Стервятник Бушков Александр
Судя по тону, киношные гангстеры оставались восхитительно невозмутимыми. Успокоив себя мыслью, что и Аль Капоне, должно быть, в начале славных дел напускал в штаны при одном виде полицейской фуражки, Родион с некоторым усилием оторвался от косяка, прошел на кухню и решительно извлек едва початую бутылку коньяку, унес ее к себе в комнату, набулькал полстакана.
Ахнул одним глотком, словно горькое лекарство. Принялся собирать пистолет, но руки тряслись, детальки не сразу становились на место, процесс из прежнего священнодействия превратился в торопливое заметание следов. Все же он кое-как справился еще до того, как коньяк ударил в голову, вставил обойму, тщательно укрыл пистолет под газетами на нижней полке тумбочки.
Налил себе еще и выпил уже медленно, посидел, прикрыв глаза. Понемногу проходило недовольство собой, осталась лишь злоба на мента поганого, заставившего пережить приступ дикого страха.
Неожиданно для себя он вскочил и, как был, в носках, вышел на площадку, не колеблясь, позвонил в соседнюю квартиру, не отнимая пальца от кнопки, пока дверь не распахнулась.
Выглянул молодой сосед собственной персоной, голый, только чресла обмотаны пушистым полотенцем. В комнате орала музыка. Родион заметил на тахте кучу смятых простыней и торчавшую из-под них стройную, полную ногу.
– Чего? – настороженно спросил сосед.
– Выйди, – сказал Родион. В голове колыхались жаркие и тяжелые волны хмеля.
– Нет, какие проблемы?
– Выходи, болван, дело есть… – прошипел Родион.
Чуть поколебавшись, тот все же вышел, придерживая дверь одной рукой, второй зажал в комок полотенце на боку, чтобы не сползло. Уставился с таким видом, словно был готов к наихудшему.
Склонившись к его уху, Родион сказал тоном собрата-заговорщика:
– Короче, у меня сейчас торчал участковый. О тебе расспрашивал. Ты свои коробочки таскай поаккуратнее и дома их не держи…
– Эй, братила, что-то я не вполне врубаюсь… – но глаза, в противоположность уверенному тону, забегали.
– Мое дело – предупредить, твое – прикинуть хрен к носу, – сказал Родион развязно-покровительственно. – Если умный, врубишься. Ни к чему мне тут под самым носом ментовская суета… В общем, зачисть хвосты, кореш.
Сосед покрутил головой, что-то усиленно соображая:
– Коробочки, говоришь? Ну, учту, братила, спасибо…
Родион кивнул и, не глядя на него больше, направился к себе в квартиру. Налил еще коньячку и, вспомнив про свежие газеты, вытащил всю пачку из сумки.
Начал, естественно, с «Завтрашней» – и, понятное дело, с криминальной хроники Олега Киреева.
И почти сразу же наткнулся на свеженькое упоминание о своих недавних подвигах…
«Гастелло в слюнявчике.
Какой-то дебилъеро, краем уха, должно быть, слышавший в школе для умственно отсталых о славном герое капитане Гастелло, возмечтал повторить подвиг такового. Повторение получилось бездарное – унеся в клювике триста восемьдесят тысяч чужих рубликов и угнав с автостоянки «мерседес» почтенного налогоплательщика, наш трехнутый субъект не придумал ничего лучше, кроме как стукнуть краденой тачкой экипаж: патрульно-постовой службы. Экипаж: невредим. Машина вдрызг. Дебилъеро растаял в ночи, но скоро, должно быть, отловят пацана – судя по убогому исполнению акции, мы имеем дело с семиклассником-второгодником, решившим вместо приевшегося онанизма поискать ощущений поострее…»
— С-сука, – сказал Родион громко. – Пидер ставленый, дождешься ты у меня…
А вот появления еще одной заметочки он никак не ожидал…
«Отлуп меценату.
Живы еще в граде Шантарске традиции славных доболъшевистских меценатов Гадалова, Юдина и иже с ними… Позавчера днем некая то ли пьяная, то ли обкурившаяся конопельки личность облагодетельствовала пачкой купюр нашу престарелую землячку, торговавшую на площади Чехова пивкоми табачком. При этом личность силилась заплетающимся языком объяснить, что ощущает себя меценатом. Не исключено также, что в нее, в личность оную, вселился дух Гадалова или Иваницкого – точнее не разобрала опешившая бабуся. И, как учили ее в детстве несгибаемые красные комиссары, проявила здоровую пролетарскую бдительность, обратившись в ближайшее отделение милиции с рассказом о странном благодетеле. Случаю было угодно, чтобы там в поисках сенсации пребывал ваш корреспондент. Проверив денежки на предмет подлинности и констатировав таковую, стражи закона, добросовестно почесав в затылке, вернули деньги бабуле, рассудив, что иначе вроде бы и поступать не следует. Бабуля несколько испугана – мало она светлого в жизни видела, пужает старушку такое меценатство… Ну, с паршивой овцы хоть шерсти клок – все меньше просадит на конопельку наш неизвестный последователь Юдина…»
Вот это уже был удар ниже пояса. Отдавая взятые на автостоянке деньги приглянувшейся ему бабуле, Родион был трезвехонек – а наркотиков в жизни не употреблял. Вполне возможно, он и был несколько невнятен, косноязычно пытаясь объяснить, что вот пришла ему в голову такая мысль, захотелось помочь бабуле… Сколько же можно терпеть издевательства от нахального сопляка?
Ненавидяще глянув на фотографию лобастого и губастого субъекта, Родион смял страницу в кулаке. Недобро ухмыльнулся в пространство. Вспоров ногтем пластиковую обертку, аккуратно поставил на столе в ряд десять светло-желтых, длинных патрончиков с дробовым зарядом. Тщательно подровнял шеренгу. На трех таких хватит…
Под локтем у него неожиданно замурлыкал телефон.
– Да! – бросил он все еще зло.
– Можно попросить Клайда? – послышался звонкий женский голосок.
– Какого еще… – проворчал он недовольно, и тут до него дошло. Даже поясницу свело непроизвольной судорогой. Он радостно вскрикнул: – Соня?!
– Она, грешная, – весело ответила девушка. – Насколько я понимаю, можно свободно говорить?
– Еще как, – подтвердил он чуточку севшим голосом.
– Я девушка современная, а потому с ходу сама назначаю тебе свидание… Не против?
– Ну что ты! – обрадованно выдохнул Родион. – Слушай, можешь приехать туда, где…
– Увы… – засмеялась она. – Помнишь, что я тебе рассказывала про суровых родителей, уверенных в благонравии единственного чада? Все это истине полностью соответствует, а потому умерь пыл чуточку… Завтра сможешь вырваться часов в одиннадцать утра?
– Еще бы…
– Вот и ладушки. В одиннадцать, в сквере Декабристов. Цветы не обязательны, свидание большей частью деловое…
– Что, удалось… – У него не хватило духу продолжать.
– Я бы сказала, перспективы ослепительны… – дразнящим шепотом промурлыкала Соня. – Великолепно идут дела, напарник, завтра будет о чем поговорить…
Глава семнадцатая
Бонни и Клайд на тропе порока
Сквер Декабристов, вопреки респектабельному названию, являл собою невеликий кусочек зеленых насаждений, главным образом чахлых тополей, с полудюжиной дорожек и десятком желтых лавочек без спинок. Были еще газончики, где главным образом писали хозяйские собаки из близлежащих домов, что вызывало вечные раздоры меж их владельцами и любителями чистоты. А посередине скверика на невысоком каменном постаменте красовался бюстик самого знаменитого из сосланных в Шантарск декабристов, поручика Ипполита Ентальцева.
Поручик глядел соколом, гордо вскинув голову с кудрями а-ля Лермонтов. Лениво покосившись на него, Родион присел на скамейку. Благодаря знакомству с потомственным краеведом Мишей Мамонтовым, двоюродным братом Л шейного однокурсника, он во всех деталях знал историю поручика, напрочь расходившуюся с официальной версией…
Поручик Ипполит Ентальцев, фат и гуляка, в политике разбиравшийся самую малость получше, чем лошадь Медного Всадника, угодил в декабристы то ли по чистой случайности, то ли из-за своего легендарного невезения. Состоя в тайном обществе «Хмельные свинтусы», чья деятельность не имела никакого отношения к просвещению народных нравов, ограничиваясь охотой за доступными девицами и устройством с оными афинских ночей с гвардейскими выдумками, о существовании каких-либо иных секретных кружков поручик и не подозревал. Четырнадцатого декабря он, воссев на извозчика, отправился с больной головой и пустым карманом объезжать знакомых в рассуждении, где бы похмелиться. Узрев на Сенатской площади непонятное скопление войск и высмотрев в их рядах доброго знакомца Сашеньку Одоевского, Ентальцев припустил к нему занять под честное слово рублей десять, а если повезет, то и четвертной, совершенно не подозревая, что ненароком угодил в эпицентр грозных исторических событий. Тут-то и началось – атака верной Николаю Павловичу кавалерии на хлипкие ряды инсургентов, картечная пальба, разброд, смятение и общее бегство…
Вместе с остальными сцапали и поручика. Подобно многим, взятым случайно, он имел все шансы выпутаться, но вновь вмешался рок в лице делавшего новоиспеченному государю доклады флигель-адъютанта Левашова, у которого недавно Ентальцев отбил француженку-модистку, неподражаемо умевшую исполнять только что завезенный из Парижа куртуазно-амурный прием под названием «Le minet». Левашов, тщетно пытавшийся обучить этому приему своих крепостных девок (руками и ногами отбивались, дурехи, по исконно российской косности), пропустить такого случая из-за врожденной подлости характера никак не мог – и нашептал на ушко государю уйму вранья, превратив беднягу Ентальцева в прожженного карбонария, одного из авторов пестелевской конституции и чуть ли не побочного внука Вольтера. Николай Павлович, от свежепережитого страха злющий, как цепной пес, особо разбираться не стал – и поручика погнали в ссылку, лишив чина, но по просьбе бабушки, бывшей екатерининской фрейлины, сохранив дворянство. Француженка последовать за ним отказалась, простодушно, кругля глаза, заявив знакомым: «Но, господа, я же вам не ветрогонка Полина Гебль!»
В Шантарске поручик, в общем, не бедствовал, как и все прочие декабристы – родственники регулярно высылали немалые деньги, которых хватало, чтобы возвести деревянный особняк и поддерживать его в должном блеске, а шантарские девушки уже тогда славились красотой и некоторой ветреностью. Увы, невезение не оставило бывшего гвардейца и в Сибири – очередной предмет его воздыханий, молодая очаровательная вдова некоего коллежского советника, оказалось, служила предметом воздыханий и знаменитого купца первой гильдии Шишкина, нестарого ухаря цыганского облика, зачинателя золотодобычи в Шантарской губернии, книгочея и буяна, словно рыба в воде, плескавшегося посреди сибирской вольной дикости.
Вдовушка, как водится, играла глазенками на обе стороны. Соперники, до того лишь молча смотревшие друг на друга зверями, неожиданно столкнулись на балу у городского головы – и, разогревшись шампанским, сошлись грудь в грудь. Экс-поручик предложил стреляться через платок. Шишкин, не признававший этаких столичных субтильностей, послал риваля[4] по матери и, получив затрещину, сгоряча ахнул Ентальцева по темечку пудовым кулачищем, коим успел уже ушибить смертно одного ямщика и двух разбойничков.
Ентальцев исключением не стал, пополнив сей печальный список. Дело замяли без особого труда, не придав ему ни малейшей огласки, благо, по шантарским меркам, поручик был сам кругом виноват. Схоронили его без особой помпы, красавица-вдовушка благополучно упорхнула в Питер с проезжим чиновником для особых поручений, а Шишкин, по врожденному благородству душу поставив за упокой души новопреставленного раба божьего Ипполита пудовую свечу и раздав нищим двести рублей медной сибирской монетой, отбыл на свой прииск. Много о кончине Ентальцева не судачили—а Пущин, бывший о покойном самого пренебрежительного мнения, так и отписал другу Батенькову: «Хоть и знакомо нам чеканное изречение латинян: „Де мортуис аут бене, аут нихиль»[5], признать должно, что был Ипполит сущим мизераблем, да и дни свои окончил предельно пошло…» По слухам, Гаврила Батеньков с этим полностью согласился.
Про Ентальцева вспомнили лишь после Октябрьской революции, когда масса интеллигентов кинулась делать себе имя и карьеру на декабристах – хоть и узок был их круг, и страшно далеки они были от народа. Некий шустрый деятель из Института красной профессуры, поплевав на ладони, в два счета превратил купца Шишкина в агента Третьего отделения, покусившегося на бывшего поручика, по тайному распоряжению Бенкендорфа, а самого Ентальцева – в несгибаемого и убежденного борца с самодержавием, замышлявшего поднять на бунт шантарских татар и организовать в здешних местах парламентскую республику Совершенно неуместное при такой трактовке событий замечание Пущина с тех пор вычеркивали из всех изданий его творческого наследия.
В тридцать седьмом шустрого деятеля расстреляли то ли за троцкизм, то ли за постельную связь с супругой Ежова, но его версия гибели Ентальцева в историографии осталась. Сам Иосиф Виссарионович, задумчиво попыхтев гнутой трубочкой, сказал Берии: «Брэхня, конэчно – но агитационно. Издать массовым тиражом… – И, неподражаемо усмехнувшись в знакомые всему человечеству усы, изрек: – Жэнщина и политика – две вэщи несовмэстные, верно, Лаврэнтий?»
Лаврентий, конечно, поддакнул – попробуй тут не поддакни, – ханжески воздев при этом очи горе, взял высочайше одобренную рукопись под мышку и уехал щупать балерин. Прошли годы, Лаврентию Палычу всадили автоматную очередь в спину в собственном доме молодчики маршала Жукова, Сталина выселили из Мавзолея, а там и отменили развитой социализм, но в серьезных книгах по истории России до сих пор поминался бесстрашный заговорщик Ентальцев и его татарские сподвижники, преданные идеям европейского парламентаризма (бывший любимец обкома КПСС, а ныне ярый демократ, писатель Равиль Солнышкин даже накропал толстенный роман об этом мифическом восстании)…
– Слышь, хозяин…
Родион неохотно повернул голову. Шантарская погода, как всегда здесь бывало весной, выкидывала самые причудливые фортели – в течение добрых пары месяцев температура металась от немалых минусов к немалым плюсам. Сейчас как раз грянуло плюс пятнадцать, снег в центре быстренько стаял, мужчины без сожаления расстались с головными уборами и пуховиками, а прекрасный пол облачился в мини, и стройных ножек на улицах мелькало столько, что кавказские гости страдали хроническим косоглазием, а телефоны эскорт-контор раскалялись докрасна – словом, выполняя заветы Брынцалова, народец решительно отошел от политики, и даже газетная статейка, шумно обвинявшая классика Мустафьева в том, что он стучал особисту на сослуживцев по обозной команде, прошла почти незамеченной…
Родион и сам, забросив свитер в шкаф, надел джинсовый костюм с тонкой рубашечкой. А вот подсевший к нему субъект, хоть и выбритый более-менее прилично и пахнувший перегаром, в общем, в плепорцию, истекал потом в тяжелом суконном костюме и массивных ботинках. Как коренной шантарец, Родион моментально определил в нем бича – надо полагать, с расположенного неподалеку Центрального рынка. И с большим знанием дела ехидно поинтересовался:
– Корочки академика в поезде увели или десять баксов не хватает на билет до родного Роттердама?
Бич, которому обижаться не полагалось, сделал философскую рожу, но вместо увлекательного рассказа о своих невероятных невзгодах тихо предложил:
– Хозяин, паспорт купи…
– Чей? – несколько опешил Родион.
Сторожко оглянувшись, бич вытащил книжечку в синей обложке с красочным двуглавым орлом, раскрыл:
– Капитоненко Виктор Трофимович, прописан в городе Вятке… Слушай, даже на тебя немного похож. Он выбритый, а ты в бороде, в случае чего никто тебя не заставит ее сбривать… И по годам вроде подходяще.
Родион из любопытства глянул на страничку с фотографией – нельзя сказать, чтобы наличествовало явное сходство, но и в самом деле всегда можно сослаться на то, что «ботва» изменила лицо до полной неузнаваемости. Тридцать восемь лет – верно, разница небольшая….
– Купи, хозяин, – настаивал бич. – Рыночная цена – лимон, а тебе, как понимающему человеку, отдам за семь сотен…
– Да зачем он мне?
– Жизнь наша полна неожиданностей, – сказал бич. – Вдруг понадобится? Жрать не просит, а статьи за этакую негоцию в Уголовном кодексе пока что нет… Бери за семьсот?
Родион колебался недолго. Во-первых, ему польстило, что производит впечатление человека, способного выложить за здорово живешь семьсот тысяч, во-вторых, негоция несла явственный оттенок нелегальности, вполне соответствовавшей имиджу начинающего гангстера, в-третьих… и в самом деле, неизвестно, где и когда может пригодиться.
– А владелец, часом, бритвой по горлу не получил? – фыркнул он проформы ради.
– Обижаешь, хозяин. Возле вокзала в скверике сумочка валялась вечерней порой. Нажрался, видимо, и посеял. Ничего, доберется до своей Вятки, а шума и не поднимет никто, по нынешним-то временам… Берешь? А то понесу черным на Централку, те и за лимон возьмут…
– Ладно, – сказал Родион, огляделся, отсчитал семь сотенных. – Бери и испаряйся…
Бич отдал ему честь, спрятал деньги в недра прелого лапсердака и растаял, словно учредитель «Хопер-инвеста», – в доли секунды, бесследно.
Родион полистал паспорт, убедившись, что незадачливый гражданин Капитоненко женат, обременен двумя детьми и воинской обязанностью, а вот с законом в конфликты вроде бы не вступал – паспорт выдан аж в семьдесят восьмом, если и сиживал владелец за решеткой, то до этой даты. Спрятал его во внутренний карман и рассеянно стал созерцать стройную фигурку, декорированную кожаной курточкой и джинсовой мини-юбкой. Девушка стояла к нему спиной возле бюста, на плече лежала короткая толстая коса, а ножки были идеальные.
Повернувшись и поправив коричневые «хамелеоны», хозяйка идеальных ножек направилась прямиком к нему. Он узнал Соню прежде, чем успел удивиться такой непринужденности незнакомки.
– Привет, Клайд, – сказала она буднично, присаживаясь рядом. – Я издали заметила, как ты с бичиком ворковал. Карту с колчаковскими кладами продавал, поди? У них это сейчас в самой моде…
– Да нет, паспорт, – сказал Родион солидно.
– Купил?
– Ага.
– И правильно. Вдруг пригодится. А на мороженое мне денежка осталась? У меня вообще-то есть монеты, но мы на свидании или где?
Он сходил за мороженым в киоск поблизости. Соня, закинув ногу на ногу и мимолетно ему улыбаясь, принялась облизывать розовый цилиндрик, вызвав у него невольно самые раскованные ассоциации – и самые недвусмысленные желания.
– Молодой человек, у меня от вашего алчного взгляда скоро колготки задымятся… – улыбнулась она невинно. – Я вас умоляю, держитесь в рамках деловой встречи.
Сама она держалась абсолютно непринужденно, словно они были знакомы сто лет, и при дневном свете оказалась столь же красивой, без малейшей печати порочности на свежем личике. И, как в прошлый раз, тянуло к ней так, что позвоночник сверху донизу пронизывало сладким зудом.
– Что, и при солнышке нравлюсь? – спросила она тихо.
– Да, – сказал он хрипловато.
– Вот и прекрасно, Родик, а то я, грешным делом, чуточку опасалась – мало ли что по пьянке бывает, самые невероятные прожекты рождаются, чтобы пройти с похмельем…
– Нет уж, – сказал он решительно. – Все в силе. От и до.
– Ну, ты у меня прелесть. – Соня склонилась к нему, коснулась мочки уха липкими губами. – Как время проводил? Пай-мальчиком или ограбил кого?
– Было дело… – сказал он небрежно-таинственно.
– По мелочам, а? Ну, не обижайся, просто я в первой половине дня на язычок остра, только к вечеру мурлыкать начинаю… В общем, можешь мной гордиться. Колоссальную работу проделала, без преувеличений. Анализировала обрывочки фраз и вспоминала былые разговоры, что твой Штирлиц… Есть четыре наколки.
– А не мало?
– Милый, не будь жадиной… – усмехнулась она чуть свысока. – Если нам удастся их все прокатать, если даже три из них, на худой конец две – можно смело покупать билеты и сматываться в землю обетованную, то бишь в твой Екатеринбург… – Понизила голос: – У тебя пистоль с собой?
– Ага. – Он машинально потрогал кобуру, пристегнутую к поясу под курткой.
– Настроение?
– Боевое. А что?
– А то, что на дело нам с тобой придется идти уже часика через полтора, только сначала заедем за сумкой, я ее в камере хранения оставила. Даже бинокль раздобыла, десятикратник.
– Бинокль-то зачем?
– Пригодится, – авторитетно сказала Соня. – Видишь ли, Родик, если мы его не тряхнем в сжатые сроки, к вечеру, а то и пораньше, обязательно тряхнут другие – между прочим, профи, не нам чета. Так что придется поспешать, если мы с ними там столкнемся, что я вполне допускаю, и пушечка твоя не поможет – против нее будет добрых полдюжины…
– Кого брать-то будем? – спросил он спокойно.
– Вольного каталу. Это иногда – сущий золотой прииск… А уж в нашем случае – точно.
– Подожди, не понял я что-то…
Соня, оглянувшись и увидев, что на соседних лавочках примостились непрошеные свидетели – на одной шумная компания, на другой влюбленная парочка, – придвинулась, обняла, положила голову ему на плечо и тихонько сообщила на ухо:
– Вольный катала, Родик, – это профессиональный карточный игрок. А вольным зовется оттого, что не состоит ни в каких системах и структурах. Откуда автоматически вытекает, что он лишен надежной «крыши». Опасен, конечно, как крокодил, отомстить может и крови не побоится, но, поскольку он волк-одиночка, искать обидчиков ему гораздо труднее – в особенности если обидчики, вроде нас с тобой, новички-дилетанты, нигде не засветившиеся…
– Видел я какое-то кино про такого…
– Кино, между прочим, иногда отражает жизнь… Эти индивидуумы, запомни на будущее, конспирируются лучше любого шпиона – как раз оттого, что слишком многие радешеньки потрясти его, как грушу. У нашего есть казна. Усек? В хорошем выигрыше он, крапленый, и свои закрома оборудовал на хате у непосвященной бабы, с каковой и собрался двинуть к теплому морю. Коттеджик купить, на землю осесть – в общем, на пенсию собрался. Пальчики уже не те, годочков изрядно, нервишки поистрепались… Братва его вычислила и будет сегодня экспроприировать. Вот и нужно опередить…
– А ты-то откуда…
– Оттуда, – передразнила она чуточку сердито. – В сауне конференцию обслуживали, так сказать… Так сказать, обслуживали, так сказать, конференцию. Только обычные бляди безмятежно водочку лакали в промежутках меж стояньем раком, а я слушала и на ус мотала… Что ты напрягся, милый? По-моему, должен помнить, что в жены берешь не гордость пансиона для благородных девиц, уж какая есть… Или, по-твоему, такие наколки можно в кругу импотентов-джентльменов собирать?
Он проворчал что-то неразборчивое, крепче прижал ее к себе. Соня вдруг приблизила лицо, требовательно сказала:
– Поцелуй. В губы…
Прекрасно понимая, что его подвергают испытанию, он не колебался – прижал еще крепче, поцеловал в губы, на миг ощутив легкую брезгливость, но тут же это схлынуло, они долго целовались, вцепившись друг в друга. Соня отстранилась первой:
– Хорошего помаленьку, некогда… Ты на машине?
– Ага.
– Эх, нам бы как-то загримироваться… Ничего, помолимся Аллаху, авось проскочит. Не догадается он искать среди честных советских инженеров… А вообще, нужно будет после всего побыстрее сматываться из города. Знаешь, что я придумала? Тебе нужно будет в темпе поменять паспорт на фамилию жены, соврешь ей что-нибудь убедительное, а я потом твою фамилию возьму. Есть знакомая паспортистка, зарядить ее зелеными – за пару дней оформит… Такой финт здорово помогает.
– А тебя-то не вычислят? Эти… в сауне?
– Вот уж чтобы да, так нет, – убежденно сказала Соня. – Девок там было чуть ли не десяток, из самых разных заведений, с бору по сосенке, и вызывали всех туда, уже будучи поддатыми. Нет, не докопаются – бригада не из самых авторитетных и деловых, так, сержантский состав…
…Он вновь поднес к глазам бинокль, заметив шевеление на кухне. В широкий просвет меж легонькими занавесками в цветочек рассмотрел белокурую женщину в халате – лет тридцати пяти, лицо усталое и обыкновенное, волосы стянуты пучком на затылке. Она поставила чайник – спокойно, без малейшей суеты, отошла к холодильнику, исчезла из поля зрения.
– Что там? – спросила Соня.
– Ходит все, ходит, по дому хлопочет…
– Его не видно?
– Раз мелькнул в комнате и опять пропал.
– Вот тварь такая, – нетерпеливо сказала Соня. – Второй час торчим. Если так и не выйдет через полчаса, придется вваливаться, опасаюсь я насчет конкурентов…
– Выйдет, – сказал Родион. – В телеграмме четко стояло – переговоры на четырнадцать тридцать местного, время поджимает, а до почты идти отсюда минут десять…
– Четко… – тихо огрызнулась Соня. – И телеграмма как настоящая, Людка мне ее делала, поверила, дуреха, насчет розыгрыша… А вот если клиент не поверит? Есть у него кто-то в Ялте, но все равно, волчара битый, повидал такое, что нам и не снилось.
Они разместились на четвертом этаже недостроенной кирпичной девятиэтажки, возвышавшейся напротив серой «хрущевки», держась в глубине комнаты. Соня сидела на штабеле вкусно пахнущих свежими опилками досок, покачивала ногой и нервничала, хоть и старалась этого не показывать. Родион чувствовал себя гораздо спокойнее – после всех своих подвигов как-то уже освоился с ролью лихого гангстера…
– Парик хотя бы надень, что ли… – посоветовал он, не оборачиваясь, прикипев к биноклю, словно служака-пограничник со старого плаката. – Меньше будет потом возни…
Соня проворчала что-то невнятное, но тут же послушно принялась натягивать черный парик, извлеченный из объемистой сумки.
– Ага! – азартно выдохнул Родион.
Из подъезда вышел ничем не примечательный мужичок лет пятидесяти пяти – седой, морщинистый, в дешевых джинсах и отечественной клетчатой рубашке под серой ветровкой. Он как две капли воды походил на типичнейшего работягу с «Шантармаша», даже кепочка была, как у Нефедыча. Родион видел его словно бы на расстоянии вытянутой руки – и отметил цепкий, мгновенный взгляд, которым мужичок прошил окружающее пространство: двор, асфальтовые выщербленные дорожки, гаражи… Пожалуй, по этакому взгляду можно и понять, что не со слесарем дело имеешь… Или все дело в том, что Родион знал заранее?
Он отступил на шаг, опустил бинокль, прячась в тень – показалось, что встретились глазами. Когда решился выглянуть, прекрасно различаемая невооруженным взглядом добыча двигалась в сторону почты.
Соня выглянула у него из-за спины, вгляделась, подтолкнула кулачком в поясницу:
– Вперед!
Подхватив сумку, Родион первым стал спускаться по лестнице – перила еще не положены, один железный каркас торчит, ступеньки покрыты толстым слоем опилок…
Наискось пересекли стройплощадку, на которой не было ни единого человека, даже сторожа – то ли забастовка, то ли нет денег на доводку, – вошли во двор. Тихонько поднялись на третий этаж. Взвизгнула «молния» сумки. Родион натянул мышасто-серый плащ с милицейскими капитанскими погонами, нахлобучил фуражку нового образца, с орлом и кокардой, напоминавшей об эмблеме незабвенного КГБ. Застегнул все пуговицы. Фуражка оказалась маловата, пришлось натянуть ее потуже, так, что резала уши. Пожалев, что нет зеркала, он тихонько спросил:
– Ну, как?
Соня, мельком оглядев его, подняла большой палец. Сняла кожанку, кинула ее в сумку, надела поверх юбки и блузки розовый халатик. Женская натура взяла свое – девушка невольно окинула себя критическим взором, держа маленькое зеркальце в вытянутой руке. Чуть растрепала черные локоны парика.
Родион нахлобучил темные очки, они переглянулись и взошли этажом выше. Там он решительно позвонил.
Секунд через десять послышались шаги, дверь открылась, и хозяйка настороженно глянула на них поверх внушительной цепочки:
– В чем дело?
– Да вот, гражданка снизу на вас жалуется… – сказал Родион уверенно-властным тоном. – Позвонила, пришлось реагировать…
Соня, выдвигаясь вперед, запахивая халатик, затараторила:
– Ну что за свинство такое? С потолка в кухне прямо капает, лужа целая натекла, на какие шиши ремонтировать прикажете? Я с ребенком сижу, у меня капиталов нет…
– У нас вроде не течет нигде… – неуверенно промолвила хозяйка.
Цепочку она не снимала – вполне возможно, сожитель ее кратенько проинструктировал насчет возможных опасностей, пусть и не раскрывая свое инкогнито, притворившись малость рехнувшимся на почве возможного налета. Или она сама, без инструктажей, боялась налетчиков – район был довольно криминальный.
– У вас, может, и не течет! – сварливо взвилась Соня. – А у меня на пол хлыщет! Сходи посмотри, если не веришь! Потоп целый!
Момент был щекотливый. В конце концов, они представления не имели, знает ли в лицо хозяйка соседей снизу…
– Может, те трубы, что в стене? – задумчиво предположила хозяйка, и Родион понял по выражению ее лица, что уловка, похоже, срабатывает. – На площадку недавно так и протекло, из стены прямо…
– Мне там без разницы, из стены или из люстры! – взвизгнула Соня самым что ни на есть плебейским тоном. – Вчера капало, а сегодня настоящий ливень начинается… От кого еще протекать-то?
– Ну, давайте посмотрим, гражданочка… – вздохнул Родион с таким видом, словно ему самому эта тягостная обязанность стоит поперек горла. – Может, и протекает где…
Хозяйка после недолгого колебания лязгнула цепочкой, приоткрыла дверь пошире, полуотвернулась…
И отлетела к стене от сильного толчка. Родион вмиг оказался рядом, уперев дуло пистолета пониже челюсти, прошипел в лицо:
– Молчать, застрелю!
Соня уже захлопнула за ними дверь. Хозяйка беззвучно шевелила губами, как выброшенная на берег рыба. Со странной смесью жалости и презрения Родион, не отнимая пистолета, выкрутил ей руку, развернул лицом к стене. Подскочившая Соня перехватила ее вторую руку, быстренько оплела запястья широкой синей изолентой, прижав конец к коже, орудуя рулончиком. Такая изолента, если намотать с десяток слоев, держит получше наручников…
Тут только из груди хозяйки вырвалось что-то среднее меж всхлипом и стоном.
– Молчать, с-сука! – рявкнул Родион со злостью, удивившей его самого. – Марш!
Он боролся за свое будущее и потому заставил себя очерстветь сердцем…
Ухватив женщину за волосы, втащил в комнату, толкнул на старенький диван, прижал, чтобы Соня без помех опутала ей лодыжки той же изолентой. Вместо кляпа засунули кусок ваты из Сониной сумки – и снова в ход пошла изолента, рулончик так и остался болтаться у щеки хозяйки. Ничего, дышит носом, не помрет…
Оглянувшись на Соню, Родион повелительно мотнул головой. Кивнув, девушка подошла к окну, осталась стоять, выглядывая из-за шторы. Теперь только у Родиона нашлось время, чтобы без спешки окинуть взглядом однокомнатную, бедно обставленную квартирку – громоздкий шкаф в возрасте, телевизор, тоже преклонных годов, убогие безделушки…
Женщина слабо забарахталась на диване, слезы поползли по щекам на тугой пояс изоленты.
– Лежи, стерва… – буркнул Родион, уже без особой злости, повернулся к ней спиной, чтобы не дать себя рассмотреть.
Интересно, где тут может таиться казна? Все практически на виду, кроме…
Направился к шкафу, услышав за спиной глухое мычание, обернулся, присмотрелся с интересом – а пожалуй, что угадал, то-то задергалась, зараза… Интересно, что он ей наврал? Моряк на пенсии? Офицер в отставке? Совершенно бесцветное создание из породы совдеповских кляч – для такой седенький мужичок и в самом деле становится последним шансом, а если еще зашел разговор про домик у теплого моря… Чувство собственного превосходства было столь щемящим, что лицо расплылось в блаженной улыбке.
Распахнул скрипучую дверцу, приметился снять вешалку с платьем…
Соня свистнула сквозь зубы. Родион одним прыжком оказался рядом с ней, встал за спиной. Она шарахнулась, налетев на него, повернула испуганно-азартное личико:
– Появился… У подъезда торчит, озирается…
Наступила полнейшая неопределенность – кинется он в квартиру или даст деру? Есть ли у него что-то огнестрельное? Что, если казна все же не на квартире?
– Давай… – шепотом распорядился Родион.
Соня, на миг незнакомо осунувшись лицом, достала крохотный газовый баллончик, не больше тюбика с губной помадой, зажала в кулаке, спрятав руку в карман халатика, направилась к двери. Убедившись, что женщина на диване не способна ни освободиться, ни подать голос, Родион бесшумно притворил за Соней дверь, оставив крохотную щелочку, решительно дослал патрон в ствол и прижался к стене, держа пистолет дулом вверх.
Время тянулось мучительно медленно, секунды расплывались, словно капли чернил на тонкой бумаге. Сердце колотилось так, что он впервые в жизни испугался инфаркта. Но вот страха не было, ничуть…
В голове с невероятной скоростью проносились самые случайные и дурацкие мысли: что он был дураком, до сих пор так и не сыграв в казино, что у машины снова барахлит трамблер, что Лика просила купить парочку банок кальмаров…
Наступил критический момент номер два: Соня подвергалась сейчас нешуточному риску, если катала что-то заподозрит, а она лопухнется…
Шаги на лестнице?! Это Сонины каблучки застучали, но слышны и другие звуки…
Короткий, отчаянный вскрик:
– Родик!
Он вылетел на лестницу с пистолетом наготове, побежал вниз, перепрыгивая через три ступеньки. Внизу слышалась возня, ноздри защекотал неприятный запах – вопреки рекламе, импортный газ, сделав свое дело, не рассеивался мгновенно…
Соня, в распахнутом халатике, прижалась к стене, выставив перед собой крошку-баллончик в инстинктивном жесте обороны, а тремя ступеньками ниже, прижав ладони к глазам, скрючившись, шипя от боли, стоял седой. Под ногами у него валялся ножик с узким длинным лезвием, самодельный на вид, но выглядевший грозно, способный войти в живот на ладонь, как игла в масло…
Глаза пощипывало, но можно перетерпеть… С налету Родион, имевший неплохой опыт скоротечных драк, въехал седому левой под вздох. Распорядился:
– Нож подбери!
Сунув пистолет в карман плаща, подхватил безвольно обвисшего мужичка, поволок его наверх, слепо налетая на перила. Сзади стучали Сонины каблучки. Где-то наверху открылась дверь, послышался спокойный разговор мужчины и женщины, кажется, они спускались, но Родион уже головой вперед забросил жертву в крохотную прихожую, посторонился, пропуская Соню – глаза у нее слезились, захлопнул дверь и с изумившей его самого аккуратностью наложил цепочку.
Не теряя времени, поволок седого – недомерок, сука, а тяжеленный! – в единственную комнату, бросил на пол, вырвал у Сони нож и одним взмахом рассек изоленту у самого виска женщины (она, отшатнувшись, зажмурилась в ужасе), присел с рулончиком над пленником – а как вы думали, господа мои, у Робин Гуда есть только пленники, потому что слова «жертва» или «ограбленный» звучат очень уж пошло, не гармонируя с бравыми молодцами из Шервудского леса…
Выпрямился, надежно спутав запястья и лодыжки, но оставив свободным рот. Соня, оттащив его в сторону, горячечно зашептала:
– Все прошло, как по нотам, постоял и побежал наверх, а я спускалась, как будто ни в чем не бывало…
И словно бы захлебнулась, губы у нее прыгали. Родион влепил ей легонькую затрещину – универсальное средство от истерики. Подействовало. Она умолкла, овладела собой, потирая подпухшие глаза.
– Иди в кухню, – остановил ее Родион. – Водой прополощи…
Присел над пленником, потыкал его дулом пистолета в скулу, прикрикнул:
– Кончай дремать!
Тот отчаянно пытался проморгаться, но получалось плохо, слезы текли потоком, лицо дергалось в непроизвольных гримасах. В голову Родиону ударил на миг бодрящий хмель превосходства. Седой не дергался, не бился, лежал спокойно – дважды попробовав крепость пут, отказался от борьбы…
– Короче, ты! – рявкнул Родион. – Где хабар?
– Козел…
Родион, тщательно рассчитав усилие, ударил его по уху ребром ладони. Удовлетворенно оскалился, увидев, как дернулось тело седого от мгновенно прошившей боли, сказал с расстановкой:
– Не хочется мне шарить по вашим вонючим закоулкам. Если скажешь, ничего не сделаю. Будешь молчать – сам найду, а тебе завяжу рот и кишки выпущу, подыхать будет грустно… Черт-те сколько проваляешься с выпущенным ливером, пока сдохнешь…
Удивился, как легко и непринужденно текут слова – полноте, не было ли в роду разбойничков?
– В шкафу, слева… – прокряхтел пленник. – Забирай, скот, только давай по-честному без зверства…
– Не сомневайся, – сказал Родион. – Слово у меня железное. А ты себе еще заработаешь, пальчики я тебе оставляю и глазки тоже… – упиваясь собственными репликами, звуками властного и уверенного голоса, добавил врастяжку: – И не дергайся потом, а то придется вернуться и пасть запечатать…
И замолчал, чтобы не сболтнуть чего-то, позволившего бы пленнику понять, что он имеет дело с дилетантами. Вошла Соня с влажным лицом, повеселевшая.
Пошарив под платьями, Родион вытащил за длинный ремешок довольно объемистую сумку, расстегнул «молнию» с таким ощущением, словно вспарывал человеку горло. Запустил обе руки, поворошил кучу: легкие пакеты, где сквозь мутный целлофан просвечивают деньги, рубли в банковской упаковке, рубли в виде перехваченных резинками толстых стопок, серо-зеленые длинные бумажки заокеанского происхождения, тяжелый полотняный мешочек, набитый чем-то плоским – монеты? – еще один мешочек, на ощупь словно бы наполненный вермишелью, вот только вермишель эта тяжеловата для обычной лапши… Пожалуй, это КАЗНА. Именно так приличные клады и должны выглядеть…
Работая руками, словно снегоуборочная машина, он выгреб на пол кучу перепутанных чулок, какое-то белье, встал, выдернул ящики, вывернул все на пол. Больше ничего ценного не отыскал, лежала, правда, под простынями тоненькая пачка пятитысячных – но Робин Гуд такой мелочью должен брезговать…
Повернулся к Соне, продемонстрировал сумку на вытянутой руке, громко сказал военной хитрости ради:
– Алка, иди скажи Верблюду, чтобы подгонял тачку, да пусть встанет подальше…
Она, улыбаясь во весь рот, приняла у него сумку и вышла. Родион повернулся к лежащим. Женщина плакала неудержимо, слезы лились в три ручья, она ничего не видела и не слышала вокруг. Седой, наоборот, сумел-таки проморгаться, смотрел, словно целился, кривясь лицом в бессильной злобе.
– С-сука, – сказал он с чувством. – Чтоб у тебя мои башли поперек глотки встали…
Родион едва не пнул его под ребра, но вовремя спохватился: обремененный добычей джентльмен удачи может себе позволить некоторое благородство…
– Переживешь, – сказал он беззлобно. – Чай, не киркой в шахте зарабатывал…
Снял в прихожей плащ, фуражку, упаковал их в Сонину сумку и вышел, захлопнул дверь, ничуть не беспокоясь о судьбе связанных пленников: не пацан, волчара битый, рано или поздно ухитрится и освободит руки…
Читать бесплатно другие книги:
