На пути Орды Горюнов Андрей

– Твой поход к Новгороду будет неудачен: Новгород и Псков устоят, а долгая осада их приведет к тому, что твой народ и народ рус смешается у тебя на глазах и еще при твоей жизни станет одним народом.

– Не может быть!

– Это еще не все, великий каан! Жизнь твоя станет тяжелой, как телега с камнями, о каан! Все станет исчезать, не появляясь, – подобно тому как вода уходит в песок пустыни в жаркий полдень.

– Не понимаю, что ты хочешь сказать этим?

– Я сам не вполне понимаю это предсказание, но Небеса говорят следующее: твои табуны будут тучны, но есть твоему народу станет нечего, батыры твои, воины, будут смелы, воинственны и умелы, но даже вся Орда не сможет поставить на колени какой-нибудь нищий аул… Среди полноводной реки ты станешь умирать от жажды. И, – самое страшное, о, каан: никто не будет виноват в том! Все жители будут падать ниц пред тобой, все тебя будут боготворить: «Правь нами вечно!», но в мыслях все станут проклинать тебя, – даже деревья в лесу, даже говорливые струи в ручьях! Все будут трудиться в поте лиц своих, не покладая рук: купцы – торговать, скотники – выращивать скот, ткачи – ткать, кузнецы – ковать, мастера искусств – создавать чудеса красоты и роскоши, но твои начальники и нойоны будут умело прибирать все к рукам, запутав и тебя черным узором безумной, пределов не знающей корысти. Те же, кто унаследует тебе, станут – в скудоумии своем – поганить свою же землю, осыпая ее степи, реки, леса и озера ядами, выкачивать из недр своей же земли черную маслянистую кровь ее и вместе с ее горячим дыханием. Они начнут менять все это на бумажки, железки, на золото, и, – что самое страшное, каан, – правители этой земли станут на глазах ее Повелителя обирать до костей вверенный им Небом народ, чтобы им самим стать богаче, богаче, богаче, среди потрясающей разум бедности населения! А население в ответ…

– Это безумие, старик! Этому не бывать!

– Увы, каан, но этому – быть! Ты, а скорей унаследовавший твою власть, – как и любой другой житель страны, – увидит, что дани-налоги уже не приходят, нет, что опустели повозки с казною, что нечем прикрыть тебе наготу людей твоих, живущих хуже, чем скот в стране франков, ромов, басков и саксов. Жены твоего народа будут рожать крепких, здоровых и розовых малышей, из которых у тебя на глазах вырастут больные идиоты, и ты, точней, унаследовавший твою Власть станет формировать свое войско, охрану свою из этого ни к чему не способного стада, Орда твоя и народ твой начнет вымирать вместе с народом Рус: там, где умерли от старости и болезней сто человек, родится едва ли десяток новых… Твои подданные перестанут друг друга лечить, учить, закончат уважать стариков, давать детям лучшее: любовь, знания, заботу и ласку… Женщины будут плакать, а мужчины пить какую-то огненную воду… Целыми днями, изо дня в день, из года в год…

– Ну, хватит! …А если я оставлю северные земли, – Новгород и Псков, – в покое?

Бушер поклонился:

– Новгород и Псков, возможно, согласятся платить тебе дань, о каан. Без кровопролития.

– Возможно – да, а возможно – нет?!

– Именно так.

– Возможно, их нужно как следует запугать?

– Возможно. Я первый раз встречаюсь с таким предсказанием, Великий каан, когда звезды сулят неудачу в обоих случаях: двинешь ты Орду на Новгород или нет. Эта земля – земля великих колдунов и бесценных кладов – все равно начнет умирать, словно от какой-то болезни. Таково свойство любой земли, Повелитель, если ее население обирать до нитки в течение многих столетий. Сопротивляясь и негодуя, она убивает разум своих Правителей и тем убивает саму себя. Таково свойство любой земли, но этой земле, земле Рус, выпал по воле Небес особо тяжелый жребий. Удастся ли этой земле когда-либо воспрянуть в веках, вопреки бесчисленным невзгодам и напастям, воспарить, расцвести, – об этом звезды молчат…

– Оставь меня, Бушер.

– Ты можешь поступать как знаешь… Я не давал тебе советов, Владыка Мирозданья…

– Я просил принять меня тайно, брат, чтобы сообщить тебе о деле, важнее которого не было в моей жизни… – Берке распрямился перед Батыем, но встать с колен не решился…

В шатре Батыя, кроме них двоих, не было ни души.

– Важное дело, конечно, – согласился Батый. – Я так и думал, Берке. Ты ведь не приходишь ко мне, чтобы просто поесть сладкий урюк…

Берке подобострастно кивнул.

– Ты пришел не вовремя, брат. В это время я привык слушать колдовские заговоры из волшебной коробки рус. – Батый повел в сторону, где в ожидании стояли два толмача и хранитель чуда – информационно-рекламного блока, снятого Аверьяновым со стены контейнера. Хранитель чуда замер в поклоне, готовый к инсталляции системы. – Или ты решил нарушить обычное течение моего дня, чтобы с жаром поведать мне о своих любовных утехах с ослами?.. – предположил Батый.

Берке мгновенно пал ниц и замер в полной неподвижности.

– Говорят, тебя нарисовали великие мастера… И ты хранишь эти картинки…

Берке дернулся, как от удара, не поднимая головы.

– Покажи мне, лучезарный брат мой, как ты проводил время, когда сыновья твои вели войска в бой…

Достав из-за пазухи халата снимки, Берке, не поднимая глаз, протянул их Батыю.

– Н-да… – покачал головой Великий хан, рассматривая фотомонтаж. – Я мог бы подарить тебе более крупного и любвеобильного ишака, Берке. Этот не столь уж хорош… Сила мужская не бьет ключом из его чресел… Стар, что ли? А может, ты его не очень возбуждаешь, Берке?.. Впрочем, его можно понять: любая ослица умнее тебя, Берке… А ум совсем не последнее дело в любви… Однако едва ли, Берке, от этого осла у тебя родятся столь же смелые сыновья, как Шалык и Балык, которых родила тебе принцесса Дяо-Шань и которых ты столь безрассудно послал на верную гибель, дав под их руку не более двухсот сабель… Что ты молчишь, лучезарный? Скажи хоть что-нибудь.

– Колдун, давший мне эти картины, предупредил, что в каждом селении, каждом городе, в каждой крепости, которые захватит Орда, воины найдут такие картинки…

– Он этим хотел испугать меня? Я этому только рад, брат мой. Месяц-другой, и твое изображение будет у каждого батыра Орды… – Подумав, Батый улыбнулся: – И у каждого осла из обоза…

– Я молю тебя, брат мой и великий каан, – останови свое движение по новым землям Рус, – прохрипел Берке, распростершись с удвоенным усердием, словно стремясь впечататься в кошму, попираемую ногами Батыя. – Заклинаю тебя нашими общими предками, не позорь меня, потомка Чингиза Темучина!

– Я подумаю, – сухо ответил Батый и кивнул хранителю чуда.

Поспешно поклонившись в пояс, хранитель нажал кнопку «не надо» на корпусе рекламного блока. В ту же секунду из динамика блока зазвучал диалог:

– Жора, жарь рыбу!

– Так рыбы ж нет, Ося!

– Ты, Жора, жарь, жарь, – рыба будет!

После короткой музыкальной фразы коробка подвела итог милым женским голосом:

– Будущее зависит от нас. Патефон. …Патефон – оператор сотовой связи! Будущее зависит от нас. Патефон.

Хранитель чуда прервал вещание, за дело взялись толмачи.

– Жора?

– Это, похоже, имя. Женское. Хабиба, например.

– Ося – тоже имя и тоже женское, наверно. Пусть Айгуль.

– А Патефон – мужское. Абдулла.

– Оператор?

– Непонятно. Наверно, ослышались, – император. Римский хан.

– Остальное понятно.

– Ну? – нетерпеливо нахмурил брови Батый.

Переводчики встрепенулись и, перебивая друг друга, затараторили:

– Хабиба, жарь рыбу!

– У нас с тобой нет рыбы, Айгуль!

– Ты, Хабиба, жарь, невзирая на это обстоятельство, жарь ее, жарь, и рыба будет у нас!

– Будущее зависит от нас. Абдулла.

– Абдулла – римский хан, повелитель связей сот, – веревок, связывающих пчелиные соты.

– Будущее зависит от нас. Абдулла.

– Все!

Наступило молчание. Батый погрузился в глубокое раздумье, все присутствующие боялись шелохнуться.

Батый думал не меньше минуты, а затем с тяжестью в голосе произнес:

– Встань, Берке. …Я не пойду на Новгород. – Он покачал головой и тихо добавил: – Нет, не пойду!

Закат. Поздние сумерки. Опускается ночь…

Народ берестихинский облепил стены и крыши…

Видно, как тысячи огней – там у самого горизонта – начинают отход…

– В ночь пошли… – тихо сказал дед Афанасий.

– Даже утра дожидаться не стали…

Аверьянов задумчиво, с каким-то остеклением в душе смотрел на речки и ручейки огней, потекших прочь от Берестихи.

«В тринадцатом веке все же полегче было жить, – мелькнуло в голове. – Все как-то было попроще».

– Уходят! Уходят! – раздались торжествующие, ликующие крики.

– Ура-а-а!

– Ты видишь, Коля? Наливай!!!

– Будешь нашим князем!

– Вон новгородцы, Александра Ярославича посадили княжить…

– Горя теперь не ведают!

– Да ладно чужих хвалить: в чужих руках всегда толще кажется…

– Избрать князем Аверьянова! Вот будет свой!

– А ежли Драгомир вернется? – несколько неуверенно произнес Афанасич.

– Батый ушел, а Драгомир вернется… – расхохотался, не выдержав, Глухарь. – Смешной ты, Афанасич. Стал старый и смешной.

– Грех надо мною смеяться… – обидчиво возразил Афанасич, но, не удержавшись, расхохотался сам. – Представилось… Умора! Твоя правда! – кивнул он, утирая слезы, выступившие от смеха.

На полигоне, в кабинете Михалыча, атмосфера накалялась каждую секунду.

– Вы обязаны обеспечить телепортацию аверьяновского взвода ровно в девять ноль-ноль.

– Не могу согласиться! – отмахнулся Михалыч.

– Никто не нуждается в вашем согласии. Вы должны выделить людей. По приказу!

– Я выделил людей. По приказу. Вон они все, в курилке сидят.

– Они не в курилке сидеть должны, а в кабине на местах, инструктироваться, расписываться в добровольности, проверять друг у друга карманы, – в отношении деталей, свидетельствующих об их государственной принадлежности…

– Ну как я их могу разместить в этой кабине… В ангаре? В телепортационной капсуле, вы имеете в виду?

– Ну, разумеется!

– Я не имею права это сделать. Телепортатор вверенной мне войсковой части не принадлежит! Как я могу занять его своими людьми?

– Я приказываю сделать вам это!

– Вы тоже этого сделать не в состоянии. Телепорт не принадлежит вам точно так же, как и мне!

– Здравствуйте!

– До свидания! Деньгами вы здесь при комплектовке группы сыпали, это мы видали. Но главные суммы-то оказались вашим управлением не проплаченными. На бензинчик, так сказать, вы нашли, а на саму технику – нет. Так, например, ваше Управление – Телепортационных войск – не расплатилось с производителем – ОКБ «Хронотоп», ни за прошлый, разбитый комплект стартового комплекса телепортатора, ни за комплектующие, ни за этот экземпляр, имеющийся в наличии.

– Ну, может, и не расплатилось.

– Вот позавчерашняя телеграмма ОКБ «Хронотоп», запрещающая любую эксплуатацию до официальной сдачи изделия, полной его оплаты, оформление акта о сдаче-приемке.

– Это филькина грамота, ваша телеграмма от ОКБ.

– Да как же! В момент посылки телеграммы они являлись единственными и законными собственниками устройства и оборудования.

– Ответьте им, что как только Министерство обороны выделит средства, мы сразу с ними расплатимся.

– Да почему я-то должен отвечать им, если руки тянете к технике вы?! Странно. Да и признаюсь: я боюсь, уже поздно телеграммы давать-то…

– Что значит, – поздно?

– А то и значит. Телепортатор продан. Его час назад купило одно недавно образованное общество с ограниченной ответственностью, принадлежащее Екатерине Михайловне Боковой, моей дочери, Дороне Вячеславне Лукониной, пенсионерке, и Аверьянову Алексею Николаевичу, небезызвестному вам… Оплатили все долги ваши, рассчитались сполна, специалистам – премии в размере годового, штат доукомплектовали… Без малого три лимона зеленых отстегнули черным налом. Петра Самохина взяли себе заведующим по снабжению и хозяйству, – мужик куркулистый до ужаса. И все рады. Вот!

– С ума сойти! Зачем им это?

– Интересно жить хотят. Да и богато, вдобавок! Странно, да?

– Странно?.. Мягко сказано… Так. Мне нужно немедленно позвонить…

– Погоди минуточку, – остановил его жестом Михалыч и, выглянув из окна во двор, позвал: – Дороня Вячеславна! Можно вас? А то здесь господин Медведев звонить куда-то собрался…

Войдя, Луконина адекватно оценила обстановку. Посмотрев в глаза Медведеву, Дороня слегка взмахнула левой рукой:

– Хватит-хватит! – остановил ее Медведев. – Один инсульт у меня уже был. Пусть они сами в Москве разбираются… Достаточно!

– Ну что за красотища! – ахнула Олена, увидев блеснувшие на солнце ожерелье самоцветное, серьги чернь-золота, кольцо женское изумительное и браслет красоты-богатства, ценности неописуемой.

– Давай. Полюбуйся, Оленушка, да и скажи «прощай»… Купцы персидские у речки ждут…

Продавать драгоценности было не по душе Аверьянову, но воля погибших – Жбана и Шила – должна была быть исполнена, несмотря ни на что.

– Они когда первый раз осмотрели, персы-то, чудную историю поведали мне… Эти украшения купил один из них, купец Дарий, лет восемь тому назад, – у нас, в Новгороде. Увез к себе в Персию. А три года назад татары прокатились по их краю… Сокровища оказались у Чунгулая… Тот их послал в дар Берке, но гонцы повстречались с ребятами… И вот снова судьба им такая досталась, – назад, в Персию, в Исфаган, кажется…

– Ух ты! – ахнул подошедший Афанасич. – Пришел к вам, думал посмотреть… А я ведь это чудо уже видел…

– Не может быть, ну где ты видел это, дедушка?

– А-а-а… – многозначительно поднял палец старик. – Это же тот самый клад! Что наш Перхач на холме Придатель выкопал! Тебе, Олена, тогда не показывали, – восемь лет назад ты ребенком была… А старики видели… Перхач вот с этим в Новгород двинул и там все продал… Персам продал, сказывали… Еще только тут перстень должен был быть. Большой. Мужской…

– А ты не помнишь разве, Чунгулай-то? Бобер ему мину отнес? С перстнем как раз с этим… Светлая память… А ты забыл, Афанасич.

– Я не забыл. Я в это время ранен был. Я спал. Ты же сам меня уколол, Коля.

– Верно, извини, Афанасич!

– Бог простит. Н-да… Здесь раскопано, в Персию ушло, оттуда – снова сюда, – на татарах, – и теперь опять назад, – в Персию. Ох, закрутила-то жизнь! Вот, внучка, полюбуйся, Оленушка, – это приданое твоей прародительницы, сладкоголосой Рагнеды… Могло бы, иначе сложись, твоим стать…

– Что душу-то теребить, дедушка! Воля погибших – закон!

– А знаешь, Николай, как Олена поет… Послушать – и умирать не надо.

– Еще послушаем…

– Нет, – печально качнул головой Афанасич. – Ничего уже не успеть…

Снизу, с реки, донесся свист.

– Ну все! – сказал Николай, заворачивая драгоценности в тряпицу. – Персы деньги сполна собрали… Пойду!

Афанасич и Олена долго смотрели ему вслед, – он спускался к реке…

Им совершенно не было жаль украшений. Жаль было нескладной жизни, которая, казалось бы, должна была стать вдруг прекрасной, но оставалась все такой же, как и была, за мигом миг, за часом час, за годом год.

В глазах обоих стояли слезы.

Игнач и Коля сидели на берегу тихой речки у костерка.

– Не понимаю тебя, – пожал плечами Игнач. – В чем печаль?

– Давно уж за мной прилететь должны были…

– С чего бы? – удивился Игнач.

– Да радиомаяк в контейнере непрерывно сигнал бедствия шлет, который уж день!

– Ну и что? – опять удивился Игнач.

– Как что? – удивился Коля.

– Давай рассуждать по-твоему. Послали мы с тобой с Земли сигнал. Куда он полетел?

– Во все стороны. Удаляясь от передатчика на триста тысяч километров за каждую секунду.

– Ну, значит, удаляясь и от Земли? Ведь передатчик-то твой, радиомаяк тут, на Земле… А Земля за ним по следу гнаться не стала?

– Да что ты глупости говоришь? Земля и не может лететь со скоростью света, со скоростью радиоволны. Захочет даже если – не догонит!

– Ну так, значит, твой сигнал все дальше и дальше…

– Конечно! Летит он все глубже в Космос, постоянно удаляясь от Земли.

– И где же он будет через семьсот лет?

– Там где-то… – Коля посмотрел на звездное небо, – в других Галактиках летит… Очень далеко!

– Ага! – поднял палец Игнач. – Так вот, значит, только там, очень далеко, в других Галактиках его поймать смогут. А от Земли он очень сильно убежал, за семьсот-то лет!

– Я понял! – ахнул Коля. – Ну ты и академик, а, Игнач?!

– Тем и живем… – кивнул Игнач.

– А это значит – труба мне. Меня никогда не найдут.

– И ладно! Чем тебе здесь-то не жизнь? Воздух, вода, леса! У вас-то, небось…

– И не говори!

– Олену вон взять… Корова, дом, пять коз, козел и пять покосов… И тещи, прости Господи, нет и не предвидится! Зачем князю теща? У князя и так все, что хочешь!

– Эх, Игнач! Все верно… Но сын у меня там, сын! …А-а-а, да ты ведь не слышал, что выдал Глухарь на прощание Берке…

– Я слышал. Я тут под стеною стоял…

– Сын, Игнач, сын! Остался бы, но – сын…

– Тогда езжай к Антипихе… Там, – день езды, – на Сивкином ручье живет колдунья…

– А кто ты, кстати? Бушер сказал Батыю, что тут присутствуют три колдуна… Один – это, безусловно, я. А второй, – как ты думаешь, кто это?

Игнач пожал плечами.

– Причем не два колдуна, а целых три! …Три колдуна защищают дорогу на Новгород, так сказал Бушер Батыю… – повторил Николай.

– Откуда тебе знать, что сказал Бушер Батыю? – чуть насмешливо хмыкнул Игнач.

– Я успел поставить по два жучка, – для надежности, – в халаты как Бушера, так и Берке…

– Лихо!

– Согласен. Ну, значит, второй колдун – это ты! – уверенно кивнул Аверьянов.

– С чего ты взял?

– Ты сам мне только что сказал! В ответ на мое сообщение о жучках, ты среагировал: «лихо»! В тринадцатом веке жучков в качестве подслушивающих устройств не знали, верно?

– Верно. Просто устал я, Коля.

