Директива Джэнсона Ладлэм Роберт

Глава одиннадцатая

В таверне у причала было темно и грязно. Половые доски горбились от пива, проливавшегося на них долгие годы; простые деревянные столы и стулья были покрыты шрамами и зарубками, следами небрежности и нередких пьяных драк. Джэнсон медленно шел к длинной оцинкованной стойке, давая глазам привыкнуть к темноте. Слева в дальнем углу какой-то моряк угрюмо пил в одиночестве. Кроме него, в заведении были и другие моряки, но познакомиться с этим будет проще всего. А у Джэнсона не было времени. Ему требовалось как можно скорее покинуть Грецию.

Несколько минут назад он в который раз выполнил начинавший его бесить ритуал: позвонил на личный номер Марте Ланг. Ничего.

«Там даже не знают о том, что их босс погиб», — сказал Аггер.

Тем не менее Джэнсон вспомнил еще об одном человеке, который должен знать все то, что нужно знать, и согласится с ним встретиться. Разумеется, сначала необходимо принять соответствующие меры предосторожности — чтобы обезопасить как самого себя, так и того человека, которого он собирался навестить.

Главный причал Пирея представлял собой большой круглый залив, открывающийся узким проходом в море. Джэнсону порт почему-то напомнил открытый наручник — или наручник, который вот-вот замкнется. Тем не менее нужда вынудила его прийти сюда. Но он не собирался сообщать о своих передвижениях тем, кто мог проявить к нему профессиональный интерес.

В течение последних двух часов Джэнсон перебрал и отверг десятки других способов покинуть страну. Можно не сомневаться, сейчас все окрестности афинского международного аэропорта кишат агентами спецслужб; по всей вероятности, в самое ближайшее время будет устроено наблюдение за аэропортами в Фессалониках и других крупных городах. В любом случае, о том, чтобы путешествовать со своим паспортом, не может быть и речи: поскольку тут замешано американское посольство, слишком высока вероятность того, что все пункты пограничного контроля уже получили соответствующее уведомление. Однако, наведавшись к своему знакомому, занимающемуся подделкой документов, — владельцу магазина канцелярских товаров рядом с Омонией, — Джэнсон обнаружил там агентов наружного наблюдения. Своим посещением он скомпрометировал бы не только себя, но и своего старого знакомого. Этим было обусловлено его отступление сюда, к тем людям, чье ремесло требовало постоянного знакомства со строгими формальностями пересечения границ — и научило их обходить эти формальности.

На Джэнсоне был костюм, что выделяло его среди прочих посетителей таверны «Перигайли», однако развязанный галстук был просто обмотан вокруг расстегнутого воротника, и в целом Джэнсон выглядел подавленным, плывущим по воле волн. Он шагнул вперед, покачиваясь из стороны в сторону. Реши, какую роль исполнять, а затем оденься соответствующим образом.Джэнсон превратился в преуспевающего бизнесмена, попавшего в черную полосу. Если общее впечатление отчаяния не позволит добиться нужных результатов, две минуты в туалете, широко расправленные плечи и уверенная походка позволят полностью изменить этот образ.

Усевшись рядом с одиноким моряком, Джэнсон исподтишка оглядел его. Тот отличался крупным телосложением, мягким и мясистым, свидетельствующим о здоровом аппетите, но нередко скрывающем изрядную физическую силу. Говорит ли он по-английски?

— Проклятая албанская шлюха, — пробормотал вполголоса Джэнсон, но так, чтобы моряк его услышал.

Он знал, что ругательства в адрес национальных меньшинств — в первую очередь цыган и албанцев — в Греции были самым надежным способом завязать разговор, поскольку здесь еще господствовали старинные понятия о чистоте крови.

Моряк, повернувшись к нему, что-то буркнул себе под нос. Однако его налитые кровью глаза смотрели на Джэнсона с подозрением. Что делает человек, одетый таким образом, в этой грязной забегаловке?

— Забрала все, — продолжал Джэнсон. — Обчистила меня до нитки.

Он подал знак, заказывая выпивку.

— Shqiptar[23] шлюха сперла твои деньги?

На лице моряка не было сочувствия — только злорадство. Но для начала и это неплохо.

— Как раз деньги-то у меня остались. Хочешь послушать мой рассказ? — Джэнсон прочел значок на форме моряка: "Контейнерные перевозки «Юнайтед». — Принесите моему другу пива.

— А почему не «Метаксы»? — спросил моряк, испытывая свое везение.

— Это мысль — «Метаксу»! — решительно заявил Джэнсон. — Две двойных!

Что-то во внешности моряка позволило ему заключить, что этому человеку знакомы все причалы и доки Эгейского моря, а также нечистые делишки, которые там обделываются.

Появились два стакана бренди «Метакса», бесцветной разновидности с привкусом аниса. Джэнсон попросил также стакан воды. Неодобрительно поморщившись, бармен поставил перед ним грязный стакан с теплой водой из-под крана. Заведение процветало не за счет того, что наполняло желудки посетителей водой, если не считать ту, которой разбавлялось кое-что покрепче.

Джэнсон начал рассказ о том, как он в ожидании парома заглянул в рюмочную в Зеа-Марина.

— Понимаешь, я только что вышел с совещания, длившегося больше пяти часов. Мы наконец-то заключили сделку, над которой бились несколько месяцев, — понимаешь, вот почему послали именно меня. Здешним ребятам доверять нельзя. Никогда не определишь, на кого они работают.

— А чем занимается ваша компания, если не секрет?

Оглядевшись вокруг, Джэнсон остановил взгляд на глазурованной керамической пепельнице.

— Керамика, — сказал он. — Термостойкие керамические изоляторы для электрических приборов. — Он рассмеялся. — Ты уже пожалел о том, что спросил, да? Что ж, согласен, работа грязная, но кто-то же должен ее выполнять.

— Ну а эта шлюха... — спросил его моряк, залпом осушая стакан, словно в нем было не бренди, а вода.

— Вот я и говорю: я нахожусь в полном стрессе — знаешь такое слово, «стресс»? — а эта девка прямо-таки вешается мне на шею, и я думаю, ну и черт с ней. Понимаешь, я говорю о том, чтобы дать выход, да? Она ведет меня в какую-то задницу, я точно не помню куда, мы спускаемся вниз и...

— И ты, проснувшись, обнаруживаешь, что она тебя обокрала?

— Именно! — Подозвав бармена, Джэнсон заказал еще две «Метаксы». — Должно быть, я полностью отключился, и она вывернула наизнанку все мои карманы. К счастью, пояс с бумажником она не нашла. Полагаю, побоялась переворачивать меня, чтобы не разбудить. Но она забрала мой паспорт, кредитные карточки...

Выставив безымянный палец левой руки, Джэнсон буквально ткнул им в лицо моряку, демонстрируя последнюю степень бесчестья, украденное обручальное кольцо. Он дышал часто и шумно — крупный бизнесмен, переживающий заново случившийся с ним кошмар.

— Но почему ты не обратился в astynomia? Пирейская полиция знает всех портовых шлюх.

Джэнсон закрыл лицо руками.

— Не могу. Очень большой риск. Если я подам заявление в полицию, мне можно начинать искать себе новое место. По той же причине я не смею обратиться в посольство. Моя компания оченьконсервативна. Страшно представить себе, что будет, если начальство узнает о случившемся. Знаю, по мне этого не скажешь, но у меня безупречная репутация. А моя жена — о Господи! — Внезапно его глаза затуманились слезами. — Она ни за что не должна узнать об этом!

— Значит, ты большая шишка, — сказал моряк, окидывая Джэнсона оценивающим взглядом.

— Но еще больший идиот! Очем только я думал? Осушив стакан «Метаксы», он наполнил рот сладковатой жидкостью, затем, взволнованно развернув стул, поднес к губам грязный стакан с водой. Только внимательный наблюдатель смог бы заметить, что, хотя воду никто не доливал, ее уровень продолжал неуклонно подниматься.

— Большая голова не думала, — мудро изрек моряк. — Думала маленькая головка.

— Если бы мне удалось добраться до регионального отделения в Измире, я бы все уладил.

Вздрогнув, моряк отпрянул.

— Так ты турок?

— Я? Турок? Конечно же, нет, — с отвращением сморщил нос Джэнсон. — С чего ты так решил? Это ты турок?

Вместо ответа моряк сплюнул на пол.

По крайней мере, в Пирее давняя вражда по-прежнему тлела.

— Понимаешь, у нас международная компания. Я, раз об этом зашла речь, гражданин Канады, но наши клиенты есть во всех странах мира. Я не могу заявить в полицию, я не могу рисковать, обращаясь в посольство. Это меня уничтожит — вы, греки, знаете толк в маленьких земных радостях и понимаете человеческую натуру, но те, на кого я работаю, совсем другие. Понимаешь, стоит мне только попасть в Измир, и я смогу сделать так, что от этого кошмаране останется даже воспоминаний. Если придется, я доберусь туда вплавь.

С грохотом опустив толстостенный стакан на помятую оцинкованную стойку, он замахал банкнотой в пятьдесят тысяч драхм, подзывая бармена.

Взглянув на купюру, тот покачал головой.

— Ehete mipos pio psila? (Нет ли у вас чего-нибудь помельче?)

Джэнсон посмотрел на зажатую в руке бумажку, приблизительно равную ста американским долларам, мутным пьяным взором.

— Ой, простите, — сказал он, убирая ее и протягивая бармену четыре тысячных банкноты.

Как и предполагал Джэнсон, его ошибка не осталась не замеченной моряком, внезапно проникшимся живым интересом к вопросу о бегстве.

— Вплавь далековато, — мрачно усмехнулся он. — Но, может быть, удастся найти другой способ.

Джэнсон с мольбой посмотрел на него.

— Ты думаешь?

— Специальный транспорт, — сказал моряк. — Не очень удобно. Совсем недешево.

— Поможешь мне добраться до Измира, и я заплачу тебе две с половиной тысячи долларов — американских, не канадских.

Моряк одобрительно посмотрел на него.

— Один я не управлюсь. Придется попросить кое-кого помочь.

— Две с половиной тысячи только тебе, за то, что ты это устроишь. Если будут другие расходы, я их тоже оплачу.

— Жди здесь, — бросил моряк, слегка протрезвев от вспышки жадности. — Мне надо позвонить.

Дожидаясь его возвращения, Джэнсон барабанил пальцами по столу; если его опьянение было деланым, притворяться, изображая возбуждение, ему не требовалось. Через несколько долгих минут моряк вернулся.

— Я говорил со знакомым капитаном. Он сказал, что, если ты пронесешь на борт наркотики, он вышвырнет тебя в Эгейское море без спасательного жилета.

— Помилуй бог, что ты! — возмущенно заявил Джэнсон. — Никаких наркотиков!

— Значит, албанская шлюха украла и их тоже? — криво усмехнулся моряк.

— Что? — с негодованием воскликнул Джэнсон, изображая не понимающего юмора бизнесмена, чье достоинство оказалось задето. — Чтоты сказал?

— Я пошутил, — поспешил успокоить его моряк, испугавшись за свой гонорар. — Просто я обещал капитану предупредить тебя. — Он помолчал. — Это контейнеровоз, из компании «Юнайтед», как и мой. Он выходит в море в четыре утра. Четыре часа спустя уже будет швартоваться у шестого причала в Измире, понял? Ну а что будет в Измире — это уже твое дело. Только никому не говори, как ты туда попал. — Он провел ребром ладони по шее. — Это очень важно. И еще очень важно: ты заплатишь капитану тысячу долларов у причала номер двадцать три. Я буду ждать там, чтобы вас свести.

Кивнув, Джэнсон отсчитал под столом несколько крупных купюр.

— Оставшуюся половину получишь утром. У моряка запрыгали глаза.

— Справедливо. Еще одно: если капитан спросит, сколько ты мне заплатил, не говори про один нолик, хорошо, друг?

— Мошенник, я тебе обязан жизнью, — усмехнулся Джэнсон.

Моряк с наслаждением пощупал пухлую пачку денег.

— Могу я еще чем-нибудь тебе помочь? — улыбнулся он. Рассеянно покачав головой, Джэнсон пощупал безымянный палец.

— Скажу жене, на меня напал грабитель.

— Скажи ей, на тебя напал грабатель-албанец,— посоветовал моряк. — В это она не сможет не поверить.

Позже, уже в аэропорту Измира, Джэнсон не мог не задуматься над любопытной особенностью подобных уловок. К человеку проникаются доверием как раз тогда, когда он показывает себя с самой ненадежной стороны. Жертва своей собственной алчности или сладострастия скорее вызовет сочувствие, чем тот, с кем действительно случилось несчастье. Бесстыдно стоя перед представителем турагентства, принимавшего английских туристов, Джэнсон повторил в несколько видоизмененном виде историю, рассказанную моряку.

— От этих грязных девок надо держаться подальше, — посоветовал ему гид — щуплый тип с жиденькими светлыми волосами. Его ухмылка была не столько насмешливой, сколько злорадной. — Мерзость, мерзость, мерзость.

На груди у него была приколота карточка с его именем. А над ней яркими красками название и девиз дешевого туристического агентства, на которое он работал: «Холидей экспресс» — море удовольствия!"

— Я был пьян в стельку! — возразил Джэнсон, переходя на акцент нижних слоев среднего класса центральных графств Англии. — Проклятые турки! Эта девчонка пообещала показать мне «что-то незабываемое» — я решил, что она имеет в виду танец живота!

— Так я и поверил, — язвительно усмехнулся агент. — А вы прямо-таки сама невинность.

Вынужденный несколько дней подряд развлекать своих подопечных, он теперь, пользуясь возможностью, выплеснул всю накопившуюся желчь на несчастного туриста.

— Но броситьменя здесь! Я понимаю, путевка была дешевой, но все же не до такой степени! Про меня забыли, словно меня и не было!

— Бывает, бывает. Кто-то отстанет, решит погулять. Неужели вы думали, что вся группа не полетит домой из-за одного человека? Это же глупо, вы не находите?

— Ад и преисподняя, конечно, я вел себя как полный идиот! — воскликнул Джэнсон, добавляя в свой голос отчаяния. — Понимаете, думал не головой, а головкой.

— "А есть ли среди вас тот, кто без греха?" — как говорится в Священной книге, — ответил гид, смягчаясь. — Итак, повторите мне свою фамилию.

— Кавеноу. Ричард Кавеноу.

Джэнсону потребовалось просидеть в Интернет-кафе на улице Кибрис-Сехитлери целых двадцать минут, чтобы вытащить эту фамилию из списка турагентства «Холидей экспресс».

— Отлично. С Дики Кавеноу во время путешествия в Турцию происходит грязное приключение, преподающее ему урок чистоты.

Похоже, гид получал бесконечное удовольствие от издевательств над несчастным туристом, оказавшимся в таком положении, что ни о какой жалобе не могло быть и речи.

Джэнсон молча сверкнул глазами.

Мужчина с платиновыми волосами связался с измирским отделением турагентства «Томас Кук» и объяснил, в каком положении очутился его клиент, умолчав о самых интересных моментах. Дважды повторив по буквам фамилию, он еще десять минут оставался на связи, говоря все меньше и слушая все больше.

Наконец, тряхнув головой, он рассмеялся и положил трубку.

— Ха! Мне ответили, что вы два часа назад в составе группы прибыли в аэропорт Стэнстед.

— Матерь божья! — недоуменно вытаращился Джэнсон.

— Бывает, — философски заметил агент, упиваясь своим знанием жизни. — Бывает. В путевке говорится о том, что должна прибыть группа из двадцати человек, никому не хочется ворошить бумаги, поэтому компьютер считает, что все двадцать человек на месте. На регулярных авиалиниях ничего подобного не случится, но на чартерных рейсах все гораздо проще. Ох, только не передавайте начальству мои слова. «Низкие цены и высокий уровень обслуживания», — как мы любим повторять. Если бы компьютер был прав, вы бы сейчас уже сидели в своем магазине оптики в Аксбридже, а не бродили по этому чертову Измиру, гадая, доведется ли вам когда-нибудь вернуться домой к родному очагу. — Он искоса взглянул на Джэнсона. — Она хоть была хороша?

— Кто?

— Ну эта птичка. Хороша?

Джэнсон изобразил полнейший ужас.

— Видите ли, это и есть самое трагическое. Я сразу же отключился и ничего не помню.

Сотрудник турагентства сочувственно потрепал его по плечу.

— Надеюсь, в этот раз я смогу вам помочь, — сказал он. — Но помните, у нас пристойное агентство. Зарубите это себе на том, что у вас за ширинкой. Как говорит моя девчонка, следите за тем, чтобы не выколоть кому-нибудь глаз. — Он громко расхохотался, радуясь своей грубой шутке. — И вы еще торгуе-, те очками,черт побери!

— Мы предпочитаем называть наше заведение «центром зрения», — ледяным голосом ответил Джэнсон, входя в роль гордого владельца магазина. — Вы уверены, что у меня не будет никаких проблем в Стэнстеде?

— Именно это я и пытаюсь вам втолковать, — понизив голос, сказал директор тура. — Никаких проблем. «Холидей экспресс» позаботится обо всем. Вы меня поняли? Мы вам поможем.

Джэнсон с признательностью закивал. Однако он понимал, чем в действительности объясняется это неожиданное проявление альтруизма: нежеланием давать ход заявлению пострадавшего туриста. Хитрость Джэнсона, как и предполагалось, связала турагентство по рукам и ногам: его представители ввели в заблуждение пограничную службу Великобритании, официально сообщив, что некий Ричард Кавеноу, проживающий в Аксбрижде, в доме 43 по Калверт-лейн, прибыл в Соединенное Королевство. Единственный способ избежать тщательной проверки деятельности агентства, сопряженной с возможной потерей лицензии, заключался в том, чтобы посодействовать упомянутому Ричарду Кавеноу действительно прибыть в Соединенное Королевство, причем без ненужной бумажной волокиты, которая могла бы породить неприятные вопросы насчет небрежного ведения дел. Временные документы, которые выписал Джэнсону щуплый директор тура — «Срочная перевозка — сотрудник авиакомпании», — были довольно грубым средством, как правило, предназначавшимся для отправки больных, однако поставленную задачу они должны были выполнить. «Холидей экспресс» замнет это досадное недоразумение, и Дики Кавеноу к ужину уже будет дома.

Протягивая Джэнсону желтовато-оранжевые листки, директор тура фыркнул:

— Сразу же отключились и ничего не помните, да? Так горько, что хочется расплакаться, правда?

Небольшой чартерный самолет доставил их в Стамбул, где после двухчасового ожидания они пересели на большой чартерный лайнер, который должен был перевезти три экскурсионные группы агентства «Холидей экспресс» в аэропорт Стэнстед, расположенный в северном пригороде Лондона. В каждом месте пересадки мнимый Кавеноу размахивал своими желтыми листками, полученными в Измире, и сотрудники турагентства лично сопровождали его на борт самолета. Судя по всему, из центрального управления поступило распоряжение следить за этим остолопом в оба, иначе будет плохо.

Перелет продолжался три часа, и владелец магазина оптики из Аксбриджа, подавленный своим незапланированным приключением, держался замкнуто. Его несчастный вид сразу же обескураживал любые попытки завязать разговор. Те немногие, кто что-то слышал о случившемся, видели перед собой лишь угрюмого бизнесмена, дающего себе зарок оставить свои любовные похождения на Востоке.

Где-то над Европой Джэнсон, закрыв глаза, задремал, а затем даже позволил себе провалиться в сон, хотя он и знал, каких призраков прошлого это разбудит.

Это происходило тридцать лет назад, но это было сейчас. Это происходило в далеких джунглях, но это было здесь. Джэнсон вернулся после стычки у Нок-Ло и, не умывшись и не переодевшись, сразу же направился в палатку к Демаресту. Ему передали, что лейтенант-коммандер хочет немедленно его видеть.

В одежде, покрытой грязью и кровью, Джэнсон стоял перед Демарестом, задумчиво сидевшим за письменным столом. Из небольших колонок звучала средневековая хоровая музыка — чарующая своей простотой неторопливая последовательность звуков.

Наконец Демарест поднял взгляд.

— Ты понял, что там произошло?

— Сэр?

— Если для тебя в этом нет никакогосмысла, значит, это произошло напрасно. Но ты не захочешь жить в такой вселенной. Ты должен найти в случившемся какой-то смысл.

— Сэр, как я вам уже говорил, похоже, чарли нас ждали.

— По-моему, это очевидно, ты не находишь?

— Сэр, вы... вы... нисколько не удивлены.

— Удивлен? Нет. Это была моя гипотеза — предположение, которое я проверял. Но мне нужно было знать наверняка. Нок-Ло, помимо всего прочего, стал своего рода экспериментом. Планируя операции вместе с представителем армии Южного Вьетнама, какие последствия можно ожидать? По каким каналам информация попадает к повстанцам? Есть только один способ проверить догадку. И вот теперь мы кое-что выяснили. Перед нами враг, настроенный уничтожить нас, стереть с лица земли — настроенный сердцем, душой и телом. Ну а что на нашей стороне? Кучка попавших сюда неизвестно какими путями бюрократов, считающих, что они по-прежнему работают в Управлении ресурсами бассейна Теннесси[24]. Несколько часов назад, сынок, ты едва не расстался с жизнью. Чем был для тебя Нок-Ло, поражением или победой? Так сразу и не ответишь, правда?

— Сэр, на победу это совсем не похоже.

— Как я уже сказал, Хардэвей погиб потому, что был слабым. Ты выжил, как я и был уверен, потому что ты сильный. Сильный, каким был твой отец — если не ошибаюсь, он был во второй волне при высадке на Красный берег. Сильный, каким был твой дядя, скрывавшийся в лесах и оврагах Сумавы и убивавший офицеров вермахта из старого охотничьего ружья. Никто не сравнится с ними в безжалостности — с этими партизанами Восточной Европы. У меня у самого был такой дядя. Война показывает нам, кто мы такие, Пол. Надеюсь, сегодня ты узнал кое-что о себе. Кое-что такое, что я увидел в тебе еще в лагере Литтл-Крик.

Лейтенант-коммандер Алан Демарест протянул руку к затрепанной книге, лежавшей на столе.

— Ты давно перечитывал Эмерсона?[25] Хочу прочесть тебе один отрывок.

Он начал читать вслух:

— "Великий человек всегда хочет стать маленьким. Почивая на мягких подушках благоприятного положения, он засыпает. Но когда его толкают, мучают, бьют, у него есть шанс чему-то научиться: он должен шевелить мозгами, чтобы выжить; он набирается опыта; узнаёт о своем незнании; исцеляется от безумства тщеславия". По-моему, в старине Ральфе Уолдо что-то есть.

— Я с вами согласен, сэр.

— Поле боя — это также испытательный полигон. Это место, где человек погибает или рождается заново. И не отмахивайся от этих слов как от простого образного выражения. Ты никогда не говорил со своей матерью, каково ей было рожать тебя? Женщины постигают эту истину — для них их жизнь, жизнь их родителей, родителей родителей, жизнь всех людей на планете за десятки тысяч лет сосредоточивается в одном мокром, пищащем, трепещущем комке. В родах нет ничего красивого. Девятимесячный переход от наслаждения к боли. Человек рождается в море околоплодных вод, разорвавшихся тканей, кала, мочи, крови; и ребенок — это ты. Мгновение невыносимых мук. Да, роды — страшная штука, потому что именно боль — это то, что составляет их смысл. И вот я смотрю на тебя, заляпанного вонючими внутренностями другого солдата, гляжу тебе в глаза и вижу человека, родившегося заново.

Потрясенный Джэнсон молча смотрел на него, проникнутый ужасом и завороженный.

Демарест встал из-за стола, не отрывая взгляда. Подойдя к Джэнсону, он положил руку ему на плечо.

— Ради чего вся эта война? У умников с дипломами «Лиги плюща»[26] из Государственного департамента есть толстые папки, в которых, по их разумению, содержится ответ на этот вопрос. На самом деле там один белый шум, бессмысленные рассуждения. То же самое можно сказать про все вооруженные конфликты. Это испытательные полигоны перед настоящим сражением. За последние четыре часа ты познал больше энергии и истощения, больше мук и радостей — больше чистого адреналина, чем большинству людей доводится отведать за всю жизнь. Ты живее тех зомби в уютных квартирах, уверяющих самих себя, как рады они тому, что, в отличие от тебя, находятся в полной безопасности. Этопотерянные души. Всю свою жизнь они охотятся за более дешевой упаковкой котлет или пачкой стирального порошка и ломают голову, попробовать ли починить подтекающий кран самому или дождаться водопроводчика. Они мертвы внутри, но не догадываются об этом. — Глаза Демареста зажглись ярким огнем. — Что такое война? Это такая простая штука, когда ты убиваешь тех, кто хочет убить тебя. Что сейчас произошло? Победа, поражение? Ни то ни другое, сынок. А произошло вот что. Ты едва не умер, но усвоил, что такое жить.

Глава двенадцатая

Тяжелая белая машина, груженная полуобработанной древесиной, свернула с оживленного шоссе М-11 на Куинз-роуд, ведущую в Кембридж. Она подъехала к ряду стоящих у обочины грузовиков со строительными материалами. То же самое можно сказать про все большие и дряхлеющие университеты: постоянно приходится что-то ремонтировать и перестраивать.

Водитель свернул на обочину. Мужчина, сердечно поблагодарив его за то, что он его подвез, спрыгнул на гравий. Однако вместо того, чтобы отправиться на стройку, мужчина, одетый в серо-коричневую рабочую спецовку, нырнул в одну из бытовок с лозунгом строительной компании из Западного Йоркшира на голубой пластмассовой двери: «Путь вперед через строительство». Вышел он уже одетым в дорогой костюм из серого «в елочку» твида. Это была, в определенном смысле, спецодежда другого рода, делавшая мужчину незаметным на «задворках», широкой полосе зелени, проходящей мимо старейших колледжей Кембриджа: Королевского, Клэр, Тринити-Холл и, наконец, его цели — Тринити-Колледжа. Всего, около часа прошло с тех пор, как Пол Джэнсон прилетел в аэропорт Стэнстед, оставшийся в его памяти смутным пятном, из стекла и стальных арок потолка.

За последние двадцать четыре часа Джэнсону пришлось столько лгать, изображая так много различных акцентов, что сейчас у него голова раскалывалась. Но скоро он встретится с тем, кто рассеет весь туман. С тем, с кем можно будет спокойно переговорить наедине, с единственным человеком, способным разобраться в трагедии. В Тринити-Колледже его ждет спасательный круг: декан колледжа, замечательный человек по имени Энгус Филдинг.

По приглашению профессора Маршалла Джэнсон учился под его руководством в начале семидесятых, и утонченный молодой аспирант с веселым взглядом помогал ему постигать основы истории экономики. Живой ум Филдинга пленил Джэнсона, при этом и ученый искренне заинтересовался Джэнсоном. Джэнсону была ненавистна мысль о том, что сейчас, по прошествии стольких лет, ему придется вовлечь Филдинга в сопряженное с опасностями расследование, но другого выхода у него не было. Его бывший наставник, специалист по проблемам мировой финансовой системы, в свое время входил в мозговой центр, созванный Петером Новаком для управления Фондом Свободы. А теперь, насколько было известно Джэнсону, Филдинг стал руководителем Тринити-Колледжа в Кембридже.

Пройдя по мосту Тринити, Джэнсон оказался на «задворках», и его захлестнули воспоминания — воспоминания о другом времени, о том времени, когда он учился, поправлял здоровье и отдыхал. Все вокруг воскрешало у него в памяти золотой период его жизни. Зеленые лужайки, здания в готическом стиле, даже маленькие плоскодонные лодки, скользившие по реке Кем под каменными арками мостов и живыми занавесками из ветвей плакучих ив, подчиняясь умелым движениям стоящих на корме лодочников с длинными шестами. Когда Джэнсон приблизился к Тринити-Колледжу, колокольный звон воспоминаний стал еще громче. Вот выходит фасадом на «задворки» обеденная зала, построенная в начале XVII века, а рядом величественная библиотека с воздушными арками и сводами. Тринити-Колледж, величественный и огромный, доминировал в Кембридже, однако непосвященному взгляду открывалась лишь небольшая часть его владений. В действительности колледж был вторым по значимости землевладельцем Великобритании, уступая только королеве.

Пройдя мимо библиотеки, Джэнсон свернул на вымощенную гравием дорожку, ведущую к домику декана. Он позвонил в дверь, и служанка приоткрыла окно.

— Ты к хозяину, милок?

— Да.

— Не рановато ли? Ну да ничего, дорогуша. Обойди дом, я впущу тебя с черного входа.

Очевидно, она приняла Джэнсона за кого-то другого, кому была назначена встреча на этот час.

Никакими мерами безопасности здесь и не пахло. Служанка даже не спросила его имени. Кембридж мало изменился по сравнению с тем, каким он был, когда Джэнсон учился здесь в семидесятых.

Войдя в дом, Джэнсон прошел к широкой лестнице, застеленной красной ковровой дорожкой, ведущей мимо галереи портретов светил Тринити-Колледжа минувших веков: бородатый Джордж Тревильян, гладко выбритый Уильям Уэвел, Кристофер Вордсворт в опушенной горностаем мантии. Наверху, слева от лестницы, находилась гостиная, застеленная розовым ковром. Обшитые досками стены были выкрашены белой краской, чтобы не отвлекать взгляд от развешанных на них портретов. За этой комнатой находилась другая, гораздо просторнее, с потемневшими деревянными полами, устланными восточными коврами. Джэнсона встретил прижизненный портрет в рост королевы Елизаветы I. Художник тщательно вырисовал мельчайшие детали ее платья, безжалостно изобразив помятое лицо. Соседнюю стену украшал надменный сэр Исаак Ньютон в коричневом парике. На них двоих смело смотрел усмехающийся четырнадцатилетний лорд Глостер. По большому счету, здесь находилось самое внушительное собрание портретов такого рода за пределами Национальной картинной галереи. Это была пышная процессия своеобразной элиты, политиков и ученых, творивших историю страны, имевших право претендовать на свое отношение как к ее достижениям, так и к неудачам. Эти одухотворенные лица принадлежали минувшим столетиям, однако портрет Петера Новака пришелся бы здесь к месту. Подобно всем великим вождям, он повиновался глубокому и глубоко моральному пониманию свой миссии в жизни.

Джэнсон с интересом разглядывал лица давно покинувших этот мир королей и канцлеров. Внезапно его вывело из раздумья негромкое покашливание.

— Боже мой, это ты! — протрубил Энгус Филдинг своим пронзительным, гудящим голосом. — Прости меня — я смотрел на тебя, разглядывающего портреты, и гадал, возможно ли это. Что-то в осанке, плечах. Дорогой мой мальчик, сколько же времени прошло! Но, если честно, это самый приятныйсюрприз, какой только мог быть. Джилли сказала, пришел мой десятичасовой гость, и я уже готовился к разговору с не самым одаренным нашим студентом об Адаме Смите и Кондорсе[27]. Цитируя леди Аскит: «У него светлый ум до тех пор, пока он не начинает думать». Подумать только, от чего ты меня избавил!

Пробивающийся сквозь облака солнечный свет нарисовал вокруг головы бывшего наставника Джэнсона сияющий нимб. Лицо Филдинга за прошедшие годы покрылось морщинами, волосы поседели и стали более редкими, по сравнению с тем, что запомнилось Джэнсону; но он по-прежнему оставался подтянутым и стройным, а его бледно-голубые глаза сохранили ясность взгляда человека, задумавшего какую-то веселую проделку — какую-то грандиозную проделку, — в которую, возможно, он посвятит и вас. Филдинг, которому сейчас было уже далеко за шестьдесят, не отличался солидными размерами, но внутренняя сила придавала ему впечатление солидности.

— Пойдем, дорогой мой мальчик, — предложил ученый. Он провел Джэнсона через небольшую приемную, мимо женщины средних лет с пышными формами, работавшей у него секретаршей, в просторный кабинет, выходящий большим окном на Большой внутренний двор. Простые белые полки на стенах были заставлены книгами, журналами и корректурами статей Филдинга, насмешливо провозглашающими своими названиями: «Угрожает ли что-нибудь мировой финансовой системе? Макроэкономический взгляд», «Подход к ликвидности иностранной валюты центральными банками: до полной прозрачности далеко», «Новый подход к оценке риска объединенного рынка», «Структурные аспекты рыночной ликвидности и их последствия для финансовой стабильности». На журнальном столике лежал выгоревший на солнце номер «Дальневосточного экономического обозрения»; на обложке фотография Петера Новака и подпись: «КОНВЕРТАЦИЯ ДОЛЛАРОВ В ПЕРЕМЕНЫ».

— Прости за беспорядок, — извинился ученый, убирая бумаги с черного виндзорского кресла у письменного стола. — Знаешь, в каком-то смысле я даже рад, что ты не предупредил заранее о своем появлении, потому что в этом случае я, наверное, попытался бы навести лоск, как говорят у вас в Америке, и нам обоим было бы неприятно. Все говорят, что я должен выгнать свою кухарку, но бедняжка работает здесь чуть ли не со времен Реставрации, и у меня все никак не хватает духу — или, быть может, желудка. По всеобщему убеждению, ее овощные закуски просто ядовиты. Я пытаюсь объяснить, что она eminence grise[28], а мои коллеги возражают, что она не тайная а сальная[29]. В целом удобства представляют собой довольно любопытное сочетание богатства и аскетизма, если не убогости, и требуется определенное время, чтобы к ним привыкнуть. Надеюсь, ты помнишь это по своему пребыванию в этих стенах, но так, как человек помнит свои детские игры, казавшиеся тогда такими занимательными, но чей смысл теперь ему не совсем понятен. — Он потрепал Джэнсона по руке. — Но теперь, дорогой мой мальчик, ты стал совсем взрослым.

Слова, льющиеся бурным потоком и образующие водовороты и омуты, часто моргающие, искрящиеся весельем глаза — это был все тот же Энгус Филдинг, попеременно мудрый и насмешливый. Его глаза видели гораздо больше, чем выдавали, а глубокомысленная говорливость являлась прекрасным средством отвлечь внимание собеседника и скрыть собственные мысли. Питомец того самого учебного заведения, которое породило таких гигантов, как Маршалл, Кейнс, лорд Каддор и Сен, Энгус Филдинг занимался не только проблемами мировой финансовой системы. Он также был членом клуба «По вторникам», группы ученых и аналитиков, поддерживающих тесные связи с английской разведкой. В молодости Филдинг состоял внештатным советником службы МИ-6 и помогал определить уязвимые места в экономике Восточного блока.

— Энгус... — мягким, затуманенным голосом начал Джэнсон.

— Бутылку кларета! — воскликнул декан. — Знаю, для этого еще рановато, но мы как-нибудь переживем. Выгляни в окно, и ты увидишь Большой внутренний двор. Но, если ты помнишь, прямо под ним находится обширный винный погреб. Он проходит под всем двором и простирается дальше под садом, принадлежащим колледжу. Настоящие катакомбыкларета. Жидкий Форт-Нокс[30]. Погреб охраняет университетский эконом с огромной связкой ключей, и он единственный, кто может впустить в подземелье. У нас есть специальный комитет по винам, но его раздирают противоборствующие фракции — хуже, чем в бывшей Югославии; примирение нам даже не снится. — Он окликнул свою секретаршу: — Нельзя ли принести бутылку «Линч Бейджес» урожая восемьдесят второго года? По-моему, с прошлого раза осталась одна непочатая бутылка.

— Энгус, — снова начал Джэнсон, — я пришел к тебе, чтобы поговорить о Петере Новаке.

Филдинг внезапно насторожился.

— Ты принес от него известия?

— О нем.

Филдинг помолчал.

— Я внезапно почувствовал сквозняк, — сказал он. — И очень леденящий.

Он подергал себя за мочку уха.

— Не знаю, какие известия дошли до тебя, — осторожно произнес Джэнсон.

— Ничего не понимаю...

— Энгус, — сказал Джэнсон, — его нет в живых.

Декан Тринити-Колледжа, побледнев, долго молча смотрел на Джэнсона. Затем он опустился в деревянное кресло со спинкой в виде арфы, бессильно свалился, словно из него вышел весь воздух.

— В прошлом уже не раз возникали ложные слухи о его кончине, — глухо пробормотал ученый.

Джэнсон сел рядом с ним.

— Он погиб у меня на глазах.

Энгус Филдинг, обмякнув, откинулся назад, внезапно превратившись в старика.

— Это невозможно, — прошептал он, — Этого не может быть.

— Он погиб у меня на глазах, — повторил Джэнсон.

Он рассказал Филдингу о том, что произошло на Ануре. Его дыхание стало частым, когда он дошел до неутихшей боли взрыва в воздухе. Энгус безмолвно слушал его, полуприкрыв глаза, время от времени кивая, словно выслушивая ответ студента.

Когда-то Джэнсон был одним из таких студентов. Правда, не из той обычной розовощекой разновидности, что, закинув за спину ранцы с обтрепанными учебниками и подтекающими шариковыми ручками, катаются на велосипедах по Кингз-Перейд. Джэнсон впервые появился в Тринити, в числе других, приглашенных профессором Маршаллом, разбитый и измученный, отощавший и осунувшийся, все еще не исцеливший изуродованное тело и опустошенный дух после полутора-годового пребывания в аду лагеря для военнопленных и предшествовавших этому зверств. На дворе стоял 1974 год, и. Джэнсон постарался подхватить с того места, где остановился, продолжить изучение истории экономики, начатое в университете штата Мичиган в Энн-Арборе. Коммандос из «Морских львов» учился заново быть студентом. Сначала он очень боялся, что не сможет приспособиться. Однако разве военная подготовка не научила его адаптироваться в любом окружении? На смену шифровальным таблицам и топографическим картам пришли исторические трактаты и экономические формулы, но Джэнсон атаковал их с той же упрямой решительностью и с той же настойчивостью.

Дома у Филдинга в Невилл-корт Джэнсон читал свои рефераты, а ученый, казалось, дремал под звуки его голоса. Однако, когда приходило время, Филдинг открывал глаза, моргал и начинал громить один за другим все слабые места в его работе. Как-то раз Джэнсон рассказывал о последствиях для мелких фермеров политики объединения Германии, проводимой Бисмарком. Филдинг, казалось, очнулся от сна, только когда он закончил, и тут на Джэнсона градом стрел полетели вопросы. Какая разница между экспансионизмом и региональной консолидацией? Каковы были долгосрочные последствия аннексии княжества Шлезвиг-Гольштейн, произошедшей за несколько лет до этого? Ну а насчет тех цифр, которые он использовал в качестве исходных данных своих аргументов, о девальвации немецкой марки в период с 1873 по 1877 год, — они ведь взяты из работы Ходжемана,не так ли, молодой человек? А напрасно: старик Ходжеман тут здорово напутал — что вы хотите, он же из Оксфорда!Дорогой мой мальчик, мне очень жаль, но я вынужден попросить вас переделать заново всю работу. Прежде чем возводить здание, убедитесь в прочности фундамента.

Филдинг обладал острым как бритва умом; его манеры были изысканными, невозмутимыми, можно сказать, даже легкомысленными. Он частенько цитировал слова Шекспира про «улыбающегося с ножом», и, хотя он не был лицемером, эти слова как нельзя лучше характеризовали его стиль преподавания. То, что Джэнсона направили именно к Филдингу, как весело признался ученый через несколько месяцев после начала занятий, не было случайностью. У Филдинга имелись друзья в Вашингтоне, на которых произвели впечатление высокие отзывы о молодом Джэнсоне, показавшем себя с самой хорошей стороны; они попросили Филдинга присматривать за ним. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, Джэнсон не мог с уверенностью сказать, завербовал ли Филдинг его напрямую в Отдел консульских операций, или же ученый просто подтолкнул его в нужном направлении, предоставив самому принимать окончательное решение. Джэнсон помнил долгие беседы о «справедливой войне», о взаимоотношениях реализма и идеализма в насилии, санкционированном государством. Быть может, заставляя Джэнсона составить свое мнение относительно самого широкого спектра предметов, Филдинг просто развивал аналитические способности своего ученика? Или же он незаметно корректировалвзгляды Джэнсона, заставляя сломленного войной молодого человека снова посвятить свою жизнь служению родине?

Филдинг промокнул глаза носовым платком, но в них по-прежнему блестели слезы.

— Это был великий человек, Пол. Возможно, сейчас уже немодно использовать подобные выражения, но другого такого человека я не знал. Господи, такой ум, прозорливость, сострадание — Петеру Новаку не было равных. Я всегда считал, что Всевышний ниспослал мне благословение, познакомив с ним. Я считал, наш век — новый век благословенен тем, что Петер Новак живет в нем! — Он на мгновение закрыл лицо руками. — Ну вот, я становлюсь старым дураком, лепечу какую-то чушь. О, Пол, я не из тех, кто поклоняется героям. Но Петер Новак — он словно находился на более высокой ступени эволюционного развития, чем остальные люди. В то время как мы, простые смертные, были поглощены тем, что убивали друг друга, он будто принадлежал к какой-то высшей расе, научившейся наконец примирять мозг и сердце, ум и доброту. Петер Новак не просто великолепно оперировал с огромными числами — он понимал людей, и люди были ему дороги. На мой взгляд, то же самое шестое чувство, которое помогало ему предугадать, в какую сторону двинется валютный рынок, — предсказывать приливы и отливы человеческой алчности, — также позволяло ему видеть, вмешательство в какие именно сферы общественной жизни способствует процветанию нашей планеты. Но если задаться вопросом, почему Новак брался за проблемы, от которых все остальные отказывались как от безнадежных, придется забыть о здравом смысле. Великие умы — большая редкость, но великие сердца встречаются еще реже. А в данном случае все дело было именно в сердце, филантропия в своем первозданном смысле — особая любовь. Негромко шмыгнув носом, Филдинг отчаянно заморгал, пытаясь не выказывать свои чувства.

— Я был перед ним в неоплатном долгу, — проронил Джэнсон, вспоминая пыль Бааклины.

— Как и весь мир, — поправил его Филдинг. — Вот почему я сказал, что этого не может быть. Я имел в виду не событие, а его последствия. Петер Новак не должен был умереть. От него слишком многое зависит. Слишком много осторожных попыток обрести мир и стабильность, направляемых им, поддерживаемых им, вдохновляемых им. Если он погибнет, с ним погибнут многие, жертвы бессмысленных страданий и жестокости — курды, палестинцы, цыгане, отверженные всего мира. Христиане в Судане, мусульмане на Филиппинах, индейцы в Гондурасе, хуту в Руанде, айны в Японии. Сепаратисты в Сенегале... Но к чему даже начинать этот скорбный список damnes de la terre?[31] Произойдет много ужасного. Много, очень много ужасного. Ониодержат верх.

Филдинг как-то постарел, весь сжался. Жизненные силы его покинули.

— Возможно, игру можно свести к ничьей, — тихо заметил Джэнсон.

Лицо ученого исказилось в отчаянии.