Истории простой еды Османова Фаина

Небольшое предисловие, или

Как не поймать мишленовскую звезду

Обманется тот, кто будет искать в этой книге систему. Скажем, такую – закуски, первые блюда, вторые, десерты, компот и отдельной линией – напитки, как спиртные, так и безалкогольные. То есть порядка появления блюд на столе. Или какую-нибудь другую. Собственно, системы читатель не увидит и в данном предисловии. Авторы этой книги, именно авторы, а не соавторы, с недоверием относятся к системам вообще, гастрономическим и кулинарным – в частности. Фаина Османова и Дмитрий Стахов (это они скрываются за часто встречающимися в главках этой книги словосочетанием «автор этих строк») решили собрать под одной обложкой свои заметки о еде, руководствуясь опытом, почерпнутым в процессе приготовления того или иного кушанья, чтения хороших книг, написанных очень хорошими писателями, путешествий, как своих собственных, так и рассказов о путешествиях. Опираясь на опыт детский, армейский, взрослой жизни, других людей, но главное – используя опыт сугубо личный, который включает в себя труднообъяснимое образование «генетический опыт». Так что эта книга не кулинарная, и включенные в нее рецепты лишь иллюстрация к излагаемому, а не самостоятельная единица.

Следует признать, что помимо часто встречающегося в книге словосочетания «автор этих строк» читатель не раз и не два натолкнется и на другое словосочетание: «не повредит рюмка водки» или схожее с ним. Это, как и в первом случае, не просмотр, а сознательная позиция авторов. Авторы считают, что мы живем в какое-то искусственное, натужное время. Простые человеческие радости подвергаются повсеместному цензурированию. Какие-то, неизвестно откуда взявшиеся «знатоки» учат налево и направо, что полезно, что вредно. Помимо указаний – что, когда и как есть, чтобы вести так называемый «здоровый образ жизни», – эти «знатоки» ополчились на алкогольные напитки. У них, несомненно, тут что-то личное. Или они, все как один, – бросившие пить алкоголики, или скучные, серые личности, избегать которых советовал еще мэтр Франсуа Рабле. Авторы же не пропагандируют пьянство, а всего лишь советуют соединить некоторые, только – некоторые блюда с небольшим количеством спиртного, дабы подчеркнуть, оттенить, усилить те вкусовые ноты, что содержатся в этих блюдах. А еще потому, что застолье со спиртным, употребляемым в меру и к месту, помимо гастрономической составляющей имеет и составляющую социальную. Как совместное, коллективное приготовление многих блюд, как поедание блюд некоторых руками, так коллективные «возлияния» способствуют сплочению, единению, дружескому общению, то есть тому, без чего простая еда, истории которой авторы рады рассказать, многое, очень многое теряет.

Кроме того, часто упоминается имя-фамилия Вильям Похлебкин. Это просто дань таланту выдающегося человека, написавшего много прекрасных книг о еде, которые авторами были прочитаны с большим удовольствием, и на труды которого – без указаний конкретных работ Похлебкина и точных ссылок на страницы в этих работах – авторы сочли своим долгом сослаться. Кто-то, возможно, найдет в книге параллели и с работами других «гастрономических писателей». Вот тут авторы могут только сослаться на авторитет выдающегося немецкого писателя, эстетика и публициста Иоганна Пауля Рихтера, более известного под «офранцуженным» именем Жан Поль, который писал, что упрекать кого-либо в добросовестном заимствовании в «наше время» (более двухсот лет тому назад), когда «письменный стол вплотную придвинут к книжному шкафу», несправедливо и глупо.

Авторы могли бы, конечно, расширить объем книги. Могли бы что-то убрать из включенного в книгу. Но в какой-то момент, собрав отдельные истории, перечитав их несколько раз, некоторые – отвергнув (скажем – про шампанское, ну сколько можно, а?), отредактировав принятые, они почувствовали – в этой книге историй о простой еде уже что-то есть. В такой несистемной.

Им самим она показалась интересной. И они – быть может, горько заблуждаясь – понадеялись, что эта книга будет интересна и читателям. Читатели ведь тоже едят, тоже готовят. Тоже любят истории о простой еде. Не все же читатели ходят по ресторанам, осененным мишленовскими звездами. Не то чтобы авторы с иронией относятся к таким ресторанами. Вовсе нет – скорее с трепетом и почтением. Они даже знакомы с некоторыми звездными поварами. И гордятся этим. Но все-таки мишленовские звезды звездами, а история о приготовленной по фамильным рецептам осетрине греет душу не менее, чем тщеславное ощущение собственной значимости, возникающее при взгляде на счет из ресторана. Да и история про чебуреки. Или про драники из картофельной кожуры. Или…

А еще авторы хотели бы…

Нет, они чувствуют, что пора предисловие заканчивать. И хотели бы закончить следующим. Великий гастроном Жан Антельм Брийа-Саварен завещал нам принципы трансцендентной кулинарии. Один из них звучит так: «Раз мы осуждены на то, чтобы есть, будем есть хорошо». А хорошая еда неотделима от хороших историй. Авторы надеются, что их истории о еде читателям понравятся. И авторы хотели бы пожелать читателям – перефразируя еще одного великого знатока, гастронома, мэтра Франсуа Рабле – «Ешьте вкусно, пейте вино и не думайте о смерти!»

Драники войны

Хлеб был желтый, тоже с горохом – во всей деревне наступило гороховое царство с гороховой музыкой: колхоз недавно расщедрился и выдал его на работников почти десять центнеров, так что гороховую кашу теперь заедали гороховым хлебом и прикусывали круглым горохом.

Валентин Распутин. Живи и помни

…Владимир Войнович в автобиографической книге «Автопортрет» вспоминает вкус блинчиков из картофельных очисток. В самом начале войны, в эвакуации, не было для него ничего прекраснее. Но прошло совсем немного времени, и в начале 1944 года, когда с продуктами стало ненамного лучше, будущий автор Чонкина попросил свою маму приготовить такие блинчики: «Я взял блинчик, откусил – и выплюнул. Отвратительнее этого я ничего никогда не пробовал. Кроме разве вареного сала».

Люди, испытавшие настоящий голод, так же отличаются от никогда всерьез не голодавших, как воевавшие на фронте от проведших войну в тылу. Или вообще не испытавшие на себе что такое – война. Голод меняет человека. Иногда – полностью, принципиально. В том числе – внешне: например, пережившие ленинградскую блокаду времен Великой Отечественной войны, особенно те, кто в эти годы был ребенком или подростком, навсегда сохранили голодный рисунок скул, особенные, только блокадникам присущие складки у губ.

К тому же у человека времен фаст-фуда, Интернета и тому подобное отсутствует память на голод. Генетическая, социальная. Ведь те, кто попал в голодные годы Великой Отечественной войны во взрослом возрасте, не понаслышке знали, что такое голод начала двадцатых, начала тридцатых, что такое карточная система, отмененная в СССР в 1935-м. Голод для них был, если так можно выразиться, рядом.

И действительно – чтобы увидеть его следы, достаточно вглядеться в фотографии тех лет. Худые в большинстве своем лица. Пережившие голод в массе своей так и не смогли «набрать вес», остались субтильными. Или же сохранили в своем облике какую-то черту, сближающую их с блокадниками и свидетельствующую о пережитом – голод не проходит бесследно! – голоде. Например, тонкую шею при в общем-то крепкой, спортивной фигуре. Да и обидное словечко «жиртрест» – из тех же времен: «жиртрестов» было мало, раскормленных среди них и того меньше. Это сейчас посмотришь на толпу, в особенности – сзади, и понимаешь – какое это страшное зрелище…

…Но еще стоит отметить другое, крайне важное, методологически определяющее обстоятельство. История не существует вне своих носителей. Конкретных людей. Документы, данные из архивов, статистика, факты оживают, лишь будучи пропущены через человеческие эмоции, знания, установки. История подлинная может быть только субъективной, а популярные ныне призывы к «объективному» пониманию истории или по-детски наивны, или исходят в основном от тех, кому по большому счету хотелось бы, так сказать, положить историю под сукно. История еды военного времени, «малая история», неотделима от самой «большой» истории с ее датами и именами. И эта «малая история», история того, что ели люди во время войны, какими были самые вкусные блюда военной поры, в значительной степени дает нам представление об истории «большой». Но чтобы хотя бы приблизительно попытаться представить себе тот подлинный вкус «малой истории», следует обратиться к личному, неповторимому опыту. В полной мере не транслируемому…

Таким образом, опыт и память очень часто оказывают вспоминающему «медвежью услугу»: то, что когда-то, как это описано у Владимира Войновича, имело вкус нектара и амброзии, на самом деле настоящая гадость. Так и давно покойная тетушка автора этих строк, врач-психиатр, ученица Бехтерева, вспоминала, как в самые голодные дни ленинградской блокады она с сестрой варила бульон из пойманных и ловко освежеванных крыс. Тем, кто не знает, сообщу, что по запаху и цвету, а тетушка утверждала, что и по вкусу, крысиный бульон очень напоминает куриный. Аромат распространялся из комнаты сестер по всей коммунальной квартире, достигал ноздрей выживших соседей, и те были очень обижены, что Катя и Ева не поделились курочкой с ними: соседи же делились последним, там жили как одна семья, и даже страшные испытания не поколебали подлинного благородного питерского духа. Через много-много лет тетя Катя, рассказывая про блокаду, пела «частушку»: «Дамочки! Не мойте ваши рамочки! Ешьте лучше бобы, готовьте скорее гробы!» Текст «частушки» сбрасывали на листовках с воздуха немцы, увидевшие, что весной ленинградцы затеяли мытье окон. И, вспоминая о том, что никаких бобов у них той весной давно уже не осталось, говорила о запомненном навечно вкусе крысиного мяса: «Самым вкусным в моей жизни были пирожные в варшавской кондитерской году в 13-м, перед Второй Отечественной (для тетушки Отечественных войн было три, первая, понятное дело – 1812 года. – Авт.), и эти крысы. Крысы дали возможность выжить, пирожные дали ориентир – для чего…»

К слову, в Ленинграде карточки были введены еще до начала блокады, 18 июля 1941 года, норма составляла 800 граммов хлеба, но уже в сентябре нормы были снижены: рабочим и инженерно-техническим работникам – по 600 граммов, служащим – по 400 граммов, детям и иждивенцам – по 300 граммов. Последующие снижения довели дневную норму рабочих до 250 граммов, всем остальным – 125 граммов, что привело к резкому скачку смертности (за декабрь 1941 года умерло около 50 тысяч человек), но к весне нормы были повышены до 350 граммов рабочим и до 200 граммов остальным жителям города. По нормативам, хлеб того времени именовался «суррогатным» и состоял на 50 процентов из дефектной ржаной муки, на 15 процентов из целлюлозы, на 10 процентов из солода и столько же жмыха, на 5 процентов из отрубей и соевой муки…

…По рассказам очевидца, пережившего оккупацию во Львове, немецкие власти выдавали населению, при условии регистрации и получения «аусвайса» с обязательной фотографией, карточки и талоны на продукты. По ним можно было получить в день 350 граммов хлеба со жмыхом, 50 граммов маргарина, 50 граммов сахара или сахарозаменителя, 450 граммов картошки, обычно – мерзлой, 250 граммов перловой крупы или столько же фасоли. Картошку жарили без масла, с кожурой, обычно натерев на терке, фасоль варили и ели, если доставали ржаную муку, с клецками. Собирали крапиву, щавель, одуванчики, клевер, заячью капусту. Объедали розовые кусты, цветы акации, чай заваривали в лучшем случае из шиповника, в худшем – из сушеной моркови, кофе – из цикория. Все остальное или покупалось на рейхсмарки (у кого они были, кто имел работу и получал за нее реальные деньги), или обменивалось на черном рынке, где можно было найти все что угодно, вплоть до американских, в конце оккупации, сигарет. Тем, кто жил ближе к окраине города, жизнь облегчали огороды, но постоянно ощущался дефицит инвентаря: обладатель лопаты считался очень богатым человеком, так как сдавал лопату в аренду и получал плату свеклой, луком, редиской. Кстати, ботва от редиски (от свеклы сейчас входит в рецепты многих салатов в высокой кухне) обязательно ошпаривалась и съедалась. У многих, особенно у тех, кто жил возле аэродрома, квартировали немецкие офицеры, которые иногда отдавали своим «хозяевам» (никакой платы за постой не полагалось) кусочки шоколада, остатки шнапса в бутылке, кусочки сухой и очень твердой колбасы. Врач, живший в одной из квартир, приносил из госпиталя лекарства и перевязочные материалы. Польские партизаны, воевавшие как с партизанами украинскими, ушедшими в подполье бандеровцами, так и с партизанами-коммунистами, так и с немцами, узнав про такого постояльца, просили все больше и больше лекарств и перевязочных материалов, и врач, несомненно догадывавшийся, куда идут бинты и сульфаниламиды, тем не менее просьбы почти все выполнял. А еще большим подспорьем были грибы. Лучше всего они росли вдоль насыпи, по которой к аэродрому уходила ветка железной дороги. Однажды двое мальчишек, один совсем маленький, другой высокий, постарше, собирая грибы, углубились в запретную зону, услышали «Хальт!» и бросились бежать. Караульный выстрелил и попал в ногу одного из них, старшего. Прибежав на место, он увидел, что попал в ребенка. Пожилой солдат резервных частей заплакал, подхватил раненого и бегом понес на территорию аэродрома, в госпиталь. Обратно раненого, обработав рану и перевязав, отпустили с большим мешком продуктов…

…Впрочем, оккупированный Львов не показатель. Во-первых, западный город, меньше года как включенный по пакту Молотова – Риббентропа в состав СССР. Во-вторых, просто город. Ведь в большинстве своем оккупированы были не города, а сельские районы, где никаких карточек и талонов не было. В СССР же карточки были введены с августа 41-го, но в Москве – 16 июля, когда отдел торговли Моссовета подписал распоряжение № 289 «О введении карточек на некоторые продукты и промтовары в городе Москва». За четыре дня до первой бомбежки.

…После начала войны трудности с продуктами начали ощущаться сразу. Пропало масло, сыр, мясо. В Москве карточки выдавались по месту прописки, работы или учебы. Из продуктов питания карточки вводились на хлеб, крупу, сахар, масло, мясо, рыбу, кондитерские изделия, из промтоваров – на мыло, обувь, ткани, швейные, трикотажные и чулочно-носочные товары. Нормы снабжения устанавливались в зависимости от наличия (с учетом производства) тех или иных товаров и были дифференцированы по группам населения: 1) рабочие и приравненные к ним, 2) служащие и приравненные к ним, 3) иждивенцы, 4) дети до 12 лет. Рабочие карточки выдавались в зависимости от характера и важности выполняемой работы. Но были и исключения. Попав в категорию «ударников» и «стахановцев», можно было получить дополнительные талоны. Их также получали рабочие горячих цехов, доноры, больные и беременные женщины.

Те, кто уехал из Москвы в эвакуацию, рассказывали, как получали такую норму, как и остающиеся, но им выдавали и специальные «рейсовые» карточки (их выдавали также и командировочным), по которым можно было получить продукты по пути следования. Главным богатством был, конечно, хлеб. По «отоваренным» на одной из станций карточкам была получена большая банка с кильками, банку положили в чемодан, от жары она взорвалась, безнадежно испортив вещи. А вот приехав из голода в относительно сытное место, эвакуированные оказывались в другом мире. Так, базары в Алма-Ате ломились. Но продавцы предпочитали натуральный обмен, а у эвакуированных вещи, годящиеся на это, быстро закончилось.

Алма-Ата недаром переводится как «дедушка яблок». Яблочные сады после появления огромной массы эвакуированных подвергались самым настоящим набегам. Не привыкшие к такому количеству яблок «воришки» страдали от расстройства желудка. Сторожа гонялись за ними, заставляя вернуть похищенное, но бывало, глядя на жалкие, дрожащие от голода фигурки, разрешали уйти с яблоками, говоря: «Приходите еще, только не воруйте, не ломайте ветки, а попросите. Мы – дадим!» Студенты эвакуированных институтов питались в столовых, где на входе надо было сдать пропуск, получить ложку и талон, по которому на обед выдавали суп-затируху из муки с несколькими каплями хлопкового масла и кусок хлеба. Облизанную ложку возвращали и получали пропуск обратно. Хорошо умевшие рисовать студенты архитектурного и чертить – авиационного институтов занимались подделкой талонов, и нередко можно было увидеть кого-то, кто быстро-быстро ел суп сразу из нескольких тарелок. Основным лакомством были пончики из пшеничной муки второго сорта с патокой из сахарной свеклы, в изобилии произраставшей в этом регионе.

Те же, кто работал на оборонных предприятиях, помимо «рабочих карточек» имели право на дополнительный обед по специальному талону. Главным в этом обеде были 200 граммов хлеба, а так летом – щи из крапивы со свекольной ботвой, овсяная каша, зимой – овсяные каша и суп. Самым трудным было донести дополнительный обед после работы домой, детям, тем родственникам, кто не был счастливым обладателем «рабочей карточки». Тут требовались плотно закрывающиеся судки, кастрюльки. Некоторые умельцы делали судки из отходов производства. Пойманный мастером один из пятнадцатилетних рабочих должен был за изготовление таких судков пойти под суд, но – довольно редкий случай! – особист, увидев этого, с позволения сказать, рабочего, стоящего перед станком на табуретке, пожалел нарушителя трудового кодекса и ограничился конфискацией уже сделанных судков.

Когда в конце 1943 года институты начали возвращать в Москву, на дорогу выдавали кусок топленого масла и буханку серого хлеба. Продержаться на этом всю дорогу было невозможно, и студенты пробавлялись кто как может. Наиболее ушлые покупали в районе Аральского, тогда еще – существовавшего, моря соль и продавали ее в Европейской части, за Волгой. Или меняли на сало, хлеб. Меню в московских столовых не отличалось разнообразием и состояло обычно из крапивных щей и биточков из дрожжей. Но во многом ситуация была схожей со сложившейся во Львове. Те же ботва, щи из крапивы.

Оставшиеся в Москве добывали деньги продажей книг, собирали картошку в подмосковных колхозах при условии десять мешков колхозу, одиннадцатый – тебе. Мешки были огромные, собрать десять удавалось, работая от зари до зари, далеко не всем, но главное было – дотащить одиннадцатый, свой, до станции. Однажды во время сбора картошки мальчишки из одной московской школы украли гуся, сунули его в мешок, засыпали картошкой, привезли как свой одиннадцатый в Москву. Гусь, однако, в мешке не помер, а будучи освобожденным, устроил в коридоре коммунальной московской квартиры настоящий «бой гусей», пока не упокоился со свернутой одноногим инвалидом войны шеей…

Огромным подспорьем стали продукты, поступавшие по ленд-лизу: в первую очередь – тушенка, лярд (топленый нутряной свиной жир), яичный порошок, галеты, мармелад, сигареты. После окончания войны в Москве была открыта база Особторга, на которую поступали вещи и товары из Германии по репарации. Добыть талон на эту базу было огромным счастьем, в основном полученное по талону продавалось на Центральном рынке, вырученные деньги тратились в коммерческих магазинах. Особым шиком было угостить девушку мороженным эскимо, которое продавалось без карточек, на деньги.

Карточки были отменены Постановлением Совета министров и ЦК ВКП (б) от 14 декабря 1947 года. На следующий день после их отмены в буфете Архитектурного института появились городские (тогда – «французские») булки со сливочным маслом и красной икрой и сосиски с зеленым горошком. Появились-то появились, но денег, чтобы купить булки и сосиски, практически не было ни у кого…

…Продовольственное довольствие и снабжение воющих сторон, Красной армии и вермахта – отдельная, глубокая и интересная тема. На фронтах, в полевых кухнях, обычно не готовили драники. Однако разница в довольствии солдат противоборствующих армий добавляет важные штрихи к, так сказать, «продовольственной» картине войны. Нормы суточного довольствия для немецкой армии были практически по всем пунктам выше, чем для советской. Например, мяса советский солдат в составе боевых частей должен был получать 150 граммов в сутки, немецкий – на сто граммов больше, картофеля в вермахте выдавали из расчета килограмм на одного солдата, в советской армии – полкило. Кроме того, в вермахте была жесткая система из так называемого неприкосновенного рациона и «железной порции». Неприкосновенный рацион состоял из твердых сухарей (250 граммов), супового концентрата, консервированной колбасы и натурального молотого кофе, а «железная порция», хранившаяся в специальной «сухарной сумке», состояла из банки мясных консервов и пакета твердых сухарей, и ее разрешалось съесть только по приказу командира.

А еще различие было в «алкогольном» довольствии. «Наркомовские» 100 граммов водки выдавались с 1 сентября 1941 года по распоряжению Государственного Комитета Обороны, на самом же деле – по распоряжению Анастаса Микояна, председателя Комитета продовольственно-вещевого снабжения РККА, от 25 июля. С 25 ноября 1942 года особым приказом Государственного Комитета Обороны было произведено разделение войск на части передовые и тыловые, причем передовым разрешалось выдавать до 200 граммов водки по особому приказу командующего фронтом, тыловым – 50. Солдаты же вермахта получали шнапс, напиток, полученный путем дистилляции, в отличие от русской водки из ректифицированного спирта. И как говорили по обе стороны фронта: «После шнапса хочется петь, после водки драться!»

Взболтать, но не смешивать

Всякий раз, когда бармен ошибается, рождается новый коктейль.

Народная мудрость

Рецепты коктейлей – это целая Вселенная, но существует она сравнительно недавно.

Официальной датой рождения коктейлей считается май 1806 года, когда в одной нью-йоркской газете было опубликовано следующее определение: «Коктейль представляет собой стимулирующий напиток, состоящий из различных крепких алкогольных напитков, сахара и горьких настоек». По другой, экстравагантной версии, однажды некая мексиканская принцесса по имени Xoctl предложила одному американцу некий смешанный напиток, а гость перепутал имя принцессы с названием напитка. С этой версией не согласны те, кто вспоминает, как в давние времена у хозяина бара в Нью-Йорке пропал любимый бойцовый петух. Расстроенный владелец во всеуслышание заявил, что отдаст свою дочь в жены тому, кто найдет его пропажу. Несколько дней спустя петуха, который за это время лишился хвоста, принес один офицер, и хозяину бара ничего не оставалось, как объявить о предстоящей свадьбе. Его дочь, работавшая в этом баре, от волнения начала смешивать разные охлажденные напитки, и их тут же стали называть «коктейль» – «петушиный хвост». Также есть сторонники того, что слово «коктейль» произошло от английского словосочетания cock ale, означающего «петушиное пиво», то есть смесь из крепких напитков и настоек, которой поили всё тех же бойцовых петухов.

Но все-таки существуют и относительно точные временные привязки. И факты. По ним не получается установить точную дату создания первого коктейля, но можно проследить, как модифицировались уже существующие. Так, бармен из гаванского бара «Флоридита» Константе Рибальгуа в начале 30-х годов прошлого века усовершенствовал коктейль «Дайкири», добавляя колотый лед и процеживая напиток. Творение Константе вдохновило Эрнеста Хемингуэя – самого знаменитого посетителя бара «Флоридита» – на романтическое и точное описание хорошо приготовленного «Дайкири» в очень пессимистическом романе «Острова в океане»: «Хадсон выпил еще один замороженный “Дайкири”. Когда он поднял свой бокал, то посмотрел на полупрозрачную жидкость под слоем колотого льда, и она напомнила ему о море. Колотый лед был похож на кильватерный след яхты, а нижняя часть – на морскую воду, когда яхта пересекает собственный след над песчанистым дном на мелководье. Цвет был почти такой же».

Примерно в те же времена известный выдумщик и по совместительству гениальный режиссер Луис Бунюэль предложил своему другу, также выдумщику и по совместительству гениальному художнику Сальвадору Дали, открыть в Нью-Йорке исключительно коктейльный бар, в котором кадый новый рецепт коктейля, а также заказ коктейлей на сумму больше тысячи долларов (это в 30-е годы! с ума сойти!) должны были отмечаться выстрелом из установленной перед входом в бар небольшой старинной корабельной пушки. Холостым зарядом, конечно. Дали якобы немедленно согласился, но бар просуществовал только один вечер: после первого же выстрела пушки – неизвестно, то ли по случаю тысячедолларового заказа, то ли по случаю нового рецепта, – приехала грозная нью-йоркская полиция и повязала сомнительных иностранцев и их богемных гостей…

Но следует отметить, что «Старик Хэм», как панибратски стали называть Хемингуэя во времена хрущевской оттепели, не сразу пришел к коктейлям. Сначала он, как его альтерэго Ник Адамс, предпочитал разбавленное водой из горной реки виски, потом, как герой «Фиесты» Джейк, испанское красное сухое вино из региона Риоха. Но закоктейлировав однажды, уже не мог коктейлям изменить. И таких примеров масса: люди приходят к коктейлям постепенно, вернее, коктейли приходят к ним вместе с жизненным опытом. Или же в результате того или иного извива в судьбе. В конце концов – в профессии и карьере. Иногда экстравагантная профессия не только заставляет привязаться к особенным коктейлям, но и в коктейлях привычных пытаться найти нечто новое, необычное.

Так, классический коктейль «Мартини» (20 граммов джина, 40 граммов вермута, оливка) Джеймс Бонд всегда хотел получить взболтанным, а не смешанным. На самом деле желание агента 007 противоречит основам коктейльной науки: два прозрачных спиртных напитка как раз всегда смешиваются, а взбалтываются, наоборот, жидкости разной консистенции, например водка и томатный сок. Впрочем, классическая «Кровавая Мэри» (ее обожала Мерилин Монро, очень любившая помешивать коктейль стеблем сельдерея, откусывая от него понемногу) не взбалтывается ни в коем случае: водка аккуратно вливается в сок по холодному широкому ножу, дабы в силу иного удельного веса остаться на поверхности сока. То есть коктейли, как показывает реальная практика, штука сложная. Хоть и обучают искусству их составления в специальных школах, где царствует академическая строгость, нюансы и разночтения допускаются. Более того, они и поощряются. Ведь коктейль, в сущности, – один из способов познания мира.

Автор этих строк о коктейлях узнал еще в детстве. Сосед по коммунальной квартире, отправляясь в пивную на улице Ленивке, обязательно объявлял, что идет принять «коктейльчика», то есть «строгого ерша», то есть сто пятьдесят граммов водки на кружку пива, и вскоре уже возвращался умиротворенный и благостный. А чуть позже демобилизовавшийся с Дальнего Востока отец открыл, что есть шимпанзе-обезьяна и «шимпанзе» – коктейль, бывший особо популярным среди офицеров, несущих службу в самых удаленных гарнизонах, и состоявший из питьевого спирта (сто граммов) и полусладкого шампанского, долитого до края трофейной эмалированной японской кружки. Третий тост, тихий, негласный, – за Александра II Освободителя, ибо если бы не его императорского величества инициатива о продаже Аляски, то посылали бы служить и туда…

…В мире спиртного, разделяя, не получается властвовать. Там, только соединяя, обретаешь чистое, как вкус смешанной с соком лайма текилы, понимание. Вернее, чувствование, ибо понимание, как однажды сказал один великий психолог, всего лишь приз для дураков.

В коктейле главное даже не ингредиенты сами по себе и даже не способ и не порядок их соединения в единый напиток. Коктейли славны атмосферой, антуражем, контекстом. Конфликт им противопоказан. Коктейли предполагают согласие даже с теми, кто их на дух не переносит. Даже – с убежденными трезвенниками.

Более того! Коктейль – как и все остальное в этом мире – лишь отражение в предметности того или иного состояния души. Эту очевидную истину тонко прочувствовал Венедикт Ерофеев. Его коктейли из «Москвы – Петушков» уже не коктейли даже, а действительно Вселенная, правда, жутковатая, советская, подернутая патиной времени и распадающаяся на отдельные галактики. Недаром Ерофеев пишет, что коктейль «Сучий потрох» (пиво «Жигулевское» – 100 граммов, шампунь «Садко – богатый гость» – 30 граммов, резоль для очистки волос от перхоти – 70 граммов, клей БФ – 15 граммов, тормозная жидкость – 30 граммов, дезинсекталь для уничтожения мелких насекомых – 20 граммов, настаивать неделю на табаке сигарных сортов…) «уже не напиток – это музыка сфер». Но составленный по такой рецептуре коктейль «Сучий потрох» не сможет никому придать возвышенно-поэтического состояния: тут Ерофеева увлекла сама Поэзия, ведь подобная смесь представляет собой чистый яд, не говоря уже о том, что не было в СССР шампуня «Садко – богатый гость» и т. д. и т. п. Вот в чем нельзя не согласиться с Ерофеевым (точнее, с лирическим героем его поэмы), так это в том, что «жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо так, чтобы не ошибиться в рецептах».

Впрочем, ошибки в рецептах коктейлей – если только в качестве ингредиента не использовать тормозную жидкость, – как уже было отмечено, не так критичны. Мы не каждый день выступаем на конкурсе барменов, да и ошибка в рецептуре не то, что ошибка сапера. Коктейль – не минное поле.

Это пространство, где оставили свой след самые разные люди. Августейшие особы, рок-звезды, персоны совсем непубличные, вплоть до «грузчиков из гастронома». Все побывали тут.

Так, британская королева Елизавета II будто бы внесла свою лепту в коктейлестроительство, когда-то предложив легкий, освежающий Виндзорский коктейль (40 граммов джина, 150 граммов шампанского, 100 граммов яблочного сока, лед). Джим Моррисон вошел в историю не только как лидер группы Doors, но и как человек, предложивший смешивать дешевое красное сухое вино пополам со спрайтом. Ведь формально – это тоже коктейль! Моррисон-коктейль наряду с альбомом Morrison hotel был и остается популярным у калифорнийских серфингистов, но смею вас заверить – если вместо калифорнийского вина взять в розлив дешевое краснодарское типа «каберне» и пить не в Лонг– Бич, а в Малоярославце, не под легким тихоокеанским бризом, а в тени берез, то все равно выйдет хорошо.

И, несмотря на забористость и уникальность коктейлей Венедикта Ерофеева, коктейли, по сути, несут в себе зерно глобализации. Тот же Моррисон-коктейль теперь популярен на юге Франции, где все убеждены, что это исконно французское питие. Тот же «ерш», при всего лишь замене водки на виски, любим крутыми ирландскими парнями, и они так же опускают в кружку с пивом стопку с виски, как это делают – только с водкой! – в России.

Интересно, что сравнительно мало популярная у нас культура коктейлей сделала своеобразный кульбит и обернулась многообразием коктейлей, в которых присутствует слово «русский». При том, что «русские» коктейли на своей, так сказать, названой родине почти никому не известны. К ним в первую очередь следует отнести коктейль «Черный русский». Его, по преданию, создали в Бельгии в разгар «холодной войны» персонально для посла Соединенных Штатов, и состоит он из 70 граммов водки, 30 граммов кофейного ликера и мелкоколотого льда. Убойная его разновидность – «Высокий черный русский», подается в высоком стакане, который доверху доливается кока-колой. Помимо «черных» существуют и «белые русские» коктейли. Это непосредственно «Белый русский», то есть любимый коктейль Большого Лебовски из одноименного фильма братьев Коэн, состоящий из 50 граммов водки, 20 граммов кофейного ликера, 30 граммов сливок: водку и ликер налить в низкий стакан поверх кубиков льда, долить сливки, размешать. Существует также рецепт коктейля «Белый русский гей» (надеемся, что обнародование этого рецепта не будет попадать под действие недавно принятых законов о запрете пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений), в котором вместо кофейного ликера используется вишневый бренди, а также коктейль «Анна Курникова», где вместо сливок – кефир, и «Белый большевик» или «Слепой»: 50 граммов водки, 20 граммов кофейного ликера, 30 граммов ликера Baileys, лед…

…Хотя Россия все еще остается, несмотря на явные подвижки, страной не коктейльной. И экзерсисы героя «Москвы – Петушков» отваживают от коктейлей, и наше исконно-посконное желание ясности и чистоты мешает как в выборе ингредиентов, так и в технологии смешивания. Нам все еще хочется опрокинуть стопку, закусить огурцом. В крайнем случае – запить. И слишком часто мы потребляем спиртное не из-за желания получить удовольствие и даже не потому, что хотим снять напряжение. Мы выпиваем так, словно хотим помочь нашей ликеро-водочной промышленности. Мы уничтожаем объемы в ущерб их содержанию, то есть качеству.

Подобный количественный, по сути, подход озлобляет и разобщает, а смешивать – значит становиться ближе друг к другу. А если еще и взболтать, тогда вообще наступит общее благоденствие и благодушие. Ладно, пусть не сразу, пусть не после первой порции, пусть не сегодня. Но – наступит. Обязательно.

Зеленый рай

Гаргантюа, почувствовав жажду, спросил, нет ли латука и нельзя ли сделать салат; когда же ему сказали, что латук здесь самый лучший и самый крупный во всей стране, величиною со сливовое или же с ореховое дерево, он пошел за латуком сам и нарвал сколько ему заблагорассудилось. Вместе с латуком он прихватил и шестерых паломников, паломники же от страха пикнуть не смели… Пока они рассуждали, Гаргантюа положил их вместе с латуком в салатник величиною с ситойскую бочку, полил маслом и уксусом, посолил, а затем, чтобы подзаправиться перед ужином, принялся все это уписывать.

Франсуа Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль

Мелко порезать и залить майонезом – многие именно так представляют себе процесс приготовления салата. Этому устаревшему и примитивному взгляду сегодня есть что противопоставить. Для этого надо всего лишь вернуться к салатным истокам и увидеть перспективу.

Современному человеку трудно себе представить, что его не очень далекие предки не знали, например, что такое салат из помидоров. И не потому, что помидоры появились в Европе лишь в XVI веке, а в России только благодаря усилиям Андрея Болотова помидоры были признаны овощной культурой, в конце века XVIII. Просто когда-то понятия «салат из…» вообще не существовало: было блюдо из «соленых трав» – herba salata, то есть свежая зелень, сдобренная солью, оливковым маслом, уксусом и медом. Это ели еще древние римляне; травяные салаты входили в рацион во времена и Средневековья, и раннего Ренессанса. Долгое время считалось, что смешивать правильные салаты нужно только из разных видов салатных растений. Самым популярным был латук, то есть самый что ни на есть салат, однолетнее либо двухлетнее растение из семейства астровых, листья которого смешивали с луком и чесноком. Заправку следовало делать как можно нежней: соль, перец, вино, лимонный сок, прованское масло, пряности.

Смягчить строгие критерии и поднять искусство приготовления салатов на новую высоту смогли лишь в XVII – VIII веках французские повара, которые стали вводить в состав традиционных салатов доселе не употреблявшиеся в них овощи. Салатную «прописку» получила капуста, вслед за ней – сельдерей, лук-порей, петрушка. Потом настал черед огурцов, спаржи, артишоков – для них пропуском служил зеленый цвет. В число салатных растений попали портулак, или, как его называют на юге Украины, дандур, садовая и полевая лебеда, черноголовник, эндивий, цикорий, настурция, жеруха, все виды крессов, огуречная трава, рапунцель, то есть – полевой салат, растение семейства колокольчиковых. В салат также пошли одуванчик, ложечная трава, шпинат, щавель и все производные салата-латука: парижский желтый и зеленый, берлинский, салат-ромен…

Только в начале XIX века понятие «салат» обретает нынешнее значение: «блюдо из мелко нарезанных свежих или вареных овощей, различных видов мяса и рыбы, а также яиц, грибов, фруктов». В салаты включаются картофель, морковь, свекла, бобовые, соленья, мясо, рыба, копчености, густые соусы и насыщенные заправки. А повсеместное распространение и нынешнее свое разнообразие салаты получили не раньше ХХ столетия. Вот один из характерных примеров: классический итальянский «капрезе» (caprese – кружочки помидоров с сыром моцарелла и свежим базиликом, приправленные оливковым маслом, бальзамическим уксусом, солью и перцем) был подан в городке Анакапри всего сто лет назад, а кажется, что существовал он в итальянской кухне не менее тысячи лет.

Корнеплоды (морковь, свекла, брюква, картофель), как и все, что росло не на поверхности земли, очень долго не решались вводить в салаты сырыми. Поэтому в XIX веке появился особый подвид салата – винегрет (по названию заправки, где превалировал уксус), который готовился из вареных овощей. Этот вкус считался более грубым и поэтому требовал и более резкой, более острой заправки, основной целью которой было забить земляной привкус корнеплодов, раздражавший гурманов XIX века. С этой же целью в винегреты начали вводить соленые и квашеные овощи: огурцы, капусту, каперсы, маслины, корнишоны, а в Германии и России – соленые грибы, сельдь.

Так салаты постепенно превратились из «травяных» блюд в сборные. Но чтобы отличать зеленые салаты, служащие дополнением ко вторым жареным блюдам, от салатов-закусок, состоящих из отварных овощей, рыбы, мяса, дичи, яиц и грибов, во французской кухне было принято неписаное, но строго соблюдаемое правило: называть закусочные салаты не по составу продуктов, как называли чисто овощные (картофельный, огуречный и т. п.), а по «национальному признаку». Так появились салаты польский, итальянский, русский. В нашей ресторанной кухне мясным, рыбным или крабовым салатам стали давать собственные имена: «Столичный», «Московский», «Юбилейный», «Мимоза» и др., в то время как свежие овощные салаты продолжали называть по составу овощей – «с помидорами и луком», «из огурцов и помидоров со сметаной» и т. д.

За «классическими» салатами – более чем двухтысячелетняя история. Кроме того, у них имеются два преимущества, подкупающих человека XXI века. Во-первых, быстрота приготовления и отсутствие какой-либо термической обработки: нарезал огурец, помидор, лук, сдобрил маслом или сметаной – и вот извольте, готовое блюдо. Во-вторых, внимание к ним привлекает трепетное в наши дни слово «витамины», которые современный житель мегаполиса готов углядеть во всем растительном и зеленом.

Но сейчас искусство приготовления салатов вышло на новый уровень, обретая в ряде стран специфические национальные особенности. Например, на их родине, в Италии, появились новые виды салатов, не имеющие ни одного зеленого или растительного компонента. Таковы «фрутти дель маре» (плоды моря), состоящие из мелких кусочков омаров, лангустов, молоди осьминогов, креветок, анчоусов, перемешанных с измельченными макаронами или спагетти и сдобренных томатным соусом, приправленных луком, перцем, каперсами, лимонным соком, апельсиновой и лимонной цедрой. Очень популярен салат из рукколы, креветок, кедровых орешков с помидорами черри. За пределами Италии руккола считается главной итальянской зеленью, хотя в самой Италии ценится не во всех областях. В современную гастрономическую моду она вошла недавно. Рукколу уже добавляют в пасту, пиццу, но одно из классических блюд Италии с рукколой – миланская жареная говядина, в котором руккола и помидоры черри служат лишь дополнением в виде гарнира. Лучше всего подавать рукколу в свежем виде, без тепловой обработки, с заправкой из оливкового масла и бальзамического уксуса к жареному мясу или к пармской ветчине.

В Германии, Австрии и Чехии, странах-мясоедах, странах «колбасных», салаты приобрели свои черты. Здесь обрезки разных видов колбас и ветчины смешивают с картофелем, зеленым горошком, брюквой и сдабривают яичным или чесночным соусом. В России стали появляться салаты на базе национальных закусок: соленых грибов, квашеной капусты, соленых огурцов, моченых яблок, перемешанных с луком и русской заправкой – подсолнечным маслом, уксусом и перцем. В салаты из свежих овощей русская кухня смело ввела в качестве заправки сметану. Это ноу-хау было оценено и за ее пределами. Однако последовавшее затем распространение сметаны в виде заправки к любым салатам (мясным, рыбным), привело к огрублению их вкуса. Сметана плохо сочетается также с грубыми, жесткими овощами – капустой, репой, брюквой.

Салаты давно уже стали самостоятельным блюдом, но по-прежнему часто выступают и как гарнир. Во французской haute cuisine по сию пору действует «правило трех С»: настоящим поваром считается лишь тот, который может приготовить салат, суп и соус. Как настоящая женщина умеет сделать из ничего салат, шляпку и скандал, так и профессиональный повар должен суметь сделать салатный шедевр даже из одуванчиков. Более того, наряду со знакомыми нам всем сомелье, отвечающими за винное меню, есть и салатье – не менее, кстати, элитная каста. Рецептов салатов существует множество, салаты хороши и тем, что каждая хозяйка или именитый шеф-повар могут изобрести самый невероятный рецепт. Времена, когда мы называли салатом нарезанные овощи, плавающие в майонезе, кажется, ушли или уходят. В России вообще майонез стал каким-то аккордом в салатном деле. Парадокс состоит в том, что настоящий майонез родом из Франции – изящный, благородный и весьма капризный соус. Советская подделка сыграла плохую шутку не только с соусом– аристократом, но и с салатами, которые им по привычке обильно заправляют.

Эксперименты на кухне пошли уже иным путем. В ходу сегодня все больше салаты фруктовые, экзотические. Дефицитные ранее бананы, загадочные ананасы и какие-то там непонятные пушистые киви. Современные фруктовые салаты уже не могут обходиться без папайи, манго, авокадо, благо их сегодня можно приобрести в любом магазине. Морковь, свекла, картошка, капуста становятся уделом этнических ресторанов, претендующих на некую самобытность. И вот мы уже заказываем в продвинутых ресторанах исключительно «салат-коктейль из авокадо с креветками», а то и пытаемся приготовить это сами. Фьюжн проникает во все области человеческого бытия – как в «высокую кухню», так и на кухни простых смертных.

Вот, например, салат с лисичками и козьим сыром. Лисички можно собрать в подмосковном лесу, а далее делаем так. Нарезаем кубиками авокадо и козий сыр. Выкладываем их на тарелку вместе с листьями салата и разрезанными надвое помидорами черри. Отдельно на оливковом масле обжариваем лисички с солью, перцем, чесноком. В конце жарки добавим рубленую зелень (петрушка, кинза, укроп). Выложим лисички на тарелку с салатом, заправим заранее приготовленным соусом из дижонской горчицы, оливкового масла, лимонного сока, соли. Это будет восхитительно!

Да, приготовить салат не так уж сложно, но все же не следует забывать о сочетаемости продуктов. Каждому салату соответствует своя заправка. Надо помнить, что, к примеру, зеленые салаты крайне чувствительны к соли, их нельзя солить преждевременно, это плохо скажется и на вкусе, и на внешнем виде блюда. А салаты из нежных овощей и нежной пряной зелени лучше вообще не солить, а подкислять лимонным соком и добавлять немного душистого перца.

Еще одно правило следует запомнить. Состав салатов не должен повторять ингредиенты основного горячего блюда. Салаты в качестве закусок могут содержать неовощные компоненты, салаты же, подаваемые ко второму, к жаркому, должны состоять преимущественно из листовой зелени. Вот обо всех этих тонкостях знает опытный салатье. Нелишними будут эти знания и для нас с вами.

Рыба в шубе

• Что-то сон нейдет, был да вышел весь,
• А завтра делать дел – прорву адскую!
• Завтра с базы нам сельдь должны завезть,
• Говорили, что ленинградскую.
• Я себе возьму и кой-кому раздам,
• Надо ж к празднику подзаправиться!
• А пяток сельдей я пошлю мадам,
• Пусть покушает, позабавится!

Александр Галич.Песня-баллада про генеральскую дочь

Лучшая в мире закуска? Конечно же селедка! «С черным хлебушком да с картошечкой» – с чувством поется в одной бардовской песне. В селедке сходятся противоположности – это и пища бедняков, и деликатес. И как тут не согласиться со знаменитым капитаном Христофором Бонифатьевичем Врунгелем, выведшим на страницах прекрасной книги «Приключения капитана Врунгеля» закон «Всякая селедка – рыба, но не всякая рыба – селедка».

Но еще каких-то шестьсот – семьсот лет назад в Европе считали, что хуже рыбы, чем селедка, нет. Ее не жаловали из-за омерзительного запаха прогорклого рыбьего жира и неприятного горького вкуса. Сельдь была едой нищих да монахов, усмирявших плоть.

В Европе, это надо отметить особо, Северной, так как сельдь все-таки была одним из сверх обильных ресурсов узких внутренних морей Севера – Ла-Манша, Северного моря, Балтики, и, конечно, океана. Сельдяной промысел начал развиваться примерно с X – XI веков. Считается, что он в значительной степени создал богатство Ганзы, а затем и рыбаков Голландии. Но на рубеже XIV и XV веков сельдь практически ушла из Балтики. Возможно, из-за хищнического лова. Тогда голландские рыбаки начали выходить на лов всё дальше и дальше в море, к английским и шотландским берегам, но и тогда доставляемая на берег сельдь оставалась продуктом для бедняков.

Все изменилось, когда некий человек по имени Виллем Якоб Бойкельзон из голландской деревни Биерфлинт додумался солить селедку, пересыпая ее солью и укладывая в бочку штабелями. А перед этим он ее еще и потрошил, и удалял жабры. К слову, правильно выпотрошить рыбу – уже половина дела. Ведь что только не пытались сделать с другой вкуснейшей рыбой – навагой. Однако навага тоже считалась низкосортной рыбой, пока не догадались после потрошения убирать черную внутреннюю пленку, из-за которой навага всегда горчила…

Одним словом, когда в 1390 году Бойкельзон привез на рынок первую селедку своего посола, она произвела фурор. Конечно, монахи и прокаженные стали питаться значительно хуже, ибо селедка мгновенно сделалась невероятно популярной в состоятельных кругах. Голландия начала снаряжать в море целые «селедочные флоты». Они состояли из особенных кораблей – логгеров, специально построенных для ловли сельди. Сельдь даже стала желанной добычей для балтийских пиратов – ликвидный товар быстро уходил за хорошие деньги.

Виллему Якобу Бойкельзону поставили памятник, а в 1556 году его могилу посетил сам император Священной Римской империи и король испанский Карл V с сестрой Марией Венгерской – помолиться за упокой души Виллема Якоба и поблагодарить его за чудесное изобретение. Могила Бойкельзона до сих пор является местом паломничества гурманов и туристов, а слава голландской селедки быстро вышла за пределы страны и распространилась по всей Европе. Да и сельдевая монополия голландцев просуществовала недолго – строить логгеры начали и другие морские державы.

Однако именно в Голландии сельдь стала почти национальным символом, а сами голландцы на ней просто помешаны. До наших дней открытие сезона ловли сельди отмечается как национальный праздник. Первый бочонок малосольной селедки нового улова не купишь ни за какие деньги – его подносят лично правящему монарху. Затем устраивают аукцион, на котором продают второй бочонок малосольного деликатеса. Цена за него может доходить до 30 тысяч евро! Вырученные средства обязательно идут на благотворительность. В своей книге «Гений места» Петр Вайль так описывал «селедочную» Голландию: «Здесь утешение гурмана – селедка… Селедка продается в ларьках на улице, словно хот-дог, и настоящий любитель ест ее без хлеба и лука, просто поднимая двойное очищенное филе за хвост и запрокидывая голову, как горнист». По мнению Вайля, подлинного знатока и гастрономического эксперта, изысканность вкуса голландской молодой селедки такова, что только норвежская малосольная лососина и каспийская севрюга горячего копчения могут встать с нею рядом. Что ж, достойное соседство.

Селедочный бум, начавшийся так давно в Голландии, не прекращается и поныне. Как говорил капитан Врунгель: «Там только и есть три замечательные вещи: голландская сажа, голландский сыр и голландские селедки». Капитан Врунгель отметил также потрясающий феномен: что «голландцы ловят и ловят уж который год, и им все попадается голландская селедка различных сортов. Голландцы, видимо, знают какой-то секрет. Иначе как же вы объясните такую несправедливость: вот шотландцы, например, пробовали ловить. Закинули сети, подняли – полно селедок. Ну и обрадовались, понятно, но, когда разобрались хорошенько, разглядели, распробовали, обнаружилось, что селедки-то попались все как есть шотландские. Норвежцы тоже пытались. Норвежцы – прославленные, первоклассные рыбаки, но на этот раз и у них ничего не вышло. Тоже забросили сети, подняли, посмотрели – есть селедка, да только вся сплошь норвежская…» Как это часто бывает, литературные персонажи высказывают совершенно верные вещи. Так и в случае с сельдью. Дело тут, во-первых, в том, что голландцы ловили и ловят сельдь преимущественно в Северном море, а норвежцы, шотландцы и исландцы – в Северной Атлантике. Вроде бы рыба одна и та же, а на самом деле имеется значительная разница, как между атлантической сельдью и, скажем, тихоокеанской, так и тем более между атлантической и азовской или каспийской. Про знаменитый каспийский залом и говорить не приходится – эту крупную рыбу традиционно даже не солят, а коптят. Во-вторых, дело опять же в тонкости рецептуры. Голландский рецепт, конечно, не стратегическая тайна, но вроде бы небольшие нюансы (например, время соления, тип соли, тип бочек и т. д. и т. п.) делают голландскую сельдь отличной от любой другой.

Россияне в своей любви к селедке конечно же не могут сравниться с голландцами. У голландцев селедочная история длиннее, да и на западном краю Европы сельдь вполне самостоятельное блюдо, у нас – все-таки больше закуска. Впервые сельдь попала в Великий Новгород еще в XV веке, но в массовом порядке в Россию селедку стали доставлять в XVIII веке, а в XIX, при Николае I, в петербургском порту уже стояли бочки с сельдью, и каждый мог выбрать себе как по цене, так и по качеству. Примерно тогда же селедка вошла в нашу жизнь и своей, с позволения сказать, мистической стороной. В сонниках про селедку писали, что увидеть во сне селедку означает быть готовым к неприятностям в семейной жизни. Видимо, это произошло из-за того – рациональные объяснения снов всегда ущербны, – что селедка быстро стала популярной закуской к крепким спиртным напиткам, а где такие напитки, там и до неприятностей в семье недалеко. Показателен в связи с этим и диалог из пьесы Михаила Булгакова «Дни Турбиных». Ведут его два персонажа, люди холостые, но в их словах селедочно-водочная связь видна во всей красе:

«Л а р и о с и к. Я, собственно, водки не пью.

М ы ш л а е в с к и й. Помилуйте, я тоже не пью. Но одну рюмку. Как же вы будете селедку без водки есть? Абсолютно не понимаю…»

Мало того что селедка оказалась гениальной закуской к русской водке, так она еще и рифмовалась с этим напитком. Во всех трактирах достаточно было крикнуть половому: «Рифму!» – и тот немедленно нес водки и селедки. Черный хлеб, на нем кусочек сливочного масла, а на масле – селедка. Если же селедка жирная, можно обойтись вовсе без масла, просто положить маленький кусочек, а сверху кружок репчатого лука. Кроме того, чтобы уберечь желудок, в трактирах стал популярен «пыж» – к рюмке водки полагалась нанизанная на вилку маленькая вареная картофелина и сверху – кусочек селедки.

…Лет эдак…надцать назад автор этих строк шла с подругой по московской улице Панфилова, направляясь в «Пельменную». Обычно еще издали там была видна выходившая на улицу очередь, но на этот раз – никого. Мы ничего не могли понять, пока, подойдя поближе, не поняли, что людей отпугнул дикий запах. Нет! То был не запах, то была невероятная вонь! Амбре исходило от соседнего общежития, где, как выяснилось, монгольские студенты жарили селедку. Национальное монгольское блюдо. Шутка…

Кстати, голландцы тоже жарят селедку, но на свежем воздухе, свежевыловленную и выпотрошенную. Но все равно запах – на любителя…

При всей своей гастрономической прелести селедка еще помогала выигрывать сражения. Во время Столетней войны между Францией и Англией даже произошла знаменитая «Селедочная битва», бой между французами и отрядом англичан в начале февраля 1429 года у деревни Руврэ под Орлеаном. Французский гарнизон осажденного англичанами Орлеана получил донесение, что из оккупированного Парижа к Орлеану направляется английский отряд пополнения с обозом, который ведет главный камергер короля, видный английский полководец сэр Джон Фастольф. Сразу же по получении этого известия ему навстречу из Орлеана был выслан полуторатысячный отряд.

Французы, однако, упустили время для нанесения внезапного удара, а англичане, разгадав замысел врага, применили излюбленную в рыцарские времена тактику круговой «оглобельной обороны»: используя в качестве прикрытия повозки и бочонки с сельдями, они сперва отбили атаки превосходящих сил противника, а затем, перейдя в контратаку, разгромили французов. Англичане назвали день своей победы при Руврэ «днем селедок», так как обоз, на который напали французы, вез осаждающим Орлеан английским войскам соленую рыбу.

Вот такой путь прошла рыба для монахов и нищих. Надо сказать, что путь-то славный. Теперь старинные рецепты потеснились. Селедку уже не просто солят, а маринуют, причем добавляют в маринад прежде неведомые в старинных рецептах ингредиенты, например оливки. Выбор селедочных деликатесов в супермаркетах огромен. А все равно… Когда собираются за столом свои, нет лучше закуски, чем порезанная ломтиками малосольная селедочка, сбрызнутая подсолнечным маслом и укрытая кольцами репчатого лука.

Степная красота

• Сначала и до тех пор,
• Пока не готов бешбармак,
• Умный глядит на костер,
• Смотрит в котел дурак.

Казахская поговорка

Основа «степного» стола – бешбармак. При его приготовлении желательно использовать паяльную лампу, а перед употреблением – пить чай. Иначе не почувствуете себя настоящим «степняком» – кочевником.

Cвобода, та самая, которая осознанная необходимость, открыла перед бывшими жителями империи всю кулинарную палитру мира. И на столы, где прежде стояли салат оливье, заливное да тушенные с луком куриные бедрышки, легли новые сочные мазки. Все взалкали ризотто, креветок в ананасном соусе и вырезки в соусе из черной смородины с припущенными каштанами. А нет бы повернуться к своим просторам. В частности, к тем, что еще недавно составляли единое пространство бывшего СССР. И где готовили блюда, быть может, не столь изысканные, но зато необычайно вкусные, полезные и, что немаловажно, сплачивающие сидящих за одним столом. Нет чтобы заинтересоваться таким блюдом, как бешбармак…

Если обратиться к выбранным в случайном порядке гражданам с вопросом, что такое бешбармак и как его едят, то вряд ли будет получен верный ответ. А ведь бешбармак – основа настоящего «степного» стола, сердцевина казахской, татарской, калмыцкой кухни. В отличие от блюд, так сказать, более восточных, он прост и безыскусен. В нем нет буйства пряностей. Естественность, качество исходных продуктов – вот его козыри. Можно даже сказать – открытость и доброжелательность. Бешбармак гостеприимен. Поэтому его и готовят для дорогих гостей.

Но приступать к бешбармаку сразу – неправильно. Гостя надо к этому блюду подвести. Через то, с чем бешбармак накрепко связан. Надо, чтобы гость и бешбармак друг к другу приблизились постепенно. И это приближение надо начать с чая. Ведь в отличие от традиций русской кухни застолье на Востоке начинается чаем. То есть с того, чем прием на Руси обычно заканчивается.

Строго говоря, главное не столько в том, в какой последовательности гостям предлагают блюда, сколько в том, как заваривают чай. И тут надо отметить, что последовать классическому рецепту заварки чая ныне практически невозможно. По одной простой причине – уже давным-давно нет в широкой продаже плиточного чая. Ни плиточного черного, ни ставшего ныне абсолютной экзотикой плиточного зеленого. Поэтому предлагаемые рецепты назвать классическими мы не можем. Также надо сказать, что в зависимости от региона классика меняется так, что даже самые «чайные народы» вряд ли смогут выпить чай своих соседей. Ногайский чай отличается от калмыцкого, который, в свою очередь, – от казахского и т. д. Чем дальше в степь, тем жестче климат и тем изощреннее чайный рецепт. Соль, молоко, пряности добавляют в чай не от нечего делать. Тут сказываются многовековые пробы и ошибки. Без приготовленного по непривычным для европейца рецептам чая в суровой степи каюк! И от чая, как бы он ни был заварен, не принято отказываться: отказ может серьезно обидеть хозяев.

Как заваривают чай перед поеданием бешбармака? Это, между прочим, очень серьезный вопрос. Наиболее близким к европейскому варианту будет чай, приготовленный следующим образом. Ополоснуть чайник крутым кипятком, насыпать пять-шесть чайных ложек черного чая, залить кипятком так, чтобы вода чуть-чуть покрывала чай, закрыть чайник крышкой, поставить на огонь, не доводя до кипения, дать подняться чайной «шапочке», дождаться того момента, когда эта «шапочка» начнет «дышать». Снять с огня, долить кипятком и настоять три – пять минут. Другой рецепт, значительно более «степной», предполагает, что молоко доводится до кипения вместе с чаем, а в эту смесь добавляют соль, сливочное масло, иногда сметану и немного, совсем чуть-чуть крутого кипятку. Пропорции таковы: чая – 4 – 5 ложек, молока – 250 граммов, воды – 250 граммов, сметаны – четверть стакана, соль по вкусу.

Но мы несколько отвлеклись. Итак, гостя первым делом усаживают за стол и занимают беседой. Под беседу гостя потчуют чаем, который подают представительницы прекрасного пола. Традиционно чай разливает младшая невестка. Выпиваемый в качестве аперитива чай разливают по пиалам.

В пиалы сначала наливают чуть подогретое молоко (естественно, если чай заварен по «степному» рецепту, молоко не добавляют), можно и горячее, но не кипяченое, потом – заварку (обязательно через ситечко!), причем пропорции определяются на глаз: когда молоко становится темно-охристым – пропорция соблюдена. Потом добавляют кипяток. Потом – пьют, без сахара. Можно, правда, подать колотый сахар, который ныне полностью вытеснен прессованным… И если чай заварен правильно, то весь дом начинает благоухать специфическим чайным ароматом, описать который словами невозможно.

Обязательным атрибутом чайного стола являются лепешки. Конечно, приготовленные специально по этому случаю. Как по чайному критерию, так и по лепешкам можно определить, кто сервирует чайный стол. Тут очень много признаков, и мы отметим только, что у казахов, например, лепешки ромбовидные (баурсаки), а у татар – круглые…

И вот, разомлев после выпитого чая, гости ждут самого главного блюда…

Кстати, само слово «бешбармак» (в переводе – «пять пальцев») пишется в зависимости от регионов по-разному. По-казахски «пять» произносится «бес», следовательно, и пишется – бесбармак. По-татарски – «беш», следовательно – бешбармак. Правда, от лингвистических тонкостей блюдо не становится менее вкусным, а в приготовлении бес– или бешбармака столько же нюансов, как и в заварке чая.

Классический бешбармак готовят из конины. Чуть ниже стоит бешбармак из баранины. Ну, а бешбармак из говядины замыкает «тройку призеров». Правда, имеется бешбармак из ценных сортов рыбы (осетр, белуга), но этим лакомством угощают лишь там, где и водится такая рыба. В степи – какая белуга? А в городе – какая конина? Поэтому сконцентрируемся на среднестатистическом бешбармаке, то есть из баранины.

В доброе старое время в рецепт обязательно входила вываренная баранья голова, предварительно обожженная и прокопченная паяльной лампой. Голову вываривали, и вынутый из нее глаз подавался самому почетному гостю хозяином дома как знак наивысшего уважения.

Сейчас и с бараньими головами, и с паяльными лампами, и с местом, где голову можно подвергнуть подобной процедуре, – сложности. Посему мы просто возьмем много хорошей, парной баранины (2–2,5 кг на 4 – 5 литров воды) и отметим, что особый шик заключен еще и в мозговой косточке. Ее наличие практически определяет успех. Далее все довольно просто. Мясо тщательно моют и ставят варить. Первый раз надо посолить, когда вода еще не закипела. Когда же закипит, в воду опускают 2 – 3 луковицы. Бульон должен получиться очень наваристым, поэтому огонь не может быть сильным: пусть варево «упревает». Пока варится бульон, следует приготовить тесто (2 яйца, мука, вода, соль), тонко раскатать его и нарезать ромбиками лапшу (примерно 3х3 см). Когда бульон поспеет (его надо обязательно немного поперчить, а если вы эстет, то перед самой готовностью положить и лавровый лист, конечно же отсутствующий в классическом рецепте), мясо из него вынимается, нарезается и выкладывается на большое блюдо. В бульон кладут много (именно так, точные пропорции не проходят) нарезанного полукругом лука (положенные прежде луковицы изымают), картофель (5 – 6 картофелин), нарезанный на половинки, лучше – некрупный и целиком, а затем, когда картофель сварится, его вынимают и опускают лапшу (на очень короткое время, так как она готовится очень быстро, буквально пару минут). Лапшу и картошку кладут на блюдо к мясу, обильно посыпают репчатым луком. На отдельной тарелке подаются мелко нарезанная зелень и зеленая редька. Бульон же, называемый сурпой (или шурпой), разливают по пиалам. Ну, можно и начинать…

Взяв (обязательно пятерней, иначе вы не поймете сути этого блюда!) немного лапши, картошки и мяса, вы отправляете все это в рот и запиваете шурпой. Несколько раз повторив эту операцию, вы, быть, может, услышите шелест степной травы, звон тетивы…

После бешбармака вновь подается чай. Опять чай? Конечно, крепкий, густой и непременно (см. выше) с молоком. То есть бешбармак некоторым образом иллюстрирует цикличность жизни, повторяемость кругов существования, вырваться из которых людям обыкновенным, нам с вами, не представляется возможным. Поэтому и остается одно – как следует поесть бешбармак. Ведь после очередной порции чая, погружения в полудрему и приятной беседы вы вполне можете ощутить легкое чувство… нет, не голода, просто вам может показаться, что неплохо было бы слегка подкрепиться.

«Разве так много едят?» – спросите вы.

«Да, если речь идет о бешбармаке!» – ответим мы со всей ответственностью.

Русский дух

• Теперь мила мне балалайка
• Да пьяный топот трепака
• Перед порогом кабака.
• Мой идеал теперь – хозяйка,
• Мои желания – покой,
• Да щей горшок, да сам большой…

Александр Пушкин.Отрывки из путешествия Онегина

«Где щи – тут и нас ищи», – говаривали в старину. Щи были и – смеем утверждать – остаются не только и не столько супом. У многих народов имеются характеризующие их кушанья, по которым их сразу можно «идентифицировать». К сожалению, идентификация эта часто звучит оскорбительно: «лягушатники», «макаронники» и тому подобное. Со щами такого не происходит. Ну, разве что вспоминаются строки Маяковского: «Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста. Где-то недокушанных, недоеденных щей», но ведь это к характеристике «мужчины» относится, а не к создавшим славу русским супам щам из квашеной капусты. По которым сразу нас и найдешь. Ведь главное в них – щаной дух, который берет за душу и не отпускает. Вот он – воистину русский…

По преданию, когда царь Иван Грозный разгневался во время обеда на князя Гвоздева, то приказал вылить ему на голову миску горячих щей. Здесь интересна не личность мало чем примечательного Гвоздева и не то, что царь безобразничал, – это, как мы понимаем, была одна их самых невинных его проделок. Интересно, что щи были вполне себе царской едой. Сейчас к ним отношение снисходительное, гурманы все больше выбирают модные минестроне или японский ширако из молок трески. А щи – это ведь наш вклад в мировую культуру. Нобелевский лауреат Кнут Гамсун, хотя и был квислингист-коллаборационист, это понимал: «Щи – не обычный непозволительно скверный мясной суп, а чудесное русское кушанье с наваром из различных сортов мяса, с яйцом, сметаной и зеленью…Мне кажется, немыслимо есть что-либо после щей».

Сложно отыскать более народное блюдо, да еще с таким культурным бэкграундом. При всех многочисленных вариациях от «пустых» до «богатых» и при всех региональных разновидностях всегда сохранялся традиционный способ приготовления щей – в русской печи, где они томились по нескольку часов, – и связанный с этим вкус и аромат. Неистребимый аромат щей – да-да, тот самый «щаной дух» – всегда стоял в русской избе.

По некоторым предположениям, слово «щи» (или «шти») происходит от древнерусского «съти», изначально собирательного наименования любых густых и питательных «хлёбов» – жидких кушаний. Это потом в рецептуру проникла капуста, пришедшая к нам из Византии (видимо, одновременно с христианством), и щами стали называть в первую очередь капустные похлебки.

В отличие от царских, куда мясо клалось обязательно, крестьянские щи готовились без мяса, это была повседневная еда бедноты. Самое большое, что могли себе позволить деревенские жители, это добавить для вкуса растолченное сало. Случалось, что приходилось варить щи только из капусты и лука. Поговорки, однако, полны оптимизма: «Голь голью, а луковка во щи есть». Для густоты в старинные щи добавляли и ржаную муку.

Привычную еду зимой в замороженном виде брали с собой в дальнюю дорогу. Первыми до этого додумались, скорее всего, сибирские ямщики. Щи замораживали в специальных берестяных коробах объемом более ведра. Вкус щей при заморозке только улучшался. Ямской путь в Сибири был долгим, один перегон длился сутки, а то и более, и бесплатно казенному ямщику могли предоставить только ночлег, кипяток и краюшку хлеба. А за горячую пищу приходилось платить самому. Вот замороженные щи и позволяли сэкономить на трактирных харчах. Достаточно было отколоть кусок, разогреть – и обед готов.

Знаток и певец русского крестьянства Иван Сергеевич Тургенев возвел народную еду в символ, написав горькую и сострадательную притчу «Щи». Одинокая старуха после похорон сына сидит в избе и ест, изумляя своей «бесчувственностью» зашедшую пожалеть ее барыню: «“…Татьяна!.. Помилуй! Я удивляюсь! Неужели ты своего сына не любила? Как у тебя не пропал аппетит? Как можешь ты есть эти щи!” – “Вася мой помер, – тихо проговорила баба, и наболевшие слезы снова побежали по ее впалым щекам. – Значит, и мой пришел конец: с живой с меня сняли голову. А щам не пропадать же: ведь они посоленные”. Барыня только плечами пожала – и пошла вон. Ей-то соль доставалась дешево». Наверное, из-за простоты и дешевизны щи или супы из капусты всегда были популярны в отечественных исправительных учреждениях. Тюремная баланда, о которой много написано в «лагерной» литературе, по сути дела, была издевательской имитацией постных щей: вода с плавающими в ней капустными ошметками, в лучшем случае сдобренная селедочными головами.

А у постмодерниста Владимира Сорокина в пьесе «Щи» действие происходит в тюрьме далекого будущего, где наказание отбывают повара за приготовление невегетарианской пищи: смешной, необузданный, хаотичный мир в истинно русской манере. Надо сказать, вопреки репутации автора как ненавистника всего отечественного пьеса Сорокина очень патриотическая. Все действие построено на декламации рецептур всевозможных блюд, когда-то столь любимых и популярных на Руси и, к сожалению, во многом утраченных…

Как всякое исконно-посконное блюдо, щи имеют тьму– тьмущую вариантов приготовления. Самые, пожалуй, знаменитые – суточные, которые становятся только лучше и ядренее на второй день. Самые вкусные – «богатые», с мясом и белыми грибами.

Такие щи готовятся из расчета равного количества мяса (говядина, желательно пожирнее) и квашенной капусты, свежих и соленых белых грибов, моркови, картофеля, репы и репчатого лука. Понадобятся также корень и зелень сельдерея, корень и зелень петрушки, укроп, лавровый лист, несколько зубчиков чеснока, черный перец и майоран. Для заправки – сливочное масло и сметана. Говядину вместе с луковицей и половиной кореньев (моркови, петрушки, сельдерея) надо положить в холодную воду и варить два часа. Через полтора часа после начала варки посолить, затем бульон процедить, коренья отбросить. В глиняный горшок положить квашеную капусту, залить пол-литра кипятка, добавить сливочное масло, закрыть, поставить в умеренно нагретую духовку. Когда капуста помягчает, вынуть ее и соединить с процеженным бульоном и говядиной. Белые грибы и разрезанные на четыре части картофелины сложить в эмалированный сотейник, залить холодной водой и поставить на огонь. Когда вода закипит, грибы вынуть, нарезать соломкой и опустить в грибной бульон довариваться. После готовности грибов и картофеля соединить все с мясным бульоном, добавить капусту, мелко нарезанную луковицу, оставшиеся коренья, нарезанные соломкой, и пряности (кроме чеснока и укропа), посолить и варить двадцать минут. Затем снять с огня, заправить укропом и чесноком и дать настояться в течение примерно пятнадцати минут, закутав чем-нибудь теплым. Перед подачей на стол заправить крупно нарезанными солеными грибами и сметаной прямо в тарелках.

Самые диковинные щи – с головизной, на бульоне из голов осетровых рыб. Легкие – из щавеля, шпината, сныти и прочего зеленого разнотравья, которые готовят весной и в начале лета. А еще «ленивые» (или рахманные) – из свежей капусты, «серые» – из капустной рассады и крапивы, репяные – из репы или редьки.

К слову – кислые щи, бутылка которых была подана Чичикову, не щи в общеупотребимом смысле слова, а «прохладительный» напиток, бывший популярным на Руси задолго до пепси и даже «Байкала». И не имевший никакого отношения ни к щам, ни к неотделимой от них капусте. Делался этот напиток на основе солода, пшеничной и гречневой муки, дрожжей и сахара и напоминал очень шипучий квас. Итак, у каждого «щаного» рецепта своя история, своя концепция. Суть кулинарная, однако, остается неизменной. Вообще-то щи как блюдо состоялись благодаря уникальной кислой гамме, которая рождается из объединения в одной посуде, а лучше всего в горшке двух субстанций – капусты (или заменяющей ее овощной массы) и кислой заправки. Именно они делают щи щами, пусть даже в рецепте не значится больше ни одного ингредиента. Капуста в хрестоматийные щи нужна квашеная, и лучше поострее. Но сгодится и свежая. Главное – правильно ее нашинковать. Не соломкой, а аккуратными сантиметровыми кубиками, чтобы ни капли ценного сока не пропало.

«Партию» капусты способен сыграть и щавель – со своей пронзительной кислинкой. А вот более нейтральные компоненты, зеленые (сныть, борщевик, крапива) и овощные (репа, редька), уместны в щах из-за способности впитывать кислоту. Поставщиком же этой самой кислоты в таком случае могут выступать рассол квашеной капусты, соленые грибы, развар зеленых диких или антоновских яблок.

Когда-то в щи вместе с капустой вводили мучную подболтку, чтобы консистенция была плотнее. Однако это огрубляло аромат и самым дурным образом сказывалось на вкусе. Положение спас французский кулинар Карем: первое, что он сделал, когда приехал в Россию, – поработал над рецептурой. Вытравил из щей эту самую подболтку, а заодно изменил форму нарезки овощей, от чего, как известно, во многом зависит вкус. Таким нехитрым образом удалось и вкус улучшить, и сохранить ту самую ценную кислую гамму.

Сегодня работу загустителя выполняет картофель. Одну-две картофелины важно добавить еще до закладки капусты и кислой основы, после чего картофелины нужно выбросить: во-первых, картофель от кислоты затвердевает, во-вторых, считается, что он искажает вкус, превращая щи в заурядный суп с капустой. В постных и зеленых щах роль затвердителя-загустителя отводится крупе – обычно гречневой, которая полностью разваривается.

Идеальный вариант основы для мясных щей – говяжья грудинка. Подойдут также огузок, толстый и тонкий край, но чем жирнее говядина, тем лучше. А чтобы щам придать особенный, неповторимый аромат, говядину рифмуют с ветчиной: мясо отваривают целым куском, ветчину же мелко рубят. И лишь в сборных щах измельчению подвергают все мясные компоненты.

А вот рыба в щах сегодня покажется чем-то из области народных преданий и былин. Когда-то для таких щей рыбу выбирали с особым тщанием: соленую красную, белужину и осетрину в сочетании с простыми окунями, карасями и линями. Из других пород ничего путного не выходило, сколько ни бились.

Главный же секрет настоящих щей – в колдовстве над квашеной капустой. Ее готовят отдельно: отжимают, кладут в глиняный горшок (на худой конец – в эмалированную кастрюлю) и заливают кипятком, не забыв сдобрить двумя ложками сливочного масла. Закрытый горшок ставят в слабонагретую духовку и держат там до тех пор, пока капуста не разомлеет. Это придаст щам особенный томленый вкус, вообще-то достижимый только в русской печи, и тот самый щаной дух, который в щах не менее важен, чем вкус.

В конце готовки собранные и заправленные укропом и чесноком щи неплохо снова отправить в нагретую духовку примерно на полчаса. Щи должны быть густыми, чтобы, как говорится, ложка стояла. И чтобы в тарелке над поверхностью этой гущи возвышался хороший кусок мяса – это «щи с горкой».

К кислым щам подавали расстегаи с рыбой или рассыпчатую гречневую кашу. Щи из свежей капусты ели с пирожками или кулебякой с мясной начинкой. К зеленым хороши ватрушки с творогом, блинчатые пирожки или слоеные пирожки с мозгами.

Впрочем, если щи удались, достаточно будет и краюхи черного хлеба и стопки водки – все остальное от лукавого.

До первой звезды

Великим постом в райпотребсоюз завезли ливерную колбасу; Тамара полдня стояла в очереди.

За ужином ели эту колбасу, намазывая на хлеб; дед по просьбе Антона объяснял, что такое «ливер».

– А как же пост, Леонид Львович? – подколол отец. – Не соблюдать, помню с ваших же слов, дозволяется только болящим и путешествующим.

– Мы приравниваемся к путешествующим. По стране дикой.

– Почему ж дикой?

– Вы правы, виноват. Одичавшей. Как вы иначе назовете страну, где колбасу, коей раньше и кошка брезговала, дают по карточкам раз в полгода?

– Что ж вы не уехали из этой дикой страны в восемнадцатом, с тестем?

– И бысть с нею и в горе, и в нищете, и в болести.

Александр Чудаков.Ложится мгла на старые ступени

Если внимательно вчитаться в Библию, то можно обнаружить интересную подробность – первоначально человеку было позволено питаться исключительно растительной пищей: «Вот, Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя; – вам сие будет в пищу» (Быт. I, 29). Правда, даже в райских кущах Адаму и Еве вкушать позволялось далеко не все растения. Так, им было дано повеление не есть плодов с Дерева познания Добра и Зла, но, скорее всего, имелся в виду не запрет на плоды конкретного дерева, а запрет на само познание как таковое, и не нарушение «пищевого запрета» привело к изгнанию из Рая, а своеволие и нарушение данных Создателю обещаний. Люди до Всемирного потопа отличались, таким образом, не только удивительным долголетием, но и вегетарианством. Что, кстати, не помешало им в конце концов впасть в разврат и мерзость, вызвавшие Божий гнев и кару. Отверзлись хляби небесные и…

…И лишь после того, как Ной и его сыновья причалили к Арарату, было дано разрешение на употребление в пищу мяса: «Да страшатся и да трепещут вас все звери земные, и все птицы небесные, все, что движется на земле, и все рыбы морские: в ваши руки отданы они; все движущееся, что живет, будет вам в пищу; как зелень травную даю вам все» (Быт. IX, 2 – 3). Правда, уже Хаму, Симу и Иафету было запрещено есть что-либо живьем, употреблять в пищу кровь и соответственно мясо с нестекшей кровью.

Кстати, простые указания, полученные после Потопа, нашли свое подтверждение на первом Апостольском Иерусалимском соборе. Тогда обсуждался крайне серьезный вопрос – следует ли требовать от крещеных язычников соблюдения иудейских предписаний и пищевых ограничений, данных Моисею на горе Синай. Ведь ограничений, учитывая изложенные в Пятикнижии, было уже более трехсот, каждое из которых являлось абсолютным, например – от запрета варить козленка в молоке его матери, употреблять в пищу кролика (у него на лапах когти), тех копытных, у кого копыто не раздвоено, до запрета на икру тех рыб, у которых нет чешуи (такую рыбу, скажем – осетра, тоже есть было запрещено).

Пищевые ограничения в иудаизме сохранились и до наших дней, а вот поста длительностью более одного дня (в Судный день, Йом Кипур, запрещается есть в светлое время суток) как не было, так и нет. Апостолы же пошли не по пути полной отмены ограничений, а по пути их ослабления и постановили требовать выполнения минимальных повелений, данных для всех людей через Ноя. И следует отметить, что раз указания Апостольского собора никем не были отменены до сегодняшнего дня, то, например, употребление столь любимой многими кровяной колбасы для христианина не что иное, как серьезный грех.

Собственно, пищевые ограничения во всех монотеистических религиях отражают общую идею о том, что человек, избранный к служению Единому святому Богу, сам должен быть чист и свят и им должна употребляться лишь «чистая» пища. Причем «чистая» имеет к гигиене вовсе не непосредственное отношение, хотя имелись и чисто гигиенические запреты, как, скажем, запрет употреблять мясо растерзанного диким зверем животного или пользоваться загрязненной мышами или насекомыми посудой.

Подчинение запретам и следование ограничениям, обрастающим постепенно множеством подробностей, в конечном счете стало составляющей частью фарисейства, окончательно оформившегося в Иудее к первому веку нашей эры. К фарисеям обращался в Евангелие Христос со словами: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды. Фарисей слепой! очисти прежде внутренность чаши и блюда, чтобы чиста была и внешность их» (Мф. XXIII, 25 – 28). То есть Христос в противовес фарисеям провозглашал главенство внутренней чистоты, утверждая, что как потребность в еде не должна превращаться в обжорство, так ограничения не должны превращаться в самоцель.

Строго говоря, именно в стремлении к внутренней чистоте заключен, как, впрочем, и в других религиях, и смысл принятых в христианстве постов. В особенности же – в соблюдении правил так называемого Великого поста. Древнейшие из церковных писателей, например – Дионисий Александрийский, утверждали, что протяженность Великого поста в сорок дней была установлена непосредственно апостолами. Сделали они это в подражание Моисею и Иисусу Христу, постившимся каждый по сорок дней, один в Синайской, другой – в Иудейской пустынях. Хотя существуют и источники, которые говорят о том, что пост составлял не сорок дней, а сорок часов или же двое суток. Делалась такая временна`я «скидка» опять же таки ради желавших креститься язычников, которых первые Отцы Церкви просто боялись строгостью отвадить от принятия христианства.

Однако начиная с IV века Великий пост уже существовал повсеместно. Такой пост был очень строг, включал в себя дни, в которые вообще не ели или же ели только «всухомятку» и только после появления первой звезды. Один из Отцов Церкви Тертуллиан настаивал на том, чтобы днем был наложен запрет даже на воду, что вообще выглядело довольно странным в странах с жарким климатом. Тертуллиан – «Верую, ибо абсурдно!» – был крайне жесток в плане соблюдения ритуалов, считал, что во время поста богохульной является любая радость, причем даже церковное «лобзание мирра» полагал несовместимым с правилами Великого поста. Учение древней Церкви о Великом посте было суммировано Гангрским собором, состоявшимся в IV веке, на котором анафеме были преданы как те, кто «без крайней необходимости для здоровья нарушает установления Поста», так и те, кто «осуждает собрата, вкушающего мясо с благословления в дозволенное время». Восточная церковь, еще до формального разделения с Римом, крайне усилила значение Великого поста, и нарушение его установлений было приравнено к ереси. По большому счету подобное отношение к Великому посту сохранилось и в нынешней Русской православной церкви, хотя, конечно, в наши дни отлучать «еретиков» вряд ли кто решится. Важно еще и то, что в Византии законодательство покровительствовало как церкви, так и Посту и существовали законы, по которым в дни Великого поста запрещались любые зрелища и массовые увеселения, закрывались бани, лавки, запрещалась торговля мясом, приостанавливалось судопроизводство, рабовладельцам предписывалось освобождать рабов от работы и даже отпускать на время поста на волю.

В наши дни во время Великого поста по церковному уставу запрещается употребление в пищу продуктов животного происхождения – мяса, молока, яиц, рыбы. Кроме того, с понедельника по пятницу, если на эти дни не приходится какой-либо праздник, не употребляется и растительное масло. Рыба разрешается всего лишь два раза – на Благовещение Пресвятой Богородицы (7 апреля) и на Вербное воскресенье (отмечается в шестую неделю Великого поста). Причем рыба может быть отварной, копченой, соленой или сушеной, но не жареной, так как для жарения используется масло. Строгий пост подразумевает и исключение некоторых продуктов растительного происхождения, таких, как морковь, свекла, красный перец, помидоры: в них якобы присутствует кровь, с которой отождествляется их сок. Рецепты многих постных блюд сохранились со времен крещения Руси и имеют византийское, греческое происхождение. Добавлялись лишь «новые» овощи – ведь до конца XVII века на Руси распространены были только капуста, чеснок, лук, огурцы, редька, репа и свекла.

В XVIII – XIX веках в постные дни в великосветских домах Москвы или Санкт-Петербурга подавали отварную капусту, политую постным маслом, кислые грибные щи. Во время постов во всех ресторациях, трактирах, даже самых лучших заведениях на Невском проспекте выбор блюд ничем не отличался от тех, что ели в монастырях. В одном из лучших трактиров Петербурга, «Строгановском», во время Великого поста не было не только мяса, но и рыбы, а посетителям предлагали грибы, гретые с луком, капусту, шинкованную с грибами, грибы в тесте, галушки грибные, грибы холодные под хреном, грузди с маслом, гретые с соком. Кроме грибов в обеденную карту входили горохи мятые, битые, цеженые, кисели ягодные, овсяные, гороховые, с патокой и миндальным молоком. Чай в эти дни пили с изюмом и медом, без сахара.

Католическая церковь первоначально следила за соблюдением поста почти с такой же строгостью, как и церковь Восточная. Позже отношение к соблюдению постных предписаний стало более мягким, и ныне правила о постах у католиков строгостью не отличаются. В дни Великого поста, за исключением пятниц и суббот, разрешается все, даже мясо. Существует ограничение на приемы пищи в течении одного дня (не более трех раз в день), а по воскресеньям нет никаких ограничений. Более того, папа Павел VI сократил даже время поста перед причастием до одного часа, хотя первоначально такой пост длился в обязательном порядке сутки.

Хотя недавно епископ Модены монсиньор Бенито Кокки призвал католическую молодежь на время Великого поста по пятницам – в самый строгий день постного времени – отказаться от общения через sms. В своем послании епископ подчеркнул, что sms мешает молодым людям освободиться от пристрастия к виртуальному миру и обратиться к самим себе, прикоснувшись к миру своих душ. Великопостные призывы к самоограничениям касались между тем не только sms. В Трентино, на северо-востоке Италии, католических верующих попросили по воскресеньям не ездить на автомобилях, в Венеции их призвали ради защиты окружающей среды пить воду не из бутылок, а из-под крана. Католики таким образом пытаются как бы быть ближе к настоящему, к современному обществу, к информационной эре. Православие, жестко следующее установленным почти две тысячи лет назад правилам, в этом отношении несомненно и консервативнее, и ближе к истокам, которых якобы так взыскует наш человек. С другой стороны, консервативная позиция обычно, несмотря на строгость и внешнюю стройность, не гибка, не способна к диалогу. Трудно представить, что живущий в современном ритме россиянин может следовать всем предписаниям Великого поста. Ведь тут надо помнить, что предписания касаются не только ограничений в пище, но в общественной и социальной жизни. К тому же многие в России слишком уж уделяют внимание внешнему, забывая о внутреннем. Нарочитое, напоказ следование постным предписаниям при пристальном внимании приобретает почти фарисейские черты. Быть может, не в пище телесной все-таки подлинный смысл поста, а в пище духовной? В том, чтобы совершенствоваться не едой, а делами?

Одним словом – «Горе вам, фарисеи!..»

Кто это там блеет?

И возвел Авраам очи свои и увидел: и вот, позади овен, запутавшийся в чаще рогами своими. Авраам пошел, взял овна и принес его во всесожжение вместо сына своего.

Быт. XX, 13

Отечественное овцеводство по общему, в том числе и профессиональному, мнению пребывает в глубоком упадке. Купить хорошую, а главное – свежую баранину крайне затруднительно. И скорее всего, она окажется выращенной за пределами России. Что очень обидно. Ведь баранина – мясо традиционное, простое и, пожалуй, самое древнее из мяса домашних животных.

Когда человек приручил овец, в точности не известно. По мнению некоторых историков – 8 – 12 тысяч лет тому назад. Важно отметить, что вместе с овцами – некоторые считают, что значительно раньше, – были приручены и козы. Это два близких, самостоятельных вида парнокопытных животных, но если овцы произошли от муфлонов и архаров, живших в долинах и на равнинах, то козы – от безоаровых козлов, и поныне еще бегающих по горам Турции и Афганистана. Пойманных козлят и ягнят древние охотники не убивали, держали возле своих жилищ в загонах, животные начали в неволе размножаться, потребовались пастбища. Имеется предположение, что именно овцы и козы заставили перейти к кочевому образу жизни. Но кочевники-овцеводы и кочевники, разводившие коз, отличались друг от друга. Различие не столь резкое, как между Каином и Авелем, но всегда те, кого люди приручили, в свою очередь оказывали на людей ответное влияние. Козы в массе своей вздорны, спесивы и брезгливы. Их своенравный «горский» характер можно отметить и в поведении обычной домашней козы где-нибудь в средней полосе России. Овцы же значительно более покладисты и послушны. Спокойны и неприхотливы. Посему овцеводы в массе своей были меланхоличны и миролюбивы, разводящие же коз – воинственны и активны. Быть может, из-за того, что, несмотря на родство, эти животные отличаются в одном очень важном свойстве. Овцы срывают траву губами, а козы срезают очень крепкими нижними зубами, причем так, что там, где прошло козье стадо, трава практически не растет еще долгие годы. Это дает многим исследователям повод считать коз одной из причин превращения некогда цветущей Сахары и пространств Ближнего Востока в пустыни и полупустыни. Во всяком случае, считается, что именно козы лишили Грецию лесов: огромные стада вытоптали и выели все молодые побеги. Немудрено, что именно на козах, точнее – на козлах древние иудеи, народ «жестоковыйный», вымещали свои грехи, выгоняя в пустыню «козла отпущения». И демона пустыни Азазеля обычно представляли в образе черного козла. Но если в древности численность козьих и овечьих стад была примерно одинакова, то с течением времени пропорция сильно изменилась. Теперь активность и агрессивность вроде бы никак не связаны с разводимыми домашними животными. Гигантские же стада овец пасутся в Новой Зеландии, Аргентине, Австралии. Козьи – резко сократились. Овец разводить оказалось гораздо удобнее. И выгоднее. Да и овечья шерсть изменила экономику многих стран. Недаром до сих пор, открывая заседание, спикер английского парламента восседает на мешке с овечьей шерстью. Что же касается бараньего мяса…

…Оно должно быть свежим. Причем только первой свежестью. И готовиться должно в чистоте. Вопрос свежести продуктов, мяса – в частности, и чистоты кухонной утвари рассматривался в одной из древнейших кулинарных книг в истории, в «Китаб аль-табих», составленной ибн Сейяром аль-Варраком во второй половине Х века. Автор приводил в качестве примера чистоты – в данном случае вовсе не ритуальной, а, так сказать, бытовой – причту о поваре султана, ходившем к друзьям поиграть в шахматы. Друзья как-то решили попросить повара приготовить сикбадж, то есть – баранину, тушенную с баклажанами в соусе из сока незрелого винограда и меда. Повар же приказал слуге, обычно готовившему это кушанье, принести горшок и, осмотрев горшок, заставил слугу несколько раз вычистить горшок глиной, потом – тщательно промыть, потом несколько раз вымыть с сельдереем. После чего осмотрел все продукты, что-то заменил, что-то оставил как есть и, приказав готовить блюдо, вновь сел к шахматной доске. Друзья, думавшие, что повар приготовит сикбадж сам, были поражены. Но их удивление увеличилось, когда принесли кушанье и оно оказалось намного лучше, чем обычный сикбадж. Повар объяснил все очень просто: «Вы думаете, что кухня султана отличается от вашей? Но мы же готовим из тех же продуктов! Вот конечный результат зависит от их свежести и чистоты горшков!» По закону композиции тут должен следовать рецепт сикбаджа. Что ж, будем следовать закону. Итак, надо примерно шестьсот граммов жирной, порезанной на куски средней величины баранины залить слегка соленой водой (вода должна покрывать мясо не более чем на два пальца), довести до кипения, снять пену, а потом добавить две щепотки корицы и зерна кориандра. В отдельной кастрюле в соленой воде сварить порезанную на куски морковь, лук и порезанные на четыре части баклажаны, переложить их к мясу, добавив мелко порезанный чеснок, соль и специи по вкусу, и поставить на медленный огонь. Когда мясо будет почти готово, добавить смесь из виноградного сока и меда (200 и 100 граммов), после чего варить еще час. Добавить миндаль, инжир и изюм, выключить огонь, дать настояться около получаса, а чтобы почувствовать себя поваром султана, перед подачей добавить в сикбадж несколько капель розовой воды. Ведь разве какой-нибудь другой повар использует розовую воду? Нет, конечно!

Но на чем мы остановились? На чистоте и свежести! Так вот, самый простой и самый древний способ определения свежести баранины – даже если нет подозрительного запаха и мясо имеет самый «свежий» цвет – сделать небольшой надрез и нажать на него пальцем. Так, скорее всего, проверял свежесть и повар султана. У свежего мяса образовавшаяся ямка выровняется очень быстро. Если мясо подозрительной свежести, то ямка выравнивается медленно, если недоброкачественное – не выравнивается вовсе.

Помимо мяса ягнят-сосунков, наиболее ценным считается мясо молодых кастрированных баранов или овец, которых сочли непригодными для разведения. Также стараются использовать мясо овец не старше трех лет. Возраст забитого животного легко определить по цвету мяса: чем моложе, тем мясо более светлое. Если оно темно-красное, почти фиолетовое, а жир отдает в желтизну, значит, это было животное старое.

Современные, недоступные людям прошлого методы заморозки мяса позволяют хранить баранину, как и любое другое мясо годами. В основном глубоко замораживается как раз мясо старых животных. После времени, проведенного в морозильниках, мясо попадает на прилавки, освобождая место для новых поступлений. Основные производители баранины таким образом избавляются от того мяса, срок хранения которого истек. И оно поступает к невзыскательным потребителям. Проследить путь замороженного до каменного состояния мяса иногда помогает чистейшая случайность. Так, автор этих строк, проходя срочную службу в рядах Советской армии, участвовал в разгрузке вагона с бараньими тушами и оказался причастным к одной из «тайн», покрывавших снабжение армейского личного состава. По клейму на одной из туш стало ясно, что партия баранины была забита и заморожена в аргентинской провинции Кордова за семь лет до попадания на стол советских солдат…

…Если же вы все-таки купили глубоко замороженную баранину, то при наличии морозильника ее хранение особых проблем не составит. Вот только размораживать ее лучше не в микроволновке и не под струей горячей воды, а постепенно. Переложить из морозилки в основную камеру холодильника, потом из холодильника – в помещение с комнатной температурой, залив мясо холодной водой. Но если было куплено мясо свежее, то его следует или немедленно подвергнуть кулинарной обработке, или положить на хранение в соответствующих условиях. Если у вас имеется свежая крапива, то, обложив ею со всех сторон мясо и проложив также крапиву между кусками, баранину можно хранить до суток. Желательно в керамической посуде, в прохладном и темном месте. Примерно столько же баранину можно хранить в заправке из масла и овощей (хрен, чеснок и репчатый лук). Еще дольше можно сохранить мясо в маринаде. Следует помнить, что настоящий маринад готовится, а не представляет собой простую механическую смесь уксуса, воды, соли, специй и овощей. То есть овощи следует помыть, почистить, нарезать, воду с уксусом, солью и специями, а также луком вскипятить и остудить. Покрытое маринадом мясо следует несколько раз в день переворачивать, а если приготовить маринад на основе кислого молока, то таким образом можно значительно улучшить вкусовые качества «старого мяса». Маринад, в котором хранилось мясо, использовать в дальнейшем не рекомендуется, а мясо лучше всего перед приготовлением промыть, обсушить или обтереть. Исключением, когда мясо готовится сразу по извлечении из маринада, является столь любимый в нашем отечестве шашлык. Блюдо, если быть откровенным, примитивное, как практически все блюда, пришедшие к нам от древних кочевников.

Но как кочевники, так и любители шашлыка знают немало секретов такого приготовления баранины, которое делает мясо сочным и вкусным. Секреты распределяются по всем стадиям готовки, от разделки мяса до тех моментов, которые предшествуют его подаче на стол. Так при разделке обязательно удаляют пленки и срезают практически весь внешний жир (вспомним песню Петра Мамонова «Бараний жир затопит мир…»), хотя некоторую часть жира стоит оставить: ведь жир при термической обработке делает мясо мягче. Баранину можно готовить самыми разными способами, от запекания туши целиком до приготовления из бараньего мяса фарша. Каждая часть туши лучше подходит для одного способа обработки и хуже – для другого. Например, тушить лучше рульку, лопатку, шею. Жарить и запекать корейку и окорок. Для рагу пойдет грудинка, для шашлыка – нога.

Нет ничего хуже пережаренного мяса, а вот «недожаренное» очень часто является фирменным знаком для многих изысканных кухонь. Во французской кухне даже существует поговорка, следуя которой говядину надо есть с кровью, а барашка – блеющего. Конечно, это из разряда гастрономических вольностей, но рецепт, по которому знаменитый мушкетер Атос, граф де ла Фер, требовал приготовить себе мясо, в значительной степени отражает французский канон: отбить, посолить, поперчить, положить в тарелку в одном углу комнаты, из противоположного показать мясу противень с раскаленными углями, сбрызнуть мясо винным уксусом и подавать. Во всяком случае, среднепрожаренная баранина готовится всего 15 – 20 минут, слабопрожаренная – и того меньше, при условии тщательной предварительной отбивки мяса.

Очень важным для баранины является сочетание мяса, соусов и гарниров. Традиционный и повсеместно рекламируемый кетчуп неплох, но его излишняя острота и кислотность все-таки сбивают вкус. Острая, среднепрожаренная баранина взыскует или таких изысков, как желе из мяты и красной смородины, или же чего-то более простого, но дающего удивительные ощущения, как, например, варенье из брусники и антоновских яблок или варенье из слив с душистым перцем и гвоздикой. Кстати, и во французской кухне подобные сочетания не были редкостью: любимые Людовиком XIV бараньи отбивные подавались Королю-Солнце с горьковато-пряным апельсиновым вареньем. Приправлять баранину можно как минимум двумя способами. Европейский подразумевает мяту, томаты, баклажаны, фасоль, лимон. Восточный – чернослив, миндаль, корицу, инжир. Но тут, как обычно, свое мнение высказывают французы, и с ними не поспоришь: лучшей приправы, чем чеснок и розмарин, для баранины нет. Тут же следует отметить, что баранина практически немыслима без вина. Конечно, миллионы мусульман во всем мире лакомятся бараниной без капли спиртного, но людям, не обремененным религиозными запретами, соблюдая меру запить вином блюдо из баранины будет в самый раз. Лучше всего – вином красным, причем чем тоньше кулинарные изыски при приготовлении, тем «грубее» должно быть вино, а чем проще была приготовлена баранина, тем изысканнее должны быть подаваемые на стол вина…

На этом, пожалуй, всё, но… Да, по закону композиции заключить хочется рецептом, в отличие от рецепта сикбаджа, простым. Это рецепт ирландского рагу. Мы никак не смеем утверждать, что ирландцы или Ирландия более просты, чем арабы и страны Магриба, но признать, что ирландская кухня будет попроще, чем ближневосточная, все-таки обязаны. Поэтому изысков в ирландском рагу немного, еда это простая, но сытная, а если приготовлена правильно и употребляется в хорошей компании, под правильный аккомпанемент, включающий не только ирландские песнопения, но и исконно ирландские напитки, то несомненно духоподъемная. Для приготовления рагу надо баранину, граммов так семьсот залить холодной водой и кипятить 10 – 15 минут. Потом воду слить и мясо остудить. В большой кастрюле растопить сливочное масло, добавить две порезанные кружочками луковицы, граммов двести нарезанного кубиками картофеля, чеснок, пассировать несколько минут, положить в кастрюлю мясо и залить полутора литрами пива «Гиннес». Кипятить на очень медленном огне полчаса под крышкой с мешочком с травами, а потом разложить порционно по керамическим горшочкам, поставить горшочки в предварительно разогретую до 220 градусов духовку на 10 минут, добавив в них порезанную кружочками морковь, еще полкило картошки, сельдерей и репу, после этого посолить, поперчить и готовить еще 15 – 20 минут. Танцевать джигу ни до, ни после ирландского рагу совсем не обязательно, но пропустить по маленькому стаканчику Bushmills (и до и после…) самое оно. Возможно, настоящий ирландец, самый-самый настоящий предпочтет Connemara, но тут мы уже уходим в другие пространства…

Полный холодец

• Я сразу смазал карту будня,
• плеснувши краску из стакана,
• я показал на блюде студня
• косые скулы океана.

Владимир Маяковский

Есть одно блюдо, про которое многие, увидев его на столе, если не скажут, боясь показаться невежливыми, то уж наверняка подумают: «Какая гадость эта ваша заливная рыба!» Крылатая фраза интеллигентного Ипполита из традиционно любимого фильма «Ирония судьбы» всплывает в подсознании даже в том случае, если на столе стоит вовсе не заливное, а холодец. Или даже – студень. Причем у большинства любителей этих блюд – а они между собой отличаются довольно существенно – все они сливаются в нечто единое. В нечто охлажденное, обычно подаваемое, за редким исключением, в качестве закуски. И, что уж тут скрывать, под крепкие спиртные напитки. Что ж, попробуем разобраться. Не спеша.

Студень и холодец – братья, но совсем не родные. Что с того, что они могут включать в себя практически одни и те же ингредиенты? Что с того, что и тот и другой холодны, да так, что, бывает, подаются с настоящего мороза, и заедая ими стопку столь же холодной – да, ее… – чувствуешь как на зубах скрипит кристаллик льда? Ведь степень родства определяется принципом приготовления, а сей принцип у студня и холодца разный.

Начнем с первого. Студень блюдо классическое, пришедшее из глубины веков. Исключительно русским называть это блюдо было бы неправильно. Студень с большим удовольствием едят и в Польше, и на Балканах, и в Чехии со Словакией, да и в Западной Европе. В Германии студень вообще важнейшая составная часть национальной кухни. Недаром о нем с таким восторгом пишет в своих воспоминаниях Гюнтер Грасс. Будучи после войны в лагере для военнопленных, будущий нобелевский лауреат на голодный желудок слушал лекции о кулинарии, и рецепт студня сохранился в его памяти во всем своем великолепии. Мало того – после лагеря Грасс не мог дождаться возможности приготовить студень, но сделал это лишь через несколько лет после освобождения, закупив необходимые ингредиенты на деньги, полученные за выступление в составе джаз-банды в небольшом кабачке.

Классический немецкий студень – с некоторым полабским уклоном – готовится так. Половина свиной головы кладется в просторную кастрюлю, заливается подсоленной водой и, приправленная гвоздикой, лавровым листом и целой большой луковицей, варится не менее трех-четырех часов. После варки свиная голова разделывается таким образом, чтобы отделить жир от костей, соскоблить желе с кожи, достать сгустившийся мозг, вываренный свиной язык. Мозг и язык нарезаются кубиками, а в продолжающий кипеть бульон, помимо полученного со свиной головы, добавляются постные куски мяса, также порезанные кубиками, мелко покрошенный зеленый лук, маринованные огурцы, горчичное семя, каперсы, тертая лимонная корка, черный перец грубого помола. После этого добавляют уксус, снимают с огня, перекладывают в глубокое блюдо, ставят на холод. Ждут, когда застынет. Вносят в помещение. Употребляют с жареной картошкой, хреном, яблоками.

Но что нам Германия и студни ее! В России это блюдо готовили издавна. Ведь прародителем студня является обычный наваристый мясной бульон. Когда он остывал, то превращался в густую, вязкую массу. Причина тому – особые желирующие вещества, находящиеся в костях и мясе животных. Правда, до начала XVIII века студня как отдельного блюда практически не существовало: в России готовили студни в богатых домах на следующий день после очередного пира из того, что после пира осталось. Вероятнее всего, кто-нибудь из прислуги как-то вынес остатки мясного супа в холодные сени или в погреб, а результатом и стал студень. Так случайное совпадение стало источником дальнейших гастрономических изысков. И полюбился студень сразу. Вообще съесть кусочек холодца утром, после возлияний, дело хорошее – оттягивает. Наш народ сразу распробовал это великолепие. Кстати, студень хорош, как это ни парадоксально, и в горячем виде. Ведь есть такое восточное, очень похожее на студень блюдо – хаш. Он…

Нет, нам еще не время оборачиваться на Восток. Вспомним, что датчанин Ян Фельтен, повар царя Петра Алексеевича, всегда готовил для него студень, которым преобразователь России любил, с солеными огурцами и квашеной капустой, начать обед. Кстати, царь требовал студня ежедневно и его ничуть не смущало, что уже в те времена студень считался едой очень простой. Даже, как стали считать в конце XVIII века и в веке XIX, едой для прислуги. Подобных взглядов придерживалась Елена Молоховец, а Иван Гончаров в великом романе «Обломов» приводит мысли управительницы Ильи Ильича, Агафьи Матвеевны, когда та, думая об ожидающей барина нужде, думает, что может случиться такое несчастье, что Илья Ильич «станет кушать вместо спаржи репу с маслом, вместо рябчиков баранину, вместо гатчинских форелей, янтарной осетрины – соленого судака, может быть, студень из лавочки…».

Да, русский студень, безусловно, был вкусен, наварист, но вид имел не очень изысканный. Любой, что из говядины, что из свинины. Думается – даже тот, что подавали царю Петру основным своим достоинством имел сытность и вкусовые качества. Остальное было не так уж важно. И готовился он почти так же, как и студень по Гюнтеру Грассу. Примерно так. Говяжьи субпродукты и кости залить холодной водой (на 1 килограмм продуктов около 2 литров воды), варить при слабом кипении в течение 6 – 8 часов, периодически снимая жир Через 3 – 4 часа после закладки субпродуктов добавить мясо. За час до окончания варки положить луковицу, морковь, петрушку, несколько зубчиков чеснока, лавровый лист, перец, посолить. Мясо и субпродукты вынуть из бульона, слегка охладить, мясо мелко порубить, соединить с процеженным бульоном, если необходимо – еще немного посолить, снова прокипятить. Охладить и, не давая застыть, разлить в формы, на дно которых положить кружочки вареных яиц и вареные овощи. Подавать с хреном. Студень можно приготовить из говядины, свинины и костей и без субпродуктов, но тогда уже добавляется желатин, что для настоящего студня будет отступлением от правил.

Холодец от студня отличается тем, что бульон, полученный от варки мяса, рыбы или птицы, и тот бульон, которым идущее на холодец мясо, рыба или птица заливается, – это разные бульоны. Бульон для холодца должен быть осветлен, с его поверхности должен быть полностью убран жир, его необходимо процедить. Та самая «прислуга», о которой писала Молоховец, будет довольствоваться бульоном мутным, неосветленным, в котором мясо и субпродукты варились совместно и никогда не разделялись…

Дальнейшее развитие студню-холодцу придали французские повара, появившиеся в России в XVIII веке. Они внесли в него изыски, а вместо измельченного мяса стали использовать крупные куски, начали заливать их осветленным прозрачным бульоном, чтобы была видна их красивая естественная фактура, а в качестве украшения добавляли овощи, зелень и различные специи. Так простецкий на вид русский холодец приобрел галльскую изысканность и занял достойное место в ряду холодных закусок.

Еще со времен Екатерины II между Россией и Францией происходил «обмен кулинарными любезностями» – популярные блюда назывались в честь известных иностранных персон. Так, при дворе российской императрицы были популярны бараньи отбивные а-ля мадам Помпадур, на что французские кулинары ответили увековечиванием имени фаворита императрицы, назвав в честь него заливное из фазана «принц Орлофф».

Классическим заливным была и остается та самая «заливная рыба». Если приготовить ее по рецепту поваров екатерининских времен, скорее всего, ни у кого не повернется язык, как у Ипполита, произнести слово «гадость». Для этого потребуются такие дорогие и не всегда легкодоступные продукты, как стерлядь, паюсная и зернистая икра, раковые шейки и тому подобное. Нам надо будет сварить обработанную и нарезанную на порционные куски стерлядь в предварительно подготовленном рыбном бульоне из мелкой рыбы, после чего отделить готовые куски стерляди от хрящей и поставить их в холодильник. Оставшийся бульон процедить, довести до кипения, добавить размоченный желатин и осветлить его оттяжкой из икры. Это желе должно напоминать по виду и вкусу уху. Желе слегка охладить и тонким слоем налить в салатник. На застывший слой желе положить куски стерляди, раковые шейки и зернистую икру и постепенно заливать желе. При подаче оформить оставшимися раковыми шейками, рубленым желе, икрой, зеленью. Салатник с заливной рыбой поставить на блюдо со льдом. Отдельно подать хрен с уксусом.

Так же можно приготовить судака, налима или ершей, кому что нравится. Понятно, что такое заливное получится удачным, если педантично следовать классической рецептуре. Да, непростая работа. Вероятно, по этой причине заливное не удается полностью адаптировать для общепита, где по преимуществу властвует студень.

Студень-заливное-холодец – от названия суть не меняется – очень архаичная еда, или, как сейчас модно говорить, аутентичная. И современному человеку, привыкшему к быстрому питанию или, наоборот, к обедам в дорогих ресторанах, она не очень близка и понятна. Хотя каждый знает, что такое холодец или заливное, – как минимум из кино. «Ну зачем холодец, ну не донесу я стюдень»!» – это тоже часто цитируемая фраза, прозвучавшая в фильме «Вокзал для двоих». Но голяшки, головы, губы и другие привлекательные части, необходимые для приготовления студня! Кому же охота со всем этим сегодня возиться?! От одних названий оторопь берет. Однако есть еще среди современных разночинцев люди, которые всенепременно ставят на новогодний стол эту дрожащую прелесть – студень или заливную рыбу.

И немедленно выпил!

Пить просто водку, даже из горлышка – в этом нет ничего, кроме томления духа и суеты.

Венедикт Ерофеев

Главный герой одного из романов Роберта Пенна Уоррена измерял время сигаретами («Это было столько-то пачек сигарет назад…»). Гораздо более серьезная и эмоционально нагруженная шкала была у террориста Богрова, убившего царского премьера Столыпина. Богров на предложение написать прошение о помиловании на высочайшее имя якобы ответил: «А что мне жизнь? Еще пару сотен котлет съем!» Таким образом, мы можем увидеть, что повседневность сама предлагает то, что годится для измерения времени жизни. Помимо выкуренных сигарет время можно измерять изношенными штанами, как это делает английский писатель Стивен Фрай, а можно купленными или проданными газетами и журналами, как один из русских медиамагнатоволигархов. Рюмки водки (в России, скорее, стаканы или бутылки!) более годятся для измерения степеней душевной расслабленности или близости, а также многих других персональных характеристик. Формула «Я его не знаю, я с ним не пил» представляется исконно русской. Ведь в традиции русской повседневности от века заложено, что для лучшего узнавания качеств того или иного человека с ним надо вместе хорошенько выпить. Непьющий же вызывает настороженность. Про такого в первую очередь думают не то, что этот человек просто следует здоровому образу жизни, а что у него есть что-то не совсем хорошее за душой. Недаром «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке» – характерная русская поговорка. Способность же много выпить и не опьянеть в повседневности связывается не с физиологической устойчивостью к алкоголю (или, наоборот, со второй стадией алкоголизма…), а с положительными качествами личности: «Умеет держать “банку”! Значит, “правильный мужик”». Тоже очень русская формула!

А в каких произведениях русской литературы нет ни одного упоминания водки, ни одной сцены употребления оной? Это тема для настоящей диссертации. Но нынешнее время вносит свои коррективы. Вот в популярном некогда романе Сергея Минаева «Духless» водку не пьют, пьют виски да шампанское, нюхают «кокс», но только продукт Минаева – не литература, а симулякр для офисного планктона, в котором жизнь и проявления оной мутировали в нечто искусственное и непотребное.

Прежде водка считалась не только знаком уважения, символом веры, источником счастья или корнем зла. Она довольно часто заменяла деньги. Существовала универсальная единица – «бутылка». В закрытом обществе именно «бутылками» измерялся труд людей таких важных профессий, как, скажем, автослесарь или водопроводчик. Была специфическая градация стоимости работ, от самых дешевых (треть «бутылки», точнее, один рубль двадцать копеек), гарантировавших получателю возможность после работы распить с кем-то реальную бутылку «на троих», до дорогих (полная «бутылка», то есть три рубля шестьдесят две копейки). Причем треть была и самой ходовой, и самой отвечающей менталитету советского человека, привыкшего после работы выпить в компании где-нибудь на детской площадке, в подворотне, а не по-буржуазному – у себя дома, в гордом одиночестве или ожидая тумака от законной супруги.

Изменения в структуре повседневности и в «бутылочной» шкале стали необратимыми. Выражаясь околонаучным языком, можно сказать, что они привели к радикальному изменению внутренней структуры русского пития, к изменению смыслов, стоящих за водкой. Изменилась и сама суть водки. Ведь недаром художник-нонконформист Оскар Рабин издевательски изображал колокольню заброшенной церкви, возле которой в луже лежит пьяный в виде водочной бутылки. Теперь водка перестала быть извращенным символом веры, а пьяные, хотя пить меньше не стали, не валяются в лужах.

Возможно, в Россию пришла жесткость отношений, прежде в значительной степени чуждая российскому духу. Водка, как и деньги, за нее заплаченные, становится все более и более частным делом. Индивидуальным. Пьют дома, не выходят в красной рубашоночке показать себя народу. Прежде пьяного кто-то обязательно довел бы до дому. Теперь же ему повезет, если у него только заберут последние деньги. И положительные или отрицательные качества личности всё чаще проверяются по другим шкалам. Не водочным. Можно сказать, что водка постепенно становится только продуктом. Товаром. Одним из. Товаром обыкновенным.

Но все-таки неповторимый колорит водки остается. Как-то автор этих строк оказался в маленьком, пришедшем в жуткий упадок селе, прежде достойном уездном городе Крапивна. Впервые Крапивна упоминается в завещании Дмитрия Донского, в котором он отказывает ее в пользу своей жены княгини Евдокии, а в указе императрицы Екатерины II от 8 марта 1778 года, где утверждались гербы городов Тульской губернии, крапивненский герб описывался так: «В золотом поле шесть посаженных веток крапивы».

Видимо, великую русскую императрицу трудно вытравить из генетической памяти народа: в здешнем, торгующем спиртным магазине молодая скучающая продавщица посоветовала купить выпущенную в память о Екатерине водку. Правда, сделала она это несколько фамильярным, панибратским тоном: «А возьмите “Катю крепкую”». И добавила, желая показать, что и в провинциальной глуши люди не чуждаются современных веяний: «Это наш фирменный бренд!» С водкой «Екатерина Великая. Крепкая» на витрине соседствовали водка со странным, литературным названием «Что делать?» и водка с названием не менее литературным – «Левша». Справедливо предполагая, что после «Что делать?» в голове обязательно начнет свербить другой извечный русский вопрос: «Кто виноват?», а от «Левши» непременно захочется кого-нибудь подковать, мы последовали совету продавщицы.

Вот только пить «Катю крепкую» было трудновато. Она была действительно крепка (пятьдесят градусов!), но вкусом скорее напоминала какой-то ядохимикат. И, несмотря на то что распивалась в компании имеющих водочный опыт людей, была не допита: кто-то достал из сумки заначенную, проверенную уже поколениями бутылку «Столичной».

Тем не менее шкала и меры повседневности еще ждут своего вдумчивого исследователя. Кого взять в качестве отправной точки? Того же Венедикта Ерофеева? Но времена коктейлей «Слеза комсомолки» и «Сучий потрох» прошли. Как уже невозможно войти в привокзальный буфет и «спросить хересу».

Но оставим культурологические метания. Взглянем в глубь веков и попробуем увидеть – хотя бы приблизительно – тот судьбоносный момент, когда водка – будем пользоваться этим, устоявшимся и привычным наименованием – впервые явилась миру. Какими бы ни были нынешние рецепты и технологии получения водки, изначально ее получали перегонкой, «выкуриванием вина». Как отмечали историки, технология перегонки была уже намечена в Древней Греции, доведена до воплощения в Риме, хотя конечный продукт перегонки использовался или как самостоятельное лекарственное средство, или как основа для растворения других лекарственных средств. Нет никаких сомнений в том, что величайший врач Средневековья Ибн Сина (Х – XI века) использовал полученный дистилляцией спирт для составления своих лекарств и был первым, кто не только обеззараживал им кожу вокруг ран, но и рекомендовал его для очистки рук хирурга. Водка, точнее – aqua vitae, «вода жизни», использовалась как средство, оживляющее сердце, излечивающее колики, водянку, паралич, перемежающуюся лихорадку, врачами медицинской школы Солерно, Южная Италия, начиная с 1100 года. Активное применения водки как лекарственного средства продолжалось до тех пор, пока в 1387 году королю Наварры Карлу Злому не прописали для снятия болей в суставах обертывание в пропитанное водкой сукно. Сукно, для пущего эффекта, было зашито толстыми нитками, конец одной из ниток беспокоил короля, он попросил его отрезать, но слуга решил убрать лишнее с помощью пламени свечи: сукно и Карл Злой вспыхнули, слуга, позже лишившийся головы, бросился бежать…

…Приключившееся с Карлом Злым несчастье почти на два столетия притормозило водку. Она лишь к северу от Италии и Наварры стала популярной – настолько, что в 1496 году магистрат Нюрнберга запретил продажу aqua vitae в праздничные дни, а один врач написал трактат о вреде водки, в котором были такие слова: «…ныне любой и каждый завел обыкновение пить aqua vitae, и посему необходимо помнить о количестве, какое можешь себе позволить выпить, и научиться пить по возможностям своим, ежели желаешь вести себя как дворянин». Однако водка была не только алкоголем или лекарственным средством. Французские короли прекрасно понимали, что в водке, так сказать – в свернутом виде, содержатся значительные поступления в бюджет в форме налогов, и поэтому ее производство отдавалось тем корпорациям, которые могли соответствующие налоги платить. Сначала корпорации торговцев уксусом, потом корпорации кабатчиков, потом – бочаров. Бочары получали настолько большие доходы от производства водки, что доходило до открытых столкновений между соперничающими корпорациями, пока специальным указом 1650 года первый министр Франции Джулио Мазарини не ввел квотирование по корпорациям и процентные ставки по налогам. Примерно в этот время появились коньяк и арманьяк, но производство водки было, несомненно, и более прибыльным, и шире распространенным. Прошло еще почти сто лет, и появились первые перегонные кубы с постоянным охлаждением противотоком, а в конце XVIII века Эдуард Адан, чье имя наука «водковарения» несправедливо забыла, изготовил перегонный куб со змеевиком, то есть практически современный «самогонный аппарат».

А что в России? У нас все как обычно – нам почему-то долгие годы, если не десятилетия, казалось, будто водка исключительно отечественное завоевание-изобретение. А дело все в том, что если водка и исключительно русское изобретение, то только та, которая появилась в 1895 году, после введения по инициативе министра финансов Сергея Витте государственной винной монополии. Именно тогда водкой стал разведенный до сорока градусов (Менделеев тут ни при чем…) полученный в ректификационных колоннах – они, изобретенные в Германии, появились в России только в начале 1880-х – чистый спирт, который можно было гнать из чего угодно. Прежде же водочное производство в России было таким же, как и в Европе, «зелено вино» получали путем дистилляции, а мифический монах Исидор, якобы основавший его производство в подвалах Московского Кремля аж в XV веке, к нему никакого отношения не имел.

Знаменитая «шереметевка», которую гнали из ржи методом дистилляции крепостные графа Шереметева, была настолько чиста, вкусна, многообразна, что поставлялась и ко двору, и за границу, а на международных выставках получала неизменно золотые медали. Вот только выход ее (один литр из ста килограммов сырья) был совершенно нерентабелен и оправдан только условиями крепостного права.

Как бы то ни было, истинной причиной введения монополии была забота о пополнении госбюджета, и переход на ректифицированный спирт позволял получать наименьшую себестоимость напитка. Как за счет технологии, так и за счет перехода на дешевое сырье. Например, на картофель.

Вот само слово «водка», по мнению подавляющего большинства исследователей, русское. Впервые оно встречается в Аптекарском указе 1680 года, но относилось лишь к спиртовым настойкам медицинского назначения. Позже водкой стали называть все крепкие напитки, например – любимый моряками джин – «голландская водка», или напиток аристократии – «французская водка», которую получали после перегонки дорогих красных французских вин.

И тогда же, с момента введения государственной винной монополии, стали культивироваться несколько, опасно распространенных в России мифов. Например, миф, будто водка из спирта-ректификата менее вредна для здоровья. Позднейшие исследования опровергли это заблуждение, но и до сих пор благороднейшие aqua vitae обзывают презрительно самогоном, а обжигающий ядовитый разведенный спирт – нашим исконно-посконным…

Но не все так плохо. Тем более что в 20-е годы прошедшего века один парижский таксист, бывший полковник русского Генерального штаба, первым приготовил десерт «Белый русский полковник». В нем он соединил «французскую водку» и мороженое, причем водку можно взять и нашу, отечественную. Десерт готовится просто. Надо взять два лайма, очистить от кожуры, прокрутить в блендере, удалить косточки, смешать с предварительно слегка «отпущенным» мороженым, сделать шарики, положить в морозилку. Когда шарики затвердеют, положить в креманки, залить сильно охлажденной водкой до «экватора» шарика. Можно посыпать тертым шоколадом, но тогда «Белый полковник» потеряет белизну. Полковником при этом оставаясь…

Тихая охота

Вот это грибки с чабрецом! Это с гвоздиками и волошскими орехами! Солить их выучила меня туркеня, в то время, когда еще турки были у нас в плену… А вот это грибки со смородиновым листом и мушкатным орехом! А вот это большие травянки; я их еще в первый раз отваривала в уксусе; не знаю, каковы-то они; я узнала секрет от отца Ивана. В маленькой кадушке прежде всего нужно разостлать дубовые листья и потом посыпать перцем и селитрою и положить еще, что бывает на нечуй-витере цвет, так этот цвет взять и хвостиками разостлать вверх.

Николай Гоголь. Старосветские помещики

Тихая охота пуще неволи. Кто любит грибы, а кто – их собирать. Настоящие фанаты начинают ходить в лес ранней весной и не успокаиваются до первого снега. И что удивительно – почти никогда не возвращаются без добычи…

И это вполне объяснимо. Ведь в одном кубическом метре воздуха в бору или березняке парит от одной до двух тысяч грибных спор, а лесная почва ими просто усеяна. В среднем в одном грамме неплодородного подзола содержится до 80 тысяч грибных зачатков. Казалось бы, при таком обилии «семян» грибов должно быть невероятное количество. Но спора обладает ограниченным запасом питательных веществ, и на ее прорастание влияют питательность почвы, температура и влажность воздуха, освещенность. Только когда все это вместе складывается в «благоприятные условия», спора пробивается и дает начало новой грибнице.

А еще немалое значение имеет чистота леса. Заросший, непроходимый, покрытый валежником лес обычно на грибы не богат. Не любят грибы и «человеческого» мусора, отступают, уходят в нехоженые места. «Сопливых» маслят, которых прежде разве что косой не косили, сейчас практически не сыщешь, а все потому, что масленок очень чувствителен к загрязнению окружающей среды.

Гриб – существо загадочное: биологи не относят его ни к растениям, ни к животным и склонны скорее считать особой формой жизни. Общепринятой научной классификации грибов нет. Чаще принято деление на сапрофитов, то есть питающихся отмершими организмами (к ним относятся крупные грибы), и паразитов – это чаще болезнетворные грибы. Грибнику, правда, все это не так важно, поскольку он имеет дело лишь с узким классом грибов, пригодных в пищу. Поэтому мы, неспециалисты, делим грибы на съедобные и несъедобные, выделяя в отдельный отряд ядовитые.

Среди съедобных есть грибы культурные, которые научились выращивать в питомниках (шампиньоны, например, или вешенки), и дикие. Дикие, понятное дело, и вкуснее, и дороже, и именно из них готовятся самые изысканные блюда. В ресторанах они стоят в разы дороже, но это и неудивительно – ведь вкус и аромат, свойственный лесным, диким грибам, не подделаешь.

Культивировать грибы начали каких-то двести лет назад. А собирали их люди, наверное, всегда. Древние греки и римляне, китайцы и индийцы, африканские и южноамериканские племена – все верили в божественное происхождение грибов. В Египте они считались пищей фараонов, простым смертным запрещалось к ним даже прикасаться. Вавилоняне отдавали предпочтение трюфелям. Этот гриб всегда считался деликатесом. Упоминания о полезных свойствах трюфелей можно найти у знаменитых римлян – врача, грека по происхождению, Диоскорида, философа Сенеки, писателя и ученого Плиния Старшего. Древнегреческий естествоиспытатель и философ Теофраст упоминает в своих трудах, что его сородичи (в III веке до нашей эры) охотно употребляли в пищу сморчки и шампиньоны. Дошедшие до нас трактаты по медицине и естествознанию свидетельствуют о грибных пиршествах, которые устраивали римляне. Но и в античные времена нередки были отравления ядовитыми или неправильно приготовленными грибами. Известны случаи, когда ядовитые грибы использовались для решения династических проблем: император Клавдий, например, отправился к праотцам, отведав грибочков, заботливо предложенных супругой Агриппиной.