорее не вражду, а взаимное облегчение и в то же время неосознанную ностальгию по совместному прошлому.

Не менее эмоциональным было и отношение советского общества к исчезновению ГДР с политической карты Европы. Понятная горечь ветеранов войны («за что кровь проливали») сочеталась с растущим разочарованием «верхов» в идеалах горбачевской перестройки. Вот мнение начальника информационно-аналитического отдела аппарата советской внешней разведки в Берлине, очевидца событий 1989-1990 гг. И.Н. Кузьмина: «Чувство тревоги в связи с происходившим отягощалось сознанием того, что падение ГДР ведет к подрыву позиций нашей собственной страны как великой державы и окажет отрицательное влияние на ее дальнейшее развитие, которое и без того вступило в трудную и непредсказуемую фазу. К тому же крах ГДР означал крушение одной из моделей социализма, с которой многие из нас связывали надежды на будущее, реального социализма с широкими социальными гарантиями, относительным изобилием в магазинах, порядком на улицах, сносно функционирующим сервисом». Гарантии торговой марки «сделано в Германии» распространялись даже на такой специфический товар, как общественный строй, и скоротечное завершение истории ГДР поставило крест на «социалистическом выборе» Горбачева.

Впрочем, в 1990 г. далеко не все были заражены историческим пессимизмом, в среде интеллигенции преобладало сочувственно-позитивное отношение к событиям в Восточной Европе. Многим казалось, что падение там коммунистических режимов освободит Советский Союз от непосильного груза, кредиты благодарности поставят его на ноги, и «мы пойдем иным путем». Среди политических радикалов раздавались даже призывы добровольно отдаться Западу, подобно тому, как восточные немцы были отданы на поруки западным. Время бодрящих иллюзий оказалось весьма скоротечным. Эпилог истории ГДР, сопровождавшийся рефреном «слишком поздно», всего лишь на один год предвосхитил развитие событий в СССР. «В конченом счете распад Советского Союза оказался – пусть даже невольным – результатом объединения Германии» (Г.К. Рупп).

Глава 9 Объединенная Германия в новой Европе

Ключевые моменты «самой новейшей» истории Германии являются предметом активного изучения политологов и социологов, которые не спешат отдавать исследовательскую инициативу в руки представителей исторического цеха. Действительно, применительно к 90-м гг. можно говорить только о «протоистории», когда еще не сформировался каркас событий и процессов, способный нести на себе целостную картину «прошедшего» прошлого. Поэтому заключительная глава будет носить характер «зарисовок с натуры» со всемы вытекающими отсюда плюсами и минусами. В ней будет особенно много цифр – за этим стоит не столько стремление автора спрятаться от оценивающих суждений, сколько специфика современности, способной перевести на язык статистики и математики любые проявления общественного развития. Данные экономического роста или результаты социологических опросов отражают его противоречивые тенденции, которые пока трудно описать с помощью исторических дат и законченных образов. Пожалуй, только сфера внешней политики сохраняет на сегодняшний день консервативную привязанность к последним, хотя и здесь процессы европейской интеграции и хозяйственной глобализации ограничивают возможности традиционных методов исторического анализа.

Вряд ли следует особо объяснять авторский интерес к вопросу о «переваривании» ГДР и о том, насколько иной стала «новая» ФРГ на исходе ХХ века. Россия, переживающая переходный период в не столь тепличных условиях, как Восточная Германия, может почерпнуть немало полезного из опыта ускоренной модернизации на ее территории. Речь идет не столько о перестройке экономики, потребовавшей фантастических инвестиций, сколько о психологическом переломе, характерном для массового сознания «побежденных». Не менее поучительно и постепенное освобождение западногерманских политиков от «эйфории воссоединения, которое в силу благоприятно сложившейся международной обстановки прямо-таки свалилось на них с неба» (К. Зонтхаймер). Адресованное гражданам бывшей ГДР обещание канцлера Коля, что «никто не будет жить хуже, чем сейчас, но многие будут жить лучше», люди поняли слишком буквально.

В современной немецкой прессе не принято говорить о присоединении (Anschluss) ГДР, т.к. это порождает неприятные параллели с австрийским «аншлюсом» 1937 года. Гораздо чаще речь идет о воссоединении страны, что является верной, но явно недостаточной формулировкой. «Разъединение» Германии не было результатом волеизъявления немецкого народа ни в целом, ни в одной из ее частей. Почти полвека жизни по разные стороны «железного занавеса» оказались главной статьей контрибуции, наложенной державамипобедительницами на немецкий народ за преступления нацистского режима, хотя этот факт и не был зафиксирован ни в одном из актов международного права. Немцы смиренно несли эту ношу, соблюдая лояльность по отношению и к Востоку, и к Западу, самим участием в этом спектакле с декорациями в виде берлинской стены доказывая его абсурдность.

Ряд политологов, говоря о событиях рубежа 80-90-х гг., предпочитает использовать термин «вхождение» (Beitritt) одного государства в другое, который удачно подчеркивает тот факт, что первую скрипку в этом процессе играла политическая воля граждан восточногерманского государства. Впрочем, по обе стороны границы активному меньшинству противостояло пассивное большинство, предпочитавшее наблюдать за происходившим по телевизору. Голо Манн еще в конце 50-х гг. точно подметил: «Вокруг много говорят о воссоединении Германии, но средний бундесбюргер совсем не горит желанием воссоединяться – сейчас ему живется хорошо, и он не знает, как пойдут его дела после объединения страны». За тридцать последующих лет число сторонников подобной точки зрения значительно выросло, что объясняет заметное разочарование немцев в темпах и результатах объединительного процесса.

От излишнего пессимизма избавляет его положительная динамика и понимание его незавершенности. Присоединение ГДР к ФРГ только положило начало воссоединению немецкого народа. Следы раскола еще остаются в душах людей, их зарастанию мешают новые проявления зависти и отчуждения. Десять лет совместной жизни «осси» и «весси», как называют друг друга западные и восточные немцы, показали, что процесс их взаимного сближения является делом даже не нескольких правительств, а нескольких поколений. О нем как о свершившемся факте можно будет говорить лишь тогда, когда у руля Германии окажутся люди, вошедшие во взрослую жизнь уже в объединенной стране.

Массовое движение на Запад после открытия германо-германской границы осенью 1989 г. давно уже стало не только обязательным элементом личной биографии миллионов восточных немцев, но и получило заметное художественное оформление в кино и литературе. Потоки «Трабантов» и «Жигулей», в считанные дни добравшихся до Нормандии и Адриатики, своей настойчивостью и организованностью напоминали миграцию перелетных птиц. Менее заметным, но более важным для последующей германской истории было обратное движение – западные немцы отправлялись на Восток, чтобы не только полюбоваться культурноисторическими ландшафтами Саксонии, Тюрингии или Мекленбурга, но и провести разведку новых шансов для предпринимательской деятельности, которые открывались в доживавшей свои последние дни ГДР.

«Щадящий» обмен денег, о котором уже шла речь в предыдущей главе, создал кратковременную иллюзию необъятных рынков и неограниченных возможностей. Первыми в ГДР оказались флибустьеры от экономики, занимавшиеся скупкой недвижимости и сбытом залежалых товаров, основывавшие сомнительные инвестиционные фонды. Однако потенциал спекулятивного обогащения был достаточно быстро исчерпан. Вслед за владельцами супермаркетов, которые ударными темпами возводили свои ангары на территории Восточной Германии и добились фантастического товарооборота в июле 1990 г., сюда пришли стратегические инвесторы, представлявшие ключевые отрасли западногерманского бизнеса. Им пришлось столкнуться с такими плодами государственной индустриализации, как изношенность оборудования и низкая производительность труда, отсутствие современного менеджмента и транспортной инфраструктуры, устаревшие и экологически вредные технологии. Первоначальные опасения восточных немцев, что их предприятия «скупят на корню», достаточно скоро превратились в собственную противоположность: «нас не хотят покупать».

Избранная библиография по истории Германии ХХ века

Биск И.Я. История повседневной жизни населения в Веймарской республике. Иваново, 1990.

Бланк А.С. Из истории раннего фашизма в Германии. Организация. Идеология. Методы. М., 1978.

Борозняк А.И. Искупление. Нужен ли России германский опыт преодоления тоталитарного прошлого. М., 1999.

Брандт Вилли. Воспоминания. Пер. с нем. М., 1991.

Буллок А. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть. Сравнительное жизнеописание. В 2-х томах. Пер. с англ. Смоленск, 1998.

Бусыгина И.М. Регионализм и регионы Германии. М., 1999.

Буханов В.А. Европейская стратегия германского фашизма. Свердловск, 1991.

Висков С.И., Кульбакин В.Д. Союзники и германский вопрос в 1945-1949 годах. М., 1990.

Вититнев С.Ф. Неофашистское движение в ФРГ. М., 1990.

Галкин А.А. Германский фашизм. М., 1989.

Германская история в новое и новейшее время. В 2-х томах. М., 1970.

Гинцберг Л.И. Рабочее и коммунистическое движение Германии в борьбе против фашизма (1919-1933). М., 1978.

Горлов С.А. Москва-Берлин 1920-1933. Военнополитические отношения между СССР и Германией. М., 1999.

Дашичев В.И. Банкротство стратегии германского фашизма. Исторические очерки. Документы и материалы. В 2-х томах. М., 1973.

Драбкин Я.С. Ноябрьская революция в Германии. М., 1967.

Драбкин Я.С. Становление Веймарской республики. М., 1978.

Дьяков Ю.Л., Бушуева Т.С. Фашистский меч ковался в СССР: Красная Армия и рейхсвер. Тайное сотрудничество. 1922-1933. Неизвестные документы. М., 1992.

Ерин М.Е. Католическая церковь Германии и фашизм. Ярославль, 1990.

Зарицкий Б.Е. Людвиг Эрхард. Секреты «экономического чуда». М., 1997.

Зонтхаймер К. Федеративная Республика Германия сегодня. Основные черты политической системы. Пер. с нем. М., 1996.

Истягин Л.Г. Политический портрет Гельмута Коля. М., 1995.

Кершоу Я. Гитлер. Пер. с англ. Ростов-на-Дону, 1997.

Коваль К.И. Последний свидетель. Германская карта в холодной войне. М., 1997.

Краузе-Бургер С. Гельмут Шмидт: каким он видится вблизи. Пер. с нем. М., 1981.

Крейг Г. Немцы. Пер. с англ. М., 1999.

Кремер И.С. ФРГ: этапы восточной политики. М., 1986.

Кузьмин И.Н. Крушение ГДР. История. Последствия. М., 1996.

Леволкина Л.П. Федеративная Республика Германия.1949-1969. Владимир, 1990.

Мазер В. Гельмут Коль. Пер. с нем. М., 1993.

Максимычев И.Ф. Российско-германские отношения: формирование, состояние, перспективы. М., 1997.

Мельников Д.Е., Черная Л.Б. Империя смерти. Аппарат насилия в нацистской Германии 1933-1945. М., 1989.

Млечина И. Уроки немецкого. Век ХХ. М., 1995.

Объединенная Германия в Европе и мире. М., 1994.

Орлов Б.С. СДПГ: идейная борьба вокруг программных установок 1945-1975. М., 1980.

Орлова М.И. ГДР: рождение и крах. М., 2000.

Павлов Н.В. Внешняя политика ФРГ: концепции и реалии 80 гг. – М., 1989.

Пленков О.Ю. Мифы нации против мифов демократии: немецкая политическая традиция и нацизм. СПб., 1997.

Последний год ГДР. М., 1993.

Прокопьев В.П. История германской государственности. Калининград, 1985.

Проэктор Д.М. Фашизм: путь агрессии и гибели. М.,1985.

Розанов Г.Л. ФРГ в современном мире. М., 1979.

Россия и Германия в годы войны и мира (1941-1995). М., 1995.

Россия и Германия. Сборник статей под ред. Б.М.Туполева. М., 1998.

Россия и Германия в Европе. Составители Б.С.Орлов и Х.Тиммерман. М.,1998.

Рыкин В.С., Баранов К.К., Белов В.Б. Объединение Германии и его последствия. М., 1998.

Самсонов А.М. Крах фашистской агрессии 1939-1945. М., 1982.

Сдвижков Д.А. Против железа и крови. Пацифизм в Германской империи. М., 1999.

Семиряга М.И. Как мы управляли Германией. М., 1995.

Сокольский С.Л. Христианско-демократический союз ФРГ: социология и политика. М., 1983.

СССР и германский вопрос, 1941-1949: Документы архива внешней политики Российской Федерации. В 2-х томах. М., 1996.

Субботин Ю.Ф. Россия и Германия: партнеры и противники (торговые отношения в конце 19 в. – 1914 г.). М., 1996.

Ткачев С.М. Демократическая партия в партийнополитической системе Веймарской республики (19181923). Челябинск, 1996.

Тоталитаризм в Европе ХХ века. Из истории идеологий, движений, режимов и их преодоления. М., 1996. Главы о Германии.

Урьяс Ю.П. Механизм государственной власти ФРГ. М., 1988.

Фалин В.М. Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания. М., 1999.

Федоров В.П. ФРГ в 80-е годы. Очерки общественных нравов. М., 1988.