Эммануэль. Верность как порок Арсан Эммануэль

1

Рядом с Порт-д’Итали в Париже есть несколько безлюдных улочек, которые лениво тянутся к площади Тополей. Там всегда царили тишина и спокойствие. Если кому-нибудь завязать глаза и переместить его в это место, то он с трудом смог бы сразу определить, в каком городе находятся и к какому веку принадлежат эти конструкции, которые высятся по бокам мостовой, не отбрасывая на нее тени.

Пространство было застроено низкими чопорными домиками, отделенными друг от друга скромными клумбами из тщательно подстриженной герани и бересклетов, огороженных от неуместного тротуара железными решетками или невысокой изгородью. В этих домах всегда жили врачи, бывшие капитаны судов, аналитики из стран третьего мира, часовщики, медальеры с Монетного двора и авторы книг по партеногенезу[12].

Общий стиль зданий выглядел несколько фальшиво. Фасады украшали выступающие веранды. Следует упомянуть и намеренно скромные остроконечные крыши, и аккуратные, но сдержанно-элитарные, если даже не сказать несколько надменные, навесы над ступеньками, ведущими в дом. Входные двери из старого дерева иногда были окованы железом. Здесь царила спокойная и безмятежная атмосфера, дополнявшаяся пением птиц. Все это было бы уместно в консервативном районе Лондона – в Кенсингтоне или в Челси. Но для Парижа этот район был не характерен, особенно если прийти сюда случайно, ведь он располагался в двух шагах от оживленных улиц, где возвышались виллы Эсте и другие фаллические башни, которые больше соответствовали нынешнему «футуристическому» времени.

Благодаря этому контрасту и хорошему настроению, которое посетило ее на этих парижских улочках, Эммануэль и познакомилась с Лукасом Сен-Миланом. В тот день она пришла сюда к эксперту по техническим терминам, который жил на улице де ля Вистюль. В оживленных местах Эммануэль всегда становилась рассеянной, поэтому она немного заплутала, свернув не в тот переулок с проспекта Италии.

Через пару минут она достаточно рассудительно решила немного побродить вдоль этих чудесных улочек, вместо того чтобы сразу бежать на встречу к эрудиту, который вечно опаздывал. В одном из одноэтажных домиков, перед фасадом которого она слонялась, было нечто смешное и откровенно фальшивое, решила Эммануэль. Он выделялся среди прочих построек какой-то неуместностью.

Чем больше Эммануэль на него смотрела, тем больше она заечала в особенностях этого дома какую-то тайну. Старомодная растительность, которая его окружала, была скорее вызывающей, чем невинной. Обманчиво-светлые стекла в раме полукруглого окна не позволяли взгляду проникнуть внутрь, хотя окна не были занавешены шторами. Эммануэль казалось, что даже краска, покрывавшая фасад дома, была какой-то необыкновенной, даже неестественной.

Она подумала, что было бы хорошо сделать этот дом местом действия для одного из ее непристойных рассказов, которые она любила придумывать для собственного удовольствия. Эммануэль решила, что по сюжету этот дом был предназначен для занятий любовью, но приходить сюда должны были только братья и сестры, не достигшие половой зрелости. Или другой сюжет: здесь будет размещаться фабрика роботов, которые влюбились в свою красавицу-хозяйку и доставляли ей оргазм в шестидесяти восьми измерениях посредством своих сканохромных языков.

Размышляя таким образом, она наткнулась взглядом на глупую дощечку деревенского вида, на которой было написано: «Марамуй».

«Я была права, – поздравила она себя. – Эта хибарка очень своеобразна».

– Что вас рассмешило? – услышала она голос позади себя.

Голос был молодым, веселым и доброжелательным. Эммануэль обернулась и увидела перед собой высокого молодого человека с черными бровями, острым носом, плотно сжатыми губами и массивным подбородком. Он был одет в коричнево-серый спортивный костюм. Ей показалось, что он был совсем ненамного моложе ее. Не красивый, но довольно приятный. От него исходила некая беспокойная сила, а дружелюбные глаза скрывали слишком выдающиеся скулы. В целом молодой человек казался несколько угловатым.

– У меня есть подруга по имени Мара, – произнесла Эммануэль, не вдаваясь в объяснения.

– Вот оно что… Марамуй? Если хотите знать, так называется мельница рядом с Баржемоном, в департаменте Вар.

– И как это связано с надписью на табличке?

– Я там родился, – сказал он.

Она подошла поближе.

– Так вы здесь живете?

– Судя по всему, да.

Эммануэль не смогла удержаться от расспросов:

– И чем же вы занимаетесь?

Сначала ей показалось, что вопрос молодому человеку не понравился. Он как-то подозрительно посмотрел на Эммануэль, но затем продолжил:

– Хотите посмотреть?

Эммануэль подумала: «Мое любопытство до добра не доведет».

Но она тут же себя оборвала:

«Но это же не значит, что нужно останавливаться».

Тогда молодой человек открыл решетку ограды и пригласил ее пройти первой. Она почувствовала себя очень храброй, переходя твердым шагом эту своеобразную линию невозврата. Однако она была уже не такой смелой, когда увидела, как мужчина достал ключ, словно от сейфа, и кончиками пальцев пощупал его стержень, прежде чем вставить его в замок входной двери. А потом Эммануэль стало совсем не по себе, когда она обнаружила, что щеколда обита стальной обшивкой – дом был защищен от воров гораздо серьезнее, чем жилище обычного гражданина.

– Вы так боитесь, что вас ограбят? – поинтересовалась она.

– Я боюсь, что у меня могут украсть все оборудование, – ответил молодой человек, не делая из этого никакого секрета.

У Эммануэль не было больше нужды ни о чем спрашивать, потому что она вдруг перенеслась в самое сердце персонифицированной Силиконовой долины. Скорее, даже не персонифицированной, а миниатюризированной. Снаружи дом ей показался обычных размеров. Внутри же он оказался просто громадным. Осматривая его, Эммануэль не могла не подумать об английской автомобильной фирме, создававшей машины, которые казались внутри гораздо больше, чем снаружи.

Ощущение безграничности складывалось из того факта, что внутри дом не был разделен ни порогами, ни перегородками. Весь его объем, от черного лакированного пола до перекладин крыши, состоял из одной комнаты. Деревянная балюстрада шириной более трех метров и высотой в половину стены окружала все помещение.

Стены же, как и пол с балюстрадой, были облицованы сосной, но не покрыты лаком. От дерева исходил запах свежести, напоминая скандинавский лес. Сразу захотелось вдохнуть полной грудью. Дом был наполнен свежим воздухом, но вот оттуда он шел? Нигде не было видно ни единого окна. Что же до проемов на веранде, то они были, как Эммануэль и подозревала, закрыты изнутри.

Ей казалось, что они вошли в четырехстороннюю галерею через опускающуюся дверцу, которая вела к грузовому лифту, состоящему из единой сосновой платформы, которая покачивалась на четырех чрезвычайно тонких кабелях, сверкающих так, будто они были сделаны из платины. Но Эммануэль напрасно напрягала глаза – она не заметила ничего, что походило бы на механизм лифта. Может, его еще не установили?

Она не стала вникать в детали, потому что вокруг было много чего интересного. Повсюду были разложены разнообразные инструменты. Они аккуратно лежали на длинных столах различной длины и высоты, но выполненных в едином стиле из плотного и прозрачного плексигласа. Эти столы не просто стояли параллельными рядами: они пересекались под прямыми углами, без какой-либо закономерности или симметрии, на манер вертикальных перегородок лабиринта, больше блокируя путь, чем открывая его, заставляя делать лишние повороты и создавая тупики.

Эммануэль быстро осознала, что это расположение, выглядящее случайным, таковым вовсе не было. Доступ к каждому рабочему месту, как и расстояние между ними, – все было рассчитано с математической точностью, которая, как она понимала, соединяла нужные проходы.

Некоторые инструменты были ей знакомы: микрокомпьютеры, электронные зонды, осцилляторы, электроскопы, различные излучатели, мини-лазеры, динамографы, высокоточные весы, измерительные приборы для микровеличин различных свойств. Она заметила также стеклянные сосуды, тигели, пробирки, конденсаторы, инкубаторы, а также большие и маленькие катализаторы химических реакций, скромно стоявшие на боковом столике и возвышающиеся над кранами и умилительными старенькими фильтрами, у которых, видимо, было свое назначение.

Зато большинство других приборов были ей незнакомы, за исключением двух или трех, на экране которых плясали разноцветные кривые. Эммануэль вспомнила, что видела их на иллюстрациях в описаниях, которые она недавно переводила. Но теоретическая подготовка не помогла ей понять назначение всех этих приборов. Хотя, подумала она, ее знания помогут ей не упасть лицом в грязь перед хозяином.

Пройдясь перед механизмами, которые были ей знакомы, Эммануэль непринужденно произносила их названия. Но произведенный эффект оказался совсем не таким, на который она рассчитывала.

– Ааа! Вас ко мне подослали! – пробормотал юноша. – Но мне плевать. То, что вы расскажете своим боссам, не поможет им узнать результаты моих исследований.

Эммануэль застыла в изумлении. О чем это он?

Но спустя мгновение она разозлилась. Назвать ее шпионкой – это уж слишком! Она кинулась на обидчика с явным намерением выцарапать его красивые глаза. Молодой человек отступил назад, отразил ее неловкие удары, сжал запястья и рассмеялся:

– Вас что, не научили карате или кунг-фу? Как-то несерьезно для ЦРУ!

Эммануэль поняла, что он и сам уже не верил в правдивость своих подозрений. Его насмешливо-снисходительный вид ее развеселил. Однако, сохраняя дистанцию, Эммануэль ответила со всей серьезностью:

– Хорошо, сдаюсь! Я раскрою вам свою шпионскую сеть.

Он освободил ее руки и улыбнулся.

– Нет нужды. На этот момент достаточно и вас.

Но Эммануэль с затаенной обидой колко ответила:

– «Достаточно» – это не для меня. Я не подхожу в качестве рациона для выживания. Вместо фастфуда я вас оставлю с пустым желудком.

Он в свою очередь испугался, что его неправильно поняли.

– Я не хотел вас обидеть, – пояснил молодой человек. – Давайте сменим тему.

– От меня не так легко увернуться!

– Я ни от кого не уворачиваюсь. У меня нет на это времени.

Молодой человек говорил правду. Многочисленные приборы свидетельствовали о том, что он действительно много работал. Эммануэль уже жалела о своем вызывающем поведении. И она вновь стала такой милой, что перед ней невозможно было устоять.

– Перед тем как расстаться, – предложила она, – давайте познакомимся чуть ближе.

Юноша стоял с опущенной головой. «Надеюсь, он смотрит на мои ноги, – подумала Эммануэль. Она оглянулась в поисках стула, чтобы присесть и расправить юбку, но юноша ей ничего не предложил. Тем хуже для него! Но в то же время она поняла, что, к сожалению, в этом юноше не было ничего от Адониса.

Стоя в центре лаборатории, чистой, как витрина ювелирного магазина, она вкратце объяснила хозяину дома, откуда пришла, чем занималась и почему так хорошо разбиралась в технике.

– Вот это да! – восхитился он. – Может, зря вы не пошли в научный отдел секретных служб.

– Не начинайте снова! – пригрозила Эммануэль. – Учтите, я и знать не хочу, над чем вы работаете. Я сейчас уйду.

– Чао! – фамильярно попрощался молодой человек. – До встречи!

Юноша проводил ее до выхода.

– Вежливость или предосторожность? – проворчала про себя Эммануэль, пока не услышала, как он издалека кричит:

– Приходите в любое время! Я всегда дома и выхожу лишь для того, чтобы выпить чашечку кофе.

2

Возвращаться в дом-лабораторию Эммануэль не хотела. Но ее снедало любопытство. Девушка сопротивлялась целую неделю, но потом все-таки позвонила в дверь с надписью «Марамуй».

Юноша встретил ее как старую знакомую и показал остальные свои сокровища, а потом пригласил ее встать вместе с ним на площадку лифта.

– Вверх! – скомандовал он.

И деревянная платформа плавно оторвалась от пола. Скользя по тонким кабелям, она начала поднимать пассажиров к закрытому люку.

Платформа бесшумно продолжала работать на полную мощность, пока молодые люди не стукнулись головами о потолок. Подъемник остановился.

Эммануэль обнаружила, что большой балкон обустроен под жилое помещение. Там стояли книжные полки, низкие столики, пуфы. Тонкий матрац с овечьей шерстью, раскрашенный в красные и черные полоски, служил кроватью. Все было очень аккуратно, никакого холостяцкого беспорядка.

В углу была устроена просторная душевая кабинка с различными насадками для душа. Рядом – умывальник, зеркала и шкафчики, расположенные прекрасно как с точки зрения эстетики, так и удобства. На полочке аккуратно лежали зубная щетка с бритвой. Даже туалетная бумага была убрана в шкафчик с подогревом. В противоположном углу находилась другая кабинка, с матовыми перегородками, для туалета и биде.

В следующем пролете был установлен кульман и обустроено место для винтов и рулеток; столы с новыми образцами машин для записи по памяти; целый ряд диктофонов; камеры и прожекторы; галогенные лампы и управляемые световые указатели; картотеки; папки – и опять компьютеры!

И здесь не было ни единого признака беспорядка, ни единой бумажки, не было даже мусорной корзины – просто идеальный порядок!

В последнем секторе квартиры-галереи стояли три телевизора, три видеомагнитофона, каких во Франции было не найти, большой экран и кресло космонавта, чтобы сидеть с максимальным комфортом. Бар с алкоголем, микроволновая печь, стеклянная электрическая плита, холодильник, такой же маленький, как и печь, мойка, спрятанная во вращающемся цилиндре, откидные полки, минимально необходимое количество посуды – все это так незаметно встраивалось в окружение, что Эммануэль почти ничего не заметила.

– Ну что ж! – подвела она итог. – Вы и вправду ни в чем не нуждаетесь. И ни в ком.

Но в следующий свой визит она изменила мнение. Этот технарь, который, как казалось, нуждался только лишь в одиночестве, не так уж отличался от всех остальных, как она подумала сначала: он страдал от отсутствия друзей и общения.

Он с большим удовольствием принимал у себя Эммануэль и, несомненно, ждал ее визитов. Может, у него и не было времени на любовь, но он мог слушать ее, говорить, смеяться и шутить с ней и даже дал попробовать неповторимый шоколад со сливками.

Он совершенно не был угрюмым. Эммануэль привлекали его простота, открытость и веселость. Но этих качеств было недостаточно, чтобы она к нему приходила так уж часто. Она его навещала вовсе не потому, что ее привлекал его ум, и не потому, что хотела больше узнать о природе его исследований. Нет. Она хотела подружиться с этим гением.

Эммануэль с самого начала поняла, чем подтолкнула его на повторное приглашение: Лукас боялся, что оскорбил ее, назвав шпионкой. Он также упрекал себя в том, что при первой встрече слишком сильно сжал ей запястье. Но юноша был совершенно не жесток. Он, скорее, страдал от переизбытка доброты и вежливости. Сам того не понимая, он инстинктивно искал поводы для самопожертвования.

Эммануэль, разумеется, самопожертвования от него не требовала. Ее намного больше интересовал он сам, чем то, что он мог для нее сделать. Но он так мало о себе рассказал, что ей приходилось заставлять его раскрываться.

Постепенно он поведал ей о своем детстве в Провансе, об учебе в Марселе, поступлении в Калифорнийский университет. Там он пробыл достаточно долго, чтобы завести знакомства и получить необходимые знания, чтобы окунуться в исследования, которые он хотел проводить самостоятельно.

Эммануэль вдруг высказала сомнение:

– А разве в наши дни возможно делать открытия без сотрудничества с научной группой? Неужели на самом деле существуют исследователи-одиночки, способные сделать важные открытия?

– С тех пор как у меня появились возможности делать открытия, я не занимаюсь фундаментальной наукой, – лаконично ответил Лукас.

Эммануэль решила проявить сдержанность и не стала пускаться в расспросы об открытиях Лукаса. Она лишь произнесла:

– Какие возможности?

Он жестом указал на приборы и добавил с мягкостью, которая нивелировала сухость его ответа:

– Я смог обучаться в Беркли, потому что мой отец был богат и стар, а я был его единственным сыном. Ему пришлось умереть, чтобы я подарил свои открытия миру.

Его голос был тверд, но Эммануэль поняла, что юноша страдал от того, что смог продвинуться на научном поприще такой дорогой ценой.

– Люк Сен-Милан умер, – продолжил юноша, – а я продал Марамуй с его оливковыми и виноградными рощами. Я получил достаточно, чтобы, как и хотел, модифицировать этот дом, построенный моей матерью, которую я даже не знал. Я купил все эти приборы и обеспечил себе безбедную жизнь на долгие годы.

Потом тоном, который положил конец воспоминаниям, он добавил:

– Этого более чем достаточно, чтобы завершить мою работу.

А затем, будучи очарованным Эммануэль, он доверительно признался:

– Вообще-то, я уже закончил.

Но она томилась еще на протяжении многих недель, прежде чем Лукас открыл, в чем состоит его изобретение.

Как только юноша решился на это, он просто спросил:

– Хотите быть первой, кто опробует мою новую ткань?

Эммануэль испытала разочарование. Получается, все эти великолепные приборы, все эти знания, все эти инвестиции, это заточение, секретность и все эти усилия нужны были лишь для нового слова в производстве текстиля!

Лукас заметил, какое впечатление произвели на нее его слова, и расхохотался. Но он часто смеялся…

– Я плохо знаком с высокой модой, – продолжил он. – Вы лучше меня знаете, кому доверить эту ткань, чтобы из нее сшили подходящее вам платье. Если, конечно, цвет придется вам по вкусу.

Она осмотрела отрез, который был свернут в плоский рулон, как в магазине тканей. Цвет? Да, на крайний случай сойдет. Белый всегда можно надеть. Переливчатые отблески этой ткани не были безумно оригинальны, но все же! Она не хотела открыто демонстрировать Лукасу свое разочарование: он потратил свое время и наследство на изобретение синтетических материалов, каких было немало! Ничего революционного они собой не представляли. Лукас без смущения разложил широкий кусок материала и набросил его на плечо и правую руку Эммануэль. Затем он, как заправский кутюрье, обернул ткань вокруг Эммануэль, чтобы она свисала до пола.

Эммануэль застыла с отрешенным видом, идеально соответствуя роли манекенщицы.

Затем она широко раскрыла глаза и приоткрыла рот, но оттуда не вылетело ни звука. Ткань была на месте – осязаемая, холодная на ощупь, хотя на самом деле теплая. Но Эммануэль стала невидимой.

Эммануэль посмотрела на свою руку, голую ногу и платье из оранжевой кисеи, которое было на ней в тот день: все, что мгновение назад скрывала непрозрачная белая ткань, накинутая на девушку. Все это: руки, платье, ноги – вновь было представлено взору Лукаса, причем ни их форма, ни цвет не изменились.

Она ясно ощущала шов своей юбки, изгиб икры и маленькую ссадину на левом колене, которое она поцарапала накануне в парке.

Интуитивным жестом, ставшим для нее привычным, Эммануэль склонилась набок, чтобы немного приподнять платье на бедре. Но ткань не пропустила ее руку… Однако в тот же момент она почувствовала, как та соскользнула с ее плеча, увлекаемая свои весом. Девушка услышала шорох ткани, упавшей на пол. Но ее нигде не было.

У ног молодого ученого лежала лишь длинная картонная коробка, в торой должна была находиться оставшаяся ткань – но та, по всей видимости, тоже исчезла!

– Ну, что? – спросил Лукас с триумфом. – Вы упорно продолжаете думать, не осмеливаясь мне об этом сказать, что месье Дюпон де Немур[13] разбирается в искусственном шелке лучше, чем я? Это потому, что вы еще серьезно не изучили мою ткань. Ведь вы начитанная девушка и прекрасно знаете, что все течет, все изменяется! Но я – славный малый, и я сотворю для вас еще одно чудо. Мы повернем время вспять, заставим Землю вращаться в другом направлении и придем туда, откуда начали.

Он хлопнул в ладоши.

И ткань вновь появилась.

Эммануэль прыгнула вперед, чтобы схватить его руки и увидеть, что находится внутри. Но она не рассчитала свои силы и толкнула Лукаса, который, не ожидая такого напора, упал навзничь на пол, утянув ее за собой.

Их губы почти соприкоснулись, Эммануэль захотела поцеловать молодого человека. В падении ее юбка задралась, и девушка почувствовала своими оголенными ногами мускулистые ноги юноши, которые ей тут же захотелось погладить. Желание побуждало ее обнажиться, раздеть Лукаса и заняться с ним любовью. Еще миг, и она бы больше не смогла противиться этому безумному желанию. Но тогда бы девушка не узнала, что ученый держит в руке…

Она с сожалением вздохнула и выпрямилась, совершив никому не нужный подвиг, тем более что ее лобок плотно прикасался к лобку Лукаса, и это дарило прекрасные ощущения! Но жребий был брошен – она перекатилась на бок, чтобы завершить свое расследование.

Широко раскрытые руки ее друга были пусты. Но из них выскользнуло то, что Эммануэль искала: гладкая сероватая незаметная прямоугольная коробочка размером с кусочек сахара неподвижно лежала на деревянном полу.

– Ну что же! – довольно произнесла она. – Вот и эта магическая штуковина. Теперь я хочу узнать все остальное.

3

Кающийся грешник, противящийся смертному греху, не будоражил свое сознание так, как это делала Эммануэль по дороге к Марамую.

«Как глупо было сегодня говорить Жану и Аурелии, что у меня есть любовник! Зачем я болтала всякий вздор! Если иметь любовника – это значит спать с ним, то у меня нет иных любовников, кроме Марка и теперь еще и Жана. Но в самом деле действительно ли это – необходимое условие? Нельзя ли быть любовниками, не занимаясь любовью? Разве степень близости определяется сроком знакомства? Почему я не могу называть Лукаса любовником? Только потому, что мы еще не целовались? Непростой вопрос! Если бы по крайней мере у меня была возможность узнать, с чего начать, спросить совета у «Маленького Робера» или у «Большого Робера»…[14] Но нет! Они мне процитируют Мольера и Корнеля, и я запутаюсь еще больше».

Она все еще размышляла об этой проблеме, когда пришла к дому человека, которому после всех своих изысканий так и не смогла подобрать определение.

На дверь был прилеплен квадратный листочек:

«Вернусь в 19 часов».

Именно на это время они и договаривались. Эммануэль пришла на пять минут раньше.

Часы на церкви уже начали отбивать начало часа, и в это время на углу улицы появился Лукас. Едва заметив Эммануэль, томившуюся в ожидании, он ускорил шаг, но бежать не стал. Возможно, чтобы не уронить пакеты, которые он нес в руках. В них были упакованы хлеб, продукты и бутылки.

– Мы не будем ужинать в арабском ресторанчике?

– Нет, сегодня у нас праздник.

– Отлично. Что ты купил?

Он загадочно посмотрел на Эммануэль, но потом, когда порыв ветра, примчавшийся со стороны небоскребов, внезапно охватил Эммануэль и взметнул ее волосы, прилепив к ним веточки, лепестки и листики, скрутил ее юбку в спираль, восходившую вдоль бедер, проник в вырез ее корсажа и наполовину раскрыл его, продемонстрировав Лукасу великолепную грудь, которую, казалось выпек сам Пуалан[15], ученый заинтересованно осмотрел обольстительную женскую фигуру.

Эммануэль была застигнута врасплох диким порывом ветра и неожиданно для самой себя засмущалась. Вместо того чтобы воспользоваться этим обстоятельством, чтобы подарить изобретателю своего фантастического платья такой же спонтанный спектакль, который она накануне вечером предоставила посетителям галереи, Эммануэль подчинилась рефлексу, известному еще со времен земного рая: она двумя руками попыталась собрать ткань платья, чтобы прикрыть тело.

Но это лишь добавило неловкости. Лукас увидел образ, будто бы созданный воображением художника, изображающего тела безумных женщин, плодов полной раскрепощенности и невероятной фантазии. Этот образ, казалось, был создан из дерева, еще покрытого корой, мхом и любовными шипами. Его окружало сияние робкой утренней зари, которое, казалось, вот-вот должно было испариться с их тел и обнажить наготу и сочность.

Можно было подумать, что эта картина была написана кистью художника XIX века, она казалась довольно непристойной: выбившаяся из корсажа грудь, полуоткрытые губы, сомкнутые ресницы, руки, сжатые между бедер…

Если бы Лукас разбирался в искусстве, то наверняка догадался бы, что этот «целомудренный» жест как раз и вызывал изысканную похоть. Все это напоминало копию образа Офелии, которая, по замыслу ее создателя, ласкает сама себя. И вихрь, который сорвал с нее одежду, был настолько прекрасен, что она готова была разделить удовольствие с возжелавшим ее тело.

Но в тот день у молодого человека не было времени для искусствоведческих изысканий: ветер стих и развеял все эти химеры с такой же внезапностью, с какой их и породил.

Эммануэль пришла в себя, быстро привела в порядок одежду и сунула руку в карман Лукаса, чтобы найти там ключ и открыть входную дверь.

Пронзительный свист заставил девушку отпрянуть назад с такой скоростью, будто ее укусил зверь.

– Виноват! – извинился ученый. – Я не обновил отпечатки пальцев.

Взяв пакеты поудобнее, он вытащил ключ, сдавил его большим и указательным пальцами и затем вновь вставил в замок. Дверь тут же открылась.

Эммануэль с запозданием подумала, что этот дом полон загадок. И она высказалась в свойственной ей манере:

– Ты мне еще не показывал свою гремучую змею.

– Я хочу научить ее распознавать твои отпечатки. Ведь лифт уже повинуется твоему голосу. Если получится, я смогу наконец дать тебе ключ.

– Зачем?

– Потому что ты – единственный человек, которого я принимаю в своем доме с удовольствием. Кто еще посмеет позвонить в мою дверь, когда я работаю, и при этом получит от ворот поворот?

– Ты хоть иногда не работаешь?

– Например, сейчас. Ты не заметила, что я надел фрак?

– Заметила. И мне очень нравится его цвет. Тебе он идет гораздо больше, чем твои каторжные одежды.

Но потом Эммануэль все же не удержалась от реплики:

– К чему эти излишества? Праздничная одежда, поход в магазины?

Но внезапно она прервала свою эскападу и восхищенно воскликнула:

– Святая Маргарита Мария Алакок![16]

Лукас нажал на выключатель, который управлял общим освещением лаборатории. Но прожекторы и потолочные светильники остались погашенными. Вместо их неподвижного света в широкий прямоугольник, куда дневной свет проникал лишь фильтрованным, смягченным – шепчущим, как любила говорить Эммануэль, – из бойниц, пробитых высоко на стенах, по всей комнате вдруг заискрилось, задрожало перемещающимися бликами сияние изумрудов, топазов, аквамаринов, бирюзы, гранатов, сапфиров, аметистов, карнеолов, опалов и рубинов.

– Как красиво! – воскликнула Эммануэль. – Я как будто в космосе! Как тебе удалось привлечь столько метеоритов и настроить игру их света?

Но ее практичность взяла верх над поэтическим настроением, и, прежде чем Лукас успел ответить на первый вопрос, она спросила:

– Все эти включенные приборы и лампочки не перегреют твое оборудование? Не повредят твоим микросхемам? Не взорвут мозг компьютерам? Я раньше замечала, что у тебя работают одновременно не больше четырех-пяти компьютеров.

– На самом деле они не работают, лишь включены в сеть. И только для того, чтобы украсить помещение. Ведь без должного освещения нет и праздничного настроения, не так ли? Пусть они выполнят роль китайских фонариков или фейерверков.

– Великолепно! Но что же мы празднуем? Первый показ твоей исчезающей ткани вчера вечером?

– Это, – ответил Лукас, – уже в прошлом. Сегодня после полудня я получил еще одну новость: результат биологических тестов, который я с нетерпением ожидал, хоть они и были формальными. В моей «Формуле 8» нет ни следа токсичности, и она полностью переносима! Я знал это и раньше, но хотел быть уверенным на все сто процентов, чтобы не отравить тебя. Все о’кей! Мыши и морские свинки остались такими же резвыми, как и я, когда переходил от белого вина к красному и от шампанского к шартрезу. Кстати, что будем пить сначала?

Эммануэль посмотрела на вино и воскликнула:

– Ну и поворот! Но почему же ты изменил своим винам из Прованса? Они в чем-то провинились перед тобой?

– Нет. Но я их пью каждый день: это своеобразное топливо для мыслей, оно не подходит для развлечений.

Эммануэль хотела бы, чтобы Лукас еще немного рассказал о результатах исследований, ей не все было понятно.

– Лукас, обычно ты выражаешься яснее. Что еще ты изобрел? Нечто съедобное?

Он почувствовал в ее голосе опасение и развеселился:

– Не бойся! Впрочем, узнаешь за ужином. А теперь – за дело!

Он положил в печь полупрозрачный контейнер, с которого снял крышку.

– Что это? – спросила Эммануэль.

– Пирог из гусиной печени.