Божьи дела (сборник) Злотников Семен

А это уже совсем худо.

Так что, видишь, мне без Тебя не управиться.

Вот как бы так…

Я как бы пришел…

Озирается по сторонам .

Понимаешь… я эту женщину до сих пор сильно люблю, но и ненавижу, и уже плохо понимаю – чего больше!

Молчит .

Вчера мы опять крепко ссорились.

Я уходил из дому, отчаянно молился.

Потом, когда я вернулся, она мне кричала обидные стихи: «Ты на том берегу, я – на этом, а между нами бушует река!»

Ну, такие стихи!

Ну, как бы понятно?

Еще мне кричала, что она даже в страшном ее сне не могла представить, что мы с ней до такого доживем.

Мы – с ней – до такого!

Я тоже ответил, что я тоже не представлял.

И так мы с ней оба кричали друг другу обидные слова, пока я опять не ушел из дому.

Вот видишь, хожу по городу, молюсь, голову ломаю, чего мне теперь делать?..

Она мне сейчас говорит, что река!..

А я вижу, всегда бушевала – и тогда, и теперь!

И у нас не могло получиться по-другому, потому что я был Степаном, сыном Тимофея, а она была – Зубейрижат, дочерью Абдумуслима, сына Абдул-Керима!

Того самого, помнишь?

Я был Колпаковым, она же носила фамилию – Аб-ду-рах-ма-но-ва! Из колена Аб-ду-рах-ма-но-вых – ты понимаешь?

Мой дед Никита Иванович ловил в океане рыбу, а ее хороший папа Абдумуслим – да пребудет он в мире! – был самым хорошим сыном имама из Кизилюрта, что в 64 километрах к северо-западу от Махачкалы, что на юге Терско-Сулакской равнины, что на реке Сулак!

Понятно: кто был я – и кто она?

Я несмышленый босяк-оборванец с четырьмя незаконченными классами начальной школы, в старых отцовских штанах с заплатами, рваной тельняшке, без прошлого и будущего – и она! Она! Она!..

Заметно взволнован .

Конечно, она была сильно молодая, и я был молодой…

А люди – Ты знаешь – в молодости делают глупости…

Чего я тогда понимал?

Я только глядел на нее всеми глазами и больше ничего, кроме нее, не видел.

Все рядом с нею почему-то делалось маленьким и ненужным.

И я забывал про друзей, родителей, сестер – и про время…

Она мне была нужна.

Я чувствовал, я ей был нужен.

Что бы мы ни делали – когда мы сидели и молчали, или бродили по сопкам, или, бывало, уплывали на лодке далеко, – мы всегда крепко держались за руки.

Я это так помню…

У него на глазах слезы, и он улыбается.

Купалась в источниках голая!

И меня заставляла!

Как ненормальная, хохотала и силой тащила с меня штаны.

Я злился и тоже смеялся, и держался за них, как мог, двумя руками, но потом отдавал, чтобы не порвала.

Она хохотала еще веселей и прыгала, и скакала вокруг меня, чтобы поймать за письку…

Счастливо улыбается .

Мы были детьми.

Ей ужасно хотелось, чтобы все у нас было, как в раю.

До змея…

О Могучий, о Мудрый, о Сущий, о Вечный!

Я только сейчас вдруг подумал: я Коран впервые узнал от нее!

Ну конечно, она мне читала: «И вспомни, о Пророк, начало творения, когда твой Творец – Господь миров – объявил ангелам: «Поистине, Я сотворю человека из пахучей густой глины, отлитой в форму и меняющей свой цвет. Когда придам ему совершенную форму, завершу его создание и вдохну в него душу, которая принадлежит Мне, поклонитесь ему, почитая и приветствуя его!»

Широко и счастливо улыбается .

Мы были детьми… Эта жизнь нам казалась раем…

Молчит. Внезапно кричит .

Не было у нас с нею рая, не было!

Сама же вчера мне кричала, что не было!

Ни зеленого сада, ни синего неба, ни Адама, ни Евы – оказывается, ничего!

А был только страшный остров Сахалин, куда их, несчастных, сослали, был наш забытый богом рыбацкий поселок с дурацким названием Эдемка, и были они, отец, мать и дочь Абдурахмановы, обиженные и бесправные – все!

А вся наша с нею любовь, и вся наша дальнейшая жизнь, и пятеро наших детей – оказалось, ломаная копейка!

Это просто она меня так благодарила!

За то, что спасли их семью от верной гибели, пустили к себе, отогрели и дали хлеб!

Молчит. Почему-то загадочно вдруг усмехается .

А с другой стороны, понимаю, каково это было – Абдурахмановым родниться с необрезанным…

Теперь-то, конечно, мне ясно, почему опустили глаза и молчали тетя Абидат и дядя Абдумуслим – да пребудут они в мире! – когда я пришел свататься к Зубейрижат…

Их любимое чадо, их единственная дочь ходила на пятом месяце, но они не сказали мне «да»…

Не сказали мне «да», не сказали мне – «нет»… молчали, молчали, молчали!..

Горестно качает головой .

Короче, пока я не верил в Аллаха и был не пойми кем, я так думал, что все у нас, как у людей: дом, работа, дети, внуки… И с женой мы – как будто бы! – ладили и понимали друг друга, пока я однажды…

Переводит дух.

Иду я по улице мимо мечети… вдруг слышу, как будто меня кто позвал…

С надеждой смотрит наверх.

Ты позвал меня, да?

Тишина .

Ну позвали – я вхожу… и встречает меня человек… как родного встречает… кричит со слезами: «Ассалям алейкум! Ассалям алейкум!»

И как тебя называть, кричит, добрый человек?

Степаном, кричу, меня называть, добрый человек!

А хочешь, Степан, он кричит, будешь Сиражутдином?

Хочу! – я кричу.

Ашхаду Алла илаха иллалаху ва ашхаду анна Мухаммадан расулуллах!

Свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха, и что Мухаммад посланник Аллаха!

Только на мгновение переводит дух .

Ну вот… так, короче, я сделался Сиражутдином!

Мой второй сын Федул – он теперь, слава Богу, Абдулгафур! – тоже послушался меня.

А старший Иван – до сих пор не обрезан!

И три его младшие сестры живут дрянью!

Но главное, что меня убивает, – Зубейрижат!

Не желает покаяться. Что же мне делать?

С необрезанным жизнь прожила – страшный грех!

Мерзость, грязь, истребление души!

Он мог не знать – а она?

Он – то есть я, когда был необрезанным, – он мог не знать, а она?.. Зубейрижат, дочь Абдумуслима, сына Абдул-Керима, обязана знать?

Не обязана?

Взволнованно ходит из стороны в сторону .

Я знаю, я знаю, что знала и все понимала – и все…

Все равно, несмотря на запрет нашей веры, бегала голой по острову – я это помню, как будто вчера!..

И пошла, погубила себя, но пошла!..

За необрезанного пошла – ведь пошла, ведь пошла!..

Уже даже не ходит – бегает .

О-о, да подумаешь, благодарность!

Могла ему прямо сказать: спасибо вам, человек хороший, за то, что вы такой хороший, и – до свидания!

Знай свое место, знай!

А не идти к нему в жены, плодиться, как будто крольчиха, губить свою вечную душу!

Еще говорит, я ревную к нему!

Степану ее, говорит, не гожусь даже в подметки!

Он, говорит, был прекрасным, как Бог, а ты, говорит, – Сиражутдин!..

Старый ишак, говорит, Сиражутдин!..

Она хочет мне боли, она меня сильно злит…

Она, понимаешь, она, понимаешь, она…

Заметно, что обида рвет ему душу .

Я не стану жить с дрянью, не стану!

Пока не услышит, пока не очистится – дрянь, дрянь! – я не стану! Не стану, не стану я, правда же, я не могу!

Не могу не могу, помоги мне, о Сущий!

Я люблю ее, о, я не стану, люблю, помоги!..

Убегает .

Лялечка

Из вечной вязкой тишины долетают робкие всхлипы и причитания. Постепенно они складываются в слова, обретают смысл.

Я так обижена, Господи… Меня так обидели, Господи…

Промокает платочком слезы.

Смотри, я в той жизни имела трех…

Ну, считались мужьями…

Я любила, ласкала и холила их, как могла…

А чего не могла…

Да, и тоже меня все бросали…

Бросали и как бы…

Ну, то есть бросали…

Но, честное слово, – я так не обижалась.

Ну так, чтобы очень обидеться…

Ужасно обидеться…

До смерти…

Всхлипывает .

Потому что умела каким-то удивительным способом проглотить обиду и дальше идти…

Оставались какие-то силы…

Чтобы жить еще дальше зачем-то – понимаешь?..

Всхлипывает .

И я никого – можешь верить – ни разу и никого не проклинала.

Мне бывало, конечно, обидно и больно, но я себе говорила: в сущности, если подумать, никто никому ничем не обязан…

Никто не обязан – и все…

И нужно терпеть.

Терпеть, образно говоря, и терпеть…

В общем, так…

Плачет .

Вот так я и знала, что буду реветь…

Слезами ему не поможешь…

Он помирает, мне жалко…

Внезапно как будто пугается чего-то, рот прикрывает руками, подозрительно озирается по сторонам .

Ой, прости…

Я представила – вдруг нас услышат…

Кому еще рассказать про такое – кроме Тебя?..

Тяжело вздыхает.

Значит, уже я жила не в Караганде, а в Москве.

Снимала малюсенькую, но зато совершенно отдельную однокомнатную квартиру.

За МКАД…

Туда, если, образно говоря, двигаться строго по Горьковскому шоссе, в направлении Балашихи… не доезжая… жемчужины нашего Подмосковья…

Был у меня свой холодильник, телевизор 21 инч, большая и очень удобная полутораспальная кровать, ковер с тигрятами и тигрицей…

Боже, о чем я?..

Вот: я однажды встречаю – его!

Он безработный, я – безработная.

Вместе сидим в длинной очереди, ждем, когда позовут, и общаемся, образно говоря: трали-вали, не знали…

В Москве, Ты подумай, в кои-то веки встретить живого мужчину и даже поговорить!..

Короче, общались, общались мы с ним и общались, а потом он так странно и пристально так на меня посмотрел и говорит:

– А что, – говорит, – милая Лялечка, возьмите, – говорит, – пожалуйста, меня к себе ненадолго!

Пожалуйста, думаю я про себя, разбежалась! А сама удивленно тем временем тоже на него смотрю и опять же про себя думаю: может, он шутит?..

По виду, однако, понимаю – не шутит.

Но, думаю, может, такая у человека манера: он вроде не шутит – но как бы и шутит?

Люди такие разные…

И я улыбнулась ему, как могла, по-доброму и открыто.

– Отчего же, – ему говорю, – ненадолго, можно, – говорю ему, – и надолго!

И улыбаюсь ему изо всех сил, чтобы он сразу понял: с юмором у меня хорошо.

Правда-правда…

Но, однако же, вдруг замечаю на глазах у человека настоящие слезы: «Надолго, наверное, говорит, я не смогу, потому что, говорит, я, наверное, скоро умру…»

Лялечка молчит. Как природа.

Ну как на такое мне, Господи?..

Еще и еще пытаюсь понять: может быть, все-таки шутит?..

Но понимаю – не шутит.

Напротив, я вижу в зеленых глазах какую-то, образно выражаясь, уже нездешнюю тоску и бледность на впалых щеках – признак благородства…

Тяжело вздыхает .

А чего я могла?

То и сделала, что я могла: жить пустила!

А как же мне было его не пустить: без родных, без знакомых, без денег, без крыши над головой, смертельно больной…

Я пустила.

Пустила его, я пустила, пустила!..

Всхлипывает .

Короче, взяла я его за руку – и по врачам.

Как ребенка, водила.

А у него – говорят – запущено все и ужасно.

И нужна операция – говорят – и тоже – говорят – никакой гарантии.

Но я тем не менее все ж таки уломала его, и легли мы с ним под нож.

Извелась, поседела…

Ему только хуже.

И день ото дня ему хуже и хуже…

Я ночами не сплю, что мне делать?

Все жалеют меня и его, говорят: отпусти, говорят, хватит мучить!

Что?

Вот так человека взять – да отпустить?..

Вот так вот мужчину взять – да отпустить?..

Упрямо мотает головой .

Нашла наконец великого колдуна.

Из Адыгеи!

Хромого, усатого, желтоглазого.

С большими такими зубами.

Он когда так улыбался – губы у него так по сторонам разъезжались – и так возникали зубы…

Колдун!

Денег хотел.

И много.

А откуда у меня много денег?

И мало не помню чтобы водились – даже когда работала продавщицей в цветочном ларьке у метро…

А с другой стороны, я подумала: из-за денег мужчине помирать? Мужчина сегодня – как Бог: не вижу, но знаю, что где-то Он есть! Думала, думала, думала, думала: где мне взять денег?

Для спасения жизни Мужчины – где?..

Молчит .

Меня научили добрые люди – и я научу.

Как говорится, пущу хлеб по водам…

Для тех, кто не в курсе… если к Пушкину встать спиной… и пойти по бульвару прямо… и после «Макдональда» – сразу направо… и метров четыреста – прямо… и сразу налево, в тупик… Идите в тупик – и там фирма, короче… по связям, короче… ну, Ты понимаешь?..

Смущенно улыбается .

Сколько, однако, на свете отзывчивых добрых людей, и даже среди сутенеров!

Сначала, по возрасту, мне отказали, но потом, когда я объяснила причину – во имя Мужчины! – они даже прослезились.

На стареньком, помню, пикапе «Пежо» с раздвижными сиденьями и шторками на окнах мы – во имя Мужчины! – всю нашу Московскую область проехали – вдоль, поперек!..

Улыбается .

Боже мой!

Мой уже не вставал с кровати!

Сил у него не было никаких!

Я его с ложки кормила, выносила за ним, обстирывала.

Он порнокнижки любил – доставала.

Просил почитать – я читала.

Под музыку, при свечах…

Все делала, Господи.

Кажется, даже и больше.