Герцогиня-дурнушка Джеймс Элоиза

Довольно длинный эпилог

Бал у принца-регента

Май 1817 года

Как обнаруживает со временем каждая супружеская пара, семейная жизнь – это далеко не всегда ложе из роз.

Настал тот день, когда принц-регент должен был пожаловать Джеймсу орден Бани[14]. А несколькими часами раньше Тео накричала на мужа, потому что тот опрокинул фарфоровую рыбу, изящно приподнимавшуюся на хвосте; то было великолепное творение «Керамики Ашбрука». Джеймс рявкнул в ответ, что глупо было устанавливать миниатюрную мраморную стойку в библиотеке рядом с дверью (ведь кто-нибудь всегда мог войти в комнату и сразу свернуть в сторону, как он и сделал, что привело к роковым последствиям).

– Мне жилось намного легче, когда рыбы в пределах видимости были в чешуе, – добавил герцог.

– Прекрасно! – прокричала Тео в ответ. – Можешь снова отправляться к своим сомнительным друзьям!

Услышав громкие голоса хозяев, Мейдрон отправил слуг подальше от дверей библиотеки. Он знал по опыту, что герцогу с герцогиней временами требовалось уединение и за пределами супружеской спальни.

И действительно, когда герцогиня появилась спустя час или около того, ее волосы были растрепаны, а застежка ожерелья свисала с груди. К тому же появилась она отнюдь не на собственных ногах. Герцогу нравилось носить свою жену на руках. «Нашел отличное применение своей силище», – хихикая, перешептывались служанки.

Жизнь в браке была нелегкой, но доставляла герцогу огромное удовольствие и удовлетворение. И в самом деле, Джеймс радостно улыбался весь день после бесславной кончины фарфоровой рыбины, хотя при мысли о приближавшемся вечере его бросало в дрожь. Ему предстояло получить заслуженную благодарность за его несомненные заслуги перед Короной в деле борьбы с работорговлей. После торжественной церемонии должен был состояться бал. Джеймс терпеть не мог подобные мероприятия. Но он решил, что можно обрядиться в нелепый костюм на один вечер и нацепить орденскую ленту, если это поможет ему завоевать большинство на предстоящем голосовании в Парламенте по вопросу о запрещении рабства (а не только работорговли) во всей Британской империи. К счастью, теперь отменили ритуальное омовение в бане перед получением ордена, и это немного успокаивало.

В данный момент герцог стоял в своей спальне, а его камердинер Госфенс деловито суетился вокруг него. Он уже натянул на хозяина камзол, весь расшитый жемчужинами, а затем надел на него парадный сюртук из плотного малинового муара с подкладкой и отделкой из тонкого белого шелка. За этим последовал белый пояс, что было довольно неприятно, а потом Госфенс подал герцогу сапоги с гигантскими золотыми шпорами – почти такими же огромными, как колеса от тележки.

Джеймс посмотрел на них с отвращением.

– Где ты это взял?

– Они специально изготовлены для рыцарей ордена Бани, – пояснил камердинер.

Джеймс со вздохом надел сапоги.

– А теперь – мантия рыцаря ордена, – сказал Госфенс почтительным шепотом. Он с благоговением встряхнул мантию того же цвета, что и сюртук, накинул ее на плечи хозяина и завязал вокруг шеи белым шнурком.

Джеймс нахмурился и, посмотрев в зеркало, проворчал:

– Белый шнурок?… Хм… Я выгляжу, как лошадиная задница.

Тем временем Госфенс снимал крышку с какой-то коробки. Герцог заглянул в нее и увидел, что его камердинер достает красную шотландскую шапочку. Шапочку?

Джеймс многое терпел в отношении одежды. Его жена отличалась категоричностью суждений, и ей очень нравилось наряжать его в бархат и шелк тех расцветок, что не характерны для мужчин, а иногда даже в ткани, расшитые цветочками. Она говорила: «Чем экстравагантнее ты одет, тем больше похож на пирата». Обнаружив, каким соблазнительным находит его герцогиня этот «пиратский вид», Джеймс даже как-то раз надел сюртук бледно-розового цвета. Но шапочка?… Это было уже слишком.

Не говоря ни слова, герцог взял шотландскую шапочку, разорвал ее пополам и выбросил в окно.

– Но как же церемония?… – произнес камердинер.

– Можешь надеть на меня парик, – предложил Джеймс в качестве компромисса.

Госфенс протянул ему булавку для галстука, увенчанную бриллиантом величиной с виноградину.

– Откуда это безобразие? – спросил Джеймс, отмахнувшись.

Камердинер самодовольно улыбнулся:

– Это подарок ее светлости в честь вашего посвящения в рыцари ордена Бани.

Джеймс тяжело вздохнул, и Госфенс воткнул булавку в его галстук.

– В конце концов, вы ведь герцог-пират, – сказал слуга. – Мы не должны разочаровывать ваших почитателей.

Но Джеймс был бы бесконечно рад разочаровать всех дураков, придававших значение одежде.

– Полагаю, герцогиня будет особенно великолепна сегодня вечером?

– Думаю, процесс одевания начался в час дня, – сообщил Госфенс. Самомнение камердинера значительно повысилось от сознания того, что он жил под одной крышей с самой элегантной женщиной Лондона. С часу дня прошло уже три часа, однако Джеймс не думал, что Дейзи будет готова в ближайшие несколько часов.

К счастью, церемония оказалась не такой уж невыносимой. Принц-регент был милостиво краток при пожаловании Джеймсу ордена Бани. На последовавшем за этим торжественном балу герцог принимал поздравления от одиннадцати глуповатых рыцарей, убежденных в том, что все они представляют собой цвет королевства. Успешно подавив порыв громко рассмеяться, Джеймс использовал свое новоприобретенное рыцарское влияние, чтобы склонить сэра Фланнера (посвященного в рыцари за боевые заслуги) поддержать его законопроект о запрете рабства. Так что свою задачу он успешно выполнил.

К тому времени Джеймс давно уже потерял след своей герцогини, пользовавшейся большой популярностью в свете. Газеты описывали каждое ее высказывание и каждое новое платье. Джеймс даже не мог выйти из дома, не столкнувшись с представителями грошовой прессы, жаждавшей увидеть его жену. И слишком часто, на его взгляд, какой-нибудь скучающий репортер развлекался написанием очередной статейки о пирате-герцоге с жуткой татуировкой. Эти заметки неизменно заканчивались различными вариациями на одну и ту же тему – мол, никто не в состоянии понять, как самая элегантная женщина в Лондоне может выносить брак с самым неотесанным среди пэров.

Но в то же время никто не мог оспорить тот факт, что ее светлость явно обожала своего мужа. Герцогиня не часто улыбалась, но она постоянно улыбалась герцогу.

Джеймс всегда считал ее лицо красивым; когда же она улыбалась – в особенности ему, – оно становилось необычайно прекрасным.

Думая об этом, он начал разыскивать жену. Они провели у принца-регента уже два с половиной часа, а у них с Тео была договоренность не оставаться дольше трех часов на многолюдных светских мероприятиях (возможно, герцогиня и оставляла свои «правила» за порогом спальни, но она все еще неукоснительно следовала им во всех остальных случаях. На днях Джеймс по ее настоятельной просьбе собирался бросить привычку кидать газеты на пол во время завтрака).

Джеймс заглянул в гостиную, но и там его жены не оказалось. Он осмотрел комнаты для игры в карты, заглянул в бальный зал, но нигде ее не нашел. И ему ничего не оставалось, как продолжить поиски этажом выше.

Он немного задержался в длинной галерее, разглядывая портреты напыщенных королевских особ, когда вдруг услышал за углом голос Тревельяна. Хотя Джеймс терпеть не мог этого человека, Тео упорно продолжала время от времени танцевать с ним. И Джеймс был твердо убежден, что она делала это исключительно для того, чтобы позлить его.

Он уже свернул в противоположную сторону – искусство избегать встреч с сэром Джеффри Джеймс довел до совершенства, – как вдруг до него донеслись слова, произносимые Тревельяном с его обычной самонадеянностью и высокомерием:

– Гадкая герцогиня могла бы с тем же успехом нарядиться в императорские одежды. – Последовал короткий смешок. – Даже самые прекрасные наряды в мире не могут наделить ее фигурой и профилем женщины. Поэтому я думаю, что она, вполне возможно, мужчина. Вы же знаете репутацию этих пиратов…

В этот самый момент Джеймс появился из-за угла.

Тревельян в ужасе захлопнул рот.

Тот факт, что мужчина научился владеть собой, вовсе не означает, что он не может потерять выдержку, когда этого требуют обстоятельства. Поэтому Джеймс накрутил на руку галстук своего бывшего одноклассника, приподнял наглеца – и впечатал в стену, рявкнув во все горло:

– Как ты смеешь говорить такое о моей жене?! Ты вонючий кусок дерьма! Мерзкий трусливый хам, недостойный и стоять рядом с ней!

Лицо Тревельяна приобрело цвет спелой сливы, и он, судя по всему, был не расположен отвечать. Возможно, по той простой причине, что галстук, сжимавший его горло, совершенно перекрыл ему доступ воздуха. Но это не имело значения, ибо вопрос Джеймса был чисто риторическим.

Он снова впечатал Тревельяна в стену и сказал:

– Она самая прекрасная женщина во всем Лондоне.

Джеймс услышал, как люди устремились вверх по лестнице, но ему было все равно. Еще несколько раз ударив наглеца о стену, он продолжил:

– Я никогда не видел более прекрасной женщины. Ни в Китае, ни в Индии. И, уж конечно, ни на Британских островах. Но, что еще важнее, она невероятно добрая. Доказательство этому – время, потраченное ею на разговоры с тобой, злобный иссохший червь. – Последовало еще несколько ударов.

Тут чья-то ладонь легла на рукав Джеймса, и он обернулся, оскалив зубы. Перед ним стояла Тео.

– Душа моя, успокойся, – сказала она, и при этих простых словах гнев оставил герцога, и он отбросил Тревельяна в сторону, точно грязную тряпку.

Злобный червяк сразу же начал отползать подальше.

– Эй! – рявкнул Джеймс тем страшным голосом, которым обычно отдавал перед боем приказания своей команде.

Тревельян его понял и тут же замер на месте.

– Если ты, червяк, еще когда-нибудь скажешь о моей жене хоть одно непочтительное слово, я не стану снова бить тебя о стену. Вместо этого я вышвырну тебя в окно. И не с первого этажа. Ясно?

Джеймс не стал дожидаться ответа. Кто ждет ответа от дерьма? Он протянул руку жене, собираясь увести ее. Они уже повернулись, чтобы уйти, но оказалось, что вся галерея была заполнена людьми.

И тогда Джеймс, окидывая взглядом толпу с видом человека, повелевавшего волнами, громко проговорил:

– Моя жена вовсе не лебедь. Потому что это означало бы, что когда-то она была гадким утенком.

Он посмотрел на Тео. Ее глаза были подведены; что придавало ей вид экзотический и одновременно царственный. Губы же ее, казалось, так и манили к себе, а восхитительные груди цвета лунного света соблазнительно выступали в вырезе платья. Но все это не имело значения по сравнению с ее врожденной добротой и неуемной пытливостью, с которой она встречала каждый новый день.

Супруги переглянулись и, не говоря больше ни слова, двинулись вдоль длинной галереи (ладонь Тео покоилась на руке мужа). Толпа же расступалась перед ними, как Красное море перед сынами Израилевыми. Джеймс увидел одобрение на многих лицах, а затем услышал, как кто-то захлопал в ладоши, возможно сам принц-регент.

Через несколько секунд захлопали еще несколько человек, а затем и все остальные, так что герцог с герцогиней спускались по лестнице под аплодисменты всех присутствовавших на приеме пэров.

Благополучно добравшись до кареты, Тео сумела удержаться от слез. Джеймс спросил, все ли с ней в порядке, но так много чувств теснилось в ее сердце, что она не смогла выразить их словами и только кивнула, крепко сжимая руку мужа.

Войдя в дом, она передала свою накидку Мейдрону и тут же, схватив за руку Джеймса, даже не успевшего снять плащ, повела его к лестнице. Он поднимался следом за ней, громко смеясь.

Когда они вошли в спальню Тео и закрыли за собой дверь, она по-прежнему молчала и смотрела на своего пирата. Прекрасное лицо Джеймса оставалось прежним, а татуировка только подчеркивала размах его длинных ресниц, безупречную линию губ и очертания скул.

Когда же он снял плащ, Тео стащила с него парик и отбросила в сторону. Джеймс был огромным и прекрасным, полным внутренней силы, заставлявшей целый корабль пиратов и полный зал лордов соглашаться со всем, что бы он ни предложил.

И он, этот замечательный мужчина, принадлежал ей.

– Ты сердишься на меня, потому что я немного поколотил Тревельяна? – спросил Джеймс, хотя на самом деле исключительно в этом единственном случае ему было совершенно наплевать, что жена думала об этом, и он был готов в случае необходимости повторить экзекуцию.

Тео помедлила с ответом, подыскивая правильные слова.

– Ты заявил перед всем светом, что я для тебя – прекрасна, – пробормотала она наконец.

– Ты и в самом деле прекрасна. И не только для меня.

Слезы снова навернулись ей на глаза, но она сумела их сдержать. Джеймс же привалился к двери, как король пиратов, – каковым он и являлся. Но выражение его лица было озорным и в то же время нежным.

– Я всегда думала, – сбивчиво заговорила Тео, – что ты полюбил меня, когда потерял зрение в двенадцать лет. Потому что тогда ты не мог меня видеть.

Брови герцога взлетели на лоб.

– Глупости! Я полюбил тебя намного раньше.

– В самом деле?

– Да. Это случилось, когда умерла моя мать. Ты пришла ко мне той ночью. Разве не помнишь? Ты все еще спала в маленькой кроватке в детской, а меня переселили в кровать побольше, в соседнюю комнату. Ты пришла ко мне в спальню, как только няня ушла спать, и забралась ко мне в постель. А я тогда долго плакал.

– Я об этом забыла, – сказала Тео, теперь начиная припоминать.

– Но знаешь, почему я в тебя влюбился? – Глаза Джеймса смеялись.

Тео отрицательно покачала головой:

– Понятия не имею.

– Потому что ты принесла мне в постель восемь носовых платков. Восемь! И еще столько же платков попозже. На следующий день я почувствовал, что способен жить.

Тео с улыбкой пробормотала:

– Я всегда готовилась заранее к любой неожиданности.

– Ты прекрасно знала меня, Дейзи. Всю жизнь ты была моей путеводной звездой, ключом к моему сердцу. Я потерял тебя на некоторое время, но… – Джеймс выпрямился и подошел к жене. – Но если я снова потеряю тебя, то не вынесу этого.

– Не потеряешь, – прошептала она, привлекая его к себе.

Один из знаменательных моментов, которые Тео – или Дейзи, как муж упорно ее называл, – помнила всю свою жизнь, наступил позже, той же ночью.

Они устало распростерлись на постели. Одна из простыней, как обычно, свисала с кровати; а волосы герцогини были всклокочены с одной стороны. Герцог жаловался, что потянул мышцу в левом бедре и это, мол, ее вина, потому что «ни один мужчина не способен изогнуться подобным образом».

Тео поцеловала мужа и открыла ему секрет, который хранила в своем сердце, пока не удостоверилась наверняка.

– Зато ты, – заявила она, – будешь самым замечательным отцом – лучшего этот ребенок не мог бы иметь.

Джеймс, судя по всему, не находил слов. Он молча смотрел на жену некоторое время, затем сел, откинувшись на спинку кровати, и осторожно привлек Тео к себе, накрыв своими огромными ладонями ее живот.

Когда же она, счастливая, прильнула к его плечу, он, к ее величайшему удивлению, запел. Голос его не имел ничего общего с тем изумительным тенором, которым он обладал когда-то. Это был голос человека, покорявшего волны, и в нем ощущался пьянящий аромат греха и бренди.

– Танцуй со мной, – пел Джеймс, – до конца жизни.

Он прервал песню после этой фразы и прошептал жене на ухо:

– Это значит, что мы с тобой будем идти вместе по жизни, а может, и после этого. – Он поцеловал Тео в нос и снова запел, нежно прикрывая ладонями ее пока еще плоский живот. – Веди меня в танце к нашим детям, ждущим момента появиться на свет, – пел герцог.

Тео с трудом сдержала слезы и запела вместе с ним; ее чистое сопрано сливалось с его хриплым – но ох, таким прекрасным! – басом.

– Танцуй со мной, – пели они вместе, – до конца жизни.

Это была первая из множества песен, которые Джеймс спел для их с Тео первенца.

А потом он пел и для второго ребенка, и для третьего, и для четвертого, появлявшихся один за другим. Дети знали, что их отец не любил петь, но они знали также, что если их мама просила его… Что ж, папа никогда не мог ей отказать.

Так эта дружная семья – пират и герцогиня, герцог и художница, мужчина и женщина – вместе шли по дороге жизни, далеко не всегда гладкой, но долгой и счастливой.