Роман от первого лица Беспалов Николай
Этот казус случился со мной в начале сентября. Я аспирант! Сдан кандидатский минимум, определен мой научный руководитель. Лучшего желать грешно. В кошельке достаточная для похода в ресторан сумма. Я одинок. Девушка, которая отнеслась ко мне со вниманием и лаской весной, летом уехала отдыхать с профессором кафедры сопротивления материалов. На то он и доктор наук по сопротивлению материалов, чтобы рассчитать ту формулу, что сломила «сопротивление» податливого тела юной девы.
И вновь случай. Ближе к вечеру я оказался у Кронверкского моста. Зачем ловить журавля? Спросил я себя и по сходням сошел на борт «поплавка». Знал бы, чем может закончиться этот сход, шагу бы не ступил по шатким ступеням.
Денег мне хватило на вполне приличный ужин. Салат столичный, ромштекс с гарниром и двести граммов водки. На десерт запланирован пломбир и чашка кофе. Я предусмотрел и чаевые. Столь щедрый заказ, наверное, и подтолкнул официантку, что обслуживала меня на мысль о том, что я богат.
– Я через полчаса освобождаюсь. Мужчина не желает скоротать вечерок в компании симпатичной девушки?
Черт меня дернул и я отвечал: «Отчего же, нет?»
– Тогда подожди меня на набережной, – тут до меня дошло, что «симпатичная девушка», это она сама.
Холодный ветер отрезвил меня. Но, как оказалось, не на столько, чтобы сбежать тотчас.
Девушка взбежала по сходням и схватила меня за руку.
– Пошли быстрее. Тут близко.
Зачем так спешить? Хорошо бы после сытного ужина пройтись. Это мое мнение. У девушки иное, и она тянет меня куда-то в сторону рынка. Хорошо, у меня уши не заложило. Позади шаги.
Вырываю руку и резко оборачиваюсь. Позади двое. Два парня. Малорослые, но кряжистые. У одного руки чуть не до полу. Не человек, а горилла.
«Шалите, пацаны, я не пальцем делан. Я и не таких видал». Это были последние приличные слова, которые вылетели из моего рта. Тогда я не знал, как по-научному называется русский мат. Теперь знаю – это была абсенная лексика.
Со словами так часто употребляемыми трусами: «мы чего? мы ничего», «горилла» и его подельник скрылись за углом.
Девушка официантка, подрабатывающая таким незаконным способом, куда-то скрылась.
Мне не удалось в тот вечер скоротать вечерок с проституткой и пособницей уличных разбойников. Как и не пришлось испытать на себе «чары» тогдашней официантки Борису Бродову.
– А где Борька? – спрашивает Коля Пулкиннен.
– Проветривает мозги на набережной, – что может ответить учитель своему бывшему ученику?
Мороженое и кофе подавала другая официантка. Боря немного опоздал к десерту и скушал растаявшее мороженое и остывший кофе.
Домой возвращались за полночь. Бывший куратор класса довел честную компанию до начала улицы Савушкина, пожелал всем спокойной ночи и пошел по мосту через Черную речку к себе на проспект Смирнова. К жене и ребенку.
«Вот и кончилось у ребят отрочество. Впереди молодость. Всем им скоро предстоит уйти служить в армию. Мне бы следом, чтобы и там быть им куратором», грустно думает майор в запасе.
Дома Виктора ждет жена. Не потому, что у неё бессонница. Напротив, глаза слипаются. Для кого суббота выходной. Лежат себе на диване и плюют в потолок. А для женщины это трудовой день. На работе так не устанешь, как дома в субботу. Она переживает за мужа. Ему пить нельзя. Контузия все-таки была. О себе Ольга не думает. О том, что она больна, как бы забыла. Эффект занятости. Остановись человек, и нахлынут болезни. Это как езда на велосипеде.
Звякнул в скважине ключ. Муж пришел. И чаще забилось сердце. Сколько живут вместе, а все как в первые годы. Когда Витя уезжал на учения, Оля места себе не находила. Напрасно он как-то сказал: «У нас в армии есть такой термин ППП. Предполагаемый процент потерь. Так я должен так выучить своих бойцов, чтобы этот ППП равнялся нулю». А когда Оля спросила, какой средний процент таких потерь, то Виктор без обиняков ответил: «От четырех до семи процентов из числа занятых на маневрах. Тогда у Ольги сердце так защемило, что хоть плач.
– Ты, почему не спишь?
– Отгадай с трех раз, – улыбнувшись, отвечала жена мужу. А у мужа одно на уме – её здоровье.
– Плохо себя чувствуешь?
– Я всегда себя плохо чувствую, когда тебя долго нет. Разве это тебе не известно, – Ольга обняла мужа.
А она, кажется, пополнела. Не веря своим ощущениям, думает Виктор.
– Должна бы привыкнуть. Ты на весы давно вставала?
– Опять он за свое. Ты готов взвешивать меня, как порося на откорм, – Оля отодвинулась.
Виктор не стал настаивать. Ночь все-таки за окнами.
– Чаю хочу, – сказал он.
– В ресторане не могли напоить, – притворно сердится жена и идет на кухню готовить чай мужу. Не принято перечить мужчине. Ольга мудрая женщина, она не станет спорить с мужем по мелочам.
То ли за поздним ужином, то ли за ранним завтраком у Виктора с Ольгой состоялся такой разговор.
– Проводил в большую жизнь питомцев? – спросила жена без иронии.
– Они не космонавты, а я не земля, – Виктор подумал, что Ольга намекает на песню.
– Ты не в духах, – обиделась Оля.
– Прости. Немного устал. Парни взрослые. Они же уже рабочий класс. А еще выпили.
– Тебя посадят за растление малолетних.
– Они сами кого хочешь растлеют.
– Как-то нескладно звучит, – замечает Ольга и подливает горячего чая мужу.
– Сам чувствую.
– Интересно, какая ждет их каждого жизнь? Кем станут?
– Мне тоже интересно. Но поговорим о нас. Дочку я определил на две смены в пионерский лагерь. Лагерь хороший. От УВД города.
– Милицейский что ли? – настороженно спрашивает Ольга.
– Ты милиции боишься? Зато порядок обеспечен. Нам с тобой надо подумать об отпуске. Предлагаю на три недели поехать в Крым. Море, воздух, фрукты.
– Море и воздух? С этим согласна, а что касается фруктов, то там они дороже, чем тут. Курорт. Понимать надо. В Крыму пляж песочный. Я люблю гальку. Поехали в Абхазию. Там все дешевле.
Откуда жене это известно? Задается муж вопросом и получает ответ.
– Не ты один думаешь об отпуске. Я кое-кого пораспрашивала. Советуют ехать в Гагры.
В согласии об отпуске супруги отошли ко сну.
Завтра четвертое июня. Виктору Ивановичу осталось доделать в школе кое-какие дела, и он свободен. Жене отпуск «подписали» с середины месяца, с двенадцатого июня.
– Ты проводишь Аню в лагерь? У меня на работе запарка. Начальство гонит. Все рвется получить переходящее Красное Знамя. И нам премии.
– Соберешь ты. Провожу я, – согласие в семье майора в запасе товарища Прозорова.
Две недели писал разные бумаги Виктор. Две недели жена его Ольга трудилась в поте лица, стремясь перевыполнить план по выпуску «специзделий». В переводе на нормальный язык, авиационных прицелов. Дочка пребывала в летнем городском лагере.
Примета времени. Летние лагеря отдыха для детей, оставшихся в городе.
Обычно мы с матерью на два месяца уезжали в деревню к матери сослуживца отца.
На этот раз я поеду один.
– В былые времена дети дворян лето проводили в поместье. Общались с деревенскими ребятами. Приучались к крестьянскому труду. У нас с матерью поместья нет. Но есть Прасковья Павловна и её подворье. Она тебя научит работать по-настоящему. Потому что нет ничего благороднее, чем труд на земле. А то в городе развелось тунеядцев, – так наставлял меня отец перед тем, как посадить в междугородный автобус сообщением Ленинград-Псков.
Запомнил, с каким сарказмом мама заметила: «Ты еще ребенку напомни об Указе Президиума Верховного Совета РСФСР о борьбе с «паразитическими элементами».
Я еду в автобусе один! Мало ли что, папа напутствовал меня строгими наказами и попросил какую-то тетку не спускать с меня глаз. Я один! И тем я горд!
В Пскове меня встречает мать сослуживца отца. Я представлял её злой старухой. А встретила меня женщина не на много старше мамы, и одета она была по-городскому. Одно отличало её от городских модниц – на ногах резиновые сапоги.
До деревни едем на грузовике. Прасковья Павловна пытается посадить меня в кабину. Я против: «Что я маленький? Не выпаду». Детская самонадеянность.
Первые километров пять мы едем по асфальтированному шоссе. Но вот машина сворачивает на проселочную дорогу. По обе стороны лес. Настоящая чаща. Мое воображение рисует страшные картины. Позже Прасковья Павловна мне расскажет, сколько ребят, да и взрослых погибли или были искалечены «следами войны». Лес был нашпигован минами и не разорвавшимися снарядами. Мужики пытались выплавить взрывчатку. Для рыбалки. И часто становились инвалидами. А то и погибали.
Меня подбрасывает как мешок. Зубы лязгают.
– Что, милок, растрясло? Пойдешь в кабину? – смеется тетка. Сама-то она плотно сидит на запасном колесе. С её килограммами ухабы не страшны. Я гордый: «Еще чего?»
Так и доехали. Зубы я сохранил. Но и сохранил в памяти на всю жизнь эту дорогу. Пойдут года, и я с милой усмешкой буду вспоминать то лето. Дорогу по лесу. Избу тети Прасковьи. Наши с ней походы на луг на дневную дойку коровы Звездочка. Баню по-черному. Как я был удивлен тому, что черные от сажи стены не мажутся. Секрет прост. В огонь крестьяне бросали яичную скорлупу. Вот вам и казеиновая темпера. Приобщился я четырнадцатый мальчишка к самогоноваренью. Там, за околицей у старой весовой меня впервые поцеловала девочка. Деревенская девочка. Как она пахла! Осенью того же года я целовался с городской девочкой. Чем только от неё не пахло. Но не было в её поцелуе той свежести. Не было запаха молока и луговых трав.
Это была единственная поездка в деревню. Моя первая и последняя крестьянская практика. Я научился косить, стоговать. Я ловко запрягал лошадь.
Все это мне пригодилось, когда после первого курса нас направили «на картошку». Все гнули спины на поле. Я косил овес с викою. Позже уже в утренних туманах вывозил ту самую картошку в картофелехранилище. Хватало сил одному забрасывать двуручные корзины на повозку, а потом перетаскивать их в хранилище, утопленное в землю на полтора метра.
Один раз мне пришлось две недели ходить в городской лагерь отдыха для детей. И, представьте себе, о нем у меня самые лучшие воспоминания.
Сейчас те, кто горазд, поносить советскую власть, слыша мои отзывы об этих лагерях, озлобленно реагируют: «детские городские концлагеря». Бог им судья.
У каждого своя память, но приметы времени они объективны. Другое дело как их трактовать.
Отпуск Виктора Ивановича и его жены Ольги
– Я буду волноваться. Как там дочка? – начала разговор Ольга, как только они устроились в купе поезда.
– Нет причин для волнения, дорогая. Забыла, в каком лагере Света?
– Не забыла. Моя милиция меня бережет.
Слушавшая разговор соседка по купе насторожилась. Её сын пять лет проел в лагере. Не пионерском. Она тишком ощупала зашитые в пояс юбки деньги.
– Я лично говорил с начальником лагеря. Он обещал осуществлять над Светой особый надзор.
«Точно! Их дочь убийца», – трясется соседка, – «Яблоко от яблони не далеко».
Соседка порывается покинуть купе, но заглядывает проводник.
– Билетики, пожалуйста, и за белье денежки прошу.
«Попросить её поменяться с кем-нибудь?».
– Товарищ, – обращается к соседке проводник, – у меня супружеская пара в разных купе. Вы не согласились бы прейти в другое купе. А тут две пары как раз поедут.
Соседка подхватила свой чемодан, откуда столько прыти, и вышла из купе за проводником.
Виктор услышал, как она шептала проводнику: «Подозрительные они. У них дочь в лагере». Но что проводник женщина отвечала.
– И у меня дочь в лагере. Наверное, они захотели побыть одни. Дело-то молодое.
Пара, переместившаяся оказалась настолько компанейской, что поезд не успел еще покинуть пределы Ленинградской области, а они уже устроили пир.
Время подходило к ночи, когда Паша и Саша, наконец, решили улечься спать.
– В коридор выходят мальчики, – командует Саша.
Мужчины прошли в тамбур. Покурить. Паша под действием алкоголя разговорился.
– Мы с Сашей поженились три месяца назад. Работаем вместе. Я её раньше не замечал. А когда она выдала такое, я стал приглядываться к ней. Я токарь. Она работает на фрезерном станке. Кстати она одна у нас в бригаде. Девушки у нас в основном работают на револьверных станках.
Виктор слушает попутчика, а сам соображает, до какого числа они с Олей смогут пробыть на море. И дело не в том, что они не Рокфеллеры. Дело в том, на сколько хватит шариков.
Если бы Виктор Иванович более внимательно слушал Павла, то он бы узнал, что такое учудила Александра. А «учудила» Александра рациональное предложение. Да, такое, что поначалу БРИЗ ни за что не хотел признавать его таковым. Что такого особенного – приделала маленькое зеркальце позади самой фрезы. Это резко сократило то время, что фрезеровщик тратил на контроль над точностью изготовления детали. Секунды сэкономишь на детали, а за смену минуты. Минуты, это перевыполнение плана. Перевыполнение плана, это звание ударника труда, почет и уважение. И премии, естественно. Примета времени.
Мне рассказывали, и этим людям я верю, что японцы переняли у нас опыт социалистического соревнования: «Представляете, своими глазам видел вымпелы на рабочих местах и табло, где отмечалось, кто передовик, кто отстает». Так ответственный работник ВЦСПС говорил мне.
Виктор и Ольга были рады, когда их попутчики Паша и Саша сошли с поезда. Те, кто заняли их места, были людьми в возрасте и молчаливы.
Сочи приняло новых отдыхающих проливным дождем. На море шторм.
– Это хорошая примета, – успокаивала скорее себя, нежели мужа Ольга.
Виктор думал о своем: «В такую погоду лучше пройдет акклиматизация для неё». Тревога о жене не покидала майора в запасе. Он, как опытная медсестра следил за её режимом. Вовремя прием таблеток, в положенное время завтрак. С обедом было труднее. Обедали супруги в столовой. А там очередь.
Удавалось Виктору Иванову выкроить денег и на южную «экзотику» – чебуреки, шашлыки и люля-кебаб. Вспоминая чебуреки из заведения общепита в Ленинграде, Виктор отмечал, что тут они ничуть не вкуснее.
Две недели супруги наслаждались морем, солнцем и, чего скрывать, близостью. Дома их интимная жизнь осложнялась тем обстоятельством, что дочка спала через тонкую стенку, результат переделки жилья самим Виктором.
Ольга подружилась с хозяйкой дома, где они квартировали. Молодая армянка Ашхен часто смеялась, много говорила.
– Мы с мужем счастливые. Трое мальчиков. Скоро девочку начнем делать, – откровенничала она, – Вам бы тоже родить.
Ашхен только Ольге разрешала собирать в саду абрикосы.
– Ты ешь. Но больше никому не давай. Я не богатая. Мне деньги копить надо на машину. Не все же на себе таскать мешки на рынок.
Оля, как человек деликатный, десять абрикосин в корзину, одну в рот себе. Это заметил один из отдыхающих: «Воруете? Вам хозяйка доверила сбор фруктов, а Вы её доверие не оправдали». Такое подозрение сильно расстроило Ольгу. Так сильно, что к вечеру у неё поднялась температура.
«Я убью его. Подонок, как он мог так говорить об Ольге?», распалял себя Виктор. Ашхен же вместо того, чтобы попусту тратить силы, принялась ухаживать за Ольгой. Поила её кизиловым компотом. На лоб клала смоченную тряпицу. И все время говорила, говорила. Так. Ничего серьезного. Попросту говоря, болтала. А мужу Ольги она строго сказала.
– Пойди к морю. Оно тебя успокоит. Сильно ты горяч. Прямо как мой Карен.
Карен, муж Ашхен, в эти дни торговал кое-чем в на рынке в Адлере. Там, по его мнению, цены выше.
Виктор послушался Ашхен. Вечернее море спокойно. Шелестит накатом галькой. На горизонте как будто застыл на месте круизный лайнер. Идет издалека. От Одесского порта до порта в Сухуми, его путь.
«Вот бы нам с Олей так», мечтает взрослый мужчина, как мальчишка.
На Юге темнеет быстро. Зашло солнце за гору, и берег накрыла темнота. Спасибо ночному светилу Луне. По узкой извилистой дорожке поднимается Виктор к дому Ашхен. Как там жена?
А жена спит.
– Прогулялся, дорогой? Оля спит. Температура нормальная. Я тебе по секрету скажу. Беременна она.
– Откуда знаете?
– Я до того, как за Карена пошла, работала акушеркой, – таков был ответ молодой армянки. За ним последовали другие слова, – Она будет спать до утра. Пошли на море. За день так намаялась, вся вспотела.
Непосредственность Ашхен не смутила Виктора. По той же дорожке, Виктор впереди, Ашхен за ним, они спустились к морю. От горизонта до берега протянулась фосфористирующая дорожка. Луна полная. Море спокойно. Загляделся на эту картину Виктор Прозоров. Вспомнил картины Айвазовского: «А ведь он армянин», вслух сказал.
– Кто армянин?
Оборачивается Виктор. Ступор. Перед ним обнаженная Венера!
О том, что произошло потом, я не хочу рассказывать. Дело это сугубо личное.
Приведу лишь слова, которыми Ашхен проводила Виктора спать: «Забудь и я забуду. Но с тобой мне было хорошо».
Кто посмеет осудить их?
Две недели прошли быстро. Часто употребляют глагол «пролетели». Я бы не стал так говорить. Супруги, особенно Оля, буквально смаковали каждый день. Что день? Каждый час: «Наслаждайся, Витя. Когда нам придется побывать тут еще раз».
Муж внимательно приглядывается к жене. Как Ашхен смогла определить, что Оля беременна?
К вечеру жара спала. С моря задул легкий ветерок. Порывшись в памяти, сухопутный офицер вспомнил, как называется такой ветер. Бриз. Хорошо в такой вечерок прогуляться по берегу. Мелькнула такая мысль у Виктора. Но тотчас в мозгу переключился какой-то рычажок, и он напомнил недавнюю прогулку к морю с Ашхен. И Ольга не просит.
– Послезавтра, Витя уезжаем, – полувопросом говорит Ольга, – Как море убаюкивающе шумит. Искупаться бы, но я боюсь. Ашхен сказала, что ночью пограничники могут арестовать.
«Ах, эта Ашхен», усмехается про себя Виктор, «меня она пограничниками не пугала».
Супруги Прозоровы решили просто посидеть в саду. Магнолия одурманивала. Кипарис где-то высоко наверху устремлял пику своей верхушки в небо. Смоковница тяжело роняла свои перезревшие ягоды. Из инжира муж Ашхен будет гнать самогонку. Лавр вызывал у северян память о кавказкой кухне и разыгрывался аппетит.
– Тут, как в Раю, – шепчет Оля, положив голову на плечо мужа.
– Точно. Сейчас змей спустится с дерева и угостит тебя яблочком.
– Не хорошо так говорить о святом.
Майор в запасе от удивления даже отпрянул.
– Ты чего это, Оля. Я член КПСС. Ты была комсомолкой и такие речи.
– Ну и что. Сталин твой любимый во время войны, когда немцы подошли к Москве так близко, что в бинокль Кремль можно было разглядеть, приказал на самолете с иконой Казанской Божьей Матери облететь Москву.
О том, что якобы по приказу Верховного Главнокомандующего самолет с иконой, только не Казанской Божьей Матери, а Богородицы Девы Марии «Тихвинской» облетал Москву в 1941 году, я узнал с экрана телевизора где-то в начале уже следующего века. Откуда об этом узнала Ольга, мне не известно.
А вот какую историю о том, как по приказу Сталина 8 декабря 1941 года на американском «Дугласе» был совершен облет Москвы с иконой Богородицы Девы Марии «Тихвинская», услышал от главного участника события маршала авиации Александра Евгеньевича Голованова, писатель Николай Блохин. Так она выглядит в его изложении: «Было это летом 1952 года. Мой отец работал мастером-наездником Московского ипподрома. В один из дней на конюшне собрались шесть любителей бегов: мои родители, маршал Голованов, генерал-полковник Михаил Громов, Василий Сталин и я. Сын вождя командовал военно-воздушными силами Московского военного округа, был генерал-лейтенантом. Но на конюшне все его звали Васькой. Он подтвердил рассказ главного маршала авиации. Александр Евгеньевич Голованов рассказывал, что, мягко говоря, удивился, когда услышал приказ Верховного. Была жуткая метель – в нескольких метрах ничего не видно. Возник резонный вопрос: «Нельзя ли перенести полет?». Но Сталин сказал, что погода очень хорошая, а станет еще лучше. И произнес необычную загадочную фразу: «Варлаам Хутынский, как уже устраивал, так еще устроит».
Дела давно минувших лет…
– Откуда ты набралась этой чепухи? – Виктор вгляделся в лицо жены. Вгляделся и что-то особенное увидел. Грешно винить её, если даже она ходит в церковь. При её болезни и не туда пойдешь.
– Ты не ругай меня, Витя. Я в церковь стала ходить. Страшно мне было.
– А теперь не страшно? – смягчил тон муж.
Где-то в горах прогремел гром. Ашхен высунулась из окна.
– Полуночники, шли бы вы в дом. Слышите, гремит. Не дай бог опять сель сойдет.
Виктор не услышал ответа жены. А она хотела сказать о своем новом состоянии. Самой Ольге Ашхен не открылась, что знает о её беременности. Предрассудок? Да. Но так оно и было.
Гроза прошла высоко в горах, на этот раз, не принеся городу Гагры катастрофы. А то бывало, сель смывал стоящие в истоке реки Гагрипш строения.
Последний день пребывания Виктора и Ольги на побережье Черного моря выдался пасмурным. Хотя и не было дождя, но вода в море бурлила, перемешивая донные холодные массы с верхними. Потому местные жители не купались.
Оля тоже отказалась идти в воду. Судя по всему, женщина уже чувствовала себя обремененной плодом. Виктор, как и многие другие смельчаки, полезли в воду. Волнение в два балла, а им нипочем.
Вошли в море четверо, а вышло трое.
Тот третий был один на пляже и потому, что его нет, спохватились поздно. Бурового мастера из далекого северного Уренгоя так и не нашли. Море поглотило свою жертву.
Помню, как пестрели страницы газет словосочетанием – Уренгой-Помары-Ужгород.
Трубы с двухслойным полиэтиленовым покрытием для него частично поставлял комплекс трубоэлектросварочного цеха №2 Харцызского трубного завода. Крупнейшего в Европе по производству газонефтепроводных труб диаметром 1220 и 1420 мм на рабочее давление 7,5. Эти данные я почерпнул еще тогда, в начале восьмидесятых годов двадцатого столетия.
Когда мне пришлось отдыхать неделю в Гаграх, там тоже было много отдыхающих с нашего великого Севера. Но тогда никто не утонул. Но привычка «широко гулять» у северян осталась. Такая примета времени.
– Я хочу быстрее домой, – хнычет, всегда выдержанная жена офицера запаса.
– Оля, я быстрее самолета тебя в Ленинград не доставлю.
«Интересно, какой у неё срок?», не ради праздного любопытства задается вопросом Виктор. У него на исходе гомеопатические шарики. В больших сомнениях пребывает муж насчет беременности своей жены. В очень больших…
Отчего так? Это их с Ольгой дело. И дело это сугубо личное.
Автобус до аэропорта в Адлер едет долго и мучительно. Крутые повороты. Крутые откосы. Тут и здоровый человек стушуется. А что говорить о хрупкой и не совсем здоровой женщине. Дважды шофер автобуса, усатый грузин останавливал машину. Когда в третий раз Оле стало плохо, он выразился вполне определенно: «Беременным надо ездить на электричке, а то другой пассажиры на самолет опаздывать станут».
А Ольга думала об одном – это так болезнь проявляется. Мне доехать бы до дома, а там уж и умереть. А еще она подумала: «Сколько бога не моли, а жизнь сильнее его».
Виктор сжимает кулаки: «Я этому нацмену рожу-то набил бы. Если не нужда попасть в аэропорт».
Я встречусь с Виктором Ивановичем, когда ему будет шестьдесят лет. Что для мужчины шестьдесят лет? Зрелость. Так я рассуждаю сейчас, когда мне самому шестьдесят. Старик? Старик. Но как он выглядел. Опустившийся, неопрятно одетый, не бритый и дурно пахнущий тип. Вот его облик.
Но больше всего меня поразило его поведение.
Август восемьдесят девятого. Общество буквально пропитано чувством вседозволенности, которую лжедемократы называют свободой. Как-то еду по одному из проспектов города, он не из центральных, но достаточно нагруженный автомобильным движением. Что ни километр вывеска – «шиномонтаж». А салоны видеопроката? Мало ли таких примет того времени?
Затеянная выходцем из Ставрополья названная им перестройка, а, по сути, развал страны выходила на «финишную прямую». НИИ, где я служил почти тридцать лет медленно, но верно разваливалось. Точнее, его разваливали люди из Москвы. Я не желал быть выброшенным «из кресла» и потому загодя готовил себе «пути отхода». В то утро я ехал в Инженерный Замок. Точнее в организацию, которая тогда еще размещалась в нем.
Увидел Виктора Ивановича одиноко сидящим на садовой скамье на Каштановой аллеи, ведущей к входу в последнее убежище императора Павла.
Он грустно глядел на скульптуру прадеда убиенного императора Павла Первого. Его руки скорее рабочего, нежели учителя были опущены между колен. Плечи опущены. Скорбь и немощь читались в его облике. Меня ждали в Инженерном Замке, но я не мог пройти мимо моего бывшего учителя.
– Что Вам от меня надо? – агрессивно ответил Виктор Иванович на мое вполне радушное приветствие.
Извинившись, сам не зная за что, я поспешил. Меня ждали в Инженерном замке. Переговоры о моем предполагаемом переходе на службу сюда не состоялись по причине отсутствие стороны визави. Посетовав на неисполнительность товарища (еще пока товарища), я вышел из двора замка. Все также скакал куда-то прадед владельца Замка. Все так же блестел олонецким мрамором постамент. Бартоломео Карло Растрелли может спать спокойно – творении его пережило блокаду Ленинграда и как прежде украшает город.
Постоял у памятника. Прочел, в который раз, – «Правнук прадеду». Возвращаться в свой НИИ нет никакой охоты. Есть большое желание крепко выпить. Но где?! Этот молоканин позакрывал все злачные места. А спиртное хрен купишь просто так.
Отрындели телевизоры выступлениями на съезде народных депутатов. Отбарабанили касками шахтеры. И что они требовали? Сорок три пункта и один хлещи другого. Мне запоминались три из них: Предлагаем Верховному Совету СССР пригласить в страну экономиста Леонтьева В. В. для разработки конкретной экономической модели выхода страны из экономического кризиса. Предоставить полную экономическую и юридическую самостоятельность шахтам. И особенно «оригинальный» – дисциплинарный устав отменить и ликвидировать ПДК (постоянно действующие комиссии по технике безопасности).
Мало кто знал тогда кто таков этот американец русского происхождения. Так откуда о нем узнали шахтеры? Кто им подсказал это?
И будет создан Леонтьевский центр в Санкт-Петербурге. Читай, центр по развалу народного хозяйства СССР.
Виктор Иванович сидел на садовой скамье все в то же позе. Я, было, решил пройти мимо, памятуя его нелюбезный ответ, но он окликнул меня.
– Я вспомнил, кто Вы. Вы из моего класса. Все вы бездари отличники. Вы свои пятерки попой высиживали, – злоба нарастала. Мне стало не по себе. Я никогда не был «круглым» отличником. Слыл в школе проказником. Уйти я не мог. Так сказать, воспитание не позволяло. Единственное что я себе позволил, так это отсесть от бывшего учителя литературы, А он продолжал распаляться, – Видите, правнук прадеду памятник поставил. Фига с два. Растрелли его сделал еще при Петре, – я поражался его эрудиции и при этом его облику и той озлобленности, что так не свойственная была прежнему Виктору Ивановичу.
Прошла группа молодых людей. Громко говорящая и шумная. Обычные парни и девушки. Не такими ли мы были в их годы?
– Вы видели? – Виктор Иванович выбросил вперед руки со сжатыми кулаками, – Эти мать родную готовы продать за бутылку американского пойла.
Мне стало немного жалко его. Пораскинув мозгами, решил, а он правильно мыслит. Неожиданным был переход его речи.
– Вы что сами-то пьете? Или Вы московский трезвенник пьете только воду? – в этот момент он противно рассмеялся, – Все вы импотенты.
Бывший учитель, а то, что он бывший у меня не было сомнений, резко встал.
– Страна импотентов. Ничего не можете! – и сразу опять переход. Тихо и мирно спрашивает, – У Вас на бутылку не найдется? Я отдам.
Поразительно! Десять минут назад я сам желал выпить, но не знал, где купить спиртное.
Вытащил деньги из портмоне. Руки Виктора Ивановича задрожали.
– Давайте быстрее и сидите тут. Я быстро, – вырвал у меня деньги и трясущимися походкой пошел в сторону Фонтанки.
Пока я жду Виктора Ивановича из 1989 года, вернемся в год шестьдесят четвертый.
В самолете Ольге опять стало плохо. Виктор ни бельмеса не смысливший в медицине, списывал эти приступы на беременность жены. Все прояснилось дома. Врач скорой помощи коротко и емко сказал: «У Вашей жены сильней токсикоз. Но не от беременности, коей у неё нет. Рак четвертой стадии. Своей поездкой на Юг вы стимулировали процесс».
Умирала жена в больнице. Сжалились над майором в запасе и положили Ольгу в госпиталь: «Дружище, мы таких больных не берем. Но ради нашей дружбы твою жену возьму», сказал бывший военный медик, и добавил: «Одно могу, облегчить её страдания. Наберись мужества».
Дождь лил три дня. Отправив Свету к тетке в поселок Лисий Нос, Виктор Иванович почти поселился в госпитале. Ольга то впадала в беспамятство, то приходила в себя. Но ненадолго. Боль одолевала женщину, и она почти теряла рассудок.
– Ты с ней все равно говори, – советовал знакомый врач.
Виктор и говорил. Спроси его потом, о чем он говорил с женой, он не ответит. Одно он знает точно, перед тем как его Оля перестала дышать, он почувствовал легкое её рукопожатие.
Хоронил жену майор один. Даже дочку не повез на кладбище. Его спрашивали некоторые: «А друзья Ольги?» И он отвечал: «Не видел я друзей у койки моей жены». Оставим это на совести Виктора.
Когда гроб с телом Ольги закрыли, и рабочие были готовы опустить её в могилу, майор достал пистолет. Мужики в оторопи остановились, решив, что убитый горем муж застрелится.
– Продолжайте! – приказал Виктор и добавил, – С собой кончать, не намерен.
Три выстрела вспугнули кладбищенских ворот, и громкое их карканье огласило окрестности.
– Ты настоящий мужик, – одобрили кладбищенские рабочие несанкционированный властями салют.
«Всю жизнь буду проклинать себя за этот отпуск на Черном море», сверлило мозг Виктора.
Свете не пришлось врать и выдумывать разные сказки. Она просто и как-то по-взрослому сказала отцу.
– Мама умерла. Теперь, папа, ты старший, а я хозяйка. Я справлюсь.
В конце шестьдесят пятого года я, будучи уже студентом первого курса Ленинградского кораблестроительного института, впервые в жизни пережил смерть близкого нашей семье человека.
Воспринимать его, как личность, я стал лет в восемь. Петр Авдеевич был частым гостем в нашем доме. Взрослые позволяли мне сидеть за столом во время их трапезы. Поедая любимые мной мамины пирожки с маком, я во все уши слушал беседы отца и Петра Авдеевича. Как правило, больше говорил гость.
– Со смертью Сталина ушла эпоха. Эпоха собирания земель русских, эпоха созидания и победоносных битв. Вспомним семнадцатый съезд ВКП, б. Он вошел в историю, как «съезд победителей».
Это один пример тех речей.
Отец более подробно рассказал мне о своем товарище, когда я получил паспорт. Семь лет назад состоялся двадцатый съезд КПСС. «Развенчан» культ личности Сталина. Подняли голову те, кому поперек горла время правления его.
Прокручивая «ленту» памяти назад, я отчетливо осознаю, что отец мой никогда не был рьяным сторонником Иосифа Сталина. Но так же отчетливо я помню его слова: «Кому, кому, но не Никите вчинять иск Сталину о репрессиях. На себя бы взор обратил».
В новом веке будут опубликованы данные о деяниях Никиты Хрущева, и на Украине, и в должности Первого Секретаря ГК КПСС Москвы.
Вернусь к товарищу отца. Отец ушел на войну лейтенантом и вернулся капитаном, командиром роты саперов.
Читать бесплатно другие книги:
