Изгнание Паллисер Чарльз

Я сказал, что не понимаю, как все пропало, и хочу взглянуть на счета. Вместо того чтобы возмутиться, как подобает честному человеку, адвокат улыбнулся и сказал, что на следующий день пошлет маме копии и только ей решать, показывать ли их мне.

Потом он начал разглагольствовать о том, что знает, как трудно молодому человеку в моем возрасте – но едва ли он помнит свою юность! Боддингтон заговорил о собственном сыне Тобиасе, сравнивая юношу со мной. Тобиас потерял мать точно так же, как я отца. Как смеет он сравнивать нас! Его сын никчемный бездельник и пустой человек.

Я решил, что так просто не сдамся, и сказал, что желаю знать про канцлерский иск, поданный им.

– Почему он за него выручил так мало?

Боддингтон ответил то же самое:

– Об этом может рассказать только ваша мать.

Я произнес:

– Во всем виноваты вы. Вы уговорили ее сделать это бездумное заявление на выплату. Вы просто хотели повысить ее расходы и увеличить свое вознаграждение.

Это адвокату не понравилось. Он покраснел и сказал:

– Больше ни слова.

Он встал и бесцеремонно вывел меня на лестницу. Когда мы подошли ко входной двери, я вышел на улицу, не попрощавшись.

Туман усилился, стемнело. С большим трудом я нашел дорогу, хотя очень хорошо знаю город. Пошел вверх, потому что знал, куда путь меня приведет. Поднимаясь все выше и выше, я слышал свои шаги по мостовой. Булыжники намокли от росы и стали скользкими. Каким-то образом очутился возле крепости. Внизу простирался город, но я ничего не видел, кроме стены серого тумана.

Решил отправиться вниз по Хилл-стрит. Теперь можно было идти только вдоль стенки или по мостовой, нащупывая ногами край тротуара. Словно слепой, я воспользовался руками, касаясь перил, и когда спустился по улице, то понял, что за мной кто-то идет, но непонятно, на каком расстоянии. Когда я останавливался, шаги затихали. Человек преследовал меня, держась позади, и не спешил обогнать. Очевидно, он задумал недоброе. Я развернулся и крикнул: «Эй, там!» Тишина. Пошел дальше и добрался до входа со ступеньками, где перила поднимались, образуя арку. Я поднял руку и почувствовал нос проклятой головы кабана.

Здесь я обождал. Из-за шума воды под мостом в конце улицы я не слышал ничего.

Не знаю, сколько прошло времени – пара минут, полчаса, и вот снова послышались те же шаги. Я позвал. Ответа не последовало, однако я заметил движение, решил, что мужчина нападает, и ударил в то место, где, как мне казалось, был он, но кулак пролетел в пустоту.

Звук донесся с другой стороны. Я побежал туда и плечом ударился обо что-то. Предмет показался тверже человеческого тела. От боли я рассвирепел. В нескольких ярдах я услышал шаги и бросился на источник звука, и теперь налетел на незнакомца. Мы столкнулись плечо к плечу, и, размахнувшись, я нанес удар. Послышался сдавленный возглас.

Уверен, именно он следил за мной. Я вцепился в пиджак и ударил снова, и еще раз, но он был так близко, что удары оказались малоэффективны. Я оттолкнул незнакомца, намереваясь размахнуться посильнее, и потерял его в тумане. Раздался звон металла о булыжник, наверное, он уронил нож или пистолет. Решив не отступать, я прислушивался еще минуты три-четыре. Ничего. Подумалось, что он спрятался где-то в нескольких ярдах, дожидаясь, пока я сдвинусь с места или повернусь к нему спиной, и тогда враг схватит свое оружие и ударит меня или выстрелит. Наступила полная тишина, не было слышно ничего, кроме плеска воды.

Спустя какое-то время я тихо и медленно пошел на Хай-стрит, уверенный, что за мной снова слышались шаги. Кто-то снова меня преследовал. Всякий раз, когда я останавливался, он тоже замирал. Как только я оборачивался, он прятался в тень. Я добрался до людных улиц в центре, окунулся в толпу и, кажется, оторвался от врага.

Я прошел через город, и как только покинул улицы и вышел на пустырь долины, туман развеялся, и мне удалось ускорить шаг.

Ни о чем не жалею и надеюсь, что сделал ему больно. Невыносимо, что Бартоломео ходит по той же земле, что и я, что мне приходится дышать воздухом, отравленным им. Такое подлое существо не должно жить. Он родился в богатстве и почете, но отбросил все обязательства, сопутствующие своему положению, и зарабатывает деньги сутенерством и азартными играми.

Тем не менее меня тревожит не мерзопакостность и даже не подлое сводничество Бартоломео. Потрясением стало то, что я узнал столько зла о человеке, который всю жизнь был мне так близок. Отец всегда был скрытен. Теперь я начал многое понимать. Теперь ясно, почему регент хора приложил столько усилий, чтобы отстранить его от хористов. Неужели все вокруг, кроме меня, знали про моего отца? Неужели именно из-за грехов папы люди сторонились мамы и Эффи или в лучшем случае удостаивали их сочувственными взглядами. И как только регент захлопнул перед ним двери, роль Бартоломео свелась к тому, чтобы представить его в «Дельфине» и снабжать хорошенькими хористами.

Путь домой был утомительный и долгий, хотя часть дороги удалось проехать на телеге. До дома добрался поздно ночью. Было видно, что в темных окнах меня никто не ждет. Я вошел в гостиную, где все еще тлел камин, хотя огонь уже почти угас, и принялся писать в дневник, а ветер беспокойно вздыхал и выл в каминной трубе. Откуда-то явились странные звуки, похожие на голоса людей, стонущих вдали. Днем меня бы это не волновало, но, сидя ночью в одиночестве, единственный бодрствующий во всем доме и, возможно, на полмили вокруг, я чувствовал себя тревожно.

Вдруг раздался шорох и свистящий звук. Теперь я испугался по-настоящему и вспомнил все ужасное, что случилось в особняке – убийство любовника, сожжение младенца, – и подумал, не бродят ли здесь до сих пор все, кто страдал в этом месте.

И тогда мне пришло в голову, что, может, издевательства над животными совершал не человек, но это было сверхъестественным проявлением гнева – вероятно, направленным против меня за то, что я сделал с Эдмундом или не смог сделать?

Потом стало ясно, что напугал меня всего лишь ветер, потому что печная труба действовала подобно каменной флейте, а шорох, возможно, вызван чем-то, попавшим в нее и застрявшим там.

Но не успел я себя успокоить, как где-то в доме послышался шаркающий звук. Странные мысли метнулись в моем сознании.

Вдруг из двери явилось привидение: изможденное, пепельно-бледное лицо в обрамлении седых волос. Минуту я не мог ее узнать. Это была мама. В тот миг я увидел, какой будет она, когда умрет: лицо опало, щеки провалены, глазницы пусты.

Образ был так силен, что я вздрогнул, когда она заговорила:

– Ричард, почему у тебя порвана и окровавлена одежда?

Я не заметил, что одежда порвана. Сказал, что заблудился в густом тумане по пути из города домой и свалился в канаву у дороги.

Она пристально посмотрела на меня, словно не поверила, а потом сказала:

– Это правда? Люди говорят, что видели тебя там, где тебе быть не следовало. Одному богу известно, что ты делал. – Она положила руку на диван, чтобы устоять, и почти упала на него. Посмотрев на меня, она беспомощно заморгала и добавила: – Надо серьезно поговорить с тобой. Мне сообщили, что ты плохо себя вел. В отношении молодых женщин.

– Кто тебе это сказал?

– Все говорят. Ты гонялся за мисс Фордрайнер и напугал ее. Нагнал страху на девочек Куэнс. И вчера ужасно нагрубил Люси Ллойд, а потом вечером силой проник в дом миссис Пейтресс.

– Мама, нельзя же верить разным глупым слухам.

– Ты бродил по ночам, и небесам только известно, в какие неприятности втянул себя. А теперь возвращаешься домой весь в крови. Что мне думать?

Я хотел ответить, но она подняла руку.

– Сегодня утром я получила письмо от Томаса. Он сообщил, что случилось нечто совершенно ужасное, за что тебя отчислили из колледжа. Умер молодой человек, твой друг. И ты в этом как-то замешан.

Вот все и открылось. Я только кивнул.

Она сказала:

– Как он умер? Кто он был?

Я ответил:

– Разве дядя Томас тебе не сообщил?

– Не дерзи. Я задала вопрос.

– Два вопроса, мама. Но, думаю, лучше поговорить утром.

Она сказала:

– Ричард, ты меня обманул. Томас написал, что обвинение такое тяжкое, что тебя никогда больше не примут в колледж, даже если он продолжит платить.

Когда я не ответил, она наклонилась и сказала:

– Ты не знаешь, что сделал со мной. Когда Куэнсы и Ллойды задирали передо мной свои носы, то я могла хотя бы сказать себе, что у меня сын учится в колледже и скоро получит диплом и устроится в жизни. А теперь я узнаю, что ты мне лгал.

Она зарыдала и закашлялась.

– Ричард, ты пустоцвет. – Она поднялась, но вынуждена была схватиться за спинку стула, чтобы устоять на ногах и не упасть. – Все мои надежды, все, что позволило бы мне снова высоко держать голову, а твоей сестре занять достойное место в обществе – все рухнуло, как только тебя отчислили из колледжа. Что ж, я умываю руки, и больше мне до тебя нет никакого дела.

Но это она произнесла, заливаясь слезами.

– Мы с твоей сестрой вынуждены искать поддержки где-то еще, каковы бы ни были последствия. И ты незамедлительно покинешь этот дом.

Шаркая ногами, она вышла из комнаты.

Памятка: ВСТУПИТЕЛЬНЫЙ БАЛАНС: 4 ц., 7 1/1 п. ДОХОД: (от мамы) 3 ц. РАСХОД: обед (1 ш., 2 п.) и то, что я выпил в «Дельфине» (9 п.). ОБЩИЙ РАСХОД: 1 ш., 11 п. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЙ БАЛАНС: 5 ш., 8 ц. (из чего я должен маме: 1 ш., 1 ц.). ЧИСТЫЙ ОСТАТОК: 4 ш., 7 1/2 п.

Ты грязная патаскуха. Мужики с которыми ты сношаешься тебя не удовлетворяют и ты ищешь новых. А тебя все еще трахает этот наглый хам который думает что он хазяин всех девок потому што хазяин всех земель. Я видел как ты ходишь на свидания на бэтлфилд. Ты верно не догадалась што я за тобой следил.

Я заставлю его пажалеть што он родился на свет. Заставлю заплатить за то, што сделал. Ему будет очень больно.

Мучитиль

К завтраку я спустился поздно, и мама почти не разговаривала со мной. Выглядела она бледной и изможденной. Интересно, что матушка помнит из прошлой ночи. Эффи рано ушла в деревню, и когда вернулась, мы с мамой молча сидели в гостиной (вышивая и читая.) Сестра вернулась, переполненная сплетнями, услышанными в магазине. Вот что она нам рассказала. Горбатенькая малявка Сьюки, которая помогает миссис Дарнтон в ее мерзком магазине, вчера очень рано проходила мимо дома миссис Пейтресс и заметила экипаж у дверей. Она задержалась, чтобы посмотреть, и в свете ламп увидела ее, выходящую с ребенком на руках – лет пяти или шести, и не разглядела, мальчик это или девочка.

Спустя несколько минут экипаж умчался в сторону Торчестера. (Значит, именно этот экипаж проехал мимо меня вчера утром!) Выяснилось, что миссис Пейтресс не собиралась возвращаться. Она оставила большинство слуг в доме, и теперь они паковали вещи и молчали в ответ на вопросы.

Я подумал, что мама обвинит меня в том, что я вытравил ее из деревни своим недавним поведением, но на деле все было иначе: ее внезапный отъезд, согласно слухам у миссис Дарнтон, рассматривали как признание своей вины. Уверен, что ложь эту подогревают миссис Куэнс и ее прихлебатели.

Мама изумилась, как миссис Пейтресс удалось скрыть присутствие в доме ребенка. Неужели причина такой скрытности только в том, что она его мать?

Мы еще обсуждали это, когда старуха-письмоносица принесла письмо, адресованное Эффи. На нем был штемпель Торчестера, а почерк очень корявый.

Я протянул письмо сестре, сказав, что уверен: это одно из непристойных писем. Она его открыла и через несколько секунд с криком отшвырнула. Я его поднял, но Эффи подскочила и выхватила, чтобы я не прочел «такой ужасный поклеп». Я сказал, что лишь хотел посмотреть, смогу ли выяснить, кто его написал.

Она стала внимательно разглядывать послание, оно сильно разволновало сестру. Эффи не из тех, кого можно сломить таким способом. Письмо ужасно, но расстроена ли Евфимия потому, что оно жестоко, или потому, что его содержание правда? Она показала анонимку маме, но мне не позволила даже взглянуть.

Потом Эффи заговорила о том, какое совершенно ужасное это письмо, и что оно не могло произвести большего впечатления на здравомыслящего человека, чем бред сумасшедшего. Теперь она разозлилась и решила выследить автора. Она сказала:

– У меня были кое-какие подозрения, и сегодняшнее послание полностью их подтверждает.

Мне стало любопытно, что она имеет в виду, и я спросил:

– Этот человек живет в пределах трех миль от Страттон Певерел? Если нет, то как он может знать мельчайшие подробности жизни людей нашей округи?

Проигнорировав мои слова, она сказала маме:

– Это тот, кто преследует нашу семью, после того как его нам представили, – взгляд в мою сторону.

Я сказал:

– Поскольку вы не дали прочесть письмо, я вряд ли могу что-либо сказать по этому поводу.

Сестра протянула анонимку. Посмотрим, что из нее можно понять.

Именно тогда я поспешил сюда и скопировал текст письма.

Автор, очевидно, ненавидит маму и Эффи. Стоит ли мне вздохнуть с облегчением, что я не упомянут и не назван по имени? Он ненавидит любовника моей сестры еще больше, чем я.

Но кто бы ни написал письмо, оно являлось доказательством того, что Эффи все еще встречается в башне с Давенантом Боргойном. Должно быть, автор письма следил за ними, и если удастся поймать его за этим занятием, то он будет разоблачен.

Само письмо дает мало отгадок к определению авторства. Однако у отправителя плохо получилось прикинуться безграмотным. Автор забыл неправильно написать слова. В основном написано грамматически правильно, и он неосторожно поставил запятую. Теперь я понял, что автор прикидывается малограмотным и делает это весьма откровенно.

Понимаю, почему Эффи считает, что подпись «Мучитиль» указывает на Бартоломео. Но она ошибается. Он живет слишком далеко, чтобы знать о том, что происходит здесь. Не вижу повода, чтобы изменить свое мнение: автор писем не кто иной, как эта желчная старая карга Биттлстоун. Возможно, у нее есть мужчина-сообщник, который отсылает письма из города и издевается над домашними животными. Сегодня, когда она придет на чай, я прижму старую ведьму.

Я одержал победу. Видел это в ее лице. Ах, если бы она была симпатичнее.

Я отправился на Бэттлфилд посмотреть, есть ли там любезник Эффи, или как-нибудь подловить его, тайком следящего за ними. Там я никого не увидел, и когда почти добрался до башни, то заметил маленькую гувернантку со стайкой детишек. Я поспешил за ними, и когда догнал, девушка оглянулась на шум моих торопливых шагов. Все дети, кроме противной Амелии, шли впереди, и меня не услышали.

Надо было предупредить Хелен о том, что я узнал на том ужасном обеде. Не тратя времени зря, я спросил ее, пыталась ли эта любопытная гадюка, жена настоятеля, настроить миссис Гринакр против нее. Естественно, она нашла присутствие Амелии лишним и велела ей присоединиться к остальным детям впереди. Противная девчонка не послушалась. Я повторил просьбу, а девочка только дерзко уставилась на меня. Поэтому я ее проигнорировал и сказал Хелен:

– Старая ведьма Куэнс сказала миссис Гринакр, что между вами и ее мужем есть тайная связь.

От моих слов гувернантка вздрогнула, и я заметил эмоциональные переживания на ее лице. Я ей не безразличен, это точно.

Амелия заметила:

– Мисс Карстерс, стоит ли вам разговаривать со странным джентльменом?

К моему изумлению, Хелен произнесла:

– Ты совершенно права, Амелия. Нам не пристало обременять мистера Шенстоуна своим обществом.

Было видно, с каким усилием она заставила себя прекратить разговор из-за этого несносного ребенка и поспешила прочь, увлекая за собой Амелию. Маленькая наглая девчонка обернулась и со зловещим торжеством посмотрела на меня.

Я вернулся домой и вспомнил, что намеревался навестить башню.

Не успела старая мисс Биттлстоун снять пальто и шаль, как сразу же выложила потрясающую новость.

– А знаете, почему миссис Пейтресс уехала в Торчестер вчера утром? – спросила она маму.

Не дождавшись ответа, она поспешила продолжить:

– С ребенком на руках дама отправилась прямо к доктору. – Старуха замолчала, перевела дух и с придыханием продолжила: – А самое ужасное в том…

Она опять смолкла, а потом почти шепотом произнесла:

– Дама сказала, что он… что он больше не живой.

Мама взглянула на Эффи, сестра отвернулась от нее. Потом она сказала:

– Нет ничего страшнее смерти ребенка. И я не могу не сочувствовать миссис Пейтресс. Должно быть, она испытала горе матери. Даже по ребенку, зачатому в грехе, и чье существование она стыдилась признать.

Внезапно мисс Биттлстоун произнесла:

– Это неправильно. Вы меня извините, миссис Шенстоун, но думаю, вы все не правы. А миссис Куэнс больше всех.

Какая смена тона! Она сказала, что ребенок родился у миссис Пейтресс и ее мужа, когда они жили вместе, и не было никаких оснований подозревать что-то плохое. Миссис Пейтресс сбежала от мужа с ребенком из-за его дурного поведения. Она скрылась в Солсбери. Оснований подозревать ее в связи с герцогом тоже не было, и это недоразумение основано лишь на том, что он когда-то владел домом в городе. Правда в том, что он его продал несколько лет тому назад. Она объяснила, что ребенок, мальчик лет десяти или одиннадцати, всю жизнь страдал припадками. Его мать пыталась не допустить, чтобы его видели люди, потому что их реакция плохо на него действовала, и поэтому он никогда не покидал дом. Таинственная служанка была его постоянной сиделкой.

Когда она замолчала, повисла тишина.

(Жертва ради того, кого я люблю. Надеюсь, маме стыдно.)

Я встал, подошел к старой леди и пожал ей руку. Она покраснела и сказала:

– Ну, что вы, мистер Шенстоун. Я всего лишь рассказала правду.

Я произнес:

– В нашей деревне, где у нее был такой могущественный враг, необходима большая смелость, чтобы сказать правду об этой женщине.

Мисс Биттлстоун сочувственно улыбнулась и сказала:

– Я уже окунулась в полнейший мрак, хотя не представляю почему.

Старушка вздохнула:

– Всякий раз, когда взгляд мой падает на кресло, где сиживала миссис Куэнс, я вспоминаю о нашей утраченной дружбе. Больше не хочу его видеть. А ведь такой прекрасный образец мебели. Не желаете взять его себе, миссис Шенстоун?

Мама сказала, что была бы рада и что я мог бы одолжить ручную тачку и когда-нибудь привезти его. Вот к чему мы пришли – мне придется таскать по деревне старые кресла!

Спустя несколько минут, по многозначительному сигналу матушки, я встал и с выражением сожаления за причиненное беспокойство протянул старушке письмо, одолженное у нее.

Она сказала:

– О, да, конечно. Кстати, сумела найти конверт.

Она полезла в потертый ридикюль и протянула конверт. Я был потрясен. Он был настоящий, поскольку почерк несомненный, и дата вполне различима, и штемпель Торчестера на нем. Стала бы она платить за отправку, если бы ей это было не нужно? Возможно, в конце концов, автор писем не она?

Но кто тогда? Кто мог бывать в Торчестере так часто и кто мог незаметно отсылать письма? Ллойды в городе бывают редко, и Люси уж точно такое письмо не доверит никому.

Я встал и вышел. Надо было добраться до Монумент Хилл и разузнать все про башню.

Там единственное окно с западной стороны, на высоте пятнадцати или двадцати футов от земли. У меня никакой возможности добраться до него, если только залезть на дуб, стоящий рядом. Сегодня я этого сделать не мог, так как на мне ботинки, в каких высоко не залезешь.

По дороге домой я ломал голову над тем, как отправляются анонимки, и вдруг понял, как это проделывается и кто мог бы это осуществить. Нужен только знакомый в Торчестере, а у Люси таких предостаточно.

Я спустился к обеду. Как только вошел в комнату, то сразу понял, что мама и Евфимия говорили обо мне. Уверен, сестра знает, что в том письме, которое дядя Томас прислал маме. Как несправедливо, что она знает, а я нет.

Я спросил маму:

– Что тебе сообщил дядя Томас?

– Он пишет, что руководство колледжа все еще изучает обстоятельства смерти твоего друга.

– Поскольку я не собираюсь туда возвращаться, то совершенно неважно, что колледж или даже университет скажут об этом.

– Ричард, дело в другом. Они теперь к этому не имеют отношения. Расследование ведет полиция и магистрат. Им был предоставлен какой-то документ, проливающий новый свет на смерть. Он объясняет мотивы.

Надеюсь, они не заметили, как я встревожился.

Евфимия спросила:

– Как умер твой друг Эдмунд Вебстер?

– Он принял яд, – сказал я.

– Сознательно, – произнесла Евфимия со слегка вопросительной интонацией.

Я ничего не ответил. Она многозначительно посмотрела на маму и спросила:

– Он был один, когда глотал яд?

От ответа меня спасло необыкновенное событие. Дом вдруг содрогнулся, словно его ударили гигантским кулаком, и через мгновение комната наполнилась громким барабанным грохотом, ровным и неумолимым, который, казалось, стал усиливаться. Мы в ужасе уставились друг на друга. Непонятно, откуда исходил оглушающий звук. В этот момент мне в голову пришла невероятно странная мысль о том, что мы попытались избежать опасности, но сами себя заточили вместе с чем-то сумасшедшим и исполненным ненависти. И тогда стало ясно, что звук исходит из большой трубы, потому что мощный стремительный стук доносился из глубины стены.

Вдруг из трубы изверглось какое-то существо, и это мерзкое нечто, чем бы оно ни было, со стуком свалилось на ковер и стало судорожно извиваться и дергаться на полу. У него была маленькая головка, выпученные глаза и почерневшее тело со сморщенными лапками. Тоненькие пальцы были широко растопырены. Оно все еще извивалось и дрожало на ковре, рассыпая пепел.

Мама окаменела, уставившись на существо, а Евфимия отступила, вскрикнула и закрыла лицо руками. Моя спокойная, рассудительная сестра впала в истерику.

– Уберите! Уберите это от меня! – кричала она.

Оно лежало на полу, судорожно дергаясь, между ней и дверью комнаты, и было ясно, что Евфимия слишком напугана, чтобы перешагнуть через него.

Это была смесь костей, белых, словно зубы в бочке смолы, с россыпью светлых пятен и широких волокон чего-то кожистого и грязного.

На шум вбежала Бетси. Она сняла передник и накрыла им существо, сказав:

– Всего лишь птица, мэм. Просто дохлая птица.

И она была права. На полу лежала огромная ворона, которая, наверное, застряла в трубе. Понять, как долго она там билась, вызывая шум, было невозможно. Потом ее сдуло внезапным порывом ветра, а конвульсивное движение крыльев возникло в результате смены температуры, когда она упала в комнату.

Пока Бетси убиралась, мама отвела Эффи в постель.

Интересно, ворона упала в трубу от резкого порыва ветра, сидя на краю? Или застряла давно? Может быть, она там с тех пор, как в комнату повалил дым?

В такой ситуации страх Эффи казался совершенно искренним, и мне вдруг показались довольно фальшивыми многие ее прежние истерические сцены.

Дом Херриард,

в Страттон Херриард,

что близ Торчестера

Января, 5, 1864 г.

Дорогой дядя Томас!

Несказанно благодарен вам за щедрое предложение свободного выезда за границу. Однако, приняв его, я отстраняюсь от обязательств. Вместо этого взываю к вашей щедрости и прошу уладить дело с моим кредитором. Совершенно искренне и с полной ответственностью обещаю возместить вам расходы, даже если на это уйдет вся моя жизнь. Прошу не ради себя, но заботясь прежде всего о маме и сестре.

Если мистер Вебстер будет добиваться отмщения, вынуждая власти возбудить против меня дело, последствия могут сказаться на нас всех.

Ваш любящий племянник,

Ричард Шенстоун.

Старался избежать Бетси, но пару раз вынужден был пройти мимо, не глядя на нее. Не пойму, что к ней чувствую. Зол на нее. Испытываю отвращение к самому себе.