– Отдохни. Ты из какого века?

– Из тридцатого столетия, – ответил Игнач. – Родился в две тысячи девятьсот пятьдесят первом году, если интересно.

– А здесь с какой целью?

– А ни с какой. Спорт, – пожал плечами Игнач. – Экстрим. …Пользоваться можно только тем, что здесь обрел. Твоей снайперской винтовкой – можно, – это ты ее сюда привез, а не я. Но сам я бельевую прищепку сюда притащить не имею права. Никаких бластеров и парапроцессоров… Поэтому экстремалы типа меня стараются тусоваться поближе к таким, как ты, случайно влипнувшим в историю. У вас всегда есть, чем воспользоваться нашему брату.

– Понятно, почему Бушер особенно тебя не опасался. Ты страшен только опытом и знаниями…

– Это тоже отнюдь не мало, поверь мне.

– А кто же третий-то здесь?

– Конечно, мент, – кто ж еще? Как же мы без ментов, – что в двадцатом, что тридцатом веке… Ну, не совсем мент, конечно, а штатный спец Министерства темпоральной безопасности при Совете Галактик с неопределенным кругом полномочий. Типа агента ноль-ноль-семь из ваших сказок. Наблюдатель с правом принимать очень крутые решения.

– А кто он? Я его знаю?…

– Наверное, видел. Но ты запомни: меньше знаешь, крепче спишь…

– На. Амулет, – сказала Антипиха, вручая Коле амулет в виде сердца. – Повесь его на шею. Встанешь завтра в полночь, в полнолуние, недалеко от Берестихи у Старого Дуба, что на берегу Гремячихи. И ровно в полночь сожмешь амулет, думая о сыне.

– И я увижу сына?

– Нет, – качнула головой Антипиха. – Ты улетишь к сыну!

Олена с Колей стояли у подножия Старого Дуба… Ярко светила Луна.

– Еще три минуты, – взглянув на часы и вздохнув, сказал Коля.

– Ну… Кланяйся там… Сыну привет от меня… И жене…

– Жены нет. Я разведен…

– Что это значит?

– Это значит, что мы разошлись с женой, – она живет сама по себе, я – сам по себе…

– Ты ее бросил…

– Нет. Она меня бросила.

– Тебя?! Бросила?!

– Конечно.

– Как?! Мужа бросить?!? Не понимаю!

– Во-первых, жизнь беспокойная… Все время у меня командировки, заброски, учения… Ну вот как только что… Или вроде… Жизнь трещину дала… Потом побольше… Потом уж поняли, – раз нет любви… Что ж? И нищета ее, конечно достала… Тоже ведь не последнее…

– Нищета?! Не знаю такого слова… Бедность, ты хочешь сказать? – догадалась Олена.

– Ага. Бедность. Ну сколько получает старший лейтенант?.. Я полтора года копил, чтобы матери своей в деревне корову купить… Так и не купил пока.

– У нас корова есть!

– Пять коз, козел и пять покосов, знаю.

– И что ж она, жена твоя, – сына бросила?

– Нет. Алешка сам так захотел: останусь с папой. И остался.

– И вы с женой не видитесь?

– Зачем? Он вышла замуж за крутого. За быка.

– За быка?!

– Ну, такого, знаешь, – му-у-у-у! Башмак с шестисотым…

– Не поняла я: бык? А башмак – это что?

– Ну, я хотел сказать, что он безбашенный, напрочь отвязанный.

– Бык?

– Отморозок. Но бабок много! Под миллион.

– Миллион бабок? Мать отца, мать матери и ихние сестры? Миллион старух? Тысяча тысяч? Больше, чем у Батыя коней?

– Я не успею все объяснить тебе, милая. Ты просто верь мне. Бабки – это не старухи. Это для многих цель жизни, – вот. Ну, для козлов, сама понимаешь… – он помолчал. – А что? Жизнь кипит.

– Но это ж грех! С быком, с башмаком, с козлами! Вы ж с ней перед Богом повенчены!