Эммануэль. Верность как порок Арсан Эммануэль

1

«На улице так прекрасно, что лучше не спускаться в метро. Да и в автобус не хочется», – решила Эммануэль. Она вышла на площадь Согласия и пошла пешком вдоль Сены. Шла она довольно быстро, даже слишком быстро, поэтому прохожим было трудно любоваться удивительными ногами этой девушки.

Некоторым даже хотелось последовать за ней, но невозможно долго следовать за той, чья поступь была так решительна, если только вы не цените связь между эротизмом и гимнастикой. Таких знатоков было немного. Эммануэль была одной из них. Но, по-видимому, в тот день она так и не встретила никого, кто разделял это знание, потому что дошла до Дьёэда одна и довольно быстро.

Эммануэль ему не звонила, чтобы назначить встречу. Она хотела, чтобы этот визит стал для ее старого друга сюрпризом. Девушка называла его старым не из-за возраста, а потому, что те полтора дня, что прошли с момента их знакомства, были заполнены таким сладострастием и такими умными изобретениями, что это время ей представлялось пространством без границ, бесконечной свободой.

Она взглядом оценила крыльцо, оконные рамы, богатую строгость всего фасада, которую совершенно не портили ни простой вид берегов, засаженных зелеными деревьями, ни деревянные скамейки, где днем и ночью сидели влюбленные, ни непритязательность соседнего бара, который нисколько не походил на погреба Капетингов, где принимающие пищу эстеты украдкой воплощали в жизнь свои мечты об островах.

На звонок Эммануэль вышел гигант высотой с дверной проем, в официальном костюме. Он выглядел так, как вымирающая британская традиция описывает (скорее, правда, в театре, чем в жизни) своих джентльменских джентльменов. Наигранные высокомерие и чопорность, щеки, розовые от виски, небольшие баки – все было при нем.

Этот пережиток Викторианской эпохи смерил Эммануэль, одетую в брюки цвета хаки, закатанные до уровня бедер, и слишком облегающую блузку, презрительным взглядом. Он задержал взгляд на сосках, которые выпирали из невесомой блузки, опустил взгляд на носки ее теннисных тапочек и не произнес ни слова.

«На каком языке мне с ним говорить?» – подумала девушка, которая не хотела с самого начала внушать отвращение такой махине.

Поскольку она не была уверена, что сможет произнести имена хозяина, происходящие из многих культур, с безупречным оксфордским акцентом, то в конце концов решила остановиться на французском:

– Сможет ли месье Пайан-Эростен-Белиал-Барабба де Дьёэд меня принять?

Циклоп ответил спокойным голосом, в котором искушенное ухо посетительницы не смогло различить ни малейшего иностранного акцента:

– Как вас представить?

Эммануэль была приятно впечатлена этой немедленной готовностью ее принять. Она скорее ожидала, что этот высокопоставленный цербер отправится выяснять, готов ли его хозяин принимать посетителей. Но он этого не сделал. Казалось, его вышколили принимать незваных гостей так, будто они официально имели постоянное право входить в этот дом.

«Может быть, П. Э. Б. Б. де Д. настолько ничем не занят, что он любит, когда его беспокоят?» – подумала она.

Дворецкий вернулся еще до того, когда она успела придумать причины получше. В его достоинстве теперь присутствовало и почтение:

– Не соизволит ли мадам пройти со мной?

«Надо же! – подумала она. – Похоже, я была ему рекомендована».

Хозяин уже стоял перед ней, протягивая руки. Эммануэль взяла их, но этим не довольствовалась. Она чмокнула его в курчавую бороду, будто хозяин дома был ее старым другом. Мужчина, казалось, этому не удивился, но его улыбка стала гораздо теплее.

Девушка окинула взглядом большую комнату, в которую они вошли.

– Именно этого я от вас и ожидала, Пэбб! – обрадовалась она.

Все стены комнаты от пола до потолка были заставлены книгами, составляя внушительную библиотеку. На полках Эммануэль не заметила ни одной обложки: все книги были в переплетах из кожи или пергамента тускло-золотого цвета, на которых стоял оттиск орнамента из клинков.

Однако между некоторыми книгами стояли гравюры и небольшие картины, написанные акварелью. Иногда встречались даже иконы или какие-нибудь артефакты.

Прекрасно, что эта комната не производила впечатления строгой ученической кельи. Наоборот, такой уютный и сибаритский вид обычно придают своим библиотекам те, кто любит и ценит красивые вещи, но чтение ставит все же превыше всего.

«Главное, что все так приятно пахнет!» – решила Эммануэль, вдыхая пьянящий запах кожи.

Мягкий желтый бархат обоев освещал комнату мягким светом так же, как и большие оконные рамы, которые он обрамлял.

Эммануэль направилась к этим окнам, но остановилась по пути, чтобы вблизи изучить армиллярную сферу[25], чья подставка из векового дерева, круги из градуированной латуни и необычный размер заставили ее восторженно крикнуть:

– Какая прелесть! Она просто огромна! Думаю, что ее сделал сам Тихо Браге?[26]

Пэбб, казалось, совсем развеселился от того, что Эммануэль заметила эту редкую вещь.

– Автор неизвестен. Но мне хотелось бы так думать.

На низком столике между восточными чашами она разглядела фигурку обнаженной женщины, выполненную из слоновой кости.

– Наконец-то! – воскликнула она. – А то я уже начала было думать, что женское тело вас совсем не интересует.

– Неужели я произвел на вас такое впечатление при первой встрече? – удивился Дьёэд.

Эммануэль отметила недовольный взгляд Дьёэда, плохо сочетавшийся с его наигранно-вежливым тоном.

– Я помню, – ответила она, – тот эффект, который произвело на вас изображение трех сплетенных пар женских ног на картине Аурелии. И красный сосок, отраженный в глазу, который вы отметили. Но вы ничего не упоминали о своем отношении к двуногим женщинам и их прелестям.

– И именно поэтому вы при всех меня обвинили в том, что я спутал доску для серфинга и отварную форель?

– Вполне возможно! Я сразу догадалась, что вы не отсюда. Но даже сейчас, глядя на вас в вашем собственном доме, я пока не знаю, относится ли это «не отсюда» к месту или ко времени.

Лицо мужчины вновь осветила улыбка. «Улыбка юного лауреата, который держится скромнягой, – решила она. – Зря Дьёэд строит из себя такого тихоню! Я чувствую, что он вовсе не такой степенный ученый, которого трудно вырвать из кресла».

– На самом деле, – продолжила Эммануэль громким голосом, глядя в окно, – вам не нужно далеко ходить, чтобы путешествовать. Вы можете делать это у себя в комнате: мысленно сесть на один из кораблей, которые проплывают под вашими окнами.

– Полагаю, мне было бы тяжело жить где-либо еще, кроме берегов Сены. Возможно, я просто настоящий парижанин.

Эммануэль тоже улыбнулась и начала медленно бродить между полками, уподобляясь чувственной красавице из дворцов Сен-Клу или Багатель.

Эммануэль не нужно было поворачивать голову, чтобы убедиться в том, что она и так знала: Дьёэд следил за каждым ее шагом таким же взглядом, как и в тот вечер в художественной галерее.

«Хорошо, что я надела эти шорты, – подумала девушка. – Этот мужчина не делает тайны из того, что ему приятно смотреть на мои ноги».

Она решила никогда ему не отказывать в этой услуге:

«В следующие разы, когда для визита к нему я надену платье, нужно будет помнить о том, чтобы приподнимать его как можно выше, когда я буду садиться». Как будто она этого никогда не делала! Но, естественно, Эммануэль не отдавала себе в этом отчета.

Девушка положила ладони на шар из красной меди с размытыми контурами, который, возможно, был просто остатком очень древнего перегонного аппарата. Эпоха, богатая алхимиками, предположила она, или любителей виноградных выжимок!

– Я восхищаюсь вашей уборщицей: она не оставляет ни единой пылинки на этих сияющих сокровищах.

– У меня нет уборщицы, – ответил Пэбб извиняющимся тоном. – Я бы страдал от того, что заставляю работать женщину, и мне было бы стыдно, если бы она мне прислуживала. Достаточно услуг Пензифера: он тот еще палач, и уборка – его любимая казнь.

– Пенфизер? Ну что ж, я не ошиблась, подумав, что он англичанин. Но где он выучил французский?

– Он уже двадцать с лишним лет следит за моей библиотекой, у него было полно времени научиться говорить как Дидро. А точным интонациям он, скорее всего, обязан не слишком благовидным знакомствам.

– Едва ли могу себе представить, что он волочится за юбками, – расхохоталась Эммануэль.

– Не обманывайтесь. Это донжуан, чье реноме выходит далеко за пределы нашего района.

– Каков учитель, таков и ученик, – рассудила девушка.

Глаза Пэбба вновь засверкали, хотя он изо всех сил старался это скрыть.

Эммануэль попыталась угадать запах книг, расположенных на этажерке на уровне носа.

– Ваша библиотека пахнет не только английской кожей, но и английскими книгами, – сказала она. – А вы замечали, что их запах отличается от запаха французских книг? Я за метр могу почуять запах Краткого оксфордского словаря английского языка 1977 года издания.

– Почему именно этого издания? – неохотно поинтересовался Пэбб.

– Потому что я выучила его наизусть.

– Наизусть? – с сомнением переспросил хозяин дома.

– Все или ничего! – объявила она.

Она ожидала, что Пэбб захочет расспросить ее об этом подробнее, но он ни о чем не спрашивал. В конце концов Эммануэль, усевшись на подлокотник одного из диванчиков, решила рассказать эту историю сама:

– Когда я в семнадцать лет вышла замуж, я совсем не знала английский. В школе я изучала немецкий. Когда переехала в Бангкок, мне пришлось выучить самый распространенный там язык – помимо тайского, конечно! Я посещала интенсивные курсы английского. По прошествии года мне сказали, что у меня большие успехи. Но я подумала, что все-таки недостаточно большие. Да, недостаточно большие, посчитала я. Меня раздражало то, что приходилось говорить вокруг да около, потому что мне недоставало нужных слов. Тогда я взяла лучший словарь, который можно было там достать, и подсчитала количество его страниц – их было две тысячи пятьсот пятнадцать, и они составляли два больших тома Краткого оксфордского словаря. Шрифт был микроскопическим, а издатели умудрились запихнуть в три узкие колонки миллионы практически нечитаемых знаков. Но я взялась за это дело с энтузиазмом и, надо сказать, даже не переутомлялась: десять страниц в день, пять дней в неделю – вполне выполнимо! Сознаюсь, порой я даже увлекалась. Так увлекалась, что мне понадобилось чуть больше года, чтобы дойти до последнего слова – zymurgy[27]. Знаете, что оно означает?

Перед тем как ответить, Пэбб сделал вид, что немного поразмышлял:

– Не хотел бы ошибиться, но я склоняюсь к тому, что это относится к брожению.

Он дал ей время отсмеяться, чтобы затем выразить вежливое недоумение:

– А действительно ли такое тягостное изучение английского языка было необходимо?

Эммануэль обрадовалась:

– Я хотела, чтобы вы задали именно этот вопрос! Как вы считаете, кем я сейчас работаю?

– На выставке вашей подруги я сначала подумал, что вы – манекенщица. Затем – что вы просто супруга своего супруга.

– Жена своего мужа, – поправила она. – Справедливо или нет, но я считаю, что в наши дни слово «супруг» несколько устарело. А я не хочу смеяться над своим мужем. Так или иначе, но брак не означает профессию. Я – переводчица с английского и смогла ею стать благодаря своим усилиям в двадцатилетнем возрасте, а также благодаря знанию математики. Хотите, я дам вам прекрасный совет? Только никому о нем не говорите. Золотая жила для переводчика – книги математиков. Они на три четверти состоят из алгебраических знаков, которые можно просто переписывать. А оставшаяся четверть состоит из одних и тех же повторяющихся формулировок: «Если… или… тогда… что и требовалось доказать». Хорошо то, что платят за количество страниц, даже если сам перевод на самом деле занимает листов десять.

– Я не могу представить вас выполняющей эту работу.

– Видите: воображения никогда не бывает достаточно.

Пэбб согласно кивнул головой. Эммануэль пересела, согнула ногу и положила подбородок на колено. Она осталась довольна тем, что Пэбб сосредоточил свое внимание на ее прикрытой шортами промежности, которую демонстрировала эта поза: однако приоткрыла недостаточно, остальное – дело воображения.

– Теперь моя очередь угадывать, – произнесла Эммануэль, – чем вы занимаетесь. Не буду оскорблять вас, как вы меня, и предполагать, что вы ничем не занимаетесь. Удовлетворюсь иной мыслью: ничем полезным.

Вместо того чтобы возражать, он забеспокоился:

– Я же ничего не предложил вам выпить, и о чем я только думал! Вы, наверное, недавно пообедали: не хотите ликера?

– Нет, спасибо. Этот ваш Пендрагон хорошо варит кофе?

– Пенфизер. Он и так много для меня делает: я не осмелюсь его больше ни о чем спрашивать, если вы наречете его именем вождя воинственного племени.

2

Пэбб ненадолго покинул Эммануэль. Она воспользовалась этим, чтобы вновь побродить вдоль книжных рядов. Она остановилась перед барельефом, на выступе которого лежали поэмы Анакреона. Эммануэль вынула оттуда тяжелый том и присела, чтобы его полистать.

Печать, оригинальный текст, перевод и переплет были роскошными. Но иллюстрации сбили Эммануэль с толку. Она ожидала найти там нечто чувственное и утонченное, но эти рисунки представляли собой сочетание очень размытой абстракции с открытой и беспощадной грубостью. Это исследование разволновало Эммануэль.

Даже сама бумага на ощупь была скабрезной. Эммануэль уже была готова предпринять объективное сравнение между слизистой этой бумаги и своими слизистыми, но от этого опыта ее отвлек приход Пэбба и открытие, которое она сделала в тот же момент, увидев колофон[28] на последней странице. Его стиль так разительно отличался от других картинок, что шок, вызванный этим контрастом, усилил церебральный эротизм остального произведения. Эммануэль поинтересовалась:

– Этот рыцарь в кольчуге с крестом на щите, который сидит на лошади, покрытой попоной, и прямо держит свое копье, а также знамя, на котором можно прочитать: «Бог в помощь!» – это вы?

Лицо Пэбба приняло отчасти несчастное, отчасти хитрое выражение, какое бывает у провинившегося школьника, которого застукали за онанизмом:

– Ваши подозрения имеют некоторые основания. Однако в этой публикации нет ничего полезного.

– Но вы – издатель?

Пэбб становился все более неуклюжим. По его упавшему голосу можно было подумать, что в нем звучит лишь отголосок умирающей души.

«Ему не нравится, – поняла Эммануэль, – что я заставляю его рассказывать о себе. Ну что ж, пусть помучается!»

– Издатель – это громко сказано. Скажем так: я просто везде сую свой нос, потакая своей фантазии. Как только я нахожу рассказ, который мне нравится, я тотчас же принимаюсь искать подходящие иллюстрации, которые достойно отражали бы суть повествования. Затем принимаюсь искать подходящий шрифт, я любуюсь им, как произведением искусства. По мне, шрифт не менее важен, чем сами печатные знаки.

– Так вы работаете в типографии? – вновь спросила Эммануэль.

– Знаете, иногда печатные знаки так же любят друг друга, как и человеческие тела. Знаете ли вы, что Николя Ретиф де ля Бретонн был рабочим в Королевской типографии? Став писателем, он постоянно продолжал придавать своим текстам, так сказать, физическую красоту. Он продолжал отражать их на бумаге при помощи свинца, придавая им форму, которая, по его мнению, наиболее эротичным образом выражала их дух. Таким образом, одну фразу, если она выражала мораль, печатали кеглем цицеро[29], другую, которую он считал чувственной, – боргесом[30]. Сцены оргии, разумеется, печатались романским шрифтом, соблазнение – курсивом и так далее. Создавать книгу – то же самое, что заниматься любовью. Великолепное увлечение, не находите? Так или иначе, любое увлечение великолепно.

Дьёэд сиял, пока высказывал свою мысль, особенно увлеченно произнося слово «страсть».

– А какова ваша страсть? – спросила его Эммануэль. – Я имею в виду – помимо книг, конечно.

Казалось, он вновь сконфузился. Похоже, что Пэбб злился на то, что его, словно преступника, постоянно уличали в склонности к интеллектуальным занятиям. Вздохнув, он ответил:

– Я бы сказал, что любопытство. Но действительно ли это такая безумная страсть? Скорее, это инстинкт сохранения желания.

– Вы не похожи на любопытного человека! – не согласилась с ним Эммануэль. – Вы никогда не задаете вопросов.

Внезапно глаза Пэбба вновь заблестели, как тогда, на вернисаже, когда он внимательно изучал изысканную любовь мастурбирующих девушек Аурелии с педантичностью специалиста, мотивы которой она теперь начала понимать гораздо лучше:

«Он искал шрифт, который бы подошел к этим телам!»

В голосе Пэбба вновь послышались насмешливые нотки.

– Я люблю нескромные ответы, – произнес он. – Ответы, которые приходят ко мне без вопросов. Впрочем, мне нравится все, что мне рассказывают.

Эммануэль покачала головой, будто демонстрируя: я это ценю. И промолчала.

Так что в этот раз именно Пэббу пришлось решиться и задать вопрос:

– А что вы можете сказать по поводу вашей самой благовидной страсти?

– Я не умею ждать.

– А наименее благовидная?

– Я не хочу ждать.

Он ненадолго погрузился в размышления, а затем начал рассказывать о себе, не дожидаясь вопросов Эммануэль:

– Я же, наоборот, очень хорошо умею ждать. Я бы даже сказал, что умею ждать за двоих. Я склоняюсь к тому, чтобы растягивать счастливые моменты, но также и растягивать искушение. Без сомнения, это потому, что искушение, определенное искушение, делает меня счастливым.

Теперь Эммануэль в свою очередь подождала какое-то время, прежде чем спросить вновь:

– Какого сорта искушение представляют для вас картины Аурелии?

– Говорят, в русском языке есть лишь один глагол, который употребляется для разных целей. Это глагол «писать». Например: «писать письмо» и «писать картины». И меня это не удивляет, потому что мне кажется, что я подчиняюсь одинаковому влечению, когда интересуюсь старинной поэзией или любуюсь современной картиной. В самом деле, существует лишь желание.

– Какое? – вновь спросила его Эммануэль.

– Если вы еще не знаете ответа, что ж… Придется мне, в мои-то годы, вам об этом рассказать…

Пенфизер принес кофе и пирожные брауни, которые он только что достал из духовки.

– Если мне нечему у вас научиться, – возразила Эммануэль, – зачем же я сюда пришла?

– Просветить меня, – сказал Пэбб.

И добавил мягче, чем обычно:

– Просветить меня главным образом по поводу вас.

Эммануэль ответила ему довольно резко:

– Но ваш возраст? А стоит ли еще пытаться?

– Действительно, русские не только умело используют один и тот же глагол, но и демонстрируют лаконичность, когда им приходится иметь дело с безрассудными ожиданиями. Вы отсылаете меня к той сцене из «Чайки», где Петр Николаевич, брат Аркадиной, сказал: «Я рад бы лечиться». И семейный доктор, Евгений Сергеевич, ему ответил: «Лечиться в шестьдесят лет… это легкомыслие». Но я не такой реалист, как Чехов. А может быть, я просто иначе, не так, как врач, «смотрю действительности в лицо».

Он оживленно и весело улыбнулся, чтобы уточнить свою мысль:

– У меня будет что вспомнить в последние минуты. Потому что я чувствую, что эти минуты растянутся надолго.

Эммануэль его слушала, и у нее возникало ощущение, что она читает его монолог по губам. На них как будто вырисовывались буквы: старинные, новые, рисованные, кириллические, любовные, воображаемые.

Прошло уже достаточно времени с того момента, как Пэбб закончил говорить, и только тогда Эммануэль произнесла:

– Я в вас не ошиблась, Пэбб. Вы можете дать хороший совет. Скажите мне, пожалуйста, еще вот что: судя по интересу, который вы в тот вечер проявляли к моему платью, вы, случайно, не ученый?

– В таком случае можно считать, что все посетители выставки были лауреатами Нобелевской премии, – пошутил Дьёэд.

– Нет. Другие пытались разглядеть, что под платьем. Вы же думали об общей картине.

И тогда Пэбб зашагал по комнате, не слишком торопясь, но довольно живо и ловко. Казалось, он знает, куда идет. На самом деле Пэбб хотел взглянуть на небольшую абстрактную картину. Эммануэль было непонятно, что вдохновляет его в этом изображении, похожем на китайскую сеть, состоящем из линий и пятен. Пэбб обернулся и с юмором посмотрел на девушку.

– Если бы я был одарен способностью к наукам, которую вы мне приписываете, то я бы, возможно, признал, что часть стоит целого…

– Это также аксиома Аурелии, – оборвала его Эммануэль. – Вы ведете себя как художник!

– А если сказать наоборот, – невозмутимо продолжил Пэбб, – что целое важнее части. Однако у меня создается впечатление, что я веду себя как игрок.

Он какое-то время с удовольствием наблюдал ее смущение, которое было совсем не свойственно Эммануэль. Вернувшись к привычной вежливости, Пэбб задал ей еще один любезный вопрос:

– Но что заставляет вас полагать, что я смогу дать вам лучший совет, чем вы сами себе дадите?

– Потому что вы вдвое старше меня, – вяло бросила девушка, чья голова была теперь забита расчетом других вероятностей.

– Но вы знаете столько же, сколько и я, – подчеркнул Пэбб. – Женщины учатся в два раза быстрее мужчин.

– Что же, это хорошо, – одобрительно заметила Эммануэль. – Мы будем смотреть на ситуацию с одной точки зрения. Наших четырех глаз будет достаточно, чтобы рассмотреть астрономический вопрос, который я хочу вам задать. И не надо сейчас ловчить и уклоняться от темы, как вы это обычно делаете. Не надо говорить, что вы ничего не знаете о небе. Или лучше уж тогда отнесите армиллярную сферу туда, откуда вы ее взяли.

Пэбб ощутил, что его любопытство в полной мере будет удовлетворено. На этот раз он не спрашивал у посетительницы разрешения налить ей редкий сорт шампанского, который она никогда еще не пробовала. Удивительно, но бокал игристого напитка сделал ее лаконичной.

– Дело вот в чем, – сказала она. – Я – планета с четырьмя солнцами.

Она встала, подсела к Пэббу и расположилась поудобнее, касаясь его бедра и плеча. Эммануэль повернула к нему лицо и коснулась его голым коленом. Девушка буквально ослепила его своим солнечным взглядом и поведала:

– Я влюбилась в свои четыре солнца.

Сначала она, казалось, хотела на этом остановиться, будто этой фразы было достаточно. Однако через мгновение девушка передумала, увидев, что Пэббу не хватает некоторых существенных данных. И она дополнила:

– Три солнца – это мужчины. Четвертое – женщина.

После чего Эммануэль рассказала своему советчику том, что она от него ожидает:

– Я не так уж сильна в математике, чтобы самостоятельно рассчитать ходы, посредством которых можно доставить этим светилам совместное удовольствие.

Эммануэль посчитала справедливым сделать отсылку к своей встрече с Петрой:

– И еще я вам не рассказала о луне, о которой я не знаю почти ничего, но которая может добавить к моему небосводу некий таинственный свет.

Пэбб налил ей второй бокал.

– Я не знал, – сказал он, – что в современной астрономии принято объясняться аллегориями. Если это так, то она не слишком-то отличается от древней науки.

Эммануэль подумала, что настало время предоставить слово Дьёэду. И он начал говорить:

– Хочу быть с вами искренним. Когда вы заставили себя выучить двадцать, пятьдесят или, уж не знаю, сто тысяч слов, из которых, как вы изначально прекрасно знали, три четверти никогда вам не понадобятся, ваша сила воли вызвала мое уважение. Когда я узнал, что вы увлекаетесь астрономией, оно увеличилось еще в несколько раз. Но не этими качествами вы меня поразили. Вы покорили меня тем, как искусно вы распоряжаетесь своей красотой и какое удовольствие из нее извлекаете. Конечно, сейчас это делают и другие женщины. Но вы производите впечатление той единственной девушки на всем белом свете, которая делает это хорошо.

Эта чувственная мысль вновь осветила лицо Пэбба легкой улыбкой. Он добавил:

– Видимо, сейчас вы думаете, что в тот вечер я узнал о вас все. Вовсе нет! Лишь сегодня вы оказали мне любезность и показали себя такой, какая вы есть на самом деле.

Эммануэль была очень тронута этим признанием, которое подтвердило чувственность хозяина дома. Однако девушка постаралась сохранить шутливый тон.

– Это – еще цветочки! Чтобы отблагодарить вас за помощь, я покажу вам всю подноготную. Я думаю об одном человеке, который тоже вспомнит обо мне при последнем вздохе, но он сделает это намного раньше вас.

Пэбб вновь вернулся к своим изворотливым манерам:

– Я еще не до конца вас шокировал. Вы ведь думаете, что я наконец-то начну задавать вопросы, не так ли? Что ж, да будет так! Первый будет самым бестактным. С чего вы решили, что я захочу вам помочь стать счастливой с этими вашими солнцами? С чего бы это я вдруг должен вмешиваться в эту историю?

– Из интереса.

Пэбб был настолько озадачен, что даже не смог протестовать. Эммануэль продолжила:

– Потому что в этом случае вы откроете мне менее банальные причины интереса ко мне, чем те, что вы недавно привели.

Казалось, Пэбб на мгновение заколебался, а потом незаметно наклонился вперед, будто признав неопровержимую проницательность ее логики. Это молчаливое потворство подчеркнуло его улыбку. И Пэбб сказал, что, по его представлению, заключается в этом интересе:

– Расскажите мне, в чем, например, состоит отличие любви между двумя от любви на троих? А также от любви на четверых, на пятерых…

Он остановился и переспросил:

– А я знаю этих мужчин и эту женщину, которых вы любите?

– Единственный человек, которого вы еще не видели, даже со стороны, – это изобретатель ткани, чью способность исчезать вы могли наблюдать своими собственными глазами. Его зовут Лукас Сен-Милан, ему двадцать пять лет. Он также является автором еще более сногсшибательного открытия, благодаря которому можно менять цвет кожи, словно рубашку. И вообще обходиться без рубашки! Скоро я вам покажу это чудо!

Пэбб очередным кивком головы продемонстрировал, что верит ей. Затем он проявил свой талант в области дедукции:

– Насколько я понял, вы любите своего мужа Марка Солаля. Он – одно из ваших солнц. Другое – женщина, как вы говорите? Это, наверное, Аурелия Сальван? Не спешите хвалить мою интуицию: я слышал, как вы с ней разговаривали. Я с первого взгляда понял, что она вам нравится. Невелика заслуга представить, что с тех пор вы уже встречались: я лишь заметил тон, с которым вы несколько раз произнесли ее имя. Нужно с восхищением отметить, что у нее очень подходящее имя для наших солнечных исследований.

Эммануэль выжидательно коснулась его колена, подбадривая его продолжить ход своих мыслей. И Пэбб не заставил себя ждать:

– Тем вечером, на выставке, я заметил, как ведет себя муж Аурелии, и догадался, что вы для него много значите. Позволю себе сделать вывод, что четвертое солнце – Жан Сальван.

– Мы были мужем и женой на протяжении девяти лет. Ими мы, по-своему, остаемся и сейчас, – подтвердила Эммануэль. – У вас удивительная интуиция, Пэбб!

– Но этого недостаточно, чтобы я понял, каковы в точности ваши намерения по поводу этих солнц.

– Я хочу, чтобы все они любили меня вместе. И желаю, чтобы они полюбили друг друга.

Пайан-Эростен-Белиал-Барабба де Дьёэд, казалось, был впечатлен размахом проекта Эммануэль.

– Получается, мы должны найти решение? – решил убедиться он. – Но для этого по меньшей мере понадобится гений!

– Вы и есть гений, – заявила Эммануэль.

Он рассмеялся от всего сердца:

– А я надеялся на вашу гениальность! Я не чувствую в себе никаких исключительных способностей.

– Их ростки взойдут этой ночью, – пообещала она. – Хотите, чтобы я завтра пришла вновь?

Пэбб ответил ей угрозой:

– Если не придете, я о вас забуду.

– И будете сожалеть об этом на протяжении веков, – предсказала Эммануэль.

– А сожаление, если верить Спинозе, – это вторая ошибка.

Он проводил ее до улицы. Как и в прошлый раз, она попрощалась с ним со словами:

– Бай-бай, Пэбб!

«Это станет нашей традицией», – решила про себя девушка.