Светорада Медовая Вилар Симона

– Овадия! – Княжна выпростала руку из-под меха и чуть коснулась его плеча. – Овадия, отпусти меня. Отправь домой. Мне страшно.

Он резко дернул плечом, и она услышала, как он бурно задышал.

– Не волнуйся. Я люблю тебя так сильно, что готов сделать все, что они хотят. Пусть думают, что покорили меня. Но я им этого не прощу!

В течение нескольких дней Светорада жила в непривычной для русской девушки обстановке. Это было странное Царство среди высокого тростника, где бесконечные крепи[126] и многочисленные речные протоки окружали небольшой островок с раскидистыми ветлами, а дома стояли на деревянных сваях, ибо даже этот крохотный участок суши в половодье затапливался водой. Сами домики были округлые, построенные из того же тростника, обмазанного глиной, а их кровли укладывались шатром с продыхом на самом верху. Внутри, по центру, располагался обмазанный глиной очаг, полы покрывали меха. В таком жилище было тепло. Но стоило поднять закрывающую проход шкуру, как промозглая сырость начинала пробирать до костей, несмотря на теплую стеганую одежду и меховую накидку.

Хазары издревле жили среди этих многочисленных проток Итиля, где по вечерам в кустах что-то хрустело, булькало и даже как будто нашептывало. Это навевало жуть. Овадия заверил Светораду, что здесь ее не отыщут, ведь в крепях все подчиняются власти второго шада, его брата Габо. Княжна только однажды видела этого Габо – коренастого и, как все степняки, кривоногого, с перекошенным от протянувшегося через пустую глазницу шрама лицом – и сразу вспомнила рассказ иудеек о том, как бек Вениамин выбил ему глаз. Обычно Светораду развлекал только Захария. Вместе с ним она иногда плавала на лодке по запутанным водным протокам, где юноша прекрасно ориентировался, хотя однажды признался Медовой, что и ему порой приходится завязывать стебли на узел, чтобы не сбиться с пути, а приметы вроде сломанной коряги на островке или неожиданно расширяющееся среди водных рукавов озерцо служат ориентиром для многих обитающих тут кара-хазар.

Сам младший царевич находил эти запутанные водные чащи восхитительными. Он рассказывал Светораде, как тут хорошо бывает по весне, когда в реках столько рыбы, что ее косяки почти несут лодку, а водные птицы, взмывая ввысь, закрывают небо, словно тучей. Сейчас здесь холодно и неуютно, однако видела бы Медовая этот край, когда зацветают прекрасные лотосы, подобные звездам! Их огромные листья лежат на поверхности воды, и капли влаги катаются по ним, а сверху раскрывается невероятной красоты цветок, огромный, величиной с суповую тарелку. Лотос цветет всего три дня: в первый день его лепестки ярко-розовые, почти пурпурные, на второй день они светлеют, а к третьему дню становятся почти белыми, и весь этот край как будто озаряется упавшими с неба звездами – такая красота!

Светораде, мерзнувшей среди сырости и негаданно ударивших морозов, подобная картина казалась почти невероятной. По вечерам она возвращалась в свое жилище, сидела, скучая, среди женщин. Они пряли, одной рукой сучили нитку, а другой выдергивали шерсть из прялки. Княжна смотрела, как, подпрыгивая, крутится веретено, и думала: «Совсем как у нас».

Вскоре Светорада с некоторым удивлением узнала, что главной среди местных женщин является славянка из племени полян, сильная, еще ядреная женщина по имени Белава, жена царевича Габо. Белава держалась со Светорадой приветливо.

– Габо не злой, – говорила она молоденькой княжне. – Правда, когда идет в поход, то лют становится. Пока не насытится. А в походы он в основном ходит на Русь. По весне сговаривается с кабарами,[127] они собирают отряды и отправляются на Русь – за скотом, рабами, медом и воском. Никогда без добычи не остаются.

Белава говорила об этом простодушно, а у Светорады душа замирала. Русь… Далекая, родная, подвергавшаяся постоянным набегам. Но Белава, несмотря на кажущуюся простоту, скоро уловила настроение гостьи. Даже как-то заметила с упреком: чего, мол, брови хмуришь, красавица? Не один Габо живет набегами на Русь, вон и Овадия не единожды промышлял так же. И если Габо давно известен как находник на днепровские земли, то Овадия не упускает случая попытать удачи в набеге по итильскому пути. До самого Ростова, как ей сказывали, доходил, да и земли вятичей именно он подчинил, обложив данью. Даже бек Вениамин хвалил его за это.

После этого разговора с Белавой княжна долго молчала. Овадия… Добрый, веселый, внимательный и влюбленный… И он же… находник! «До Ростова доходил…» – вспомнила она слова жены Габо. Светораде от одной только мысли об этом становилось дурно. Надо будет с ним переговорить… уточнить… выведать…

Овадия появился не скоро, однако не смог уделить внимания княжне. Он постоянно куда-то спешил, с кем-то встречался. К нему часто приезжали знатные тарханы, мужчины что-то обсуждали, собравшись в самом большом жилище, в доме Габо, пили кумыс, спорили. Обычно подле Овадии сидел его брат Габо. Они странно смотрелись рядом, эти непокорные сыновья кагана Муниша. Габо, мрачный, суровый, в своих заскорузлых шкурах больше похожий на волка, чем на выросшего во дворце царевича, который тоже когда-то изучал Тору и носил шелка. Овадия с его быстрыми движениями, живой речью и величавой манерой, даже несмотря на присущую ему некоторую суетливость, подле Габо выглядел ярким и привлекательным.

Как-то Светорада вошла в юрту, где заседали тарханы во главе с Овадией и Габо. Она держала в руках кувшин с подогретым медовым настоем, который стала разливать по чашам. Мужчины умолкли, смотрели на нее. Во взгляде Овадии было восхищение и нежность, у других любопытство, только Габо хмыкнул и отвернулся. Однако никто не стал перечить, когда княжна, отставив кувшин, не вышла, а подсела к Белаве, занятой вышиванием.

Вскоре тарханы словно позабыли о присутствии русской княжны, говорили долго и горячо, спорили. Светорада молчала, рукодельничая вместе с женой Габо, однако старалась не пропустить ни слова. Теперь она полностью разобралась, отчего такие напряженные отношения между Овадией и рахдонитами.

Поздно ночью тарханы стали расходиться. Выходя из теплого задымленного помещения, они покрякивали от пронизывающего холода, осторожно усаживались в лодки-плоскодонки, которыми правили слуги при помощи длинных шестов. Светорада тоже вышла и долго стояла в стороне, кутаясь в меха и вдыхая до рези холодный морозный воздух этого сырого водного края. Подумалось, что даже на Руси она так не мерзла, хотя там реки сковывало льдом до твердости санной тропы, а снежные вьюги наметали сугробы до самых крыш. Но дышалось там все равно легче, воздух не был таким обжигающе холодным и одновременно сырым.

Всплеск уходящих по протокам лодок уже затих, слышалось только шуршание схваченной морозцем осоки у блестящей заводи. В холодном небе сквозь облака просвечивала луна. К Светораде приблизился Овадия, обнял ее сзади. Теперь он часто обнимал ее, правда, навязчивым не был, отпускал, едва она начинала противиться.

– Я все поняла, Овадия бен Муниш, – негромко сказала княжна.

Он обошел ее и долго смотрел во мраке. Она даже различала морозное облачко пара от его дыхания. В пышных мехах шад казался ей более широким, крепким, надежным. Хотя… надежным он не был.

Светорада заговорила о том, что Овадия собирает под своей рукой тарханов и их роды, чтобы сразиться с мощным войском наемников аларсиев, которые слывут непобедимыми, но на которых Овадия хочет натравить степняков хазар, чтобы свергнуть нынешнюю власть и самому подняться. Он сам ищет опасность, и Светорада, находясь подле него, тоже оказалась втянута в эту интригу и уже едва не поплатилась своей жизнью.

Овадия молчал какое-то время. Потом взял ее руки в свои. Его ладони были сухими и горячими, а у нее холодны как лед.

– Ты совсем замерзла, моя княжна, – ласково произнес царевич. – Пойдем.

Он провел ее в дом, где она жила последнее время. Боковые стенки жилища были завешаны белым войлоком, расшитым темными витыми узорами, посередине крыши в круглое отверстие выходил дымок очага. Овадия сам подбросил в очаг сухого хвороста, а когда огонь разгорелся, осветив их лица красноватыми отблесками, сел напротив княжны. Он смотрел на нее изучающе, потом заговорил:

– Ты всегда казалась мне красивой драгоценностью, Светорада, которую мне страстно хотелось иметь как дар судьбы, как некий талисман счастья, как жену… Ибо мне думалось, что твоя беспечность и легкость будут для меня залогом счастливой судьбы. Ты была словно птичка, легкая и щебечущая, порхающая всем на радость. И на радость мне… Но разумной ты мне никогда не казалась. Сообразительность и ум лишают женщину способности дарить успокоение, какое ждет от нее мужчина. Отныне в тебе тоже поселилась тревога. Ибо ты и впрямь стала умнее, чем та светозарная девочка с берегов Днепра. И ты смогла понять то, что тебе необязательно было знать.

Они долго просидели у огня. Овадия рассказывал княжне, как много лет назад пришедшие к власти иудеи унизили старых хазарских богов, поставив над ними единого и подавляющего Яхве. Они сказали, что готовы принять под руку своего великого бога всех, кто пожелает, однако не предупредили, что даже новообращенные не могут стать полноправными иудеями. Так кара-хазары оказались на низшей ступени в своем же Хазарском царстве. И когда они это поняли и восстали, их жестоко подавили. Многие представители истинных хазар тогда погибли, многие стали кабарами, уйдя с родной земли и поселившись в степях Приднепровья, были побеждены и союзники восставших – мадьяры и византийцы, а власть новой верхушки рахдонитов только упрочилась. Иудеи не противились тому, что кара-хазары поклоняются старым богам, а люди смирились со своим незавидным положением настолько, что даже прежний правитель каган стал для них чем-то не более верховного шамана, нужного только для выполнения обрядов. Однако оказалось, что старые боги этой земли разгневались и стали насылать на своих детей великие бедствия. Так, например, уже много лет Хазарское море[128] постепенно заливает их земли; поля, сады и виноградники оказываются на дне, а ранее плодородные степи, наоборот, лишившись влаги, превращаются в пустыни. Шаманы пророчат кочевникам дальнейшие беды, если те не вернут власть прежних небесных покровителей. В становищах все чаще говорят об этом. Поэтому хазары хотят позвать бека Вениамина и рахдонитов на совет, чтобы там предъявить свои требования: уравнять старых богов с новыми, и вернуть прежнюю власть кагану. А если к требованиям хазар не прислушаются… Вот тогда Овадия готов будет возглавить восстание против тиранов.

Говоря все это, Овадия воодушевился, его глаза горели. Светорада слушала царевича, понимая только одно: Овадия решился на опасное предприятие. И подле него ей тоже не будет покоя. Она опять осмелилась попросить:

– Отпустил бы ты меня, а?

Овадия поднялся столь резко, что она в испуге отшатнулась. Он же схватил руки княжны в свои, склонился к ее лицу, пронзая своим горящим взором.

– Нет! Ты нужна мне! Без тебя я как седло без стремян, как сабля без рукояти. Чувство к тебе греет так, словно я в этой морозной мгле ношу в себе маленькое солнце.

– Но тебе не до меня! – высвобождая свои руки, вскрикнула княжна. – Ты ведешь свою игру, свою охоту. И тебе нужна другая невеста, чтобы с ней могли прийти на помощь войска, а не такая жалкая пленница… которую для тебя добыли под Ростовом…

Последние слова Светорада произнесла совсем тихо, опасаясь удостовериться в том, что вызывало тревогу в ее душе. Неужели по его вине рухнуло ее счастье? И если он не заметил этого намека…

Однако Овадия недаром все время состязался в интригах с рахдонитами, он понял, что она хочет у него выпытать. Усмехнулся:

– Да, мои люди привезли мне тебя как ценный трофей с окраин Руси. И за это я благодарю небо! Я уже говорил тебе, что, если бы мой верный Гаведдай не увидел тебя среди пленников, ты не жила бы подле меня, лелеемая и оберегаемая. И это все, что я могу сказать.

– Нет, не все! Тебе надо, чтобы я стала твоей! Твоей послушной наложницей, твоей усладой!

– И тебя это страшит, Светорада? Тогда, возможно, тебя утешит весть, что я уже назначил день нашей с тобой свадьбы? И ты вскоре предстанешь перед всеми не моей любовницей, а госпожой и царевной.

Светорада только опустила длинные ресницы, стараясь спокойно принять эту новость. Овадия же не давал ей опомниться, вновь говорил и объяснял. Сказал, что их свадьба должна произойти до того, как он будет вынужден обменяться брачными обетами с иудейкой Рахиль. Ибо покушение на Светораду вынудило Овадию согласиться на навязанный ему брак. Проявив так долго ожидаемое от него смирение, он обезопасит свою любимую. И он уже пообещал, что по возвращении в Итиль сразу приступит к подготовке свадебного пира с Рахиль. Однако он все же нашел выход, чтобы не стать покорным родственником иудеев: по обычаям кара-хазар главной женой становится та, которая первой выпьет на свадебном пиру брачную чашу. Вот первой и должна стать Светорада. И тогда, во-первых, Овадия больше не станет нападать на Русь – разве это не устраивает Светораду? – а во-вторых, его брак с Рахиль, дочерью Шалума, уже не будет считаться главным, и родство с ними не будет иметь такой силы.

Закончив свою торопливую речь, Овадия перевел дыхание и пронзительно посмотрел на княжну. Грудь его вздымалась, он ждал ее ответа и боялся.

Светорада вздохнула. У нее все равно нет возможности отказать. К тому же благодаря этому браку ее родина на какое-то время получит передышку от набегов хазар. Что ж, она подчинится предстоящей участи. А то, что она не любит Овадию… Так у них на Руси есть пословица: «Стерпится – слюбится».

– Я постараюсь стать тебе покорной женой, Овадия бен Муниш.

Она величественно вскинула голову и бросила на него полный достоинства взгляд. В конце концов, если шад победит, она и впрямь высоко поднимется. Если, конечно, не погибнет вместе с ним…

Глаза Овадии увлажнились. Он протянул руку и кончиками пальцев коснулся ее нежной щеки. Ах, как же хотелось ее обнять!.. Но что-то в глазах княжны удерживало его. И Овадия сказал:

– Некогда я пообещал, что не стану неволить тебя. И я сдержу свое слово. Для всех ты станешь моей главной и любимой женой. Однако я не возьму тебя на ложе силой. Я буду ждать тебя.

Огонь в очаге отбрасывал на их лица мятущиеся отблески, было тихо, только потрескивал, сгорая, хворост. Овадия продолжил:

– Мой брат Габо признает, что ты очень красива, но не скрывает, что недолюбливает тебя. Знаешь, мне было предсказано, что меня погубит златовласая женщина. И Габо страшится этого. Но я не верю, что ты принесешь мне зло. Ты принесешь мне только радость… Самую светлую радость в моей жизни.

Его голос слегка охрип от волнения и страсти. Потом он резко встал и ушел.

Последующие дни были наполнены суетой и хлопотами. Уезжали и приезжали какие-то люди; прибывшие на лодках женщины, жены и родственницы хазарских тарханов, привезли все, что полагалось к свадьбе. Светораде не давали покоя, шили ей наряды, одаривали, болтали без умолку. А по вечерам начинались гадания и пляски шаманов. Их сошлось столько, что весь островок на помосте, казалось, содрогался от их плясок.

Светорада спрашивала у Овадии, не дивит ли людей, что у его невесты нет приданого? Улыбаясь, шад отвечал, что хазарские правители достаточно богаты, чтобы выбрать себе суженую по сердцу, а не как обычные караимы, которые вводят в род жену, везущую за собой в корзине петуха и десяток войлоков. Даже его брат Габо перестал волноваться по поводу мрачного предсказания. Он пил во время священнодействия жертвенную кровь черного барашка, вдыхал дым дурманящих трав, и ему было видение златовласой женщины-погубительницы, но Габо не признал в ней Светораду.

– Значит, подле тебя появится еще и другая? – спросила княжна, на что Овадия весело рассмеялся.

– А ты уже ревнуешь?

– Конечно, ревную! Разве не видно?

Овадия продолжал улыбаться, но огонек в его глазах погас. Нет, в их отношениях по-прежнему не было ничего, кроме обычного дружелюбия. Его невеста порой шутила с ним, но всегда мягко отстранялась, едва он хотел прижать ее покрепче. Может, Светорада и впрямь так холодна, как говорила ему о ней Мариам? И все же, вспоминая рассказ княжны, бросившей все ради любви к какому-то стрелку, Овадия начинал мечтать, что однажды в ее глазах появится нежность, и она кинется к нему на грудь, как в тот раз, когда ее пытались отравить, и Светорада искала у него защиты. Но тогда ее толкнул к нему страх, не любовь…

Тем не менее, шад был верен своему слову не принуждать княжну, и, когда после шумного свадебного пира шаманы осыпали новобрачных лепестками цветов и зерном, дабы жизнь их была счастливой и плодоносящей, а женщины отвели невесту в приготовленный для них брачный покой, он сдержал свою страсть. Овадия вошел в жилище, где, замерев и отодвинувшись к стене, тихо лежала Светорада, разделся и устроился на самом краю ложа.

Какое-то время они лежали молча, отвернувшись друг от друга. Светорада старалась прикинуться спящей. Но потом… Потом она и впрямь заснула. Все же прошедший день с его плясками, возлияниями и обрядами был очень утомителен. А Овадия, почувствовав, что ее перестала бить дрожь, и дыхание выровнялось, приподнялся на локте и долго смотрел на свою жену. Она спала тихо и доверчиво, такая хрупкая, светленькая, златовласая… Он сам себе казался подле нее каким-то чудовищем, мощным, волосатым, как зверь. Ему так хотелось разбудить ее дерзким прикосновением, подмять, взять по праву законного мужа и повелителя. Но Овадия не сделал этого.

А на другой день шад снова был весел и невозмутим, улыбался невесте, подносил положенные после первой брачной ночи подарки. Светорада ощущала смущение и вину перед ним. Поэтому, когда Овадия сообщил, что они скоро уедут, даже обрадовалась. Она не хотела смущаться женщин, расспрашивающих ее о близости с сыном кагана, не желала слышать предсказаний шаманов о скором прибавлении семейства. Княжна вообще не была уверена, сможет ли когда-нибудь родить. Вот от Стемы же не смогла… Но сперва Овадия решил удивить свою молодую жену еще кое-чем. В сопровождении небольшой свиты шад и его жена долго плыли по крепям, пока извивающихся среди зарослей тростника проток не стало меньше. А вскоре они и вовсе выехали на открытое сухое пространство. Здесь стояли юрты многочисленных хазарских родов, между ними играли дети, лаяли собаки, неподалеку от становища паслись стада. Светорада обрадовалась, увидев в одном из табунов свою серую в яблоках Судьбу.

– Отдохнем немного, прежде чем проедемся? – спросил у жены Овадия.

– А разве ты устал? – засмеялась Светорада. – Я – нет.

– Ну, тогда держись!

И он велел седлать кобылу жены.

Скачка всегда воодушевляла княжну. Свист ветра в ушах, ощущение полета, мощь подчиняющегося сильного и легкого животного. Они скакали рядом с Овадией, оставив далеко позади охрану, пока царевич не сделал знак сдержать лошадей.

– Ты слышишь? – спросил он.

Сперва она различила только свист ветра и легкое фырканье разгоряченных скачкой лошадей. А потом… Далекий и монотонный шум, летевший, казалось, из-под самых несущихся по небу туч.

– Поедем, я покажу тебе море!

Оно было огромным. Светорада ранее столько была наслышана о дивном море-океяне, куда уходит почивать солнышко-Хорос, что просто замерла, не в силах вздохнуть. Прекрасное и безбрежное море билось перед ней всей своей мощью. Серое, чуть пенящееся, с высокими, накатывающимися на берег волнами, оно поразило молодую женщину своей необъятностью. Выросшая в далеких лесах над рекой, Светорада молча смотрела на него, не замечая холодного морского ветра, трепавшего темный мех ее шапки и непокорные солнечно-золотые пряди у висков.

– Я хотел показать тебе его, – негромко произнес Овадия. Он понимал, что первая встреча с морем останется в ее памяти навсегда. И когда она повернулась к нему, улыбнувшись светло и ласково, царевичу показалось, что тучи над морем разошлись, и выглянуло солнышко.

– Его называют Хазарским. Сейчас оно темное и неприветливое, но за ним лежат далекие берега, находятся чужие страны, из которых сюда приплывают иноземные корабли. Когда-нибудь и мы распустим свой парус и поплывем по волнам Хазарского моря!

Над водой пронзительно вскрикнула чайка. Светорада вздрогнула от неожиданности и весело рассмеялась.

– О, Овадия, это чудо!

Она склонилась к нему и протянула руку, которую он поймал и вдруг стал жарко целовать. Не сдержался… Ветер и безбрежность моря, а также ее улыбка вдруг подарили ему миг вседозволенности.

Ее слабая попытка высвободить руку отрезвила шада. Но в его устремленных на нее глазах затаилась боль.

– Ты как море на моем пути, Светорада Смоленская, – манящая, волнующая и пугающая. И я жду тебя! Помни об этом.

Овадия резко дернул повод своего каурого, так что брызнула пена, зазвенели золоченые подвески на удилах. Затем шад развернул скакуна и помчался прочь. Светорада смотрела ему вслед. Знала, что сегодня он уезжает в Итиль справлять еще одну свадьбу, но в ее сердце не было отклика на это.

Княжна прожила в зимнем стане хазар почти месяц. От Овации не было никаких вестей, но Светорада и не пыталась что-либо разузнать. Она часто уезжала кататься верхом к морю, потом возвращалась к становищу, где дымили костры и в котлах варили рис.

Вечерами, после того как служанки нагревали для Светорады воду и она погружалась в чан, над которым поднимался ароматно пахнущий травами пар, княжна подолгу смотрела в отверстие в самом верху юрты, разглядывая далекие звезды. «Светка, взгляни, мы никак на небо заплыли?» – спросил ее когда-то давно Стема. В юрте хлопали стенки полога, метался огонь. Светорада вспоминала последние слова Овадии: «Ты как море, Светорада, манящая, волнующая и пугающая…» Она думала, что это очень важно – быть для кого-то «как море»…

«Надо постараться его полюбить», – приказывала себе княжна. Полюбить Овадию… Этого некрасивого, но обаятельного молодого мужчину, который умел развлечь ее. Она почти хотела этого…

В становище теперь все чаще говорили о скором кочевье в степи. Приближалась весна. И если в ночи еще подмораживало, то в полдень хотелось сбросить меха и прогуляться среди тростниковых прогалин в одном платье. Однако в основном о приближении весны оповещали своими пронзительными криками стаи возвращавшихся перелетных птиц, и женщины то и дело вспоминали о той поре, когда небу навстречу раскроются удивительные цветы лотоса.

Однако увидеть этот чудо-цветок Светораде так и не довелось. Ибо однажды за ней приехал царевич Юри, сообщив, что Овадия бен Муниш требует ее к себе в столицу.

Юри среди кочевников смотрелся чужаком: надменный и необщительный, роскошно одетый и чистый, с напомаженными и завитыми в спирали пейсами у висков. Этого сына благословенного кагана Муниша тут явно недолюбливали, и он, чувствуя это, поспешил поскорее выполнить поручение брата. Юри был не в восторге, прознав, что сопровождаемая им княжна уже стала женой Овадии. Царевич держался с ней то нарочито надменно, то вдруг начинал цветисто рассказывать о том, с какой пышностью прошли свадебные празднества в Итиле. О ненавистных Овадии правителях-иудеях Юри отзывался с почтением, даже снизошел до того, чтобы во время остановок в пути объяснить Светораде, какое благо для Хазарии, что ими правят столь мудрые и сведущие в торговле люди, упрочившие положение страны и превратившие ее из вечно воюющего разбойничьего царства в уважаемую другими странами державу. Он взахлеб рассказывал о том, что иудеи наладили торговые пути, связав Итиль с далеким загадочным Китаем и не менее далеким Провансом, с багдадским халифатом и северными странами, откуда прибывают на торги воинственные викинги. В общем, Юри, в отличие от Овадии, совсем по-другому относился к иудеям, но Светорада слушала внимательно, ибо давно уяснила: чтобы иметь свое мнение, надобно знать и мнение других.

По приезде в столицу Светорада поселилась в новых покоях, более обширных, роскошных и выходивших теперь окнами в сад, где уже щебетали птицы, а по дорожкам важно прогуливались длиннохвостые павлины.

Овадия пришел к ней сразу же, как только узнал о прибытии княжны в Итиль. И Светорада вдруг поняла, что соскучилась по нему. Они даже обнялись, а потом долго разговаривали, смеялись и шутили. Овадия в какой-то миг как бы между прочим сказал, что было бы неплохо, если бы она нанесла визит его иудейской жене.

– О, конечно, – с готовностью отозвалась княжна, заметив, каким взволнованным, почти тревожным стал его взгляд. – Мне всегда нравилась Рахиль, – добавила она, – такая пригожая, улыбчивая девушка, изнеженная, как цветок. Не думаю, что ваш брак принес тебе только огорчения, Овадия.

– Да, это так. – Склонив бритую голову, шад негромко вздохнул. Он не ожидал, что его первая и любимая жена проявит такое расположение к другой новобрачной.

Но, тем не менее, подобное отношение Светорады пока играло ему на руку. Царевна Рахиль, державшаяся сперва немного напряженно в присутствии Медовой, скоро повеселела, выпытывала у княжны, как той жилось в становище, и даже выразила недоумение по поводу того, как может нравиться подобная жизнь, когда тут и роскошь, и уют, и толпа слуг, рвущихся исполнить любое приказание.

«Но там меня никто не хотел отравить», – хотелось ответить Светораде, но она смолчала.

После этого, оставив Овадию у Рахиль, княжна вернулась в свои покои, поскольку больше, нежели по мужу, она соскучилась по Руслане и Взимку. Руслана уже оправилась после отравления, держалась важно и даже похвалилась, что ее назначили главной прислужницей при первой жене Овадии, шадё, как теперь было принято величать Светораду. По словам Русланы, Сабур теперь даже отвешивает ей поклоны при встрече. Правда, все ожидали, что Овадия после всего, что произошло, велит изгнать Сабура, и недоумевают, как этому ренегату удалось сохранить свое место.

Малыш Взимок просто умилил Светораду. Он заметно подрос и уже уверенно ковылял по мозаичным плитам пола в своей расшитой узорами из раскрашенных перышек одежке. Княжну он не сразу узнал и даже зашелся плачем, когда она подхватила его на руки. Но потом быстро успокоился и, как только Руслана и княжна сели на подушки, забрался к Светораде на колени и начал сосредоточенно изучать сверкающие пуговицы на ее богатом платье.

Руслана выглядела прекрасно. Во взгляде молодой женщины исчезла прежняя пугливость, она поправилась, в ее длинные косы были вплетены блестящие нити, а округлая шапочка с подвесками очень шла ей. В своем темном одеянии, украшенном вышивкой, Руслана смотрелась достойнее, чем когда-либо. Однако Светорада вскоре заметила, что ее ростовскую подругу как будто что-то гнетет. Порой Руслана внезапно умолкала на полуслове, глубоко погружаясь в какие-то мысли, однако, когда Светорада решила спросить, что у нее на душе, она только удивленно вскинула густые темные брови. О чем это госпожа? Руслана всем довольна, ее сын благополучно растет, она здорова. Но в ее темно-серых глазах все равно что-то таилось.

Светорада осведомилась, осталось ли у Русланы прежнее увлечение делать ставки на кровавых боях без правил, и та, словно поперхнувшись воздухом, часто задышала и закусила дрожащую губу. Но заговорила об ином. Сказала, что им следует поехать в торговые ряды, прикупить кое-что для новых покоев шадё.

Сказано – сделано. И в течение нескольких дней молодые женщины ездили в богатые торговые кварталы, покупая пышные ковры из богатого Хорезма, светильники на цепочках в форме заморских чудищ с широко раскрытыми пастями, куда полагалось заливать масло для пламени, узорчатую чеканную посуду, а также тонкое византийское стекло, чаши для вин и напитков. Ну и, конечно, шелка для нарядов, блестящие подвески на головные обручи, узкие башмачки с загнутыми носами из лучшего в мире багдадского сафьяна.

Как-то, когда Светорада рассматривала украшения в лавке, мимо прошли, трубя в медные трубы, зазывалы, приглашая всех желающих посетить жестокий бой, который должен был состояться этим вечером в большом дворе, предназначенном для подобных зрелищ. Увлеченная украшениями Светорада даже не оглянулась, а вот Руслана, проводив глашатаев горящим взором, тут же обратилась к княжне:

– О, моя любезная Медовая, прошу тебя, давай сходим на бой! Я просто умоляю!

Светорада, дивясь горячности подруги, неспешно приложила жемчужное плетение ко лбу. Капельки жемчужин спускались почти до самых ресниц, нежно мерцая. А тут еще и торговец беспрестанно бормотал, расхваливая свой товар и уверяя, как это украшение идет благородной госпоже.

– Я беру, – сказала княжна и обернулась к Руслане, чтобы та расплатилась.

У Русланы вдруг стали дрожать руки, когда она развязывала кошель. Светорада пожала плечами.

– Ты же знаешь, что мне претят подобные зрелища. Ну да ладно. К тому же и Рахиль меня приглашала. Знаешь, Руслана, наверное, даже боги смеются, оттого что мы с ней стали почти подружками. Похоже, Рахиль успокоилась, убедившись, что Овадия чаще ночует у нее, чем посещает мои покои.

Руслана едва не подскочила от радости, щеки вспыхнули румянцем.

«Что же с ней такое?» – недоумевала княжна. Руслана всегда казалась ей простоватой, неспособной долго хитрить, но сейчас она была словно кремень, и сколько Светорада ни пыталась расспросить ее, та плела всякие небылицы: дескать, на бои ходят самые знатные тарханы, а также именитые гости – даже прибывшие из великой Византии послы посещают это захватывающее зрелище.

Вечером Светорада, Рахиль и Сара прибыли в крытых носилках к округлому зданию, где проводились поединки. Княжна заметила, что, едва они разместились, Руслана забилась в угол ложи и замерла, не сводя глаз с посыпанной песком площадки.

Между тем хозяин рабов начал выкрикивать имена назначенных на сегодня бойцов. Зрители переговаривались, обсуждая участников поединков, и несколько раз разразились рукоплесканиями, услышав имена поединщиков, уже хорошо показавших себя в схватках. Светорада знала, что успевшие отличиться в боях бойцы живут тут на полном довольствии, их хорошо кормят и постоянно тренируют для последующих единоборств, а во время очередного кровавого боя хозяин следит, чтобы лучших из них не сильно калечили, а потом даже лечили и давали отдохнуть.

В помещении, где собралось столько народа, было душно, между возбужденными людьми сновали торговцы, которые разносили напитки и лотки с лепешками, посыпанными пряностями. Светорада не могла ни есть, ни пить: несмотря на курившиеся здесь ароматные травы, она чувствовала запах крови, который словно пропитал арену для поединков, хотя ее тщательно посыпали свежим песком. Княжна даже пожалела, что опять позволила затащить себя сюда, и не больно прислушивалась к тому, как делались ставки, как расхваливали бойцов зазывалы. Увидев в одной из лож Захру, Светорада помахала ей рукой, затем ответила кивком на учтивый поклон сопровождавшего жену царевича Юри. Его другая жена, Сара, сидела подле Светорады и Рахиль, обсуждая богатых багдадских гостей в соседней ложе, восхищаясь их белоснежными тюрбанами и драгоценностями. А вот внимание Светорады привлекли византийцы. Ее всегда поражало умение ромеев держаться с таким достоинством. Да и вообще, роскошные одежды, почти сплошь расшитые богатыми каменьями и ликами христианских святых, коротко подстриженные на лбу и завитые колечками волосы, чисто выбритые подбородки приехавших из Византии мужчин заметно отличали их от бородатых хорезмских и багдадских гостей. Когда-то и у Светорады был жених византиец, знатный ромей из Херсонеса, Ипатий Малеил, который любил ее и грустил, когда ему отказали в руке княжны. Тогда печалился и Овадия, подаривший ей на прощание заговоренный кулон, который рано или поздно должен был свести их. И вот теперь она стала его женой. Почти стала… Светорада понимала, что пухленькой, живой и прелестной Рахиль хватит ненадолго, чтобы удержать Овадию вдали от опочивальни княжны. Но пока он ждет…

Хозяин жестоких игрищ выкрикнул имя очередного бойца, и публика взорвалась овациями, люди стали выкрикивать ставки, спорить, даже драться.

Сидевшая подле Светорады Сара, схватив ее за рукав, воскликнула:

– О, на этого бойца стоит поглядеть! Его имя Гург, что означает «волк». Он и впрямь настоящий хищник и не проиграл ни одного сражения. За эту зиму Гург прославился настолько, что, как поговаривают, варяжские купцы даже пытались его выкупить у хозяина. Но тот не уступил, ведь этот поединщик приносит ему огромную прибыль.

Слушая Сару, Светорада заметила, что Руслана, приникшая к перилам, задрожала от волнения, так что ее бусы стали мерцать в отсветах огней.

Упомянутый раб Гург выходил на бой в четвертой паре, когда обычно зрители уже несколько пресыщались кровавым зрелищем и теряли интерес. Однако на этот раз, едва хозяин игрищ выкрикнул имена бойцов четвертого поединка, публика загалдела с новой силой.

Светорада устало приложила ко лбу холодный металл широкого браслета. От духоты, вони и криков у нее начала побаливать голова. Она уже насмотрелась на то, как в первом бою один из рабов почти загрыз соперника, как другой разбил противнику голову, нанеся тому несколько мощных ударов, а в последней схватке бойцы так изматывающе долго давили и мяли друг друга, что зрители, устав орать, принялись возмущенно упрекать их в медлительности. В результате смотритель боев расшевелил катавшихся в обхват противников, тыкая в них концами длинных пик и подбадривая, чтобы они действовали побыстрее. Закончилось все тем, что оба бойца ушли с площадки, осыпаемые градом ругани и объедков. Но оба остались живы, смогли встать и идти.

Вот тогда-то и был объявлен поединок Гурга. Сара и Рахиль тут же стали пояснять, что на этот раз хозяин зрелищ обещался выставить против Гурга настоящее чудовище, полудикого славянина-тиверца, пойманного в степях у низовий Борисфена, реки, которую на родине княжны все величали Днепром. Этот человек поклонялся тем же богам, что и Светорада, и она с невольным сочувствием посмотрела на огромного, с виду неуклюжего толстяка, которого вытолкнули на площадку специальной рогатиной, до этого удерживавшей его сзади за шею. Рахиль склонилась к княжне, стала объяснять, что этот тиверец настолько дик, что, как говорят, первое время бился о решетку своей камеры, грыз ее и даже задушил носившего ему пищу слугу. Потом, правда, смирился, но все равно остался диким, а дерется так, что и во время учений сломал хребет одному из противников. Случайно, не рассчитав сил.

Сейчас этот богатырь, мощный, с широченными плечами, блестевшими от масла, нависавшим над поясом животом, который скорее казался мешком шерсти – настолько густо покрывали его сероватые волосы, – и похожими на столбы ногами, стоял в центре разровненной и убранной после предыдущих поединков площадки. Он бешено вращал глазами, озираясь на шумевшую толпу, скалил зубы и поводил коротко остриженной головой на такой широкой шее, что голова казалась значительно меньше ее. В глазах его была одна безмерная ярость. Он вдруг тоже стал кричать, потрясая сжатыми над головой огромными кулаками, даже подпрыгнул, еще более раззадорив собравшихся зрителей.

– Дерись, зверюга! – кричали ему со скамей и лож.

– Покажи, на что ты способен!

– Я ставил на тебя против самого Гурга, так покажи нам, что ты не просто мешок с дерьмом!

И вот к разъяренному тиверцу вышел его противник. Светорада отметила, что рядом с тиверцем тот смотрится гораздо изящнее, движется спокойно, с известной долей достоинства. Он был почти раздет, как и полагалось рабу на поединке, но это позволяло видеть, как он прекрасно сложен: очень высокий, длинноногий, но с узкой талией; живот, словно броней, покрыт тугими квадратиками мышц; на широких плечах и груди витые узоры татуировки. Обритая голова Гурга имела правильную форму, ее тоже покрывала татуировка, как, впрочем, и лицо, что мешало рассмотреть черты бойца и понять, настолько ли он красив, как о нем говорят. Но то, что он выглядел величественно и грациозно, спорить не приходилось.

Гурга не вытолкнули на площадку, он вышел сам, даже поднял руку, приветствуя зрителей. На исходящего яростью тиверца не смотрел, уделив все внимание вопящей публике. Однако тиверец не стал ждать, когда противник повернется, и первый набросился на Гурга. Тот каким-то чутьем уловил опасность, успел развернуться, но только для того, чтобы быть обхваченным поперек туловища, поднятым и отброшенным в сторону с неимоверной силой. Налетев на ограду и лишь чудом устояв на ногах, Гург успел сгруппироваться до того, как тиверец вновь кинулся на него, и так ловко лягнул нападавшего, что попал тому босой ногой в живот, отбросив противника на несколько шагов. Тиверец задохнулся, сложившись пополам, и какое-то время ловил ртом воздух. В этот момент Гург мог бы напасть на него, но он был мастером зрелищного боя, поэтому выжидал, когда соперник опомнится и вновь бросится на него.

Теперь тиверец был осторожнее, и противники обходили друг друга по кругу, напряженно вглядываясь и ожидая удобного момента для атаки. Первым напал Гург; он нанес резкий короткий удар кулаком под ребра и отпрянул, вынудив тиверца тоже кинуться в атаку. Тот стремился обхватить соперника, сжать медвежьей хваткой, сдавить до хруста в костях, лишив воздуха и сил. При его внушительном сложении он был достаточно ловок, чтобы поймать Гурга, и, хотя соперник какое-то время извивался и выскальзывал из его рук, тиверец умудрился сделать ему подсечку, толкнуть на песок, а затем навалиться сверху.

Зрители кричали, словно сошли с ума. Они видели, как мускулистый Гург бьется под тушей тиверца, пытаясь вывернуться, как хватает его руками, но не может оттолкнуть навалившегося на него более тяжелого противника. Многие вскочили со своих мест и начали свистеть и ругаться. Приникшая к перилам Руслана на какой-то миг закрыла от Светорады происходящее, однако Сара бесцеремонно и грубо толкнула ее ногой, чтобы она не мешала смотреть поединок. Руслана, казалось, даже не обратила внимания на это. Упав у ограждения ложи на колени, она неотрывно следила за проходившим внизу поединком.

Светорада не заметила, как и сама увлеклась боем, наблюдала за Гургом, который, собравшись с силами, нанес несколько резких ударов кулаком в голову соперника и, наконец, смог оглушить тиверца. Задыхаясь, он выбрался из-под него и теперь даже подпрыгивал в стороне, ожидая, пока тот встанет. Переводя дыхание и потряхивая сбитыми в кровь кулаками, он не сводил с противника глаз. Светорада даже обрадовалась за него, хотя тиверец, славянин, должен был вызывать у нее больше сочувствия. Только сейчас она неожиданно поняла, что болеет за Гурга. И еще… Это трудно было объяснить, однако ей показалось, что она когда-то уже видела этого воина. О том, что Гург был воином, свидетельствовали и его ловкость, и умение биться, и то, как он несколько раз уходил от напиравшего на него тиверца, при этом всякий раз нанося тому быстрые и точные удары, от которых соперник заходился громогласным рыком, перекрывающим даже рев толпы.

Зрители неистовствовали, орали, подбадривали окровавленных бойцов, которые тяжело дышали и пошатывались от усталости. Бой затягивался, но оставался столь же опасным. В какой-то миг, когда тиверец с рычанием вновь пошел на Гурга, тот резко и сильно ударил соперника прямо в переносицу сжатыми кулаками и, когда тот зашатался, с силой толкнул его на одну из подпор площадки, так что, казалось, все строение дрогнуло. Ударившись головой, оглушенный тиверец не смог развернуться и стал медленно оседать на колени, а через миг его вырвало. Сотрясаясь от спазмов, он попробовал отползти, а Гург ходил вокруг него, наблюдая за поверженным противником и поглядывая на беснующуюся толпу. Он не добивал тиверца, словно ожидая чего-то. Вскоре дверь на площадку отворилась, и появились двое мужчин в кожаных доспехах. Обойдя взволнованно мерившего шагами площадку Гурга, они приблизились к его противнику, оглядели и отошли, что-то негромко сказав Гургу.

Тот откинул голову, глубоко вдохнул, набрав в легкие воздуха. Светораде опять показалось что-то знакомое в том, как он поводит плечами, разгоняя силу, сжимает до хруста пальцы перед грудью. Потом он стремительно подошел к безуспешно пытавшемуся подняться тиверцу и, упершись коленом ему в спину, захватил рукой могучую шею и резко рванул на себя.

Светорада невольно зажала ладонями уши, ибо ей показалось, что она даже сквозь крики толпы слышит, как хрустнул позвоночник тиверца, и лишь мельком взглянула туда, где стоял над мертвым соперником Гург. Он тяжело дышал и сплевывал кровь с разбитых губ. Потом победно поднял руки, и толпа взорвалась ликующими воплями. Гург медленно поворачивался, обводя взглядом восторженно рукоплескавших ему зрителей. В какой-то миг Светораде показалось, что его взгляд задержался на их ложе. Ее соседки восхищенно заахали: мол, Гург их заметил, ему отрадно, что его победу видят красивые женщины.

Зрители продолжали неистово рукоплескать, а в воздухе ощущался отвратительный запах. Светорада хотела поскорее уйти, однако Руслана вдруг вцепилась в нее, удерживая.

В ее глазах застыла непередаваемая боль, лицо было залито слезами.

– Самой ласковой Макошью молю, не спешите уходить!

В караван-сарай обычно пускали только женщин легкого поведения. Или самых знатных, для которых отводились отдельные закрытые комнаты, где благородную гостью не мог потревожить ни шум, ни чье-либо назойливое внимание.

Знатная шадё Светорада и ее служанка Руслана сидели в одном из таких покоев на разостланных циновках, перед ними на низеньком столике горела лампа, и стояли нетронутые чаши с напитками. За закрытыми ставнями шумел дождь, ливший как из ведра – он начался как раз перед тем, когда зрители стали расходиться. Спутницы Светорады предлагали поторопиться во дворец, но она, памятуя о просьбе Русланы, предпочла отделаться от них, сославшись на то, что хочет переждать дождь в ближайшем караван-сарае. Хорошо, что те не были назойливыми и уехали, ибо Руслане и впрямь было что сообщить Светораде.

– Но это точно он? – вымолвила наконец княжна. – И как ты об этом узнала?

У Русланы был утомленный вид, она нервно теребила концы шали.

– Наверное, я узнала его сразу же… Теперь и не припомню. Однако сердце ведь не обманешь, а я всегда любила его.

Светорада взяла чашу с вином, сделала небольшой глоток. О, пресветлые боги! Гург, кровавый самоуверенный боец, убивающий руками людей на потеху толпе – и Скафти!.. Кто бы признал горделивого и веселого сына ярла Аудуна в этом наголо обритом, жилистом, покрытом татуировкой рабе-убийце?..

– Я сама сперва боялась поверить, – рассказывала Руслана, – но все чаще приходила на бой… на его бои, пока однажды не поняла, что и он заметил меня. Мы все-таки родня… Раньше, правда, Скафти не очень меня жаловал, но на чужбине люди уже по-иному друг к дружке относятся. И все же ему не хотелось, чтобы его признали. Гордый ведь, сын ярла, а тут… раб. Однако я настояла на нашей встрече и упросила владельца бойцовского подворья Каюма устроить мне свидание с Гургом. Заплатила ему, как потребовал. Тут случается, когда женщины не прочь побыть наедине с победителем. А Гург… то есть Скафти… поначалу даже гнал меня прочь, гневался. Потом перестал. Это случилось как раз перед попыткой отравления. А потом ты уехала, а я была слишком слабой, чтобы навещать его. Но едва поправилась – сразу к нему. И он так мне обрадовался!..

Светорада потрясенно молчала. Теперь она понимала, почему движения бойца показались ей знакомыми. Скафти… Сын ярла, викинг и… раб-смертник.

Руслана с тоской в голосе сказала, что рано или поздно Скафти будет убит или изувечен, что, в общем-то, одно и то же, ибо калек тут принято добивать. Она часто приходит сюда, следит за ним, и ей кажется, что она тысячу раз умирает, когда на него кидается очередной соперник, бьет, заламывает, душит или рвет голыми руками. Но пока боги милостивы, и Скафти, не раз бывший на волосок от смерти, сумел выжить и даже прославиться. Он теперь самый известный и дорогой боец-смертник в Итиле.

– А он знает обо мне?

Руслана чуть повела плечом. Потом вдруг заторопилась, стала умолять княжну пойти с ней. И хотя стражники, сопровождавшие благородную шадё и ожидавшие ее под навесом, встрепенулись, увидев приближавшихся к ним женщин, им опять было велено ждать. Руслана же повела госпожу к зданию, где происходили бои.

Их впустили по условленному стуку. Руслана с кем-то зашепталась в полутьме, и Светорада узнала хозяина Каюма.

Когда Руслана что-то вложила в его руку, Каюм снял со стены коптивший факел и пошел вперед. Женщины последовали за ним. Светорада шла, кутаясь в длинное темное покрывало, предусмотрительно наброшенное на нее служанкой, чтобы скрыть блеск дорогого наряда. В какой-то миг Светорада подумала, чем может обернуться для нее столь позднее посещение раба, ведь она была женой царевича Овадии. И все же не пойти с Русланой к Скафти она не могла.

Пока они шли, княжна успела заметить ряд забранных толстыми решетками отверстий, за которыми во тьме слышались вздохи и голоса рабов, пару раз до них донеслась грубая ругань, кто-то хохотнул, кто-то стонал. И отовсюду несло вонью. Однако там, где содержали Скафти, горел свет, плотно пригнанные бревенчатые стены не пропускали сквозняков, а широкое ложе у стены было покрыто пушистой овчиной. Скафти встал при их появлении. Сейчас он был одет в длинную рубаху из темной шерсти и широкие холщовые штаны, но, как и прежде, бос. В его помещении не так воняло, улавливался запах лекарственных снадобий, а на кисти белела аккуратная повязка.

– Руслана, – произнес он, и столько тепла и нежности было в его голосе, узнаваемом, но искаженном, что Светорада в первый миг даже растерялась. Руслана же так и кинулась к Скафти – такая маленькая перед рослым викингом, трепетная, как птичка, даже разлетевшиеся концы головного покрывала напоминали крылья пташки, которые опали, когда она нашла приют у него на груди. И оба замерли, обнявшись.

Светорада пристально смотрела на них. Каюм тоже смотрел, потом хмыкнул и, прикрыв тяжелую решетку двери, удалился.

Какое-то время было тихо, только слышалось потрескивание фитиля на носике подвешенной в углу лампы. Варяг стоял, склоняясь к Руслане, огромный и почти неузнаваемый из-за своей татуировки. Глаза его были блаженно прикрыты. Но вот он ощутил рядом присутствие еще кого-то и поднял голову. Смотрел такими знакомыми светло-зелеными глазами, потом выпрямился.

При свете масляной лампы он сперва разглядел у входа фигурку закутанной в темное покрывало женщины. На лбу и на подоле была видна блестевшая на свету бахрома ее наряда, а на руках, удерживающих накидку, мерцали перстни и браслеты, какими так любят украшать себя знатные хазаринки.

– Ты пришла со своей госпожой, Руслана? – выпуская из объятий молодую женщину, спросил Скафти на варяжском языке.

Та не отвечала, ждала, когда он сам все поймет. Светорада тоже слова не могла вымолвить, разглядывая Скафти. Он сильно изменился. Теперь, находясь вблизи от него, она ясно видела, что его нос, жестоко изломанный в схватке, искривлен, через весь лоб проходит длинный бугристый шрам, почти полностью уничтоживший одну из бровей и исчезавший под наростом на виске, который не спрятали даже затейливые спирали татуировки. Эти боевые отметины, которые, как было принято считать, только красят мужчину, отнюдь не делали Скафти привлекательнее, а наоборот, превращали его в Гурга, раба-убийцу, выживающего только благодаря своей силе и ловкости. Да и все его тело, ставшее как будто мощнее, носило на себе печать жизни-битвы, в которой он оставался жив, пока на него не вышел более сильный противник.

Скафти в свою очередь тоже рассматривал это холеное женское личико с подведенными глазами, отчего они казались почти черными, приглядывался к изгибу бровей, одна из которых была украшена проколотым колечком со сверкающим, словно звездочка, алмазом, и свежим, как у ребенка, губам… Лицо женщины было… почти узнаваемым, если бы не этот отпечаток потаенного горя. Именно серьезность и печальное выражение, а не роскошный наряд и полутьма не позволили Скафти сразу признать в ночной гостье ту искрящуюся счастьем ослепительную красавицу, какую он порой вспоминая в минуты отчаяния, черпая в ее ясном образе силы. Ибо он вспоминал ее часто…

Только когда Светорада улыбнулась и в ее улыбке, стирающей озабоченность и печаль, вдруг, будто солнышко, проступил образ девушки, смущавшей его покой в Ростове, Скафти изумленно выдохнул:

– Медовая?.. Ты?

Светорада протянула к нему руку, подошла, хотела что-то сказать, но вместо этого только всхлипнула, судорожно и кратко, как будто ей вдруг не хватило воздуха.

Скафти потрясенно смотрел на нее. Потом в его светло-зеленых глазах – ах, только они и напоминали прежнего красавца варяга, – промелькнуло нечто светлое, радостное. Но это мерцание стало угасать по мере того, как она его рассматривала, и он увидел ужас и сожаление в ее прекрасных очах. А этого непобедимый Гург не мог вынести. Он отшатнулся.

– Не смей жалеть меня! Даже став рабом, я не потерял своей чести!

Светорада не сразу поняла, о чем он. Она не могла не сострадать ему и продолжала вспоминать веселого и дерзкого Скафти, каким он остался в ее памяти. Но вспоминала ли она его? Она и Стему запретила себе вспоминать – так это было больно. У нее теперь была другая жизнь.

Светорада негромко произнесла:

– Я не жалею тебя, Скафти сын Аудуна. Но я думаю, что тебе досталась не лучшая доля, и нам надо что-то делать, чтобы избавить тебя от твоей участи Гурга. Я хочу, чтобы ты опять стал свободен и уехал отсюда. И возможно, вместе с Русланой. Ибо я, как шадё, могу освободить ее и отправить на Русь…

– Без Скафти я не поеду! – с вызовом заявила молодая женщина, и Скафти взглянул на нее с благодарностью и любовью.

– Тогда, – просто сказала Светорада и с невозмутимым видом опустилась на меховое покрывало, – нам следует обсудить, что мы можем сделать, дабы поспорить с самой судьбой.

Однако никакого выхода в тот вечер они не придумали. Скафти сказал, что Каюм ни за что не отпустит своего лучшего бойца, что ему легче разбить голову о стену, чем мечтать о свободе. А еще проще погибнуть в поединке, ибо так он хотя бы не предаст веру отца и до конца останется воином, храбрецом, который своим мужеством всегда может добиться места в Валгалле.

От его слов Руслана пришла в ужас.

– Что ты говоришь, Скафти? – почти плакала она. – Ведь Медовая жена каганского сына, она богата и могущественна, она может нам помочь.

Но сама Светорада не очень-то рассчитывала на свои возможности. Она была женой шада, но не иудейкой, которые располагали реальной властью. Поэтому, ничего не обещая, она больше слушала рассказ Скафти о том, как однажды зимующие в Итиле варяги поняли, что боец Гург их соотечественник, и хотели его выкупить, однако Каюм, не желая расставаться со Скафти, потребовал с викингов просто немыслимую плату.

Светорада сказала, что у нее есть очень ценные украшения, продав которые она сможет раздобыть необходимые деньги. А пока положенной суммы не наберется, она попросит Рахиль или Сару похлопотать, чтобы Каюм не выставлял Гурга на поединки. Скафти только засмеялся, горько и обреченно: пока происходят схватки и люди платят за зрелище, Каюм будет выводить его на арену, чтобы не терять выручку. А выручка эта… Пусть Медовая не сильно обольщается, что сможет выкупить его, даже сговорившись с викингами. Вот если Скафти покалечат, и он потеряет сноровку… Однако потеря сноровки для Гурга означала лишь одно – быть растерзанным на потеху зрителям.

Похоже, Скафти давно утратил надежду. Руслана же хотела спасти его во что бы то ни стало и была готова на все: устроить побег, подкупить стражу, даже убить Каюма… И ее вера придавала варягу сил. Когда женщины уходили, и Руслана на прощание обняла его, он пообещал, что будет беречь себя. Для нее. Ибо только она одна у него и осталась…

Женщины вернулись во дворец так поздно, что даже Сабур выразил неудовольствие по этому поводу. Но Светорада резко осадила его:

– Нам пришлось пережидать дождь, разве тебе не сказали об этом, олух ты этакий?

После попытки отравить ее Светорада держалась с евнухом неприязненно, даже выговаривала Овадии, почему этот рыхлый кастрат до сих пор не смещен с должности. Овадия отделался какой-то очередной шуткой, как он умел, но сказал, что Сабур теперь намного бдительнее станет следить за его любимой женой. Вот Сабур и следил, тут же оповестив шада о задержке Светорады в Итиле.

Когда же на другой день Овадия стал ее расспрашивать, Светорада сказала, что она бы вообще осталась ночевать в городе – такой сильный лил дождь. Разве это предосудительно, если и Мариам порой остается в Итиле, когда допоздна задерживается в своих христианских храмах. Причем Светорада заметила, что ее последние слова отчего-то смутили Овадию, и он поспешил перевести разговор на другое, заявив, что готов сам сопровождать жену на бои, раз уж ей так нравится это развлечение. И добавил, что слышал, будто Каюм, желая привлечь побольше народу, обещал выставить против своего непобедимого бойца Гурга сразу троих поединщиков. Значит, их ожидает очень занятное зрелище.

Говоря все это, Овадия играл рукой Светорады, и его пальцы незаметно скользнули под широкий рукав платья, нежно лаская ее. Она и в самом деле ощутила волнение, пока их обоих не отвлек поднятый служанками шум: те раскричались, суетясь вокруг Русланы, которая неожиданно лишилась чувств, услышав о новом испытании для Скафти. Позже, уже придя в себя, Руслана сообщила Светораде, что она беременна от бывшего пасынка.

– Но я ничего не сказала ему, – говорила она, глотая слезы, – ему незачем волноваться еще и об этом. А новый бой… Представляю, сколько людей придут на этот поединок. И как тяжело будет Скафти победить, чтобы выжить.

И, тем не менее, она оживилась, когда Светорада отправила се к варягам переговорить о возможном побеге Скафти. Вернулась Руслана не скоро, однако окрыленная их согласием помочь. И женщины решили, не откладывая, заняться распродажей драгоценностей шадё, чтобы иметь необходимую сумму на подкуп стражей, которые помогут устроить побег.

Это оказалось не так-то просто: мало найти достаточно богатых торговцев, чтобы продать драгоценности, – нужно было сохранить все в тайне. Через пару дней, когда молодые женщины возвращались после продажи удивительно красивых изумрудных подвесок княжны, они неожиданно увидели на узкой улочке Мариям и Овадию. Светорада заметалась, не желая встречи, дабы ничего не объяснять, однако вскоре шад сам куда-то скрылся, и к ним подошла одна Мариам. Когда она спросила, что понадобилось жемчужине Итильского дворца в квартале торговцев ценностями, княжна ответила вопросом на вопрос:

– А вы что тут делаете, мудрая Мариам? – И хотя это прозвучало довольно неучтиво, добавила: – Да еще в компании с моим мужем…

Помедлив, Мариам сказала, что Овадия встретил ее случайно, когда она возвращалась с исповеди, ибо у христиан сейчас время Великого Поста, когда следует чаще исповедоваться, чтобы облегчить бремя своих грехов. Казалось, Мариам готова пуститься в пространные объяснения, однако Светорада поспешила уйти. Она не обязана возобновлять дружбу с женщиной, которая ее ненавидит. Уходя, Светорада не заметила, как Мариам переглянулась с одним из охранников шадё, и тот утвердительно кивнул ей. Медовая не увидела и того, как из соседней калитки, едва они свернули за угол, вновь появился Овадия и они с Мариам удалились.

Теперь Овадия редко посещал княжну. Она была этим довольна, ибо Руслана мучилась приступами дурноты, и Светораде приходилось самой заниматься их общим делом. Она даже навестила Скафти, чтобы обсудить, кого, по его мнению, лучше попробовать подкупить, кто более жаден, чтобы прельститься наградой, и кто не так дорожит своим местом подле хозяина рабов-поединщиков. Они долго разговаривали в комнатушке Скафти, и он даже осмелился спросить, а не решится ли Медовая бежать вместе с ними? Разве ей не хочется вернуться на Русь?

Он не понимал, насколько Светораде больно слышать этот вопрос.

– Я не вернусь! – твердо сказала она. – Если мы рискуем, готовя тебе побег, это не значит, что женщина, к тому же жена самого царевича, может решиться на такое. Да и зачем мне бежать? Что меня ждет на Руси, кроме воспоминаний?

Ее глаза при последних словах потускнели, как звезды в утренней дымке. Скафти виновато опустил голову, жалея, что сделал ей больно. Потом негромко произнес:

– Медовая, ты помнишь, как я рассказывал тебе о своей невесте, после гибели которой дал слово никогда больше не жениться? Тогда я верил в то, что говорю. Но горе и смерть – неотъемлемая часть мира, а живое бежит от мертвого и тянется к живому. Человеческое сердце хочет верить в радость, что бы ни случилось. Так и мое сердце однажды забилось по-новому, когда его оживила любовь Русланы. А ведь я знал ее ранее, но не оценил, даже избегал. Потом полюбил… И это тогда, когда я во всем разуверился и в самом деле стал волком Гургом. Ты же, Медовая… Ты прекрасна, ты будишь в сердцах любовь, и однажды ты не сможешь не полюбить в ответ.

Светорада не знала, хочется ли ей верить ему. Она просто жила, находя в жизни множество маленьких радостей… которые заменяли ту единственную, что зовется счастьем. А любовь… Она подумала об Овадии, своем муже. Однажды она не сможет отказать ему, видя его беззаветную любовь к себе.

Еще через несколько дней Руслана тревожно поведала княжне, что, хотя варяги готовы принять на борт прославленного Гурга, они считают неблагоразумным идти на такое опасное дело перед боем, когда имя Гурга у всех на устах. Его исчезновение может всполошить весь город.

В столице Хазарии и впрямь слишком много говорили о предстоящей схватке прославленного бойца с тремя поединщиками. Ходили слухи, что даже бек Вениамин, этот могущественный правитель, будет присутствовать на схватке. Прибудет на поединок и шад Овадия с братьями, а также многие из хазарских ишханов, которые не прочь получить свою долю острых ощущений перед отъездом на кочевье. Так что, несмотря на все страхи женщин за Гурга, они смирились с тем, что им не успеть устроить отъезд Скафти до злополучного боя. И теперь Руслана носила подношения богам, в том числе воинственному Тенгри-хану, и просила служителей всемогущего в Хазарии Яхве молиться о защите ее возлюбленного, а Светорада сделала щедрый вклад в христианский храм, так как у нее сложилось мнение, что Христос наименее кровавый из богов.

За пару дней до назначенного боя Руслана пожелала встретиться со Скафти. Теперь многие посещали Гурга, и устроить встречу было непросто. И все же она смогла достаточно заплатить Каюму, чтобы он пропустил ее к возлюбленному. Светорада, не желая мешать их встрече, осталась ждать подругу в караван-сарае. Однако на этот раз встреча несколько затянулась, Руслана все не возвращалась, и Светорада, устав ждать, решила поторопить влюбленных. Конечно, Руслане сейчас очень тяжело, но все же ей не следует забывать, что они не должны привлекать к себе излишнего внимания, особенно накануне побега.

С Русланой Светорада столкнулась при выходе из казарм близ самого здания. К удивлению княжны, та выглядела не подавленной, а скорее воодушевленной.

– Я все же решилась открыть ему, что у нас будет ребенок, – сказала Руслана, когда они уже усаживались в ожидавшие их носилки. – Мне стало дурно во время свидания, Скафти очень встревожился, и, чтобы успокоить его, я во всем созналась. О великое небо! Как же он обрадовался! Сказал, что будет вдвойне осторожен, ведь теперь ему так важно сохранить ребенку отца. Особенно если появилась надежда, что к моменту его рождения он уже будет свободен!

Правда, вскоре оживление Русланы прошло, и она проплакала весь обратный путь, забившись в угол носилок. Ибо она понимала, что эта встреча могла быть последней…

Светорада молчала. Их носилки чуть покачивались на плечах сильных рабов, потом остановились у моста, ведущего на остров, где высился громадой башен дворец кагана.

Несмотря на поздний час, подъемный мост к острову по знаку Светорады был опущен. Охранник зажег факел и проводил женщин до ворот дворцового строения, где их встречал один из евнухов. А потом Светорада узнала, что ее ждет муж.

Овадия сидел в покоях своей шадё, устроившись на софе перед очагом, но даже не обернулся при ее появлении. Он смотрел, как языки огня лижут полукруглое, облицованное мрамором отверстие, и только молча покосился на Светораду, отвесившую ему положенный поклон и сбросившую на руки Русланы свое широкое кашемировое покрывало с меховой оторочкой.

– Что-нибудь случилось? – стараясь говорить как можно мягче, поинтересовалась Светорада.

Она села рядом с Овадией и попыталась взять его за руку.

Он вырвал ее столь резко, что Светорада растерялась. Украдкой поглядывая на мужа, она испытывала беспокойство и… наверное… нежность. Она никогда не считала его красивым: слишком полный, слишком коренастый, слишком заросший волосами. Но ведь со временем она привыкла к его плотному телу, ей стала нравиться его белозубая улыбка, в которой всегда угадывалось нечто хищное, почти дикое. Светорада даже привыкла к его забрасываемой за ухо длинной пряди волос, ниспадавшей с обритой головы, к его непринужденной манере сидеть по-степняцки, скрестив под собой ноги в широких шароварах. Обнаженные руки Овадии, обхваченные мощными золотыми браслетами на предплечьях и запястьях, выглядели почти элегантно, а пальцы сверкали от множества переливающихся перстней. И эти сильные руки были сплошь покрыты до самых пальцев темными короткими волосками, что ранее вызывало у Светорады отвращение. Потом она привыкла.

– Гург, – неожиданно произнес Овадия, по-прежнему не глядя на княжну, и потому не замечая, как побледнело ее лицо. – Этот воин с боев смертников, которые ты неожиданно стала с такой охотой посещать… И даже пробираться по ночам в казармы, где содержат этих сильных рабов. Ты любишь его?

Светорада только несколько раз моргнула. Овадия, наконец, посмотрел на нее. Его лицо было суровым, полные губы в обрамлении темной бороды плотно сжаты.

– Мне донесли, что ты стала приплачивать, чтобы тебе устраивали свидания с ним. И если мне нет дела до того, что иные гаремные женщины продают свои драгоценности и меха, чтобы свидеться с этими бойцами-смертниками, то русская княжна, по моему мнению, слишком высокородна, чтобы снизойти до раба.

Не сказав больше ни слова, он вдруг накинулся на нее, повалил, сжал до боли запястья, напугав настолько, что в первый миг она и слова не могла сказать, оглушенная бешеным стуком сердца.

Овадия пронзительно смотрел на княжну, приблизив к ней искаженное злобой лицо.

– Что, сладкая моя, я был тебе чужд и противен, а этот раб-смертник смог пленить тебя своим полуголым видом и татуировками? Ты платила, чтобы получить его, как иной получает шлюху в притоне, ты тайком шастала к нему по ночам, когда я лежал и мечтал о тебе… о твоей нежной коже, о твоих разметавшихся волосах, о твоей волнующей груди… Что же мне теперь делать с тобой? Как наказать за жестокость и измену?

– Нет, Овадия, нег! – рванулась Светорада. – Я не изменила тебе!

Ей казалось, что шад, ослепленный яростью, не слышит ее, – так шумно и тяжело он дышал. А еще… она вдруг захотела, чтобы он поцеловал ее. Сильно, со всем своим неистовством. Ибо она уже давно была готова к этому.

Когда он неожиданно отпустил ее и отшатнулся, она почувствовала почти разочарование. А с ним прошел и ее страх. Светорада поднялась, потянулась к Овадии, желая коснуться его ссутулившейся спины, погладить, утешить… обнять. Но едва она приблизилась, как он отскочил, заметался по комнате, спотыкаясь о разбросанные мягкие подушечки, сбивая низкие столики, с которых со звоном покатилась посуда.

– Ты… ты… сама рабыня. Низкая и грязная, не умеющая отличить достойного от недостойного. Ты мне лгала, избегала моих объятий, а сама шлялась по казармам!

Пожалуй, он был готов наговорить ей еще много чего, хотел даже избить ее, отдать палачам, чтобы содрали с нее нежную кожу, уничтожили как саму память о его любви к ней. Ему так хотелось ее любви! Но в нем всегда жил страх, что княжна прознает, что ее захватили по его приказу, что захочет отомстить… И это сдерживало его. Но что она влюбится в раба… Он помнил блистательную княжну Светораду Смоленскую, единственную женщину, достойную его любви. А она оказалась обычной потаскухой.

Ровный голос Светорады вывел его из оцепенения, заставил прислушаться. Она говорила спокойно, не глядя на него и невозмутимо заплетая разметавшуюся косу.

– Этот раб Гург – мой родственник. Как я могла оставить его в беде? Не знаю, поймете ли вы меня, благородный шад Овадия, однако скажите, как бы вы себя повели, узнав, что ваш друг и близкий человек оказался в положении раба-смертника? И мои встречи с ним… Я просто хотела ему помочь.

– Ложь! Я знаю ваших братьев, ваших родственников. Среди них не было этой татуированной обезьяны!

Странно, но чем больше горячился Овадия, тем спокойнее вела себя Светорада. Она рассказала ему, что у варягов есть обычай принимать чужака в родню. Если варяги на собрании рода объявляют кого-то своим, то отныне этот человек связан с их родом. И Гург – его имя Скафти сын Аудуна – стал ее родственником в Ростове, по сути, братом. Она посещала его, чтобы помочь. Она не станет рассказывать, что предприняла ради этого, поскольку надеется, что ей удастся его спасти. Но если Овадия помешает… Она его женщина, его невольница – княжна сделала ударение на последнем слове, и Овадия болезненно поморщился, – поэтому не смела говорить с ним открыто. Наверное, ей следовало бы в первую очередь обратиться к нему, однако она опасалась, что шад неправильно истолкует ее порыв. Но она чиста перед своим мужем! Произнеся последнюю фразу, Светорада шагнула к очагу и, склонившись, положила руку на уголья, чтобы на огне доказать свою верность, взяв в свидетели богов.