Самая страшная книга 2015 (сборник) Гелприн Майкл
– Стоишь? Нормально? – Штырь говорил тихо, отрывисто. В темноте его пятнистая черепушка с хаотично рассыпанными по ней клоками белых волос плыла, как луна среди туч. – Сам идти, как, сможешь?
– Куда… идти? – Я утер губы тыльной стороной ладони, чтобы содрать запекшуюся на них кровь. – Куда ты меня тянешь?
– К своим. К нашим.
– Какие они тебе «свои»? Ты же, гнида, сдать всех решил… за огурцы, тварь…
– Тэк-с. Еще пощечину дать? Приди в себя уже, Миша, я тебя спасти сейчас пытаюсь.
– Спасти?.. А где эти…
– Спят. Обожрались шашлыка, водяра у них тут есть, самогон какой-то… На вот, держи, – Штырь сунул мне в руки большой разводной ключ, добытый, очевидно, с верстака в другом конце гаража. Сам он тоже вооружился – сжимал кусок арматуры. И свой учебник не забыл прихватить. – Давай соберись, Миша. Пошли домой. – Рука с книжкой снова нырнула мне под локоть.
Мы двинулись. Каждый шаг отзывался болью в левом колене – видимо, какие-то удары пришлись в ногу, – поэтому я хромал, но терпеть, а значит, и ковылять кое-как мог. Когда выбрались наружу, сумел даже отпихнуть руку помогавшего мне Штыря:
– Сам справлюсь… спасибо.
– Сам, так сам. Только тише.
Ночной воздух обтекал, как холодный душ, остужая раны, приводя в чувство. Удалось раскрыть уцелевший глаз чуть шире и осмотреться. Мы были у Губера в имении, где ж еще? Впрочем, лично я здесь оказался впервые. Сюда даже до Войны и журналистов-то не пускали, не то что простой люд. Я увидел рядом громадный трехэтажный коттедж, почти дворец, с мраморными статуями у высоких витражных окон, широкими низкими ступеньками, убегающими в два пролета к высоченным стеклянным дверям, перед которыми каменным цветком распустился неработающий фонтан. Бортик был украшен изваяниями крылатых младенцев с луками и стрелами в маленьких ручках. Возможно, при свете дня все это выглядело заброшенным памятником былой роскоши, но сейчас, в ночной темноте, смотрелось как королевский замок из сказки. С другой стороны от гаража я разглядел три низких, вытянутых по длине и накрытых пленкой сооружения – теплицы, ими хвастался Губер. Чуть впереди, среди деревьев – бляха-муха, у них тут живые деревья растут! – угадывалось что-то вроде маленькой ротонды, внутри которой едва заметно чадил на тонких ножках мангал. Сладкий запах жареного мяса плевать хотел на мой разбитый и сломанный нос, проник внутрь, закружил голову.
– Не стой, Миша, не стой, некогда, – Штырь схватил за рукав, потянул в сторону ротонды. В слабых просветах между колоннами белела бетонная стена ограды. И ворота, через которые губерские выезжали на охоту или чтобы расставить ловушки для любопытных дураков вроде нас.
В тени ротонды лежало тело – давишний амбал, уже без паяльной лампы, зато с копьем шампура, торчащим из горла.
– Этот у них за сторожа остался. Меня охранял, – коротко пояснил Штырь, продолжая тянуть мою руку.
Он торопился, и на то были причины, но я все равно заметил ржавое ведро в паре метров от мангала. Глянул внутрь, когда проходили мимо, – и меня едва вновь не вывернуло наизнанку, благо нечем уже было. На дне ведра змеились ленты кишок, на которых, как вишенка на торте, возлежала человеческая голова. По дырам на месте глаз я узнал ту девчонку с отрезанными ногами, которую бандиты использовали в качестве приманки для ловли на живца.
– Шашлык… – прохрипел я, замерев на месте и тем самым заставив остановиться Штыря. – Ел?..
– Угостили, – его белеющее во тьме лицо не выражало никаких эмоций.
– Вкусно было? – спросил я, желая превратить эту звериную морду в кровавую кашу, но не имея на то сил. Разводной ключ тянул руку к земле пудовой гирей, поднять почти невозможно, ударить им сейчас?.. С тем же успехом я мог бы взлететь.
– Сытно.
– Ты же… учитель. У тебя ж такие, как она… учились… Его тонкие губы чуть дрогнули. Глаза превратились в узкие темные щелки. Царь Голод смотрел на меня со злобой.
– Тэк-с… Я еще и добавки просил, – процедил Штырь. – А теперь, если ты закончил читать нотации, давай двигай булками. У нас мало времени.
Тогда я понял, что убью его. Потом, если мы доберемся до своих, если нас прежде не схватят, самих не прикончат и не пустят на шашлыки, как ту девочку. Убью, потому что это существо не должно ходить по одной земле с моей Янкой.
Но это потом. Когда-нибудь. А пока я с помощью Штыря выбрался за ворота. В былые времена они работали от электричества, ныне же Штырь просто слегка толкнул загородку рукой, и та с тихим скрипом отъехала на ржавых колесиках в сторону. Я подумал, что охрана губерского имения не слишком хороша. Всего один «настоящий человек» бодрствует ночью, замков и шлагбаумов на въезде нет. Знай мы об этом раньше, не бойся мы так их огнестрелов – можно было бы атаковать по науке, под утро, взять еще тепленькими… Рисковый план, но – дающий шансы на победу. Доберемся до своих, оклемаюсь чуток – можно будет попробовать. Это если доберемся, если до нас первых не доберутся…
До оврага оставалось метров пятьдесят, когда сзади раздался рев мотора. Я оглянулся – в полной темноте, с выключенными фарами (нет, вспомнил, не с выключенными, они же у них разбиты), в километре от нас из ворот губерского имения выехал похожий на танк джип. В кузове стояли люди, и не просто стояли: раздались хлопки, полыхнуло – они стреляли в нас. Пока еще мимо, но машина набирала ход, и расстояние между нами стремительно сокращалось.
– Ходу! – рявкнул Штырь и помчался к мосту.
Я – за ним, забыв про боль в поврежденном колене. Асфальт не пускал, лип к ступням, словно играя на руку преследователям. Я выбросил ключ, я рвался вперед, мне казалось, что грудь сейчас разорвет от недостатка кислорода – в нашем мире, как и на Марсе у Брэдбери, зелени катастрофически не хватало все-таки… Штырь ждал уже на той стороне моста, уши заполнил рык пробитого выхлопного легкого монстра, дышащего мне в спину. Я упал на протянутые ко мне руки, уже готовый получить пулю меж лопаток. Мы завертелись, теряя равновесие, рухнули вместе, в обнимку, сбоку от трассы и покатились вниз со спуска. В этой круговерти на миг в поле зрения мне попал выпрыгивающий на полной скорости на противоположный конец моста джип – перекошенное от ярости лицо Губера за рулевым колесом… Мелькнула в голове мысль, неожиданно спокойное и обреченное: «Это конец».
В какой-то момент, когда падение наше остановилось, и мы со Штырем уже рухнули без сил, разлепив объятия, земля под нами вдруг ощутимо дрогнула, раздался грохот, в котором потонул рев настигающего нас чудовища.
Тяжело дыша, мы смотрели друг на друга. Прошла минута, другая, а чудище о четырех колесах все не появлялось, и никто не шел к нам с ружьем в руках.
– Какого хрена они тянут?
– Тихо, – сказал Штырь, шевеля своими чудесными нетопыриными ушами.
Тут до меня дошло. И правда – тихо! Не слышно ни мотора, не стрельбы, ни криков преследователей. Неужели спаслись?..
Затем из предрассветного зарева явились они – Янка и остальные. С луками, дубинками, ножами, осторожно выкарабкались с обеих сторон дороги. Разбившись на группы по двое, перебежками подтянулись к нам. Последней подбежала Янка, у которой пары не было, склонилась надо мной, обняла, поцеловала мои опухшие губы – никогда еще ее поцелуи не были так приятны, а собственная соленая кровь показалась мне на вкус слаще сахара. Янка помогла мне встать. Штырь успел подняться сам, раньше, и теперь, стоя наверху, на краю оврага, смотрел оттуда на нас – и хохотал.
– Кранты губеровским… мост рухнул… завалило… – давясь смехом, утирая слезы, говорил Штырь. – Дорогу-то перед войной… к поместью… дорогу новую отгрохал, сука, а на мосту… ха… сэкономил!
Выглядел Штырь совсем даже не отвратительным мутантом, скорее – смешным. Высокий, тощий, похожий на огородное пугало уродец, скалящий гнилые зубы на фоне багровых рассветных туч. Таким я его запомнил. Случилось то, что случилось, как в дешевом старом кино про гангстеров: бандит выполз из разбитой машины и, умирая, нажал на курок. Взорвалась хлопушка – и полы старенькой ветровки распахнулись, книга вылетела оттуда, запестрев страницами, как голубь какой-нибудь голубиными своими крыльями. А на голой костлявой груди появилась дыра размером с ладонь. Штырь выронил арматуру, а потом упал сам и больше уже не вставал.
Нет, умер он не сразу. Такие люди, как Штырь, сразу концы не отдают, даже если пробитые насквозь легкие и развороченные ребра не оставляют шансов. Когда мы с Янкой подошли, он хрипел. Кровь пузырилась алым на побелевших тонких губах, и с каждым мучительным вздохом бурые капли взлетали и падали, рассыпаясь мелким бисером на лицо и даже на покрытый болезненными пятнами плешивый затылок. Штырь пытался что-то сказать, и мне пришлось прижать ухо к его рту, чтобы разобрать слова.
– Книгу сыну… читать будешь. Вот для чего они… книги… Как сказки…
Не знаю, почему он решил, что у нас с Янкой именно сын родится. Но, как выяснилось спустя пять месяцев, Штырь угадал.
Он говорил еще, хотя точно разобрать уже было сложно. Что-то насчет того, что конец одного пути – это всего лишь начало другого, нового. Потом лишенные ресниц веки мелко задрожали, зрачки закатились. Тогда я поднял с земли кусок арматуры и, чтоб он не мучился, добил.
Так и умер Штырь. Мой друг, Ванька Штырлов, бывший учитель русского языка и литературы…
А мясо губернатора оказалось сочным, сладким. Янке понравилось.
Тэк-с.
Николай Иванов
Тишина в дождевой капле
В лесу шел дождь. Капли стучали по листьям, разбивались вдребезги и мелкими осколками умирали в траве. Солнце ушло за тучи, и оттого все цвета вокруг казались невероятно яркими: в них не было сухого белого оттенка, которым дневной свет окрашивает летние дни, не было раскаленного марева, поднимающегося к небу. Очертания деревьев тонули в океане мерцающего сумрака и одновременно с этим сохраняли свои краски, словно на картинах.
Мы с братом промокли до нитки, одежда прилипла к телу, так что от холода, казалось, дрожали даже кости. В складках на футболках и шортах собралась вода, и с каждым шагом она ручейками выплескивалась под ноги. Разбухшие сандалии хлюпали по лужам, что прятались в траве.
В лесу стояла тишина, такая густая, что не было слышно даже шорохов. Муравьи, мухи, стрекозы и птицы исчезли.
Существовал только дождь, прорезавший сумрак холодными каплями.
Пробираясь сквозь духоту, набившуюся в легкие клочками ваты, мы шли туда, куда не вела ни одна тропинка.
– Это не сработает… Ты просто набрал камешков, обычных камешков. Как они помогут? Да ладно, пошли домой, нет никакого Медведя, зачем нам мокнуть? – Мой голос звучал негромко, его мог услышать только Леха. Мне было страшно, впрочем, как и ему.
Это только кажется, что здесь никого нет.
Там, где не слышно птиц и насекомых, есть то, из-за чего птицы и насекомые ушли.
В Лехиной руке – пластмассовый пистолет. Его нам купил папа, один на двоих. Мы постоянно дрались из-за того, кто будет первым с ним играть. Пистолет выглядел как настоящий, да и стрелял по-настоящему: в магазин заряжалось пятнадцать пластмассовых шариков, передергивался затвор, щелчок – и верхний в обойме патрон попадал в ствол. Дело оставалось только за спусковым крючком.
С расстояния пяти метров шарик пробивал тетрадный листок, с расстояния трех – обложку тетради.
Только сейчас в магазине не было шариков. Были камешки, которые Леха целую неделю собирал по улицам, тщательно выискивая подходящие.
– Нет, мы никуда не пойдем, понял? – В Лехином голосе слышалась несгибаемая уверенность, но при этом он все равно дрожал. – Тогда никто не пропадет. Мы дойдем до Пня, убьем и Медведя, и Ста… кх-кх… сам знаешь кого… И можно будет спокойно играть. Ты хочешь спокойно играть?
– Да сказки все это, давай домой…
– А если сказки, то чего боишься? До Пня немного осталось: быстро проверим, что к чему, и назад.
– Не хочу я ничего проверять. Никого там нет – и все! Что толку под дождем мокнуть? Заболеем еще…
Леха презрительно хмыкнул. Настоящий пацан не боится заболеть.
С каждым пройденным метром ноги становились тяжелее и тяжелее. Как можно спокойно идти вперед, зная, что если Медведь действительно существует, если истории, которые шепотом рассказывают о нем, – правда, то все, что мы можем, – выстрелить в него маленьким белым камешком?
Эти мысли сковывали движения. Глаза щипало. Я не сразу понял, что у меня потекли слезы. Хорошо, что под дождем они незаметны: Леха поднял бы меня на смех, узнав, что я вдруг ни с того ни с сего заплакал. Но мне было очень страшно. Как никогда в жизни. Нос шмыгал, словно я схватил насморк. Хотелось закричать – громко, на весь лес.
Может быть, крик смог бы рассеять тишину и хоть на секунду сделать так, чтобы мы перестали бояться.
Леха прибавил шагу, и я начал отставать. Он шел все быстрее и быстрее, словно загипнотизированный: его худая спина ссутулилась, ноги-спички дрожали и подергивались, впиваясь в траву, словно ножи. Он не был похож на человека, скорее, на ожившую проволочную куклу.
Мокрый от дождя пистолет хищно блестел.
Я хотел окликнуть Леху, догнать, растормошить, но ноги переставали двигаться, я постоянно запинался, останавливался, сдирал с сандалий ветки и стебли, запутавшиеся в ногах, и все больше пропитывался гадким страхом.
Лехин силуэт удалялся, пока окончательно не растворился среди деревьев и травы.
Слезы продолжали течь, все так же смешиваясь с дождем. Я по привычке вытирал ладонями глаза, но это не помогало – даже еще больше хотелось плакать. Лицо опухло. Я не понимал, почему мне так больно, почему я не могу переступить через кошмар, через растекшуюся под ногами темноту и броситься вслед за братом. Я знал, куда он идет и что собирается совершить, – догнать его несложно, нужно-то всего пару минут.
Но у меня не получалось сделать и шага.
Стоя среди деревьев в темноте и тишине, я чувствовал, как тело становится скользким, водянистым и холодным, таким же, как падающие с неба капли.
Не выдержав, я развернулся и побежал домой. Так быстро, что, запинаясь и падая, даже не пытался выставить вперед руки для смягчения удара. С каждым падением мне становилось все больнее – как внутри, так и снаружи, – но я вставал и бежал дальше, не обращая внимания на синяки, наливавшиеся бурыми пятнами.
Только выбравшись на окраину леса, я смог перевести дух.
Все это время мой рот был набит грязью и травой.
А еще – солью, набежавшей из глаз.
«Крыша дома совсем высохла», – подумал я, когда вылез из машины.
Место, где прошло восемнадцать лет, казавшихся в детстве бесконечным миром со спрятанными от посторонних тайнами, из года в год превращалось в игрушечный домик, где живут старик со старухой и день за днем чинят разбитое корыто. Словно деревянная модель из пожелтевшего советского журнала, собранная спустя рукава.
Выжженные солнцем мостки заскрипели, когда я зашагал по ним. Этот скрип был и знакомым, и чужим одновременно: знакомым, потому что вызывал воспоминания – где и как доски должны скрипеть; а чужим из-за того, что звук этот был намного громче, чем я помнил его в детстве. Теперь он был похож на стон, словно я делал больно старому дереву.
Родители тоже менялись, из года в год высыхая. Раньше отец был самым сильным, умным и смелым, без труда справлялся с любой проблемой, знал, как вести себя правильно, что можно делать, а чего нельзя. Мама была доброй, заботливой, готовила самую вкусную еду, уступавшую только бабушкиной стряпне. Но бабушкина стряпня, как и сама бабушка, давным-давно покинула этот свет, как и те двое совершенных людей, которыми я помнил своих родителей. Лишь изредка в их поведении проступало что-то очень знакомое: в том, как они присматривали за моим сыном, следили, чтобы он не отлынивал от работы и не бросал начатых дел.
С восторженным криком «папа-папа!» Димка бросился мне на шею. Я обнял его и заметил, что он стал чуть шире в плечах и немного тяжелее.
Откормили пацана старики. Хорошая работа.
Спустя полчаса мы вместе сидели на кухне, пили чай из потертого фарфорового сервиза, расписанного лепестками никем не виданных цветов, и болтали о том о сем. Я, как и в детстве, по привычке пытался закинуть под столом ногу на ногу, но ничего не получалось. Это было странно: мой рост остался таким же, как и в десятом классе, веса тоже особенно не прибавилось – почему же раньше я мог закинуть ногу на ногу, а теперь ударяюсь коленкой о крышку?
Оставалось только виновато бормотать под нос ругательства.
Мама едва слышно посмеивалась. Отец делал вид, что ничего не замечает.
– …вот так. Предлагают место, зарплата высокая, но это в шестистах километрах от ближайшего населенного пункта. Что-то навроде поселка, там, кажется, золото добывают. Для карьеры, конечно, это сразу крест. Ни о каком опыте и речи не идет – так, обслуживание.
– Молод ты еще, сынок. Хочется тебе посрывать звезд.
– А почему бы и нет?
– Ну тоже верно…
Все как обычно, и при этом совершенно по-другому.
– Покажи папе, что я нашел, покажи, – попросил Димка.
Мама медленно сделала несколько глотков чая.
– Ну покажи, покажи!
Я поднял бровь.
Старики сосредоточились на содержимом своих чашек, словно там находился весь мир.
Я терпеливо ждал.
Наконец отец поднялся из-за стола, открыл шкафчик с посудой, достал оттуда замотанный в полиэтиленовый пакет предмет и положил прямо передо мной на стол, рядом с корзинкой, в которой лежали печенье и конфеты.
Он покрылся плесенью, потрескался и потерял цвета. Шероховатые ребра на рукоятке стерлись, проточенные дождями и ветром, шляпки миниатюрных болтиков, когда-то покрытые черным лаком, теперь были ярко-рыжими от наросшей ржавчины.
Черно-стальной корпус выровнялся по цвету, став однородным блекло-серым.
Его почти невозможно было узнать, но все равно – ни с чем не спутаешь. Все тот же знакомый Лехин пистолет.
Уже не наш. Только Лехин.
Когда я взял его в руки, меня охватили приятные ощущения: нервные окончания стало пощипывать, словно все вокруг происходило во сне, легком, как весенний ветер. Мне снова тринадцать лет, я уверен в каждом своем шаге, я знаю, что мое оружие сразит любого противника. Целиться не надо, пули бьют без промаха, правило только одно – раньше всех крикнуть: «Падай, ты убит».
С обратной стороны пластик сохранил краски: там ствол был таким же, как и двадцать пять лет назад. Видимо, игрушка лежала этим боком к земле, и солнце до него не добралось. Разве что лесная трава добавила ядовито-зеленых разводов, ощетинившихся язвами в трещинах корпуса.
– Давно это было, правда, сынок? – вымученно произнес отец.
Я нажал кнопку на рукоятке. Магазин даже не шевельнулся, хотя, по идее, должен был легко выпрыгнуть прямо в ладонь.
Попробовал поддеть его ногтем и вытащить силой.
Пластмасса со скрипом подалась. Из зазоров посыпались хлопья ржавчины и соли.
Пружина совсем хлипкая, проволока того и гляди рассыплется песком. Но обойма из Лехиных камешков – блестящих, с острыми краями-гранями, заточенными, словно бритвенные лезвия, – до сих пор на месте. Ни один не раскололся и не стал трухой с течением времени.
Только теперь их не пятнадцать, а десять.
– Десять… – Мой голос схватил за хвост убегающую мысль.
– Помнишь, как Леша собирал их? – спросила мама, старательно перемешивая сахар в чае.
Конечно, помню. Леха выбирал с толком, самые острые – чтобы смогли проникнуть под шкуру, а блестящие – чтобы победить черную душу чудовища, которого он так боялся.
А ведь он действительно верил в эти камешки.
– Вот и понесли они его в лес, – добавил отец. – Заигрался.
Димка больше не ерзал: сидел тише воды ниже травы, внимательно слушая и чувствуя, что за нашими словами прячется что-то жуткое и интересное, о чем никто не станет ему рассказывать.
– Где ты нашел это, малой?
– В лесу за нижней дорогой, ну той, что больше не пользуются. Есть там одно место, куда из местных пацанов никто не ходит. Они, дураки, всего боятся, а я вот не испугался и пошел. Ну и ничего страшного там не было. Сначала кругом деревья: очень много, все кривые, какие растут, а какие уже упали; а потом большая поляна и такой здоро-о-овый пень. Рядом с пнем и нашел, в траве.
– Вот как… А где именно рядом с пнем?
– Рядом… ну, это… рядом… Не знаю, как по-другому сказать…
Понятно.
У Димки свои тайны.
Спустя десять лет после исчезновения Лехи я преодолел свой страх, пришел туда, обыскал поляну, перекопал каждый миллиметр, но ничего не смог найти – даже костей.
Не то что пистолета.
Тогда мне стало легче. Появилась уверенность в той правде, которой верили все: Леха просто потерялся, не нашел дороги домой. Никакого Медведя не было.
Он всего лишь заблудился.
Как и все те, кто когда-то исчезал в лесу.
А дрожащие голоса, передававшие историю о Старухе, что похищает маленьких детей и пожирает их в чащобе, – перепуганное темнотой детское воображение. Очередная сказка про Бабу-ягу.
Это было настольно очевидно, что у меня никогда не возникало и тени сомнения в обратном.
Вплоть до того момента, пока я не увидел Лехин пистолет и Димка не сказал, что нашел его на той поляне.
Рядом с Пнем. Волшебным Пнем, из которого появляется ужасный Медведь.
– Пап, можно я сегодня заночую на улице, в доме, что мы с пацанами построили? Деда с бабой не пускают, пусти ты!
Я сделал глоток из чашки. Мама по-прежнему покупает самый дешевый чай: этот отвратительный вкус ни с чем не спутаешь. Но стоит добавить туда две ложки сахара, и появляется необычный эффект: я успокаиваюсь, из головы исчезают посторонние мысли, а освободившаяся пустота заполняется голосами прошлого, что звучат тепло и умиротворяюще.
По привычке закинув ногу на ногу, я снова ударился о крышку стола.
Ну надо же, дети до сих пор строят дома в поленницах. Только теперь те выглядят гораздо лучше. Раньше из дров делали лазы и укрепляли их досками так, чтобы можно было передвигаться внутри, как в лабиринте. Или как в муравейнике. Хороший дом строился не один месяц, требовалось пересобрать поленницу от начала до конца, но зато и результат того стоил: самая лучшая и совершенная конструкция становилась центром мира, здесь собиралось больше всего детей, здесь проходили игры, правила которых были настолько запутанны и нелогичны, что ни один человек старше шестнадцати лет не мог их понять.
Такими я помнил дома в поленницах со времен детства.
Но тот, что построил Димка с друзьями, – он отличался.
Этот дом был не просто большим – гигантским. Никаких лазов – вместо них просторные проходы, тщательно выложенные самыми ровными и крепкими полешками. Они были узкими, но в них вполне мог протиснуться и взрослый человек. Не знаю, как такая конструкция получилась у детей, – может, помогли статьи из Интернета, может, внутреннее чутье, – но стены оказались сложены идеально: ничто не шаталось и не требовало гвоздей. Доски были настелены только сверху, так, чтобы внутрь не затекала вода во время дождя.
Проходы в поленнице петляли, изгибаясь так, что я потерял ощущение пространства, пока не оказался в небольшой комнате со сколоченной из досок мебелью. Тут был столик, несколько табуретов, кровать, на которой лежал старый матрас и ворох одеял.
– Кровать всего одна, поэтому мы на камень-ножницы-бумага разбиваем, кто будет на ней спать, а остальные из дома спальники притаскивают, – пояснил Димка.
Старики рассказывали мне про этот дом. По всей округе он вызывал улыбку и чувство гордости, но никто даже и не догадывался о его истинном назначении.
Я все понял, когда увидел на входе нарисованные мелом знаки. По всей поленнице растянулись коряво нацарапанные звезды, солнечные диски с лучами, ромашки и листья. От дождя к дождю рисунки размывались – повсюду были потеки мела, но это не останавливало детей, и поверх рисовались новые символы. Этими же символами были покрыты и стены проходов. Я с головы до ног испачкался в меле, пока Димка вел меня внутрь.
– Вот как… что-то я не вижу твоих товарищей…
– Они позже подойдут.
– Позже… ну да, это хорошо.
В комнате приятно пахло высушенным деревом и смолой. Я коснулся поверхности одной из стен. Дует. Как бы плотно ни лежало дерево, все равно сквозь щели проникает ветер, едва слышно подвывая тонким голоском.
Проведя рукой сверху вниз, я угодил пальцами в липкие потеки смолы. Подушечки неприятно склеились между собой. Я уже и забыл, какое это странное ощущение: склеенные от смолы пальцы.
Так тепло стало внутри, словно никуда не уходили прожитые годы, и я всю жизнь был где-то здесь, в домиках, построенных внутри поленниц.
– Стены липкие…
– Я вижу, малой, вижу…
Улыбаясь, Димка присел на самодельную кровать. Он радовался, что я оценил дотошно проделанную работу, но в его глазах пряталось то, что изнутри меня мог увидеть только испуганный мальчик, смотрящий вслед удаляющемуся брату.
– Они не придут. Потому что ты видел Медведя.
Молчание – лучший ответ. Димка не нашел в себе сил засмеяться, сказать, что ничего не понимает, спросить меня: «О чем ты?»
– Смола липкая, мы соскребаем ее, но она все равно натекает…
Потому что днем солнце пригревает, и на месте старой выступает новая.
Значит, и сейчас дети верят в Старуху, хотя уже много лет никто не пропадал. По местным поверьям, ночью к каждому ребенку приходит чудовище – Медведь – и если ребенок видит Медведя, то совсем скоро его заберет Старуха. Утащит с собой в лес и съест.
– Я смотрю, вы целую крепость отстроили, чтобы Она не смогла зайти. Когда я был маленьким, мой брат Леха тоже верил, что все белое и чистое сможет защитить нас. Взрослые ничем не могут помочь, потому что они считают все это чепухой. Вот и получается: камешки и мел – единственное оружие.
Димка поднял голову. В его взгляде была ненависть: ему казалось, что я смеюсь над очевидными вещами, не понимаю всю глубину опасности. Но во взгляде скрывалась и надежда, ведь остальным взрослым не то что наплевать – они даже не знают этих тайн. А еще там было желание расплакаться и рассказать все как есть, потому что сегодня он будет ночевать в крепости один: нет такого друга, который остался бы рядом с ним, чтобы защищать от страхов.
И тишины.
– Расскажи, что ты видел. Мы что-нибудь придумаем.
Он отвернулся.
– Иди домой, папа. Нет никаких медведей и старух. Иди домой.
Я помнил эту интонацию, хотя прошло немало лет.
Это Лехин голос. Его слова.
«Давай расскажем папе с мамой! Они нам помогут! Мы же дети!»
«Иди спать. Те, кто не верят, не смогут помочь. Если бы Медведь пришел к тебе, ты бы понял».
Ему не нужна помощь. Он не думает, что кто-то сможет ему помочь.
– Давай сделаем проще, давай не будем прятаться ни в какой крепости, а пойдем домой. Я не буду спать, подежурю рядом и отгоню кого угодно.
– Тот пистолет… его принес мне Медведь. Принес и положил прямо под одеяло. Я ничего не находил, папа. Он прошел через двери и замки. И Она пройдет… И никто мне не поможет. Только здесь я в безопасности.
Димка дрожал от страха, но я видел его решимость. Такую же, как и у Лехи.
Стоит сделать что-нибудь не так, и он сбежит из дома и исчезнет в лесу, нелепо шагая вперед, будто кукла из проволоки. Один раз я это уже видел и теперь понимал – мне никогда его не отыскать.
Глупая детская страшилка перепугала Леху, а теперь и Димка вот-вот сойдет с ума.
Что же, придется подыграть.
– Хорошо, Дима, твоя взяла… думаю, погода снаружи уже испортилась. Самое время пойти погулять в лесу…
Он ничего не ответил, но мне показалось, что доски кровати скрипнули.
– Зачем ты пошел на поляну?
– Пацаны на слабо взяли… я же не знал… правда не знал…
Я обнял его и похлопал по плечу. Глупый жест, дешевый, как и фильмы, в которых он появлялся. Но это ерунда. Главное – мальчику стало легче, он уже не так боится. Я все еще всемогущий папа, умный, смелый, готовый дать отпор Медведю и Старухе, разогнать темноту и все те ужасы, что спрятались в углах комнаты и под кроватью.
– Папа, только, пожалуйста, сделай все по правилам.
– Конечно, малой. Может, мне позвать посидеть с тобой дедушку и бабушку?
– Нет, не надо… они не понимают. Они все испортят. Я буду сидеть тихо, и тогда ничего плохого не случится.
– Ладно-ладно, успокойся. Я понял. Пусть это будет нашей тайной.
– Пап… это… ветер замолчал…
Я не сразу понял, о чем он хочет мне сказать. Только спустя минуту дошло: из щелей в стенах не доносится ни одного звука.
Значит, снаружи стоит тишина.
По деревянному настилу над нашими головами застучали первые капли дождя.
Я помнил, как в детстве тишина обволакивала округу: двери в дома захлопывались, дети прятались под одеялами, взрослые закрывали окна на улицу и вели на кухне длинные и скучные разговоры о жизни, пытаясь создать ощущение спокойствия эхом голосов.
Отсутствие скрипов и шорохов снаружи подсказывало, что через воздух крадется зло.
Сейчас я не чувствовал ничего подобного. Пещера остается пещерой, даже если внутри нее эхом разлетится каждая капля, разбившаяся о каменный пол. Воображение может нарисовать из этого звука что-то таинственное и загадочное, но ты знаешь: здесь всего лишь камни, всего лишь отражение звуковых волн от поверхности.
Шума дождя вполне хватало. Лес был душным, жарким, притихшим, но наверняка все живое прячется от непогоды, поэтому кажется, что с деревьями творится неладное. И даже это неуютное ощущение вызывал всего лишь детский пистолет у меня в руке.
Единственная связь между мной сегодняшним и мной тогдашним, тем мальчишкой, что боялся каждого куста.
Связь с верой Лехи в Медведя и Старуху.
Глупо вот так без причины гулять под дождем среди деревьев. Видел бы кто-нибудь – покрутил бы пальцем у виска. Но так надо. С детскими страхами может справиться лишь детская вера в вещи, способные их победить. Я слишком взрослый, чтобы отнестись серьезно к разговору с сыном, но меня, как и любого взрослого, до глубины души тронул огонек надежды в глазах ребенка. Димка верит, что я помогу ему «по всем правилам», и это подкупает, это заставляет брать в руки старую игрушку и идти через лес к таинственному и страшному Пню.
Если бы я действительно верил, что там меня ждет Медведь, слуга костлявой Старухи из детских страшилок, – я бы взял двустволку.
Поэтому – все «по правилам».
Старикам я ничего не сказал. Еще решат, что мы с Димкой рехнулись на пару.
Меня тяготила мысль о том, что я оставил малого одного, но в той ситуации сложно было найти другой выход. По крайней мере я точно знал – он будет прятаться в детской крепости и никуда оттуда не убежит.
И не сойдет с ума, как Леха.
Моя одежда пропиталась водой: волокна тканей набухли, пропустив к коже холодные капли. Стояло лето, и градусники показывали плюс двадцать пять, но дождь почему-то казался ледяным. Губы онемели и стали синими от холода. Каждый выдох превращался в едва заметное облачко пара.
Пальцы, держащие пистолет, сводило.
Шаг за шагом продвигаясь в глубь леса, я ощущал волнение. Что я делаю? Происходило что-то странное – я забывал о своем возрасте. Мысли в голове двигались вразнобой, перебегая с одного на другое, теряя привычную логическую связанность, неторопливость. Мне казалось, что деревья вокруг замерли, и только я хотел проанализировать это (Почему замерли? Почему мне так кажется? Какая может быть причина у подобных ощущений?) – как тут же внимание переключалось на новую паранойю: я один, совсем один в лесу, и если здесь что-нибудь случится, то мне никто не поможет.
Это метание от одной навязчивой идеи к другой, с принятием каждой из них на веру и без возможности проанализировать… черт, да я, кажется, снова чувствовал себя ребенком.
Лес опять волшебный, а тишина – зловещая.
Поляна была близка, и последние шаги до нее давались очень тяжело. Привкус детства притащил с собой страхи: ноги налились тяжестью и отказывались мне служить. Кажется, даже дождь стал падать тише, хотя потоки воды не успокаивались и все так же заливали деревья.
Читать бесплатно другие книги:
