Пусть умрут наши враги Шакилов Александр
Когти Мстителя с хрустом прокалывали подтаявший лед.
Ноздри трепетали, втягивая воздух. Чуткие уши, поросшие грибами и изъеденные плесенью, ловили отзвук каждого движения в радиусе многих мер: вот мышь пробежала, шлепая лапками по тонкой прослойке воды на льду, а вот филин схватил беглянку, не успевшую даже пискнуть.
Над долиной, раскинувшейся за ледяной грядой, только-только закончилась гроза, и сквозь разрыв в тучах выглянуло солнце. Мстителя манило туда, в долину. Он чувствовал, что важно пойти вслед за мальчишкой, но эмиссар Создателя, хозяин Мстителя, дал иное поручение. Жаль, Мститель больше не умеет говорить. Жаль, не способен противиться неразумным приказам.
Зато он умеет убивать.
Убивать медленно, доставляя жертве неимоверные мучения!..
Чувствуя приятную дрожь во всем теле, Мститель облизнулся длинным раздвоенным языком и двинул вдоль цепочки следов боевого ящера.
И дня не мог прожить князь Мор без своей обожаемой настойки из спор Древа Жизни, якобы придающей мужских сил, умножающей ум и продолжающей долголетие чуть ли не до вечности.
Об этом знали все в замке – от мала до велика, от поваренка до умудренного сединами генерала. Но не только в замке говорили о его пристрастии, обсуждали это и на площадях Моса, в домах и на рынках, за пределами городских стен и в самых отдаленных уголках Разведанных Территорий, населенных чистокровными. Да и в Минаполисе привычки Мора вызывали смех. Недовольны были подданные князя и его громкими пиршествами, проедающими казну, и разнузданными оргиями, на которых творилось противное человеческому естеству. Люди хмурили лбы и кривились, сравнивая нынешнего князя с его внезапно умершим отцом, человеком скромным и примерным. Уж прежний князь народ свой сверх меры не обкладывал – в отличие от сынка своего…
Зеленую жидкость в запечатанных воском глиняных сосудах Мору раз в месяц приносил курьер. Он был небольшого роста, с головы до ног укутан в травяное рубище с капюшоном, скрывающим лицо. Говорил курьер тонким голосом, похожим на детский. Князь всегда лично принимал от него бутылочки с настойкой. Но однажды Мор настолько занемог после пира, что поручил бледной поганке Далю разобраться с ценным грузом.
Только курьер вошел в зал для приемов, Даль сразу почувствовал его запах. От крохотной фигурки ощутимо разило тиной – из болота, что ли, выбрался? – и почему-то розами. Стало тяжело дышать: в горло будто засыпали раскаленного на солнце песка, а на грудь положили бетонную плиту. Даль оттянул ворот куртки и, широко открыв рот, принялся жадно втягивать в себя воздух. Из-под капюшона донесся звонкий смех, будто курьера забавляли действия большого взрослого дяденьки, слишком уж бледного и светлоглазого. Курьеру нравилось смотреть на мучения говорца, и он не считал нужным скрывать это.
Курьера настолько развеселила немочь Даля, что он даже запрокинул голову и совсем уж бесстыдно расхохотался, помахивая перед собой руками, будто отгоняя мух. И вот тут-то альбинос Даль, личный говорец князя Мора, не привыкший к такому отношению к себе, увидел то, что скрывало рубище – увидел зеленоватые кисти рук с ногтями, покрытыми налетом мха, увидел лицо, на коже которого точно щетина колосились нежные побеги травы…
Так вот нынче, когда вечерние сумерки и полыхание неба на горизонте не намекали, но утверждали, что скоро к Мосу придет гроза, князь налил зеленой дряни в походную жестяную кружку и, не разбавив водой, – хотя обычно разбавлял – залпом выпил. Впрочем, князь обычно пил из стеклянной кружки, так что перемена была не единственной.
Закрыв глаза, он снял с себя солнцеочки и замер на подушках в кресле.
Он наслаждался: на лице появилось выражение то ли утоленной интимной надобности, то ли предчувствия скорой обильной трапезы на очень пустой желудок – именно так Мор улыбался, ведь князю не подобает приветливо кривить губы, как какому-то крестьянину или бортнику.
Князь открыл глаза – и Далю стало не по себе.
Глаза у владыки Моса были черные-пречерные. Они изменили свой цвет под воздействием настойки или же были такими всегда?.. Альбинос не знал этого, да и не хотел знать. Как и все собравшиеся в покоях, он отвернулся, чтобы случайно не встретиться взглядом с князем. Только-только принявший своего зелья Мор становился невменяем. В таком состоянии он развивал бурную деятельность и был способен на самые страшные поступки. Примерно полдня он будет крайне возбужден, затем действие настойки ослабеет, князь станет безразличен ко всему, захандрит – и так до очередной порции зеленой дряни из глиняной бутылки.
Но так бывало, когда Мор пил разбавленную настойку.
А вот что будет, если он выпьет чистой дряни, Далю и прочим придворным, специально созванным в княжеские покои, еще только предстояло узнать.
Мор вскочил. Покачиваясь с пятки на носок, он встал посреди зала, стены которого были обшиты древним пластиком. Дыру в одной из панелей слуги уже завесили цветочным гобеленом. В руке князь держал кнут.
– Слушай, бледная поганка…
Даль вздрогнул. Меньше всего ему хотелось сейчас привлекать внимание князя.
– Мы, князь Мор, владыка Моса, приказываем… – речь князя из-за воздействия настойки стала невнятной, будто он говорил с набитым ртом. – Мы приказываем тебе, Даль, разослать всем сообщение.
У альбиноса появилось нехорошее предчувствие. Вот-вот случится нечто ужасное.
– Сообщи всем, кто должен знать… Ну, ты знаешь, кому… Сообщи, что полукровки готовятся к наступлению. Согласно данным нашей разведки все население по ту сторону границы спешно вооружается. Поэтому в течение трех… нет, двух дней чистокровные должны собраться под нашими знаменами и атаковать Минаполис.
Мор замолчал.
В зале стало тихо-тихо. Лицо командира личной охраны князя побелело. Генерал-воевода, высокий широкоплечий мужчина с едва наметившимся брюшком, у которого в подчинении было пять тысяч бойцов только в Мосе и по первому зову которого соберется в десять раз больше дружинников, схватился за левую сторону груди и принялся судорожно ее массировать. Казначей – низенький, худенький, похожий на увеличенную в разы крысу – раз за разом открывал рот, будто хотел что-то сказать, возразить князю, но, одумавшись, тут же захлопывал, а потом вновь открывал, потому что сказать надо было, но опять захлопывал, потому что говорить было страшно. О реакции на заявление князя придворных помельче рангом, вроде купцов и хозяев больших поместий за чертой города, и говорить не стоило, их мнение никого не интересовало.
Шумно выдохнув и вдохнув, Мор вновь заговорил:
– Мы тут подумали только что и вот что надумали. Ты, бледная поганка, сообщи еще, что отдельные диверсионные группы полукровок уже вторглись в наши земли. Одна такая группа уничтожила рыбацкий поселок неподалеку от Моса.
«Но ведь это ложь», – едва не вырвалось у Даля. Он ведь знал от Сыча, что поселок сожгли ратники, что князь даже похвалил следопыта за проявленное рвение в выявлении врагов государства.
Вместо альбиноса заговорил круглолицый купец по имени Рам, глава чуть ли не самой знатной семьи Разведанных Территорий:
– Князь, но ведь это ложь! Члены моей семьи торгуют во всех землях. Если бы на нас напали полукровки, мне обязательно сообщили бы. Князь, зачем ты втягиваешь людей в войну? Погибнут многие тысячи! – венчик рыжих кудряшек, окружающих лысину Рама, пропитался влагой. На лбу заблестели капли пота. – Опомнись, князь! Твой мозг одурманен, ты не ведаешь, что творишь!
В конце своей речи купец совершил ошибку – поднял глаза на Мора.
Мор только того и ждал – он взмахнул кнутом, и широкая полоса воловьей кожи с ржавым стальным шариком на конце рассекла круглое лицо Рама ото лба до подбородка. Вскрикнув, Рам прикрыл рану ладонями, и следующий удар кнута пришелся по пальцам. Удар был настолько сильный, что пальцы перерубило. Фаланги упали на устланный травяным ковром пол. Рам взревел, как недорезанный хряк, и упал перед князем на колени. Кнут вновь свистнул в воздухе. Даль пригнулся, чтобы не зацепило. Сын Рама, такой же круглолицый, как и его отец, с кулаками кинулся на Мора, но его сбил с ног командир охраны.
Владыка Моса зарычал.
На его губах пузырями вздулась пена, когда он хлестал кнутом поверженных отца и сына, пока те не перестали шевелиться. Придворные дамы одна за другой лишились чувств.
Отшвырнув кнут, князь повернулся к Далю и спокойно, как ни в чем не бывало, спросил:
– Нам показалось, ты что-то хотел сказать?
Не смея смотреть в черные глаза Мора, – почему тот до сих пор не надел свои солнцеочки?! – Даль мотнул головой.
– Тогда, бледная поганка, чего стоишь тут? Живее передавай наше послание.
Памятуя, что Мор не терпит, когда при нем отдаются во власть дара, Даль поспешил покинуть приемный покой.
В дверях он остановился. Его трясло.
Если он свяжется с сотнями княжеских представителей в городах и весях, отвечающих за мобилизацию, начнется война. Война из-за прихоти человека, который перебрал зеленой настойки! Народ ропщет, мало кто доволен правлением Мора, в любой момент могли начаться волнения, и уж тогда к власти пришла бы новая династия, вроде семьи Рама. В замке только о том и разговоров, что нынешний владыка последние деньки сидит на троне… Чтобы удержать власть, князь войной задумал надолго отвлечь подданных от насущных проблем, от последствий своего неумелого правления, от слишком высоких налогов и разбоя ратников. Война, в которой погибнут самые смелые и самые сильные чистокровные, спишет все.
– Ну же, поганка, не стесняйся, – услышал говорец у себя за спиной.
И щелкнул кнут.
Закрыв глаза и чуть присев, Даль широко развел руки и пустился в пляс зова.
Ларисса опередила лешего.
– Эй, толстый?! Ты чего это?! – рывком она перевернула Траста на спину и быстро, не побрезговав, вычистила из носа грязь, чтобы потерявшее сознание тело могло нормально дышать.
– Дружище, поднимайся. – Траст никак не отреагировал, и потому Зил подложил ему под голову его же необъятную походную сумку.
– Надо уходить, – заявил Фелис. Он был раздосадован остановкой и хлестал себя по ногам хвостом. – Следопыт наверняка уже где-то рядом. На его месте я спустился бы с гряды в пологом месте и обошел бы могильник, а затем…
Чистокровным не было никакого дела до его предположений: тайгер бы то, тайгер бы се, обошел бы он, оббежал бы. Зилу с Лариссой нужно было привести рыжего в чувство, прочее подождет.
– Ты хотел это? Так получи, – Фелис плюхнулся на колени рядом с чистокровными и вытащил из кармана набедренной повязки скрученную из сухой травы куклу. – Вот что я нашел посреди могильника. Тебе это было нужно, да, мой дорогой ученик?
Зила точно бревном по затылку огрели. Перед глазами качнулось, поплыло, он едва не присоединился к Трасту. Справившись с внезапно накатившей слабостью, он вырвал куклу из когтистой лапы и поднес к лицу, чтобы внимательно осмотреть все ее поверхности, все стежки плетения, хотя и так знал, что увидит. В груди стало легко-легко, а потом враз потяжелело, будто сердце вырвали и отшвырнули прочь, а вместо него засунули гранитную глыбу.
– Фелис, знаешь, что ты нашел? – выдавил из себя леший.
– Детскую игрушку, – тайгер огладил вибриссы. Прищурившись, он покосился на Траста, который все никак не приходил в себя, несмотря на старания Лариссы, лупившей ему по щекам так, будто она хотела вышибить увальню мозги. – Зачем она тебе?
Неподалеку нетерпеливо топтался Хэби. Шершень озабоченно разглядывал дыры в крыльях.
– Затем, что это не просто кукла. Это кукла моей сестры. Даринка ее очень любила. – Каждое слово давалось Зилу с трудом, на глаза наворачивались слезы. – Она очень… любит… эту игрушку.
Мало ли кукол у детей на Разведанных Территориях? Есть же артели, которые делают игрушки, есть мастера, вроде того, который в Мосе предлагал Зилу марионеток. Игрушки все похожи, потому что их производят способом, неизменным уже сотни лет. Так может, Зилу попросту показалось, что найденная тайгером кукла принадлежала Даринке?
Если бы.
Ведь он сам сделал эту куклу, когда сестре исполнилось семь лет. Сам выбрал траву, сам правильно высушил ее, чтоб не стала ломкой, но приобрела прочность, сохранив при этом особый аромат. И плетение тут особенное, и рожицу Зил намалевал, смешав цветочную пыльцу с глиной. Игрушка точно принадлежала Даринке. А значит, мама и сестра прошли через могильник. И угодили в ловушку мертвецов?! Неужели с ними случилось непоправимое?..
– Что с тобой? – тайгер тронул лешего за плечо.
– Раз кукла оказалась посреди могильника, значит…
– Значит, твои родные отправились к Древу Жизни. И, быть может, уже дошли, – закончил за лешего тайгер. – Даже я знаю о глупой традиции чистяков совершать паломничество. А здесь как раз проходит путь к Древу Жизни. Все паломники из Моса и окрестностей столицы по этому пути идут.
– Но могильник…
– Ну, могильник, и что? Это нам не повезло, гроза подняла мертвецов из могил. А твои родные прошли перед грозой.
Благодаря доводам тайгера у Зила появилась робкая надежда на то, что мама и сестра живы. Надежда эта быстро стала уверенностью: да, так и есть! Они прошли по могильнику перед грозой!.. Зил сунул куклу в карман куртки. Когда он найдет родных, обязательно отдаст игрушку сестренке и скажет, чтоб больше не теряла.
– Нам нельзя здесь оставаться, – напомнил тайгер.
Ларисса зло на него зыркнула.
– Нельзя? Так вали со своими ублюдками на все четыре стороны, никто не держит! – затем она обратилась к лешему мягко, почти нежно, ни разу даже не назвала предателем и ушастым: – Зил, толстому совсем плохо: он без сознания и вряд ли скоро очнется. А когда очнется, вряд ли сможет сам идти.
Фелис качнул косматой головой:
– Рыжего надо оставить здесь. Иначе, дорогой мой ученик, погибнешь. Его не спасешь, мать и сестру не спасешь, и себя загубишь.
Про ученика прозвучало обидно, про Траста – жестоко, но ведь тайгер до этого момента все верно говорил, ни разу не промахнулся. Но на грязных стеблях подсолнуха валяется не кто-то посторонний, а Траст, дружище Траст, и Зил не мог, – это как самому себе отрезать ногу! – ну никак не мог бросить тут рыжего. И в фиалковых глазах Лариссы он увидел благодарность за это.
Зил шагнул к рептилусу:
– Слышь, жаба, а ну-ка дай нож.
Рептилуса аж перекосило от такой наглости.
– Дам. Лезвием в живот дам.
– Было уже, придумал бы что-нибудь новенькое, – Зил постучал себя пальцем по виску и указал на рептилуса. – Или нечем придумать?
Хэби мгновенно оказался рядом. Спровоцировав его атаку, Зил с легкостью парировал удар ножом в живот и, перехватив кисть полукровки, вывернул ее так, что пальцы Хэби сами собой разжались. Нож упал на мокрую землю. Хэби потянулся за ним, и Зил ударил его в челюсть коротко, хлестко, чтобы, не повредив себе руку, вырубить полукровку. И чуть не рассчитал удар. Хэби упал на колени, но будучи все же в сознании, поднял оружие и направил его в пах лешему.
– Прекратить! – рявкнул тайгер.
Зашипев гадюкой, на которую наступили, рептилус остановил лезвие ножа у самого мужского достоинства Зила.
Тайгер подошел к рептилусу неспешно, как хозяин к смиренному рабу.
– А теперь сделай, как попросил мой новый ученик Зил. Дай-ка ему нож. И живо.
Рептилус нехотя подчинился. С едва слышным чмоком нож отлепился от присосок на его пальцах.
Клинок был вовсе не из металла, материал другой, какой-то непривычный, но при этом не вызывающий отторжения, хотя Зил терпеть не мог мертвые вещи. У основания костяной рукояти были вырезаны фигурки двух неизвестных Зилу животных, идущих след в след, длиннохвостых, длинношеих и с восьмью когтистыми лапами.
– Любуешься? – прошипел рептилус. – А рукоять-то из кости чистяка сделана.
Ладонь враз стала скользкой, Зил едва не выронил нож. Как-то слишком быстро он начал воспринимать полукровок как нормальных людей, а они не такие, они – убийцы, ублюдки, в них нет ничего человеческого. Он крепче сжал рукоять. Из чего бы оружие ни сделали, оно послужит благой цели.
…Однажды маленький Зил в лесовнике далеко от дома подвернул ногу и сам идти не смог. Тогда батя Лих соорудил волокуши, на которых Зила притащил домой. Батя мог бы и на руках принести его, – теперь-то Зил это понял – но он хотел научить своего малыша, как можно перемещать раненых.
Что ж, урок теперь пригодился.
Предварительно попросив прощения, он ножом нарубил – лезвие острое, крепкое – длинных стеблей подсолнуха, которые соединил между собой с помощью надрезов и перемычек так, чтобы получились не волокуши, а носилки, потому что с волокуш Траст – он ведь без сознания – попросту свалится.
Когда леший закончил, полукровки были все еще рядом.
– Косточку свою ждешь, да, жаба? – Зил бросил нож рептилусу под ноги.
Хэби ловко подхватил нож за рукоять у самой земли.
– Помоги, – вместе с Лариссой леший уложил рыжего здоровяка на носилки. – Раз-два-взяли!
Крякнув, подняли его. И чуть не уронили.
– Ну, толстый, ты и толстый! – натужно выдохнула блондинка.
Зил заставил себя не думать о том, что затея с носилками обречена на провал, ведь вдвоем они Траста далеко не унесут.
– Чего ждем? Не надо стесняться. Впрягаемся, – скомандовал Фелис.
Подвинув Лариссу и Зила, Хэби и Шершень взялись за ручки носилок.
Прежде чем свернуть в последний коридор, генерал Барес перешел от юношеского бега на четырех лапах к степенной поступи старца.
У входа в зал заседаний Совета ему, вытянувшись по стойке «смирно», отсалютовали гвардейцы-рептилусы. Он не удостоил их даже взглядом. Жабы – они и есть жабы, нечего их баловать.
– Генерал Барес! – торжественно представили его, будто здесь хоть кто-то не был знаком с Баресом Непобедимым-И-Неустрашимым.
Скрипнув клыками, он прошествовал в святая святых Минаполиса, круглое помещение, бетонные стены и потолок которого – толщиной в три десятка мер – были изнутри обшиты многослойной броней. Ни одна бомба не продырявит эту защиту, ни один пороховой заряд не подорвет. Единственные двери, ведущие в зал заседаний, были под стать прочей обстановке: бронеплиту ничем не раскурочишь, к тому же массивные петли не скрипели – небось прихвостни генерала Корсуна регулярно их смазывают, опасаясь выслушать смертельно нудный разнос в случае «допущения окисления».
Барес не имел привычки запираться и всячески презирал в других эту потребность – просто потому, что терпеть не мог отрывать свою пушистую задницу от насиженного кресла. Но прочие собравшиеся в зале были иного мнения о задницах и дверях. И потому удивительно, что его появление не стало сигналом для гвардейцев затворить вход. На все-все-все заседания Барес всегда – всегда! – являлся последним и при этом никогда не опаздывал, будучи неприлично точным, – не раньше, не позже, а только вовремя! – чем немножко, самую малость, гордился. Остальные – ха-ха-ха! – приходили заранее, будто опасаясь, что им не достанется места.
Игнорируя взгляды и робкие приветствия, Барес проследовал к большому круглому столу в центре зала. Точнее – к своему стулу, на спинке которого висел плед. Его стул почему-то был не единственным до сих пор пустующим.
Мебель жалостно скрипнула под напором полосатого тела. Да, это не любимое кресло, способное выдержать десяток таких, как Барес… Хорошо, хоть гвардейцы вспомнили о его почти что романтической привязанности к толстым одеялам. Первым делом он хорошенько укутался, не надеясь, впрочем, согреться и уже скучая по камину под боком.
Соратники, те, с кем он провел плечом к плечу все эти годы, пролетевшие так быстро, считали Бареса несносным склочником и грубияном и потому старались держаться от него подальше. Вот и стулья свои заранее отодвинули – с намеком, что старый плешивый кот для них не авторитет. Глупцы, какие же глупцы!.. Но, если совсем уж честно, Бареса более чем устраивало, что рядом пусто и никто смрадно не дышит в его сторону, ведь зал и так провонял старческой немощью.
Барес кинул взглядом по сторонам. Да уж, не только у него тряслись верхние лапки, не только его шерсть поредела и засеребрилась. Жалкое сборще дряхлых маразматиков, возомнивших, что они – величайшие воины современности, а потому нацепивших на себя разгрузочные жилеты, погоны, медальки, ножны и прочие побрякушки.
– Генерал Корсун! – прозвучало от входа.
Вот чей стул пустовал, вот кто опоздал на заседание Совета.
Барес обратил свой взор к двери.
Вообще-то рептилусы двигаются мягко, будто перетекают с места на место, но это в молодости, когда они еще похожи на чистяков и даже по меркам людишек вполне симпатичны. В преклонном возрасте они становятся самыми уродливыми из полукровок: мало того, что тела их обрастают жиром, так еще конечности безобразно истончаются, а щеки обвисают вместе с уголками рта, что объясняет, почему чистяки называют рептилусов жабами. Вот посмотришь на генерала Корсуна – вылитая жаба и есть. И не говорит, а квакает что-то глупое.
Вот как сейчас.
– Хороший день для смерти, – поприветствовал собравшихся генерал Корсун, неизменный председатель Совета.
– Пусть умрут наши враги, – зашелестело со всех сторон.
Барес огладил пучки вибриссов над глазами – не хватало еще ради старой жабы рот открывать. Корсун его демарш, конечно, заметил. Вертикальные зрачки жабы на миг затянуло мигательными перепонками. Только сейчас Барес заметил на глазах старого недруга мутно-желтый налет – признак безжалостно атакующей катаракты.
Моргнув еще раз, Корсун начал заседание:
– Мы, Совет Наследников, собрались здесь, чтобы обговорить подготовку к Событию. Все вы – в силу возраста и доступа к активаторам – знаете: скоро случится то, что раз и навсегда изменит расклад сил на нашей планете.
– Точнее – на обитаемой ее части, – копируя манеру речи оратора, вмешался Барес. – А еще точнее – на исследованной ее части, ведь существует множество областей, куда ни наследникам, ни чистякам нет доступа из-за сильной радиации, и потому никто не знает, что там творится.
Когда Барес замолчал, после непродолжительной, но неловкой паузы вновь заговорил генерал Корсун:
– Напоминаю вам, Барес, у нас здесь заседание Совета. Мы должны все учесть, хотите вы того, или нет. Все учесть – и ничего не упустить. Грядет самый важный день в нашей жизни. В жизни всех наших прошлых, нынешних и грядущих поколений, – Корсун даже в молодости не умел говорить иначе, только с пафосом, а уж с возрастом эта его привычка обострилась настолько, что стала просто невыносимой для окружающих. Ну, уж для Бареса точно. – Я понимаю, дорогой наш соратник, вы взволнованы отсутствием каких-либо результатов по порученному вам делу, вы фактически сорвали ответственное задание, что ставит под угрозу все, ради чего мы жили, ради чего существовали целые поколения наследников после Третьей мировой, но все-таки постарайтесь взять себя в руки.
Барес демонстративно, будто его ничуть не взволновало чудовищное обвинение, подышал на озябшие пальцы.
– Мои когти хоть и затупились, но еще крепки, дорогой мой соратник Корсун, – он откровенно издевался над главой Совета, но издевался тонко, хладнокровно. На грани.
Если тут кто ожидал, что Барес потеряет самообладание и, рыча, скомкает и отбросит одеяло, а затем назовет главу Совета жабой пупырчатой, то этого мерзавца ждало разочарование. Скрипнув клыками, Непобедимый-И-Неустрашимый смолчал, хотя его так и подмывало высказать все, что он думает о некоторых, да почти что обо всех, собравшихся в зале.
Так и не дождавшись от Бареса бурной реакции, Корсун обратился к напрочь седому крохотному пиросу по имени Шмель. В прошлом тот командовал эксадрильями, наводившими ужас на людишек. Но теперь уже Шмель не способен был подняться в небо, – у него началось отторжение крыльев – и потому он заведовал наземной службой особого снабжения.
– Что у вас, дорогой наш соратник Шмель?
Вскочив, Шмель обвел собрание непонимающим взглядом, будто он только-только проснулся и не может сообразить, где находится и что здесь происходит, а потом вдруг неожиданно бодро отрапортовал:
– Склады с оружием распечатаны, доступ открыт. Население Минаполиса, включая младенцев и стариков при смерти, уже укомплектовано оружием и боеприпасами примерно наполовину. По остальным нашим территориям ситуация хуже, но пока что не критичная, успеем в срок, – замолчав, пирос вновь обвел собрание непонимающим взглядом, затем продолжил: – К метрополии организованно стягиваются жители провинций. Последними привлекутся пограничники, охраняющие наши кордоны, и диверсионные отряды, действующие в землях чистяков. У меня все, – взмахнув бессильными отшметками крыльев, Шмель шлепнулся тощим седалищем на стул.
Дальше долго и нудно обсуждали детали. Уместится ли на Поле Отцов все население. Что делать, если ожидание затянется. Где и в каком количестве разбить лагеря временного содержания. Тюфяки, кровати, хотя бы топчаны и походные печи – всего ли вдосталь. Как обеспечить всех прибывших питьевой водой и пищей. Как обогреть, если ударят морозы. Возможны вспышки эпидемий, достаточно ли у нас лекарей. А что если частично разместить прибывших в домах жителей столицы…
Барес сразу заскучал.
Все это и многое другое обсуждалось уже тысячу раз, проговаривалось, расписывалось по должностям и подразделениям, проводились многочисленные учения, сборы, частичные мобилизации и марш-броски. Отрабатывались различные ситуации в различных походных условиях. Все, что можно было придумать плохого, ужасного и катастрофического и при этом способного испортить «самый важный день в нашей жизни, в жизни всех наших прошлых, нынешних и грядущих поколений», было придумано воспаленными мозгами аналитиков и предотвращено ими теоретически, а также были заготовлены средства и составлены планы мероприятий, чтобы практически решить любую проблему силами реальных наследников, как гражданских, так и военнослужащих.
– Хороший день для смерти, да, Барес? – Корсун вдруг навис над закутанным в одеяло старым котом. То ли незаметно подкрался, – неужто умеет еще? – то ли Непобедимый-И-Неустрашимый слегка задремал, устав слушать соратников, выступающих по очереди.
– Совсем из ума выжил, жаба пупырчатая? – на этот раз Барес не сдержался. – Опять радуешься встрече?
Корсун поправил разгрузочный жилет и, глядя в сторону, обычным своим официальным голосом продекламировал:
– Я приглашаю вас, генерал Барес, посетить мою смерть. И не только вас, но и всех своих друзей, которые присутствуют в этом зале. Смерть состоится…
У Бареса в глазах потемнело.
Как – посетить смерть? Они же вроде с Корсуном – одногодки, разве нет? Были друзьями когда-то, плечом к плечу, жизни друг дружке спасали столько раз, что устали считать, а потом их пути-дорожки разошлись – по вине одного из них, вряд ли стоит говорить, кого именно…
Наследники чинно, в порядке очереди, поднимались из-за стола и благодарили Корсуна за приглашение. А Корсун, кивая им, смотрел почему-то на бывшего своего друга Бареса, будто ждал, что тот наконец возьмет слово вне очереди.
«Как же так? – мелькнуло в седой голове Непобедимого. – Разве можно так – чуть-чуть всего, самую малость, чуточку не дожить до самого знаменательного события за всю историю своего народа. Быть причастным к свершению, всего себя посвятить ему – и уйти за шаг до новой жизни?!..»
– Я хочу взять слово, – Барес с трудом поднялся со стула, ноги почему-то едва слушались. Ему почему-то неимоверно тяжело было сделать то движение, которое всегда было привычным, не требующем концентрации сил. Одеяло соскользнуло с него, точно кожа во время линьки перед грядущей очередной активацией.
Соратники снисходительно и даже злорадно, как ему показалось, уставились на жалкого немощного старикашку-тайгера.
– Я. Хочу. Взять слово, – хрипло потребовал Барес, хотя никто и не думал ему возражать.
– Говорите, – кивком разрешил Корсун.
Барес заскрежетал клыками. Пусть радуются, пусть торжествуют, плевать! Ему так много надо сказать почти ослепшему рептилусу. Сказать о том, что все-все-все давно забыто, в прошлом. От давней неприязни не осталось и следа. Сам повод для нее канул в небытие. Тогда, на дуэли, они, два молодых идиота, едва не убили друг друга. И поделом им обоим, и виновному, и тому, кто не сумел простить обиду сразу. Им бы посмеяться и устроить пирушку, а они… А сейчас, когда счет их жизням не годы, не месяцы, а жалкие дни, смешно помнить старые обиды. И еще смешнее – жить прошлым, глупым прошлым, мерзким прошлым, отвратительным, не имеющем никакого значения прошлым!..
Вот что Барес должен был сказать Корсуну.
– Я хочу сказать вам всем, и особенно тебе, э-э… Корсун… э-э… о том, что… – старый кот осип, каждое слово было для него точно шип в горло, точно два шипа, точно целый десяток, а то и сотня шипов.
– Ну же, дорогой наш соратник, не стесняйтесь.
– Враг не дремлет! – вдруг выплеснулось из Бареса, будто вырвалось из жерловины гейзера, а уж дальше слова устремились бурным потоком, не разбирая, что и как, сшибая одно другим, наслаиваясь, повторяясь в спешке донести суть напрягшимся слушателям: – По данным разведки, по данным нашей разведки, я лично контролировал, осуществлял контроль… – он наслаждался властью собственных слов, тем, как его речь заставила соратников не дыша внимать ему. – По данным нашей разведки, моих ребят, многие из них погибли, да почти все погибли, выполняя ответственное задание, пока мы здесь, в тепле-уюте, живые, хоть и старые… Я лично! Под моим контролем. К тому же, у меня есть агенты. Кое-кто из придворных менталов Мора работает на меня. На нас. Во благо Минаполиса и всех наследников, как ныне живущих, так и ради грядущих поколений. У меня – у нас! – есть верные чистяки в Мосе, в княжестве Кий и в Тарне!..
Барес замолчал, давая возможность всем переварить услышанное и сделать верные выводы. Хоть сказал он много, но не сообщил ничего конкретного. Зато намекнул, что продолжение, если соратники захотят его выслушать, будет интересней начала, а финал грядет такой, что о-го-го!..
Старый облезлый кот не такой уж старый, да?!
Барес Непобедимый-И-Неустрашимый еще на многое способен, раз уж взгляд Шмеля перестал быть сонным и наполнился заинтересованностью, а кое-кто даже оторвал свой старческий зад от стула и зааплодировал. Не зря Корсун, печально втянув голову в плечи, двинул прочь от стула Бареса. Пусть валит! Ничего не забыто! И мало ли что в молодости Корсун был чуть ли не самым знаменитым диверсантом за всю историю наследников. Его время давно ушло. Ему пора на покой.
Барес продолжил:
– К моему великому сожалению, полученные мной сведения никак нельзя назвать обнадеживающими, – тут все опять тревожно затихли, некоторые перестали дышать. – Агент из Моса сообщил, а после его сообщение подтвердила разведка, что в землях чистяков началась мобилизация для наступления на Минаполис. К сожалению, сведения попали ко мне с задержкой… Объединенное войско людей уже в пути. – По залу прокатился возмущенный рокот. – Это моя вина, соратники, и я готов понести наказание.
Барес слукавил самую малость, ведь людишки еще не успели собрать войско, но кто об этом знает, кроме него? К тому же Барес поступил так не корысти ради, а для всеобщей пользы.
Ах как же дорогим соратникам понравилась идея насчет наказания! Ноздри затрепетали, по вискам скатились капли пота, языки облизали губы – да они готовы были растерзать его прямо здесь и сейчас!..
Однако председатель Совета принял иное решение:
– В связи с вновь открывшимися обстоятельствами, я считаю, дорогие соратники, ни о каком наказании для генерала Бареса не может быть и речи. Нашему народу сейчас, как никогда, нужны сильные опытные командиры.
– Это уж точно, – поддержал его Барес, – сейчас как никогда. Неужели никто из благородных мужей, собравшихся здесь, не подумал о том, что неспроста чистяки решили атаковать нас не в прошлом году, не вчера, а именно сейчас, в самое важное для нас время? Может, среди нас есть предатель, который сообщил людишкам, что мы будем уязвимы?!
Последний вопрос Барес задал, глядя в глаза председателю-рептилусу, и как бы тем самым намекнул, кого именно он считает предателем.
Корсун глаз не отвел. Из-за слепоты, не иначе.
И еще он, похоже, оглох, раз не услышал обвинения.
Жаль, немота его не поразила:
– Дорогой наш соратник, скажите, каков предварительный прогноз? Когда армия людей пересечет границу и вторгнется в наши земли?
Барес Непобедимый-И-Неустрашимый ответил:
– Не переживайте, мой дорогой, мы еще успеем похоронить вас со всеми достойными почестями.
Пока четверо несли Траста, пятый отдыхал, топая налегке. Потом пятый лишний сменял одного из них, и так по очереди.
На шестой день пути краткосрочный отдых уже не приносил облегчения: у лешего ныли ноги, болели мышцы рук, ломило в спине. Лицо Лариссы осунулось, под глазами проступили темные круги. Ее косички покрылись налетом пыли.
Зато вдали показалась громадина Древа Жизни.
Это вдохновило всех так же сильно, как печалило то, что Траст до сих пор не пришел в себя. Ничто не помогало: ни удары девичьих ладошек по конопатому лицу, ни уколы острыми шипами под грязные ногти, ни обливания ледяной родниковой водой, когда родники еще попадались по пути, ни окуривание специальными травами, способное безногого заставить маршировать. Надышавшись дыма, пирос чуть не взлетел, хотя с его дырами в крыльях это было невозможно, но рыжий увалень даже не дернул веком. Его грудь едва заметно приподнималась и опускалась – и все, и больше никаких признаков жизнедеятельности его организм не проявлял, не было даже обыденных выделений, он даже не потел.
– Плохо дело, – в который раз уже сказал Зил, на привале разглядывая грузное тело на носилках.
И Ларисса в который раз окоротила его:
– Заткнись, кролик.
Зря она помянула особенность внешности Зила, которая, обгорев под нещадным солнцем, превратилась в два малиновых кровоточащих огрызка. Леший по несколько раз за день обмазывал свои уши кашицами целебных трав, но это мало помогало – то ли травы засушливой равнины не обладали нужными свойствами, то ли тело лешего потеряло спообность восстанавливать себя из-за слабости и истощения.
Кончиком языка Зил провел по трещинам губ. Будто и не было недавних лютых морозов, а потом – внезапной весны с грозой на всю ночь. От полноводных рек, питаемых тающими снегами и проливными дождями, остались сначала лишь редкие скудные ручьи, через которые муравей мог перепрыгнуть, да и те вскоре исчезли. Если первые пару дней союзники постоянно обходили полные всякой живности болота, то теперь, куда ни глянь, везде растрескавшаяся земля, кое-где покрытая коростой ила, спрятавшей под собой до следующего паводка змееголовов, жучар-плавунцов и лягушек. Уже сейчас равнина стала похожа на пустошь, а завтра таковой станет окончательно. «Климат слишком переменчив, – говорила маленькому Зилу мама, а потом добавляла: – После Третьей мировой прежнее равновесие так и не установилось». Она много знала о нынешнем мире и о том, что было и что будет. Очень-очень много знала. Больше всех знала. Отец ею восхищался.
Глотка пересохла, но жажду утолить было нечем. На последний ручей наткнулись позавчера, и последние капли воды Ларисса потратила на Траста, обрызгав ими ему грудь и лицо и смочив губы.
– Почему вы нам помогаете? – спросил Зил у Фелиса, которому из-за густого меха приходилось чуть ли не хуже всех, даже хуже, чем рептилусу, кожа которого высохла настолько, что стала белесой и поскрипывала при ходьбе. – Мы покинули могильник, погоня отстала. Никто никому ничего не должен.
Пока тайгер – его вибриссы покрылись кристаллами соли из высохшего пота – собирался с мыслями, леший вспоминал все, что узнал от бати Лиха о Третьей мировой.
Бате Лиху о той страшной войне рассказывал его батя, а тому – его. Зил тоже когда-нибудь расскажет своим малышам о том, как люди использовали друг против друга ядерное и химическое, биологическое и генетическое оружие. Расскажет, не понимая смысла наизусть заученных слов. Зил как-то спросил у бати Лиха: «А что, если записать на бересте рассказы о Третьей мировой?» Услышав это, батя Лих сделал такие круглые глаза, что малыш сразу понял: тратить бересту на хозяйственные нужды или чтобы передать с купеческим караваном привет родственникам в дальнем городе – это правильно, а вот переводить кору живых деревьев на запись мерзостей прошлого – нет. К тому же, те, кто записывают важное, быстро это важное выбрасывают из памяти…
Чистокровные – а других тогда попросту не было – почти что уничтожили планету. Немногие уцелевшие долгие годы ютились в руинах, сражаясь за чистую воду, за последние крохи пищи и защищаясь от немногих выживших животных – как исконных, так и выведенных в военных лабораториях. Еще они зачищали свои территории от боевых роботов. Некоторые из тех грозных машин-убийц до сих пор таятся в подземных схронах, в лесовниках и на дне рек и озер, ожидая, когда рядом окажется чистокровный, чтобы напасть на него. Но главное – даже после Третьей мировой люди продолжали убивать людей. И скорби не было конца и края, и все было напрасно. Прекрасных городов и плодородных полей больше не осталось, их место заняли руины и оплавленные взрывами пустоши, непригодные для жизни.
Но однажды с небес спустились спасители…
– Вы спасли нас, вывели с могильника, верно? – тайгер качнул косматой головой. – Мы бы погибли там. Вот поэтому.
Батя Лих сказал, что кто-то принял спасителей с распростертыми объятьями, иные были враждебно настроены к чужакам, даже охотились на них и убивали. Считалось, что мясо чужаков целебно настолько, что вкусивший его враз излечится от самых страшных болезней. Ошибались и первые, и вторые…
Леший заглянул в кошачьи глаза, пытаясь понять, что за тайные умыслы сокрыты там. Ларисса поправила голову Траста, хотя и в предыдущем положении все было в порядке. Собрав свои черные волосы в пучок на затылке, как делал это постоянно на привалах, Хэби тут же раздраженно распустил пук, потому что связать его было нечем. Отвернувшись и что-то бормоча себе под нос, Шершень кончиками пальцев поглаживал края дыр в крыльях, будто благодаря этому они вот-вот затянутся и он вновь сможет летать. Шутки шутками, но дыры действительно постепенно затягивались.
Предки, которые были рады чужакам, считали, что те прибыли на Землю, чтобы спасти разум на планете, потому и называли их спасителями. «Разум, – говорил батя Лих, – это то, что отличает нас от животных. То, что делает нас людьми». Зил так и не понял, что батя Лих имел в виду. Древние, только-только пережившие войну, верили, что у спасителей особое отношение к разуму, как к самому неприкосновенному и великому, что есть во всех мирах среди звезд. «Наши предки были уверены, – добавляла мама, – что информация, то есть всяческие знания и даже навыки, извне передаются в голову чужаков – или же их отпрысков – при рождении и далее в течение всей жизни. Первая же часть знаний распускается в голове младенца спустя двое суток после появления на свет». Зил тогда еще начал выспрашивать подробности, но мама накричала на него, – она вообще часто кричала, разозлившись вдруг ни с того, ни с сего – а потом обняла его крепко-крепко, но нежно, поцеловала в щечку и расплакалась.
И все-таки, думая, что он заснул, она рассказала малышу Зилу о спасителях: «Чтобы спасти цивилизацию на планете, нужно было скорректировать генофонд носителей разума, привнеся в него новые свойства. В частности – адаптацию к радиации. Этим и занялись посланники одной из самых величайших галактических рас. С собой они привезли бактерии, вирусы, растения и животных, способных не только выжить в условиях тотального заражения, но и дать жизнеспособное потомство, ведь аборигенные виды на Земле были почти полностью уничтожены. А еще спасители умели перестраивать собственные тела, чему частично обучили своих потомков – наследников, которых мы называем полукровками. Спасители стали жить в человеческих племенах, быстро позабывших технологии предков и скатившихся в варварство. Они очаровали многих своей силой, мужеством и умением добывать пищу. Земные женщины охотно принимали ухаживания спасителей. Беременность в итоге протекала всего лишь месяц вместо обычных девяти. Вскоре женщины рожали детей только от чужаков…»
В голове Зила тихо, но отчетливо звучал голос матери. Смысла сказанных ей слов он не понимал, но чувствовал, что они правильные и нужные.
«Земные мужчины возненавидели чужаков. Эта ненависть передалась нам, чистокровным потомкам тех мужчин. Это теперь в наших генах. Мы все, и ты, сынок, и я, и все-все-все вообще до сих пор испытываем неосознанную глубокую враждебность к полукровкам, и наши дети тоже будут ненавидеть полукровок с утробы матери, и дети их детей…»
Столько лет прошло, а Зил, оказывается, запомнил рассказ матери, хотя спал, когда она все это рассказала. Он же не заучивал наизусть ее знание, оно само засело в нем занозой, которую не замечаешь, пока ранка вокруг нее не загноится и начнет болеть.
– Вода есть у кого? – в который раз уже спросила Ларисса. – Толстому надо. Ну хоть капельку?..
Ей опять никто не ответил. Рептилус даже не предложил плюнуть в конопатую рожу – устал от этой шутки, надоело повторяться. Блондинка уже не просто раздражала Зила – бесила, он ее почти ненавидел.
Вот так и вспыхнула первая война между людьми, тогда не чуравшимися мертвых вещей, и чужаками с их семьями. Чужаки принесли с небес мощное оружие, которому не могли противостоять жалкие дубины, автоматы и танки чистокровных, и потому обязаны были победить. Но в один день – в этом месте рассказа батя Лих всегда добавлял «прекрасный» – все спасители вдруг разом исчезли. Одни чистокровные говорили, что спасители вернулись к себе на небо, потому что их миссия закончилась, другие утверждали, что те испугались гнева людей и попросту сбежали… Многих детей и жен спасителей безжалостно убили, но кое-кто избежал печальной участи, укрывшись на территориях с повышенной радиацией. Отпрыски чужаков быстро росли: к пяти годам достигали детородной зрелости. Они были сильными и ловкими, как их отцы, и обладали теми же свойствами и знаниями. Повзрослев, они не захотели дальше прозябать в руинах и быть изгоями. Объединившись, полукровки построили свои собственные города-крепости, а затем объявили ответную войну истинным людям…
– Он не выживет, – Фелис кивнул на носилки с Трастом. – Он обуза всем нам. Мы честно хотели его спасти. Ты хотел. Она, – на этот раз кивок достался Лариссе. – Но парень не жилец. А из-за него мы идем слишком медленно. Следопыт преследует нас, я знаю, я чувствую это. Рыжего надо бросить. Зил, ты ведь сам понимаешь это.
Траст громко застонал, как бы возразив тайгеру: «Как это – меня бросить? Нет уж, нет уж. Несите меня дальше!» Это были первые звуки от него с тех пор, как он впал в беспамятство.
– У толстого жар, – Ларисса убрала ладонь с веснушчатого лба и посмотрела на Зила так, будто он одним щелчком пальца мог поставить Траста на ноги и заодно сделать так, чтобы на планете всегда была весна, никто никогда не умирал и все были счастливы. – Ну хоть капелька воды у кого-нибудь есть?!
Зил куснул губу и так растерзанную в кровь. Испробовал ведь все, что знал и что с ходу придумал, но на ноги поднять рыжего не смог. Тот даже мизинцем не пошевелил. Все напрасно. Все!..
Траст – не жилец. Так зачем надрываться, тащить жирную тушу? Рыжий наверняка мучается, вон стонет уже. Перерезать ему глотку – рептилус сделает это быстро и умело – все равно что одолжение ему сделать. Только вздорная девчонка этого не понимает. Но ты-то, Зил, потомственный леший, а не какая-то дурочка с кривыми ногами!
Кивнув тайгеру, – мол, прав ты, сволочь, – Зил открыл рот и сам удивился, услышав то, что вырвалось из его глотки:
– Нет, Фелис, мы не бросим Траста. Мы будем нести его, сколько понадобится. А вы, полукровки, сгиньте. Пусть сгинет весь ваш проклятый род.
Зил сказал это так спокойно и уверенно, будто он не парнишка с хутора, а целый генерал, привыкший отдавать победоносные приказы и посылать на заведомую погибель тысячи чистокровных.
В ответ тайгер – вибриссы его встопорщились – щелкнул желтыми слюнявыми клыками, кончики которых стерлись настолько, что рвать ими сырое мясо уже нельзя было. Пирос хлопнул крыльями. Змеей зашипел рептилус.
Не сговариваясь, полукровки шагнули к Трасту.
Глава 9