Когда смерть – копейка… Сивинских Александр

…Когда Жанка после своей московской эпопеи вышла здесь, в их городе, замуж за Германа Данилова, которого он смутно помнил как очень упитанного военпредовского сынка из параллельного класса, Глебу Никитину как-то нечаянно удалось в командировке вдребезги напиться, приятно удивив принимающую норвежскую сторону. А когда через полгода после этого он прилетел на очередные пару дней в родные края и впервые за несколько лет увидал Жанку, только чудом ему удалось не напиться подобным же образом и во второй раз.

Тогда они вместе планировали её магазин.

Жанка представила старого друга мужу, предпринимателю, только начинающему тогда свой новый бизнес, «по тканям»; увлеченно рассказывала Глебу о своих планах открыть магазинчик элитной одежды. Она была стопроцентно уверена, что их маленькому городу крайне необходим бутик с одеждой для концертов, приемов, официальных и торжественных мероприятий.

Они сидели в почти пустом кафе и трепались. Жанка напористо требовала от Глеба удивительных решений и необычных названий, а он – умиротворенно потягивал холодный джин, смотрел на неё и смеялся…

– Общая тема должна быть музыкальная, в основном строгая классика. Правильно? Как ты считаешь, Глеб?

– Ага.

– Оформлять магазин я заставлю их так: во-первых, акцент на чёрно-белый цвет, ну, как клавиши на пианино, как ноты; у окна поставлю рояль… Чего ухмыляешься? Перетащу от даниловских стариков, им всё равно инструмент уже не нужен… Слышишь?

– Ка-анешно…

– На рояле будут лежать старые бумажные выкройки, ноты там, журналы мод всякие, ну, как на полке… Девчонку, продавщицу возьму одну, чтобы на рояле немного могла, так, изредка побренчать.

– Витрина…? Слушай, а может в витрине стоит на простых стойках развесить запчасти от классических костюмов – пиджаки, жилеты, брюки, платье пышное такое… Так-с, действительно, расставить эти вешала со смокингами вокруг музыкальных инструментов в витрине, притащить откуда-нибудь контрабас, скрипку, трубу эту деревянную, как её правильно-то – фагот или гобой, а? Получатся вроде как абстрактные музыканты, а ещё можно добавить туда черный цилиндр на вешалке, белые перчатки в рукава смокинга вставить… Классно получится! Правда?!

– Чёрное, белое, чёрное… Послушай, мой монохромный друг, ты радугу-то хоть раз в своей жизни видела? Представляешь, в мире ещё и зелёненькие, и красненькие цвета есть, которые, несомненно, пригодятся для твоего зеброидного магазина, а?

– Не перебивай меня, внимательно следи за женской мысль. – Жанка нетерпеливо махнула на него рукой.

– …Чёрно-белые тона, с обязательным ярким элементом. Не спорь. Думаю, что можно придумать красный цветок в лацкан смокинга, или там красную букву в названии над дверью, женскую перчатку, бальную, тоже обязательно красную, можно бросить на рояль, а?

Жанка забавно задумалась и поднесла к носу карандаш.

– Закажи мне мороженого. И сам думай тоже! Нечего…

– Хорошо. Чувствую, что задолжал тебе малую толику креативности и стыжусь, представь себе, страшно стыжусь! Короче, мэм, записывай!

Они хохотали и спорили в тот день и когда он предлагал по очереди назвать Жанкин крохотный супер-магазин «Пикколо», и «Карузо», и «Лайза»… Он помнит, как она замерла с ложечкой мороженого у рта.

– Всё, точка, в нашем городе будет магазин «Ла Скала». С меня коньяк.

Глеб вкрадчиво наклонился к ней.

– А слоган…? Слоган у тебя есть? Утверждают, что в Сан-Франциско в этом сезоне модно слоганы специально для бизнеса придумывать. Как ты насчёт этого?

– Не дури, капитан Никитин, коньяк ты уже заработал, ну вот и придумай этот,… как его, слоган.

– Вни-имание! Вторую порцию замечательных мыслей – в студию! Записывай, записывай, подружка – ты рискуешь пропустить что-нибудь из шедевров.

Глеб подпёр голову рукой и с улыбкой уставился на рыжую.

– «На высокой ноте любви» – р-раз! «Совершенная гамма возможностей» – д-два! «Белый танец, господа» – и тр-ри! Возможен вариант – «Одежды маленький оркестрик…”. Хотя нет… Пошловато, проехали. А как ты смотришь, уважаемая магазиновладелица, на такое: «Клиентов выбирают. У нас хороший вкус», а? Ладно, не морщись, держи на закуску. Во-первых, «Звуки близкого счастья»; во-вторых, «Ни одной неправильной ноты»… Твои административные старушки должны моментально сходить с ума, переступая порог такого замечательного магазина!

Он тронул тогда Жанку за прохладную руку.

– А ты ведь уже позабыла, что я не пью коньяк…

Обогнув невысокие кривые столбы со старой колючей проволокой, Глеб поднялся на пригорок и ещё раз отметил про себя, что место для костра они тогда, давным-давно, выбрали для своих вылазок на реку правильное, хотя вроде особенно-то и не планировали тогда прятаться от других. Случайным в их компании людям эта травянистая площадочка казалась неинтересной и, вроде, как бы стратегически невыгодной. Посторонние считали, что веселиться, сидя за невзрачным бугром, около «колючки», да ещё и без козырного вида на реку…, оно как-то, ну, в общем, неподходяще.

Такое неприглядное, на первый взгляд, местечко лишних людей не привлекало, другие отдыхающие компании размещались обычно внизу, у реки, одинаково там шумели и визжали на стандартно обжитых костровых местах. Ни разу не было случая, чтобы их уголок был занят, да и приезжали они обычно в выходные на реку пораньше других. С самого утра отправлялся кто-нибудь из мужиков разжечь костер, подготовить правильные угли, поставить, при случае, воду для ухи на огонь. Так что они всегда опережали остальную отдыхающую братию.

Место было на солнечной стороне взгорка, в затишке. С первых же весенних дней они здесь без особого стеснения загорали, потом, когда начали своих детей вывозить на природу, не нужно было особенно приглядывать за ними, до глубокой воды было далеко, вообще здесь всегда было потише, без воскресного шума и гама, который обычно доносился снизу, от реки. Гораздо позже, когда в их компании стали появляться личные машины, они распробовали, как удобно почти вплотную подъезжать к старому, «обжитому веками», месту для пикников. Тропинка как-то сама собой за годы проложилась такая хитрая, незаметная, от дороги прямо к этому месту между кустов… Они отдыхали, а машины рядом были, под присмотром. Обычно на обратном пути с реки шоферили женщины.

…Сушняк вокруг их кострища был весь обломан, но свежие деревья совсем не тронуты. Костер они всегда разводили на одном и том же месте, кострище заботливо обкладывали речными камнями, щербатыми кирпичами, пару-тройку которых Марек обычно прихватывал со своей вечной стройки, да и брёвна для сиденья сохранились ещё с тех пор, только чуть позеленели, покрошились в торцах, некоторые были уже заметно тронуты снизу гнилью, яма для мусора тоже как-то непривычно обмельчала и заросла травой… Они всегда любили посидеть «аккуратно».

У других обжитых мест, внизу у реки и справа, ближе к дороге, мимо которых к своему месту поднимался по береговому склону капитан Глеб, было грязно, неприбранно. Прямо в черноту бывших костров недавние отдыхающие набросали множество белых пластиковых стаканчиков и тарелок, там же блестели смятые пивные банки, томились в старых холодных угольках не сгоревшие до конца, промокшие, смятые пачки от сигарет… Некоторое тонкие деревья у реки стояли посечённые, без верхушек, некоторые были с бессмысленной жестокостью обрублены на высоте человеческих рук.

«На таганы. Так ведь их легче рубить, даже женщинам…».

Также в мокрых кострищах светились свежие очистки от варёных яиц, кожура апельсинов, валялись огромные раздавленные бутылки из-под газировки и пива, у одного выжженного места были разбросаны останки вяленой рыбы, окунёвые хребты, рёбра, целая куча чешуи, всё это сырое, мятое, гниющее… У крайнего костра, под большой уже неживой ольхой, валялся целый моток проволок от шампанского, ворох крупных и уже подвядших зелёных веток.

«Рубили ведь не сушняк, а живые деревья, бестолочи!».

На их место, видно, с того времени никто так больше и не приходил – битые кирпичи разбросаны, а в костре нет свежего пепла и мелких угольков. Вокруг других-то кострищ была настругана свежая зелёная кора, валялись мелкие светлые щепки. А здесь… Только белеют кучкой в стороне речные ракушки. Наверно, Маришка успела тогда их принести с реки, «игралась»…

Глеб начал методично ходить по поляне правильными кругами, понемногу удаляясь от разбитого, унылого костра. Внезапно он оглянулся, присел у своего же следа и отодвинул ногой мокрый слой на взгорке. Когда освободившийся из-под дождевого наста сухой песок сам стал осыпаться вниз по склону, в нём мелькнули и скатились в глубокий отпечаток две крохотные белые монетки….

Капитан Глеб прислонился к дереву и перевёл дыхание.

«Хорошо вчера посидели с Панасом, голова что-то неправильно кружится…».

Он ещё раз осмотрелся, прошёл от старого кострища к бугру, потом через редкий подлесок и кусты спустился на другую его сторону, у толстой, давно обломанной по верхушкам корявой ивы остановился – посмотрел на дерево внимательней.…

Через взгорок от ивы, метрах в пятнадцати, хорошо просматривалось знакомое кострище. Почувствовав, что потихоньку волнуется, Глеб начал неторопливо отламывать чешуйки старой коры и тщательно ощупывать дерево на уровне своего пояса, потом попытался ковырнуть крупный завиток коры уже авторучкой, чертыхнулся, спешно достал из кармана домашний ключ и ещё раз поддел им, металлическим, трескучую кору. На песок под иву выпала согнутая медная денежка.

«Десять копеек, а там, в песке, были две по пять. Ставки растут…».

Он ещё раз пристально посмотрел по прямой линии в направлении кострища и направился к другим деревьям.

…Мокрый песок противно налипал на кроссовки. Было по-прежнему прохладно, но ветер с реки поднимался уже тёплый, начали падать капли со стволов старых тополей, влажных с береговой стороны. Изобильная влага скопилась на всё ещё голых ветках ивняка, больше всего зелёных листьев было на шиповнике и на маленьких рябинках.… На откосе сквозь старую серую траву пробивалась крупные, ярко-зелёные побеги, пока ещё без соцветий – чистотел. Торчали жёсткие крупные розетки молочая.

«Кротов ещё нет – рано, холодно в этом году…».

А ведь когда-то, пацанами, на майские праздники они уже купались здесь в реке, не по-настоящему, конечно, а так, окунались с головкой для выпендрежа, важно было первым решиться, влететь с разбегу в ледяную воду, заорать безоглядно благим и другим матом, и прибежать в мокрых трусах к костру, к своей компании, быстрей греться.… Но в школе они обязательно хвастались на следующий день: «Купались, ты чего, не веришь!».

На откосе, в сыпучем песке рядом с монетами блеснула изогнутая стекляшка… Боковинка банки, с частью донышка, кривая, «в талию». Очень знакомая банка из-под кофе.

«Кто и по какому поводу баловался на здешней природе таким благородным напитком?».

Вопросов было много, а правильных ответов ни на один из них пока ещё не нашлось. Каждую секунду приходилось останавливать себя и не радоваться недавним находкам и догадкам. Ужас предстоящих событий заставлял его низко наклонять голову и никуда в эти минуты не спешить.

…Глеб уже спускался с травяного бугра к асфальтированной дороге, когда заметил в овраге, в затишке, стаю дремлющих бродячих собак. Солнце к этому времени уже немного выглянуло из-за прозрачных негустых облаков, пригрело, – только один крупный серый зверь лениво приподнял голову, отмечая его шаги.

Мимо лица Глеба почти одновременно неровно пролетели пчела и бабочка-капустница. Песок на поляне и на тропе уже почти весь высох и легко осыпался с кроссовок. Глеб несколько раз топнул, отряхивая обувь.

«Понятно. Но пока не всё… Ещё одна неприятная загадка пинком открывает дверь в мою безмятежную личную жизнь. Печально, но говорить об этом в ближайшие дни мне придётся много, а слушать – ещё больше».

Подъезжая на такси к городу, капитан Глеб Никитин отметил про себя, что, оказывается, очень обидно, если первого скворца замечаешь не в романтической берёзовой роще, свистающего трель-гимн новой жизни, а когда он, этот долгожданный весенний гонец, суетливо и жалко роется в недостойной его придорожной помойке.

Пятница 12.15.

Церковь

Через прутья массивного забора Глеб наблюдал за Виталиком, провожавшим к воротам церкви жену и двух бабулек, дальних даниловских родственниц, опоздавших приехать со всеми.

Антонина ещё в машине с заботливой настойчивостью предупредила его, что Жанки не будет ни здесь, ни на кладбище.

– Она и так каждый день на могилку-то дочкину ходит. А в церковь она потом, одна как-нибудь придёт, да и дома ей сегодня нужно за всеми присмотреть, приготовить всё как надо…

Как ни уговаривали его чета Панасенко, Глеб с ними не пошел.

– Муторно мне и так, без этих завываний…

Почти сразу же из-за тяжелых дверей выскочил и Виталик.

– Ну его, тёмно там. Говорят, что минут на сорок вся эта процедура растянется, может и на час.

На пронзительно голубом небе стремительно летели куда-то белые облака. Ветром пригибало вершины высоких берез, безо всякого особенного порядка и принуждения расположившихся давным-давно вокруг церквушки. Впрочем, внизу, ближе к траве, было безветренно и тихо.

Стены старого здания, единственного, которое помнил здесь Глеб, совсем недавно аккуратно выкрасили розовым цветом, резные колонки по углам и оконные наличники – выбелили. Именно в этом здании, судя по потертому асфальту и расхоженным к нему тропинкам, всегда и проходили многочисленные церковные службы. Рядом возвышалось новая, белая с золотом, колокольня, нижние окна которой были заколочены рваными кусками фанеры. Около боковой двери новостройки всё ещё стояли большие баки с краской и остатки строительных лесов.

Какой-то мужичок неспешно и не очень аккуратно косил между памятниками и осевшими могилами неудобную, неровную траву.

– Пятница, пятница, пятница-зарплатница… Покурить бы тут как поприличней, – Виталик тоскливо огляделся.

– Пошли, побродим.

Они неторопливо зашагали вокруг церкви по чистым, очень ухоженным дорожкам старого кладбища.

Виталик молчал и, задрав голову, рассматривал золотые купола на голубом небе. Глеб улыбнулся, вспомнив, как в детстве они гоняли зимой через это место – тогда не было ни заборов, ни тропинок – на лыжах, правда, по нижнему краю кладбища, а летом – на рыбалку на речку Бузянку. По таинственной глухой территории они всей командой уговаривались бегать только днём! И то – чёрные чугунные кресты и высоченные мраморные памятники, с ангелами, со строгими глазами святых, давили, пригибали к земле, заставляли поминутно, с замиранием сердца, растерянно оглядываться; в жуткой жирной зелени гигантских лопухов и борщовника выше их роста, непременно, как ему тогда казалось, таились старые мёртвые старухи. Почему-то в эти быстрые минуты, когда они гурьбой торопились пробежать через кладбище, ему всегда хотелось подольше задержать дыхание – и не дышать! Глеб смутно помнил, что церковь была всегда заколочена. Или только её некоторые окна? Но то, что раньше старый погост был очень неухожен и дряхл, он помнил точно.

Панасенко выкурил за старой берёзой папиросину, спрятал окурок в сорванный лопушок, зажал в руке. Покрутил головой по сторонам.

– Смотри, Глебка, какие купчины здесь лежат!

На старых чёрных камнях солнце удивительно чисто и ясно просветляло резные буквы: «Симеон Гордеевич… жена его Евдокия Феодоровна Гордеевы», «Корчевской купец Петр Степанович Субботин…, жития 73 г. Корчевская купчиха Екатерина Ивановна Субботина, жития 96.»

Виталик ползал по густой траве, рассматривая очередной приземистый могильный камень. Читая вслух для Глеба, не уходившего в заросли с чистого асфальта, он с трудом разбирал непривычные буквы старых надписей.

– «Юная роза… лишь развернула алый шипок… вдруг от мороза в лоне уснула. Свянул цветок. Милой моей дочери любящий отец. Города мещанин Иван Никитин Воробъев».

Виталик заполз за оборот камня.

– «Здесь покоится прах девицы Анны Ивановны Воробъевой. Родившейся 1853-го 7 ноября…, скончавшейся 1869-го 11 мая. Жи…, жития ей было 15 лет 6 месяцев и 5 дней».

– Смотри, смотри, Глебка! Девчонка ведь ещё совсем она была, от чего же так? От чахотки, наверно, раньше-то ведь, при царе, чахотка вроде была распространена в России очень… А родители-то, небось, как убивались по дочке-то своей! Вон какую махину отгрохали и надпись такая растроганная! Чего ты там застрял? Чего-то интересное нашёл?

Капитан Глеб молча стоял у высокой, в полтора роста, сильно покосившейся мраморной пирамиды. На чёрной полированной поверхности не было ни дат, ни фамилий, только короткая надпись. Виталик встал рядом с ним.

– Ну и чего тут?

– Смотри – «Младенец Лизанька 2 лет». Уверен, что у этих родителей горя было ничуть не меньше…

На всех могильных камнях, которые можно было рассмотреть с дорожки, не заходя на траву, были очень старые даты. Самые поздние – послевоенные. Глеб отметил про себя, что несколько надписей, сделанных в сороковые годы, расположены на неправильных, вроде, гранях больших гранитных монументов. Потом понял, что первоначальные тексты на фасадах этих камней были не очень аккуратно, но начисто сбиты.

…Выходившие из дверей храма люди не обращали на них внимания, как, впрочем, не особенно-то глядели при этом и друг на друга. Прихожане суетливо проходили по асфальту дорожек мимо, смотрели себе под ноги, шептали что-то знакомому попутчику рядом, на встречных даже не подымали глаз.

Мужик-косарь отвлекся от тщательного уничтожения остатков бурьяна и направился в дальнее здание, бревенчатое, солидное, но почти безоконное. Глеб посмотрел на него ещё раз тогда, когда тот возвращался с миской солёных огурцов, поверх которых лежали разнокалиберные куски чёрного хлеба, очищенные варёные яйца и перья зелёного лука.

– Уважаемый, а как бы нам всю эту красоту пофотографировать? Можно или у вас тут запрещается?

Мужичок перестал принюхиваться к содержимому своей миски и поднял равнодушные глаза на капитана Глеба.

– К батюшке, к батюшке всё это.… Как он благословит – и хорошо… Правильно, можно, значит.… Там их двое, батюшек-то, батюшка Алексей и этот, как его, Федор. Ага…

Мужик освободил одну ладонь от миски, мелко перекрестился, кивнул на землю и торопливо скрылся за кустами на повороте дорожки.

Виталик громко сглотнул, провожая взглядом удаляющиеся огурцы.

– Ты как? У меня трубы горят, хочется чего-нибудь полезного, холодненького…

Из больших дверей старой церкви показались знакомые.

Виталик подскочил к жене, замахал руками, внимательно выслушал её, кивнул головой, потом вприпрыжку подбежал к Глебу.

– Всё, Глебка, Антонина моя с бабульами сейчас поедут со всеми на новое кладбище на автобусе, там места ещё есть…

– Где?

Виталик в недоумении сначала раскрыл рот, потом догадался.

– В автобусе, а… Да ну тебя, Глеб, не сбивай ты меня!

– Ясней выражайся – не будешь нервничать сам и других ненароком не обидишь.

– Короче, они все едут на кладбище в Покрова, а нам с тобой Антонина велела гнать к Даниловым домой, помогать Жанке и её старушкам расставлять столы. Они сами там с мебелью не справятся. Машину поставим в гараж – и к ним. Пошли, давай, пока никто на хвост не сел!

– Сейчас, я на минуту.

Капитан Глеб заметил в толпе людей, сходящих с крыльца, человека в чёрном одеянии и двинулся к нему.

Женщины в возрасте и старушки в платочках и косынках, выходя из здания, неловко и торопливо поворачивались лицом к входу и крестились на церковную дверь. Некоторые тут же спешили подойти к священнику, молодому светловолосому мужчине в очках с золочёной оправой. Они кланялись ему, он привычно осенял их крестом, участливо что-то говорил каждой. Пробирающегося сквозь толпу загорелого нездешнего мужчину он цепким взглядом отметил сразу же.

Глеб остановился, ожидая окончания беседы батюшки с прихожанками, потом двинулся ближе.

– Отец…

– Батюшка, – мягко поправил его священник. – В чем нужда, сын мой?

– Всего лишь вопрос, батюшка. Удобно ли нам с коллегой фотографировать храм и старые могилы?

Собеседник деловито сверкнул стёклышками очков.

– С какой целью? С коммерческой? Какое представляете издание?

– Нет, что вы. Я частное лицо, родом из этих мест. Хочется память для себя оставить. Так благословите, батюшка?

Тот сразу как-то поскучнел ликом, засуетился.

– …А-а, так вот, значит.… Да, да, конечно, благословляю, безусловно, да, да…

Молодой батюшка, потеряв интерес к дальнейшей беседе, отвернулся и ловко перекинул тонкий кожаный портфель из руки подмышку. Тут же, с достоинством, не нагибаясь, совершенно неуловимым движением привычно нырнул ладонью куда-то под рясу и вытащил наружу стильный мобильный телефон.

– Да, я слушаю. Нет, буду вовремя, как договорились…

Глеб Никитин нетерпеливым взмахом руки ещё раз привлек его внимание.

– Кто благословил-то меня? Отец…?

– Алексей. Отец Алексей, сын мой… – Священник, не отрываясь от телефона, кивнул Глебу и простился с ним и с его проблемами усталым взглядом.

– Привет, путешественник.

Глеб обернулся. Тот, кто его окликнул, черноволосый, худощавый, начинающий лысеть мужчина, протягивал ему руку.

– А, Марек! Привет, как дела?

– Да, так, потихоньку, хоть удавись… Ты надолго к нам в этот-то раз? Посидели бы, что ли… Или тебе, как всегда, некогда?

– Ну почему же – на доброе дело всегда время найдется. А ты чего такой смурной, у тебя же вроде всегда всё по плану шло? Или как?

Марек вяло махнул рукой.

– Да,… самочувствие хреновое, а всё остальное – так себе, движется понемногу. Жизнь какая-то дурная настала: полоса черная, полоса белая…

– Не всё так плохо, дружище. С точки зрения дальтоника твоя жизнь – радуга.

– А-а, брось ты, не до анекдотов мне сейчас.

– Ну, в таком случае, нам с тобой действительно необходимо плотно посидеть. Есть приятное практическое предложение – завтра в «Поплавке». А?

Азбель ещё раз нерешительно отмахнулся.

– Не до этого мне сейчас. Давай как-нибудь потом. Да, вот, Глеб, познакомься, – это моя жена, Галина.

К Мареку подошла и встала рядом, плотно взяв его под руку, высокая молодая женщина, с хорошим макияжем и в роскошном, декольтированном совсем не траурно, платье.

– Галочка, помнишь, я тебе рассказывал про нашего знаменитого капитана-бродягу? Вот он – Глеб Никитин, у нас в городе, собственной персоной.

Галина с очевидным интересом рассматривала голубоглазого незнакомца.

Крупная голова, чуть седые короткие волосы на висках, сильные покатые плечи, аккуратные, ухоженные руки, рост чуть выше среднего, одет не дорого, но хорошо.…

– Здравствуйте, путешественник. Вы просто обязаны прийти к нам в гости! Ну, не сегодня, разумеется, но в самые ближайшие дни, правда ведь, Марк?

…Когда капитан Глеб проводил чету Азбелей к их машине и подошел к старенькому микроавтобусу, Виталик уже вылезал из-под открытого капота. Вытер руки приготовленной чистой тряпочкой и, прищурившись, спросил приятеля.

– Чего ты попа-то так долго терроризировал?

– Уточнял, можно ли с грешником-обжорой в одной автомашине по утрам ездить.

Пятница 13.05.

В машине

В приоткрытые окна «микрика» врывался замечательно прохладный солнечный ветерок. Виталик бодро рулил, одновременно доставая из многочисленных карманов суконной жилетки семечки.

– Хочешь семушек, а?

– Ненавижу. Грязное, неопрятное занятие, особенно если кто-то чавкает эти…., «семушки», на людях. Если уж тебе невмоготу без них – запрись на своей кухне и грызи.

– Так ведь вкусно ведь. И вообще…

Виталик слегка обиженно хмыкнул, обтёр по очереди ладони о жилетку и, перехватив поудобнее руль, присвистнул зубом.

– Послушай, Глебка, раскрой, наконец, мне тайну – почему это у тебя никогда не болит голова с похмелья?!

Заметив, что Глеб улыбается, Виталик завертелся на своём водительском месте.

– Нет, ты скажи, ты объясни уж мне, такому неотёсанному, пожалуйста! Я требую! Вместе же ведь с тобой на мероприятиях и пьём, и закусываем, а ты всегда утром как огурец! Или таблетки какие специальные зарубежные принимаешь?

– Ну, если для тебя эта информация так принципиальна и важна, то, конечно, мне придётся всё подробно объяснять. Как хорошему другу. И как приятному собутыльнику.

Небольшая пауза только подзадорила Виталика. Он нетерпеливо поглядывал на спутника, но молчал, робея спугнуть птицу удачи.

Капитан Глеб неопределённо повёл в сторону рукой.

– Знаешь, когда люди хворают, они не работают, валяются дома на больничном. Правильно же? Правильно. А когда занятой человек работает – он не болеет, потому что ему некогда. Вот и моя голова всегда по утрам в действии, думает, – значит, она не может в это время болеть… Логично?

Виталик надулся.

– А мои мозги, что, по-твоему, только на следующий день начинают работать, что ли так?

Конечно, ему было вдвойне обидно. Не получить чудодейственный рецепт вечного головного здоровья, да ещё и слышать, как Глеб при этом хохочет!

– Ладно, ладно, не пыхти. Знаешь ведь сам, что я с детства не тренировался в успешном распитии спиртных напитков. Просто так с организмом получилось…

– Повезло. – Вроде как простодушно перебил его Виталик.

Сделав вид, что не заметил язвительности друга, Глеб Никитин тем же ровным тоном продолжал.

– …В семнадцать лет я в Бискайском заливе по четыре порции макарон на ужин съедал, пока бывалые мореманы в шторм по каютам бледненькие лежали. Почему-то на морскую качку я никакого внимания не обращал никогда. А на берегу, на следующий день после крепкой выпивки, мне всегда просто хочется есть. Есть и спать. В эти трудные минуты мне требуются только горячий борщ и мягкая подушка. И никакой опохмелки.

Голос Глеба окреп. Он покосился в сторону собеседника.

– Заметь, что жрать мне хочется после, а не до распития. И каждую ночь колбасу таскать из холодильника меня не тянет, как некоторых. И никаких «граммулечек» с утра! Такой рецепт тебя устроит? А, мой юный злоупотребитель?!

За разговорами незаметно проехали городской бетонный мост через реку.

Большая вода внизу золотилась до поворота у дальних элеваторов. Там же, на фарватере, ближе к левому берегу вроде как стояли или очень медленно двигались два высоких пассажирских теплохода. Под самыми центральными пролётами моста пыхтел тёплым воздухом небольшой буксир-толкач с полной песочной баржей. Движение на реке было медленным и незаметным. Ни вверх, ни вниз по течению не было видно привычных стреловидных волн от «Ракет» и «Метеоров», не бегали от берега к берегу рабочие катерки и трамвайчики.

Прибрежный городской парк с моста казался сплошной зелёной полосой, из-за которой высовывалось несколько серых многоэтажных зданий в районе новостроек. Под высоким откосом мелькнул зелёной деревянной башенкой речной вокзал.

«Почему именно на вокзалах так много убогих собак? Без лап, со страшными свищами на боках, с оторванными ушами и хвостами…. Почему таких почти нет в центрах красивых городов? Наверно, потому что на просторных улицах, на жилых помойках и придомовых свалках у них совсем нет шанса выжить! Там просто нет милосердия, нет защиты, только брезгливость и ужас от одного только вида их увечий…. Вокруг здоровые люди и рядом с ними их домашние, красивые, сильные псы. Даже человеческие и собачьи бродяги там нахальны и жестоки. А на окраинных вокзалах всегда полно всяческих живых отбросов, тоже калек, которые иногда, по-своему, нет-нет да и пожалеют хромого гавкающего уродца, прикроют его криком или палкой в шальной собачьей драке, кинут нелишний кусок, зная, каково это, быть бездомным и голодным….».

Молчаливый водитель Панасенко сосредоточенно и аккуратно объезжал выбоины давно не асфальтированной набережной. Блестевшая через частые деревья река, с дороги уже не казалась такой величавой и серьезной. Только там, где в парке зияла проплешина сразу из нескольких поваленных тополей, успела блеснуть вдалеке большая, с детства знакомая, вода.

Глеб нехотя отвернулся от окна машины.

– Слушай, Виталь, давай на минуту завернём ко мне домой, а потом – на проспект, мне ещё нужно успеть в гостиницу устроиться.

– В гостиницу? А дома-то тебе чего не спится, тесно, что ли?! Или мамаша ругается на твои ночные похождения? Это же какие деньги нужны, в гостинице-то жить, просто сумасшедшие!…

Капитан Глеб ещё покрутил ручку окна.

– Пробовал вчера на раскладушке уснуть, но у матушки сейчас, кроме меня, два котёнка гостят, подруга старинная на время отпуска ей своих питомцев доверила.… Ну, им и понравилось с хорошим человеком ночевать, всю ночь наперегонки демонстрировали любовь ко мне, ползали по животу, мурлыкали как маленькие танки. Я, естественно, не мог ответить им взаимностью, вдобавок набрал полный нос шерсти, полночи дремал, полночи чихал, ближе к утру удрал на кухню, кофе пить. Сегодня выспаться очень хочется.

– Ч-черт!

Машина взревела. Виталик начал резко дергать передачи.

– С коробкой маета, приспосабливаться всё время нужно.… А, кстати, про котов-то. У моего соседа тоже котишка есть, какой-то очень дорогой, шерстяной, глазастый. Они всей семьей его подстригают, чешут, и в шампунях специальных его полоскают, а котяра всё равно пухом исходит. Я соседу предлагал позабыть ихнего Маркиза в лесу или на даче где-нибудь нечаянно, тот жены боится, руками машет: «Что ты, что ты!». А шерсть от того драгоценного кошака уже из их квартиры в общественный лифт килограммами долетает, ужас как противно….

Глеб с хрустом потянулся, выставил руку в окошко, навстречу ветру.

– Про мяуканье мне никогда не было интересно. Я, ты же знаешь, старый собачник, коты не по мне… Да, вот ещё, послушай, Виталь, мужики ничего не говорили про деньги, никто тогда не забавлялся там медяками, ну, не бросал никто в костер много мелочи?

– Ну, опять ты, Глебка, за своё! Говорил же я тебе вчера, что не было там ничего такого! Да, притащил Назар тогда к костру свой злосчастный мусорный мешок, так его самого из-за этого мусора полицейские десять раз наизнанку вывернули. Скрепки там были, стекляшки были, кнопки…, да, кнопки у него вместе с бумажками ненужными ещё были. Никакую мелочь никто горстями в костер не бросал! Копейка-то тогда случайная, недействительная уже, попалась.

Помолчав, Глеб Никитин настойчиво, тем же спокойным тоном продолжил.

– Помнишь, как мы на старом стрельбище за рекой пули искали? Мы же всегда после среды, когда охрана из лагеря отстреливалась, к обрыву на велосипедах ездили. Как сейчас помню – чуть тронешь сверху песок, слой скатится, а вместе с ним и пульки автоматные.… Ну, помнишь ведь?

– Ты к чему это опять – песок, патроны?

– Не песок – патроны, а песок – монеты. Не забыл, сколько мы пуль зараз из обрыва тогда выковыривали, а?

Виталик нахмурился за рулём.

– Ну и что? Много, по тридцать, по пятьдесят; кто как, все пацаны всегда полные карманы себе набирали…

– Ну так вот! Сегодня в песке вокруг вашего шашлычного места на берегу я нашёл пятнадцать десятикопеечных монет, четыре штуки по пятьдесят копеек, и три по пять. Ещё семь разных наковырял из деревьев вокруг костра.

– Ха, подумаешь! Милиционеры и тогда, в мае, нашли около того костра, на земле, немного мелочи. Это кто-нибудь по весне по пьяни шатался по берегу с дырявыми карманами, вот медь-то у него и высыпалась. Или кто из молодняка выбросил ненужную мелочугу, или парочки какие романтические на возвращение деньги в том месте бросали, всякое же ведь такое бывает.

Глеб медленно повернулся к приятелю, тихо и внятно произнес:

– И из этих дырявых карманов, по-твоему, многочисленные монеты сыпались с такой силой, что врубались в соседние деревья на сантиметр, на полтора вглубь? Так, что ли? Или школьник тогда, по весне, какой богатырский около костра случился, что так сильно ненужные денежки вокруг себя по сторонам разбрасывал?

– Ну, не знаю…

До гостиницы они доехали быстро. Открыв водительскую дверь, Глеб легко вытащил отнекивающегося Виталика из машины.

– Пошли, пошли, прогуляемся! Не ленись. Совсем нелишним для тебя будет минут пять подышать свежим воздухом, ты ведь просил же у меня рецепт от головной боли. Я быстро, только оформлюсь и сумку распакую. Кстати…

Заметив у входа полосатый тент со столиками, Глеб подтолкнул к нему Виталика.

– Вот и холодная водичка со льдом – лечись. Тебе – как другу. Я недолго.

Разомлев от трёх стаканов сладкой шипучей «Фанты», Виталик развалился на пластмассовом стуле в тени большого фирменного зонтика.

– Ого!

То, как был сейчас одет капитан Глеб Никитин, не могло не привлекать внимания. Кроме того, что его одеждой был изумлён привычный к гардеробу друга Виталик, забыла на время про свой поднос и девчонка-официантка; оживились, заметив богатого клиента, таксисты у входа в гостиницу. Темно-синие джинсы из лёгкой ткани и майку-поло, в которых Глеб был утром, он сменил на чёрный костюм в тонкую белую полоску, ослепительно белая рубашка была расстегнута на две пуговицы, через которые на загорелой груди Глеба виднелись прозрачные золотые цепочки.

– Ну, ты даёшь, ты сейчас прямо как, прямо…! – Виталик вскочил и принялся суматошно смахивать со своих мятых серых брюк крошки семечек.

Когда подошли к микроавтобусу и Виталик опередил его, чтобы забежать поправить чехол на сиденье с правой стороны, Глеб сделал вид, что занят манжетой своей белой рубашки и при этом очень внимательно смотрит на часы.

– А вот ты в какой-нибудь партии состоишь, ну ведь у вас там, для бизнеса-то ведь сейчас нужно, чтобы в партии числиться обязательно, а? Вот ты «единый», патриот или как?

– Остроконечник я, Виталик. Принципиально и на всю оставшуюся жизнь.

– Как это? Неужто «Белая стрела»?! Ну, Глебка, ты даешь! Я думал, ты грамотный в этом смысле, в политике-то, а ты – во так загнул… Правда, что ли? Не дури! Экстремист, получается?!

– Не волнуйся, это спокойное политическое направление, как раз для меня.

– Чего-то я не слышал про такую партию у нас в России. Или новая какая? Под оппозицию, что ли, специально создал кто?

– Виталь, это классическая европейская партия. У нас в стране она сейчас только раскручивается… Цели, платформа? Да так, работаем на бытовом уровне…

Капитан Глеб отвернулся от Виталика к окну, давясь от смеха.

Тот взволнованно размахивал руками, надеясь очень быстро переубедить заблудшего друга и вернуть его на правильный политический путь.