Окольные пути Саган Франсуаза
Давайка! Отведи месье в его комнату, Менингу, или я выставлю тебя вон!
Менингу поднял глаза на суповую миску, захныкал и отпустил Брюно, который не преминул воспользоваться этим и соскользнул со стула на пол; дурачок поднял его, взвалил на плечи, как мешок, и под негодующими взорами парижан вышел, не попрощавшись. Ужинающие молчали, пока Арлет оделяла каждого кусочком прекрасного душистого сыра бри. Она же и нарушила молчание.
– Ну уж нет! Может, ему еще и сыра подавай? – возмущенно бросила она.
Эта безумная мысль заставила всех присутствующих расхохотаться.
– Может быть, вы считаете, что я все же слишком сурова! – продолжала она, внезапно задумавшись. – Отказать человеку в куске хлеба!.. В полдень вашему другу...
Всеобщее возмущение прервало эти угрызения совести в духе Достоевского.
Из уст ее гостей вырвался целый поток весьма оригинальных сентенций типа «чтобы получить, нужно заработать», «кто рано встает, тому Бог подает», «ничего не получает тот, кто этого не заслуживает» и так далее и так далее, вперемежку с многочисленными «стоит только...», «надо было лишь...». Забыв о своих тревогах благодаря чисто физиологическому чувству голода, парижане предались радостям пищеварения и поэтому старались изо всех сил успокоить трогательные нравственные терзания их подруги. Тем более что хотя они и старались не смотреть на стол, но все равно чувствовали, что посередине его лежит лишний кусок бри. Поэтому каждый из них старался отвлечь мысли Арлет от бесплодных терзаний и вернуть их к более простым и приятным вещам.
Тем не менее за прошедший день горожане усвоили вполне определенную мораль: «Лень должна быть наказана». И Диана пустилась в рассказ о том, как Джон Рокфеллер потерял три четверти своей империи из-за того, что не вовремя приехал на биржу. Люс пожаловалась на то, как от нее уплыл великолепный бело-голубой бриллиант, потому что ее муж час ждал у Картье, когда она решится на покупку, и в конце концов отказал ей. Разговор затухал, а Лоик так и не мог вспомнить никакого отрицательного примера праздности. Чувствовалось, что Мемлинг уже готова бросить фатальное:
«Ладно! Давайте! По постелям!» – и это положит конец всяким мечтаниям о бри, но вдруг Лоик неловко выступил с инициативой. Он встал:
– Мадам Анри... извините, Арлет! Хотите, я спущусь в подвал и принесу немного вина из бочки? Морис днем показал мне...
– Правда, очень пить хочется! – сказал вышеупомянутый Морис: он устало развалился на стуле, с трудом поднимая томный взгляд.
– Это очень любезно с вашей стороны, месье Лоик! Возьмите литровую бутылку! Только подождите, пока малышка отмоет ее!..
И Люс Адер, жена банкира, бросилась со всех ног к раковине, схватив ерш для мытья бутылок.
Немного позже, когда Лоик разливал по стаканам прохладное вино, Диана начала:
– Вы знаете, Арлет, это вино восхитительно! Оно прекрасно! Какая свежесть! А букет! Это вино услаждает небо, а не горло! Такое бывает нечасто...
– Неплохое вино, – согласилась Арлет, – тридцать девятый год вообще был неплохим...
– Особенно с этим сыром! Он придает вину непостижимый букет! Одно оттеняет другое!
Арлет одобрительно кивнула головой, не делая, однако, ни малейшего движения, чтобы проверить истинность суждений о сыре. Душу Дианы охватило отчаяние. Что же случилось с ней в этом доме? Она не только была постоянно голодна, и все, что она ела, казалось ей потрясающе вкусным, но она также чувствовала, что эта болезненная мания охватила и всех ее друзей. (Она понимала, что и Люс, и Лоик готовы вступить в бой с вилками наперевес за кусок сыра, если она предпримет хоть малейшее поползновение, чтобы овладеть им.) И все же она никогда не смирялась с обстоятельствами.
– Какие пироги вы будете завтра готовить, Дорогая Арлет? Песочные или слоеные? И подумать только, что уже через три месяца, а возможно и раньше, я отведаю в Вене знаменитый торт Захера! Ах уж эти немцы, а особенно этот их Гитлер, этот клоун, который уже представлял себя в Елисейском дворце!
Ах нет, есть еще над чем посмеяться в этой жизни, ха, ха, ха!
Откинув назад голову с растрепанными рыжеватыми волосами – следствие того, что за сутки, проведенные в деревне, к ним не прикасался гребень, – она разразилась резким, отрывистым смехом, так могла смеяться Елизавета Английская в день казни Марии Стюарт (однако этот смех не слишком соответствовал размышлениям о шоколадном торте, пусть даже от Захера). На глазах своих встревоженных друзей Диана внезапно уронила голову на согнутую левую руку и, разразившись истерическим хохотом, не глядя протянула правую руку к сыру, придвинув его к своей тарелке. Оттого, что сыр оказался так близко, она расхохоталась еще громче, а потом стыдливо закрыла лицо руками, выглянув лишь на мгновение, что и позволило ей на ощупь отрезать большой кусок сыра и небрежно бросить его к себе на тарелку. Держась за бока и все еще изображая беспамятство и веселое изумление перед странностями судьбы, она снова подвинула уменьшенный кусок сыра к центру стола. Чтобы пуще подчеркнуть невинность своего жеста, внезапное ослепление, которое и заставило ее так поступить, Диана в течение двух минут постукивала по своей добыче ножом, за это время ее переливчатый смех понемногу стих, и она предстала перед своими друзьями с ненакрашенным лицом, задыхающаяся, но торжествующая.
– Ах, извините, – сказала она, обращаясь к сотрапезникам под председательством Арлет-Мемлинг, – извините! Я умираю! Не знаю, что говорю, что делаю! Ах, Боже мой, как же полезно бывает посмеяться! – цинично добавила она, серьезно и спокойно принимаясь за бри, положив добрый кусок на внушительный ломоть хлеба, который, судя по размеру, был приготовлен заранее.
Кто успокоился, кто пришел в бешенство, но каждый счел нужным спросить у Дианы, в чем причина ее веселья, на что она жеманно ответила: «Ни в чем!» Только Лоик позволил себе высказать единственно верный комментарий, лестный, хотя весьма краткий.
– Снимаю шляпу! – сказал он с таким восхищением, что на щеках Дианы запылал румянец, вызванный то ли удовольствием от вкушаемого сыра, то ли от одержанной победы.
Мемлинг встала, как будто ничего и не произошло, во всяком случае ничего, достойного ее внимания. Каждый торопился ускользнуть в свою спальню, кроме случайно задержавшейся Дианы, которая принялась по три раза пожимать руку Морису, Люс, Лоику, Мемлинг, как будто ее только что возвели в сан епископа и она принимала заслуженные поздравления. Она продолжала смеяться, обещая хозяйке дома помочь ей завтра в ее светских обязанностях.
– А сколько нас может быть завтра на этом обеде, дорогая Арлет?
Это «может» раздосадовало Арлет, и она расставила все по своим местам:
– Будем все мы плюс соседи Фаберы со своим сыном, то есть еще три человека, плюс кузены Анри, еще двое, может, трое, если они притащат с собой своего батрака. С нами вместе получается четырнадцать! Если нас окажется тринадцать, посадим за стол папашу. Кое-кто боится этого числа, – прибавила Мемлинг, грубо рассмеявшись неизвестно почему.
От этого смеха заледенела кровь у всей маленькой компании, которую привела в веселое расположение духа перспектива идти спать. Но Диана быстро встряхнулась. Движимая сладостью успеха и признания, она, словно тощий воздушный шар-монгольфьер, доплыла до своей комнаты, где рухнула на кровать и захрапела, не успев даже пожелать спокойной ночи бедной Люс. А та, безмерно утомленная всевозможными бесконечными заботами, должна была еще снимать с нее костюм винно-красного цвета, который был утыкан кнопками и напоминал минное поле. Чтобы выполнить эту последнюю за день работу, молодой женщине пришлось призвать на помощь всю ее доброту или долготерпение, потому что во время знаменитого налета на сыр ее охватил порыв ярости. Отдавая должное изобретательности и храбрости Дианы, Люс не согласилась с таким разделом добычи, ведь весь день ее терзало незнакомое доселе неотвязное чувство голода. Этим вечером она превратилась в волчицу, наблюдавшую, как бри скрывается в пасти Дианы. Как бы то ни было, надо было дожидаться завтрашнего обеда.
Голодная, разбитая усталостью Люс скользнула в кровать, заняв крошечное, неудобное место, оставленное ей Дианой, и моментально заснула.
Ведь несмотря на то что настоящее представлялось ей лучезарным и восхитительным, она не строила никаких планов на будущее, впрочем, она никогда их не строила, даже если настоящее было неприятным. Люс принадлежала к тому редкому типу женщин, которые живут одним днем, а такое нечасто встречается и среди мужчин.
Что касается Лоика, то он не смирился с перспективой провести ночь рядом с этой странной парочкой на одной подушке или матрасе, поэтому отправился спать на сеновал. Совсем в духе романов для бойскаутов, которые он, должно быть, читал в нежном возрасте и абсолютно ничего из них не запомнил.
Глава 7
На следующее утро, закукарекав лишь немногим ранее часа, назначенного для завтрака, петух семейства Анри проявил, по мысли Лоика, сострадание и здравый смысл, что редко встречается у представителей отряда куриных. Все собрались в большой комнате: со стороны Анри присутствовали – Мемлинг, как всегда в черном фартуке, и ее сын Морис, опирающийся на узловатую палку, в новой нижней рубашке, его раненая нога была забинтована чистым бинтом;
Париж представляли – Диана Лессинг в брюках в черно-белую клетку на бретельках поверх строгой блузки из черного шелка, такой наряд мог бы утяжелить фигуру любой сборщицы урожая. Люс снова выбрала молодежную блузку в цветочек, заправив ее в юбку, состоящую из трех частей, которую было так же легко расстегнуть, как и застегнуть. Лоик же нарядился в великолепную рубашку от Лакоста в бело-голубую полоску и брюки голубого цвета, в таком наряде не стыдно было бы показаться и на капитанском мостике.
Едва они уселись, как появились первые гости – семейство Фаберов.
Фердинан Фабер был грузным мужчиной; характер у него был открытый, в деревне поговаривали, даже резкий, но, по словам Мориса, он за всю жизнь и мухи не обидел. То ли такая репутация определяла его внешность, то ли внешность определяла такую репутацию, но, несомненно, он производил впечатление человека дикого и свирепого, и оно усиливалось тем, что Жозефа Фабер имела вид побитой собаки.
– Доброго всем здоровья! – вместе произнесли они, как слаженный дуэт;
Лоику хотелось рассмеяться, но он ограничился лишь тем, что ответил:
«Доброго здоровья!» – и так же энергично кивнул, как и вновь пришедшие.
– Садитесь! Присаживайтесь же! – сказала Арлет. – В эту пору глоток кофе не повредит, а?
– Да уж! – сказала Диана, хлопая глазами, как молодая актриса-инженю, уставившись на Фердинана Фабера, который, не моргая, устремил на нее свой взгляд хищного зверя. – Да уж, хороший глоток кофе нам совсем не помешает!
Имея в виду жару, она обвела все вокруг широким жестом, но ее жест пропал втуне, так как открытым оставалось лишь слуховое окно, а дверь была закрыта. Все посмотрели в направлении, указанном ее рукой, как будто хотели обнаружить какую-то досадную неприятность, но, ничего не увидев, отвели взоры.
– Пока мы добрались до вас, рубашка Фердинана стала хоть выжимай! – подтвердила женская половина семейства Фаберов.
– Конечно, рубашка стала хоть выжимай, – сказал свое веское слово Морис. – Не забывайте про груз, который вынужден таскать за собой бедняга Фердинан!
Четверо крестьян осклабились, а парижане глуповато улыбнулись, не понимая, в чем дело. Умерив свою веселость, Морис просветил их.
– У Фаберов есть велосипед и к нему прицеп! Фердинан жмет на педали, а его толстая жена садится сзади! – сказал он, указывая на кучку костей, волос и мускулов, называемую Жозефой Фабер, которая улыбнулась и пожала плечами, словно извиняясь за свою худобу – в Париже ей пришлось бы оправдываться за обратное.
– Чувствуется, что холодно не будет! – бросила Люс, проявляя редкую сообразительность, что заставило всех посмотреть на нее с одобрением, но без всякого воодушевления.
– Придет к вам сегодня работать Никуда-не-пойду? – спросила Жозефа у Арлет.
Даже будучи человеком искушенным, Лоик изумился этому таинственному там-таму, с чьей помощью деревенские жители знали все о каждом, – этакому агентству Франс-Пресс, которому удавалось функционировать без каких-либо средств передвижения, без телефонных проводов и даже, казалось, без курьеров. А может быть, Мемлинг с серьезным видом сигналила вечерами карманным фонариком, посылая в деревенскую ночь информацию всей провинции Бос о приключениях и сумасбродствах четырех парижан? Этакий гигантский мультфильм, предназначенный для землепашцев, а они – его комичные и шутовские герои. При этой мысли Лоик улыбнулся, и Арлет, заметив его улыбку, с важным видом указала на него вновь прибывшим.
– Это месье Лоик... жаткой сейчас занимается он, – сказала она с явным уважением.
И Лоик понял, что благодаря этой машине он достиг такого высокого положения, о котором и не смел мечтать в министерстве иностранных дел.
Конечно, доказать это...
– Когда у меня сломается один из тракторов, я дам вам знать! – шепнула ему на ухо Диана.
Она явно была в восторге от присутствия Фаберов, глаза ее блестели.
Присутствие любого чужого человека возбуждало ее, делало счастливой. Ее страсть к светской жизни расцветала даже на этой ферме. Она с новой силой принялась рассыпаться в любезностях, когда отворилась дверь и друг за другом появились женщина, безумно похожая на Арлет, но моложе ее лет на десять, мужчина со строгим лицом, которого можно было бы принять за выпускника Политехнического института, и третий персонаж – совершенно не симпатичный мужчина замкнутого вида, оказавшийся кузеном несчастного хозяина дома, который сейчас находился вдали от своих угодий за колючей проволокой.
– Это кузен моего мужа, Байяр Анри, – торопливо сказала Арлет, поежившись. – А это моя сестра Одиль Анри и их слуга Жанно.
Представленные построились в рядок и, опустив глаза, кивнули парижанам.
Самым поразительным был кузен Байяр, он беспрестанно хихикал, и нельзя было понять, от стеснительности это или от злобы. Ему было тридцать лет, у него было лицо лгуна, а волосы пучками росли, казалось, по всему его телу.
– Доброго здоровья! – прибавил он без всякой необходимости, искоса бросив похотливый взгляд на грудь Люс, тут же отвел его, продолжая хихикать, отчего стал выглядеть еще непристойнее.
– Разрешите мне в свою очередь представить моих друзей! – сказала, улыбаясь, Диана.
Находясь в благостном состоянии, она чувствовала себя самим воплощением французского изящества. И она уже представляла себе, как будет описывать сцену потом, когда вернется к своему привычному окружению.
– Как и положено, начну с себя. Меня зовут Диана Лессинг, живу в Париже, определенной профессии не имею, должна в этом признаться. – И она рассмеялась таким гортанным смехом, что у Лоика Лермита на голове и на руках встали дыбом все волосы – он прежде не замечал их и не знал, что их так много. Диана тем временем продолжала:
– Эта молодая дама – Люс Адер, супруга блестящего парижского предпринимателя, который, тоскуя, ждет не дождется нас в Лиссабоне. Затем – Лоик Лермит, высокопоставленный чиновник, дипломат, он заботится о нас с самого начала этой перипетии, и, должна это признать, не без успеха. И наконец, возможно, вскоре я представлю вам нашего друга Брюно Делора, юного сумасброда, что, однако, простительно в его возрасте. Вот и вся наша маленькая компания!
Воцарилась изумленная тишина, в которой, однако, не было ни неприязни, ни насмешки, как с облегчением заметил Лоик. Бос действительно был прелестной мирной, населенной доверчивыми людьми провинцией, о которой он будет вспоминать всю жизнь, подумалось ему... Особенно когда он увидел, что Диана торжествующе подмигнула Арлет, взглянув на нее нежно, преданно, как приглашенная в гости заводила подмигнула бы недавно озабоченной, а теперь, благодаря ей, успокоившейся хозяйке дома. Впрочем, Мемлинг, судя по всему, совершенно не волновали ни атмосфера приема, ни настроение гостей, ее больше заботило, как всучить этим гостям грабли и вилы, а не каким разговором их занять. Она налила всем по второй чашке кофе, и по выражению ее лица можно было понять, что больше кофе не будет.
– Ладно... Кто отправится за Менингу и... вашим другом?
– Как же так? Они до сих пор не встали? – закричала копия Арлет Анри, бросая возмущенный взгляд на часы, которые показывали почти без четверти восемь.
При виде часов Лоик почувствовал, как в его памяти просыпаются и восстают столь дорогие ему воспоминания ленивого, праздного человека, ведущего ночной образ жизни, однако понадобились всего сутки для того, чтобы этот человек воспринял обычаи и мораль фермеров Анри с такой покорностью, как будто это были его великосветские друзья или непосредственное начальство.
– Брюно... наш друг получил вчера серьезный солнечный удар во время пешей прогулки, – запротестовала Люс плаксивым голосом.
– Да уж, видок у вашего друга неважнецкий, – подтвердил Морис.
Люс бросила на него взгляд, полный нежного упрека. Байяр Анри перехватил этот взгляд и сделал на основании его совершенно правильный вывод. Это заставило его осклабиться и обнажить свои верхние клыки, желтые и кривые, отчего он стал просто отвратительным в глазах Дианы: по ее мнению, минимум эстетики был необходим любому человеку, живущему в обществе (если представлялась такая возможность, Диана охотно прибегала в разговоре к подобным сентенциям, они были ее коньком). Как и все, она испытывала чувство живейшей антипатии к Байяру Анри, но не боролась с этим чувством, а упивалась им, как выражением некоего надежного инстинкта, именуемого нюхом.
Скользнув к Арлет, аккуратно убиравшей в комод хлеб, чашки и кофейник, Диана шепнула ей на ухо:
– Надеюсь, мне не придется работать рядом с вашим кузеном Байяром!
Арлет бросила на нее изумленный взгляд, открыла было рот, но в этот момент появился Фердинан, буквально неся в левой руке Брюно и ведя правой за шиворот Никуда-не-пойду.
– Кажись, этот парень с косой не справится, – сказал он, усаживая бедного Брюно на табурет, откуда тот сейчас же начал соскальзывать, как и накануне, но сострадательный Лоик повернул его и прислонил к столу. Брюно обвел все вокруг блуждающим взором, крупные капли пота текли по его землистому носу.
– Это ступенчатый солнечный удар! – сказала Диана решительным и знающим тоном, чем привлекла всеобщее внимание.
– Что это еще такое? – спросили одновременно несколько человек.
– Ступенчатый солнечный удар – это такой солнечный удар, который развивается сам по себе и может длиться три, четыре или пять дней. Так говорят в Марокко. Мы – мой муж и я – узнали это выражение от султана города Фее, который пригласил нас к себе однажды весной. С несчастным султаном случился солнечный удар, и он должен был провести три недели в больнице... в своей больнице, а мы в это время жили в его дворце. Эти арабы – шикарные мужчины! – поведала она более тихим голосом на ухо Жозефе, сидевшей рядом с ней. – Может быть, слишком яркие, слишком броские, но все же они великолепны! Можете говорить все что угодно! – прибавила она.
К сожалению, Жозефа ничего не смогла сказать о великолепии арабских мужчин, потому что Арлет сухо произнесла:
– Все это, конечно, так, но меня этот ступенчатый солнечный удар никак не устраивает!
Лоик, Диана и Люс приняли виноватый и смущенный вид (впрочем, они действительно были главными виновниками того, что Брюно уклонялся от своих обязанностей, ведь каждый из них знал о той роли, которую он сыграл в этом деле).
– Ладно, – внушительно произнес Фердинан, – ладно, тогда мы, мужчины, справимся вчетвером. Двое будут снизу подавать на телегу снопы, двое наверху будут их укладывать. Значит, двое внизу и двое наверху, меняться будем каждый час, чтобы не надорвать поясницу. Согласны? Арлет и мадам Диана, – сказал он, кланяясь им, – займутся кухней. Тут тоже работенки хватает. Остальные женщины будут идти следом за нами и собирать колоски. – Сказав это, он отвернулся, стесняясь присутствия дам, и плюнул коричневатой слюной на пол позади себя. – Какие поля вы еще не обрабатывали? – спросил он затем у Лоика как профессионал профессионала.
При этом у Лоика был довольный вид кретина, подумалось Диане.
– Я обработал три поля, там, у дороги, и начал на четвертом ноле рядом с балкой. Но там трудно работать: повсюду камни... – Бедняга аж стал заикаться.
– Ладно уж, заканчивайте там, а мы в это время будем собирать на первых трех, – сказал Фердинан. И без всякой злобы добавил:
– Ну, вперед, паршивое стадо!..
– Я все же отправлюсь с вами, – сказал Морис. – Я смогу управлять лошадьми, и потом, я хочу показать мадемуазель Люс, как работает жатка...
Из-за раны у него был такой несчастный и униженный вид, что Лоик сочувственно улыбнулся ему, и, к его великому удивлению, парень с благодарностью улыбнулся в ответ, сразу же став похожим на ребенка. И Лоик снова ощутил его обаяние.
– Ни у кого не найдется фотоаппарата? – спросила с улыбкой Диана. – В Париже нам не поверят! Я подбираю колоски, а Лоик – на этой жатке-молотилке-веялке, или как ее там! Ах, нет! Нам понадобятся доказательства! Уверяю вас!.. – И поскольку ей никто не ответил, она скромно и мило прибавила:
– Можно обойтись и без «лейки»! Сгодится любой маленький «Кодак»!
Но, судя по тому, что все промолчали, в Босе никто не увлекался фотографией.
При этом все встали и направились к порогу, а на дворе, несмотря на ранний час, уже чувствовалось палящее дыхание зноя. Но срывающийся голос Никуда-не-пойду остановил всеобщий порыв:
– Ну уж нет! Я в поле никуда не пойду. Я не хочу оставлять его одного с ней!
Все обернулись; голос Никуда-не-пойду звучал раздраженно и страстно, в нем была та особая значительность, какую умеют придавать своим словам только идиоты, свойство, постепенно стирающееся с годами, как, впрочем, и сам идиотизм.
Развернувшись, все хлебопашцы, за исключением Фердинана, с изумлением посмотрели, как он обвиняющим жестом указал на Диану Лессинг, которая также остолбенела (впрочем, ненадолго).
– Не хочу, говорю вам! Не хочу! Вон как она смотрит на него!
– Что он еще выдумывает! – возмущенно крикнула Арлет Анри.
– Этот парень – буйнопомешанный! – сказал Лоик, которого забавляла эта ситуация.
– Ах, нужно заставить его замолчать наконец! Он лжец! – не преминула добавить Люс.
– Но... но? Да что же это такое? Или мне все это снится? Люс, дорогая, скажите, что мне все это снится!
Жалобный, боязливый, неуверенный голос Дианы Лессинг, по мысли его обладательницы, должен был вызвать у хлебопашцев восхищение терпением и выдержкой парижан, но заставил содрогнуться Лоика и Люс, расслышавших в нем нечто предвещающее великую бурю. Они оба втянули головы в плечи и обменялись ободряющим взглядом.
– Снится ли мне это? Или этот парень действительно обвиняет меня в дурных намерениях по отношению к этому бедному молодому человеку, Брюно Делору, которого я знаю – как и его мать – уже более двадцати лет?..
– Ну и что. Не хочу его оставлять с вами! – продолжал упорствовать Никуда-не-пойду.
– Да что же вы, месье! Будьте уверены, что, если бы мне было двадцать лет, тогда меня не следовало бы оставлять наедине с Брюно Делором. Он самый красивый молодой человек в Париже, именно за это его ценят все женщины в столице; знайте также, что все они бьются за право взять его на содержание, но он никогда, слышите, никогда не заглядывался ни на какого парня!
– Но я, – промямлил красный как рак Никуда-не-пойду, – но...
– Нужно быть таким порочным и сильным, как вы, чтобы воспользоваться его состоянием после солнечного удара. Должно быть, он принял вас за женщину. Это единственное объяснение!
Видя недоверие публики, захваченной этой историей, хотя и несколько шокированной сообщением о профессии Брюно, и откровенное веселье Лоика, Диана сочла своим долгом расставить точки над "i".
– Признаюсь, что только при серьезном солнечном ударе можно увидеть в вас особу, принадлежащую к слабому полу. Но если это не так, то, значит, вы изнасиловали его! Да, месье! Изнасиловали! Мне неизвестно, какой славой вы пользуетесь в этих местах, но думаю, что дурной! Я не ошибаюсь? – спросила она, резко повернувшись к Арлет, которая аж подпрыгнула.
Размеренный голос, исполненный праведного гнева и превративший клетчатый комбинезон Дианы в римскую тогу, заворожил ее. Это было лучше, чем радио! Но Арлет не знала, что делать, что сказать, оставалось только удивляться. Никуда-не-пойду дурно обошелся с этим красивым молодым человеком, таким напыщенным, таким высокомерным?.. Она повернулась к дурачку:
– Менингу! Ты сделал что-то с месье?
– Что-то?
– Да, что-то. Не строй из себя идиота. Что-то, что ты сделал с викарием.
– С каким еще викарием? – воскликнула Диана, придя в восторг от такого бурного прошлого.
Лоик сделал ей знак замолчать. Менингу выпрямился, глаза его округлились, а щеки порозовели.
– Но я ничего не сделал месье Брюно! Сначала он не схотел! Да и я сам не схотел! А потом он хотел мне все отдать, а я от всего отказался. Он хотел дать мне коз и фиников, а я сказал «нет», мне ничего не нужно... вот и...
– Тебе ничего не было нужно, кроме часов, – строго сказала Арлет.
– Да, кроме часов. И потом, я не очень-то люблю финики, – предпринял попытку оправдаться обвиняемый.
Арлет повернулась к Диане. Казалось, она удовлетворилась этими объяснениями, но сожалела о потерянном времени. Развеселившиеся жнецы вспомнили о своем долге и направились к двери.
– Ладно, – сказала Арлет Менингу, – ты слышал, что сказала мадам? Она тоже не хочет твоего приятеля. Значит, оставь его в покое и отправляйся на работу. Давай, вперед!
– Ну-ка, пошли, – властно сказал Фердинан.
И готовый расплакаться Менингу двинулся за ними следом, бормоча что-то себе под нос.
– А вы можете поручиться, что он не обманывает? – спросила Диана у Арлет, как только они уложили в постель и напоили липовым отваром беднягу Брюно, превратившегося в куклу, в безвольную куклу. После этого женщины принялись чистить неизвестные Диане овощи, которые, по ее мнению, можно было оставить и в кожуре.
– Менингу, – сказала Арлет, – никогда не врет! Он не умеет врать, бедняга!
Она произнесла эти слова с таким спокойствием, как будто говорила о классическом для психиатрии серьезном заболевании.
– А кто этот викарий?
– Маленький семинаристик, очень пугливый, бедняга! И еще – большой жалобщик. Кюре не знал, как его успокоить.
– Успокоить? Но почему?
– Никуда-не-пойду... схватил его... В тот день была гроза. С ним хлопотно только в грозу, тогда нужно прятать от него детей и молодых ребят. А в остальное время он... спокойный. У вас получаются слишком толстые очистки, мадам Диана, – сказала Арлет. – От моих кабачков ничего не останется!
– От кабачков? А это кабачки? Я совсем по-другому представляла себе кабачки, это забавно...
– А какие же, по-вашему, должны быть кабачки? Вы никогда прежде их не видели?
– Никогда, только в запеченном виде.
– Ну что же, сегодня вы увидите их и запеченными; теперь вы знаете, как они выглядят. Вот так-то, мадам, век живи, век учись.
– Ну да, ну да, – сказала Диана с почти неподдельной меланхолией.
Прежде она очень боялась Арлет Анри, теперь же привязалась к ней. («Как же не идет ей ее имя!») Ей хотелось бы иметь в Париже такую подружку, такую «straight» <правильную (англ.)>, сказала она про себя по-английски – что делала всякий раз, когда не могла найти нужного слова, а рядом с ней был кто-нибудь, достаточно знающий английский язык, чтобы оценить ее двуязычие: в противном случае, если она не могла найти нужного слова, а рядом никого подходящего не оказывалось, она бросала это занятие. Деревня хороша тем, что всегда можно поговорить самому с собой; это было весьма забавно и, конечно, очень полезно для собственного кругозора. Очень мило.
Она постарается делать так же и в Париже. В Париже или в Нью-Йорке. Боже мой, они даже не знали, в какой столице окажутся на следующей неделе, в десяти или в пяти тысячах километрах от своей страны, а может быть, и в какой-нибудь тюрьме. А она здесь восхищается этим Босом! Андре! Андре Адер! Нужно было во что бы то ни стало разыскать Андре Адера! Сказать ему, что они еще живы, чтобы он не отплывал без них, не оставлял их на ферме или еще где-нибудь, к тому же почти без денег. Даже нужда не заставит ее продать драгоценности! В этом она клялась каждому, кто дарил их ей, – своим мужьям или редким любовникам. Она дала эту клятву и самой себе.
Слишком глупо продавать драгоценности в спешке, при этом всегда теряешь половину, а то и три четверти от их цены. Впрочем, это относится не только к драгоценностям, к мехам тоже. Продать драгоценности можно только в самом крайнем случае. Короче говоря, нельзя доводить дело до крайности, так-то!
– Вы думаете, что следует положить овощи на одно блюдо, а курицу на другое? Так будет лучше?
Арлет выглядела смущенной. Мало-помалу она поддавалась хитростям Дианы, стараясь все сделать еще лучше, и это было трогательно. Решительным голосом, от которого разбегались куры в курятнике, Диана продолжала:
– Ну конечно же! Нужно разделить кур на куски: отдельно белое мясо, отдельно ножки. Хоть раз люди смогут выбрать то, что им действительно нравится, и не ошибиться при этом!
Арлет согласно кивнула. Силой логики можно было добиться от Арлет всего, даже превратить ее ферму в охотничий домик или в бордель. В конце концов, видя себя в роли Цицерона, Диана пришла в восторг.
– Скажите мне, Арлет... я прошу прощения за свой вопрос, но... у вас нет волос? Уже давно?
– Да что вы такое говорите? У меня все волосы на месте!
Лицо Мемлинг выражало крайнюю обиду, что делало ее менее суровой.
– А откуда я могу знать, так ли это? Вы ведь вечно ходите в своем платке! Докажите мне, что я ошибаюсь, – сказала, смеясь, Диана.
Через десять минут волосы Арлет были убраны в прическу, на губах появилась прозрачная помада, а верхняя пуговка у воротника оказалась расстегнутой. «Эти три штриха сделали из нее женщину», – подумала Диана, довольная своими талантами и умиленная собственной добротой. К сожалению, Арлет отказалась от предложенных туалетов – строгий костюм от Баленсьяга прекрасно бы подошел ей, – но она твердо отказалась и от брюк цвета опавшей листвы, и от замшевой куртки совершенно в «охотничьем стиле», такого «простенького» покроя.
Однако чувство благодарности вовсе не переполняло милую Арлет. Часом позже она послала своего Пигмалиона задать корм скотине. И Диана отправилась, нагруженная четырьмя бадьями с кормом, спотыкаясь на высоких каблуках шевровых сапожек.
С птицами все прошло благополучно, а вот свиньи причинили ей немало хлопот; ожидая ее в своем хлеву, они хрюкали за низкой дверцей. Диана попыталась было наклониться, чтобы поставить им бадью с кормом – размоченными в воде отрубями, – но они с такой скоростью ринулись к ней, что это оказалось невозможным. Тогда она решила поставить бадью на землю, открыть дверцу и спокойно придвинуть ее ногой. Но одна молодая свинья – «поросенок», вспомнила она чисто случайно, – итак, один поросенок, более резвый, чем остальные, бросился в приоткрывшуюся дверцу, туда, где стояла бадья: казалось, его больше влекла свобода, чем пища. Две или три его попытки показались Диане весьма забавными, и она даже, как будто сзади нее была публика, бросила поросенку: «Да что же ты, в самом деле...», «Ах, ты, каналья...» и еще что-то в таком же роде. Но когда при четвертой попытке Диана, в своем роскошном комбинезоне, оказалась буквально опрокинутой этим животным на землю, а поросенок попытался проскочить по головам своих братьев и сестер, она принялась пронзительно кричать... кричать скорее отчаянно, чем повелительно, но, к счастью, крики напугали животное и заставили его быстренько присоединиться к своим уже насытившимся собратьям.
Обливаясь потом, на подкашивающихся ногах, в испачканной одежде, но с гордо поднятой головой Диана отправилась переодеваться в свою комнату. В конце концов, задавала она себе вопрос, снимая красивый, но испорченный комбинезон, повезло ей или нет, когда она оказалась на этой ферме? Они спаслись от обстрела, от нескончаемого исхода, может быть, сейчас они бы продвинулись всего лишь на пять километров, а может быть, все беженцы уже прибыли, куда хотели. Может быть, сейчас она и ее друзья были бы уже в окрестностях Лиссабона? Кто знает? Всякая случайность – Божий промысел, думала Диана, каждую случайность можно обратить себе на пользу, но история с поросенком заставила ее подрастерять свое великолепие и, следовательно, оптимизм. На кого могла она рассчитывать, выбирая между влюбившимся в технику Лоиком и флиртующей с молодым крестьянином Люс? Никто из них особо не торопился уехать. Кроме нее. Ее и бедняги Брюно, которому, возможно, и удалось избежать постыдного изнасилования, но уж никак не страшного солнечного удара. Долго ли он будет еще оставаться в таком беспомощном состоянии? А пока ей нужно было гнать эти грустные мысли и идти помогать Арлет с приготовлением обеда на четырнадцать персон, а это не шутка! И как она поступала всю жизнь, когда нужно было забыть о серьезных заботах, Диана обратилась к светским обязанностям, что помогало ей пересилить саму себя. «К счастью», – подумала она.
Глава 8
Арлет была так занята у духовки, что и не думала накрывать на стол. Но Диана настолько следила за соблюдением всех правил хорошего тона, что даже поставила на стол перед каждым гостем картонную табличку с указанием его имени. Во главе стола должна была сидеть хозяйка дома вместе со своим сыном Морисом, по обе стороны от него парижанки, а рядом с Арлет она поместит Лоика и, может быть, Брюно, если тот почувствует себя лучше. Но его заменили кузеном Байяром, а себе Диана выбрала соседом мощного и волнующего Фердинана. Поскольку женщин было пять, а мужчин семь, она ничтоже сумняшеся посадила рядом двух наименее разговорчивых и наименее блестящих членов этой маленькой ассамблеи: Никуда-не-пойду и батрака по прозвищу Жожо. Выводя на картоне «Жожо», Диана засмеялась, но достаточно сдержанно. В великосветском обществе Парижа можно было встретить и такие имена, как Ие-Ие и Зузу: правда, нужно сказать, эти Ие-Ие и Зузу принадлежали к самым влиятельным и богатым семьям. В общем, Париж – это Париж.
Ровно в полдень появились красные, потные, измотанные, еле волочащие ноги жнецы. Добрых десять минут они были вынуждены пить вино, разведенное водой, прежде чем смогли произнести хоть слово. Затем их усадили за стол.
Начало обеда прошло в полном молчании, напомнив Диане одну недавнюю, очень невеселую свадьбу.
Обед начался с громадной порции паштета и сосисок; доброму христианину недолго и лопнуть от такой еды, подумала Диана, но Арлет осталась глуха к ее предложениям по поводу тертой моркови и сырых артишоков, хотя их так легко было «приготовить». Таким образом, Диане не оставалось ничего другого, как последовать примеру окружающих и щедрой рукой положить себе на тарелку еды.
– Блюда из свинины просто восхитительны, – сказала она высоким голосом в напряженной тишине, прерываемой лишь звоном приборов и, что было менее приятно, чавканьем. – Вы сами их готовите?
– Конечно же, свинину мы готовим сами! – вскричал понемногу оживающий Фердинан. – Разве можно у вас найти такой паштет, дамочка?
– Ах нет, конечно, нет! Не правда ли, Лоик? Вы когда-нибудь пробовали такой восхитительный паштет?
– Конечно, нет!.. – сказал Лоик. – Это очень вкусно, очень...
Не подобрав определения, он проглотил свою порцию с такой же быстротой, если и не с таким же шумом, как и его коллеги по полевым работам. И это Лоик Лермит, который в Париже брюзжал перед любым блюдом с соусом!..
– А когда происходит экзекуция... в общем, смерть этой бедной свиньи?
– В октябре. Обязательно приезжайте! – сказал Фердинан, как и подобает гостеприимному босеронцу. – Сами увидите, свежая кровяная колбаса – это нечто! Кровь, выпущенную из свиньи утром, вы сможете в полдень отведать жареной!
Диана мертвенно побледнела.
– Боже мой, – сказала она, – действительно... действительно, это, наверное, успокаивает...
– А требуха! Ее еще называют потрохами, у вас такого не найдешь. Да уж, это стоит попробовать! Потроха мы берем прямо из...
Описание свиньи и ее внутренностей чуть не погубило Диану. К счастью, на стол были поданы куры, и разговор перешел на их прелести и потроха, менее потрясающие, чем у свиней.
– Если попадутся перья, это не моя вина, – предупредила Диана.
– А разве не вы их ощипывали?
– Нет, конечно, не я. Хотя меня приговорила к этому Мем... Арлет, я хотела сказать. Я пришла в ужас! Как же можно вырывать перья у этих несчастных животных! А если бы вам вырывали волос за волосом?
– Если бы я был мертв, мне было бы наплевать на это, – заявил Фердинан.
– Кур ведь не ощипывают живьем! Да я готов спорить, что вы не умеете и убивать их! Хотите, покажу?
И Фердинан нагнулся, схватил одну из птиц, бегавших под ногами Дианы, что больше не изумляло ее, но заставило выкатить от ужаса глаза, когда он положил бьющуюся и визжавшую курицу на стол перед ними.
– Нужно взять за шею, вот так. И раз...
– Ах нет, нет! – закричала Диана. – Нет, нет... умоляю вас! Несчастное животное! Вы перебьете мне аппетит. Прошу вас, дорогой месье!
– Тогда зовите меня Фердинан!
– Прошу же вас, дорогой Фердинан, – жеманно произнесла Диана, но голос ее дрожал.
– Оставь моих кур в покое, жирный дурень! – закричала Арлет.
Фердинан подмигнул и выпустил чудесным образом спасшуюся курицу, которая, пробегая, задела лапой пронзительно вскрикнувшую Люс.
– Ну уж ладно, Бог с вами, будет лучше, если вы приедете после забоя свиньи, – сделал вывод Фердинан. – Эта скотина орет что есть мочи. Целые десять минут на километр вокруг только ее и слышно, а, Морис?
– Да уж, будь здоров, – подтвердил тот, просунув с мечтательным видом свою ногу между ногами Люс.
– Короче говоря, – сказала Диана с самым серьезным видом, – в сельской жизни есть... определенная, как бы это лучше сказать... жестокость, о которой горожане не подозревают...
– А в городе вы только и делаете, что давите друг друга автомобилями.
Тут уж не из свиньи льется кровь, а из пешеходов!
Эту сентенцию выдал по-прежнему несимпатичный кузен Байяр, изображавший из себя великого путешественника.
– Вы слишком пессимистично смотрите на дорожное движение, – сухо сказала Диана. – Опасность тут незначительна...
– Вот уж нет! Я однажды попал в ваш Париж, совсем недавно, и четыре раза меня чуть не раздавили. Собственными глазами видел, как насмерть задавили одну женщину. Да еще рядом с Эйфелевой башней!
– Ну, этой женщине просто не повезло, – ответила Диана. – Уверяю вас...
– Я говорю только о том, что сам видел, – сказал зловредный кузен. – К тому же там не только раздавило эту бедную женщину, но при этом еще столкнулись десятки машин, ни пройти, ни проехать, мне пришлось пешком возвращаться домой. Это было путешествие так путешествие, могу вам доложить!
Воцарилась тишина. Лоик готов уже был встать на защиту достоинств Парижа, но, увидев налитое кровью лицо Дианы, отказался от этой затеи. А та продолжала:
– Ладно же, могу вас уверить, уважаемый месье, раз уж вы рассказываете только то, что сами видели, то видели вы самоубийство и обыкновенную пробку, только и всего. А если в нашей столице вы могли разглядеть только это, то остается вас лишь пожалеть!
Очарованная собственной тирадой, она со строгим видом отвернулась, казалось, ее заинтересовали намерения блаженного поклонника Брюно, уже пять минут безуспешно дергавшего ее за рукав.
– Ну что еще? – спросила она с видом победительницы.
– Раз вы его не хотите, может, отдадите его мне? – спросил этот дегенерат.
Парень явно был одержимым!
– Вы совсем с... вы слишком перегрелись на солнце, – спохватилась она, видя суровый взгляд Лоика, напомнивший ей, что никогда не следует говорить с сумасшедшим о сумасшествии: такие советы обычно со строгим видом шепчут на ухо, чтобы не заговорить о своих мозолях с человеком, которому ампутировали ногу, о своих легких – туберкулезнику или о Франкенштейне – уродцу.
Но все же нужно признать, что в свое время бедняга Брюно добивался в Париже более блестящих побед... Сможет ли он оправиться от этого ужасного ступенчатого солнечного удара? Веселенькое дельце: приехать в Нью-Йорк с безумцем на руках... На руках!.. Да его придется тащить под мышки!.. А как покажешь его матери в таком состоянии? Конечно, можно будет придумать, что произошел несчастный случай, что у него трещина в черепе или что его зацепила немецкая пуля, когда он гонялся с ружьем за немецким самолетом... но полное отупение не спишешь на один лишь героизм.
– Раз уж вы не едите ваш паштет, почему бы вам не отдать его этому парню, – сказал Фердинан, затем прибавил, обращаясь к Арлет:
– Мадам Диана нашла твой паштет таким вкусным, что не хочет ни с кем поделиться.
Заметьте себе, женщины, ловко орудующие вилкой, мне завсегда нравились, – произнес он; с его стороны это было крайне легкомысленно, ибо и его соседка, и его жена своим телосложением напоминали скелеты.
«А может быть, ему просто нравятся их движения?» – подумал Лоик.
Оплошность Фердинана заставила Диану покраснеть – в этом ей помогло и красное вино, – и она решила на время стать социологом, спросив у усатого Фердинана, своего соседа, чем же он занимается зимними вечерами, когда снег и стужа не позволяют выходить в поле.
– Вы не скучаете вечерами, так, часов около шести, когда начинает смеркаться? У вас не бывает этакого небольшого сплина?
Читать бесплатно другие книги:
