Божьи дела (сборник) Злотников Семен

– Лева, о чем ты? – с неожиданным вдруг легкомыслием поинтересовалась Машенька.

– О чем? – переспросил я, изумляясь ее непонятливости. – Ты что, их не видишь?

– Кого?.. – удивилась она.

– Их! Их! – не выдержал я. – Их, они способны на все!

– Ох, мне больно! – как будто послышался стон.

– Машенька! – страшно закричал я и проснулся…

41

И прежде, бывало, я пил, но себя не терял.

В общих чертах я помнил дорогу на кладбище, само кладбище, ночь, двух могильщиков – длинноногого и длинношеего Квазю и горбатого коротышку Йорыча… виски с импортным пивом… тортом безе вкупе с килькой в томате… нелепые тосты за двух неразлучных сестер – Жизнь и Смерть… наконец, как меня забросали землей…

Дальше ( уже со слов Машеньки !) двое мужчин в зловонном рванье втащили меня среди ночи, мертвецки пьяного, в квартиру и оставили валяться в прихожей.

От денег они отказались, сославшись на дружбу со мной и какие-то принципы – какие именно, Машенька не уточнила…

Мгновенная радость, когда я очнулся дома в записанной Митей постели ( сама собой разрешилась загадка о происхождении подземных вод, отдающих мочой !), скоро сменилась испугом – ибо я уже знал, что меня ждет…

Впервые за годы мучительных размышлений об Аврааме я его не судил.

Как осенние листья, вдруг сами собой отпали мучившие меня вопросы:

– почему Авраам не восстал, защищая Исаака?

– почему не кричал о спасении самого дорогого и любимого?

– почему, пробудившись в то жуткое утро, немедля отправился в путь ( Бог всего лишь сказал: возьми сына и отправляйся !)?

– каково ему было прощаться с любимой женой – его Саррой?

– о чем он мог размышлять – до места они добирались три дня! – и что чувствовал?

– каково ему было поднять нож на сына и где предел покорности Богу и веры в Него?..

Восходящее солнце светило в окно.

Мы лежали в обнимку, втроем, на записанной простыне, и нам троим было на удивление хорошо!

Вопросы мои никуда не девались – но слышать ответы уже не хотелось…

Однако представилось мне: то же солнце, возможно, похожим утром четыре тысячи лет тому светило избраннику Божьему Аврааму, когда он собирался в дорогу…

42

Как и прежде бывало по праздникам и воскресеньям, Машенька на завтрак приготовила наши с Митей любимые ленивые вареники, обильно политые сливками и клубничным сиропом.

После душистого кофе мы с Митей, опять же по доброй традиции, отправились побродить по старой Москве.

До того, впрочем, я зашел в туалет и достал из потайной щели между унитазом и стеной старый охотничий нож с наборной ручкой ( то малое от отца, кроме названной картины, что я сохранил).

И посейчас с содроганием вспоминаю, как я его прятал за поясом, за спиной, и после еще, щурясь в зеркало, неторопливо оправлял и разглаживал плащ.

И на Страшном суде, если спросят, зачем мне понадобился нож, я не найду, что ответить.

Разве, быть может, на Страшном суде мне поверят, когда я скажу: без умысла, но по наитию!..

Наконец, спустив воду в унитазе, я как ни в чем не бывало вернулся в прихожую: оба они, мать и сын, скульптурно замерли посреди комнаты в прощальном объятии.

Над их головами, на стенах и потолке, как малые дети, резвились солнечные зайчики.

Я шутливо пролез между Митей и Машенькой, поцеловал жену и, подхватив моего малыша, поспешил прочь из дому.

– Я вас очень люблю-у-у! – еще долго за нами летел и не отставал счастливый голос Машеньки…

43

Все-таки Митя меня упросил, и до Свято-Данилова монастыря мы с ним добирались на метро ( поезда сызмальства вызывали у него священный трепет ).

Всю дорогу он крепко держал меня за руку – как будто боялся, что я потеряюсь.

На эскалаторе он, забежав на ступеньку повыше, потянулся и благодарно поцеловал меня в кончик носа.

Я только обнял моего малыша – просто не было слов, чтобы выразить, как сильно я его люблю.

По пути в подземном кафе мы на славу полакомились мороженым, а на выходе из метро я купил моему любимцу огромную связку воздушных шаров.

Он их немедленно отпустил, и мы оба, смеясь и щурясь, еще какое-то время смотрели, как они уплывают и постепенно растворяются в синем небе.

Пока мы неспешно прогуливались вдоль монастырской стены, малыш мой дурачился и подпрыгивал, чтобы чмокнуть меня в щеку, но доставал до плеча, выше не получалось.

И я, подражая ему, тоже дурачился и пригибался, чтобы сделаться пониже, и тоже чмокал его – то в носик, то в ушко, то в плечико.

Так мы, пошучивая и резвясь, миновали монастырские ворота и вскоре уже оказались возле знакомой часовни – той самой, куда я однажды во сне был зван на свидание наяву…

На мгновение я остановился и замер, словно утратил вдруг ориентацию в пространстве.

«Мы однажды поймем, что зачем, что к чему, мы однажды найдем то, чего потеряли»… – пронеслись в мозгу две строки из давно позабытого юношеского стихотворения.

– Папка, уйдем! – закапризничал малыш и с неожиданной силой дернул и потянул меня за собой прочь от часовни.

Я едва устоял на ногах.

– Митя, стой! – удержал я его и бережно обнял. – Ты же сам хотел Бога увидеть!

– Я боюсь Его! – пролепетал мой единственный сын.

– Он любит тебя, Он тебя любит! – дважды для пущей убедительности прокричал я и решительно взял его на руки.

– Я боюсь… – судорожно обвив меня ручонками, умоляюще прошептал Митя.

– Он любит тебя… – бормотал я, не находя, что тут еще можно прибавить…

44

Перешагнув трехступенчатый порог Божьего шатра, мы очутились в тенистой оливковой роще у подножия знаменитой горы Мориа ( неповторимые очертания которой мне снились еще в пору «Спасения» ).

Охваченный странным чувством, я медленно тронулся в путь по извилистой тропке, уходящей наверх.

Идти приходилось на ощупь – мой мальчик никак не желал слезать с рук, что, естественно, затрудняло восхождение.

Я чувствовал, как ему страшно и как он дрожит.

Я пытался его успокоить, но на все мои уговоры открыть глаза и перестать бояться он упрямо мотал головой и только с еще большим отчаянием жался ко мне.

Я жестоко страдал, раздираемый чувством вины, абсурдностью ситуации и собственной беспомощностью перед Абсурдом!

Так, шаг за шагом, я неуклонно приближался к развязке этой поистине драматической истории…

45

Достигнув вершины горы, я издалека узнал Исаака на жертвенном ложе, Авраама с подъятым ножом, а в небе над ними ангел парил…

46 Вместо эпилога

Я всегда свято верил в уникальность и неповторимость каждой человеческой судьбы.

Удивительным образом с малых лет меня не покидало ощущение избранности; а то, что со мною стряслось ( и о чем в общих чертах рассказал ), представлялось мне чем-то из ряда выходящим.

Но вот на спуске с горы я буквально нос к носу столкнулся с мужчиной примерно одних лет со мной и с маленьким мальчиком возраста Мити.

Какое-то время мужчина странно смотрел на меня и на Митю – как будто хотел нас о чем-то спросить и не решался.

– Вот!.. – воскликнул в сердцах незнакомец, неопределенно махнув рукой в направлении вершины.

– Да!.. – кивнул я в ответ, только чтобы не показаться невежливым.

Наконец, разминувшись на тесной тропе, мы с Митей продолжили спуск и уже через несколько метров повстречали еще идущих нам навстречу людей…

А потом – и еще…

И – еще…

Монологи для театра (из цикла «Разговоры с Богом»)

Лотерейный билет

Появляется очень плохо одетая женщина. В руках у нее лотерейный билет. Заметно, что она крайне огорчена.

Мы жили, подумай, чего не хватало?

Дети, слава Богу, большие и сами работают, и не жалуются, и ничего не просят.

Нам нашей пенсии на двоих – как говорится, проживем.

Квартиру почти уже выкупили, никому не должны.

Никому не должны – это главное.

И даже, скажу Тебе, стали копить на заграницу.

Когда это я могла хотя бы подумать про заграницу?..

По утрам просыпаюсь – от мыслей получаю удовольствие: дети-внуки здоровы, в гости приходят, по телефону звонят, с мужем не ссоримся…

Боже, чего еще нужно?..

Вздыхает .

Вообще, моя воля, ввела бы закон: чего-то имеешь – сиди уже!

Не проси и не требуй чего-то еще!

Повторяй, как молитву: довольна я, Господи, очень довольна, и больше, пожалуйста, ничего не посылай!..

На мгновение словно задумывается .

Все-таки женщина своим нутром всегда лучше мужчины почувствует, чего можно делать, а чего – да лучше бы застрелиться…

Вот: муж подарил мне на день рождения пушистую турецкую кофту, крепкие испанские духи и билет – ТОТО - ЛОТО …

Кофта мне душу согрела.

От духов голова закружилась, как в молодости бывало…

Но билет… хочешь верь, хочешь не верь – он меня сразу как будто обжег.

Только я до него дотронулась – так сразу и уронила.

Потом подняла – он опять улетел из рук.

Куда-то за старое кресло.

Мне стало не по себе.

Впрочем, всего на секунду.

Махнула рукой и тут же забыла.

Наверно, решила, билет и билет, да подумаешь, сколько их было…

Молчит .

Называется, после всего – не верь самой себе…

Молчит .

Ну конечно, сначала мы радовались: шутка ли – двадцать миллионов выиграли, пятьсот девяносто четыре тысячи триста пятьдесят восемь рублей шестьдесят шесть копеек!

Не украли там где-то, не потом добыли – с неба упали!

Я быстро хороший ужин сделала, пошла звонить детям.

Но муж удержал и ласково попросил никого не звать.

Мол, побудем вдвоем, как когда-то.

И обнял меня – нежно-нежно…

Давно, я подумала, так не дотрагивался…

Грустно улыбается .

Я запалила сорок свечей – столько мы прожили вместе!

Вкусно его накормила!

Потом мы гуляли вокруг нашего дома!

Потом пили чай с кофейным ликером и говорили о чудесах!

И так до самого утра – действительно, как когда-то!

Когда засыпали, он как бы сквозь сон попросил, по-хорошему, про миллион никому не рассказывать: ни чужим, ни соседям, ни тем более детям…

Мол, детей у нас четверо, говорит, двадцать миллионов разделить на четыре части – останется пшик…

То есть, говорит, никому ничего не достанется…

Улыбается грустно .

И тогда, и теперь не понимаю: почему на четыре?..

Детям – четыре части, и нам с мужем часть – пять?..

И потом, все-таки целых двадцать с лишком миллионов!..

Молчит .

Дни идут, я прошу его что ни день разделить деньги между всеми поровну, и пускай каждый тратит как хочет.

А у него свой принцип: копейки, говорит, детям не дам, пока жив, даже копейки!

Опомнись! – его умоляю. – Они молодые, им нужно помочь…

Помогай, говорит, а потом ты их увидишь! У меня будут денежки, говорит, они на руках меня будут до смерти носить, а у них будут денежки, говорит, они плюнут мне в душу и даже не вспомнят, что жил на свете такой хороший папа!

Всхлипывает .

Меня? за добро? – удивляюсь. – Мои любимые дети? Тебя, говорит. За добро, именно за него!..

Тихо плачет .

Рассказать кому – как рассказать?..

Я терплю и молчу.

Мои близкие ничего не понимают – я им сказать ничего не могу.

Что тут скажешь?..

А с мужем мы только ругаемся: как нужно тратить двадцать миллионов пятьсот девяносто четыре тысячи триста пятьдесят восемь рублей шестьдесят шесть копеек!

Надо же наконец начинать их тратить?..

Он мне, говорит, мол, тратить никак не будем.

Будем держать, мол, денежки в банке, а сами жить на проценты.

Мол, этих процентов нам хватит для полного счастья и даже еще останутся…

Всхлипывает .

Какого мне счастья еще? Я всегда жила для детей, для мужа…

Задумчиво разглядывает лотерейный билет .

В общем, живем – как жили: на пенсию.

Ждем проценты.

Неделю ждем, месяц, четыре – пропало терпение, интересуюсь про них.

Опять же, он ласково так отвечает: растут; и тоже дают проценты.

А нам в это время что делать? – спрашиваю.

Нам нужно ждать, говорит, ждать, ждать и ждать.

А чего, – спрашиваю, – ждать?

Пока, говорит, они сильно вырастут – проценты!

А с нами, – интересуюсь, – что станется, пока они сильно вырастут?

Живи, как жила, говорит.

Как жила – так живи, говорит.

Забудь и не думай про свой капитал.

Ведь если про него не думать – тогда его как бы и нет!

То есть фактически он где-то там есть, но вместе с тем, если о нем не думать, – его как бы и нет…

Капитал, говорит он мне, как Фантомас!..

Он говорит, говорит, а я на него смотрю, смотрю…

И меня вдруг, внезапно – как протыкает: я ж любила его!.. Я детей от него!..

Но мы же умрем, Михаил, мы умрем! – кричу.

Все купим, кричит, и всех купим: и смерть, и бессмертье, и черта, и Господа Бога! Пускай только будут они, мои денежки, кричит, пусть только будут они со мной!

Закрывает руками уши .

Прости его, Господи, дурака, прости!

Я ему говорю, уже экономили:

дочке платье латала;

мальчишки донашивали друг после друга;

не ездили летом на отдых;

не ели в ресторанах;

в театрах за сорок лет бывала, может, три раза…

А где мои украшения?..

Молодость моя – где?..

Где моя жизнь?..

Молчит .

Отчего-то вдруг дети ходить стали реже.

Звонки от них стали короче.

Какие-то вечно дела…

Соседи, завидев, куда-то торопятся, почему-то не улыбаются, как бывало…

Муж пока любит.

Он так говорит.

Но, иногда замечаю, смотрит рассеянно: вроде как рядом со мной, а вроде и нет…

Молчит .

Все двери, какие есть в доме, поменяли на железные.

На окнах решетки из стали – густые и толстые.

Чтобы даже комар к нам не просочился…

Я уже вяло спрашиваю: зачем так стараться, деньги же все равно в банке?

Он морщится и говорит: ох, плохо ты людей знаешь, придут и отнимут последнее.

Но останется то, что в банке! – кричу. – Столько добра!

Он только смеется в ответ.

Добра, говорит, никогда не бывает много; его, говорит, почему-то всегда только мало.

Взрывается вдруг .

Мало ему, мало, мало… мало, мало, мало!..

Вчера подарил мне еще лотерейный билет.

Наверное, счастливый…

Разрывает билет на мелкие кусочки. Уходит.

Раздвоение личности

На место святое является мужчина, одетый как правоверный мусульманин. Мгновение затравленно озирается по сторонам, затем с жаром молится.

О Щедрый дарователь даров,

О Мудрый, прикрывающий наши проступки,

О Вечный, недоступный нашему познанию,

О Единый, бесподобный в сущности и свойствах,

О Могучий, достойный только Бога и Знающий о всех вещах,

О Сущий, лишенный всякого изъяна…

Только переводит дух, на глазах слезы .

Я раб Твой, о Сущий…

Сколько рабов у Тебя – я из последних…

Все, что Ты делаешь, – значит, так надо, все, что Ты скажешь, приму и не буду роптать…

О, воистину, лучше быть самым последним из верующих, чем даже первым среди всякой дряни…

А я так действительно думаю: дрянь, кто не верует в Тебя, самая настоящая дрянь…

Молится. Вытирает слезы. Помалу успокаивается .

Только Тебе – о Великий – я могу признаться: сначала все было хорошо, а теперь моя жизнь превратилась в кошмар.

Сна нет, кушать не могу.

Даже мне трудно стало сосредоточиться на молитве.