Головоломка для дураков. Алый круг. Семеро с Голгофы (сборник) Квентин Патрик

XII

Воскресный вечер опять стал временем общения всех пациентов независимо от пола. Из привычных развлечений было решено под каким-то благовидным предлогом отменить только танцы. После ужина хлопотливая мисс Браш отвела нас в главный зал, словно не произошло ничего, что могло бы нарушить нормальное течение жизни. Меня это поначалу удивило, но потом я увидел в идее здравый смысл. Когда нервы у людей напряжены, всегда лучше их чем-то занять. Во мне теплилась надежда, что сам я целиком буду занят Айрис.

Но меня ожидало разочарование. Она не появилась. Я пристал с расспросами по поводу ее отсутствия к миссис Делл – коллеге мисс Браш из женского отделения, – на что получил совершенно спокойный ответ: мисс Пэттисон немного устала. Сначала мною овладели самые мрачные предчувствия, воображение рисовало всевозможные неприятности. Но затем я вспомнил швабру у нее в руках и решил, что на ее месте любая женщина имела полное право на усталость.

Дурное настроение воскресного дня ни у кого не улучшилось и к вечеру. Хотя присутствовало большинство и мужчин, и женщин, мы почти не общались друг с другом. Пациенты держались разрозненными группами, несмотря на все усилия сотрудников наладить общие контакты.

Геддес, Билли Трент и я какое-то время играли в карты, пока Геддес не заснул. Тогда мисс Браш предприняла попытку усадить меня за игру в бридж с тремя дамами, но я вежливо отказался. Мною, как и остальными, владела депрессия, к которой примешивалась тревога.

Мисс Пауэлл из Бостона расположилась одна в углу рядом с фортепьяно, раскладывая пасьянс. Я пересек зал и занял кожаное кресло по соседству с ней. Она приветствовала меня с безукоризненной вежливостью, но склонности к беседе не выказала. Все ее внимание поглощало правильное совмещение карт на столе.

Однако, наблюдая за ней, я заподозрил, что она добавляет карты из спрятанной где-то колоды, а потом определенно убедился в передергивании. Ей пришел джокер три раза подряд.

Ко мне сразу вернулись воспоминания о неприятном случае с секундомером, как и о моем психоаналитическом эксперименте, о котором я на время забыл. Так или иначе, но мисс Пауэлл представлялась мне вовлеченной в ситуацию, где таинственные обстоятельства все еще выглядели совершенно необъяснимыми. И я решил попытать удачи с ней.

– Такие вечера должны навевать вам ощущение, что вы снова в Бостоне, не так ли, мисс Пауэлл? – осторожно начал я. – Лично у меня этот город ассоциируется с вещью на мраморном столе.

Мисс Пауэлл раздраженно повернулась в мою сторону, уже подготовленная карта зависла в воздухе. Она хмуро наморщила лоб и сказала:

– Если вы говорите о прилавках рыбного рынка, мистер Дулут, то мне ваши ассоциации непонятны. К тому же по воскресеньям он не работает, что, разумеется, правильно.

И она отвела от меня взгляд, будто я сам внезапно вызвал у нее ассоциацию с сырой рыбой из Бостона. На ее лице даже отобразилась некоторая брезгливость. А мне ничего не оставалось, как подняться и оставить ее, так ничего и не выяснив.

Дальнейшие бесцельные блуждания по залу привели меня в итоге к герру Штрубелю. Прославленный дирижер стоял у стола и рассеянно листал какой-то музыкальный журнал. Я присоединился к нему, а он встретил меня поистине венским поклоном, после чего заговорил о сценическом искусстве.

Мне было интересно выслушать его порой экстравагантные, но по большей части любопытные суждения о театре. И если бы не его слегка бегающий взгляд, он бы производил впечатление абсолютно нормального человека. Франц спросил, доводилось ли мне заниматься оперными постановками, и высказал пожелание как-нибудь поработать со мной вместе. Когда же он пустился в описание своего видения спектаклей на музыку Вагнера, его энтузиазм еще более возрос. Он активно жестикулировал, а в речи даже появилась мелодичность.

– Им всем не хватает ритма, мистер Дулут. Возьмите, к примеру, того же «Тристана». Все играют его с чрезмерным почтением, как будто имеют дело с покойником или с древним музейным экспонатом, требующим особой бережности. Но «Тристан» должен быть исполнен жизненных сил, или за него не стоит браться вообще. В нем должен присутствовать ритм – ритм в игре оркестра, ритм в вокальных партиях. Ритм, заданный, разумеется, дирижером. Ритм… Живость… Нечто постоянно поддерживающее внимание публики!

– Как вещь на мраморном столе, – совсем уж, казалось бы, некстати ляпнул я.

– Вещь на мраморном столе! – Его глаза загорелись подлинным огнем творчества. – Какая гротескная фраза, но до чего же она приковывает внимание! – Улыбка озарила его лицо. – Я ощущаю ритм в этих словах, мистер Дулут. Ваша сентенция буквально пронизана ритмом. Она им так и пульсирует.

Он быстро устремился к фортепиано, открыл крышку и начал играть. Я вернулся в кожаное кресло, находившееся в одинаковой близости к мисс Пауэлл и к музыкальному инструменту, и стал слушать.

Это было потрясающе. Действительно вдохновленный мрачной загадочностью моей фразы, Штрубель играл собственную импровизацию, звучавшую так странно и столь тревожно, как никакая музыка, знакомая мне прежде. Аккорды обрушивались один за другим, на первый взгляд в полном диссонансе между собой, но в то же время непостижимым образом связанные воедино тончайшими нюансами берущего за душу ритма.

Теперь взгляды всех в зале оказались прикованы к нему. Мне бросился в глаза легкий испуг на лице мисс Браш. Да я и сам чуть не начал поддаваться панике, когда Штрубель внезапно оборвал импровизацию и заиграл что-то спокойное на тему хоралов Баха. Умиротворяющие звуки помогли постепенно унять возникшее напряжение.

Я часто видел в прошлом, как Штрубель руководит оркестром, но никогда не слышал его игры. В ней присутствовало нечто восхитительное. Он не просто блестяще владел инструментом. Дело здесь было не только в этом. Даже совсем не в этом. Быть может, его глубоко личная грусть придавала исполнению столько необычайной, ностальгической меланхолии. Я начисто забыл о смерти Фогарти, обо всех сложных проблемах, возникших в лечебнице, как забыл и о своих надуманных трудностях. Я весь обратился в слух.

И остальные тоже слушали. Один за другим они оставляли свои прежние занятия и подходили к фортепьяно. Скоро сидеть остались только я и мисс Пауэлл. Вероятно, люди не вполне духовно уравновешенные реагируют на музыку особенным образом. Билли Трент стоял рядом со мной, погруженный в подобие транса. Глаза Фенвика сияли каким-то поистине неземным переливающимся блеском. Я мог видеть со своего места их всех – Геддеса, Лариби, доктора Стивенса, женщин. К инструменту подошли даже мисс Браш и Морено. Их плечи почти соприкасались. Они замерли в торжественном молчании.

Я же наблюдал за руками Шрубеля. Именно они стали сейчас главной точкой притяжения в этом зале. Вместе с музыкой мощь излучали и они. Пугающая и гнетущая атмосфера сменилась гипнотическим волшебством мелодии. Воцарился зачарованный покой. Я посмотрел на мисс Пауэлл. Она сидела неподвижно, устремив взор в пустоту. Между ее пальцами остался крепко зажат бубновый валет.

Наконец музыка смолкла. Наступила продолжительная, почти звенящая тишина. Ни один из нас даже не шевельнулся. Складывалось впечатление, что никто не хочет первым сознательно нарушать красоты и драматичности ситуации.

Легкий звук заставил меня обернуться в сторону мисс Пауэлл. Ее рука с бубновым валетом все еще оставалась застывшей в воздухе. Но вот выражение лица коренным образом изменилось. Узкие аристократичные губы были плотно сжаты. Глаза светились ярко, словно в экзальтации. Очень медленно ее голова склонилась над картами.

А затем я услышал ее голос. Он был тихим, но вполне разборчивым.

– В хирургическом кабинете хранятся ножи – замечательные стальные ножи. Их так просто украсть. И они сверкают. Они ярко сверкают. Я смогу спрятать их внутри музыкального местечка.

Конца этого невероятного монолога я не расслышал, потому что в зале вдруг заговорили все разом. Штрубель поднялся и очень серьезно смотрел в нашу сторону. С него я вновь перевел взгляд на мисс Пауэлл.

Она вернулась к пасьянсу. Бубновый валет лег поверх дамы пик. Но ее рука дрожала. Странное выражение загипнотизированного человека все еще читалось в ее глазах. Гипноз! Слово всплыло в моем сознании и задержалось в нем надолго. Я стал лихорадочно думать.

Вскоре после того, как Штрубель закончил играть, мисс Браш отвела нас во «Второй флигель». Обычно она задерживалась до тех пор, пока все не укладывались по постелям, но в этот вечер исчезла сразу, бросив краткое «спокойной ночи». Она казалась изможденной и предельно взвинченной.

За нами остался надзирать только Уоррен, пока мы выкурили по последней сигарете. Днем он успел урывками поспать часа два, угрюмо сообщил ночной санитар. Но по-прежнему чувствовал смертельную усталость. На смену Фогарти был уже нанят новый сотрудник, и его прибытия ожидали следующим утром.

– Быть может, тогда я смогу отдохнуть как положено, – ворчал Уоррен, – если только ваши друзья из полиции, мистер Дулут, не устроят мне снова веселую жизнь, – шепнул он мне отдельно.

Из курительной я вышел одновременно со Штрубелем. Мы вместе пошли по коридору и, повернув за угол, увидели миссис Фогарти.

Меня ее появление удивило. Я предполагал, что при сложившихся обстоятельствах она возьмет выходной. Она выглядела бледной и даже более молчаливой, чем обычно, если такое в принципе было возможно. И все же на худощавом, угловатом лице проступало непримиримое упрямство. Вероятно, подумал я, для таких людей личные проблемы всегда будут второстепенными. Для них не существует ничего важнее работы.

Заметив меня и Штрубеля, она приветствовала нас со всей вежливостью, на какую оказалась способна, позволяя просто пройти мимо. Но Штрубель неожиданно задержался и, взяв в ладони ее костлявые пальцы, посмотрел на нее добрыми и печальными глазами.

– Простите меня, – сказал он. – Вчера ночью мне не следовало вам звонить. Я должен был справиться с несчастьем сам, как вы справляетесь со своим.

Миссис Фогарти изумленно уставилась на него.

Я посчитал было реплику бестактностью с его стороны, не сразу сообразив, что пациентам никто не сообщал о смерти Фогарти. Дирижер говорил мягким голосом и трогательно извиняющимся тоном. Но в то же время я снова почувствовал, что этот человек обладает тонкой, едва заметной способностью подчинять людей своей воле.

Вероятно, миссис Фогарти тоже посетило схожее ощущение, потому что ее первая реакция оказалась чисто инстинктивной. Ее лицо помрачнело. Но она сразу же взяла себя в руки и улыбнулась.

– Вы же знаете, что можете звонить мне в любое время, мистер Штрубель.

– Это неважно. Вот только вы должны мне рассказать, почему так печальны. И я вам помогу.

Они оба, казалось, забыли о моем существовании. Штрубель вдруг склонился вперед, вглядываясь в нее пристально и настойчиво.

– Вы и сейчас очень несчастны, – медленно произнес он. – Не потому ли… Это не из-за вещи на мраморном столе?

Миссис Фогарти тихо охнула. Ее рука потянулась к худощавой шее, а потом безвольно упала вдоль тела. Бледность на щеках приобрела серый оттенок.

Я не знал, что мне делать. Мой неуклюжий эксперимент на глазах породил монстра, как создание доктора Франкенштейна. Он зажил своей жизнью и начинал полностью выходить из-под моего контроля.

С невероятным усилием ночная сиделка сумела улыбнуться.

– Вам бы лучше уже отправиться в постель, мистер Штрубель, – мягко сказала она. – Доброй ночи.

Дирижер пожал плечами, степенно повернулся и пошел в сторону своей спальни.

Мы с миссис Фогарти остались наедине.

– Приношу свои глубочайшие соболезнования… – начал я.

Но закончить мне не дали. По линолеуму у нас за спинами раздались быстрые и четкие шаги, предвещавшие появление из-за угла доктора Морено. При виде ночной медсестры его смуглый лоб прорезали хмурые морщины.

– Я же говорил, миссис Фогарти, что вам не следует сегодня заступать на дежурство.

Он быстрым взглядом окинул меня, а потом вновь уставился на бедную женщину.

– Меня же некем заменить, доктор, – скованно, но решительно ответила миссис Фогарти. – Мисс Прайс из женского флигеля, как нарочно, заболела. Так что им самим пришлось искать кого-то вместо нее.

– Организация работы и штатное расписание – не ваши проблемы. Вы не в том состоянии сегодня, чтобы исполнять свои обязанности. Вам необходим отдых.

Миссис Фогарти развела руками, хрустнув накрахмаленным белым халатом.

– А кто же позаботится о пациентах?

– Все телефоны в палатах так или иначе связаны с вашим альковом. Уоррен дежурит, и ему придется посидеть на вашем месте.

Честно говоря, я так и не смог понять, была ли ночная сиделка благодарна ему, недовольна таким решением или откровенно разозлилась. Она еще некоторое время стояла на месте, глядя перед собой темными, глубоко запавшими глазами, а потом с чуть слышным:

– Что ж, будь по-вашему, доктор, – повернулась и ушла.

Обдумав положение, я решил, что доктора Ленца необходимо поставить в известность о том, что сказала в актовом зале мисс Пауэлл. Конечно, это звучало почти невероятно глупо, но я уже привык с подозрением относиться к любой самой невероятной глупости. Пользуясь присутствием рядом Морено, я обратился за разрешением повидаться с директором.

Морено мгновенно превратился в образцового молодого психиатра: превосходного диагноста для пациентов и стража интересов руководства лечебницы. Его взгляд вопросительно скользнул по мне в явной попытке понять серьезность моих намерений.

– Доктор Ленц сейчас очень занят, – сказал он. – Он все еще беседует с полицейскими.

– Но мне удалось услышать нечто крайне важное для доктора Ленца, – настаивал я. А поскольку Морено лишь продолжал молча смотреть на меня, вынужден был добавить: – Думаю, наши неприятности еще далеко не закончились.

– Что вы имеете в виду?

– Только то, что смерть Фогарти была лишь частью чего-то большего. И основные зловещие события назревают.

– Надо постараться не позволять своей театральной фантазии заводить вас слишком далеко, мистер Дулут. – Морено бросил эту реплику, опустив голову и пристально разглядывая собственные руки. – Вы все еще далеки от нормального состояния, ваша нервная система перевозбуждена, а потому надо проявлять сдержанность.

– Но моя нервная система совершенно ни при чем! – в раздражении воскликнул я. – Мне прекрасно известно…

Внезапно Морено снова вскинул взгляд на меня.

– Если уж вам все это настолько интересно, мистер Дулут, то могу сообщить, что полиция раскрыла причины гибели Фогарти и вполне удовлетворена результатами расследования. Его смерть не имела никакого отношения ни к самому нашему учреждению, ни к его пациентам. Капитан Грин вынужден был согласиться, что это был… прискорбный несчастный случай.

Морено говорил убедительным тоном и готов был выдержать прямой взгляд в глаза.

Но я знал, что он лжет.

XIII

Когда Морено ушел, я обнаружил, что все остальные уже давно разбрелись по своим комнатам. Коридор был пуст, и я тоже направился к спальням, расположенным в самом дальнем конце флигеля.

В пустом коридоре психиатрической лечебницы есть что-то унылое и пугающее. Моя слабая нервная система расшалилась, и я почувствовал беспричинное желание поскорее избавиться от одиночества, найти себе компанию, хотя, если опасность действительно существовала, она могла гораздо скорее проявить себя в присутствии других пациентов, нежели в совершенно безлюдных коридорах.

Я добрался до двери, которая вела к спальной части корпуса, и распахнул ее. Передо мной протянулся длинный ряд дверей одноместных палат. Слева располагался маленький альков миссис Фогарти, погруженный сейчас в темноту. И я как раз проходил мимо него, когда меня окликнули по имени. Я вздрогнул, почувствовав внезапный приступ страха, но тут же отругал себя за глупость.

Это был всего-навсего голос самой миссис Фогарти, доносившийся из мрака алькова.

– Мистер Дулут!

Я покинул коридор и вошел в крохотную комнатку с тремя стенами. Сюда из коридора проникало совсем немного света. Мне удалось различить в тени резко очерченный, чуть искривленный профиль ночной сиделки под белой шапочкой. Она сидела за столом перед едва заметно поблескивавшим телефонным аппаратом. Всем своим обликом она напоминала застывшего на посту часового. Мне живо представилось, как вскакивает она по стойке смирно при любом телефонном звонке, когда поступает вызов от одного из пациентов.

– Что случилось, сестра? – спросил я. – Не предполагал снова увидеть вас на дежурстве.

– Доктор Морено запретил мне, – очень тихо сказала она, – но мой брат совсем не спал. Вот я и решила дать ему отдохнуть несколько часов, прежде чем он меня сменит. – Она устало приложила худощавую ладонь ко лбу. – У меня самой голова раскалывается. Потому я и сижу в темноте.

Вообще-то миссис Фогарти обычно не была склонна затевать с пациентами пустые беседы в столь поздний час. Но, в конце концов, именно сегодня у нее имелась веская причина изменить своим правилам.

– Меня поразил мистер Штрубель, – вдруг сказала она с почти обвинительной интонацией. – Вы слышали его слова. О вещи на мраморном столе. Кто-то рассказал ему о моем муже. – Ее глаза сверкнули холодом из полумрака. – А вы – единственный пациент, кому все известно.

Если бы я не чувствовал за собой вины, то мне едва ли понравилась бы ее манера общаться со мной – как учительница с нерадивым учеником. Но при сложившихся обстоятельствах оставалось только смутиться и злиться на самого себя за то, что невольно причинил ей боль. Я косноязычно пустился в объяснения по поводу своего псевдоаналитического эксперимента, тщательно скрывая факт заимствования самой по себе идеи у доктора Стивенса. Объяснил ей, как сумел, что Штрубель говорил всего лишь о своей необычной импровизации на фортепьяно. Она молча выслушала, а потом отреагировала на все неожиданно по-доброму:

– Я понимаю, что вы никому не хотели навредить, мистер Дулут, и не доложу об этом руководству, но, пожалуйста, не делайте впредь ничего такого. Смерть Джо стала для меня страшным ударом. Не хватало только, чтобы еще и пациенты переживали из-за нее.

– Я действительно вел себя как дурак, – ответил я мрачно. – Надеюсь, что и в самом деле не встревожил этим всю лечебницу.

Разговаривая с ней, я опирался на стол, пальцами непроизвольно касаясь телефона. И чуть не подпрыгнул, когда он внезапно и очень громко зазвонил. Миссис Фогарти тоже вздрогнула. Потом склонилась вперед и сняла трубку. Ее лицо виделось мне нечетко, но, судя по тени, она держала трубку в нескольких дюймах от уха, изо всех сил вслушиваясь и нервничая, как человек со слабым слухом, которому трудно улавливать, что говорят на противоположном конце телефонной линии.

– Алло! Алло! Дежурная слушает.

Она старалась, чтобы ее голос звучал четко и профессионально, и это казалось до странности неуместным в затемненном алькове.

Ответа не последовало.

Она сказала еще раз:

– Дежурная слушает. С кем я говорю?

Инстинктивно я переместился ближе, не сводя глаз с блестящей телефонной трубки. И потом еще многие месяцы все телефоны вызывали у меня ассоциацию со странным голосом, раздавшимся в ней. Он был почти не похож на человеческий. Низкий и сильно искаженный, ужасающе фамильярный шепот.

И я расслышал каждое слово так, как будто сам держал трубку у уха:

– Говорит вещь на мраморном столе.

Столь нежданное повторение моей фразы могло бы показаться просто шуткой, восприниматься символом всей неразберихи и путаницы, царившей в головах обитателей лечебницы. Но почему-то воспринималось совсем иначе. Это был, наверное, самый жуткий момент всей моей жизни. В хриплом голосе неприкрыто звучало само воплощенное зло.

Я замер в полной неподвижности, забыв о присутствии миссис Фогарти, пока она со сдавленным рыданием не выронила трубку.

Под влиянием мгновенного порыва я рванулся вперед, подхватил падавшую трубку и поднес ее к уху.

– Кто это? – выкрикнул я. – Что вам нужно?

Сначала ответом мне стало только молчание. А потом снова донесся низкий сипловатый шепот. Голос показался отдаленно знакомым, хотя мне никак не удавалось вспомнить, кому он мог принадлежать.

– Будет еще одна вещь на мраморном столе, Дулут, – произнес голос. – И уж постарайся, чтобы ею не стал ты сам.

Мои губы уже сложились для ответа, но почти сразу на другом конце провода раздался резкий щелчок. Я тоже положил трубку, в растерянности глядя сквозь темноту на миссис Фогарти. Ночная сиделка склонилась вперед, спрятав лицо в ладонях. Никогда раньше я не видел ее в таком состоянии – она всегда умела жестко себя контролировать.

– Мне очень жаль, – произнес я после продолжительной паузы. – Все это моя вина. Я никак не предполагал, что даже вы окажетесь вовлечены.

– Все в порядке, мистер Дулут. – Но свои слова она вымолвила машинальным, равнодушным тоном.

– Нам будет полезно сразу же попытаться узнать, откуда звонили.

Очень медленно миссис Фогарти подняла на меня взгляд. Я с трудом мог различить ее глубоко запавшие глаза.

– Это невозможно, мистер Дулут. Телефоны во всех палатах напрямую соединены с моим альковом, как и аппарат в комнате для обслуживающего персонала. Звонить могли откуда угодно.

– Но разве вы… Разве вы не узнали этот голос?

Ночная медсестра поднялась. Когда ее пальцы вцепились мне в руку, я почувствовал, как сильно они дрожат.

– Послушайте, мистер Дулут, – сказала она неожиданно сурово. – Вы совершили очень глупый и опасный поступок. Пусть это послужит для вас примерным уроком. Я не собираюсь никому докладывать о случившемся. Довольно с нас неприятностей. И я считаю, – она понизила голос до шепота, – что нам лучше забыть обо всем. Причем не только ради вашего спокойствия, но и моего тоже.

Я не понимал ее. Не понимал смысла слов, как и повышенного накала эмоций.

– Но, миссис Фогарти, если вы узнали голос…

– Мистер Дулут! – решительно оборвала меня ночная сиделка. – А вы сами имеете представление, кому этот голос мог принадлежать?

– Честно говоря, нет. Мне он показался знакомым, но…

– Очень хорошо! – Она говорила теперь хладнокровно и властно. – Тогда вы, быть может, поймете мои чувства лучше, если я сообщу вам, что, как мне показалось, голос узнала я.

Мы стояли теперь очень близко друг к другу, и я более отчетливо различал грубые черты ее лица, выглядевшие скульптурой, высеченной из гранита.

– Так кто же это был, миссис Фогарти? – уже несколько робко спросил я.

– У меня не все в порядке со слухом, – немного помолчав, заговорила женщина, обращаясь скорее к самой себе, – и еще выдался очень тяжелый день. Вероятно, поэтому мне кажется, что я узнала голос. Но по той же причине я никому не расскажу об этом. Поймите… – Она осеклась, но внезапное понимание уже нахлынуло на меня самого. Я заранее знал теперь, что она скажет, и почувствовал, как у меня в буквальном смысле мороз пробежал по спине. – Да, мистер Дулут. Если я кому-то расскажу нечто подобное, меня саму поместят в лечебницу как умалишенную. Понимаете, этот голос по телефону… Короче, если бы я не знала, что Джо мертв, то могла бы поклясться чем угодно: это был голос моего мужа.

XIV

Оставив миссис Фогарти в одиночестве, я поспешил вдоль пустого коридора к своей палате. Когда я разделся и скользнул под одеяло, ее слова все еще эхом отдавались у меня в ушах. Они стали своего рода символом всего прошедшего дня, который начался с убийства, а закончился тем, что самая здравомыслящая сотрудница лечебницы услышала голос своего покойного мужа.

Я беспокойно ворочался в постели и старался угомонить вибрировавшие нервы, чтобы начать мыслить разумно. Приходилось убеждать себя, что услышанное мной самим и миссис Фогарти было совершенно невозможно. Духи мертвецов могли общаться с Дэвидом Фенвиком, но едва ли стали бы это делать по телефону с рассудительной и совершенно не склонной к вере в привидения ночной сиделкой.

Существовало только одно объяснение. По какой-то немыслимо безумной причине некто избрал столь странный способ напугать именно ее, а заодно и меня. В конце концов, все заметили, что я не отправился к себе в спальню одновременно с остальными. Любой обитатель «Второго флигеля» мог слышать мои шаги в коридоре и возглас миссис Фогарти, окликнувшей меня по фамилии. Таким образом, не требовалось сверхъестественных способностей, чтобы догадаться: я нахожусь в алькове вместе с дежурной сиделкой.

Но, окончательно убедившись в отсутствии всякой угрозы из потустороннего мира, я только еще глубже погрузился в жутковатую реальность действительно происходивших в лечебнице событий. А реальность не могла не пугать. «Вещь на мраморном столе!» Фраза приобрела теперь поистине страшное и полное зловещего смысла звучание. Она то и дело терзала мой измученный мозг. А вместе ко мне с ней с монотонной регулярностью возвращался образ Джо Фогарти – с кляпом во рту, с искаженным предсмертной агонией лицом, с накрепко связанным телом.

Морено заявил, что полиция признала его гибель несчастным случаем. Я ни за что не поверил бы в такой вердикт. Так же ясно, как я знал, что меня зовут Питер Дулут, я считал смерть Фогарти жестоким убийством, которое было только частью какого-то плана, лишь одним из эпизодов шоу, затеянного неведомой силой, пытавшейся всех нас заставить играть в нем роли марионеток по своему сценарию.

До этого момента я не мог разгадать мотива для убийства простого санитара, но сейчас он вдруг показался мне достаточно очевидным. Разве не могло случиться так, что Джо с его любовью к сплетням и к пересудам о людях случайно получил некую информацию? Нечто, делавшее его опасным и подвергавшее опасности самого Джо. И если дело обстояло именно так, то не могло ли произойти чего-то подобного и со мной? Неужели я, сам того не осознавая, обнаружил что-то, поставившее меня в такое же положение? Ведь именно об этом меня предупреждал голос. И я немедленно понял, что от предостережения нельзя так просто отмахнуться. Во мне нарастало чувство тревоги, и все ночные страхи вернулись с удвоенной силой. Постепенно смутная опасность стала ощущаться как недвусмысленно направленная против меня лично. Опасность!

Я не без усилия прервал течение своих мыслей. Сел в постели, глядя на полосу света, пробивавшуюся из коридора сквозь приоткрытую дверь. Обычно мне нравилось, что дверь не запиралась, – для меня это служило постоянным связующим звеном с внешним миром. Так я чувствовал себя спокойнее, зная, что в любой момент смогу бежать от невротических ужасов, нарисованных моим больным воображением.

Но этой ночью мои страхи имели не внутреннее, а внешнее происхождение. И если опасность существует, она проникнет ко мне через эту приоткрытую дверь. Я резко вскочил с кровати, подбежал к двери и захлопнул ее. Но затем, когда мои пальцы неуверенными движениями принялись искать ключ, я вспомнил, что замка в двери не было вовсе. Осознание этого простого факта исполнило меня самой настоящей паники. Но мне ничего не оставалось, как только медленно вернуться в постель.

Не знаю, долго ли я лежал потом без сна в полной темноте, прислушиваясь к собственному сердцебиению и проклиная себя за безудержное пьянство в прошлом. Под конец я дошел до такого состояния, что уже готов был согласиться со сторонниками введения сухого закона. По крайней мере, я расплачивался за годы злоупотребления спиртным такой ценой, которая удовлетворила бы самого горячего поборника трезвого образа жизни.

Вот только лечение вредило нервной системе куда больше, чем само заболевание. Думаю, что если бы не Айрис, я бы тут же поднялся, потребовал собрать мой багаж и распрощался бы с элитным заведением доктора Ленца раз и навсегда.

Прошли, как мне показалось, долгие часы, прежде чем я в достаточной мере успокоился, чтобы задремать. И мне почти удалось заснуть, наслаждаясь временным ощущением покоя, когда до меня донесся звук шагов.

В одно мгновение я в страхе пробудился. Шаги приближались. Человек направлялся в мою комнату – в этом я ничуть не сомневался. Я сел и замер, опершись спиной на подушку, неподвижный, как манекен.

Дверь стала медлено открываться. Показалась сначала полоса света, а потом на ее фоне – силуэт. Попытавшись схватиться за телефонную трубку, я понял, что миссис Фогарти наверняка уже покинула альков. Если бы я позвал на помощь, то явился бы Уоррен, а я в своем доведенном до крайности состоянии был скорее готов встретить угрозу один, чем в обществе враждебно настроенного ко мне санитара.

Дверь открылась полностью и снова начала закрываться. Я не издавал ни звука. Смутная фигура, приближавшаяся ко мне, пока рисовалась лишь призрачной тенью. Напрягая зрение, я изо всех сил старался понять, кто из обитателей лечебницы нанес мне столь неожиданный визит.

Человек находился уже так близко, что мой лоб покрылся каплями холодного пота. А потом прозвучал голос:

– Вы не спите, Дулут?

Чувство облегчения показалось таким невероятно огромным, что я чуть не рассмеялся. Это был всего-навсего старик Лариби.

Он взялся за спинку кресла и придвинул его ближе к моей постели. Затем тяжело в него опустился – жалкий и неуклюжий в своей извечной серой пижаме.

– Мне необходимо поговорить с вами, Дулут, – жарко зашептал он.

Все мои страхи уже улетучились. Осталось только любопытство.

– Как вам удалось пройти мимо бдительного Уоррена?

– Он в алькове, но спит как убитый.

– Тогда рассказывайте, что там у вас.

Он склонился вперед. Одутловатое красное лицо сблизилось с моим, и я отчетливо увидел блеск в его глазах.

– Я не сумасшедший, – сказал он. – Теперь я твердо знаю. И хочу, чтобы вы тоже знали об этом.

– Рад за вас, – отозвался я без особого энтузиазма в голосе, как и без какой-либо убежденности в справедливости его утверждения.

Но его едва ли интересовала моя реакция. Он торопливо продолжал:

– Несколько дней подряд я действительно думал, что постепенно лишаюсь рассудка. В ту ночь, когда услышал звук тикера у себя в комнате. На прогулке, когда прямо у меня в ухе раздался голос моего биржевого агента. Этого вполне достаточно, чтобы любой человек на моем месте посчитал себя не вполне нормальным, не правда ли? Но затем вы нашли у меня в кармане секундомер. Я все обдумал и пришел к выводу, что меня намеренно подталкивали к безумию. Запугивали, чтобы я окончательно сошел с ума.

Я натянул простыню под подбородок и ждал, что еще он добавит к сказанному.

– Я разобрался в тонкостях их игры, – он говорил с легкой одышкой. – Мне теперь понятно, зачем меня травят. Хотите знать причину?

– Крайне интересно.

Он бросил беглый взгляд себе за спину на закрытую дверь.

– Когда я прибыл сюда, то пребывал в убеждении, что полностью разорен. Все вокруг, как мне казалось, падало и рушилось. Но я знал также, что кое-что у меня осталось, и я потеряю даже эти деньги, если продолжу игру на бирже. А остановиться сам был не в силах. Вот для чего я создал трастовый фонд, назначив доктора Ленца одним из его попечителей. – Лариби, как я отчетливо понял, нуждался сейчас только в слушателе, и потому предпочел помалкивать. – Причем условия таковы, – продолжал он, – что ему достанется четверть моего состояния, если я умру или на самом деле сойду с ума, – теперь в его голосе стали мелькать лукавые нотки. – Я подумал, что это заставит его лучше присматривать как за моими деньгами, так и за мной самим. Видите ли, я не думал, что слишком богат и подобная сделка может представлять опасность. Только поэтому я и пошел на нее. – Ему явно казалось, что он совершил очень хитрый ход, хотя для меня даже это звучало как чистое сумасшествие. – Повторю, – напомнил он, – что на тот момент я считал себя почти совершенно разоренным. Но теперь узнал, что по-прежнему остаюсь очень состоятельным человеком. У меня два миллиона долларов. И Ленцу это тоже прекрасно известно. Если я схожу с ума, полмиллиона долларов достаются его лечебнице. Полмиллиона! – он снова понизил голос. – Понимаете теперь, о чем я? Это огромные деньги, Дулут. А мне стало известно еще одно весьма примечательное обстоятельство. Все сотрудники лечебницы имеют свой пай в ее доходах, свой финансовый интерес в ее процветании. Разве не ясно после этого, зачем они хотят лишить меня рассудка? – Он рассмеялся. – Наивные. Они считают, что это им удастся. Да я более душевно здоров, чем любой мой коллега с Уолл-стрит!

Здесь я вполне готов был с ним согласиться. И логику его рассуждений тоже не подвергал сомнениям. Ленц ведь сам сообщил мне, что получит немалую выгоду, если Лариби навсегда поместят в государственную психиатрическую больницу как неизлечимо больного.

Некоторое время мы оба молчали. Силуэт Лариби четкой тенью вырисовывался на белой стене. Поредевшие волосы растрепались, как у неряшливого мальчишки.

Мне было трудно судить, насколько в здравом уме он находился. Еще труднее решить: заслуживал он сочувствия или нет. Мне он не нравился. Более того, вызывал во мне острую неприязнь, когда я вспоминал печаль, застывшую в глазах Айрис. Но ведь, если разобраться, передо мной сидел уже постаревший и совершенно беззащитный человек. А я и сам уже пережил достаточно, чтобы не понимать, какую веселую жизнь устроил ему некто, пока неизвестный.

– Им меня не одурачить, – неожиданно заявил он. – Я все еще вполне нормален, нахожусь в здравом уме, а потому только что составил новое завещание. Львиная доля моего состояния должна была отойти дочери. Она числилась попечительницей фонда наряду с Ленцем. Ей бы достался миллион наличными, если бы меня довели здесь до умопомрачения, о чем она прекрасно осведомлена. А уж она не стала бы им мешать, Дулут. Только не она.

Он сделал паузу, окинув меня выжидающим взглядом, словно мне полагалось именно сейчас вставить свой комментарий. Но я не смог выдавить из себя ничего более конструктивного, чем кривая усмешка.

– Я вложил сто тысяч долларов в образование этой девицы, – почти прорычал он. – И как же она поступает после этого? Отправляется в Голливуд, чтобы стать кинозвездой. Берет себе псевдоним Сильвия Дон, понимаете ли! И чем ей не угодила наша фамилия? Причем она ни разу не приехала на восток, стоило мне заболеть, Дулут. О, нет! Для нее важнее всего всегда была карьера, а не здоровье отца. На меня ей наплевать. – К этому моменту Лариби оказался полностью поглощен своими семейными проблемами. И разговаривал уже не со мной, а сам с собой. – Но что-то ее не очень заботила карьера, когда прошлым летом она вышла замуж за своего проходимца. Сначала пудрила мне мозги. Мол, он – серьезный врач, но скоро выяснилось, что на самом деле это безвестный актеришка из водевильной антрепризы! – Пальцы Лариби отбивали дробь по одеялу на моей постели. – Дочь самого Дэна Лариби выходит замуж за дешевого гуляку и паяца! Как вам это понравится? Думаю, его тоже заинтересовали мои деньги. Так вот, оба останутся в дураках. От меня ни она, ни он не получат ни цента. – Он не без злорадства рассмеялся, но внезапно совершенно сменил тон и спросил чуть ли ни застенчиво: – Вот мисс Браш – совсем другое дело. Она не из тех вертихвосток, которые готовы выскочить замуж только ради денег, вы согласны, Дулут?

Я машинально с ним согласился, не имея на сей счет никакого мнения, потому что как-то ни разу не задумывался об этом.

– Конечно, за ней ухлестывают все, кому не лень. Морено, Трент, все до единого. И ревнуют ее. Но ей нравлюсь я. Она по-настоящему влюблена в меня, Дулут, – он склонился совсем низко и говорил мне почти в ухо. – И я могу раскрыть вам важный секрет. Мы с ней поженимся. Как только я выпишусь отсюда, мы сыграем свадьбу.

И место и время казались не самыми подходящими для поздравлений, но я вышел из положения более или менее достойным образом.

– Я чувствовал, что вы нам симпатизируете, Дулут. И могу рассчитывать на ваше понимание того, как я поступил. – Он снова бегло обернулся к закрытой двери. – Я изменил условия завещания. Теперь все достанется Изабелле. Вот почему я пришел к вам. Текст завещания при мне, а Изабелла дала мне свою авторучку. Я хочу, чтобы вы стали свидетелем. Но нам следует соблюдать осторожность. – Он рассмеялся визгливо и взволнованно. – Они бы сделали все, чтобы остановить меня, если бы что-то пронюхали. Эти люди готовы на любую пакость. Думаю, они могли бы даже пойти на мое убийство.

Мне никак не удавалось выработать в голове правильную линию поведения. С одной стороны, Лариби именно сейчас выглядел не вполне нормальным и более свихнувшимся, чем я когда-либо видел его прежде, но во всем, что он говорил, присутствовали несомненная логика и здравый смысл.

– Вы спросите, почему я не уезжаю отсюда как можно быстрее, – продолжал шептать он. – По самой простой причине. Я не могу оставить здесь Изабеллу одну без защиты. Она тоже окажется в опасности, стоит им обо всем выведать. Поймите: они все домогаются Изабеллы, как и моих денег.

Лариби начал рыться по карманам пижамы. Из одного он кончиками пальцев достал лист бумаги, сиявший белизной даже в темноте.

– А, вот и завещание. Все, что от вас требуется, это заверить подлинность моей подписи в качестве свидетеля.

Я оказался несколько смущен. Но потом решил, что не мое дело выдвигать какие-либо возражения. Хотя вся эта затея представлялась мне чистейшим сумасбродством, для Лариби она явно многое значила. И в конце концов, разве не плыли мы все в одной лодке, будучи пациентами клиники Ленца? Я чувствовал себя обязанным по мере возможности поддерживать своих товарищей по несчастью.

Мои познания в области юриспруденции были, мягко выражаясь, достаточно скудными, но сейчас представлялось не столь уж важным, признают завещание действительным или нет.

– Я подпишу документ, – сказал я. – Но для этого хотелось бы хоть что-то видеть в этой непроглядной темнотище.

– Верно, верно. – Лариби с готовностью снова запустил руку в карман и вынул какой-то небольшой предмет. – У меня есть спички. Целый коробок.

Меня это поразило. Ведь все мы считались потенциальными пироманьяками, имеющими болезненное влечение к поджогам. Раздобыть спички в лечебнице было труднее, чем бутылку абсента или водки.

– Мне их дала Изабелла, – объяснил Лариби. – Как и авторучку.

Он чиркнул спичкой и поднес небольшой язычок пламени ближе к бумаге. При тусклом мерцающем свете стали видны синие прожилки вен на его красном лице. Я слышал учащенное хрипловатое дыхание, когда склонился вперед, чтобы прочитать написанное неровным почерком завещание.

Одна из последних строк особенно привлекла мое внимание:

…Все мое имущество: финансовое, движимое и недвижимое – завещаю своей супруге Изабелле Лариби (в девичестве Изабелле Браш). В случае же, если моя кончина наступит раньше официального заключения брака, – Изабелле Браш…

Было что-то глубоко трогательное в этих неуклюжих формулировках. Но в них читалось и недоброе предзнаменование. Первая спичка быстро догорела, и он зажег другую. Лариби подал мне затем авторучку мисс Браш и произнес почти торжественно, тоном триумфатора:

– Соблаговолите поставить свою подпись вот здесь, мистер Дулут.

Я изобразил свою закорючку, и спичка опять погасла. Когда тьма снова сгустилась вокруг нас, я вспомнил самое элементарное правило при составлении завещаний.

– Вам понадобится еще один свидетель, – сказал я. – Завещания всегда заверяют по меньшей мере двое, ведь так?

Но в своем перевозбужденном состоянии Лариби, как оказалось, начисто забыл об этом. Он уже радостно держал подписанную бумагу перед собой, собираясь снова убрать в карман. Но теперь она замерла в воздухе. Его голос почти сорвался, когда он спросил:

– А ведь верно, Дулут. Как же нам быть?

В его голосе прозвучало такое огорчение, столь неприкрытое разочарование, что мне стало жаль старика.

– Мы все устроим, – утешил я его. – Завтра я найду второго свидетеля. Геддес – отличный малый. Он нам поможет, я в этом уверен.

– За-а-автра? Но я не могу ждать до утра. Нужно действовать быстро, разве вы не понимаете? Быстро и в глубокой тайне. – Лариби нащупал в темноте мою руку и умоляюще сжал ее. – Позовите Геддеса сейчас же, Дулут. Пожалуйста, пусть он поставит подпись незамедлительно.