Воин Доброй Удачи Бэккер Р. Скотт

Наследный принц фыркнул и отвернулся.

– Думал? Нет, предводитель. Я знал.

– Как? Откуда знал?

Изнеможение снимает все покровы и маски с людей, не столько оттого, что вежливость требует усилий, а оттого, что усталость – враг пустых разговоров. Зачастую невыспавшиеся и изнуренные глухи к обидам, которые остро задевают просто бодрствующих.

Цоронга ухмыльнулся с таким выражением, которое можно было принять только за ехидство.

– Аспект-император. Он видит людей насквозь, предводитель. Думаю, и тебя он рассмотрел вполне ясно.

– Нет, я… я не знаю, что случилось в… в…

Он притворился, что язык не слушается его, а познания в шейитском настолько скудны, что только позорят его, но слова были готовы, закреплены в тех бесконечных бдениях, что он провел с Эскелесом.

– Я не знаю, что случилось в совете!

Цоронга отвел глаза, посмеиваясь над ним, словно над младшей сестренкой.

– Я думал, все и так ясно, – проговорил он. – Изобличили двух шпионов. Двух лжецов…

Сорвил вспыхнул. Разочарование накрыло его с головой, захотелось просто закрыть глаза и упасть с седла. В голове все смешалось, завертелось в бессмысленном вихре. Земля показалась мягкой подушкой. Лучше просто заснуть на ней! А его пони, Упрямец, пусть достается Эскелесу. Он сильный. Мебби останется у Цоронги, и ему не придется хвастать своими лишениями перед ноющими подданными…

Молодой король быстро отогнал от себя эти нелепые мысли.

– Цоронга. Посмотри на меня… Прошу. Я враг твоего врага! Он убил моего отца!

Наследный принц провел по лицу, словно стараясь стереть усталость.

– Тогда почему…?

– Чтобы изжить… эту травму… раздор между нами! Изжить внутренний разлад! Или… или…

– Или что? – спросил Цоронга с равнодушным отвращением.

– Может быть, он ошибся.

– Что? – расхохотался Цоронга. – Ты оказался настолько изворотлив? Варвар? Избавь меня от этих врак, пастух! Чушь!

– Нет… Нет! Потому…

– Потому… потому… – передразнил Цоронга.

Почему-то этот укол проник сквозь оцепенение, уязвил настолько, что на глаза навернулись слезы.

– Ты бы счел меня сумасшедшим, если бы я рассказал, – сказал юный король Сакарпа надтреснутым голосом.

Цоронга посмотрел на него долгим, ничего не выражающим взглядом – оценивая.

– Я видел тебя в бою, – сказал он наконец с какой-то безжалостностью, которую применяют в разговоре, чтобы оставить другу место для слабости.

Потом, собрав все силы, заставил себя улыбнуться.

– Я уже думаю, что ты сумасшедший.

Достаточно было один раз пошутить, и трещина подозрительности, возникшая между ними, чудесным образом срослась. Людям часто не хватает разговоров вокруг да около, чтобы сойтись, но после этого они надолго запоминают, о чем шла речь.

Слишком уставший, чтобы испытывать благодарность или облегчение, Сорвил принялся рассказывать наследному принцу все, что случилось после смерти отца и падения святого города. Он поведал об аисте, опустившемся на стены за миг до нападения Великого Похода на город. Не стал утаивать, как рыдал в руках аспект-императора. Признался во всем, невзирая на стыд и проявленную слабость, зная, что при всей холодности во взгляде Цоронги этот человек больше не будет судить его, как всех.

А потом рассказал о рабе, Порспериане…

– Он… он… вылепил лицо, ее лицо, из земли. И – клянусь, Цоронга! – собрал… грязь… слюну с ее губ. И провел по моей ще…

– До совета? – изумленно спросил Цоронга, почему-то нахмурившись. – До того, как Анасуримбор назвал тебя одним из своих верных подданных?

– Да! Да! И с тех пор… Даже Каютас поздравляет меня с моим… обращением.

– Переходом в другую веру, – поправил Цоронга, склонив голову в раздумье. – Твоим переходом.

До сих пор юный король Сакарпа говорил, преодолевая утомление, которое цеплялось свинцовыми грузилами к каждой мысли, вынуждая прилагать неимоверные усилия, чтобы вытащить их на поверхность и облечь в слова. И вдруг он словно оказался в воздушном пузыре, удерживая в голове те мысли, которые готовы были кануть в бездну.

– Скажи, что думаешь! – выкрикнул Сорвил.

– Плохо дело… Праматерь… Для нас она богиня рабов. Ниже наших моли…

– Я и так стыжусь этого! – выпалил Сорвил. – Я один из воинов! Во мне течет кровь древнего и благородного рода! Я дал клятву верности Гильгаолу в пять лет! Она позорит меня!

– Но это не умаляет нашего уважения, – возразил Цоронга с оттенком суеверного беспокойства.

Пыль убелила его курчавые волосы, и теперь он был похож на Оботегву, казался старше и мудрее.

– Она среди старейших богов… и самых могущественных.

– Что ты сказал?

Наследный принц с отсутствующим видом погладил шею пони. Даже сомневаясь, Цоронга сохранял направление мысли, парадоксальным образом избегая колебаний. Он был из тех редких людей, которые всегда пребывают в гармонии с собой, словно их душа скроена и пошита из одного куска ткани, совершенно непохожая на лоскутное одеяло натуры Сорвила. Даже когда у наследного принца были сомнения, он излучал абсолютную уверенность.

– Полагаю, – сказал Цоронга, – предполагаю… что ты тот, кого в Трехморье называют нариндари…

Все его тело покачивалось, кроме взгляда, остававшегося неподвижным.

– Избранный Богами, чтобы убить.

– Убить? – выкрикнул Сорвил. – Убить?

– Да, – ответил наследный принц, опустив зеленые глаза от тяжких раздумий.

Когда он вновь взглянул на Сорвила, в глазах его читалось явное смущение, словно он испытывал отвращение, а не сожаление, к бесчестью друга.

– Чтобы отомстить за своего отца.

Сорвил уже знал об этом, но сам боялся себе в этом признаться. Знал так же глубоко, как и все остальное, и все же раньше ему удавалось убеждать себя, что это неправда.

Он избран убить аспект-императора.

– Тогда что мне делать? – воскликнул он с большей паникой, чем ему хотелось бы. – Чего Она ждет от меня?

Цоронга фыркнул с преувеличенным весельем.

– Чего ждет Праматерь? Боги – это дети, а мы – их игрушки. Посмотри на себя, дурачок! Они один день поласкают тебя, а на другой – сломают.

Он вытянул руки, словно пытаясь изобразить вековое ожесточение человеческого рода.

– Мы, зеумы, молим наших предков о благоразумии.

Сорвил заморгал, весь сопротивляясь словам Цоронги.

– Тогда как ты считаешь, что мне следует делать?

– Стоять передо мной, сколько сможешь! – рассмеялся наследный принц.

Лучшим качеством Цоронги была способность находить смешное в любой ситуации. Черта, которую надо постараться перенять.

– Оглянись на прошедшие дни, повелитель, – продолжил чернокожий, когда стало ясно, что Сорвил не подхватит шутку. – На каждый бросок number-sticks, который ты получил! Во-первых, Она отметила тебя. А теперь превозносит в славе на полях сражений, поднимает в глазах окружающих. Разве не видишь? Ты был похож на подкидыша, когда только вступил в отряд сционов. А теперь старый Харни и чихнуть не может без твоего совета…

Цоронга с каким-то удивлением оглядел его.

– Она определяет твое место, Сорвил.

Еще больше истин, которые он уже знал, но отказывался принимать. Внезапно молодой король Сакарпа пожалел о своем признании, о первом откровенном разговоре со смерти отца. Поиски брата в лице зеума вдруг показались душераздирающе абсурдными, поскольку сакарпы всегда считали их слишком далекими и странными, чтобы доверять.

– А что, если я не хочу быть меченым?

Цоронга с изумленным сожалением тряхнул головой. «Вот дурачок… – говорили его глаза. – Мы, зеумы, молим своих предков о благоразумии».

Облака поднимались на горизонте, и люди Среднего Севера возликовали, думая, что Боги наконец-то смилостивились к ним. Облака плыли по небу с изяществом китов, только более скученно, наливаясь темно-синим на брюхе, но дождь все не приходил, если не считать кратковременных осадков. От безветрия воздух был перенасыщен влагой, от чего все тело пропитывалось сыростью, а поклажа будто наливалась свинцом. На исходе дня усталость и растерянность овладевали людьми, такая же как заудунианами, только у последних утомление было непреходящим, а жажда – неутолимой. Единственным отличием было отсутствие пыли.

Ночь приносила с собой полную тьму.

Шранки напали во время первой вахты. Двадцать копий выскочили из темноты и обрушились на галеотский фланг. Люди, тихо беседовавшие, чтобы скоротать время, успели только вскрикнуть от ужаса, и их уже не стало. Шранки смели караул, промчались, круша ряды, к ночным дозорным. Люди закрылись щитами, опустили пики. Одни сыпали проклятиями, другие молились. И вот твари, размахивая оружием и завывая, столкнулись с ними, теряя руки и ноги, падая с проткнутыми животами. Галеоты отражали атаку, рассекая неровную линию нападающих, и смогли устоять. Издавая боевые кличи, сразили одержимых тварей наповал.

Звуки рога и сигналы тревоги пронеслись по всему войску. Люди поспешили на позиции, на ходу обувая сапоги, накидывая кольчуги. Агмундрманы с завязанными в узел волосами, нангаэлы с голубыми татуировками на щеках, нумайнерийцы с длинными развевающимися бородами: люди, закованные в броню, из великих племен галеотов, туниерасов и сетидоннийцев, выстроились в боевом порядке, растянувшись по плоским равнинам и неглубоким лощинам. Бранясь, они готовились к бою, настраивая себя на воинственный лад, а затем, когда был застегнут последний ремень и поднят последний щит, устремили взгляды в темную даль. Позади мерцающих броней рядов теснилась конница – кидрухильцы и рыцари, многие приподнимались в стременах, стараясь что-нибудь разглядеть.

Но в кромешной тьме никто ничего не увидел. Когда заступила следующая вахта, по рядам только и ходили разговоры о легкой победе над шранками. Циники предсказывали недели ложных тревог и бессонные, безрезультатные ночные бдения.

Генерал Каютас отправил несколько кидрухильских отрядов на разведку. Всадники с содроганием заметили несколько групп, превышающих по размерам заставы, выжидающих в засаде, и устрашились скорее не их самих, а внезапного нападения. Со времен Сакарпа около восьмидесяти человек сгинуло в ночи, сотни были ранены или покалечены. После того как Судьи казнили кидрухильского капитана за умышленное нанесение увечий лошадям с целью накормить людей, отряды отказались от обычая отмечать победу, готовя угощение из искалеченных животных.

Северяне обрели уверенность, и вскоре войско загудело от нетерпеливого гомона. Несколько шутников устроили пляски, сломав линии рядов и бурно жестикулируя в темноте. Таны, как ни кричали, никак не могли их успокоить. Поэтому, когда крики донеслись до ушей генерала Каютаса, он не сразу встревожился…

Он вызвал свою сестру, Серву, только когда не вернулся первый отряд разведчиков.

Как и маги других школ, сваяльские колдуньи оставались в основном внутри войска. Обособленные от случайных встреч в лагере, заудуниане видели их только во время сигнальных тревог, когда одна из Сваяли поднималась в ночное небо, чтобы начертать огненные зашифрованные послания саикским адептам в Армии Востока.

Причины такой осторожности были окутаны многими слоями тайны. Прежде всего Сваяли были колдуньями. Невзирая на аспект-императора, многие прочно придерживались старых убеждений. А как иначе, когда их заклинания являлись также проклятиями? К тому же они были женщинами. Нескольких мужчин уже подвергли публичной порке, а одного даже казнили, за проявление безрассудной страсти. Но самое главное, аспект-император хотел лишить Консульта всякого расчета на легкий захват власти. По правде говоря, все многотысячное войско Похода было не больше, чем средством безопасного передвижения Школ.

Принц Анасуримбор Каютас решил, что время осторожничать подошло к концу.

По приказу брата Серва выстроила колдуний позади общей линии, оставив более сорока самых младших и самых могущественных в резерве. Глубокий вздох пронесся по лагерю при их появлении. «Лазоревками» называли их люди. В широких желтых накидках, служивших защитой от Хор, Сваяли и вправду походили на лазоревок.

Защитные поля вокруг них потрескивали во мраке, и колдуньи одна за другой поднялись в воздух. Они прошествовали над рядами общей линии. Мужчины, все как один, свернули шеи, следя за их бесшумным полетом. Кто-то бормотал, некоторые даже вскрикивали, но большинство затаили дыхание от изумления. Школа принимала на обучение юных девушек, и все колдуньи были молоды, с лицами, как гладкий алебастр или тиковое дерево, с губами, светящимися от вспышек, исходящих от них. Оказавшись над землей, они развязали туго замотанные накидки, затянув песнь, которая оживляла их. Ткань спала, взлетев воздушными арками вокруг Лазоревок, исполняющих песнь неземными голосами. Одна за другой сваяли расцвели, раскрылись, как цветы с лепестками из золотистого шелка, и люди Похода, пораженные, лишились дара речи.

Сваяли из Школы Ведьм.

Они поднялись над основной линией вторым шевроном, как математически выверенный призрак, и две сотни огней полетели в черноту долины. Потом остановились, похожие на свечки без фитилей. Волшебное пение, пугающее и манящее, раздалось из каверн ночи, полилось в уши, как сокровенный шепот.

Поддавшись некоему беззвучному сигналу, они все вместе осветили пространство.

Слепящие белые полосы поднялись от вытоптанной земли к окутанным тучами небесам.

Лица колдуний померкли над краями серебристых щитов, а люди Среднего Севера, прищурившись, наблюдали за беззвучными вспышками, добела освещающими все вокруг. Многие не верили своим глазам. И стояли, моргая, будто пытались проснуться.

Всю землю покрывали шранки. Все пространство до горизонта было заполнено ими.

Целые поля шранков, ползущих на брюхе, как черви.

Они приближались, как саранча, и вожделение их передавалось от одного к другому, как цепная реакция, пока все не оказались охвачены ею. Прибывали, исполненные похоти, древней, как их отвратительная натура. Прибывали, чтобы наслаждаться и совокупляться, ибо не знали иных удовольствий.

Волшебный хор Лазоревок рассыпался какофонией. Одна светящаяся фигура вспыхнула от ярости. Потом другая. И вот уже все ярко запылало огнем преисподней.

В воздухе поднялся свист и треск, настолько громкий, что многие вздрогнули за своими щитами. Этот шум заглушал рев горящих шранков. Воины Похода стояли, ослепленные пламенем. Спустя семь сердцебиений Судьба смилостивилась над ними. Спустя семь сердцебиений их враг метался, сгорая в огне. Спустя семь сердцебиений в небе остались только девушки, которые спустились на землю с пылающим пением.

Семь сердцебиений, и все же, несмотря на то, что бестии в неисчислимом множестве погибли на глазах у войска, все вокруг позади ведьм было усеяно шранками. И гораздо больше тварей остались живы, карабкаясь меж очагами колдовского уничтожения. Отдельные пущенные стрелы, быстро превратившись в густой, темный поток, разбивались о защитные поля Лазоревок, которые свернулись в светящиеся голубые шары, осыпаемые черным градом стрел. Большая часть летела мимо, а поверженные шранки веером ложились внизу.

Дикий вой вырвался из хриплых глоток, отчего люди побросали оружие, чтобы заткнуть уши. Крик, от которого похолодели затылки самых бесстрашных…

Шранки бросились в атаку.

Не было ни одного хвастуна, который бы теперь не пожалел о своих словах. Сваяли понеслись над полями, волновавшимися от бегущих шранков. Люди в ужасе переминались с ноги на ногу. Рев и вопли волнами разносились повсюду. И ни одного человеческого слова. Ни единого звука горна или барабана.

Но дунианам не требовалось никаких сообщений; они подчинялись одному непреложному порядку…

Не уступить ни пяди земли.

С беззвучными криками люди Среднего Севера смотрели на исполинский натиск. Они видели, как земля пропадает под волнами океана завывающих лиц. На фоне всепожирающего пламени мелькали силуэты с высоко поднятыми зазубренными клинками, с яростью лягаясь, как свора голодных псов.

Полчище гибло на глазах у людей…

Никакие наказы, никакая подготовка не могли подготовить к такому врагу. Многие бросали взгляды вдаль, ожидая увидеть, как аспект-император шествует по миру, не понимая, что Полчище окружило каждую из Четырех Армий, а сам он далеко отсюда с Восточной Армией во главе с Пройасом.

Самые быстрые из шранков ринулись вперед, рассыпались с безумными выпадами. Они рвали когтями и молотили руками, как кошки, упавшие с крыши. Но люди едва обращали на них внимание, такой обрушился град…

Месиво карабкающихся рук. Летящая линия клинков и топоров. Искаженные белые лица, одни – потрясающие в своей нечеловеческой красоте, другие – устрашающие в своем инфернальном уродстве. Вспышки сваяльского колдовства… Призраки с руками и ногами, как палки.

Люди Среднего Севера подняли щиты и копья.

И Полчище обрушилось на Армию Среднего Севера. Убитым некуда было падать, настолько скученной и жестокой была свалка. Паникой были охвачены лица. Нелюди визжали и лязгали зубами. Шранки, смятые необъятной волной напирающих собратьев, устремлялись вперед, подчиняясь каждой клеточкой своей звериной сущности инстинкту разрушения. Люди съежились от этой ураганной скорости, задохнулись от отвратительной вони: будто неслись продавцы тухлой рыбы в загаженных лохмотьях.

Но Люди устояли. Тяжело вооруженные, с твердой решимостью в сердце и мощью в теле, они знали, что этот полет несет им гибель. Потоки стрел и копий заполняли чернотой пространство, обрушивались на ряды с бесшумным стуком, но только те, кто по глупости поднял голову, были ранены или убиты. Учитывая уроки предков, люди сражались крупными фалангами, передние прижимались спинами или плечами к щитам стоящих сзади, так что все построение ощетинилось, как репейник, застрявший в волосах земли. Галеоты и тидоннийцы сжимали в руках копья и нансуры – короткие мечи для ближнего боя, протыкая тварей, налетающих на их щиты. Туниеры предпочитали боевые топоры, излюбленное оружие своих отцов.

Лучники защищали свои позиции сразу за основной линией, дугой пуская стрелы одну за другой над головами своих соплеменников. Все, даже прославленные агмундрманы, стреляли вслепую, зная, что их стрелы даже если попадут в цель, то потери будут незначительными до безнадежности.

Для рыцарей и танов, оставшихся на своих пони позади основной линии, происходящее казалось безумным представлением, вроде тех, что исполняет на сцене большая труппа танцоров при дворе короля. После недель мелких стычек со шранками такой напор и массовое уничтожение будоражили кровь. Но им оставалось только наблюдать, так как шранки поглотили саму землю, по которой они намеревались проехать. Сотни людей бросили своих коней в надежде пробиться вперед к товарищам по оружию, но Судьи остановили их под страхом смертной казни и проклятия, напомнив об аспект-императоре и военных запретах. В каждой фаланге велся строгий учет бойцов, и каждый из них был связан жесткими правилами незаменимости.

Граф Хиренгар из Канута презирал Судей. Он был из тех воинственных мужей, которые не могут спокойно наблюдать, как его бойцы терпят поражение, предоставив им самим обдумать последствия его действий. Пока Судьи пытались задержать его, он убил двоих и тяжело ранил третьего. Затем, поскольку из-за шума не было слышно никакого сигнала, он вместе с танами беспрепятственно проскакал к фаланге своих земляков в самую гущу свалки. Его отряду удалось пробиться на тридцать ярдов перед основной линией, где бородатые тидоннийцы, издавая беззвучные боевые кличи, яростно размахивали мечами и топорами. Но шранки смяли их, взобравшись по спинам своих собратьев, прыгнули навстречу злополучным рыцарям. Хиренгара стащили с седла за бороду. Граф бесславно погиб в смертельном водовороте.

Ошеломленные, растерянные, его подчиненные дрогнули, смяли ряды. Но когда паника вспыхнула среди них, как лесной пожар, четыре Лазоревки пронеслись над ними в развевающихся золотистых накидках, бормоча заклинания над звенящей тишиной. Зависнув на высоте верхушек дерев, они уничтожали шранков сверкающими световыми косами, дав передышку измученным канутцам.

Сваяльские ведьмы каждый раз спешили туда, где людям приходилось особенно трудно, проливая волшебный свет своего ужасного промысла, отчего их накидки поблескивали, как медузы в глубине. Их уста излучали снопы света. Руки бледно мерцали, сея смерть вокруг. Оправившись от первоначального шока, воины Среднего Севера собрались, с некой долей изумления признавая, что они были готовы ко всему происходящему. Как пройти десять шагов, когда вокруг горы трупов. Как вытянуть раненых и убитых товарищей из своей линии. И даже как сражаться в воздухе, поскольку шранки в своем неистовстве, цепляясь когтями за спины и плечи собратьев, прыгали на передние ряды.

Смерть собирала богатый урожай. Шранки гибли в огне. Их прокалывали насквозь и растаптывали. Они сползали в предсмертной агонии, скребя когтями по щитам. Но они продолжали прибывать, колыхаясь под летящими ведьмами и их истребляющими лучами, вопя так, что лопались барабанные перепонки. Дрогнувшие передние ряды смешались с арьергардом. Вскоре раненые оказались за основной линией, стеная о воде и бинтах или просто падая в пыль. Судьи прошлись вдоль линии, с высоко поднятыми золотыми кругораспятиями, без конца призывая к порядку, но их никто не слышал. Словно сама преисподняя поднялась на поверхность. И они удивлялись, как простые люди смогли выдержать такое испытание.

А потом медленно и неумолимо иной звук проник в оглушительный шум, с человеческими интонациями, сначала робко, но постепенно и неотступно нарастая… Пение.

Сияющие люди вскрикнули, ряд за рядом, племя за племенем, пока все не грянули в сверхъестественном унисоне, и крик этот вознесся высоко над ревом Полчища…

«Плач нищего».

И люди Среднего Севера принялись хохотать, в сече и рубке, рыдая от радости уничтожения.

Люди выкрикивали одни и те же строчки, повторяя, как слова молитвы. Они стали осколком чистоты, лозунгом, высоко взметнувшимся над оскверненным миром, и не было человека, отвергнувшего его. Призыв и обет. Брань и молитва. И Сияющие люди сравнялись со шранками и их сверхъестественной яростью, взревели хором, круша черепа и вскрывая внутренности. В едином порыве они ощупью шли к своей вере, высоко поднимая щит своих убеждений…

Так они стали непобедимыми.

Наследники скакали сквозь мрак, земля под ногами казалась жидкой тьмой. Сорвила то и дело клонило в сторону, настолько он устал. Глаза слипались, а голова моталась из стороны в сторону. Темнота обрушивалась на него, и на мгновение он поплыл, теряя сознание… но тут же пришел в себя от резкого толчка. По крайней мере, его пони, Упрямец, оставался верен своей кличке и не выказывал ни малейшей неуверенности.

Время от времени Сорвил выкрикивал ободряющие насмешки Цоронге, который неизменно огрызался. Никто из них не обращал внимания на слова: слова имели значение сами по себе, напоминая о том, что и другие пережили те же самые беды и каким-то образом уцелели.

Наконец, после многих дней блужданий они обогнули Рабский Легион и опередили его, хотя число всадников сократилось до пятнадцати. И теперь, собрав последние силы, они поскакали к пятну мерцающих огней на горизонте, но то, что они приняли за грозу, было не что иное, как лязг и шум сражения…

Он доносился до них сквозь отрывистые удары копыт, бьющих по пыли, сквозь недовольное ржание пони, уставших от удил. Звук, высокий и глухой, звенел, как в пустом баке. Он все нарастал и нарастал, и невозможно было определить расстояние до места, откуда он исходил. Завывая, как тысячи волков, гогоча, как тысячи потревоженных гусей. Звук безмерной силы, по крайней мере для смертных.

Полчище.

Звук был настолько мощный, что Харнилас, при всей его беспощадной решимости добраться до генерала Каютаса, приказал потрепанному отряду остановиться. Сционы застыли в седлах, поглядывая на мрачных спутников в надежде, что пыль скроет их из виду. Сорвил вгляделся вперед, стараясь понять, что там за вспышки и проблески, которые протянулись широкой лентой по горизонту.

Он посмотрел на Цоронгу, но тот, опустив голову, в ужасе закрыл пальцами глаза.

По требованию капитана Эскелес опять создал оптическое увеличение. Волшебное стекло сияло, как алмаз, в окружающей тьме. Сорвил взглянул на остальных, их лица были искажены страхом, измождены, под глазами от невзгод и ожесточения появились темные круги. Затем в воздухе перед адептом сгустились немые изображения…

Наследники ахнули, вскрикнули даже те, кто не мог говорить от усталости.

Весь мир сотрясался от пронзительных воплей. Бросающиеся с воем массы, бледные, серебристые, как косяки рыб в темной воде. Неистовые шранки, заполонившие все пространство, как единый организм, который извивался, как шарф, протянувшийся по всему горизонту. Армию Среднего Севера почти не было видно, она стояла разрозненными, ощетинившимися заставами, соорудив баррикады из наваленных трупов. Только ясно были видны ведьмы Сваяли в пышных накидках из золотой фольги, которые оставляли за собой смертоносные гностические шлейфы… но это не помогало.

Крутнув пальцами, Эскелес изогнул увеличительное стекло невысокой аркой, показывая все больше ужасов. При всей своей мощи и славе Армия Среднего Севера казалась лишь маленьким островком в бурлящих волнах темного моря. Обсуждать увиденное не требовалось.

Северяне были обречены.

И Сорвил вновь подумал в немом изумлении, что эта война реальна…

Отведя глаза от зрелища, он посмотрел на адепта, сидящего на измученном пони с выступающими ребрами, каждое из которых резко оттеняли свет и тьма.

– Зрелище из моих снов… – пробормотал Эскелес.

Сорвила встревожили его бегающие глаза, приближающаяся паника.

Он непроизвольно протянул руку и сжал круглое плечо толстяка, чтобы успокоить, как сделал бы король Харуил.

– Помни, – сказал он, произнося слова, в которые ему страстно захотелось поверить, – на этот раз Бог идет рядом с нами.

– Да… – ответил бородатый кудесник, прочистив горло. – Ко-конечно…

А потом они услышали многоголосый хор человеческих голосов, который летел, словно эхо в завывающем ветру, и слышались в нем надежда, гнев и вызов, больше всего вызов.

– «Плач нищего!» – крикнул кто-то позади. – Вот ненормальные!

И все услышали слово среди хриплых воплей, застольную песню, взметнувшуюся к небесам. Издалека неслась она из надорванных глоток людей, и неминуемая гибель обернулась легендарной славой. Поредевшие линии северян устояли…

Священная армия одолела неизмеримое Полчище.

Но вот раздался другой звук, скрежещущий рев… промчавшийся сквозь тьму по дрогнувшим травам.

Подоспевшие шранки.

Позади них.

Невообразимая бойня.

Каютас со своими наместниками знали, что фланги можно быстро окружить, но благодаря предкам им также было известно, что окружение может стать результатом случайности, если шранки нападут всей толпой. Подстегиваемые безумным желанием, они скорее всего просто побегут навстречу людям и их мерзкому запаху, постоянно отклоняясь от курса из-за толпы собратьев, бегущих перед ними. В этом случае Полчище рассыплется по сторонам, как потоки воды, бегущие по желобам. Но от тех, кто достигнут концов галеотских флангов, останутся только брызги по сравнению с потоками сверху.

– Полчище взовьется, как взбитые волосы у айнонийских куртизанок, – объяснил Каютас смеющимся командирам. – И локоны непременно рассыпятся по нашим щекам. И только несколько завитков пощекочут нам подбородок.

Такое бесчестное задание по обороне лагеря и тыла было передано лордам Великого Похода. Так называемые «карнизные фаланги» разместились в разных концах основной линии, сформированные из бесстрашных воинов, обученных сражаться во всех направлениях. Троицы Сваяли зависли вверху, нанося удары по бесчисленным шранкам, бурлящим вокруг них. А кидрухильцы вместе с танами и рыцарями следили за порядком на смутно видных равнинах между ними.

Если картины, нарисованные принцем-империалом, наполнили воинов ожиданием легкой победы, то действительность быстро вывела их из заблуждения. Многие пали, споткнувшись на неровной земле с предательскими норами и муравьиными кучами. Граф Аркастор из Гесиндаля, известный своей жестокостью в бою, сломал шею прежде, чем вместе со своими галеотскими рыцарями встретил хоть одного шранка. С другой стороны, вся эта темнота и безумные метания масс были на руку похотливым кланам. Отряды слились в одну большую когорту для легкого нанесения ударов, но успели только удивиться яростному приступу противника. Разбитые отряды один за другим отправлялись в лагерь, пустые глаза воинов были исполнены диким ужасом. Лорд Сиклар из Агансанора, двоюродный брат короля Хогрима, пал, пронзенный шальной стрелой, неизвестно где.

Лорд Хингеат из Гаенри пал в бою метательных орудий вместе со всеми ближайшими подчиненными, как и лорд Ганрикка, ветеран Первой Священной Войны, смерть которого многие оплакивали.

Так смерть косила людей, кружась в гибельном вихре.

Но, несмотря на потери в стане людей, никто из выживших тварей не смог переступить границы лагеря.

Люди бежали в мир, освещенный колдовским сиянием.

Спасались, словно за их спиной край земли осыпался в прах.

Обманчивая полость, поблескивающая, как груда металла у огня. Свет, который может погаснуть под натиском ужаса. И тяжелые доспехи, тянущие к земле, и каждый миг – предчувствие падения в грязь.

Сознание не справляется. Глаза мечутся в поисках несуществующего пути, пытающиеся пронизать окружающий мрак.

Упрямец скакал под Сорвилом галопом, словно пес, по невидимой земле, задыхаясь от пыли. Цоронга, взглянув на Сорвила, заметил, как рыдания рвутся наружу сквозь гримасу ужаса на его лице. Остальные казались просто тенями…

Мир под их ногами разлетался в клочья. Все было предоставлено на растерзание шранкам.

Рабский Легион.

Пронзительные вопли, и четырнадцать оставшихся в живых сционов.

– Они погонят нас, как мы гнали рабов по Трехморью, – выдохнул адепт, – доводя до истощения, пока от голода не начиналась лихорадка. А потом, дойдя до того места, где шранки учуют запах человеческой крови в воздухе, цепи разрубали и рабов заставляли бежать…

Сорвил бросил охваченный ужасом взгляд через плечо, в непроницаемую тьму, которая скрежетала и ворчала позади них…

И увидел, как Эскелес полетел на землю со спины споткнувшегося пони, шлепнулся, как рыба на разделочном столе.

Натянув поводья, он крикнул Цоронге остановиться, спрыгнул на землю и бросился к неподвижному адепту. От пронесшихся мимо сционов остались только шлейфы рассеивающейся пыли. Он вдохнул дрожащий от криков воздух, резко остановился. Потом закинул кудесника себе на спину, выкрикнул что-то, но не услышал собственного голоса. Подняв глаза, скорее почувствовал, чем увидел, натиск беснующихся шранков…

И улыбнулся на мгновение. Король конных рыцарей умирает за левнерааль…

Последнее унижение.

Твари повернулись к нему, словно нависнув над его распростертым телом. Бледные лица, дикие, безумные. Оружие, вымазанное кровью. Сполохи над головой. Множащийся страх.

Сорвил смотрел на них, не переставая улыбаться, даже когда тело напряглось под занесенными мечами. Он ясно видел подскочивших к нему…

И тут вокруг них вспыхнуло голубое сияние, образовав накаленную защитную полусферу.

Нарастающий рев пронесся над ними, и Сорвил очутился в волшебном пузыре, гроте, где можно было перевести дух.

Пыль и песок метались, кружились меж кожистых стеблей травы. А снаружи раздавался вой, лязгало оружие, и сжатые кулаки потрясали со всех сторон.

Он смотрел на них с каким-то опустошенным изумлением: белые плети рук, зубы, похожие на разбитые раковины, алчный блеск бесчисленных черных глаз…

Каждый вдох давался с трудом.

Эскелес, вырвавшись из забытья, расплакался, со стоном посмотрел по сторонам, замахал кулаками. Сорвил обнял его за плечи, стараясь унять панику. Опрокинул толстяка на спину, прижал к земле и закричал:

– Посмотри! Посмотри на меня!

– Не-е-е-т! – простонал тот с белой от пыли бородой.

Штаны его потемнели от мочи.

– Делай! – рявкнул Сорвил, стараясь перекричать натиск обезумевших тварей, которые колотили и царапали волшебную оболочку.

Трещины побежали по светящейся пленке, извилистые, как полет мошек.

– Ты должен что-то сделать!

– Вот, вот оно! Благостное Седжу! Бла… бла…!

Сорвил со всей силы ударил его по губам.

– Эскелес! Ты должен! Сделай что-нибудь!

У адепта школы Завета растерянно забегали глаза.

– Жирный дурак! Предупреди Великий Поход!

Каким-то образом последний окрик привел кудесника в чувство, человека, который принес в жертву все во имя аспект-императора. Заудунианин. Аскет. Его глаза стали осмысленными. Протянув руку, он с заверением сжал плечо молодого короля.

– С-свет, – выдохнул Эскелес. – Да, свет!

Он отстранил Сорвила и встал, пошатываясь, на ноги, хотя его защитное поле начало распадаться. Свечение, исходящее от его монотонного пения, прорывало лохмотья колдовского купола. Хрипло визжащие твари заметались, задрожали, как струны на ветру. Из десен их сочилась кровь. Воспаленная кожа покрыта слизью и гноем. Оружие с зазубренными краями задрожало в их руках от злобы и судорог. Сотни черных глаз, устремленных на Сорвила, сверкали, пылали от алчности и неистовства. На губах пузырилась слюна…

Будто ночной кошмар. Или фреска на стене в преисподней, выбеленная донельзя сиянием колдовской песни адепта. Слова в ней были настолько обтекаемые, что смысл ускользал, к тому же их заглушал ужасный рев Легиона, эхом прорываясь сквозь невидимые каньоны.

И она словно пронизывала все существо толстого кудесника, столбом вырываясь из-под земли, слепила глаза, останавливала нападающих белым соляным сиянием…

Возносилась ввысь, освещая подбрюшье хмурого ночного неба.

Небесный Перст.

Генерал Каютас первым заметил столб света посреди шума и криков, посреди бушующего моря шранков с островками северян и лучами света сваяльских ведьм, словно прорывающимися сквозь грозовые тучи и освещающими неиссякаемые воды. Он увидел свет в промежутке между сыплющимися арками стрел и сверкающей струной белого света на южном горизонте…

Там, где должна быть только мертвая земля.

Каютас обернулся к сестре, которая вслед за ним посмотрела вдаль на необъяснимое сияние. Остальные сопровождающие кортеж тоже заметили его, но их тревожные крики не были слышны в звенящем реве.

Серве хватило лишь одного взгляда на уста брата, чтобы понять, ведь они были детьми дуниан.

Она шагнула вверх вместе с ближайшими сестрами.

Пахло палеными змеями.

Сорвил видел, как облака закручиваются в бескрайние косматые диски, пронизанные вспышками внутри и снаружи. А под ногами кружилась земля, видная до мельчайших подробностей, усеянная тысячами тысяч смертельных схваток. Люди, закованные в броню, с криками рубились с несметными полчищами шранков, которые умирали в корчах и судорогах, и на их место прибывали новые. А в воздухе парили женщины, сваяльские колдуньи с длинными шлейфами, распевающие невообразимые песни, которые накаляли все вокруг до белого сияния.

И вдруг что-то подняло Сорвила высоко в воздух, и он дернулся, пытаясь рассмотреть, что…

Богиня держала его в руках и пронесла, как ребенка, через преисподнюю.