Дживс и свадебные колокола Фолкс Себастьян
По дороге в библиотеку я заглянул в листок и увидел следующее: «Слушайте, что скажете о дамском рукодельном кружке?» – «Они весьма остроумны. Так меня и пришпилили».
Я понял, что день будет до-олгим.
До зала собраний прихода Мелбери-кум-Кингстон езды было десять минут. Архитектор явно любил простоту. Кирпичное прямоугольное здание без всяких изысков отделяла от дороги живая изгородь из терновника. Над входной дверью была выложена дата: 1856. Любопытно, кто из почтенных местных жителей раскошелился. Или, может, они собрали деньги по подписке, чтобы отметить окончание Крымской войны. Интересно бы узнать, между прочим, сколько сынов Мелбери-кум-Кингстона сложили свои головы в Севастополе?
До начала спектакля оставалось еще двадцать минут, но пейзане уже начали прибывать, по двое, по трое. Сельские труженики производили впечатление людей, которые знают, чего хотят, и я очень сомневался, что в этот перечень входят эльфы или починщики раздувальных мехов.
Еще днем, подкрепляясь в одиночестве в саду, я приблизительно выучил строчки, которые мне подсунул старший Венаблз. Сейчас я заглянул в листок, зажатый в потной ладошке, и глубоко вздохнул.
– Ну что, Дживс, деваться некуда. Вперед, в долину смертной сени!
Я распахнул дверцу и выбрался из машины. Наш номер с Вишну был во втором отделении, так что я пока устроился в задних рядах, среди самой суровой публики – присмотреться, чего от них можно ожидать. И тут же мне стало ясно, почему многие пришли заранее. В деревенском зале собраний обычно бывает своего рода бар, где продают сидр и бочковое пиво, а здесь так и вовсе был роскошный буфет в полстены. Такого выбора напитков не постыдился бы и какой-нибудь отель в Вест-Энде, а цены достаточно низкие, чтобы усталый селянин медлительной стопою прийти, задумавшись[56], и за добавкой мог. И они шли.
Бодрый дух трудового крестьянства, трубочного дыма и алкоголя понемногу вытеснили преобладавшие поначалу затхлые запахи сырой штукатурки и увядших хризантем. При других обстоятельствах мне и самому могло бы здесь понравиться, не отрицаю. Места по два шиллинга быстро заполнялись местным дворянством. Я с тревогой убедился, что нам с Вишну предстоит выступать перед полным залом. Для воодушевления загрузил в трюм одну за другой две порции крепкого бренди с содовой, а при таких ценах нечего удивляться, что за ними вскоре последовала и третья.
На авансцену перед закрытым занавесом вышел сэр Генри Хаквуд. Зрители на стоячих местах приняли его неплохо, радуясь, что им не грозит нудная речь викария. А когда сэр Генри объявил, что в антракте хозяин «Зайца и гончих» выставит за его счет бочонок пива, раздались приветственные крики. Сэр Генри ушел за кулисы, и занавес поднялся, открыв взорам публики хоровой кружок «Радость Мелбери»: шесть тучных дам в атласных платьях и шестеро их затюканных супругов в котелках. Вид у них был отнюдь не радостный; скорее довольно унылый. Жена викария за пианино, похоже, вообразила, что ей поручено сыграть похоронный марш. Несчастные сопрано тянули и тянули свои верхние ноты, дожидаясь, пока музыка их догонит. Зато балладу о Крэнборн-Чейс хор и аккомпаниаторша исполняли буквально наперегонки. Жена викария то ли решила отыграться за первую часть, то ли просто вспомнила, что забыла снять суп с огня. Пианино примчалось к финишу первым, на полкорпуса обойдя теноров и сопрано.
Следующим номером выступала Сьюзен Чандлер – десятилетная школьница с косичками и в очках с толстыми стеклами. Заложив руки за спину, а ноги поставив на ширину плеч, как часовой, получивший команду «вольно», она угрожающе посмотрела на зрителей и объявила:
– Роберт Браудиг, «Моя бозледняя герзогиня».
Следующие семь-восемь минут выдержать было тяжело, и не только из-за аденоидов милой крошки. Я так и не понял, что хотел сказать старина Браунинг – да и никто, по-моему, не понял. К счастью, малышку Сьюзен не освистали. Хлопали, правда, вяло, но вежливо. Слабый огонек надежды затеплился в вустерской груди.
Фокусы майорова шурина пошли бы на ура в «Розовой сове» на Брюэр-стрит. Репризы, которые он выдавал с пулеметной скоростью, словно были придуманы на каком-нибудь ипподроме в сельской местности, а когда он лихо вытащил пропавшую даму червей из декольте у барменши «Зайца и гончих», зрители на двухшиллинговых местах заметно поморщились. Впрочем, нашлись у брата жены майора Холлоуэя и ценители; публика на стоячих местах явно считала его выступление гвоздем вечера. Да и к лучшему, а то один из цирюльников, чей квартет завершал первое отделение, не явился. Что ни говори, квартет из трех цирюльников не может создать цельного впечатления. Все время кажется, что чего-то не хватает.
В антракте публика рванулась к бочонку с даровым пивом, а я отправился к служебному – или, в просторечии, «черному» – ходу, чтобы присоединиться к другим актерам. Навстречу мне попался Вуди.
– Все в норме, Берти?
– Да, спасибо. А у тебя?
– Полный порядок! Рыло всего-то пару реплик должен произнести. Мы все подбадриваем старину Этрингема.
– И как, успешно?
– Пока не очень. Он сипит, как граммофонная пластинка. А как твои диалоги?
– Убожество.
– Здесь первоклассный бар. Я тебе пришлю «Чики-брык» для настроения.
– Одного, пожалуй, маловато будет.
Пространство за сценой в обычное время служило складом, где хранились всяческие сельскохозяйственные орудия и агрегаты. Джорджиана уже переоделась в костюм Титании. На ней была пачка, если я правильно употребляю это слово. Такая штука с оборочками, в них танцуют в «Лебедином озере». Было еще много тюля, перьев и невероятной длины стройные ножки. Пышную прическу удерживала диадема из поддельных бриллиантов, а темные глаза были густо подведены.
Я поймал себя на том, что снова изображаю золотистого ретривера Монти Бересфорда, и кое-как подобрал челюсть. Джорджиана, не замечая, какое производит впечатление на окружающих, суетилась вокруг старикашки Этрингема, закутанного в простыню с парой вязальных спиц за поясом. А мой сценический костюм получился простым добавлением цветка рододендрона в петлицу и охотничьей кепки – мне ее одолжил сэр Генри. Венаблз не хотел, чтобы партнер, подающий реплики, слишком бросался в глаза и отвлекал внимание от главного исполнителя. Сам он прицепил рыжую бороду и надел цилиндр.
Второе отделение открыл струнный квартет из Мелбери-Тэтчет. В отличие от цирюльников струнных дам было четыре, и это все, что можно о них сказать хорошего. Не знаю, может, в зрительном зале пиликанье воспринималось лучше, чем из-за кулис, но подкрепившаяся в антракте публика была настроена великодушно. Пока квартет играл на авансцене, дамы из рукодельного кружка за закрытым занавесом готовили свою живую картину. Задник, расписанный учениками воскресной школы, изображал гавань с парочкой галеонов в пасмурный день. Слева установили две гипсовые колонны и между ними ступеньки, посередине поставили лодку. Невидимый для зрителей школьник, лежа на животе, потихоньку ее раскачивал. Дамы заняли свои места, изображая царя Соломона, царицу Савскую и придворных. Главным спецэффектом, как выражаемся мы, театралы, служил яркий луч прожектора, направленный из-за декораций в зал, создавая на сцене как бы полумрак.
Сэр Генри объявил:
– «Прибытие царицы Савской», по картине Клода Лоррена.
Включился прожектор, поднялся занавес, и взорам публики предстали дамы из рукодельного кружка в живописных позах.
Давно остался в прошлом тот день, когда я выиграл первый приз за знание Священного писания в школе Малверн-Хаус, в Брэмли, но все же я более или менее уверен, что при дворе царя Соломона не все вельможи были женского пола. И в Книге Царств ни слова не говорится о том, чтобы приехавшая из дальних стран царица смахивала на миссис Педжетт, властительницу кастрюль и сковородок.
Тут раздался подозрительно знакомый голос:
– Она пошевелилась, я видел! Вон та, жирная!
Этот невнятный тенор совсем недавно распевал «Боевой гимн республики» среди парников и принадлежал он лакею Хоуду.
Накачивая зрителей пивом, всегда надо соблюдать пропорцию. Общее правило – чем больше, тем веселее, но, достигнув определенной стадии разжижения, зритель требует динамики. Статичных рукодельниц уже недостаточно.
Демарш Хоуда словно прорвал плотину.
Громче всего прозвучали две реплики:
– А вон ту, гляди-кась, укачало!
– Свистать всех наверх!
Затем сразу несколько человек затянули «Пьяного матроса». Дело грозило принять скверный оборот, но тут чья-то невидимая рука опустила занавес.
Хуже разогрева для нашего с Венаблзом выступления не придумаешь. Выходя на сцену под буйные приветственные крики, я услышал, как женский голос шепнул: «Удачи!»
Нам надо было продержаться на авансцене ровно столько, чтобы за занавесом успели убрать двор царя Соломона и установить вместо него лес поблизости от Афин. На мой взгляд, пары минут хватило бы с лихвой.
– Привет, привет! – начал Венаблз, тыкая меня в грудь свернутой в трубку газетой. – Что скажете о квартете парикмахеров?
Такого не было в сценарии, но я, как обычно, не растерялся.
– У меня нет музыкального слуха, – заявил я. – А вы что скажете?
– По-моему, они играли прекрасно! Прямо-таки с бритвенной точностью.
Нет более неловкого молчания, чем то, которое наступает, когда не звучит ожидаемый смех. В последующие несколько минут эта разновидность молчания стала нам хорошо знакома.
Надо отдать должное старине Венаблзу – упорства ему не занимать. Наверное, тому, кто выступал перед солдатами в казармах Чанамасалы после долгого жаркого дня, занятого игрой в поло и охотой на диких кабанов, деревенские жители Мелбери-кум-Кингстон уже не страшны.
Мы обсудили шпильки рукодельных дам, выдали старую-престарую шуточку о местопребывании ее светлости («все еще в стирке»), и что-то еще, кажется, не совсем приличное, о царице Савской и братце миссис Холлоуэй с его фокусами.
Зрители по-прежнему не спешили хвататься за бока от смеха. В зале царило каменное молчание – еще чуть-чуть, и впору будет старине Этрингему взяться за него с молоточком и поискать окаменелые останки Б. Вустера. Кое-как мы все-таки держались. Наконец из-за занавеса донеслось покашливание – знак, что лес в окрестностях Афин готов.
Я тут же сорвался с места, унося свой позор за кулисы. Венаблз мало того что не спешил уходить, еще и вернулся без приглашения на бис. В конце концов даже он сообразил, что надо заканчивать. Спасибо, принесенные заранее помидоры и тухлые яйца все еще оставались в коробках у ног зрителей. Зрители попались терпеливые, но ведь никому не хочется тащить домой сельскохозяйственную продукцию, припасенную совсем для других целей.
Вновь поднялся занавес, открывая взорам лес поблизости от Афин. Задник опять-таки расписывали ученики воскресной школы – на этот раз они изобразили греческий храм и деревья. Прочие декорации составляли пара тоненьких березок в кадках из Мелбери-холла и травянистый холм из папье-маше, укрытый зеленой бархатной шторой. На склоне дремала Титания, царица фей и эльфов. На это зрелище публика в задних рядах откликнулась восторженным свистом.
Тут на сцену вышли афинские ремесленники, старина Этрингем в роли ткача Основы произнес: «Вся ли наша компания в сборе?» – и все закрутилось. В числе плюсов можно упомянуть то обстоятельство, что автор отрывка был несколько более талантлив, чем автор предыдущего комического диалога. В числе минусов приходится назвать исполнителя главной роли – ткача Основы. Голос у него был не просто надтреснутый – то был голос очень старого джентльмена, мечтающего поскорее лечь спать. Так мог бы говорить король Лир после долгих скитаний по степи, но никак не Основа.
Зрители сперва помалкивали, потом вдруг начали смеяться – мне из-за кулис не видно было, почему.
– Будь я в самом деле львом – плохо мне пришлось бы здесь, – сообщил Основа так же залихватски, как священник во время вечерни.
Но публике нравилось! Вытянув шею, я наконец разглядел, что Хоуд в роли Дудки, починщика раздувальных мехов, перетягивает внимание публики на себя. Нехитрые приемчики – всего лишь в нужные моменты делать руками жесты, подгадывая к репликам других актеров, однако селян он распотешил на славу. А когда Основа сказал актеру, изображавшему Стену: «Пусть он пальцы вот так растопырит», – жест Хоуда вызвал бурю восторга.
Меж тем Основа, и так-то не то чтобы живчик, впал в почти летаргическое состояние. Миссис Тилмен, исполнительница роли Пака, вывела его со сцены. Оказавшись за кулисами, старенький лорд присел на стул и начал клевать носом.
Тем временем на сцене пришла пора Дудке произнести свою первую реплику. И надо же такому случиться, чтобы реплика эта была: «Теперь мне говорить?»
Предсказуемо, из зрительного зала послышались разнообразные советы. Чаще всего повторялись «Если еще можешь» и «Давай, выскажи им, Лес!» Хоуд, покачиваясь, изрек что-то насчет «юнейшего юноши, всех миленьких милей». То ли из-за того, что он сам толком не понимал, о чем речь, то ли простодушных зрителей, знавших Хоуда с детства, особенно восхитило выражение «всех миленьких милей» – публика ревела, хохотала, топала ногами и орала: «Давай, Лес, жги!»
Увлекшись представлением, я чуть не пропустил мимо ушей громкий шепот Титании:
– Берти, скорее, закутайся в простыню. Будешь играть Основу!
Ловкие руки верного камердинера мгновенно совершили перемену костюма и с негромким «Прошу прощения, сэр» водрузили мне на макушку ослиную голову. А миссис Тилмен в роли Пака мягко подтолкнула меня на сцену.
Не раз случалось мне появляться на подмостках, но никогда еще мой выход не встречали так бурно. Можно подумать, зрители в задних рядах всю свою жизнь только и мечтали увидеть человека с ослиной головой. Солнце взошло для них в этот миг. Струнный квартет прощен, забыта царица Савская, окружной судья Чанамасалы повержен во прах.
Все взоры обратились на Б. Вустера. Эту роль я больше десяти лет мог повторить во сне с завязанными глазами, а когда понадобилось – передо мной словно разверзлась бездна, огромная и пугающая. Настало время моей реплики, а слова не шли. Мы с этим афинским ремесленником стали чужими друг другу. Из-за кулис донеслось тактичное покашливание и вслед за тем подсказка: «Будь я прекрасней всех, о Фисба, все ж я твой!»
Слова звучали знакомо, поэтому я их повторил. Еще и с выражением, по мере возможности. Так мы и одолели последующие строки – Дживс суфлировал, а я следовал за ним. Зрители, должно быть, решили, что так и задумано. А может, им просто уже было все равно.
Наконец Титания проснулась и заговорила:
– О, что за ангел пробудил меня среди цветов?
Шквал свистков и улюлюканья пронесся над зрительным залом. Джорджиана, потянувшись, встала и на цыпочках подошла ко мне.
Ее рука легко коснулась моего рукава. Дивные очи царицы фей взглянули на меня, и вдруг свершилось чудо – я вспомнил текст и полетел вперед на всех парах, с блеском демонстрируя характерный выговор Монти Бересфорда.
Казалось, после реплики Хоуда «Теперь мне говорить?» публику уже невозможно рассмешить сильнее, но это было ничто по сравнению с хохотом, который грянул на словах Титании «Ты так же мудр, как и хорош собой!» С потолка посыпалась штукатурка, а топот восхищенной публики выбил из досок пола вековую пыль.
Джорджиана мудро сократила пляски фей в конце, так что мы быстро вышли на финишную прямую.
– Тебя люблю я. Следуй же за мной! – говорила она, весьма реалистично сжимая мою руку, и даже из-под ослиной головы я различал мольбу в ее карих глазах.
– …К тебе приставлю эльфов легкий рой, чтоб жемчуг доставать тебе со дна…
Ее волнующий грудной голос утихомирил даже крикунов в задних рядах.
– Я изменю твой грубый смертный прах: как эльф, витать ты будешь в облаках, – закончила она, взяв меня под руку, и тут опустился занавес.
За кулисами лорд Этрингем, слегка очнувшийся, пил воду из стакана.
– Берти, отдай ему ослиную голову, быстро! – скомандовала Джорджиана. – Пусть выйдет на поклоны!
Я с облегчением содрал с себя чертову штуковину. Лорд Этрингем слабо соображал, что происходит, но выйти на поклоны всякому приятно, тем более когда так принимают. Публика вопила, свистела, аплодировала, и никого не волновало, что Основа уменьшился в росте чуть ли не на целый фут.
Наконец актеры ушли со сцены, но зрители потребовали их снова.
– Берти, идем тоже с нами, – сказала Джорджиана.
Я шел как во сне. Когда мы кланялись, лорд Э. на радость публике снял ослиную голову. Даже двухшиллинговые зрители повскакали с мест. Джорджиана вытолкнула лорда вперед, раскланиваться соло.
Ослиную голову она подняла и нахлобучила на меня со словами:
– Ох, Основа! Тебя подменили! Что это я на тебе вижу?
Строго говоря, это реплика Рыла, но никто не стал возражать. Потом Джорджиана снова стащила с меня ослиную голову и, поднявшись на цыпочки, поцеловала в губы, к великой радости зрителей. Я думал, потолок обрушится от громовой овации. Не зная, что еще тут можно сделать, я обхватил милую Джорджиану за талию и вернул ей поцелуй, с процентами.
Наконец мы выбрались со сцены, и дальше все происходило очень быстро. Актеры ушли переодеваться, но через минуту вновь собрались за сценой, вокруг бутылок с некрепким элем и шампанским. Джорджиана стояла рядом со мной.
Вдруг открылась дверь. Вошли леди Хаквуд и леди Джудит Паксли – единственные из зрителей, кого спекталь совсем не развеселил. Они застыли посреди комнаты, точно Сцилла и Харибда, и узок был пролив между ними, ведущий в открытое море.
– Молодой человек! Объяснитесь! – потребовала леди Хаквуд.
– Что объяснить? – спросил я.
– Вы поцеловали мою племянницу на глазах двухсот человек! Что это значит?
Я посмотрел на Джорджиану – уже в обычной одежде, но с диадемой и в гриме царицы фей. Эту девушку я только что скомпрометировал в глазах общества. Фамильная честь Вустеров допускала только один образ действий.
– Леди Хаквуд, я ее поцеловал, потому что… Потому что… мы помолвлены!
Наступило огромное, безмерное молчание.
– Джорджиана, это правда? – спросила наконец леди Хаквуд.
– Не знаю. Это правда, Берти?
– Если ты захочешь, любимая. Понимаю, предложение чертовски странное, но… Ты в силах выйти за меня замуж?
– Я этого хочу больше всего на свете. Пойдем, ослище!
– Куда?
– В машине объясню.
Она схватила меня за руку и потащила за собой.
Пару минут спустя мы уже ехали в моем двухместном автомобиле с откинутым верхом среди благоуханных живых изгородей.
– Следующий поворот направо, – сказала Джорджиана, склонив голову ко мне на плечо.
– Так куда мы едем?
– Обедать в «Голове королевы», в Бир-Реджисе.
– А дальше что?
– Дальше – вся жизнь!
Глава 11
Я плохо помню, как проходил обед. Во всяком случае, с обеих сторон были сказаны вещи, которые могли бы вызвать краску на щеках читателя. Джорджиана – девушка страстная и при этом замечательно умеет выражать свои чувства словами. Она говорила за двоих, и я был этим вполне доволен, только изредка вставлял «Ну еще бы» или «А то как же, старушка!».
Казалось удивительным, чтобы не сказать больше, чтобы такая идеальная девушка была настолько высокого мнения о Б. Вустере, хотя возражать глупо – я не собирался развенчивать ее иллюзии. Вообще никогда не понимал, почему девушки в нас влюбляются, но если такой бриллиант в двадцать четыре карата как Полина Стоукер может признаться в вечной любви такому ослу, как Чаффи Чаффнел, значит, на этом свете все возможно. Женщины, как заметил наш старый воспитатель, – загадочный и непостижимый народец.
Не предавая ничьего доверия, могу набросать общий смысл сказанного: Джорджиана влюбилась в меня с той первой встречи на Лазурном берегу, потому что я «не такой, как все» (я решил не уточнять, какой именно «не такой»). Затем она почувствовала между нами общность душ – там что-то об умерших родителях – и поняла, что хотя у меня много приятелей, только она одна знает «настоящего» Бертрама. И еще много всякого в том же духе, с пожиманием руки и утиранием глаз платочком, но мы не будем на этом задерживаться.
Я, в свою очередь, сообщил ей, что если бы мог каждое утро, просыпаясь, видеть ее лицо рядом с собой на подушке, то поверил бы, что где-то там в небесном тотализаторе мое имя перепутали с чьим-то еще, но не стал бы сообщать об ошибке, а радовался бы дальше, пока меня не разоблачат.
Затем пошли вопросы практические. Прежде всего: согласится ли сэр Генри Хаквуд на брак своей племянницы с человеком, который несколько дней провел под его крышей, выдавая себя за слугу, а после бегал по этой самой крыше, завернувшись в кусок холста?
Джорджиана считала, что сэру Генри важно только одно – сможет ли он сохранить свой обожаемый Мелбери-холл. Ее саму тем временем занимали мелкие подробности нашей будущей жизни.
– Мы можем занять третий этаж. Знаешь, Берти, комната леди Джудит – лучшая в доме, особенно летом. Вид оттуда чудесный.
Я подавил дрожь.
– Никакого кольдкрема и папильоток!
– Разве что лет в семьдесят.
– А мне нравится комната в конце коридора – та, где я сейчас.
– Там пусть будет детская.
– А Вуди с Амелией, наверное, поселятся во втором этаже.
– Ну конечно! Только мне будет нужно часто ездить в Лондон, в редакцию.
– В Беркли-меншенс полно места, – ответил я.
– А как же Дживс?
– Он всегда говорил, что уволится, если я женюсь.
– Попробую его переубедить! – сказала моя невеста.
Потом мы не спеша ехали сквозь летнюю ночь, а когда вернулись в Мелбери-холл, застали какое-то сборище. У крыльца стояло несколько машин, в доме горели все люстры. Мы поднялись по ступенькам к парадной двери.
– Давай сначала я поговорю с дядей Генри, – сказала Джорджиана. – Уведу его в библиотеку.
Оставшись один, я побрел в гостиную. Там продолжался праздник. Преобладали двухшиллинговые зрители, но я увидел и несколько человек со стоячих мест. Бикнелл разносил напитки. Кто-то играл на рояле. Заметив ястребиный нос П. Бичинга, я устремился прямо к нему.
– Привет! – сказал я.
– Вот уж действительно, привет. Берти, во что ты меня опять втравил?
– Притормози, юный Бичинг! В конце концов, хотя сомненье мы и питаем в нем подчас, всеведущее провидение, тра-лам-пам-пам, турум-тум-там…
– Надрызгался?
– Ни капли.
– Я думал, может, тебе тот «Чики-брык» ударил в голову? Бармен его смешивал под моим личным наблюдением, получилось довольно крепко. И с вишенкой. На вкус безобиднейший напиток, а на самом деле…
– Он до меня так и не добрался.
Я и правда совсем позабыл, что Вуди сулился прислать успокоительное.
– Но я же сам его вручил этому, как его, Хоуду и сказал: «Передайте тому ослу, Вустеру».
Мы уставились друга на друга.
– По-моему, Хоуд вряд ли знает, что мое настоящее имя – Вустер.
В проницательном взоре адвоката зажегся огонек.
– Наверное, он передал другому ослу!
– Этрингему?
– Ну да. Вот его и срубило.
Пока мы раздумывали над превратностями судьбы, рядом со мной возникла Джорджиана.
– Милый, – шепнула она мне на ухо, – иди, поговори с дядей Генри. Он в библиотеке.
– Пожелайте мне удачи! – попросил я их обоих.
Значительное количество прошлых помолвок не лучшим образом сказалось на моей репутации; тем более что большинство из них распались, не дойдя до стадии вопроса со стороны будущего тестя: «А скажите-ка, молодой человек, какие у вас виды на будущее?»
Таким образом, за дверью библиотеки меня ждала, как выразился бы Дживс, терра инкогнита.
Сэр Генри Хаквуд стоял перед камином, поставив ногу на каминную решетку. Он уже сменил костюм медника Рыла на зеленую домашнюю куртку.
– А, Вустер. Садитесь, выпейте.
Я исполнил и то, и другое, благо нутро оттоманки щедро делилось своими дарами.
– Неплохо прошел спектакль, правда? – сказал сэр Генри.
– Вполне! Публика осталась довольна.
– Бобби Этрингему очень понравилось.
– Ну еще бы, – ответил я. – Ему так хлопали!
– Он почти ничего не помнит. Пусть наслаждается успехом. Не надо ему рассказывать лишних подробностей.
– Совершенно незачем.
– Так, Вустер…
– Да, сэр Генри?
– Я говорил с племянницей.
– С Джорджианой?
Он строго посмотрел на меня, как бы намекая, что прекрасно знает ее имя.
– Буду с вами откровенен, молодой человек. Вы играете в гольф?
– Я, э-э… Иногда. Не очень хорошо.
– Знаете такой удар, его еще называют «зятем»?
– Нет, – ответил я, а про себя подумал, не слишком ли часто сэр Генри сегодня наведывался к оттоманке.
– Небольшой промах, но все-таки не полная катастрофа. Назвать этот удар «зятем» – тактичный способ сказать «не совсем то, на что мы надеялись».
Последовала пауза. Я старался сообразить, к чему клонит старый гольфист.
Сэр Генри коротко откашлялся.
– Бобби Этрингем хочет занять под свою школу конюшни и ферму. Его поверенный пришлет бумаги на той неделе. Однако это все же не покроет расходов на содержание поместья.
Мы немного поговорили о деликатных финансовых делах. Оказалось, что наследство Джорджианы сравнимо с достоянием Вустеров, и таким образом, если бы я взял на себя оплату самого необходимого до тех пор, пока она не получит доступ к своему капиталу – а это случится через несколько лет… Я выразил всяческую готовность раскрыть чековую книжку и выложить требуемую сумму, начиная с компенсации С. Венаблзу за проигранные деньги.
Сэр Генри, конечно, не пустился в пляс от радости и не подбрасывал вверх шляпу, но покивал и вздохнул с явным облегчением.
– Я изменил завещание, – сказал он под конец. – Поскольку у меня, к великому моему сожалению, нет наследников мужского пола, я оставлю Мелбери-холл Амелии и Джорджиане в совместное владение. Бичинг парень умный и наверняка скоро наденет шелковую мантию[57]. Не сомневаюсь, что у него серьезное чувство к Амелии. Эх, рановато ей выходить замуж, но что я могу поделать?
– Действительно, – поддакнул я.
– Остается Джорджиана, – продолжал сэр Генри.
– Чудесная девушка.
– Знаю, – ответил баронет. – Я люблю ее как дочь. Торжественно поклялся ее покойному отцу… Он тоже ее любил…
Второй раз за вечер пошел в ход носовой платок, правда, сэр Генри не столько утирал, сколько смахнул слезу.
– Раз она так решила… Бог знает, почему… Н-ну что ж, – спохватился он. – Джорджиана – чертовски умная девушка. Умеет читать между строк. Понимает такое, чего мне не понять. Я ей верю. Вустер, вы ее любите?
– Ну еще бы, сэр Генри. И всегда буду.
Старикан опять покивал – с легкой грустью, как мне показалось.
– Вот и хорошо. Вперед! Женитесь на ней.
Тут, возможно, и я схватился за носовой платок. Не помню точно. Если и так, то ненадолго. Последовало мужественное рукопожатие, и я вернулся в гостиную. Должно быть, выражение лица меня выдало. Не успел я и рта раскрыть, как все начали хлопать и кричать «Ура!», и кто-то заиграл на рояле «Свадебный марш».
Прошло несколько дней, прежде чем я смог поговорить с Дживсом с глазу на глаз. Все мое время занимали поздравления, телеграммы, хлопанье по плечу. Апогей наступил в виде грандиозного обеда у «Трутней». После него Фредди Уиджона арестовали по дороге домой за то, что он распевал песенку Мэри Ллойд[58] посреди Альбемарль-стрит.
– Дживс, – начал я. – Мы можем говорить откровенно?
– Конечно, сэр.
Вновь было погожее утро, и мне было совершенно нечего делать до половины первого – в этот час мы с Джорджианой договорились встретиться за ранним обедом.
– Помнится, вы говорили, что если вдруг женюсь, вы предупредите об уходе. Это так?
– Да, сэр. В подобном случае я всегда расторгаю взаимные обязательства с нанимателем.
– Значит, наши пути расходятся?
Дживс задумчиво посмотрел в окно, потом на свои ботинки… Что-то в этом было подозрительное.
– Необязательно, сэр. Позвольте объяснить?
– Объясняйте, дружище!
– Если джентльмен-слуга джентльмена по собственному почину вступает в брак одновременно с нанимателем, на мой взгляд, он может остаться на службе, не нарушая приличий.
– Что-что?
– Я тоже обручен, сэр.
– Боже правый, Дживс! И с кем же?
– С миссис Тилмен, сэр.
Лишившись дара речи, я рухнул на диван.
– Я был знаком с миссис Тилмен, еще когда она был мисс Чарлтон, сэр, и служила у сэра Генри Далглиша. В то время я не мог за ней ухаживать, поскольку водил близкое знакомство с другой молодой леди. Однако безвременная кончина мистера Тилмена…
– Понимаю!
– Миссис Тилмен – замечательная женщина.
– Я знаю, Дживс! Поздравляю от всего сердца!
Читать бесплатно другие книги:
