Ходячие мертвецы. Падение Губернатора Киркман Роберт
Остин отложил лопатку, вернулся к сумке и вытащил из нее литровую пластиковую бутылку и два бумажных стаканчика, после чего наполнил каждый темной жидкостью.
– Я раздобыл виноградного сока… В твоем положении вино пить не стоит.
– О, ты сведешь меня с ума своими материнскими замашками, – усмехнулась Лилли.
Остин не обратил на это внимания.
– Тебе не холодно? Дать еще одно одеяло?
– Я в порядке, Остин… – вздохнула девушка. – Ради бога, прекрати беспокоиться обо мне.
Он протянул Лилли стакан сока и вытащил из кармана маленький мешочек.
– Ладно, я первый, – сказал он.
В пакетике лежало несколько граммов марихуаны, маленькая металлическая трубка и папиросная бумага. С тоской посмотрев на содержимое, Остин сказал:
– Пора отбросить ребячество. – Он поднял стакан. – За любовь к травке длиною в жизнь. – Он снова взглянул на пакет. – Чего ты только мне не принесла, но пришла пора расставаться.
Парень бросил травку в яму.
Лилли подняла свой стакан.
– За воздержание… Та еще гадость, но все к лучшему.
Они выпили.
– Не могу поверить, что она просто ушла, – сказал Глени, забравшись на стену.
Защитные доспехи поскрипывали, пока он стоял на ветру у края платформы погрузчика, помогая подняться Элис. Девушке было непросто – силы рук не хватало, – и она с трудом лезла на платформу. Крякнув от натуги, Глени перетянул ее через край.
– Стоило помочь ей? Я бы тоже с радостью навалял этому парню.
Рик стоял на платформе позади Ленна и наблюдал за тем, как Мартинес спустился к Стивенсу, чтобы помочь доктору перебраться через баррикаду.
– Поверь мне, Глени, – тихо сказал Рик, – мы были бы для нее обузой. Безопаснее всего выбраться сейчас, пока есть возможность.
Доктор забрался на стену и вылез на платформу, присоединившись к остальным.
Мартинес проверил, что все в порядке. Все глубоко вздохнули, повернулись и осмотрели неровный ландшафт по другую сторону баррикады. В узком проеме между двумя заброшенными зданиями виднелись окрестные леса. Ночной ветер гонял мусор по пустынным улицам, в отдалении, подобно поверженному гиганту, стоял проржавевший поезд. Луна поднялась высоко и светила в полную силу, молочно-белый свет подчеркивал темноту каждой расщелины, каждого тенистого закоулка, каждого извилистого оврага, в котором могли скрываться кусачие.
Рик снова вздохнул и ободряюще потрепал Ленна по спине.
– Мишонн может сама о себе позаботиться, – тихо сказал он. – Кроме того, мне показалось, что она хочет одна со всем разобраться.
– Дамы вперед, – сказал Мартинес Элис, махнув в сторону дальнего конца платформы.
Девушка нерешительно начала спускаться, тяжело дыша.
Мартинес помог ей найти уступ, а затем спустил ее со стены.
– Вот так, – произнес он, взяв ее под мышки и случайно дотронувшись до ее груди. – Все хорошо. Ты почти на земле.
– Не распускай руки, – бросила Элис, пыхтя и отдуваясь.
Спустившись еще ниже, она наконец спрыгнула на дорогу, подняв небольшое облачко пыли. Она инстинктивно пригнулась и внимательно осмотрела опасную зону. Девушка явно была настороже.
Следующим Мартинес спустил Ленна, а затем доктора. Мужчины приземлились возле Элис, подняв еще больше пыли. В тишине слышалось лишь их тяжелое дыхание, в ушах отдавались гулкие удары сердца. Каждый изучал лежащую перед ними темную дорогу, которая выходила за пределы города и погружалась в темное небытие ночи.
Мартинес почти бесшумно спустился по стене и приземлился с глухим стуком. Оружие ударило его по спине. Затем он снова взглянул наверх.
– Так, Рик… Пора.
Стоявший на платформе Рик прижал к груди забинтованную руку.
– Будет непросто, – пробормотал он. – Поймаете?
– Поймаем, друг. – Мартинес протянул к нему руки. – Просто спускайся.
Рик принялся неловко спускаться по стене, держась одной рукой.
– Боже, – ужаснулась Элис, наблюдая за этим. – Не уроните его. Аккуратно!
Мартинес, крякнув, поймал немаленького мужчину и опустил его на землю. Рик болезненно вздохнул и огляделся.
На другой стороне забросанной мусором дороги в тени пустынной витрины магазина стоял доктор Стивенс. Потрепанная и покосившаяся вывеска гласила: «Корма и семена Мак-Мак-каллимаС облегчением вздохнув, доктор проверил сумку с медикаментами. Стеклянные флаконы с антибиотиками и обезболивающими были нетронуты, инструменты лежали в полном порядке.
– Не могу поверить, что мы так просто выскользнули оттуда, – пробормотал он, копаясь в сумке. – Знаете, эти стены построены, конечно, не для того, чтобы сдерживать людей… но…
За спиной у доктора в темном магазине Мак-каллима задвигались тени. Никто этого не заметил. Никто не услышал ни неуклюжих шаркающих шагов, которые приближались к говорившим, ни слабого хруста осколков и обломков.
– У меня как камень с души упал, – произнес Стивенс, захлопнув сумку.
В дверном проеме показалась фигура – в темноте мелькнули зубы, изодранная одежда и синюшная кожа, – а затем челюсти мертвеца ухватили ближайший к нему кусок человеческой плоти.
Иногда жертва ни о чем не догадывается, пока не становится слишком поздно, и на каком-то глубинном уровне это, возможно, самый милосердный вариант развития событий.
Тварь, вонзившая свои зубы в шею доктора Стивенса, была огромной – может, когда-то этот мертвец был рабочим на плантации или складским грузчиком и привык с утра до ночи ворочать шестидесяти фунтовые мешки с удобрениями или заводить скот в кузов – и сжала челюсти так крепко, что их было не разжать и ломом. Ходячий был одет в заплесневевший комбинезон, редкие волосы походили на паутину, покрывавшую его испещренный венами белый череп, желтые глаза светились, словно лампы. Он хрипел и кашлял, не выпуская из гнилых зубов живой плоти.
Доктор Стивенс мгновенно замер, руки его взметнулись вверх, очки слетели с лица, сумка упала. Из горла его от неожиданности сам собой вырвался жуткий вопль. Он не видел нападавшего и не мог найти его – взгляд застилало красной пеленой агонии.
Внезапность атаки застала всех врасплох. Беглецы в один голос ахнули, схватились за оружие и попятились.
Элис крикнула: «Доктор Стивенс!» – и увидела, как под весом огромного кусачего доктор, непроизвольно скорчившись, качнулся и не устоял на ногах, упав на спину.
Стивенс повалился на нападавшего. Раздались чавкающие звуки. Кровь хлынула на гигантского кусачего, заливая его потоком темной маслянистой субстанции, в темноте похожей на патоку. Сдавленным голосом доктор прохрипел:
– Что… Что это? Это… Это один из них? Это… Это кусачий?
Беглецы бросились к нему, но Элис уже потянулась к позаимствованному у часового автомату Калашникова, который висел на плече Мартинеса, прокричав:
– ДАЙ ЕГО МНЕ!
– Эй! – Мартинес не понимал, что происходит: кто-то потянул его за плечо, вокруг раздались голоса, все у него за спиной начали быстро двигаться.
Элис уже навела автомат и нажала на курок – к счастью, юный караульный всегда держал оружие наготове, не ставя его на предохранитель. Раздались выстрелы.
Из короткого ствола вырвался сноп искр, в сторону полетели гильзы, пули друг за другом вошли в висок ходячего, в его щеку, подбородок, плечо и в верхнюю часть груди. Тварь вздрогнула под раненым доктором и затряслась в смертельных конвульсиях, но Элис все стреляла, стреляла и стреляла. Пустой магазин щелкнул и открылся, но и тогда она не сняла палец со спускового крючка.
– Все хорошо… Все хорошо, Элис.
В ушах звенело. Девушка едва расслышала слабый мужской голос, и ее травмированный мозг едва смог уловить смысл произнесенных слов. Она опустила автомат и поняла, что доктор Стивенс взывал к ней с залитой кровью кучи мертвых останков, на которой он лежал.
– О боже, доктор… ДОКТОР ВЕНИСТ!
Элис бросила автомат на землю и бросилась к другу. Упав на колени, она стала осматривать шею доктора и попыталась нащупать пульс, мгновенно перепачкав руки в артериальной крови. Она стала лихорадочно вспоминать, как проводить реанимацию, как действовать в случае травм, но тут заметила, что доктор окровавленными пальцами тянул ее за халат.
– Я не… умираю… Элис… Подумай об этом… с научной точки зрения, – с трудом говорил он. Рот его был полон крови. Лицо казалось почти безмятежным. Остальные сгрудились позади Элис, наблюдая за происходящим и внимательно слушая доктора. – Я просто… эволюционирую… в другую… в более страшную… форму жизни.
Склонившиеся над ним, беглецы побелели от ужаса. Силясь не заплакать, Элис погладила Стивенса по щеке.
– Доктор…
– Я продолжу жить, Элис… в некотором роде, – пробормотал он почти шепотом. – Возьми медикаменты, Элис… Тебе они понадобятся… чтобы заботиться об этих людях. Используй все, чему я тебя научил. А теперь идите… идите… уходите.
Элис смотрела, как жизнь покидала доктора, как его умные глаза стекленели и как они опустели, устремив свой взгляд в темноту. Голова ее упала на грудь, но слезы не приходили. Она ощущала такое опустошение, что просто не могла заплакать.
Мартинес стоял рядом, взволнованно наблюдая за происходящим. Его мучили противоречивые чувства. Ему нравились эти люди – доктор и Элис, – несмотря на их ненависть к Губернатору, на их мелкое предательство, на интриги, слухи, сарказм и неуважение. Боже, они искренне нравились Мартинесу. Он чувствовал странное единение с ними и теперь пытался нащупать в темноте хоть какую-то опору.
Поднявшись на ноги, Элис подхватила сумку с медикаментами.
Мартинес дотронулся до ее плеча и тихо сказал:
– Надо идти.
Элис молча кивнула и взглянула на тела.
– В городе подумают, что стрельбу открыли часовые – что они просто избавлялись от мертвецов, которые подошли к стене слишком близко, – продолжил Мартинес хриплым от напряжения голосом. Он взглянул через плечо на двух других мужчин, которые ошеломленно стояли рядом, а затем снова повернулся к Элис. – Но на звук придет больше кусачих. Нужно убираться, пока они не добрались до нас.
Он посмотрел на узкое лицо доктора, залитое кровью и застывшее в смертельной неподвижности.
– Я… Он был хорошим другом, – наконец добавил Мартинес. – Я тоже буду по нему скучать.
Элис напоследок кивнула и отвернулась, а потом взглянула на Мартинеса.
Не говоря больше ни слова, тот взял автомат и сделал остальным знак идти дальше по боковой улице по направлению к окраине города. Через несколько мгновений их силуэты поглотила непроглядная, неприветливая и непримиримая темнота.
– Твою ж мать! Милая, ешь!
Губернатор стоял на четвереньках на вонючем ковре в гостиной и протягивал мертвой девочке отрубленную человеческую ногу, которую он держал за большой палец. Японский меч лежал на полу рядом с ним, как сокровище, как талисман, как символ войны, который Губернатор не выпускал из виду с самого побоища на треке, но о его применении он сейчас думал меньше всего.
– Не совсем свежая, – сказал он, показав на серые пятна, – но клянусь, еще пару часов назад она ходила по земле!
Маленькая тварь дернулась на цепи и остановилась в восемнадцати дюймах от руки Губернатора. Она снова захрипела, как сломанная кукла, и отвела стеклянные глаза от лакомства.
– Ну же, Пенни, не так уж и противно.
Губернатор подвинулся ближе и помахал залитой кровью ногой перед носом девочки. Нога была довольно большая – непонятно, мужская или женская: пальцы казались коротковатыми, но на ногтях не было ни следа лака – и уже начинала синеть и покрываться трупными пятнами.
– Станет только хуже, если ты сейчас же не съешь ее. Ну же, милая, за…
Громкий удар заставил Губернатора вздрогнуть.
– Что за черт! – Он повернулся к двери на другой стороне комнаты.
По двери снова громко ударили. Губернатор поднялся на ноги.
После третьего удара с дверного косяка посыпалась пыль, засов тихонько заскрипел.
– Какого черта вам нужно? – крикнул Губернатор. – Нечего так колотить в мою дверь!
Четвертый удар сорвал засов и цепочку, и дверь распахнулась настежь, ударившись о стену. Во все стороны посыпались щепки и куски штукатурки, ручка вошла в деревянную панель, оставив вмятину.
Непрошеный гость по инерции влетел в комнату.
Губернатор стоял в центре гостиной – кулаки подняты, зубы инстинктивно сжаты перед началом драки. Он выглядел так, словно увидел призрака, который неожиданно материализовался возле его потрепанного дивана.
Мишонн ввалилась в квартиру, едва не распластавшись на полу под действием силы импульса.
Она остановилась в трех футах от объекта своих поисков.
Восстановив равновесие, она расправила плечи, тоже сжала кулаки, встала в стойку и слегка наклонила вперед голову, приготовившись к нападению.
На краткий миг они замерли, изучая друг друга. По дороге Мишонн привела себя в порядок: на ней был комбинезон, в который она заправила майку, длинные дреды сдерживала повязка. Казалось, она была готова пойти на работу – или на похороны. Невыносимое молчание – противники смотрели друг на друга с чудовищным напряжением в глазах – первым прервал Губернатор.
– Так, так, так… – голос его был низким, холодным, без примеси эмоций. – Будет интересно.
Глава семнадцатая
– Моя очередь, – сказала Лилли.
Голос ее был едва различим среди шума сверчков и шуршания веток, подрагивавших на легком ветру. Она нашла сделанный на одноразовую камеру снимок, на котором они с Меган сидели в баре в Мирт-бич, обе под кайфом, с красными, как угли, стеклянными глазами. Лилли встала и подошла к выкопанной в земле яме.
– За мою лучшую подругу, мою девочку, мою старую добрую Меган, упокой Господь ее душу.
Фотография перевернулась в воздухе и исчезла в яме, опустившись туда, подобно сухому листу.
– За Меган, – сказал Остин и снова глотнул сладкого сока. – Так… следующее… мои братья. – Он вытащил из кармана маленькую, подернутую ржавчиной губную гармошку. – Хочу выпить за своих братьев Джона и Томим Алебардов, которые в прошлом году погибли от рук ходячих в Атланте.
Он бросил гармошку в яму. Металлический инструмент, звякнув, отскочил от твердой земли. Остин бросил на гармошку последний взгляд, глаза его затуманились и наполнились слезами.
– Прекрасные музыканты, классные ребята… Надеюсь, теперь они в лучшем мире.
Остин протер глаза, а Лилли подняла стаканчик и тихо произнесла:
– За Джона и Томим.
Они снова выпили.
– Теперь кое-что странное, – сказала Лилли, вытащив маленькую пулю руге калибра и зажав ее между большим и указательным пальцами. Медь блестела в лунном свете. – Мы каждый день окружены смертью, смерть повсюду. Мне хочется похоронить ее… Я знаю, что это ничего не изменит, но мне так хочется. За ребенка. За Вудбери.
Она бросила пулю в яму.
Остин с секунду смотрел на крошечный кусочек металла, а затем пробормотал:
– За нашего ребенка.
Лилли подняла стакан.
– За нашего ребенка… И за будущее. – Она немного подумала. – И за человеческую расу.
Оба они снова посмотрели на пулю.
– Во имя Святого Духа, – очень тихо произнесла Лилли, не сводя глаз с ямы.
Драки – спонтанные кулачные бои – бывают разными. На Востоке люди учатся драться в согласии с дзеном – продуманно, четко, академично, – и противники часто встречаются, потратив годы на обучение и умея сражаться с математической точностью. В Азии более слабый противник учится извлекать пользу из силы оппонента, и схватки заканчиваются быстро. С другой стороны, вольная борьба на рингах по всему миру может продолжаться часами, раунд за раундом, и итоговый результат зависит от физической выносливости каждого из соперников.
Третий тип кулачных боев характерен для темных закоулков американских городов: там стороны сходятся совершенно в другом противоборстве. Стремительная, жестокая и непредсказуемая – иногда даже неловкая, – обычная уличная драка обычно длится не более нескольких секунд. Уличные борцы, у которых нет особого выбора, имеют склонность с огромной скоростью обрушивать друг на друга удары, ведомые яростью, и потасовка обычно заканчивается вничью – или того хуже, кто-нибудь в конце концов вытаскивает нож или пушку и доводит все до быстрого и смертельного финала.
Битва, завязавшаяся в провонявшей гостиной Губернатора, вместила в себя все три стиля и продолжалась в общей сложности восемьдесят семь секунд, в первые пять из которых соперники практически не боролись. Все началось с того, что противники заняли позицию и уставились друг другу в глаза.
За эти первые пять секунд они обменялись достаточно большим количеством невербальной информации. Мишонн не отрывала взгляда от Губернатора, и он отвечал тем же – и ни один из соперников ни разу не моргнул. Комната, казалось, замерла, как диорама, скованная льдом.
Затем, примерно на третьей секунде, Губернатор на краткое мгновение перевел взгляд на пол справа от него.
Он заметил и девочку, и меч, которые находились в зоне его досягаемости. Пенни, казалось, не обращала никакого внимания на человеческую драму, разворачивавшуюся у нее на глазах. Ее синевато-серое безжизненное лицо погрузилось в ведро с потрохами. Меч поблескивал в неровном свете тусклой лампы.
В этот миг Губернатор изо всех сил старался не выказать паники и никак внешне не выдать, что он переживает за безопасность мертвой девочки, а также не дать противнице догадаться, что в голове у него уже созрела идея – ведь человеческий мозг умеет генерировать сложнейшие решения за ничтожное время, которого недостаточно даже для того, чтобы зажечь очередной синапс, – схватить меч и быстро покончить со всем этим.
За одну-единственную секунду – третью из восьмидесяти семи – Мишонн тоже успела скользнуть взглядом по девочке и заметить на полу кутана.
Наступила секунда номер четыре, и Губернатор снова обратился к бездонным глазам Мишонн. В это мгновение она тоже опять взглянула на Губернатора.
В следующие полторы секунды – четвертую и половину пятой – враги прочитали то, что было написано у них в глазах.
Губернатор понял, что Мишонн знала о его мыслях, а она поняла, что и он знал о том, что думала она, и в следующие полсекунды – вторую половину номера пять – обратный отсчет достиг нуля. Двигатели взревели, раздался взрыв.
Следующая фаза противостояния заняла шесть секунд.
Губернатор нырнул за мечом, Мишонн проревела «НЕТ!», и к тому моменту, как Губернатор коснулся рукой ковра в трех футах от клинка и попытался пальцами нащупать рядом с собой великолепную рукоятку с изящным змеиным рисунком, Мишонн подскочила у нему с внезапностью молнии.
Она инстинктивно нанесла первый удар битвы на одиннадцатой секунде. Нога ее взлетела вверх, в сторону противника. Тяжелый ботинок обрушился на лицо Губернатора пониже виска как раз в то мгновение, когда мужчина дотянулся до рукоятки меча.
В комнате раздался сухой треск, словно морковь переломили пополам, с которым кожаная подошва обрушилась на человеческий череп. Губернатор отлетел назад, скорчившись от боли, изо рта его брызнула кровь. Он упал на спину, не сдвинув меч с места.
За следующие восемь секунд резкий взрыв сменился тишиной. Мишонн воспользовалась ступором Губернатора – он уже сумел перекатиться и встать на четвереньки, лицо его было залито кровью, легкие вздымались от тяжелого дыхания – и быстро подскочила к клинку. Она подняла его и развернулась назад менее чем за три секунды, а следующие четыре секунды переводила дух и готовилась к смертельному удару.
К этому моменту прошло ровно девятнадцать секунд, и стало казаться, что у Мишонн появилось преимущество. Пенни оторвалась от еды и посмотрела на соперников, тихо зарычав. Губернатор смог, пошатнувшись, встать на колени.
На лице его, хоть сам он об этом и не догадывался, отразилась чистая, неподдельная жажда крови, а в голове осталось лишь гудение белого шума – как сплошная стена на экране телевизора после окончания вещания, – которое перекрывало любые мысли, кроме желания убить эту чертову сучку в то же мгновение. Он инстинктивно переместил свой центр тяжести ниже, как кобра, которая прижимается к земле, прежде чем прыгнуть на добычу.
Меч в руке женщины казался ему магическим жезлом, который вобрал в себя всю энергию в комнате. Он сплюнул кровь. Мишонн стояла всего в пяти футах от него, подняв кутана. Прошло двадцать семь секунд. Один выверенный удар этим закаленным, острым как бритва клинком – и все могло прекратиться, но это совсем не волновало Губернатора.
На тридцатой секунде он сделал выпад.
Ее следующий маневр занял три секунды. Одна – она позволила Губернатору пройти в нескольких дюймах от себя, и вторая – она нанесла ему один из своих фирменных ударов в пах, и третья – удар обездвижил его. Тяжелый носок ее рабочего ботинка вошел в мягкие ткани с такой силой, что Губернатор в буквальном смысле сложился пополам, не в силах вдохнуть, а изо рта его на пол брызнул коктейль из крови, слюны и мокроты. Он сдавленно захрипел и упал перед женщиной на колени, хватая ртом воздух. Боль тараном пронзила все его внутренности. На миг он простер вперед руки, как будто бы пытаясь схватиться за что-то, а затем оказался на четвереньках.
Его стошнило. Кровавая рвота полилась на ковер под ноги Мишонн.
На сороковой секунде все успокоилось. Губернатор извивался на полу, кашлял и пытался взять себя в руки. Он чувствовал, что она возвышается над ним и смотрит свысока с чудовищным спокойствием на лице. Он всем телом ощутил, что она занесла меч. Проглотив горькую желчь, он закрыл глаза и стал ждать, когда раздастся едва слышный свист клинка и он рассечет его шею, положив всему конец. Таким он и будет. Губернатор готовился умереть на полу своей гостиной, как истерзанный пес. Он открыл глаза.
Она сомневалась. До него донесся ее голос, спокойный и ровный, как кошачье мурлыканье:
– Я не хочу, чтобы все закончилось так быстро.
Пятьдесят секунд.
– Я не хочу, чтобы все кончилось, – сказала она, возвышаясь над ним и покачивая мечом.
Пятьдесят пять секунд.
В далеких глубинах разума Губернатора вспыхнула искра. У него был один шанс. Один козырь. Он еще раз кашлянул, не поднимая глаз, снова кашлянул, едва заметно моргнул и взглянул на ноги женщины – тяжелые ботинки были от него на расстоянии вытянутой руки, всего в нескольких дюймах от того места, где покоились его кисти.
Последний шанс.
На шестидесятой секунде он метнулся ей под ноги. Захваченная врасплох, она опрокинулась на спину.
Губернатор обрушился на нее, как любовник, меч отлетел в сторону. При ударе из легких женщины вышибло весь воздух. Губернатор чувствовал исходивший от нее тяжелый запах пота, гвоздики и запекшейся крови. Женщина извивалась под ним. Меч валялся на ковре всего в восемнадцати дюймах от противников. Глаз Губернатора уловил его отблеск.
На шестьдесят пятой секунде он рванулся к мечу и дотянулся до рукоятки, но не успел он схватить ее, как челюсти Мишонн сжались в районе его плеча как раз в том месте, где оно переходило в шею. Она укусила его так сильно, что зубы ее прорезали кожу и подкожную клетчатку и в итоге вошли в мышцу.
Губернатора пронзило такой внезапной, такой жуткой и такой острой болью, что он завизжал, как девчонка, откатился в сторону, действуя по воле инстинкта, и зажал место укуса рукой, почувствовав, как по пальцам заструилась кровь. Мишонн мотнула головой и выплюнула оставшиеся во рту клочки кожи. По подбородку ее струилась кровь.
– Ер… ЕР-ТО-ВА СУЧКА!
Губернатор не без труда сел, зажимая рукой рану. Он не понимал, что она вполне могла прокусить его сонную артерию и что он, быть может, уже стоял одной ногой в могиле. Он не понимал, что она потянулась к мечу. Он не понимал даже того, что она снова занесла над ним кутана.
В этот момент – на семьдесят третьей секунде драки – он думал лишь об одном: как остановить кровь и не дать ей вытечь из его шеи.
Семьдесят пять секунд.
Он сглотнул слюну, отдававшую металлом, и слезящимися глазами попытался увидеть, как его кровь впитывалась в ковер.
На семьдесят шестой секунде он услышал, как его соперница глубоко вдохнула, снова встала над ним и пробормотала что-то, отдаленно напоминавшее: «У меня есть идея получше».
Первый удар тупой рукоятки меча пришелся ему в район переносицы. В ушах громко хлопнуло, как будто бы по мячу ударили бейсбольной битой, после чего Губернатор повалился на пол.
В ушах звенело, взгляд затуманился, боль терзала тело. Он в последний раз попробовал схватить ее за лодыжки, но в этот момент тяжелая железная рукоятка снова опустилась ему на голову.
На восемьдесят третьей секунде схватки он потерял сознание, в глазах потемнело. Последний удар обрушился на его череп на восемьдесят шестой секунде, но он едва ощутил его.
Еще через секунду все погрузилось во тьму, и Губернатор провалился в небытие.
На залитой тусклым лунным светом поляне в оглушительной ночной тишине Лилли аккуратно раскрыла обертку, в которую был завернут последний предмет, предназначавшийся для погребения в костровой яме. Размером с персиковую косточку, он лежал на носовом платке. Она взглянула на него, и по щеке ее скатилась одинокая слеза. Она вспомнила все то, что значила для нее эта маленькая штучка. Джош Хэмилтон спас ей жизнь. Джош был хорошим человеком и не заслужил постигшей его смерти – не заслужил того, чтобы один из головорезов Вудбери, которого все называли мясником, выпустил пулю ему в затылок.
Лилли с Джошем прошли вместе много миль, научились вместе выживать и вместе мечтали о лучшей жизни. Прекрасный повар, прирожденный шеф, Джош Хэмилтон, наверное, был единственным человеком, который колесил по дорогам апокалипсиса с черным итальянским трюфелем в кармане. Он срезал с него понемногу, чтобы приправлять масла, супы и мясные блюда. Землистый, ореховый привкус невозможно было описать словами.
Предмет на коленях Лилли до сих пор источал резкий аромат. Она наклонилась и понюхала его. Аромат пробудил в ней воспоминания о Джоше, воспоминания о приезде в Вудбери, о жизни и смерти. Глаза ее наполнились слезами. У нее осталось немного виноградного сока, и теперь она подняла стакан.
– За моего старого друга, – сказала она. – Он не раз спасал мне жизнь.
Сидевший рядом с ней Остин опустил голову, почувствовав значительность момента и ощутив неизбывную тоску. Он поднес стакан к груди.
– Надеюсь, однажды мы снова встретимся, – произнесла Лилли и подошла к яме.
Она бросила маленький черный комок к остальным символическим предметам.
– Аминь, – тихо сказал Остин, глотнув сока.
Он подошел к Лилли, положил руку ей на плечо, и на мгновение они замерли в темноте, смотря на сложенные в яму вещицы.
Ровный гул сверчков и шелест ветра сопровождали их мысли.
– Лилли?
– Да?
Остин взглянул на нее.
– Я говорил, что люблю тебя?
Улыбнувшись, Лилли опустила глаза.
– Заткнись, красавчик, и закапывай яму.
Из пустоты непроглядной ночи – как будто из глубины Марианского желоба – в абсолютной темноте, подобно призрачному знаку, маячила абсурдная фраза, сообщение без смысла, сгусток закодированной электрической энергии, трещавший на экране разума израненного мужчины с неоновой мощью:
ПРО СНЫ И АД!
Израненный мужчина ничего не понимал. Он не мог пошевелиться. Не мог вдохнуть. Он сплавился с темнотой. Он стал просто бесформенным куском углерода, болтающимся в пространстве… а еще… а еще… он все еще чувствовал присутствие этого сообщения, адресованного только ему, приказа, в котором не было никакого смысла:
ПРОСТИ НА ЛАД!
Внезапно он почувствовал, что физические законы вселенной очень медленно стали возвращаться на свои места, как будто бы судно в глубочайшей точке Мирового океана выравнивалось под действием гравитации, которая чувствовалась даже в тумане парализующей боли, и это давило на него – сначала в районе живота, затем на конечности – снизу и со всех сторон так, словно трясина, удерживавшая его в плену черной пустоты, сжималась.
Он ощущал существование собственного лица, липкого от крови и горячего от инфекции, давление, оказываемое на рот, и жжение в глазах, которые все еще ничего не видели, но уже начинали вбирать в себя тусклый, неровный свет, распространявшийся откуда-то сверху.
В голове его передаваемое неоновое сообщение постепенно прояснялось, то ли посредством звука, то ли посредством какой-то загадочной телепатии, и рывками входило в фокус – грубый приказ вставал на свое место, как кусочек мозаики, – и искалеченная психика мужчины начинала воспринимать скрытое в нем глубинное значение.
Злобная команда, направляемая в его адрес, запускала внутри его тревожный сигнал, разбивала на мелкие осколки всю его смелость и сводила на нет его решительность. Его оборона трещала по швам. Все блокады разума – все тяжелые стены, перегородки и переборки – принялись рушиться… пока он не превратился в ничто… пока он не превратился в искалеченного человека, пытавшегося найти свой путь в темноте, испуганного, крошечного, еще не родившегося… И тут закодированное сообщение наконец получило расшифровку:
ПРОСНИСЬ, ГАД!
Голос – знакомый женский голос с хрипотцой – раздавался всего в нескольких дюймах от него.
– Проснись, гад!
Он открыл залитые кровью глаза. «О боже, о боже, нет-нет-нет… НЕТ!» На задворках его сознания внутренний голос зафиксировал весь ужас его положения: он был привязан к стенам собственной провонявшей гостиной, которая теперь стала прекрасной заменой той камере пыток под гоночным треком, где он держал Мишонн.
Его освещала единственная закрепленная под потолком лампа. Должно быть, Мишонн принесла ее с собой. Верхнюю половину тела Губернатора покрывали синяки и кровоподтеки, веревки тянули его так сильно, что плечи едва не вылетали из суставов. Нижняя половина его тела – которая, как он с ужасом заметил, была полностью обнажена – покоилась на полу, ноги были согнуты в коленях, неудобно вывернуты наружу и прижаты к деревянной панели, второпях прибитой к ковру под ним. Член саднило, он был под странным углом притянут к полу, словно приклеившись к нему в луже запекшейся крови. С нижней губы стекала струйка густой, вязкой, кровавой слюны.
Слабый, хнычущий голос, звучавший изнутри него, отдавался в голове Губернатора: «Я боюсь… О боже, я боюсь…»
«ЗАТКНИСЬ!»
Он попытался не обращать внимания на голос. Во рту пересохло, словно его набили известкой. Он чувствовал горьковатый вкус меди, как будто бы облизывал монетки. Голова его весила тысячу фунтов. Он снова и снова моргал, пытаясь сосредоточиться на расплывавшемся лице, которое маячило прямо перед ним.
Постепенно, смутными волнами наваждения, узкое лицо темнокожей женщины вошло в фокус. Она сидела на корточках в нескольких дюймах от него, уставившись на узника.
– Наконец-то! – сказала она с таким напором, что Губернатор вздрогнул. – Я уж думала, ты никогда не проснешься.
Одетая в комбинезон и ботинки, с повязкой на длинных дредах, она положила руки на бедра, сидя прямо перед ним, как ремонтник, изучающий сломанную деталь. Черт возьми, как она это сделала? Почему никто не заметил, что эта сучка проникла к нему в квартиру? Где черти носили Гейба и Брюса? Где была Пенни? Он попытался взглянуть в глаза женщине, но не смог удержать полутонную голову. Ему хотелось закрыть глаза и заснуть. Голова его упала на грудь, и он снова услышал отвратительный голос.
– Ты вырубился во второй раз, когда я прибила твой член к доске, на которой ты сидишь. Помнишь? – она с любопытством наклонила голову. – Нет? В памяти все смешалось? Ты тут вообще?
Губернатор глубоко задышал, голова его подпрыгивала на груди. Он слышал свой внутренний голос, обычно похороненный на задворках разума, который, сотрясая воздух, овладел потоком его сознания: «О боже, я так боюсь… Я боюсь… Что я наделал? Так бог сводит со мной свои счеты. Не стоило мне творить такое… не стоило так издеваться над этой женщиной… над остальными… над Пенни… Черт, как же я боюсь… Не могу дышать… Я не хочу умирать… Боже, смилуйся, я не хочу умирать, пожалуйста, не убивай меня, я не хочу умирать, о боже… О боже…»
«ЗАТКНИСЬ НА ХРЕН!»
Филип Блейк мысленно прикрикнул на свой внутренний голос – на голос Брайана Блейка, его более слабой, более мягкой сущности, – напрягся и попытался вырваться из пут. Живот пронзило резкой болью из обезображенного пениса, и Губернатор едва слышно вздохнул. Рот его был залеплен скотчем.
– Но-но, ковбой! – улыбнулась женщина. – Я бы на твоем месте не стала так возиться.
Голова Губернатора снова упала, и он закрыл глаза, выдохнув через ноздри. На губах его крепко сидела полоска скотча размером четыре на четыре дюйма. Губернатор попытался застонать, но не получилось и это – голосовые связки сковало болью и тем сражением, которое разворачивалось у него внутри.
Та часть его, которую звали Брайаном, медленно пробивалась наружу, пока снова не обнаружила себя в качестве внутреннего голоса: «Боже, пожалуйста… пожалуйста… Я сотворил много плохого, я знаю, знаю, но этого я не заслуживаю… Я не хочу так умирать… Я не хочу умирать, как животное… в этой темноте… Я так боюсь, я не хочу умирать… пожалуйста… Я умоляю… сжалься… Я буду взывать к этой женщине… Буду просить сохранить мне жизнь, смилостивиться… Сохрани мне жизнь, пожалуйста, боже, боже, боже, пожалуйста, О БОЖЕ, пожалуйста, боже, пожалуйста, БОЖЕ, пожалуйста…»
Филип Блейк вздрогнул, тело его дернулось, веревки обожгли запястья.
Читать бесплатно другие книги:
