Окраина Литтл Бентли
Деанна покачала головой:
– Вот тут и начинаешь по достоинству ценить прелести большого города. Там, если у тебя проблема, ты просто идешь в другое место. Выбираешь, например, другую библиотеку…
– Или обсуждаешь эту проблему с вышестоящим начальником, – добавила Джулия.
– Вот именно. А здесь ты от этого человека никуда не денешься. Тебе так или иначе придется иметь с ним дело. Вся проблема именно в этом.
– Как я понимаю, в Макгуэйне достаточно много сторонников… народного ополчения, готовых бороться за лучший мир, – сказала Джулия.
– Ты абсолютно права, – согласилась с ней Деанна.
– А почему, как ты думаешь?
– Да как тебе сказать, – пожала плечами женщина. – Мне кажется, что все эти люди в первую очередь недовольны своей жизнью, несчастливы в семье, не любят свою работу или что-нибудь в этом роде. Поэтому им нужен объект для ненависти. Почему-то когда они кого-то ненавидят, то чувствуют себя гораздо лучше. А так как Советский Союз перестал существовать, то реальных врагов у них не осталось. Я имею в виду организованных врагов. Им некого винить во всех этих вымышленных заговорах.
– И поэтому они начинают ненавидеть свое правительство?
– Скорее всего. Я имею в виду, что раньше эти люди были настолько проамерикански настроены – вспомни восьмидесятые годы, – что готовы были бомбить и Ливию, и Ирак, и Иран, и Россию. А теперь они готовы бомбить клиники, в которых делают аборты, и правительственные учреждения.
– А может быть, они просто любят бомбить не важно что, – улыбнулась Джулия.
– И такое возможно. Но я подозреваю, что, если мы все займемся своими собственными делами и перестанем беспокоиться о том, что делают все остальные, наша жизнь станет намного лучше. Счастливые люди не протестуют и не играют в «ополченцев» по уик-эндам. Все эти люди – лузеры, и если бы они вдруг прекратили вмешиваться в чужую жизнь и диктовать другим людям, что те должны делать, то всем нам от этого только полегчало бы.
– Согласна, – кивнула Джулия и, осмотрев сад, вздохнула: – Меня пугает не столько цинизм и навязчивые идеи этих людей, сколько их непроходимая глупость. Не верите правительству? Хорошо. Но вы же не верите вообще никому! Только группе таких же психов, как вы сами. Почему-то их не убеждают подготовленные и сотни раз проверенные статьи в газетах. А вот бред, который какой-нибудь лунатик помещает в Интернете, они воспринимают как слово божие… Какой-нибудь обозленный сторож в Кентукки возвращается с работы домой, съедает свой гамбургер и начинает барабанить по клавиатуре компьютера, – и они верят ему больше, чем профессиональным журналистам, которые работают на вполне законные новостные агентства. Это просто сумасшествие какое-то.
– Вот за что ты мне нравишься, – рассмеялась Деанна.
– Знаешь, Грегори хотел вернуться в Макгуэйн, потому что считал, что детей лучше растить здесь. В Южной Калифорнии полно наркотиков, организованной преступности и всего такого прочего, вот почему это совсем не идеальное место для Адама и Тео. Он хотел вернуться, потому что думал, что атмосфера маленького городка подойдет им больше. И я тоже так думала. Сначала.
– А теперь?
– А теперь я не знаю.
Деанна улыбнулась.
– И что в этом смешного?
– Ничего…
– И все-таки?
– Мне просто странно думать о Грегори Томасове как о чьем-то папе, как о мужчине средних лет, который волнуется о воспитании своих детей. Для меня он все еще несносный подросток, пытающийся заглянуть в раздевалку к девочкам.
– Грегори?
– Он и парочка его приятелей. Их тогда поймал тренер и предложил выбирать – или исключение, или членство в команде по легкой атлетике. В те времена в средней школе Макгуэйна не хватало мальчиков, чтобы вообще организовать эту команду. Так что вступление в нее Грегори, Тони и Майка давало им необходимое количество участников.
– Расскажи мне, каким Грегори был в те времена, – смеясь, попросила Джулия. – Я не могу представить себе, как он подглядывает за девочками.
– Поверь мне, это был не единственный его подвиг. Многие из этих мальчиков-молокан были настоящими хулиганами. Не знаю, может быть, они таким образом протестовали против своей религии, но в школе они были просто ужасны.
– В Лос-Анджелесе было то же самое… – заметила Джулия. – А ведь я с некоторыми из них даже встречалась.
– Тогда ты знаешь, что я имею в виду. И Грегори был как раз из таких. Хотя он был умнее, чем большинство одноклассников. Более… не знаю, как это сказать… более современным, что ли… Но за пределами класса это был полный ужас. – Деанна задумалась. – Хотя он здорово изменился после смерти отца. Правда, они с матерью после этого довольно быстро перебрались в Калифорнию, но вести себя он стал совсем по-другому. Было такое впечатление, что он мгновенно повзрослел. Стал спокойным, серьезным и растерял все свое чувство юмора. – Она посмотрела Джулии в глаза: – Ты знаешь, а я сейчас поняла, что вполне могу представить себе его как мужчину средних лет. Я просто почти совсем позабыла того Грегори.
– Всякий раз, когда я спрашиваю его мать, каким он был ребенком, она начинает рассказывать мне, какой это был послушный мальчик.
Деанна рассмеялась.
– Я всегда подозревала, что она пытается его обелить.
– Или не знает всей правды. – Деанна наклонилась вперед: – Вот послушай…
– Сегодня я говорила с Деанной.
Грегори поправил подушку и раскрыл «Тайм».
– Неужели?
– О тебе.
– Уверен, что у нее есть что рассказать, – рассмеялся он.
– И она мне все рассказала. – Джулия заставила его опустить журнал. – Ты что, действительно бросал красную краску в бассейн, а потом сваливал все на девочек с критическими днями?
– Краску я не бросал.
– Но ты там был.
– Требую пятой поправки[49].
– И ты говорил физкультурнику, что все это из-за женских дел?
– Ага, – ухмыльнулся Грегори. – Вроде бы говорил.
– Ты был настоящим засранцем. – Джулия ударила мужа по плечу.
– Вполне возможно, – признался он сквозь смех.
– Вот тебе! – воскликнула она. – Вот тебе!
Джулия стала его щекотать, и ему пришлось отбросить журнал, чтобы защищаться. Ей удалось добраться до его подмышек прежде, чем Грегори смог ухватить ее за обе руки.
Вырываясь, она быстро поцеловала его и спросила:
– А какой была Деанна?
– Чванливой сучкой, – пожал плечами Грегори.
Джулия мгновенно прекратила возню. Из того, что ей рассказала Деанна, она поняла, что в детстве они с Грегори не очень ладили между собой. Но в том, что она говорила, не было и тени злобы и возмущения тем, что происходило так давно. Прошлое осталось в прошлом, и сейчас Деанна относилась к нему как к источнику добродушных и смешных историй из их детства.
В ее голосе она не услышала такой мелочности и злобы, которая сейчас прозвучала в голосе Грегори.
– Что ты сказал? – переспросила Джулия, высвобождая руки.
– Я сказал, что она была чванливой сучкой.
– Именно это мне и послышалось.
– Но она действительно была такой.
– А теперь она не такая.
– Может быть, – заметил он, – а может быть, ты ошибаешься.
– Я тебе не верю, – сказала Джулия, отодвигаясь.
– Я знаю, что вы друзья, и рад, что ты встретила родственную душу, но это совсем не значит, что я должен любить всех твоих друзей.
Он протянул к ней руку, но Джулия оттолкнула ее. Настроение было испорчено, и, хотя ей и хотелось заняться сегодня любовью, она отвергла все его приставания и отвернулась, натянув на себя одеяло.
Грегори взял «Тайм» и возобновил чтение.
IV
Джесси Толфизер[50] бросил пустую банку «Маунтин Дью»[51] на землю и носком ботинка отбросил ее к куче таких же, которая высилась возле печи для обжига. Затем медленно двинулся по скульптурной мастерской.
Бизнес был полный отстой.
Если он не изменится к лучшему и желательно побыстрее, Джесси придется объявить себя банкротом. Он очень хотел выбраться, но, оценив ситуацию со всех сторон, так и не увидел достойного выхода. Продать этот бизнес невозможно, тут и к гадалке не ходи. Ни у кого в резервации нет наличных денег. Черт, денег нет вообще ни у кого из жителей Макгуэйна. Большинство остальных владельцев магазинов или других бизнесов едва держались на плаву. Так что, если ему не удастся уговорить этого молоканина, который выиграл в лотерею, или купить мастерскую, или стать его партнером – а шансы на это были очень слабыми, – он пойдет ко дну.
Вся ирония заключалась в том, что Джесси никогда не нужна была эта мастерская. Дело это начал его отец, и унаследовать ему должен был его старший, Билл. Но этот сукин сын сбежал из города с несовершеннолетней дочкой Хэнка Уилсона, и Джесси по определению стал владельцем скульптурной мастерской.
Во времена его отца дела шли совсем неплохо. Семья жила достойной и комфортабельной жизнью. Но времена изменились, и теперь статуи были никому не нужны. Нынче никто не ставил памятников на могилах, и даже фигуры для украшения подъездных аллей и лужаек не пользовались спросом. Иногда удавалось продать какую-нибудь мелочь: фонтанчик, или бассейн для птичек, или небольших бетонных уток или перепелок, которых старушки любили ставить в саду, но в последние годы Джесси едва сводил концы с концами, и, если только не произойдет чуда, все шло к тому, что ему скоро придется закрыть лавочку.
Джесси вздохнул. Если б в Макгуэйне было казино, у него не было бы никаких проблем. Он уже много лет хотел, чтобы их племя занялось игорным бизнесом. На севере навахо[52] проигнорировали эту идею, а множество других племен на Юго-Западе богатеют на доходах от казино. А в их округе Рио-Верде казино так и не появились. Это была девственная территория, а так как их резервация была единственной в этой части штата, то у них была бы виртуальная монополия.
Идея была прекрасная, но, к сожалению, ею так никто и не заинтересовался.
Хотя казино на территории резерваций были практически везде очень успешными, Джесси удивляла та ненависть, которую они вызывали у политиков и средств массовой информации. Даже так называемые активисты, которые вечно собирали деньги на врачей и социальных работников для работы в резервациях, не принимали идею казино.
Джесси знал: все ждут от индейцев, что те будут вести себя достойно и благородно, потому что теперь они считались «коренным населением Америки», как называли их белые. Это значило, что теперь их основной задачей было жить в вигвамах и глинобитных хижинах и живописно выглядеть перед туристами, приезжающими полюбоваться на них на собственных «БМВ». И они не имели права мечтать или думать о чем-то более современном. Они не должны управлять казино, а должны сидеть в грязи в национальных одеждах и камнем лущить кукурузные початки. Они должны соответствовать образу, созданному средствами массовой информации, и сливаться с природой или что-то в этом роде. А уж если они хотят заняться коммерцией, то в этом случае должны раскладывать свои безделушки для продажи на одеялах вдоль дороги.
Эта сторона культурной жизни современной Америки вызывала у Джесси рвоту. Все ради внешнего впечатления. Можно было спокойно строить дороги на священных землях, но упаси тебя бог бросить обертку от гамбургера на тротуар. Черт… По нему, так уж лучше гора мусора в пустыне, чем новый жилой район там же! Неужели люди искренне верят, что пустая бутылка из-под пива, оставленная на земле туристом, нанесет природе больший урон, чем все эти новые разделы земель?
Больше всего его беспокоит эта зацикленность на аккуратности, чистоте и фальшивой антисептичности. Природа по определению не может быть чистой. Она не может быть аккуратной. Дикая природа – это не пригородная лужайка, которая аккуратно убрана и на которой все стоит в соответствии с заранее определенным порядком. Если бы все эти добрые люди действительно волновались за природу, то они давно бросили бы свои тщетные попытки причесать ее и занялись бы по-настоящему важными делами.
Самого его природа мало интересовала. А вот казино – совсем другое дело…
Джесси представил себе, как он, одетый в костюм с галстуком, идет по прохладному лобби и здоровается на ходу с крупными игроками. Вокруг стоят игральные автоматы, пол от стены до стены затянут ковром, и звучит негромкая музыка. Это новый мир, отличный от нынешнего; мир, в котором он с удовольствием бы оказался…
А на сегодня его мир здесь.
Джесси осмотрел двор, останавливая взгляд на отдельных скульптурах. Крылатая Победа Ника, зажатая между двумя бюстами неизвестных римлян, смотрела на него с небольшого пригорка слева от печи для обжига. Троица микеланджеловских Давидов игриво посматривала на двух Венер Милосских… Индеец медленно пошел по двору. Вытянув руки, он проводил пальцами по полированной поверхности скульптур, мимо которых проходил. Мастерская напоминала ему помойку. Такие же узкие проходы между кучами мусора, только предметы, стоявшие вдоль грунтовых проходов, были из нового бетона и гипса, а не из покореженного металла.
Джесси нравилось ощущение прохлады, исходившее от скульптур, так же как нравилось тепло солнечных лучей на лице. Он так много раз проходил здесь, что мог сделать это с закрытыми глазами. И точно помнил, где что стоит. В прошлом году, когда ему удалось продать одну большую скульптуру туристу, приехавшему на Дни Меди, это слегка выбило его из колеи. Двор стал другим, и он понял, что ему жаль проданной вещи.
Жаль?
Да, жаль, и Джесси впервые понял, что, несмотря на то что в самом начале он был против мастерской, теперь, если ему придется ее продать, ему будет ее жаль. Он будет искренне о ней сожалеть, и ему будет грустно прощаться со всем этим. Эта мастерская проросла в нем и стала частью его жизни, и, хотя это ему совсем не нравилось, это был его дом.
Он дошел до загородки из рабицы и развернулся.
С дальнего конца прохода на него таращилась Крылатая Победа.
Джесси нахмурился. Это невозможно. Большая скульптура всегда смотрела прямо на офис продаж. Черт, он же только что проходил мимо, и она смотрела в противоположном направлении…
А теперь она смотрит прямо на него.
Он осмотрел стоящие поблизости фигуры. А разве эта не смотрела в противоположном направлении? А эта рука разве не была в другом положении? По телу у него побежали мурашки. Джесси повернулся направо, и ему показалось, что несколько скульптур сделали то же самое. День стоял жаркий, но его пробрал озноб. Здесь явно происходило что-то не то.
Na-ta-whay, подумал он.
Непрошеные гости.
Эта мысль его испугала. Они действительно все жили на поруганной земле, и хотя Джесси не любил размышлять о подобных вещах, но верил в это и в глубине души знал, что здесь происходят и будут происходить совершенно необъяснимые вещи, которые относятся не к этому миру, а к потустороннему.
Но почему на этот раз выбрали именно его?
Этого он не знал, но и ему, и множеству других людей было ясно, что время ускорялось, что система шла вразнос, потому что что-то изменило статус сосуществования этих миров, испокон веков принятый в Макгуэйне. Джесси не знал, ни что это было, ни где это произошло, но твердо знал, что теперь тоже в это вовлечен, и это чертовски ему не нравилось.
Происходящее его пугало.
Ему показалось, что краем глаза он заметил какое-то движение, и Джесси резко повернулся налево, но все стояло не шевелясь. Он никак не мог вспомнить, изменила ли скульптура, на которую он смотрел, свое положение или все так и было.
Na-ta-whay.
Джесси посмотрел вдоль длинного-длинного прохода, который вел к офису продаж, подумал минуту, а потом перелез через изгородь из сетки-рабицы. После этого он обошел двор с внешней стороны и вернулся к офису.
Глава 9
Во сне Агафья шла по молоканскому кладбищу в сторону обрыва скалы. День был холодный, небо затянули мрачные облака, и только редкие вспышки молний освещали темный в остальное время гребень.
Она не знала, почему идет к скале, но движения ее были вполне целенаправленными. Ей отчаянно хотелось увидеть, что скрывается за гребнем, на самом дне шахты, хотя она знала наверняка, что там скрывается зло, которое ее уничтожит.
Больше в ее голове не было никаких мыслей – только это простое инстинктивное желание заглянуть в яму, – и Агафья двигалась вперед с упрямством одержимой.
Вот она прошла мимо могилы своего мужа.
Прошла мимо могилы Якова.
Почва под ее ногами неожиданно зашевелилась, и через пару секунд благодаря двойной вспышке молнии она увидела руку, появившуюся из каменистой почвы. Ей удалось увернуться от нее, но другая рука схватила ее за правое колено и крепко сжала – холодные пальцы вцепились в ее плоть ногтями мертвеца. Она ударила по руке, а потом изо всех сил затоптала ее и отошла в сторону. Но следующая молния осветила участок, из которого руки лезли уже повсюду.
Агафья продолжала идти, прокладывая себе путь к скале. Оглянувшись кругом, она заметила, что ни возле могилы мужа, ни возле могилы Якова никаких рук не было. Земля на них оставалась непотревоженной.
Почему-то от этого у нее прибавилось сил, и она пошла быстрее, высоко поднимая ноги и с силой ставя их на землю, для того чтобы переломать руки, которые пытались ее схватить.
Когда Агафья подошла к краю скалы, начался дождь.
Она посмотрела в яму.
Там она увидела Грегори, который взбирался по скользкому склону из черного пруда, полного грязи. Грегори был одет в красное, а его лицо, выкрашенное белой краской, ухмылялось ей навстречу.
Агафья проснулась в холодном поту и дрожащими руками натянула на себя одеяло, которое сбросила во сне. Сердце ее учащенно колотилось. Она приказала себе не шевелиться и смотреть в потолок, пока делала несколько глубоких вдохов. Это был второй кошмар, связанный с ее сыном, который она увидела за два месяца, и это ее сильно обеспокоило. «Что бы это могло значить?» – подумала она. Агафья не верила, что это могло быть простым совпадением. И эти кошмары не могли быть вызваны произвольными мыслями, возникающими у нее в голове во время сна. Эти кошмары ей специально показывали. Ей позволяли их увидеть.
По какой-то причине ее вели именно в этом направлении, и хотя при желании она могла найти этому множество объяснений, ни одно из них не казалось ей правильным, и она продолжала испытывать не только разочарование и гнев, но и страх.
Агафья села в постели и сделала глоток из стакана, стоявшего на прикроватной тумбочке. Вокруг нее происходила масса вещей, которых она не понимала, и ей очень не хватало ее отца. Отец смог бы во всем этом разобраться. Он много знал как о жизни, так и о потустороннем мире.
О бесах.
Сейчас среди них не было никого, кто обладал бы такими глубокими познаниями и таким чутким восприятием происходящего. Может быть, Яков мог бы понять, что происходит, но ей этого не дано, а рядом нет никого, на кого она могла бы положиться.
Одно Агафья знала наверняка – они все это знали, – полиция даром тратит время на допросы и поиски отпечатков пальцев на Библии и отпечатков ног на полу. Убийцы в буквальном понимании этого слова не существовало. Убийца Якова не был живым существом. Это был какой-то бес, и, хотя молокане не знали точно, что им делать, все соглашались с тем, что Очищение было совершенно необходимо.
Она не знала, кто сможет взять это на себя. У Николая Мичикова были добрые намерения, но ему не хватало глубины. Он видел только то, что лежит на поверхности, и повторял только то, что ему говорили. Он не был ни мыслителем, ни исследователем, и Агафья не видела в нем тех лидерских качеств, которые были необходимы, чтобы провести их через этот сложный период.
Хотя что-нибудь они обязательно придумают. Вера Афонина все еще жива. Сейчас она казалась еще проницательнее, чем раньше, и, имея в своих рядах Веру, они могли быть уверены, что Очищение обязательно состоится.
А будет от этого толк или нет – покажет будущее.
Агафья потерла глаза. Ее дыхание полностью восстановилось, сердечный ритм пришел в норму, и ей опять захотелось спать. Она сделала еще один глоток, поставила стакан на место и улеглась так, чтобы быть закрытой одеялом до самой шеи.
Смежив веки, женщина быстро погрузилась в сон.
Ей снилась могила.
И Грегори…
Глава 10
I
Когда Адам возвращался из школы домой, на улице было холодно, небо затянуто тучами, а солнце на западе стояло низко над горизонтом. Разноцветные листья покрывали тротуар, и под его теннисными туфлями они шуршали и ломались. Ветер пах дымом. Камины, подумал Адам. Теплый и успокаивающий запах напомнил ему о фильмах, действие которых происходило в колониальных особняках Новой Англии. Он никак не ожидал, что в пустыне могут быть времена года – в Южной Калифорнии их не было, – но и Скотт, и Дэн рассказали ему, что осенью и зимой здесь бывает чертовски холодно, и сейчас он понимал, что они ему не соврали.
Адам шел по каньону, мимо здания средней школы, и планировал пересечь футбольное поле, сократив таким образом расстояние и избежав улиц в центре города. Он уже был на середине поля, когда остановился и переложил учебники из правой руки в левую. Впереди он увидел группу девиц довольно вульгарного вида, с сигаретами в зубах, которые медленно выходили из-за левого угла спортивного зала. Адам заколебался. А вдруг эти девицы были в той банде, над которой они со Скоттом поиздевались?
Он вспомнил, как ребята, которые гнались за ними, обещали разыскать их и разобраться с ними по полной.
Я тебя еще достану, дерьмо собачье!
Даже сейчас это иногда его беспокоило. Хотя Скотт, наверное, прав – эти ослы никак не смогли бы их узнать; с течением времени это становилось все менее и менее вероятным, но возможность теоретически существовала, а поберечься никогда не лишне.
Он прищурился. Девчонки были слишком далеко, чтобы их можно было разглядеть, но они вполне могли быть теми же самыми, на которых они наткнулись в ту ночь.
И шли они как раз тем маршрутом, которым хотел пройти он сам.
Ему совсем не хотелось с ними встречаться, но время было уже позднее, и, вместо того чтобы возвращаться сейчас назад и потом удлинять себе путь на целых две улицы, Адам просто поменял направление и пошел в направлении правой стены физкультурного зала, а не левой. Там, около офиса, был еще один выход из кампуса – ему просто придется пройти на один квартал больше, но квартал был короткий, а ситуация казалась вполне безопасной.
Адам дошел до зала и стал обходить здание без окон с правой стороны, направляясь к центру кампуса. На школьном участке царила тишина – на нем никого не было, кроме девчонок и самого Адама, который слышал их приглушенные, неясные голоса, отражавшиеся от стен учебного корпуса. Он дошел до конца здания и начал пересекать открытое пространство в сторону офиса. Здесь акустика изменилась, и теперь он ясно слышал, что говорили несколько девчонок у него за спиной.
Один из голосов показался ему очень знакомым.
Адам остановился и оглянулся, но девчонок скрывало здание физкультурного зала. Они или все еще находились на другой его стороне, или уже вышли на улицу. Поколебавшись всего мгновение, Адам вернулся назад и, пройдя мимо закрытых двойных дверей, двинулся вдоль фасада здания. Голоса опять стали приглушенными, но его это не остановило, и он тихонько выглянул из-за угла, чтобы убедиться, что не ошибся.
Это была Саша.
Он быстро юркнул за угол. Она и другие девчонки стояли возле школьной ограды, курили и смотрели на улицу.
– А ты… ты вообще когда-нибудь этим занималась? – спросила одна из них.
Адам подвинулся как можно ближе, стараясь, чтобы его не заметили, и весь превратился в слух.
Саша рассмеялась, и, хотя Адам и узнал знакомый голос, модуляции ее смеха показались ему странными и незнакомыми.
– Конечно, – ответила она.
Сердце Адама учащенно билось. Подслушивать подобные личные разговоры было совершенно неправильно, и, хотя он и понимал, что Саша делает что-то, что было еще хуже, он все равно чувствовал себя виноватым. И испуганным. За углом стояла его собственная сестра, но он все равно был испуган. И больше всего тем, что его могут поймать за подслушиванием. Адам не представлял, что Саша в этом случае с ним сделает, и ему совсем не хотелось это выяснять.
– По мне, так чем длиннее, тем лучше, – сказала Саша.
Другие девочки захихикали.
Сердце Адама было готово вырваться из груди. Мальчик не мог поверить, что это говорит его сестра. Если родители когда-нибудь узнают…
Он вспомнил о ресторане и о своем дне рождения, когда увидел ее трусики, и хотя хорошо понимал, что в этом есть что-то болезненное, но почувствовал прилив крови внизу живота. Он опустил рюкзак с учебниками пониже и прижал его к своей эрекции.
Спускались сумерки, и день постепенно переходил в вечер. Ему уже давно пора было быть дома, но они со Скоттом задержались в библиотеке за подготовкой доклада и совсем забыли о времени.
Адам задумался, что соврет Саша, чтобы ее не ругали за задержку.
– А я всегда сначала даю им полизать меня, – рассказывала одна из девочек между затяжками сигаретой. – Иначе я просто не могу кончить. – Она засмеялась хрипловатым смехом. – А когда они понюхают и попробуют меня там, внизу, то уже настолько возбуждаются, что не приходится их сосать.
– А мне сосать нравится, – объявила Саша.
– И ты что, разрешаешь им кончать себе в рот?
– Обязательно.
Аудитория зашлась от смеха.
Неожиданно Адам занервничал. Он услышал уже достаточно и почему-то был уверен, что его поймают. Что девчонки сейчас завернут за угол и наткнутся прямо на него. Смысла в этом никакого не было, но он никак не мог избавиться от этого предчувствия, поэтому, стараясь не покидать тени, стал пятиться вдоль фасада спортивного зала, пока не достиг его противоположного угла. Оглянувшись через плечо, чтобы убедиться, что ни Саша, ни другие девчонки его не преследуют, он бросился через открытое пространство кампуса, мимо офиса и прямо на улицу.
Мальчик обежал два лишних квартала, просто чтобы убедиться, что его никто не видел.
По дороге домой он думал только о Саше.
Значит, у нее уже был секс. Она им занимается. Адам представил сестру обнаженной, с широко раздвинутыми ногами и с ее интимным местом, распахнутым навстречу всему миру. Сейчас его больше всего интересовало, есть ли у нее там волосы.
Адаму отчаянно хотелось поделиться с кем-нибудь этими новыми знаниями или, на худой конец, рассказать Скотту, что ему удалось услышать. И он бы это непременно сделал, если б дело не касалось Саши. Он просто не мог рассказать чужим людям об этой стороне жизни своей сестры. Адам не мог понять, было ли это потому, что он хотел ее защитить, или потому, что считал, будто все, происходящее с членами его семьи, проецируется и на него тоже, но он не хотел, чтобы Скотт узнал, что Саша такая… такая, как она есть.
В Калифорнии ему бы сложно было даже представить себе, что Саша говорит о сексе, не говоря о том, что им занимается. Иногда она бывала настоящей сучкой, но вообще-то всегда считалась пай-девочкой. И с удовольствием издевалась со своими друзьями над девицами, подобными тем, с которыми теперь водила дружбу.
После переезда в Макгуэйн с нею явно что-то произошло. Она стала еще стервознее – если такое было вообще возможно, – но перемены были еще глубже и фундаментальнее. У нее поменялись приоритеты, то, как она себя вела, круг общения. Поменялось вообще отношение к жизни. Казалось, что она нарочно хочет стать такой, какой родители не хотели ее видеть, что все ее прежнее воспитание неожиданно испарилось без следа.
Адаму было стыдно в этом признаться, но новая Саша нравилась ему больше. Он вспомнил о том, как заглянул ей под юбку.
По мне, так чем длиннее, тем лучше…
На ходу он крепко прижал учебники к груди.
Домой Адам вернулся задолго до сестры и объяснил матери причину своего опоздания. Он ожидал услышать длинную лекцию – мать обычно была повернута на таких мелочах, – но, по-видимому, ее мысли в тот момент были заняты чем-то другим. Она даже не заметила, что он задержался, пока Адам сам не сказал ей об этом. Он воспользовался этим редким случаем, извинился и пообещал, что такое больше не повторится. После этого бегом поднялся наверх.
Как всегда, Сашина дверь была закрыта. Адам потрогал ручку двери. Заперто. Этого и следовало ожидать, но он тем не менее был расстроен. И уже поворачивая к своей комнате, заметил возле контейнера с грязным бельем, стоявшего у стены в холле, что-то, похожее на трусики.
Красные трусики.
Сашины трусики.
Он быстро подошел и действительно увидел трусики сестры, которые выпали из переполненного контейнера и теперь лежали на деревянном полу рядом с ним.
Даже не задумавшись, Адам быстро оглянулся кругом, схватил трусики и скрылся в своей комнате.
II
Деспотизм маленького городка.
Грегори подумал, что если бы был писателем, то именно так назвал бы свою книгу. А так эта идея просто исчезнет, растворится без следа, как и большинство подобных мыслей, забытая после нескольких мгновений обдумывания.
А ведь сама концепция не так уж и плоха, продолжил размышлять Грегори, глядя на трех практически одинаково одетых мужчин, которые вылезли из такси, остановившегося у бара. На них на всех были надеты джинсы «Ранглер», и белесые круги на задних правых карманах указывали на место, где троица хранила свой жевательный табак. У всех были рубашки западного образца. Ковбои. Они даже шли, одинаково двигая бедрами, и он проследил, как они вошли в бар, весело смеясь какой-то шутке.
Грегори вспомнил, как ему в детстве хотелось быть таким же, как все, как ему хотелось, чтобы его родители говорили по-техасски, в нос, а не с русским акцентом. В те времена в городе было много молокан и почти столько же мормонов. И хотя предубеждения против этих религий практически не было, Грегори страстно хотел раствориться в толпе, ничем не отличаться от других, полностью ассимилироваться с культурными традициями Аризоны.
С тех времен все изменилось к худшему.
Грегори считал, что это случилось потому, что население Макгуэйна стало более однородным, и разнообразие, которое существовало в прошлом, постепенно исчезало – молодые молокане покидали город в поисках лучшей работы и лучшей жизни. А вот остающиеся жители становились почему-то менее толерантными, хотя примеров открытой нетерпимости было значительно меньше, чем раньше.
А самым важным для жителей по-прежнему оставалось мнение окружающих. Вчера Грегори наблюдал, как молодая женщина выбирала детскую одежду. Она собралась купить красный комбинезон, украшенный спереди и сзади флагами разных стран. В этот момент к ней подошли две знакомые женщины, раскритиковали ее выбор – и женщина отложила выбранный комбинезон и взяла тот, который понравился знакомым.
И это относилось не только к таким специфическим аспектам жизни, как мода. Конформизм глубоко проник во все сферы жизни. Например, наклейки на бамперы, которые можно было видеть повсюду в Калифорнии. Они рассказывали о предпочтениях владельца машины, о том, за какого кандидата он собирается голосовать, и так далее. А здесь, в Макгуэйне, их не было видно, потому что никто не хотел привлекать внимание людей к тому, что его взгляды могут отличаться от взглядов соседей.
Неужели его дети станут такими же? Неужели их переезд был бесполезен и они просто поменяли груз необходимости всегда быть в тренде на груз необходимости во всем соглашаться с диктатом туповатых обывателей маленького городка?
От этой мысли Грегори расстроился. Вздохнул, глядя на двери бара, в которые только что прошли ковбои.
Он не мог понять, что с ним происходит. Последнее время чувствовал себя не в своей тарелке, был всем недоволен, хотя никак не мог определить причину этого…
Большую часть дня Грегори посвятил безделью и бесцельному хождению по городу. Он мог бы пойти домой и пригласить Джулию составить ему компанию, но ему хотелось побыть одному, – и он так и переходил от магазина к магазину. Побывал в музее шахты, заглянул в Торговую палату, посмотрел в отверстие самой шахты и посидел на лавочке в парке. Он не знал, что ищет, но что бы это ни было, он так ничего и не нашел.
Грегори прошел в кафе – или в кофейню, как теперь его неофициально называли посетители. На вывеске, в меню и во всех рекламах его все еще называли «Мокко Кафе Джо», но новые завсегдатаи хотели казаться утонченными жителями больших городов, и почти все без исключения стали называть учреждение кофейней.
Когда он вошел, Вайнона, девочка, которая работала за прилавком, поприветствовала его:
– Привет, Грегори!
– Привет, – ответил он.
Наверное, сейчас позже, чем ему казалось. Занятия у Вайноны заканчивались в три часа, а смена начиналась не раньше половины четвертого. Грегори взглянул на часы над прилавком.
Четыре десять.
А гулял он, убивая время, где-то с полудня.
Но действительно ли он «убивал время»? Мог ли он заняться чем-то более продуктивным?
Нет.
Грегори взглянул на маленькую сцену и увидел Тада Пирсона, будущую звезду кантри из местных, который сняв чехол с одного из микрофонов, уже готовился к вечернему выступлению.
Он рад, что они переехали? Он здесь счастлив? Грегори не был в этом уверен. Он был рад, что бросил свою старую работу и что у него появилась масса занятий, которые вполне могли обеспечить ему интересную жизнь. Но если бы он был до конца честен с самим собой, то признался бы, что полная бесконечных радостей жизнь, которая должна была прийти с получением крупной суммы денег, так и не наступила.
Мечта о том, что он станет вторым Биллом Грэхэмом, тоже потускнела. Грегори действительно связался с несколькими национальными компаниями по организации гастролей, но Макгуэйн располагался настолько далеко от центров цивилизации, что, если только «Мокко Кафе» не было готово расстаться с приличной суммой, никто к ним ехать не хотел.
Поэтому Грегори и имел дело только с местными музыкальными коллективами, которые он уже все прослушал, добравшись даже до Уилкокса и Саффорда. После этого он понял, что ни новых «Битлз», ни даже «Хути энд зе Блоуфиш»[53] открыть ему не удастся. Пока он еще окончательно не отказался от своего плана открыть поэтов, пишущих в ковбойском стиле, но и эти его надежды постепенно улетучивались.
Из офиса Пола вышел Одд, тащивший в руках часть отпиленной крышки стола и ящик с инструментами, такой тяжелый, что ему пришлось согнуться вправо. Одду всегда удавалось развеселить его, и сейчас Грегори с улыбкой наблюдал, как старик пытается изогнуться, непрерывно извиняясь, чтобы протащить свое богатство мимо прилавка.
– Тебе надо было вытащить все это через заднюю дверь, – сказал он. – Было бы гораздо легче.
– С меня достаточно советов на сегодня, – взглянул на него старик. – Моя машина припаркована у главного входа, и именно туда я и иду.
Грегори встретился взглядом с Вайноной – она пожала плечами и отодвинулась к дальнему концу прилавка.
– А ты и правда брюзгливый старый хрен, – рассмеялся Грегори.
Старик вздохнул и поставил на пол ящик с инструментами, сверху на него положил крышку и обеими руками вытер пот с лица.
– Не буду спорить, – согласился он. – Но попробуй сам поработать три часа в этой комнатке без кондиционера, и я посмотрю, каким брюзгой станешь ты сам.
Читать бесплатно другие книги:
