Изгнание Паллисер Чарльз
– У меня были подозрения, что у тебя в голове что-то подобное.
Я сказал, что вполне представляю себе возможные трудности. Поеду в Лондон и добьюсь успеха тяжелой работой и талантом.
Наконец она сказала:
– Ну что же, уверена, что интересное тебе дело ты всегда доведешь до конца.
– Значит, можно проигнорировать предложение дяди Томаса?
– Обязательно напиши о своем отказе, только помягче, и скажи, что навестишь его, когда приедешь в Лондон.
Хвала небесам за хорошую погоду. День обещает быть отличным для прогулки.
Мир сошел с ума.
Я дошел до середины Бэттлфилд и заметил чудака Фордрайнера, стоящего в траве, доходившей ему до колен. Он склонился и орудовал инструментом с длинной ручкой, выкапывая сорняки. Инструмент походил на большую тяпку или секатор с загнутым лезвием на конце.
Когда я поздоровался, он повернулся ко мне с таким неприязненным видом, что я решил было – обознался. Он выглядел как внезапно напуганный воробей в куче песка – нос задран, нога приподнята, голова повернута так, что видно только один глаз, большой и немигающий, за толстой линзой пенсне. Не понимаю, почему в первую встречу его лицо показалось мне похожим на невинный лик херувима, ведь оно так испорчено маленьким ртом и крохотными глазками с дряблыми веками.
Он явно был не в настроении.
– Мистер Фордрайнер, я не забыл о вашем любезном приглашении на чай, – сказал я.
Он ничего не ответил и начал складывать инструменты в огромную сумку, которую я видел у него прежде. Потом он вдруг развернулся, пристально посмотрел на меня и спросил:
– Вы знаете что-нибудь про письмо?
– От кого?
– От кого? – повторил он раздраженно. – В том-то и дело. От того, кого я не знаю.
Я посмотрел на него, не пытаясь скрыть свое удивление, и спросил:
– Если вы сами не знаете, то как я могу что-то о нем знать?
Фордрайнер грубо повернулся ко мне спиной, ничего не ответив, и продолжил собираться.
Я спросил:
– Где юная леди?
Он повернулся, сердито взглянул и грубовато сказал:
– Какое ваше дело? И зачем вам понадобилось знать, где я живу?
Старик посмотрел в сторону северо-запада, и там, приблизительно в сотне ярдов, появилась девушка, направлявшаяся к нам. Вдруг она остановилась, развернулась и очень быстро пошла в обратную сторону.
Потом случилось нечто совершенно невообразимое. Он сказал:
– Хотите обвести меня вокруг пальца? Именно об этом вы думаете, молодой человек? Принимаете меня за старого болвана?
Наверное, я уставился на него как сумасшедший. Мне показалось, что правила хорошего тона больше не действуют, поэтому, не сказав ни слова старому дураку, развернулся и побежал за девушкой. Он сердито крикнул:
– Парень!
Она оглянулась и, увидев меня, прибавила шаг. Я пришел в такое возбуждение от погони, так разозлился на грубость Фордрайнера, что позабыл все приличия.
Догнал ее за двадцать или тридцать шагов.
– Пожалуйста, не пугайтесь, – сказал я. – Похоже, возникло какое-то недоразумение.
Она продолжала быстро идти, оглядываясь. Старик отшвырнул инструмент и спешил к нам на своих дряхлых толстых ногах.
Потом она заговорила:
– Какого черта тебе надо от меня?
Это был говор и язык лондонских улиц – самый его низкий и непристойный вариант. Контраст между тонкостью ее черт и грубостью голоса был настолько сильный, что я замер на месте.
Она отвернулась и поспешила к старику. Я не стал гнаться за ней. С моих глаз спала пелена. Определенно, девушка не племянница старого мерзавца. Но больше всего я недоумевал по поводу того, что так сильно изменило его отношение ко мне. И что он имел в виду, говоря о письме.
После обеда мама сказала, что нам надо серьезно поговорить. Она начала с обращения к Евфимии.
– Мы с Ричардом обсудили его планы на будущее. Он собирается зарабатывать на жизнь…
Сестра прервала матушку:
– Все это очень хорошо, но что будет с его долгами? Кто будет их платить?
– Я все заплачу, и если ты любезно позволишь маме договорить, она тебе объяснит как.
Мама беспокойно продолжила:
– Как только мои претензии на отцовскую недвижимость будут удовлетворены, мы быстро расплатимся с нашими кредиторами.
– Стало быть, мне предстоит наблюдать, как часть моего наследства приносится в жертву для уплаты долгов брата. Как в истории Исава, право первородства продано за миску похлебки. – Она помолчала, а потом со злой улыбкой спросила: – А дядя Томас пишет что-нибудь о долгах Ричарда?
Мы с мамой переглянулись, а Евфимия сказала:
– Вы, кажется, не собирались рассказывать мне о новых письмах? Понимаете, я повстречала Старую Ханну, когда она шла сюда утром, спросила, нет ли корреспонденции, и пока письмоносица копалась в своей сумке, я их увидела.
Деваться было некуда. Мама показала ей письмо дяди Томаса. Эффи прочла его несколько раз, а потом попросила маму более подробно объяснить суть дядиного предложения. Получив ответ, она повернулась ко мне:
– Просто великолепно! Теперь ты можешь избавиться от всех своих ошибок и начать новую жизнь.
Никаких сожалений, что ее брат окажется на другом конце света! (И как смеет она говорить обо всех моих ошибках!)
– Это не бог весть какое предложение, – заметил я. – Придется многие годы жить вдали от Англии, и я стану не более чем клерком.
– Но у тебя появятся прекрасные возможности. Ты, должно быть, знаешь, сколько молодых людей уехали нищими клерками, а вернулись миллионерами.
– Тогда отправляйся и проведи остаток жизни в какой-нибудь далекой колонии, – сказал я.
– Если бы я была мужчиной, то так и поступила бы! Но почему ты говоришь «остаток жизни»? Когда заработаешь столько, чтобы расплатиться с кредиторами, то можешь вернуться.
– Я бы никогда не смог вернуться. Только не после бегства от кредиторов. Джентльмен не может снести такого позора.
– Забудь всю эту чушь. Теперь никому нет дела, знатен ты или нет. Важны только таланты и то, как упорно человек работает.
Что с ней? В словах сестры прослеживалось влияние вольнодумных идей. И это девушка, которая пресмыкается перед титулом при любой возможности, готовая на все, чтобы заполучить в мужья герцога! Кажется, я что-то недопонимаю в жизни.
Потом она сказала:
– Мама, Ричард должен принять предложение немедленно. – Она повернулась ко мне: – Когда отплывает пароход?
– Через несколько недель, – сказал я.
– Когда именно? – требовательно спросила она. – До или после бала?
Любопытная ремарка.
– Какое это имеет значение? – спросил я.
– Это имеет огромное значение, – сказала она. – До бала ты уехать не можешь.
– Пойди и принеси письмо, – приказала мама.
Я поднялся сюда за письмом, а потом прочел:
– Во вторник, 14 января, «Иберийская Дева» отплывает из Саутгемптона в Ньюфаундленд. «Каледонка» отплывает из Рай после ремонта в субботу, 16 января в Гонг-Конг.
– Значит, никаких сложностей, – объявила Евфимия. – Бал состоится девятого.
Маме, как и мне, показалось странным, что сестра придавала балу такое значение для моей будущей жизни.
– Но я не собираюсь принимать предложение дяди Томаса, – сказал я. – Мы с мамой пришли к решению, что судьба моя сложится иначе.
– Как же она сложится? – с сарказмом произнесла Евфимия.
– Я стану журналистом!
От изумления у нее расширились глаза. (Какая актриса!) Пока Эффи нетерпеливо слушала, я растолковал ей то, что сказал маме.
– Ты обольщаешься, – сказала она, прервав меня на полуслове. – Зарабатывать на жизнь пером в семнадцать лет! Даже не получив диплома! Представляешь, как будет трудно?
Да что она понимает?
Сестра повернулась к матушке:
– Ты ничего не знаешь о жизни за высокими стенами Торчестера.
Она произнесла это с такой нескрываемой насмешкой, что мама вздрогнула, будто ее ударили.
– Не смей так разговаривать со мной.
– И все-таки я права. Ты всегда думала только о доме и заботе о нас. Папа никогда не мог поговорить с тобой ни о чем серьезно. Ни о чем, что его действительно волновало.
– Перестань, пожалуйста.
– Он сам это признавал. Ты его никогда не понимала. Не помогла ему, когда с ним расправились посредственности, ненавидевшие его, потому что он был выше их.
– Думаю, ты преувеличиваешь, – сказала мама.
– Считаешь, что он все выдумал? – продолжала Евфимия. – Ты знаешь, что у папы были враги, как он говорил, «незаслуженные», потому что ему все завидовали. И если бы ты лучше это понимала, то могла бы спасти его от того, что случилось.
– Я ни в чем не виновата. Он сам выбрал такую жизнь.
– Не стану утверждать, что папа не делал ошибок, но он ошибался только потому, что ты его подвела, когда он в тебе нуждался.
Мама уставилась на нее, потом встала и медленно вышла из комнаты.
Когда дверь закрылась, Евфимия сказала:
– Ты как мама. Тоже прячешься от жизни. Но я не буду страдать от вашей глупости.
– Какие папины ошибки? Ты имеешь в виду его счета? Как мама могла быть виновата в этом?
Она отправилась к пианино и рассерженно заиграла.
Она должна была почувствовать. Должна уже знать, что это такое. Не может быть, чтобы она была так невинна.
Наверняка она ощутила сквозь плотное платье что-то, похожее на палец. Мысль о том, что Бетси знала, была упоительна. Если бы не знала, то оглянулась бы посмотреть. Она наверняка знает!
Большую часть дня мама и Бетси хлопотали на кухне, готовясь к Рождеству. Бледная тень старых времен, когда все слуги суетились по дому, всюду падуб и омела, хлопанье дверей и приготовление рождественских подарков.
Из своей комнаты я могу видеть окно Евфимии и думаю, что там Бетси. Только что заметил, как погасла свеча за занавеской в комнате Евфимии. Потом, ровно через четыре минуты, погасла свеча в комнате служанки.
Четверг, 24 декабря, 11 часов
После завтрака мама подошла ко мне и сказала, что теперь ей думается, что мои мысли о литературной карьере «нелепы».
В промежутках между тяжелым кашлем, сотрясавшим ей худенькие плечи в вязаном платке, она проговорила:
– Твоя сестра права. В Лондоне ты будешь голодать. Прими предложение дяди Томаса. Иначе что будет со мной и Евфимией? Хочу прожить достаточно долго, чтобы увидеть, как мои дети устроят свою жизнь. Не хочу стать такой же жалкой, как мисс Биттлстоун, которая зависит от высокомерной миссис Куэнс.
– Дядя Томас хочет отправить меня в ссылку, – ответил я.
– Все решено, Ричард. Ты должен принять предложение. И ответ надо дать в течение следующих двух дней.
– А если не приму?
– Ты мой сын, Ричард. Я тебя родила и воспитала, я тебя люблю, но если буду вынуждена, то вырву из своего сердца с корнями. Прошу, не создавай лишних проблем.
Потом она вышла из комнаты.
За ланчем мама спокойно сообщила Эффи и мне, что приняла важное решение, не посоветовавшись с нами. Мама написала Боддингтону сегодня утром, что поскольку намерена продолжить судебное разбирательство, то продаст часть иска в счет расходов. Я даже не представлял, что такое возможно, но, похоже, в законе много всяких уловок, как и вообще в жизни. Она сказала, что написала срочно и велела сделать это и что письмо отослала сегодня утром.
Эффи только пожала плечами. Я промолчал.
Едва могу писать от злости.
Я дошел до конца нашей улицы и направился в сторону Страттон Херриард, когда заметил высокого мужчину, идущего мне навстречу хромающей походкой. По его красивому сюртуку и шляпе было видно, что это состоятельный джентльмен. Я узнал его по высокому росту, и когда он проходил мимо, развернулся и, держась ярдах в двадцати, пошел следом, раздумывая, как к нему обратиться. Поскольку я шел позади, то не мог посмотреть ему в лицо. Я проследовал за ним ярдов двести, когда он вдруг развернулся и встал передо мной. Неожиданно он схватил меня за плечи и, развернув, оказался позади. Мужчина так сильно сжал мои руки, что пришлось вскрикнуть от боли.
– Проклятый ублюдок, зачем ты преследуешь меня? Кто тебе заплатил? – Одной рукой он принялся бесцеремонно обыскивать мои карманы. – У тебя пистолет?
– Конечно нет! – сказал я.
Он развернул меня к себе лицом и крикнул:
– А у меня есть, и предупреждаю, в случае необходимости воспользуюсь им! – Потом он добавил: – И во второй раз подсадной уткой не буду.
Убедившись, что я не вооружен, он оттолкнул меня.
Со всем достоинством, которое у меня осталось, я спросил:
– Полагаю, вы мистер Давенант Боргойн.
– Тебе отлично это известно, а сам ты кто такой?
Я предположил, что он обознался, и сказал:
– Меня зовут Шенстоун. Ричард Шенстоун.
– А мне-то что?
Уверен, Боргойн притворялся, что не слышал моего имени. Возможно, он его узнал. Проклятый хлыщ.
– Я брат мисс Евфимии Шенстоун.
– Эффи, да? – произнес он с ухмылкой. – Неужели… Чего тебе?
Несколько секунд Боргойн разглядывал меня, потом отвернулся.
Это была совсем не та реакция, которой я ожидал. Я сказал:
– Сэр, я благородный джентльмен, надеюсь, что и вы будете вести себя со мной соответственно. Более того, вы, должно быть, уже догадались, что мы связаны, хотя и отдаленно.
– Несомненно, – буркнул он.
Я не отступал:
– Моя мать – дочь покойного Николаса Херриарда, эсквайра.
Он повернулся ко мне, улыбаясь тонкими губами.
– Ну что же, мистер Шенстоун, я принял вас за какого-то мерзкого ищейку. Но теперь, когда вижу, что вы внук Николаса Херриарда, эсквайра, то понимаю, что был к вам несправедлив.
Мы пошли дальше, со стороны нас можно было принять за старых друзей. Я размышлял, что бы сказать. Возможно, я ошибся насчет его и Евфимии, поскольку даже самый надменный аристократ не мог бы вести себя настолько оскорбительно в отношении своего возможного родственника. Но тогда как же обстоят дела между ним и Эффи?
Потом он, видимо, предполагая, что соболезнования могут как-то сгладить первое впечатление о нем, сочувственно сказал:
– Слышал о внезапной смерти вашего многоуважаемого отца и сожалею, что никогда не имел чести встречаться с ним. Хотя я не помню, чтобы когда-либо бывал в таверне «Дельфин».
Название для меня ничего не значило. Но когда я впоследствии думал об этом, то вспомнил, что Бартоломео иногда бывал там.
Пока я раздумывал, как ответить, Давенант Боргойн молча прошел еще несколько ярдов, а потом грубо сказал:
– Вы преследуете меня?
– Не имею намерений навязывать вам свое общество, сэр, – с достоинством произнес я.
Я замедлил шаг. Он пошел вперед и через несколько минут повернул в сторону Аптон Дин. Я смотрел ему вслед, пока он уходил, и заметил, что Боргойн стал хромать сильнее, чем несколько дней назад.
Не представляю, почему он был так напуган. Неужели он действительно думал, что случайный прохожий хотел лишить его жизни?
Дальше я шел в полном замешательстве, как вдруг словно очнулся ото сна и заметил, что стою в нескольких футах от сестер Куэнс.
– Какой сюрприз! – сказала Гвиневер.
Она очаровательно улыбнулась. Уверен, что маленькая озорница подумала, будто я намеренно встретился с ними. Ее сестра холодно посмотрела на меня.
Не знаю, почему я молча не прошел мимо, неужели меня к ним тянет, как к чему-то, что и ранит, и доставляет удовольствие одновременно?
– Вы патрулируете улицы? – спросила Гвиневер, глядя на мою трость.
– С чего бы? – спросил я.
Она нахально уставилась на меня, а потом медленно произнесла:
– Вы не слышали, что случилось нечто из ряда вон выходящее?
Я покачал головой.
– Вы действительно ничего не знаете о том, что какой-то негодяй проделывает с бедными животными?
– Неужели кто-то убивает животных?
– Нет, не убивает. – (Сильно взволнована.)
– Что же тогда? Мучает?
– Да, и весьма изощренно, – сказала Гвиневер и рассмеялась.
Она смеялась, чтобы скрыть испуг или просто от радости? И что девушка имела в виду под «изощренностью»? Хотелось спросить, но когда я взглянул на глумливую Энид, то вспомнил, что пообещал себе не иметь с ними больше ничего общего. Я быстро попрощался и ушел прочь.
Похоже, они не знали, что Давенант Боргойн поблизости? Странно. Неужели он отверг старшую сестру?
Пока я в сумерках шел по деревне, раздумывая над словами девушек, знакомый мир начал преображаться: пологие холмы, рощи деревьев и темные тени домов, которые казались такими надежными и привычными, стали превращаться в обитель чьей-то грешной страсти. Там, где закончились дома, раскинулись неведомые поля под снежным покровом. Теперь солнце зашло, и в кустах боярышника зашумел ветер, словно вздох, долетевший до меня с конца света.
Я почти дошел до Страттон Херриард, когда в темноте заметил впереди две фигуры. Я их почти догнал и внезапно понял, что это мама и мисс Биттлстоун. Поскольку матушка несла какой-то сверток, я приготовился объявить о своем присутствии и взять ее ношу, но вдруг услышал, как она что-то говорит. Это заставило меня замедлить шаг и последовать за ними.
– Как и его отец, впадает в черные депрессии, уединяется и не отвечает, когда обращаешься к нему.
Мисс Биттлстоун что-то сказала, чего я не расслышал, а потом мама продолжила:
– Он всегда с трудом находил друзей, а когда ему это удавалось, то они, как правило, оказывались дурными людьми.
В этот момент мы дошли до поворота к дому, и женщины остановились. Я приветствовал их, словно только что повстречал. Мама пригласила старушку зайти и отметить праздник бокалом пунша, но мисс Биттлстоун радостно объявила, что идет по важному делу к Куэнсам на Аптон Дин. Потом начала хвастаться, что, как обычно, проведет Рождество с семьей настоятеля. Я взял у мамы свертки, и когда мы пришли домой, она стала раскладывать их содержимое на столе в гостиной, рядом с дневной выпечкой. Это изобилие продуктов напомнило мне старые дни на Пребендэри-стрит. Тогда матушка готовила сладкие пирожки с начинкой, глинтвейн и пунш для мужчин, и фруктовый ликер для хористов, и засахаренные фрукты, и многое другое.
– Богатый стол! Мы ждем колядки? – cпросил я.
– Конечно, – сказала она с усталой улыбкой. – Скоро Рождество.
Приблизительно в семь часов, во время ужина, послышался отдаленный звук оркестра. Он приближался по дороге со стороны Страттон Херриард. Я посмотрел на маму. Для нее очень важно снова быть принятой в обществе священников. Просто невыносима мысль о том, что мамина мечта – заслужить одобрение сельского священника и его толстухи жены. Но этому не суждено было случиться. Через несколько минут стало ясно, что звуки затихают, и я увидел лицо мамы, почувствовал ее нарастающее разочарование от такого унижения и напрасной траты денег, которые могли быть потрачены с пользой. Церковный оркестр и хористы свернули на дорогу, ведущую в Нотертон.
– Неужели они не знают, что этот дом теперь обитаем? – cказала мама.
Уверен, что здесь замешана миссис Куэнс. Это был знак того, что мы пока еще полностью не приняты и нас необходимо наказать дополнительно. Я рассердился на маму за то, что она так сильно этим обеспокоена.
После ужина я застал Бетси одну по пути на кухню и спросил:
– Слышала что-нибудь о странных происшествиях? Кто-то мучает животных.
– Вы про отрезанные причиндалы, сэр? – сказала Бетси, глядя прямо мне в лицо. Неужели она улыбнулась?
Надеюсь, что я не покраснел. Слышать это слово из ее уст было довольно возбуждающе.
– Вот как даже?
– Так говорят. Ходит по ночам с ножом и засовывает им в глотку их причиндалы, а потом вспарывает животы.
Она рассказала, что прошлой ночью кто-то не только искалечил животных, но и написал красной краской непристойности на стенах деревенских домов.
– Жуть! Ты боишься, Бетси?
– С чего бы мне бояться, сэр?
– Ну, из-за этого происшествия или по другой причине. Говорят, что здесь водятся привидения.
Потом я добавил, понизив голос:
– Если ночью испугаешься привидения или еще чего-то, то приходи ко мне в комнату.
Она ничего не ответила, но отвернулась, улыбнувшись напоследок странной, таинственно-манящей и очень соблазнительной улыбкой.
Как может мама говорить, что у меня нет друзей? Да, у меня их всегда было меньше, чем у Эффи, но это потому, что я выбираю более тщательно.
Узнал, что у соседнего фермера купили гуся. Завтра Бетси и мама намерены его зажарить. Там, на Пребендэри-стрит, всегда готовила кухарка, поэтому не понимаю, как мама с этим справится теперь сама. Она развесила падуб и омелу по всему дому, пытаясь воссоздать дух прежнего Рождества. Какие глупости! Нам никто не прислал ни одной открытки. Того, что было, уже не вернуть. Я пытался намекнуть на это, но она сильно расстроилась.
Сегодня вечером мы открыли наши подарки друг другу, как делали раньше в канун Рождества.
Евфимия сказала:
– Ричард, я дарю тебе билет.
Какая щедрость! Но мне совсем не хочется идти на этот проклятый бал.
Мама подарила Евфимии миниатюру папы в молодости, прежде висевшую над камином на Пребендэри-стрит, а в ответ получила серебряный наперсток, которым Эффи владела давно, но ни разу не пользовалась. В прошлом году все было совсем иначе! Папа подарил мне серебряный прибор для бритья, а мама – очень красивый ранец. Теперь она вручила мне старую рубашку – кажется, ее когда-то выбросили, но она тайком починила, вышила воротничок и манжеты неким подобием кружева. Мать спросила, нравится ли мне подарок. Что я должен был ответить? Я пожал плечами и сказал, что сойдет. От матушки меня уже ничего не могло обрадовать после того, как я подслушал ее разговор со старухой.
Евфимия сказала:
– Не обращай на него внимания. Он просто вредный мальчишка.
Вот так. Я встал и ушел, оставив родных наедине с их убогими подарочками.
Минуту тому назад Бетси постучала в дверь и вошла с тарелкой сладких пирожков. Она призналась, что сама решила угостить меня. Я уговорил служанку подождать, а потом унести тарелку. Она робко присела на стул лицом ко мне.
Я боялся, что в прошлый раз ее напугал, поэтому решил не говорить и не делать ничего непристойного, но все время думал о том, какое нежное, теплое девичье тело скрывается под грубой шерстяной юбкой. Как мне хотелось прикоснуться к нему! Я сказал:
– Надеюсь, Рождество вдали от родного дома не слишком тяжело для тебя.
Бетси поморщилась, не желая говорить на эту тему. Возможно, ей слишком больно вспоминать о своей семье теперь.
Трудно было придумать новую тему для разговора, но тем не менее неловкости не было, и мы сидели в приятном молчании, пока я кушал.
– Бетси, надеюсь, ты меня не боишься? – спросил я.
– Боюсь вас, сэр? С чего бы?
И она взглянула на меня с таинственной полуулыбкой, словно подчеркивая, что я не способен ее понять. Теперь она смотрела прямо на меня, чего прежде почти не делала. Было странно неловко, но именно такого взгляда я пытался добиться от Бетси с тех пор, как приехал.
Я сказал:
– Потому что я мужчина и намного старше тебя.
Она продолжала улыбаться, будто я сказал что-то смешное. Я начал раздражаться и добавил:
– И потому что я знаю гораздо больше, чем ты.
Читать бесплатно другие книги:
