Француженки не любят сказки Флоранд Лора

© Калашникова Т., перевод на русский язык, 2015

© ООО «Издательство «Э», 2015

Глава 1

– Она вернулась.

Черт побери! Да как эта вострушка Гийеметта смекнула, что он положил глаз на ту женщину – странную клиентку за нижним столиком?! Хмуро взглянув на свою подчиненную, Доминик перестал возиться с огромным куском шоколада и прошел вдоль стеклянной стены к тому месту, откуда лучше был виден зал внизу. Вымазанные в шоколаде пальцы он предусмотрительно сжал в кулаки, чтобы случайно не оставить на стекле пятен, какие оставляет ребенок, глазея на витрину кондитерской.

Как обычно, молодая женщина сидела одна за маленьким столиком. Вот уже неделю она приходила сюда дважды в день. Сначала утром, потом к вечеру. Вероятно, туристка. Приехала ненадолго в Париж. Как и все туристы, она старалась под завязку набить себя шоколадом, который делают французские шоколатье в своих небольших магазинчиках. Но даже он, Доминик, находил несколько странным, что она предпочитает только его продукцию! Да, туристы читали путеводители и чаще всего выбирали кого-то из первой десятки в перечне парижских соблазнов: являлись утром к нему, к Филиппу Лионне после обеда, а к Сильвану Маркизу на следующий день. Но, как правило, они не могли похвастаться сколь-нибудь развитым вкусом и понятия не имели, что Сильван Маркиз скучный и что единственный кондитер, способный вызвать истинный восторг у любительниц шоколада, – это он, Доминик Ришар. Однако и его можно с кем-то сравнить…

Впрочем, эта клиентка не выглядела доверчивой или же экзальтированной, такую привести в восторг нелегко. Она держалась необычайно спокойно и сдержанно. У нее был большой, чувственный рот; определить цвет ее глаз, затененных ресницами, Доминик пока что не мог – она сидела далеко от него. Ее волосы были неизменно спрятаны под капюшоном, иногда – под стильной шляпкой или небрежно, как у Одри Хепберн, повязанным шарфом. Высокие скулы были несколько островаты. Лицо, словно золотой пылью, было густо покрыто веснушками.

В первый день она была буквально кожа да кости. Возможно, она модель? Но для модели слишком миниатюрная и веснушчатая. Так что скорее всего у нее лишь типичная городская анорексия. Когда незнакомка заказала чашку горячего шоколада и шоколадный эклер, Доминик ожидал, что, съев их, она бросится в туалет, дабы извергнуть из себя вожделенное лакомство, прежде чем ее организм усвоит полученные калории. Его бесило, когда он видел, что клиентки так обращаются с его шоколадом.

Но она просто сидела за столиком, полуприкрыв веки и бережно обхватив ладонями горячую чашку. Сидела долго, потихонечку расправляясь с эклером и шоколадным напитком. Ни разу не вытащила телефон или журнальчик, вообще ничего не делала, только сидела и лакомилась.

Когда она ушла, Доминик с удивлением обнаружил, что кусочек его души, оторвавшись, улетел вместе с нею. Он смотрел в высокое створчатое окно на ее удалявшуюся фигурку; она шла осторожно, словно тротуар мог таить в себе невидимую простым глазом опасность.

В тот день она появилась еще раз и опять сидела, держа чашку chocolat chaud в ладонях, грея о нее пальцы, но теперь она попробовала ломтик его самого знаменитого gateau. Ела медленно, крошечными кусочками, и внимательно вбирала в себя все, что ее окружало.

Значит, вбирала в себя и его. В этом зале он был запечатлен в каждой детали – крупной и мелкой. В грубом камне, которым были оформлены три стены и арочные проходы. В тяжелых шторах красного бархата, с их страстной пышностью. В белой стене с тиснеными розовыми бутонами, которая как бы служила фоном для незнакомки, хотя никто не мог понять, какой части его натуры могли соответствовать эти хрупкие цветы. Сверкающие, яркие витрины, последнее слово техники. Квадратики темного, высокого качества шоколада, покрытые причудливыми узорами; избранная коллекция пирожных, его gateaux au chocolat, эклеры, тортики; полупрозрачные столбики карамели. Он считал своими даже людей, сидевших за другими столиками. Они принадлежали ему, пока находились в его салоне, и только по наивности думали, будто это они покупали его.

На третий день, когда официант Тьерри поднялся наверх с заказом – ее заказом, Доминик внезапно решил рискнуть.

– Отнеси ей вот это. – И он дал ему шоколадный эклер с лимоном и тимьяном – рецепт был сочинен нынешним утром.

Доминик наблюдал, как официант сообщил что-то клиентке, передавая эклер, а та подняла голову и огляделась по сторонам. Но не догадалась взглянуть наверх, да если бы и взглянула, то что с того? Она ведь не поняла бы, что это он, даже если бы его и увидела.

Когда она ушла, официант принес ему листок, оставленный дамой на столике. На обратной стороне она написала: «Большое спасибо!» и нацарапала непонятную букву. Л?.. Д?.. А?..

Внезапно он испугался, что больше никогда ее не увидит. Через несколько часов она улетит, а сейчас упаковывает сувениры. И даже не купила коробки его шоколада, чтобы не скучать во время полета. Всю ночь его не покидала мысль, каким же пустым и осиротевшим станет без нее его заведение.

Но наутро она пришла снова и спокойно уселась за столик.

Он казался себе грубым и неотесанным при одном лишь взгляде на ее безмятежность, на ее тонкие пальцы, запястья. Ему казалось, что, пройди он мимо нее, задень – и она разобьется, что тебе фарфоровая статуэтка… Стоп. Зачем он стоит тут и пялится на нее? Неужели у него нет других дел, черт побери? А ей нужно приходить к Сильвану Маркизу, в его бутик, там все сладкое, яркое… Не то что у него, Доминика Ришара. Его шоколад такой темный, что на языке остается терпкая горечь.

Да, ей наверняка нужен галантный принц, а не мужлан, который провел первые шесть лет своей рабочей карьеры, с двенадцати до восемнадцати лет, на жуткой скотобойне, срубая с костей кровавые куски мяса. От такой работы руки его сделались безобразными, загрубели, душа тоже. Он преодолел темную полосу своей жизни, но уж точно не подпустит туда никого даже близко. Что случится, если когда-нибудь он сорвется с цепи? Думать об этом он не хотел.

– А она на тебя запала, разве не видишь? – заметила Селия, его работница, лохматенькая толстушка, оттеснив своего босса в угол, чтобы лучше видеть самой. Доминик мрачно поглядел на каштановые клочья ее волос. Он не понимал, почему его сотрудники упорно относятся к нему, как к добродушному старшему братцу или терпеливому папеньке, хотя он был лишь на несколько лет старше их и едва ли годился на ту или другую роль. Ни у одного топ-шефа во всем Париже не было таких отношений с подчиненными. Возможно, он обладает особым даром нанимать идиотов.

Да, ему следовало бы научить их бояться его, ну или на худой конец уважать, а он просто учит их безупречно делать свою работу. Впрочем, он любил, когда его боялись равные ему люди. Ему была противна сама мысль, что бояться его могут те, кто в чем-то от него зависим.

– Наверняка она просто живет в отеле где-нибудь по соседству, – ответил он. И все. Правильно?

– Ну, она такая прозрачная, что едва ли ест еще где-то в Париже. – Селия не была безобразно полной, нет, но по парижским меркам все-таки носила на себе лишние килограммы и поэтому ревниво относилась к женщинам, которые морили себя голодом ради моды. – Нет, она точно на тебя запала!

Доминик почувствовал, что краснеет, и всячески воспротивился этому. Он не знал, почему, но ему было приятно думать, что эта веснушчатая клиентка, похожая на Одри Хепберн, неравнодушна к нему.

– Ты ведь не видел, чтобы она бегала вызывать рвоту? – задумчиво продолжила Селия.

– Нет, она не бегает в клозет. Ей нравится, когда я присутствую в ней.

У Селии загорелись глаза, она издала странное бульканье. Доминик сдвинул брови.

– Ты уйдешь отсюда когда-нибудь? Тебе что, нечем больше заняться?

– Ну, дел-то у меня не меньше, чем у тебя. – Селия многозначительно ухмыльнулась.

Едва ли. Никто не работает так много, как хозяин салона. Но вот интересно, что делают Сильван Маркиз и Филипп Лионне со своими подчиненными, если те переходят границы? Почему он допускает такое, как сейчас с Селией? Он самый большой и авторитетный производитель парижского шоколада, но даже в собственной святая святых ему приходится мириться с непочтительными манерами своих сотрудников.

Селия бросила на него удивленный взгляд.

– Что с тобой? Ты неважно себя почувствовал? У тебя такое лицо… – Она опять улыбнулась, придав улыбочке покровительственный оттенок. Смешная… – Мы можем отпустить тебя на пару часов.

Она пыталась выдать это за шутку – как Доминик подойдет к женщине, этакая сплошная агрессия, заполняющая все пространство вокруг, как заставит ту женщину встать и удалиться с ним на пару часов… Но в карих глазах Селии читалось неодобрение.

Доминик нахмурился. Он никому не позволит совать нос в его личную жизнь, какой бы она ни была постыдной и…

– Нет. Ступай к своим пралине, а то заставлю тебя завтра работать с трех утра.

И Селия действительно покорно пошла работать. Но, сделав три шага, она обернулась.

– Ты ведь еще не спал с ней? Наконец-то ты разбил чье-то сердце, и теперь она торчит тут призрак призраком и подбирает твои крошки.

Доминик взбесился.

– Разбил сердце – призрак – крошки… Какого черта! А что вы, ребята, треплете обо мне, когда я не слышу вас? – Но, к слову, он никогда еще не спал с женщинами, у которых есть сердце. Во всяком случае, с такими, чье сердце билось бы ради него.

– Ничего, шеф, не надо так волноваться. Мы рассуждаем о возможных последствиях твоих действий, и, на мой взгляд, вполне трезво. – Селия озорно хмыкнула и отошла еще на пару шагов. Увы, его вздох облегчения был преждевременным. Она снова обернулась и огласила ему последний свой аргумент: – Вот если мы были бы помозговитее, то, возможно, такой сценарий и прокатил бы. – Она махнула рукой Доминику, шагнула в угол между стеклом и камнем и поглядела вниз, в зал.

Нахалка, что она хотела этим сказать?

Пожав мускулистым плечом, он отвернулся, чтобы не видеть лица обнаглевшей работницы, и снова перевел взгляд на столик с веснушчатой незнакомкой.

Ну вот, она ушла…

Рак, с холодком страха в тот вечер подумал он. Пожалуй, это объясняло те шляпки, капюшоны и шарфы, неизменно скрывавшие ее волосы. Пожалуй, это объясняло и ее худобу и прозрачность, и то, что она могла сидеть так часами, впитывая в себя его жизнь.

Он стал самолично готовить ее тарелки, укладывал все, что она заказала, по своему вкусу и потом добавлял маленькие сюрпризы: например, миниатюрную башенку из трех квадратных конфет, только что принесенных из ганашной, где они лежали в лотках на проволочных полках.

Он прошел на свое секретное место прямо над залом, в угол стеклянной стены, чтобы взглянуть на ее реакцию. Она не улыбалась. Но медленно, не спеша откусывала крошечные кусочки шоколада и пережевывала их, словно хотела насладиться всеми вкусовыми нюансами их букета, почувствовать языком их текстуру.

А когда заканчивала с ним – с ними, с кусочками, – то всегда уходила. Поднималась со стула. Стряхивала с коленей крошки, если лакомилась его знаменитым шоколадным наполеоном. Оставляла на столике наличные и никогда не расплачивалась карточкой, так что он не мог узнать ее имени.

Ему показалось, что за эти пять дней незнакомка слегка округлилась. Или это была лишь игра его воображения?

На шестой день, увидев, что она встала из-за столика, он решился и неожиданно покинул свой наблюдательный пункт. Его ноги загрохотали по полированной металлической спирали, ведущей в зал. Но спуститься он не успел – она уже подошла к дверям и не оглянулась на громкий звук. Стеклянные створки раздвинулись; она подняла плечи, словно вздохнула. И вышла на улицу.

Гийеметта и оба официанта уставились на него, на их физиономиях застыл невысказанный вопрос. Он резко развернулся и, не проронив ни слова, снова поднялся в шоколадные недра – свою кондитерскую лабораторию.

На седьмой день ему очень хотелось открыть магазин, хотя по понедельникам он всегда был закрыт. Почему? Потому. Что она будет делать? Куда пойдет без него?

Но он переборол в себе такую глупость и потом весь день рыскал по Парижу то на мотоцикле, то пешком. Как это ни смешно, он побывал во всех местах, притягивающих туристов. Нет, конечно, нужно знать и ценить свой город, но шансы набрести в Лувре на какую-то незнакомку, когда не знаешь, там ли она вообще… практически равны нулю. Впрочем, когда он стоял перед мраморной статуей крылатой богини победы из Самофракии, парившей в Лувре над людскими толпами, его посетило вдохновение. Всевозможные вкусовые букеты и текстура мелькали в его мозгу, дразнили его нёбо, когда он придумывал новый шоколад, который назовет «Виктуар», «Победа».

Ника Самофракийская ему нравилась. Стремительный, волнующий крылатый мрамор мог бы олицетворять суть его души, если бы Доминик сумел очистить ее от мрака и грязи и сделать такой же красивой.

После Лувра он даже поднялся на Эйфелеву башню, где был в последний раз в десятилетнем возрасте на школьной экскурсии. Первые два яруса он поднимался пешком, все выше и выше, с удовольствием превозмогая усталость, и разглядывал с высоты Париж, его город. Пусть даже когда-то он был в нем отверженным. Теперь Париж был им покорен.

Эйфелева башня ему тоже нравилась. Все эти годы она сияла над его городом, но он только теперь осознал это. Ему нравилась ее невероятная, фантастическая мощь, ведь вблизи металл выглядел таким массивным. Нравилось, что она оказалась выше всякой критики и сетований, сопровождавших ее рождение, и запечатлела свою власть не только над городом, но и над всем миром. Он достал молескиновую книжицу, которую всегда носил с собой, и долго зарисовывал изгибы и углы заклепок и металлических конструкций – ему пришла в голову мысль отразить их в рисунке на поверхности шоколада.

Стоя у заграждения, он с тоской разглядывал маленькие фигурки, сновавшие на Марсовом поле. Он не понимал, почему так упорно ищет ту незнакомку. Такая хрупкость и худоба были не в его вкусе, но что-то говорило в ней о ее внутренней силе и необычном хаактере. Он не знал, какого цвета ее волосы, еще – она симпатичная, голубые (он ухитрился и рассмотрел их) глаза и большой рот с очень полными губами, слишком полными для такого худенького лица; а густая россыпь бледных веснушек казалась ему просто очаровательной. Но… в его магазин приходят тысячи симпатичных женщин. И нет никаких причин выделять ее из их числа… но она сидела в его зале такая тихая, такая сосредоточенная; пряталась под капюшоном, куталась в просторный свитер; так настойчиво поглощала, впитывала его суть, его душу, словно это занятие было главным делом ее жизни.

На восьмое утро она не пришла.

Его сердце сжалось. Все утратило краски и вкус. Он глядел на свои элегантные роскошные витрины, и ему хотелось вышвырнуть их за бессмысленную, отчаянную претензию доказать всем, что он чего-то стоит, что он уже не тот двенадцатилетний мальчишка, которого родной отец отправил в кровавое, вонючее, холодное логово срубать мясо с костей, чтобы зарабатывать этим на жизнь, а сам грелся дома алкоголем.

В душе Доминика бродили горечь и разочарование; эти настроения отразились и на его шоколаде, «темном и жестоком», по определению критика из «Фигаро»; очевидно, критик видел в этом положительное начало, ибо парижане, руководствуясь модным в те дни садомазохизмом, на следующий же день хлынули в бутик Доминика Ришара.

Когда незнакомка так и не появилась, он, потеряв выдержку, вскочил на мотоцикл и сломя голову помчался по улицам на остров Сен-Луи. Якобы ему срочно понадобился Филипп Лионне, чтобы поговорить с ним насчет Шоколатье-Экспо, выставки, открывающейся через пару недель.

Предстоящее событие вынудило к сотрудничеству его и других топовых мастеров шоколада и кондитеров, что было вообще-то не в их духе, каждый заботился лишь о себе. И Доминик знал, что он среди всех самый замкнутый. Да, соперников он не терпел. Когда он оказывался в их компании, ему хотелось отчаянно драться с ними на кулаках, а потом попрать их поверженные тела и запечатлеть победу улыбкой на своем разбитом, покрытом синяками лице. Да. Я могу побить любого, любил повторять он себе.

Правда, ему нравилась Магали, маленькая, хрупкая невеста Филиппа. Нравились ее сапожки, ее строгий вид; ему нравилось думать, что он добьется любви этой недотроги, задвинет куда подальше Филиппа, плюя на неминуемую опасность. Филипп Лионне наверняка попытается его убить; возможно, они подерутся до крови и увечья, и это намного интереснее, чем их соперничество в сочинении замысловатых шоколадочек и кондитерских штучек.

Но он не доводил до этого дело… ну, уж точно не из-за того, что уважал Филиппа. Мысль об этом как о возможной мотивации заставила его дать полный газ – он проскочил прямо перед бампером какого-то автомобиля.

Он не делал так, потому что… Не делал так, потому что поставил в своем зале стенку с розовыми бутонами! Не делал, потому что, как бы ни было велико искушение, он не из тех мужиков, кто походя разрушает чужое счастье. Скорее ему нравилось творить это счастье, пускай даже «темное и жестокое». И все же ему хотелось, чтобы с Филиппом Лионне крутила любовь не Магали, а Кэйд Кори, невеста Сильвана Маркиза. Она глядела на мужчин так, словно драка – скучное и ребяческое занятие и в ней нет ничего привлекательного. Кэйд как раз разговаривала с Филиппом, когда Доминик вошел в лабораторию Лионне в своей мотоциклетной кожаной куртке. Филипп делал торт к свадьбе Сильвана и Кэйд, однажды уже отложенной из-за каких-то проблем в семье невесты – кажется, там кто-то попал в больницу. Доминика это мало интересовало, но если можно посплетничать, то его сотрудники не преминут этим заняться. Иногда их болтовня доходила и до его ушей, пробивая его зацикленность на работе.

Разумеется, Сильван Маркиз скорее утопится в собственном шоколаде, чем попросит Доминика Ришара приготовить для него свадебный торт!

– Доминик, привет, – буркнул Филипп при его появлении.

– Привет, Филипп. – Дом и не пытался пожать руку Филиппа, всю белую от сахарной пудры. – Привет, Кэйд. – Стройную шатенку он расцеловал в обе щеки. Когда-то Кэйд пришла в его лабораторию и вздумала купить его душу за несколько миллионов. Не исключено, что он бы и клюнул, если б не презирал до такой степени шоколад фирмы «Кори». Сказать начистоту, до этого он продавал свою душу несколько раз, а потом долго залечивал раны. В результате бедная миллионерша остановила выбор на Сильване, и Доминик, встречаясь с нею, всегда испытывал чувство вины за то, что вынудил ее пасть так низко.

Дом слегка флиртовал с ней, когда шла торговля за его душу, но в целом был к ней индифферентен. Темная, низменная сторона его натуры довольно часто пробуждалась в нем при виде красивых и богатых женщин, посещавших его бутик, и он пользовался их страстным желанием отдаться ему. Когда его умоляла о грубом сексе женщина, которая лет десять назад сочла бы его ничтожным мальчишкой, он находил в этом нечто пикантное и лестное для себя.

Впрочем, Кэйд никогда не проявляла ни малейшего желания переспать с ним, да и такие аристократки, помимо сексуального удовлетворения, мало что давали ему. Их жизнь была слишком поверхностной, слишком сытой и беззаботной. Плюс к этому, господи боже, «шоколад Кори»!.. Он не Сильван Маркиз; у него твердые принципы и стандарты. Как теперь высокомерный Сильван будет глядеть людям в глаза, раз он женится на наследнице мультимиллиардной корпорации, выпускающей такую дрянь для массового потребления?

Доминик хмуро поглядел на Кэйд Кори, удивляясь, что такого нашел в ней Сильван Маркиз.

– Что? – сухо спросила она, и он неожиданно почувствовал к ней всплеск симпатии. В начале их знакомства она рассчитывала его охмурить и всячески демонстрировала свою покладистость. Теперь, когда ей было плевать, что он о ней думает, она нравилась ему больше.

Прямые, невероятно шелковистые каштановые волосы, голубые глаза, высокомерно взирающие на мир. Странно, но его не покидало ощущение, что в ней что-то изменилось, вот только что?

– Ничего. – Он пожал плечами и обратился к Филиппу: – Значит, вы устраиваете Шоколатье-Экспо? Кэйд, ты знаешь, кто там будет?

– Там будет представлена вся продукция «Кори». – Она ткнула в себя пальцем, и это, вероятно, должно было означать, что она сама по себе – событие для всякой выставки шоколада. – Девон Канди. Кайебо, Крафт, Флоренция…

Доминик переглянулся с Филиппом.

– Я спросил про важных участников.

Кэйд с досады аж застонала.

– Я, ты, Симон, Сильван. По-моему, это самые значимые имена, – сказал Филипп. – Ты будешь на Экспо сам или пришлешь кого-то из своих?

– Буду сам. – Симон Кассе, вероятно, представит невероятные, изысканные шедевры из шоколада и тонированного сахара. Филипп любил демонстрации, позволявшие ему представить сложные торты с каким-нибудь элегантным эффектом. Сильван… – Чем занимается Сильван? – спросил он небрежно у Кэйд, надеясь, что она, будучи новичком на сцене парижских шоколатье, вдруг да сообщит ему об этом по наивности.

Она лишь мило улыбнулась:

– Работает. А ты почему отдыхаешь? Затор в бизнесе?

Нет, в самом деле, если Кэйд будет и дальше общаться с ним в том же наступательном тоне, он почувствует к ней еще больше симпатии. Или начнет ее уважать. Теперь она держала себя нормально, а поначалу, попав в суперконкурентный мир парижских шоколатье, она действовала так, словно могла скупить все на корню и положить в свой карман.

Не удостоив ее ответа, он стал наблюдать за работой Филиппа. Все-то у него розочки, крем и розовые тона! Мимолетный взгляд в какой-то другой, сказочный мир. Как он ухитряется это делать? Благодаря благополучному детству в Лионе? Среди известных парижских шоколатье Филипп был одним из самых рослых, но Доминик всегда чувствовал себя рядом с ним более крупным и неуклюжим. Словно его собственное тело было слишком твердым и могло раздавить все, что попадется ему на пути. Его руки были слишком большими. Огромные руки чернорабочего. Они принадлежали его первой работе, которую, по мнению его отца, он и заслуживал, – срубать мясо с костей.

Доминик взглянул на пресс-релиз, посвященный предстоящему Экспо, но вдруг понял, что тут ему делать нечего, его влекло вон отсюда. И он решил поискать другие места, куда мог бы заявиться со своим вздорным характером.

Он вышел из кухни в зал, чайный салон Филиппа «Красавица и Чудовище», лучше сказать – дворец, выдержанный в соответствующем стиле, и заглянул туда, где разряженные клиенты сидели среди мраморных колонн под расписными потолками и рельефными львиными головами. И вдруг застыл на месте.

Она была там. Незнакомка, которая не пришла утром в его салон. Она сидела как ни в чем не бывало здесь, у Филиппа, а перед ней стояла розовая, воздушная, сказочная смесь.

У него защемило сердце. Он стоял в этом карамельном царстве, огромный, в черной мотоциклетной куртке, с косматой шевелюрой и дурацкой – выбритой – физиономией. Это он-то, брившийся в лучшем случае раз в четыре дня, за последнюю неделю брился каждое утро. Почему? По какой такой нелепой причине?

Она поднесла к губам ложечку, наслаждаясь Филиппом, ощущая его языком. Тут она выглядела совершенно естественно – пожалуй, естественнее, чем среди его грубого камня, несмотря на глупые выпуклые розовые бутоны и бархатные занавеси. Потом положила ложечку и устало, с легкой грустью поглядела на угощение.

Он переступил с ноги на ногу и укоризненно уставился на нее. Она подняла глаза и взглянула на его огромную фигуру, кожаную одежду, поймала его угрюмый взгляд. На ее лице отразился протест, так что Доминик даже подумал, что она вытащит сейчас баллончик с газом, если он вздумает подойти к ее столику ближе.

Черт с ней, с горечью подумал он, безумно оскорбленный, словно застал свою невинную невесту в брачную ночь в объятьях другого мужчины. Он вышел из карамельного царства, ухитрившись ни на что не наткнуться, ничего не разбить – скорее всего потому, что люди и вещи, казалось, съеживались и старались убраться с его пути подобру-поздорову.

По чудесной случайности он не попал в аварию, когда снова мчал по парижским улицам. Вероятно, люди и там старались не попадаться у него на дороге.

Глава 2

Он сделал все свои дела, намеченные на текущую неделю. Заезжал к поставщикам, прорывался сквозь пробки, самоубийственно лавируя в потоке машин. К себе в салон он вернулся около трех часов дня.

И она была там.

Сидела одна за маленьким столиком, бережно взяв в ладони чашку его шоколада. На него нахлынуло необъяснимое, болезненное желание выбить чашку из ее рук и наорать на нее, обозвать потаскухой – мол, она только делает вид, что предпочла его, а утром сомкнула свои похотливые губки на его конкуренте!

Но он усилием воли сдержался. Подавил этот злобный порыв, как подавлял все свои деструктивные выбросы, например, затеять драку с Сильваном Маркизом на каком-нибудь высоком шоколадном показе.

Его безымянная гостья подняла глаза при шорохе мотоциклетной кожи или из-за появления в красивом зале такой большой темной и устрашающей массы. Подняла глаза и слегка нахмурила брови, явно вспомнив, что уже видела утром эту черную глыбу.

Их взгляды встретились; она опять мгновенно замкнулась – наглухо, словно готова была ударить его ножом, если он подойдет к ней ближе.

Он отвернулся и попытался смягчить выражение лица, сделать его более приветливым, дружелюбным. Силы небесные, неужели она не знает, что это он сотворил то пирожное, которым она сейчас лакомится? Ну, разумеется, не этот конкретный кусок, потому что мотался по городу… Но это он придумал рецепт и научил кондитеров делать в точности то, что требуется!

Гийеметта спустилась вниз с двумя тарелками, всем своим видом показывая, что они сбились с ног и зашиваются тут без него, пока он неизвестно где шляется. Доминик поскорее стащил с себя куртку и взбежал по ступенькам наверх, чтобы показать незнакомке, что он здешний. Он даже хотел мимоходом отдать Гийеметте дружеское распоряжение, чтобы гостья увидела, что главный тут – он!

Х-ха, он готов был поклясться: если Сильван Маркиз или Филипп Лионне входят в свои бутики в уличном облачении, их все равно все узнают! Клиенты не пугаются и не думают, что это разнузданный уличный хулиган намерен устроить драку в салоне. Женщины не тянут руку к баллончику с газом.

Наверху, в самой красивой на весь Париж кухне, в лаборатории, наполненной светом из больших окон, с длинными мраморными столами, в этом великолепном, сверкающем чистотой помещении – о таком можно только мечтать! – он переоблачился в куртку кондитера. И, как всегда, его накрыло волной ликования при виде сине-бело-красной ленты, его награды «Лучший мастер во Франции»; он разве что не стиснул ее в кулаке, как ребенок в порыве восторга. Но сдержался. Наоборот, с безразличным видом кривовато набросил ее, словно право носить на шее такую ленту было для него делом самым естественным.

Он снова спустился в зал и подошел к ее столику. Она сидела, наклонив голову.

– Мадемуазель, – проговорил он, глядя в упор на нее, и тотчас отругал себя за свой грубый голос. Почему он до сих пор не удосужился поработать над дикцией и не научился разговаривать с клиентами так же вкрадчиво и обходительно, как Сильван? Когда тот говорил, никто и заподозрить не мог, что он родился на нищей и грязной парижской окраине. Почему у него, Доминика, не получалось ласковое, сексуальное мурлыканье, с каким Филипп обращается к Магали? Нет, вместо этого он говорит грубо и несуразно… ему вдруг помстилось, что от его голоса у незнакомки тело пойдет синяками…

Она посмотрела на него снизу вверх. Ее ресницы затрепетали, глаза настороженно прищурились. Он вспомнил, как кто-то однажды сказал ему, что его огромная фигура пугает сидящих людей, что ему нужно тоже садиться на стул, а то и на корточки, чтобы собеседники чувствовали себя рядом с ним комфортно. В тот раз он подумал – вот и хорошо, пускай они боятся меня.

Но если сейчас он выдвинет стул и усядется напротив этой полупрозрачной худышки в веснушках, получится грубо и неприлично. И он отступил на шаг, хоть это и стоило ему невероятных усилий. Отступать назад он не любил – ни в чем.

Впрочем, это сработало. Напряженность ушла с ее черт. В глазах зажглось любопытство. Их голубизна напомнила ему вечереющее небо, еще не темное, но и не очень яркое, с легкой примесью серого – человек не слишком внимательный и не поймет, что они синие. На незнакомке был легкий свитер цвета граната с широким вырезом, капюшон был наброшен на голову. Из-под него выбивались пряди волос цвета его темных, красноватых карамелей или, может быть, плодов маракуйи. Широкие рукава свитера были завернуты на запястьях, подчеркивая мешковатостью их изящество.

– Месье? – Ее акцент удивил его. К ожидаемому английскому примешивалось что-то еще, что-то напомнившее ему акцент иммигрантов из французской Западной Африки. Он общался с ними, когда в бедности рос под Парижем, а его голова была полна самых невероятных прожектов.

– Вкусно? – Он кивнул на крошки, оставшиеся от его изделия. Крошек было мало. Неужели она подбирала их кончиком пальца и слизывала? Значит, я угодил вам? Вам нравится? – говорил его взгляд.

Ее тело немного обмякло, ладони вновь сомкнулись вокруг опустевшей чашки. К ней вернулось то, что изначально привлекло его внимание, – она словно впитывала в себя каждую секунду того удовольствия, которое он доставил ей своими шоколадными произведениями и еще мог ей дать.

– Да.

Он ждал, слабо надеясь услышать «спасибо» или «вы замечательный, пожалуйста, я хочу еще». Но она лишь с любопытством взирала на него. По-прежнему снизу вверх. Что ж, теперь хотя бы не кажется, что она готова направить на него баллончик.

– Вы работаете тут кондитером? – неожиданно спросила она.

Оп-ля! Вот тебе и удовольствие. И это несмотря на ленту на шее. Впрочем, эта тряпочка не очень-то помогала донести до клиентов идею о его успехах. Прямо хоть обшивай весь китель воплями: «Я лучший, самый лучший, лучший в мире шоколадный мастер!» Ну, формально награда говорила о том, что он лучший во Франции; но в его области это все равно что в мире.

– Я Доминик Ришар.

Ему удалось произнести это мягко, почти ласково, и он обрадовался. Итак, он сумел говорить с ней так, как и хотел – словно лаская словами ее кожу.

И был вознагражден. У нее загорелись глаза, вызвав у него очередной приступ головокружения.

– Правда? Месье Ришар, мне очень приятно познакомиться с вами.

Она протянула руку. Наверняка американка, подумал он, почувствовав твердость ее рукопожатия. Но ее рука показалась ему почти игрушечной в его огромной лапе! И твердость рукопожатия лишь подчеркивала это. И еще ее акцент – он был какой-то нетипичный для американской туристки. Откуда в нем раскатистые «р»? Может быть, она приехала из «креольского штата», Луизианы? Что это, акцент каджунов, франкоязычных жителей этой местности?

– Спасибо, – поблагодарила она, показав жестом на пустую тарелочку.

Его грудь распирало от ликования. Он казался себе зефиром собственного изготовления, нечаянно оказавшимся слишком близко от печи. Он раздувался, вспухал, делался мягким и терял форму, расплывался…

– Вы надолго в Париж? – не удержался и спросил он. Ему нужно было знать.

Ее глаза заволокло дымкой. Она спрятала руки в складках огромных рукавов, и этот жест напомнил ему то, как черепаха прячет голову в панцирь.

– Не знаю.

Он мысленно ругнул себя за то, что позволил ее руке ускользнуть. Он не ожидал, что она ее спрячет. Еще ему безумно хотелось поднести ее руку к губам и поцеловать. Черт, она же американка. Скорее всего она бы подумала, что этот жест – дежурный для всех французских мужчин. Что они непременно целуют даме руку, а при поцелуе в губы непременно пускают в ход и язык.

Он впился взглядом в ее губы и с огромным трудом сохранил на лице выражение невозмутимости и покоя.

– Ну… вот… – пробормотал он, кляня себя на чем свет стоит за то, что не способен продлить их диалог. И это он, всегда мгновенно ставивший перед женщиной выбор – секс или до свидания… Тут он не мог приблизиться к ней ни на полшага, из боязни, что и ноги ее в его зале больше не будет. – Я надеюсь, что мы увидимся завтра. – Он небрежно, весело улыбнулся, словно просто выстраивал добрые отношения с милой клиенткой, хотя на самом деле не имел представления, как это делается. Потом направился к стойке, чтобы спокойно переговорить с Гийеметтой, не зная даже, что скажет ей. Его молодая элегантная зальная менеджерица внимательно воззрилась на него и пару раз даже кивнула, словно он говорил ей что-то толковое. Пожалуй, она заслужила прибавку жалованья.

Внезапно он понял, что незнакомка стоит прямо возле его локтя, почти касаясь его, и едва не задохнулся от нахлынувшего волнения.

Он взглянул на нее – сверху вниз, – надеясь, что не слишком очевидно оборвал на середине свою лишенную смысла фразу, обращенную к Гийеметте. Незнакомка была рядом с ним. По собственной воле. А ведь могла подождать, когда он уйдет, и уж после этого подойти к прилавку. Значит, ей хотелось стоять вот так близко, почти касаясь его.

Либо ей было абсолютно безразлично, что она делает… Но почему-то он подозревал, что это не так. Женщина, которой безразлично ее личное пространство, не смотрит на мужчину так, будто прикидывает, как ловчее его ударить, если он подойдет ближе – а ведь именно такими были два ее первых взгляда на него.

– Мне нужно коробку шоколадных конфет, – сказала она Гийеметте.

Он не удержался. Его губы растянулись в широкой ухмылке.

– С предыдущей вы уже справились?

Она сверкнула глазами. Ну кто, кто тянул его за язык? Он только что проговорился, что наблюдал за ней; по крайней мере, знает, что она купила два дня назад коробку его шоколада.

Я не преследую тебя, клянусь. Чистое совпадение, что я видел тебя у Филиппа. Плюс к этому он не мог преследовать ее в собственном салоне, это само собой разумеется. Просто он… жутко большой. У него руки мясника. Как теперь она придет сюда и сядет за столик? Ей же будет мерещиться, что какой-то негодяй шпионит за ней. Оттуда, сверху, смотрит на нее голодными глазами, прижав к стеклу огромные пятерни. Слава богу, что он еще сообразил побриться.

– Да, – ответила она. – И те конфеты мне очень понравились.

О, громы небесные, снова на него нахлынула эта сентиментальная, зефирная волна! Что с ним творится?

Гийеметта тем временем натянула на руку белую хлопковую перчатку и выдвинула одну из металлических коробок с низенькими бортами.

Незнакомка повернулась к Доминику.

– Что вы мне посоветуете? – тихо спросила она.

Он еле унял дрожь во всем теле. Его потрясло, каким беспомощным он оказался перед смутившей его волной восторга и страсти, он почти утонул в ней. Женщины и раньше обращались к нему с таким вопросом; обычно это означало, что в ближайшие часы он переспит с ними. Возможно, такова была его единственная реакция на этот вопрос: как у собаки Павлова. Но тогда-то он знал, как плавать в тех водах. Тогда он полностью владел ситуацией.

Но женщины с лицом, припорошенным веснушками, еще ни разу не задавали ему такого вопроса. Его произносили холеные особы, уверенные в себе до полной неуязвимости, либо смазливые неженки с пирсингом в носу и пупке, разыгрывающие из себя «плохих девочек»; либо это были неверные жены, этим нужна была скорость.

Не глядя, он протянул руку к Гийеметте, и та вложила в нее белую перчатку. Он ловко надел ее и прошел за стойку. Ему пришлось совершить над собой некоторое усилие, чтобы оторваться от незнакомки, стоящей так близко, но теперь между ними была стойка, и он почувствовал себя спокойнее. Теперь он не мог ненароком задеть ее и сделать ей больно. Еще он мог улыбнуться ей чуть более проникновенно, не оскорбляя ее чувств.

Улыбка смягчила его губы; он на секунду дольше, чем требует приличие, не отводил своих глаз от ее, чтобы она увидела в них тепло его души.

– Скажите мне… какие вкусовые нюансы вы предпочитаете?

Он не узнавал себя. Неужели это он, с его пренебрежительным, даже властным подходом к женщинам? Неужели это он, сейчас такой кроткий и нежный? Тише, тише, не торопись, осадил он себя. Тише. Представь себе, что она – это кондитерский крем, или тесто, или шоколад, которые нужно немного выдержать, чтобы они созрели. Спешка здесь все испортит. Тииише.

Дай ей время, чтобы она распробовала тебя. Распробовала так же, как в предыдущие дни, когда она сидела здесь день за днем и пробовала все твои изобретения, пробовала так, словно это для нее самое интересное в жизни.

Он терял рассудок. Уже не знал, кто он такой – под напором непривычных эмоций, побуждавших его на непривычное поведение. И не знал, кто же такая она, эта хрупкая женщина, которая неделю назад появилась в его салоне, тихо сидела одна за столиком и поглощала его – ежедневно, утром и вечером.

– Ну, что-нибудь из вашего наиболее необычного, – искренне и доверчиво отвечала она, и его сердце сдавила тревога. Ну, беда, подумал он, как человек, который увидел на горизонте надвигающееся цунами и понял, что ему не спастись. Это добром не кончится.

– Я во всем полагаюсь на вас, – между тем спокойно продолжала она. – Выберите для меня. Мне понравится. Для меня это будет большая честь.

Большая честь? У него перехватило дыхание. Он почувствовал себя школьником, над которым наклонилась сексуальная математичка, проверяя его контрольную работу. Впрочем, он бросил учебу еще до полового созревания, так что это сравнение пришло к нему из книг, сам он ничего подобного на школьной скамье не испытывал. Он вдруг занервничал и был несказанно рад, что его вспотевшая ладонь скрыта белой перчаткой. Весь его шоколад был темный, таящий в себе страсть, а вкусовые оттенки будоражили рецепторы. Этим-то он и славился. Ну, к примеру, тот шоколад с дымком – он может показаться ей резковатым. Хотя, возможно, понравится. Или выбрать что-нибудь более мягкое? К примеру, вон тот незамысловатый темный натуральный шоколад – но он такой темный, такой поначалу горький, хотя и с долгим, медленным послевкусием, постепенно смягчающимся… Вдруг он окажется для нее слишком горьким? Что, если она не дождется заключительного аккорда?

Впервые в жизни ему захотелось, чтобы у него нашелся хоть бы один нейтральный какой-нибудь шоколад, сделанный наполовину из старого доброго какао и щепотки таитянской ванили.

– Какая шоколадка понравилась вам больше всего в предыдущей коробке? – с надеждой прощупал он почву.

На ее лице вспыхнула улыбка, грустная и счастливая.

– Мне все понравились.

Его захлестнула новая волна тревожной радости. Да, подумал он при виде вплотную приблизившегося цунами. Добром это не кончится.

Он беспомощно опустил голову и уже начинал на себя злиться. Это его изделия. Почему же он нервничает? Почему не смеет предложить их незнакомке? Это же самое лучшее, что есть в его жизни!

Но раз он не может их ей предложить, зачем же они нужны?

– А что вот это? – Она указала пальцем на квадрат с неясным узором, чуть более темный, чем ее гранатовый свитер.

Более неоднозначный шоколад трудно было бы выбрать, честное слово!

– Это карибский темный шоколад, а внутри карамель с бальзамическим уксусом.

Ее глаза стали еще более синими, и в них вспыхнул интерес.

– С бальзамическим… уксусом?

Он порозовел от смущения и был готов удавиться. Что с ним такое? Ведь это просто его шоколад!

– Если вы хотите чего-нибудь более традиционного… – Сказать по правде, у него не было ничего традиционного, но, может быть, ее устроит шоколад с лимоном и тимьяном, он более мягкий?.. Позавчера ей понравился на эту же тему эклер. К тому же если она разбирается в шоколаде, то, возможно, привыкла к таким вкусовым сочетаниям. Шоколатье всего мира копируют теперь его изделия, и, хотя у них получается не так хорошо, как у него, некоторые вкусовые сочетания, казавшиеся немыслимыми поначалу, когда он их только что изобрел, постепенно делались нормой. Возможно, подражание – лучшая форма лести, но все это до жути его раздражало. Если все будет идти так и дальше, ему придется перейти на молочный шоколад с ванилью ради сохранения бунтарского духа. Он и свои экстравагантные рецепты придумывал для того, чтобы не прослыть молочно-ванильным субъектом.

– Нет, я хочу попробовать, – твердо заявила она. – Раз вы сделали такой шоколад, он должен быть интересным.

Его душа наполнилась вдохновением, и это стало для него еще более пугающим и мощным потрясением, чем прилив страсти. Но все же его пальцы не без колебаний сомкнулись вокруг гранатовой плитки. Вдруг он обманет ее ожидания? В этом-то и загвоздка: создавая новые вкусовые нюансы, ты всегда рискуешь кому-то не угодить и даже кого-то задеть. Впрочем, ему нравилось задевать людей. Так почему же ему внезапно захотелось стать автором традиционного шоколада?

Он заставил свои пальцы взять гранатовую плитку и положил ее в угол ящика. Блеснула необъятная металлическая поверхность коробки, которую еще предстояло заполнить. Его устрашала ее огромность – как скоро коробка окажется целой?

Доминик, остановись, хватит, одернул он себя. Держи себя так, будто ты – это ты, то есть человек, который верит в себя даже тогда, когда больше никто в тебя не верит.

– Может быть, вот это? – Он взял пальцами плитку шоколада с вытисненным на ней контуром нежного белого лепестка. – Жасмин. – Он испытал неловкость, предлагая ей этот жасмин, и показался себе дровосеком, протянувшим принцессе в корявой ручище букетик цветов.

Но ей это непременно понравится, решил он. Жасмин расцветет у нее во рту, расскажет о волшебстве летней ночи в Провансе.

Но вдруг шоколад покажется ей слишком уж парфюмерным…

– Жасмин… – неуверенно произнесла она. – О да…

Он поднял на нее глаза, его губы беспомощно приоткрылись.

– И вот это. – Самоуверенность, словно птица Феникс, зашевелилась в ворохе пепла. Почему эта незнакомка сожгла его, Доминика Ришара? Пока он не мог ответить на этот вопрос. Она с самого начала была такая непонятная. Вовсе не похоже, чтобы она сознательно старалась перевернуть его жизнь, оставив от него, огромного парня, лишь кучку невесомого пепла – такая тихая и спокойная. – Тут в середине тончайший полужидкий карамельный слой, пряный, со вкусом лайма. Он тает на языке, когда вы раскусите слой темного горького шоколада.

У нее все сильнее разгорались глаза, устремленные то на его лицо, то на руки.

– Как заманчиво это звучит. – Она проговорила это так, словно ее язык уже смаковал шоколад и карамель со вкусом лайма.

Доминик почувствовал, как в нем борются страсть и тепло; они смешивались, образуя волнующий сплав, до сего момента ему незнакомый. Возможно, обычный для многих людей, наподобие шоколада с ванилью, вот только он почувствовал такое впервые.

– Вы должны хотя бы попробовать еще и вот это. – Он взял квадратик с золотым рисунком, слегка напоминающим море пшеницы, колышущейся под ветром. – Ганаш и…

Она растерянно заморгала, и он сообразил, что второе слово ей незнакомо. Несмотря на почти нулевой английский, он давно научился описывать свой шоколад бесчисленным клиентам-туристам.

– Овес.

От восторга она громко расхохоталась.

– Ганаш… с овсом? Да. Я определенно хочу это попробовать.

После ее смеха он, можно сказать, растаял и растекся лужицей за прилавком. Пришлось ему лепить себя заново. Он очень надеялся, что она ничего не заметила, и усмехнулся ей.

Подобно зеркалу, она вся засверкала, зажглась в ответ на эту усмешку. Все эти дни она сидела в его салоне, погруженная в себя, незаметная. И вот теперь он пробудил ее.

Триумф бурлил в его душе, пенился.

– И этот вот шоколад. – Он показал на новую плитку. – Очень темный. С ним нельзя торопиться. Если откусить кусочек, вы не почувствуете сладости. Нужно дождаться, когда он растает у вас на языке, дождаться послевкусия, и только тогда постепенно во рту станет слаще и слаще.

Ее губы слегка приоткрылись. Ее взгляд медленно поднялся по его телу, впился в лицо, задержался на губах. Вернулся к его глазам, словно ей хотелось понять, кто он такой. Но только это трудно. Его глаза были почти черные и совсем не такие, как ее глаза – чистые, мерцающие, с расширенными зрачками.

Йессс! Победа! От радости ему захотелось стукнуть кулаком по ладони.

Тише, Доминик. Тихо, тихо, тихо. Но он все равно весь сиял, рассказывая о своих творениях; да и она зажигалась с каждой новой шоколадкой, жаждала каждую попробовать. Он тут же предложил ей отведать там, на месте, одну из более спорных, сославшись на то, что ему интересно узнать ее мнение. Она смутилась и стала что-то ему возражать, лепеча, но он, довольный и счастливый, настоял на своем. Она взяла лакомство из его пальцев, а он не мог решить, то ли ему радоваться перчатке, скрывавшей его огромные руки, то ли огорчиться, ведь он не мог ощутить мимолетное прикосновение к ее коже.

Почувствовав необычный вкус, она широко раскрыла глаза и тут же закрыла, чтобы лучше сосредоточиться и получить максимум удовольствия.

– Это походит на увлекательное приключение. Только оно происходит не где-то, а у тебя во рту. Целый мир внутри тебя, а ты сидишь сама в тепле и покое. – При словах «в тепле и покое» она повела рукой, и ее рука показала на весь салон и, как бы совсем случайно, на него, Доминика. Да, его салон был элегантным местом, но пока еще никто и никогда не ассоциировал с персоной его хозяина тепло и безопасность!

Хм, приключение во рту – что ж, он может его обеспечить.

– Вот, попробуйте еще. – И он сунул плитку ей в руку. – Нет-нет, непременно попробуйте.

Она вся зарделась, и ее веснушки почти исчезли. Но тут же улыбнулась опять и взяла шоколадку. Ее энтузиазм или, может быть, даже смущение побудили его оставить эту среднюю коробку и выдвинуть самую большую, наполненную доверху. Но он немедленно спохватился. В его интересах, чтобы запасы у нее поскорее закончились, и она вернулась бы к нему за следующей порцией.

В коробке, поначалу казавшейся такой необъятной, места уже не осталось. Доминик нарочито долго играл с последней пустой металлической ячейкой; дразня клиентку, он перечислял различные вкусовые оттенки, чтобы она выбрала парочку шоколадок, которые еще могли уместиться в коробке. Но постепенно игра закончилась.

Он аккуратно и точно уложил последние шоколадки и посмотрел ей в лицо, пытаясь оценить момент. Может быть, пора перейти в атаку? Пригласить ее куда-нибудь? Но если она откажется, если это вызовет ее недовольство, он больше никогда ее не увидит!

Гораздо проще договариваться с женщиной, если тебе наплевать, увидишь ты ее снова или нет. Куда делись его уверенность и напор? Неужели он просто-напросто испугался, как новичок в вечной игре между женщиной и мужчиной, впал в ступор? На этот раз ему было что терять.

Но почему он решил, что ему есть что терять? Он даже не знал ее имени.

Страницы: 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Это книга обо всем том, что мы можем узнать из параллельной реальности об отношениях, исцелении и тр...
Книга посвящается семье и поискам счастья, одиночеству, любви и надежде. Мужчина отправляется на пои...
Фэнтезийно-приключенческий роман Алексея Соснина с первых строк погружает читателя в яркие события. ...
Здравствуйте, уважаемый читатель! Здесь всего несколько слов.Роман «Эспрессо ТВ», безусловно, художе...
«…Деревья, кустарник, хрустящие дорожки. Сюда сосланы властелины прошлых государств и ведомств. Подв...
«Их привезли в черном полиэтиленовом шаре. Несколько мусорных мешков, вложенных один в другой, накач...