Флот, революция и власть в России: 1917–1921 Назаренко Кирилл

Глава IV

Между «демократическим» и регулярным флотом (1917–1918 гг.)

Рассказ об организационных метаморфозах центральных органов управления Морского ведомства в годы революций и Гражданской войны следует начать с истории его реорганизации после русско-японской войны.

В 1905–1906 гг. под влиянием первой российской революции подвергаются серьезной перестройке высшие государственные учреждения, в том числе происходят и такие важные изменения в структуре центрального военно-морского управления, как создание Морского Генерального штаба (МГШ), восстановление поста морского министра и появление должности товарища морского министра[448]. После окончания войны с Японией в центральный аппарат пришло несколько десятков сравнительно молодых честолюбивых офицеров, которые группировались вокруг МГШ. Они считали себя носителями передовых взглядов и полагали, что радикальное следование предлагаемым ими рецептам приведет к возрождению флота и возвращению России ранга великой морской державы. При этом они, как правило, не видели прямой связи между экономической базой и военной мощью страны, игнорировали объективные условия геополитического положения России и назревающую революцию. Эти «младотурки» МГШ обладали весьма высокой самооценкой, которая не всегда была беспочвенной. К «первому поколению» офицеров МГШ относились такие известные личности, как будущие участники белого движения – А. В. Колчак (полный адмирал, «верховный правитель» России в 1919–1920 гг.), М. М. Римский-Корсаков (контр-адмирал, начальник штаба Черноморского флота в 1919 г.), М. И. Смирнов 3-й (контр-адмирал, управляющий Морским министерством колчаковского правительства), О. О. Рихтер (контрадмирал, главноначальствующий санитарно-эвакуационной частью колчаковской армии); будущие высокопоставленные руководители РККФ – А. В. Шталь (вице-адмирал советского флота, профессор Военно-морской академии), Б. И. Доливо-Добровольский (капитан первого ранга, начальник Штаба командующего морскими силами Республики в 1922 г.), М. И. Дунин-Барковский (капитан первого ранга, начальник Иностранного отдела МГШ в 1918 г.); погибшие в 1917 г. М. И. Каськов (контр-адмирал, начальник штаба Черноморского флота в 1917 г.), П. П. Владиславлев (контр-адмирал, командир дивизии подводных лодок Балтийского флота в 1917 г.); а также офицеры, достигшие достаточно высоких постов, но не участвовавшие в Гражданской войне – Л. Б. Кербер (вице-адмирал, первый командующий флотилией Северного Ледовитого океана) и И. А. Черкасов (капитан 1 ранга, неудачливый командир крейсера «Жемчуг», потопленного немцами в Пенанге в 1914 г.).

Основным вопросом, дискутировавшимся внутри Морского министерства того периода, был выбор принципиальной схемы организации центральных органов управления. Этот вопрос был тесно связан с личными и групповыми интересами морских офицеров, занимавших высокие посты. Так, например, начальник морской походной канцелярии царя А. Ф. Гейден предложил полностью скопировать устройство высшего морского управления с Германии, что лично для него означало возможность занять пост фактического руководителя флота и морского ведомства в качестве начальника Морского штаба его императорского величества. Другим примером может служить столкновение начальника МГШ Л. А. Брусилова и морского министра И. М. Дикова. Оба отстаивали идею разделения ведомства на несколько независимых друг от друга частей, связанных лишь общим подчинением императору или генерал-адмиралу. Единственным существенным различием их проектов являлось то, что по И. М. Дикову руководящую роль в ведомстве должен был играть ГМШ, а по Л. А. Брусилову – МГШ. Точно так же и спор между начальником МГШ А. А. Эбергардом и морским министром И. К. Григоровичем шел о положении МГШ в системе центрального управления.

В результате была реализована схема, в которой МГШ занял место лишь одного из равноправных подразделений министерства. Такой исход можно было предвидеть заранее, так как слишком большой объем власти начальника МГШ, предоставление ему права личного всеподданнейшего доклада неизбежно умаляло влияние морского министра. В самом МГШ, по-видимому, вполне искренне увлекались германской организацией флота и морского ведомства, так что нельзя приписывать упорное отстаивание начальниками этого учреждения идеи разделения ведомства на три равноправные части лишь их своекорыстным расчетам. Восхищение молодых штабных офицеров немецким флотом подпитывалось еще и явной англофобией некоторых из них. Регулярные жалобы представителей МГШ на притеснения, «гонения» этого органа со стороны министров нельзя понимать слишком буквально: даже И. М. Диков, остро полемизировавший с Л. А. Брусиловым, относился к штабу вполне корректно. Более того, возможно, если бы министр меньше прислушивался к мнению МГШ, то реорганизация пошла бы энергичнее, но затянувшийся спор с Л. А. Брусиловым стал фактором, отсрочившим проведение преобразований в жизнь.

В 1905–1914 гг. своеобразным антиподом МГШ в Морском министерстве являлся ГМШ. Его руководителей отличало стремление сохранить в своих руках максимальное влияние на ход дел в ведомстве, тогда как офицеры МГШ вынашивали планы полного упразднения этого органа. Естественно, что по мере обострения конфликта с МГШ морские министры начинают опираться на Законодательную часть ГМШ, которая и разрабатывает в 1910–1911 гг. «Положение об управлении флотом и морским ведомством» и «Наказ Морскому министерству».

В 1911 г., было окончательно определено место морского ведомства в системе государственного управления, произошла реорганизация структуры самого Морского министерства. Были отвергнуты проекты разделения министерства на три автономные части и предложения усложнить структуру центрального аппарата за счет создания новых отделов и раздробления их функций. Надежды МГШ занять руководящее положение в министерстве не оправдались. За основу были взяты существовавшие «Положение» и «Наказ», разработанные в предшествующий период. Недостаток финансирования сказался и здесь: введенные в октябре 1911 г. временные штаты министерства укладывались в старую сумму, отпускавшуюся на центральный аппарат до преобразования. В полном объеме новые штаты были введены только с 1 января 1917 г., всего за несколько недель до Февральской революции и за несколько месяцев до начала новой реорганизации морского ведомства летом 1917 года[449].

Логическим завершением внутриведомственных преобразований после русско-японской войны должно было стать создание органа, координировавшего всю деятельность по обороне государства: не только военного и морского ведомств, но и МВД, МИД, Министерства финансов, Государственного контроля, Министерства торговли и промышленности и т. д. 8 июня 1905 г. создается Совет государственной обороны (СГО)[450].

Подавляющее большинство членов этого органа представляли сухопутную армию (из восьми «непременных членов» моряками были только двое – управляющий Морским министерством и начальник ГМШ, из шести «постоянных членов» только один был моряком, и лишь в 1908 г. моряков было назначено двое)[451], в итоге из четырнадцати членов СГО флот представляли только трое – четверо, что вполне соответствовало «удельному весу» флота в системе вооруженных сил, но не удовлетворяло амбиций флотского начальства. Фактически СГО так и не превратился в эффективный орган координации деятельности военного и морского ведомств и прекратил свою деятельность в июле 1908 г., когда его председатель, великий князь Николай Николаевич Младший, был освобожден от своей должности. Формально СГО был упразднен в августе 1909 г.[452] Взаимоотношения морского и сухопутного ведомств вернулись к тому положению, в котором они были до войны с Японией.

Необходимость согласования усилий все же осознавалась, особенно в морском ведомстве, возможно, потому что моряки остро чувствовали слабость флота по сравнению с армией, особенно до выполнения судостроительной программы. В результате довольно длительных переговоров, согласование операций армии и флота приобрело форму командирования морских офицеров в штабы сухопутных армий для связи[453], а также совещаний представителей МГШ и ГУГШ. Следует отметить, что в деле организации взаимодействия названных ведомств Россия не отставала от ведущих мировых держав, ни в одной из которых в то время не существовало отработанной системы координации стратегического планирования армии и флота. Более того, если в России признавалась возможность подчинения части морских сил сухопутным войсковым объединениям, то в Великобритании, Германии, Франции ничего подобного не было, и действия флота мыслились только как абсолютно самостоятельные. Впрочем, в эту эпоху среди офицеров МГШ господствовали теоретические взгляды на флот как самостоятельную силу, которая должна действовать в открытом море. О координации усилий с сухопутной армией вопрос не ставился, а береговые крепости воспринимались лишь как «убежища» для флота, не имеющие самостоятельного значения. Эти взгляды позднее нашли яркое выражение в работах М. А. Петрова[454], считавшего глубоко ошибочным и прямо пагубным использование флота для обороны Севастополя в Крымскую и Порт-Артура в русско-японскую войну. Этим взглядам была суждена долгая жизнь, борьба вокруг них велась еще на рубеже 20–30-х годов.

Во время Первой мировой войны органы координации управления морскими и сухопутными вооруженными силами были представлены прежде всего Военно-морским управлением (ВМУ) при штабе VI армии (ее задачей была оборона побережья Финского залива, прежде всего, Петрограда), сформированным при мобилизации во главе с капитаном 2 ранга В. М. Альтфатером. На третий день войны началось формирование ВМУ при штабе верховного главнокомандующего во главе с контр-адмиралом А. В. Ненюковым[455]. Балтийский флот был подчинен командующему VI армией, а Черноморский – непосредственно верховному главнокомандующему. МГШ, вчерашний «мозг» флота, оказался «вне игры» и сосредоточился на управлении невоюющими морскими силами. В конце лета 1915 г. Балтийский флот был переподчинен командующему армиями Северного фронта, в штаб которого перешло ВМУ из штаба VI армии. К октябрю 1915 г. созрела идея создания Морского штаба его императорского величества, который должен был объединить деятельность МГШ и ВМУ на высшем уровне[456]. В январе– феврале 1916 г. был сформирован Морской штаб Ставки (МШС), причем его начальник, адмирал А. И. Русин, приобрел большой вес. ВМУ Северного фронта и ВМУ при Штабе верховного главнокомандующего были расформированы. Балтийский, Черноморский флоты и только что созданная флотилия Северного Ледовитого океана стали непосредственно замыкаться на МШС. При этом речные и озерные флотилии не подчинялись МШС, а находились в заведывании контр-адмирала великого князя Кирилла Владимировича.

Каков же был итог деятельности Морского министерства и МГШ в дореволюционный период? Морское ведомство между Русско-японской и Первой мировой войнами развило весьма бурную деятельность. Что касается роли МГШ, то, по нашему мнению, она была, в целом, положительной. Однако, оценивая «органическую» деятельность штаба, нельзя забывать о той саморекламе, которой с успехом занимались сотрудники МГШ как во время существования своего подразделения, так и после его ликвидации, уже в советское время. В результате в историографии сложился приукрашенный образ штаба, представавшего как средоточие военной мудрости и образец целесообразной организации. Светлый образ МГШ создавался за счет других подразделений министерства, особенно ГМШ, которые представали средоточием «доцусимских порядков», воплощением косности и отсталости. Одним из «фирменных методов» создания благоприятного впечатления от деятельности МГШ уже после революции стало представление объективных сдвигов в технике и тактике как заслуга сотрудников МГШ. Стратегическое руководство флотами во время войны зачастую подвергалось критике, однако ради объективности надо заметить, что неконкретность в постановке задач и общая стратегическая пассивность были характерны для высшего руководства не только русского, но и других флотов начала ХХ в. Ошибки и просчеты, которые, конечно, имели место, коренились не столько в деятельности самого ведомства, его отдельных руководителей, а в глубоком кризисе, поразившем Российскую империю. Выход из этого кризиса в одном отдельно взятом министерстве был, разумеется, невозможен. Когда в итоге многолетних споров, дискуссий, столкновений интересов, закулисных интриг, бесконечных совещаний и согласований, сотен записок в 1905–1914 гг. Морское министерство нашло свое место в изменившейся системе государственных учреждений Российской империи, дни существования самой империи были сочтены. Февральская, а затем Октябрьская революции открыли новую главу в истории страны и в истории «мозга» русского флота.

После Февральской революции произошло значительное обновление руководства морского ведомства. Многие адмиралы и генералы были уволены в отставку, среди них высшие руководители ведомства – морской министр И. К. Григорович, начальник Главного морского штаба К. В. Стеценко, начальник штаба Балтийского флота Н. М. Григоров, а командующий Балтийским флотом А. М. Непенин был убит. А. И. Русин лишился постов первого помощника морского министра и начальника МГШ, оставшись ненадолго начальником МШС[457]. Морским министром впервые в истории России стало гражданское лицо – лидер партии октябристов А. И. Гучков, вскоре смененный А. Ф. Керенским. Не обошлось без совсем удивительных назначений: 13 июня 1917 г. исполняющим обязанности управляющего Морским министерством был назначен лейтенант В. Лебедев[458]. Он был членом партии эсеров, эмигрировал во Францию, в начале Первой мировой войны вступил во французскую службу и выслужил чин лейтенанта сухопутной армии. Вероятно, А.Ф. Керенский хотел приобрести в его лице хорошего оратора для выступления на митингах перед матросами, но, как свидетельствуют мемуаристы, успехи В. Лебедева были скромными[459]. Следует отметить, в списках офицеров русского флота того периода значится лишь один человек, который может быть идентифицирован как «лейтенант В. Лебедев» – прапорщик по Адмиралтейству Всеволод Лебедев, произведенный 17 октября 1917 г. в подпоручики[460].

Совершенно новым явлением в организации морского ведомства стали многочисленные представительные органы, появившиеся на флоте и в береговых базах весной 1917 г. В частности, 28–30 апреля по инициативе матросов-большевиков был создан Центральный комитет Балтийского флота (Центробалт), высший выборный революционно-демократический орган Балтийского флота. Его председателем был избран большевик П. Е. Дыбенко. С 25 мая по 15 июня в Гельсингфорсе проходил Первый съезд Балтийского флота, который принял устав Центробалта. Ему поручалось контролировать «все приказания, постановления и распоряжения, касающиеся общественной, политической и внутренней жизни флота, откуда бы они ни исходили»[461]. Естественно, что немедленно после появления Центробалта начинается его противостояние командованию флота, а позднее и Временному правительству. Это противостояние завершилось только после Октября.

Авторитет новых представительных органов был велик. Например, 13 июня 1917 г. командующий флотом Балтийского моря контрадмирал Д. Н. Вердеревский должен был разъяснять Первому съезду Балтийского флота, почему после русско-японской войны пришли к необходимости назначения самостоятельного и ответственного командующего флотом со штабом при нем[462]. Адмирал пытался убедить членов Центробалта не вмешиваться в решение оперативных вопросов и так избавиться от их опеки. Д. Н. Вердеревский предложил разбить Центробалт на секции применительно к отделам штаба флота. Эти секции, по мысли командующего, могли совместно с отделами штаба вырабатывать решения, а командующий флотом должен был их утверждать. Если командующий флотом принимает другое решение, то проводится в жизнь оно, а Центробалт может апеллировать в «Морской совет» (Центрофлот), решение которого является окончательным. Командующий единолично решает оперативные вопросы и вопросы боевой подготовки. Совместно решаются распорядительные, санитарные, интендантские, юридические и технические вопросы. Центробалт единолично решает бытовые вопросы, принимает жалобы и заявления, занимается научно-просветительской деятельностью, расследует злоупотребления[463]. Никакого решения по предложениям командующего тогда принято не было. Объем реальной власти Центробалта колебался в зависимости от общей политической обстановки.

Второй съезд Балтийского флота (25 сентября–5 октября 1917 г.) принял обращение к морякам других флотов, в котором выдвигались требования передачи земли крестьянам, демократического мира, рабочего контроля над производством и созыва Всероссийского съезда Советов. На этом же съезде был утвержден новый устав Цен-тробалта и назначены его перевыборы, избраны делегаты на II Всероссийский съезд Советов. Делегаты съезда утвердили «Инструкцию для комиссаров», предусматривавшую контроль матросских комитетов над командованием, и потребовали от Временного правительства освобождения арестованных участников июльских событий[464].

Центральные комитеты других флотов и флотилий и близко не приближались к Центробалту по своему политическому влиянию. Если на флотилии Северного Ледовитого океана (Целедфлот) и в Мурманском отряде судов (Центромур) этой флотилии комитеты были еще достаточно активны, то на Каспийской военной флотилии (Центрокаспий) или на Черноморском флоте (ЦКЧФ) они проявили себя в 1917 г. очень слабо, тем более что ЦКЧФ был создан значительно позднее своих собратьев – 30 августа.

На Черном море остро стоял национальный вопрос, практически не проявившийся на Балтике. Осенью 1917 г. начиналась постепенная «украинизация» кораблей флота. 12 октября 1917 г. «украинизировался», как сказано в справке, крейсер Черноморского флота «Светлана»: на нем были подняты украинские стеньговые флаги. Одновременно на миноносце «Завидный» команда подняла вместо Андреевского украинский флаг и постановила не спускать его до Учредительного собрания[465]. 17 октября в Севастополе появилась местная украинская рада, объявившая о том, что она подчиняется Центральной раде[466]. Капитан 2 ранга Акимов (вероятно, С. С. Акимов) был назначен Центральной радой уполномоченным при штабе Черноморского флота[467].

В июне 1917 г. на Первом Всероссийском съезде Советов был создан другой представительный орган – Центральный исполнительный комитет военного флота (Центрофлот) – из делегатов – представителей флотов и флотилий. Большинство в Центрофлоте принадлежало эсерам и меньшевикам, председателем был правый эсер М. Н. Абрамов. Большевистская фракция Центрофлота была немногочисленной. Вполне естественно, что Центрофлот попытался поддержать мероприятия Временного правительства, но 27 октября 1917 г. он был разогнан матросами-большевиками.

Изучение выборных революционно-демократических органов флота не является нашей темой, и мы касаемся его лишь для того, чтобы подчеркнуть, насколько изменились условия деятельности традиционных органов управления флотом после Февральской революции.

Пожалуй, основным организационным вопросом, продолжавшим беспокоить руководителей морского ведомства после проведения реформы 1911 г. была проблема полномочий и положения ГМШ. Некогда главный распорядительный орган, в свое время (при Николае I) даже подменивший собой Морское министерство, фактически занимался лишь кадровыми вопросами, и только по традиции сохранял тень былого престижа. К 1 февраля 1917 г. разработана новая организационная схема Главного Морского штаба (ГМШ). В нем предусматривалось иметь следующие отделения[468]: Офицерское; Матросское; Гражданских чиновников и специалистов; Мобилизационное; Организационное; Учебное (делопроизводство по морским учебным заведениям и по инспекциям, зачисление во флот вольноопределяющихся, прохождение ими службы, производство их в офицеры, распределение выпущенных офицеров); Распорядительно-строевое (церемониальные вопросы, дисциплина, внутренний порядок, форма одежды, дела о государственных и других тяжких преступлениях); Отделение общих дел.

10 апреля 1917 г. исполняющим обязанности начальника ГМШ капитаном 1 ранга В. Е. Егорьевым была подписана записка, направленная в Адмиралтейств-совет[469], в которой говорилось, что главным препятствием в работе ГМШ является то, что чины штаба всего лишь «делопроизводители», а не начальники в той или иной области. Предлагалось упразднить штат ГМШ, введенный 30 ноября 1916 г. и ввести новый, предлагаемый. Необходимо «создать новую конструкцию ГМШ, положив в ее основу:

1. полную самостоятельность каждого чина штаба в сфере своей деятельности и всяческую ответственность его за работу порученной ему части;

2. ясное соединение дел в отделы Штаба по ясным признакам соединения самих дел;

3. установление наименьшего количества самостоятельных отделов Штаба;

4. установление определенной подчиненности должностных лиц, причем каждое лицо должно иметь только одного своего начальника»[470].

Отсюда вытекала предлагаемая им структура штаба.

1-й отдел – учет прохождения службы офицерами, чиновниками и священниками

отделение офицерского личного состава

отделение денежных дел офицерских чинов

2-й отдел – учет прохождения службы матросами и кондукторами

отделение комплектования и мобилизации

отделение учета личного состава

отделение пенсий и наград

3-й отдел – дела распорядительные и общие

распорядительное отделение

канцелярия ГМШ.

Один из начальников отделов должен был стать помощником начальника штаба (по выбору самого начальника штаба). При начальнике штаба должен состоять штаб-офицер для особых поручений и «особый орган», который должен заниматься направлением общих вопросов, входящих в компетенцию всех отделов, организационными вопросами по штабу, сношением с флотами по профессиональным и политическим вопросам, внешними сношениями штаба со всеми организациями и учреждениями. По идее В. Е. Егорьева при ГМШ должна была состоять редакция журнала «Морской сборник» и книжный склад морского ведомства. Других центральных управлений (ГУК, ГМХУ, ГГУ) изменения пока не коснулись.

В центральном морском управлении продолжали создаваться новые подразделения. 29 июля 1917 г. были утверждены Штат и Положение об Управлении морской авиации и воздухоплавания[471]. Одновременно рассматривался вопрос о замене мужского труда женским в учреждениях и частях морского ведомства. Оказалось, что практически нигде женщинами мужчин заменить было невозможно[472].

После Февральской революции Балтийский флот был вновь возвращен под руководство командующего Северным фронтом, а в штабе фронта было восстановлено ВМУ. Зато в подчинение МШС вошли речные и озерные флотилии – ранее пост заведующего ими был создан специально для великого князя Кирилла Владимировича, уволенного со службы вместе с остальными великими князьями. После корниловского мятежа А. Ф. Керенский как верховный главнокомандующий упраздняет МШС и восстанавливает ВМУ при Ставке, просуществовавшее до 13 ноября 1917 г.[473]

В день победы Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде (26 октября 1917 г.) и принятия первых декретов Советской власти по инициативе В. И. Ленина на совещании моряков – делегатов II Всероссийского съезда Советов – в морском ведомстве был образован Военно-морской революционный комитет (ВМРК). В его состав вошли большевики: И. И. Вахрамеев, А. В. Баранов, В. П. Евдокимов, Д. Н. Марулин, В. С. Мясников, Н. М. Неверовский, Н. А. Ховрин, а также анархист А. Г. Железняков, беспартийные В. И. Пенкайтис, А. П. Попов и Т. М. Рыжков.

Член ВМРК Н.А. Ховрин в своих воспоминаниях рисует несколько другую картину. По его словам, инициатива исходила снизу. «Матросы – делегаты II Всероссийского съезда Советов собрались вместе, чтобы избрать новый полномочный орган взамен соглашательского Центрофлота. Назвать его решили Военно-морским революционным комитетом (ВМРК). Кто-то предложил на пост председателя кандидатуру Ивана Ивановича Вахрамеева. Предложение дружно поддержали»[474], – вспоминал Н. А. Ховрин. Из состава ВМРК Н. А. Ховрин назвал, кроме себя, И. И. Вахрамеева, В. С. Мясникова, Н. М. Неверовского, А. Г. Железнякова и В. И. Пенкай тиса.

Вновь созданный комитет принял решение о роспуске Центрофлота, представители которого вошли в состав «Комитета спасения родины и революции», пытавшегося организовать выступления против большевиков и левых эсеров в Петрограде[475]. Одновременно создавался Комитет по военным и морским делам в составе П. Е. Дыбенко, Н. В. Крыленко и В. А. Антонова-Овсеенко. В начале ноября 1917 г., Комитет был расширен и переименован в Совет народных комиссаров по военным и морским делам. Прежние три члена Комитета по военным и морским делам получили ранг наркомов, а в качестве рядовых членов в Совет дополнительно вошли Н. И. Подвойский, В. Н. Васильевский, К. С. Еремеев, П. Е. Лазимир, К. А. Мехоношин, Э. М. Склянский, с 23 ноября М. С. Кедров и Б. В. Легран, а также, по утверждению современного исследователя М. А. Молодцыгина, И. Л. Дзевялтовский, А. Ф. Ильин-Женевский, В. А. Трифонов и К. К. Юренев[476]. Совет народных комиссаров по военным и морским делам был высшим органом руководства вооруженными силами Советской России. Впоследствии он превратился в Коллегию наркомата по военным делам, а в состав учреждений морского ведомства не вошел.

Как известно, Временное правительство было арестовано в Зимнем дворце в ночь на 26 октября 1917 г. Среди других министров в Петропавловскую крепость попал и последний морской министр контр-адмирал Д. Н. Вердеревский. Товарищ морского министра капитана 1 ранга С. А. Кукель 1-й попытался взять власть в ведомстве в свои руки и в тот же день издал приказ о своем вступлении в управление министерством[477]. Надо полагать, что С. А. Кукель пытался организовать сопротивление новой власти в центральном аппарате морского ведомства, но делал это не слишком активно. А. С. Демьянов, возглавивший нелегальный состав Временного правительства, действовавший некоторое время после революции, не вспомнил о посещении его заседаний каким-либо представителем Морского министерства, хотя довольно подробно перечислял участников собраний[478]. Следовательно, ни С. А. Кукель, ни Д. Н. Вердеревский не приходили на эти встречи.

В это время матрос Н. А. Ховрин, по его свидетельству, был назначен «комиссаром в Морское министерство» с подчинением ему караула и принял участие в разгоне Центрофлота утром 27 октября и во взятии под контроль здания Главного Адмиралтейства[479]. Термин «комиссар» в данном случае, судя по кругу обязанностей, как их описывает мемуарист, скорее означал должность коменданта здания Адмиралтейства.

27 октября Д. Н. Вердеревский был освобожден из Петропавловской крепости под честное слово. В тот же день В. И. Ленин «в беседе с председателем Военно-морского революционного комитета И. И. Вахрамеевым одобряет привлечение к работе в качестве управляющего Морским министерством контр-адмирал Д. Н. Вердеревского»[480].

Последний морской министр Временного правительства Дмитрий Николаевич Вердеревский (1873–1947) окончил Морской корпус и Артиллерийский офицерский класс, совершил кругосветное плавание, но в 1900 г. неожиданно вышел в запас и занялся садоводством в Туркестане. С началом русско-японской войны в 1904 г. вернулся на морскую службу, командовал миноносцем № 255 на Черноморском флоте. Затем служил на Балтике, в основном на кораблях Учебного артиллерийского отряда, сотрудничал в журнале «Морской сборник», читал лекции в Николаевской морской академии, командовал эсминцами и крейсером, в том числе, новейшими «Новиком» и «Адмиралом Макаровым». В начале 1914 г. Дмитрий Николаевич снова увольняется с флота, но с началом войны возвращается на службу. К 1916 г. он становится кавалером Георгиевского оружия и командующим дивизией подводных лодок Балтийского флота. После Февральской революции контр-адмирал сделал быструю карьеру, будучи сторонником компромиссов с матросскими организациями. В 1917 г. Д. Н. Вердеревский занимал посты начальника штаба Балтийского флота, начальника 1-й бригады линейных кораблей, в которую входили четыре новейших линкора типа «Севастополь». С 1 июня адмирал стал командующим Балтийским флотом. Во время июльских событий в Петрограде попытался сохранить нейтралитет (под лозунгом отказа от вовлечения флота в политическую борьбу), сообщив Центробалту о полученном приказе направить в столицу корабли на помощь Временному правительству. Вполне естественно, что за это он был снят с поста командующего, арестован и отдан под суд. Однако во время корниловского мятежа Д. Н. Вердеревский был не только освобожден, но и назначен морским министром – членом Директории, что было одним из проявлений политического маневра А. Ф. Керенского влево. Д. Н. Вердеревский понимал, что принуждать матросскую массу уже невозможно и выступал за «добровольную дисциплину» и выход России из войны. Чтобы оказать давление на правительство в этом направлении, Дмитрий Николаевич 24 октября написал прошение об отставке вместе с военным министром А. И. Верховским, однако в связи с началом вооруженного восстания в столице не подал его и остался в Зимнем дворце из солидарности со своими коллегами по правительству.

Мнение о Д. Н. Вердеревском в среде матросов-большевиков было скорее положительным. Н. А. Ховрин вспоминал, что он – «хитрый и умный человек… после свержения самодержавия Вердеревский повел себя весьма осмотрительно. Он никогда не позволял себе резких выпадов против революции и демократии, избегал конфликтов с матросскими массами. В то же время стремился показать, что верой и правдой служит новому правительству»[481]. Когда же Н. В. Крыленко спросил у Н. А. Ховрина в первый день Всероссийского съезда военного флота, «как отнесутся матросы к тому, чтобы привлечь к работе адмирала Вердеревского. Я ответил, что Вердеревский – человек знающий и очень опытный. Если он согласится сотрудничать с Советской властью, то лучшей кандидатуры, пожалуй, не сыскать. Тем более что с ним рядом будут работать наши товарищи, которые обеспечат правильную политическую линию. Если же он откажется, то можем выдвинуть кого-нибудь из своих. Дыбенко, например»[482].

Это предложение о сотрудничестве Д. Н. Вердеревскому было не последним. Между 16 и 25 марта 1918 г.[483] его посетил Ф. Ф. Раскольников, который «настаивал» на принятии адмиралом командования Балтийским флотом. Д. Н. Вердеревский отказался и на следующий день в письме Е. А. Беренсу объяснял свой поступок тем, что «военное значение Балтийского флота, даже при условии вывода его из Гельсингфорса, равно нулю», что флот находится в «отчаянном стратегическом положении» и что политические страсти слишком разбушевались. Несмотря на свой отказ, он советовал Е. А. Беренсу вывести из Гельсингфорса хотя бы боевые суда и привлечь для разработки плана спасения флота капитанов 1 ранга А. М. Щастного, П. В. Вилькена 1-го, К. В. Шевелева 1-го и старшего лейтенанта Б. А. Сокольникова 1-го[484].

Д. Н. Вердеревский отказался от заманчивых предложений большевиков, но и в белом движении не участвовал. В мае 1918 г. он эмигрировал, жил в Лондоне, занимаясь торгово-промышленной деятельностью. В 20–30-е гг. адмирал был видной фигурой в масонских кругах. Во время Второй мировой войны адмирал негативно относился к фашистской Германии. После войны Д. Н. Вердеревский принял советское гражданство, стал одним из организаторов Союза советских граждан во Франции, входил в состав Ассоциации друзей Движения Сопротивления. Умер в Париже и похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Отношение к Д. Н. Вердеревскому позволяет сделать вывод о том, что даже бескомпромиссно настроенные матросы – большевики уже в первые дни после победы Октябрьской революции были готовы привлекать на свою сторону не просто военных специалистов, а даже лиц, прежде занимавших высшие посты. Что касается личности Д. Н. Вердеревского, то он мог бы оказать определенное влияние на смягчение трений между офицерством и матросами во время перестройки флота осенью 1917–1918 гг., способствовать сохранению остатков боеспособности военно-морских сил. Очевидно, что его фигура на посту главы ведомства не вызвала бы такого негативного отношения офицеров, как личность П. Е. Дыбенко. Видимо, отказ Д. Н. Вердеревского поступить на службу Советской власти был продиктован не принципиальным неприятием революции, а какими-то случайными соображениями, возможно, солидарностью с остальными членами последнего Временного правительства.

4 ноября 1917 г. выходит постановление СНК «О назначении М. Иванова товарищем морского министра с исполнением обязанностей председателя Верховной коллегии Морского министерства»[485]. Имеется в виду капитан 1 ранга М. В. Иванов (1875–1942), вскоре произведенный в контр-адмиралы. Участник обороны Порт-Артура, начальник Партии траления, удостоенный золотого оружия с надписью «За храбрость». В Первую мировую войну был командиром крейсера «Диана» (1915–1917), начальником 2-й бригады крейсеров (1917). Кстати, 2-я бригада крейсеров считалась более пробольшевистски настроенной, чем 1-я[486]. Впоследствии М. В. Иванов служил в РККФ, был инспектором морских сил ВЧК, после увольнения в отставку в 1924 г. служил в торговом флоте СССР капитаном ряда судов, консультантом в научно-исследовательских учреждениях. Согласно семейной легенде, отец М.В. Иванова был незаконным сыном знаменитого вождя декабристского движения П. И. Пестеля[487].

Постановлением СНК для того, чтобы взять Морское министерство под контроль, 7 ноября 1917 г. была создана Верховная морская коллегия (ВМК), которая равнялась по своим правам Главнокомандующему флотом. Во главе ВМК стоял П. Е. Дыбенко, в нее вошли капитан 1 ранга М. В. Иванов (управляющий Морским министерством) и В. В. Ковальский (черноморский матрос, делегат II Съезда Советов)[488]. Название нового органа не сразу стало устойчивым – вплоть до января 1918 г. он именовался то «Верховной коллегией Морского министерства», то «Военной коллегией управления Морским министерством», то «Военно-морской коллегией».

Возможно, что смысл назначения М. В. Иванова управляющим министерством заключался в попытке взять под контроль Морское министерство «изнутри», без формального введения в высшее руководство ведомства большевиков из числа матросов или штатских. Существование такого плана подтверждается и сравнительно длительными переговорами с Д. Н. Вердеревским о принятии им поста руководителя морского ведомства – впервые его кандидатура возникает еще 26 октября, и она продолжает обсуждаться по меньшей мере до 18 ноября (разговор Н. А. Ховрина с Н. В. Крыленко в первый день работы Всероссийского съезда военного флота). Этапом борьбы вокруг фигуры главы ведомства стало издание специального приказа об уходе со своего поста Д. Н. Вердеревского и новый приказ о вступлении в управление С. А. Кукеля, вышедший 11 ноября[489].

Если такой план и существовал, то он спустя некоторое время показал свою несостоятельность. Упорное неприятие предложений большевиков Д. Н. Вердеревским привело к необходимости принятия других мер по овладению аппаратом центральных флотских учреждений.

ВМК смогла подчинить себе центральный аппарат морского ведомства к 14 ноября 1917 г., что ознаменовалось началом нумерации приказов по флоту и морскому ведомству заново[490]. В приказе о вступлении в управление флотом Коллегии ее состав не совпадает с первоначальным. Вместо В. В. Ковальского в составе ВМК фигурирует начальник Военно-политического отдела (с декабря 1917 г. – Управления политической частью Морского министерства) и председатель Военно-морского революционного комитета машинный унтер-офицер большевик И. И. Вахрамеев. В тот же день были утверждены комиссары и их помощники при отделах Морского министерства[491], а при «Военной Коллегии управления Морским министерством» (как назвали в приказе Верховную морскую коллегию) был утвержден Военно-политический отдел в составе И. И. Вахрамеева (член РСДРП(б) с весны 1917 г.), К. Я. Зедина (член РСДРП с 1904 г., прапорщик по морской части), А. Г. Железнякова (матрос-анархист), а также Шерстобитова и Максимовича[492].

Последовал период калейдоскопических кадровых перетасовок, представление о которых дают первые приказы ВМК по флоту и морскому ведомству. Вполне естественным было увольнение в отставку прежних руководителей ведомства, которые оказывали сопротивление новым властям и назначение новых на их место. 14 ноября полковник В. П. Лебедев[493] стал начальником Главного управления кораблестроения[494]. На следующий день, 15 ноября, был уволен «от службы контр-адмирал граф [А. П.] Капнист», последний дооктябрьский начальник МГШ. 16 ноября капитана 1 ранга Е. А. Беренса назначили временно исполняющим должность начальника штаба[495]. 17 ноября сменился целый ряд руководителей морского ведомства: вместо В. П. Лебедева начальником ГУК стал генерал-майор С. О. Барановский, а В. П. Лебедева откомандировали в распоряжение ВМК (на следующий день он стал начальником грузовых перевозок Балтийского моря[496]). Капитан 2 ранга Яковлев[497] был назначен начальником ГУЛИСО, главный инспектор морской строительной части статский советник Толмачев был заменен полковником А. Л. Дубовым[498] (правда, 19 января 1918 г. издали еще один приказ об отстранении Толмачева от руководства Управлением морской строительной части[499], что может быть следствием вполне естественной неразберихи при смене власти). В тот же день, 17 ноября 1917 г., старшего лейтенанта С. Н. Унковского назначили генералом для поручений при морском министре[500], а уже через десять дней он стал временно исполняющим должность начальника походного штаба морского министра[501]. Надо сказать, что А. Л. Дубов был избран депутатом Кронштадтского совета военных депутатов еще весной 1917 г. По свидетельству Ф. Ф. Раскольникова, он «пользовался большим авторитетом и довольно часто выступал» в совете[502].

18 ноября популярный среди матросов вице-адмирал А. С. Максимов стал вторым помощником морского министра[503]. Андрей Семенович Максимов (1866–1951) прошел стандартный служебный путь русского морского офицера начала ХХ в. Он участвовал в подавлении боксерского восстания в Китае, в обороне Порт-Артура, причем после боя в Желтом море 28 июля 1904 г. проявил совершенно своевременную инициативу, и прорвался в Киао-Чао на своем миноносце «Бесшумный», тем самым спас корабль от гибели или сдачи японцам при капитуляции Порт-Артура. После войны он командовал эсминцем, дивизионами миноносцев, крейсером «Громобой», бригадой крейсеров, бригадами линейных кораблей. В 1915 г. был исполняющим обязанности начальника Минной обороны Балтийского моря. После убийства адмирала А. И. Непенина во время Февральской революции, А. С. Максимов вступил в командование Балтийским флотом, как старший по чину, а затем был избран матросами командующим флотом. В начале апреля 1917 г. А. С. Максимов вызвал подозрения у А. И. Гучкова (военного и морского министра первого Временного правительства) в том, что он «стал на сторону матросни… в то время если бы мы его уволили, тогда мы опасались, что он поведет Балтийский флот на борьбу с Временным правительством, а так как мы на петербургский гарнизон рассчитывать не могли, то появление эскадры могло кончиться тем, чем это кончилось при большевиках»[504], то есть свержением Временного правительства. В конце концов, Временному правительству в начале июня 1917 г. удалось снять А. С. Максимова с поста командующего флотом. Действия части матросов после его смещения подтвердили подозрения Временного правительства. Матрос-большевик Н. А. Ховрин вспоминал, что А. С. Максимова «на кораблях уважали за человечное обращение с нижними чинами»[505]. «Иначе отнеслись к Вердеревскому матросы некоторых кораблей Гельсингфорсской базы. Так, когда на “Кречете” появился его контр-адмиральский флаг (Вердеревского. – К. Н.), команда линкора “Петропавловск” демонстративно подняла вице-адмиральский флаг Максимова. Матросы заявили, что Максимов избран всенародно и не может быть кем-либо сменен. Пришлось самому Максимову ехать на корабль, уговаривать моряков»[506]. Спустя несколько месяцев, уже в сентябре, А. С. Максимов был назначен на несамостоятельную должность начальника Морского штаба Верховного главнокомандующего. После Октября он сразу стал на сторону Советской власти и после недолгого пребывания помощником морского министра служил старшим инспектором Реввоенсовета Республики (1918), командовал Черноморским флотом (1920–1921), находился в распоряжении Военно-морской инспекции, состоял для особых поручений при командующем Морскими силами Республики. В 1923 г. А. С. Максимов командовал посыльным судном «Воровский» во время его перехода из Белого моря на Тихий океан. Для делающего первые шаги Красного флота этот поход был серьезным достижением. По некоторым сведениям, после выхода в отставку (в 1924 г.) во времена НЭПа бывший адмирал содержал молочную ферму под Москвой на станции Лосиноостровская. Г. К. Граф в своих мемуарах с ненавистью пишет об А. С. Максимове и крайне низко оценивает его деловые качества[507]. С другой стороны, советский адмирал Ю. А. Пантелеев, ходивший в молодости на «Воровском» под командой А.С. Максимова, высоко отзывался о его профессиональных качествах[508]. Все мемуаристы как любопытную черту А. С. Максимова отмечали его неожиданный для человека с русским именем и фамилией финский акцент – Андрей Семенович родился и провел детство в Финляндии. Этим же объясняется и прозвище А. С. Максимова – «Пойка»[509].

В ноябре 1917 г. последовали увольнения в отставку: контрадмиралов Д. Н. Вердеревского и Б. П. Дудорова, капитанов 1 ранга С. А. Кукеля и В. Е. Егорьева, капитана 2 ранга В.В. Романова, действительного статского советника Зверева[510]. Они были уволены по причине отказа сотрудничать с Советской властью, однако само увольнение было оформлено по существовавшим правилам, «с мундиром и пенсией». Нами был обнаружен только один приказ ВМК об увольнении от службы в форме наказания – «О лишении чина и исключении навсегда из флота капитана 2 ранга Безкровного»[511]. Б. С. Безкровный, будучи военно-морским агентом в Дании, выполнял там функции руководителя русской морской разведки[512].

Далеко не всегда новой власти сразу удавалось провести свои решения. Фактически речь шла о том, что лишь те решения центра реализовывались на местах, которые удовлетворяли местные власти и лишь в той степени, в которой они их удовлетворяли. Так, 2 декабря 1917 г. П. Е. Дыбенко пытался уволить контр-адмирала А. В. Развозова с поста командующего Балтийским флотом. П. Е. Дыбенко отдал соответствующее распоряжение в телеграмме, адресованной управляющему Морским министерством М. В. Иванову. Несмотря на распоряжение, А. В. Развозов не был уволен, а продолжал находиться на посту фактического командующего Балтийским флотом до своего ареста 23 марта 1918 г.

С октября 1917 г. дело шло к отмене чинов и орденов, но награждение ими офицеров некоторое время продолжалось. Так 22 ноября ВМК издала приказ «Об утверждении пожалованных орденов лейтенантам [Ф. Г.] Керну, [Б. В.]фон Брискорну и др.»[513], а спустя шесть дней вышел приказ «О приостановке производства и наград впредь до выработки положения о прохождении службы офицерами и чиновниками морского ведомства»[514].

После того как бразды правления ведомством перешли к ВМК, начинаются организационные преобразования. 29 ноября походный штаб морского министра был переименован в Канцелярию ВМК[515] с отделениями: Юридическое и общих дел; Законодательное и Кодификационное[516]. Правда, 21 декабря вышел приказ о переименовании Штаба ВМК в управление делами ВМК[517]. Следовательно, либо Канцелярия ВМК была переименована в Штаб ВМК между 29 ноября и 21 декабря, либо, что вероятнее, название Канцелярия ВМК не употреблялось, а это учреждение называлось Штабом ВМК, тем более, что слово «штаб» звучало явно весомее, чем слово «канцелярия».

ВМРК продолжал формально оставаться высшим чрезвычайным органом управления флотом. 5 ноября произошла реорганизация комитета, с расширением его состава. Десять человек, первоначально входившие в ВМРК, составили его Коллегию. Члены комитета отныне были разделены на секции – военную, контрольно-техническую, хозяйственную, следственную, редакционную и личного состава. Важнейшей задачей ВМРК было не управлять морским ведомством, а обеспечивать мобилизацию матросов для решения конкретных задач. Например, 15 ноября СНК предписал ВМРК выделить десять «энергичных товарищей» в распоряжение комиссара Государственного банка В. В. Оболенского (Осинского) для «исполнения весьма ответственных поручений»[518].

ВМРК организовывал подготовку и проведение I Всероссийского съезда военного флота (проходил в столице 18–25 ноября 1917 г.) На съезде присутствовало 190 делегатов, в том числе 82 от Балтийского флота, 65 – от Черноморского, 28 – от флотилии Северного Ледовитого океана, 7 – от Каспийской и Урмийско-Ванской флотилий, 4 – от Сибирской флотилии, 3 – от Амурской и 1 – от Чудской флотилий[519]. В числе делегатов преобладали большевики (116 человек), чем и было обусловлено избрание В. И. Ленина почетным председателем съезда. 22 ноября Владимир Ильич выступил перед моряками с речью, в которой обрисовал текущую политику СНК и ближайшие перспективы, выделив главные направления военной деятельности советского правительства – Финляндию и Украину. Его речь была опубликована через три дня в «Известиях ЦИК» в протокольной записи[520]. Днем раньше была опубликована в «Правде» резолюция съезда, направленная на поддержку Советской власти[521].

26 ноября, на Всероссийском съезде военного флота, ВМРК сложил свои полномочия[522]. Вместо него, в качестве высшей власти на флоте был образован Законодательный совет морского ведомства (ЗСМВ), он же – Морская секция ВЦИК из 20 членов. Председателем ЗСМВ стал большевик А. В. Баранов, позднее смененный В. Ф. Полухиным. На съезде реорганизовали ВМК – в ее состав избрали П. Е. Дыбенко, М. В. Иванова, контр-адмирала А. С. Максимова и только что произведенного в лейтенанты большевика Ф. Ф. Раскольникова. Именно в таком составе ВМК фигурирует в приказе по флоту и морскому ведомству, изданном 26 ноября (9 декабря)[523]. В то же время, в некоторых справочниках приводится другой состав ВМК, избранный на съезде, – П. Е. Дыбенко, М. В. Иванов, Ф. Ф. Раскольников, И. И. Вахрамеев и В. В. Ковальский[524]. Подпись В. В. Ковальского как члена ВМК была обнаружена нами под документом, датированным 2 декабря 1917 г.[525]

Интересно, что ко времени своего избрания в ВМК И. И. Вахрамеев был произведен в мичманы военного времени, а через неделю – в лейтенанты, Ф. Ф. Раскольников – из мичманов в лейтенанты, а М. В. Иванов – в контрадмиралы[526]. Так что система чинопроизводства продолжала действовать и высокопоставленные руководители морского ведомства быстро росли в чинах. Кроме того, съезд передал руководство всеми флотами и флотилиями соответствующим центральным комитетам (Центробалт и др.)[527] и образовал Верховную морскую следственную комиссию[528].

Несколько слов следует сказать о людях, входивших в состав ВМК. Федор Федорович Ильин (Раскольников) (1892–1939) – один из ярких революционных деятелей, даже по меркам той эпохи, богатой на выдающиеся личности. Необычными были уже обстоятельства его рождения. Его отец, вдовый протодьякон Сергиевского собора всей артиллерии Ф. А. Петров вступил в гражданский брак с дочерью генерал-майора А. В. Ильиной (как священнослужитель, Ф. А. Пет ров не имел права венчаться вторично). Их сын, Ф. Ф. Ильин, числился внебрачным ребенком, также как и его младший брат Александр, известный как советский дипломат под фамилией Ильин-Женевский. Федор Федорович окончил училище принца Ольденбургского в Санкт-Петербурге, затем поступил на экономическое отделение Политехнического института. Там он установил связь с подпольной социал-демократической организацией большевистского направления, в декабре 1910 г. вступил в РСДРП, с 1911 г. стал печататься в большевистской газете «Звезда», с 1912 г. – в «Правде», секретарем которой вскоре стал. С этого времени его псевдоним постепенно закрепляется и вытесняет настоящую фамилию. В 1912 г. Ф. Ф. Раскольникова арестовали и выслали за границу.

В начале 1913 г. он подпал под амнистию в связи с 300-летием дома Романовых и вернулся на родину[529]. В связи с болезнью летом 1913 г. получил годичную отсрочку от призыва на военную службу, продолжая работать в «Правде». Одновременно Федор Федорович поступил в Археологический институт[530] – как сказали бы сейчас, учреждение последипломного образования. Ф. Ф. Раскольников отмечал в автобиографии, что он стоял на интернационалистических позициях, и с началом Первой мировой войны, чтобы по возможности уклониться от активной военной службы, поступил в Отдельные гардемаринские классы, на что имел право, числясь студентом Археологического института. Кстати, у Ф. Ф. Раскольникова был знаменитый предок-моряк по материнской линии – лейтенант Д. С. Ильин, который после Чесменского сражения в ночь на 26 июня 1770 г., командуя брандером, успешно поджег турецкий корабль, огонь с которого перекинулся на весь неприятельский флот.

Ф. Ф. Раскольников прошел основательную теоретическую и практическую подготовку, совершил два учебных плавания в Тихом океане – в мае – сентябре 1915 и 1916 гг. По словам матери Федора Федоровича, успехи ее сына были таковы, что командование ОГК ходатайствовало о выпуске его мичманом, а не подпоручиком по Адмиралтейству, на чем, якобы, настаивал Департамент полиции ввиду явной неблагонадежности Ф. Ф. Раскольникова[531]. Однако, Февральская революция превратила былую неблагонадежность в заслугу и 25 марта 1917 г. в составе второго выпуска ОГК Ф. Ф. Раскольников получил чин мичмана[532].

После Февраля Ф. Ф. Раскольников отправился в Кронштадт по заданию Петроградского комитета РСДРП(б). Там он начал играть большую политическую роль, став фактическим лидером местной большевистской организации, заместителем председателя Кронштадтского совета и одним из руководителей «Военки» (Военной организации большевиков)[533]. Формально Ф. Ф. Раскольников был выбран командой учебного судна «Освободитель» (бывший корвет «Рында») на должность вахтенного начальника. Учитывая громадное стратегическое и политическое значение острова-крепости и его гарнизона, политический вес Ф. Ф. Раскольникова значительно превышал его служебный статус. В начале июля 1917 г. Федор Федорович оказался в тюрьме по обвинению в участии в антиправительственных выступлениях в Петрограде. В начале октября он был освобожден и принял участие в Октябрьском вооруженном восстании. После его победы Ф. Ф. Раскольников возглавил отряд моряков, с которым участвовал в отражении наступления войск Краснова – Керенского на Петроград, в установлении Советской власти в Москве и вскоре стал комиссаром МГШ и членом ВМК.

Впоследствии вехами биографии Ф. Ф. Раскольникова станет мандат депутата Учредительного собрания (именно он зачитывал декларацию об уходе с собрания большевистской фракции), пост члена Верховной морской коллегии, участие в потоплении части Черноморского флота в Новороссийске летом 1918 г., командование Волжской флотилией до прекращения навигации 1918 г., назначение членом Морского отдела РВСР. В декабре 1918 г., возглавив набег на Ревель, Ф. Ф. Раскольников попал в плен к англичанам вместе с экипажами двух эсминцев. Проделав вынужденное путешествие в Англию, в мае 1919 г. он был обменян на два десятка пленных английских офицеров. После освобождения вновь назначается командовать красными речными силами на Волге. Так началась самая успешная военная кампания Раскольникова – летом 1919 г. Волжская (позднее Астраханская и Каспийская) флотилия активно боролась с войсками Деникина, а в мае 1920 г. совершила очень удачный рейд на иранский порт Энзели, заставив отступить английские войска и захватив значительные трофеи. Результаты этой операции трудно переоценить, учитывая, что в Энзели были уведены белыми практически все нефтеналивные суда Каспийского моря, а их возвращение позволило наладить транспортировку нефти на Волгу и далее в центр европейской части страны. Ф. Ф. Раскольников стал кавалером ордена Красного Знамени[534].

Наряду с несомненными организаторскими, ораторскими, писательскими способностями, в характере Ф. Ф. Раскольникова присутствовала некоторая «хлестаковщина». В его мемуарах и литературных произведениях это качество проявилось в подчеркивании собственной значимости, в нарочитом выпячивании своей роли в исторических событиях, иногда в значительных отступлениях от истины.

Вместе с Федором Федоровичем в ОГК учился И. С. Исаков (1894–1967), позднее подчиненный Ф. Ф. Раскольникова по Каспийской флотилии и адмирал флота Советского Союза. Ведя речь о рейде на иранский порт Энзели, И. С. Исаков писал: «Его заслуг нельзя отрицать как в руководстве по проведению всей кампании 1920 г., так и при проведении заключительной операции. Но если оставить в стороне восторженные и немного экзальтированные донесения в Москву, то надо сказать, что позже в ответах и особенно в воспоминаниях он был очень нескромен и полностью извратил “авторство” Энзелийской операции. Серьезнейшее государственное решение, в принятии которого, как видно из документов, принимали участие тт. Склянский, Каменев, Чичерин и Немитц (то есть быть или не быть операции, высаживать ли десант на персидскую территорию или нет и т. д.), Раскольников приписал персонально только себе, скрыв от всех директивную телеграмму коморси Немитца, полученную в Баку еще 1 мая… Раскольников воспользовался тем обстоятельством, что, по предложению наркоминдела Чичерина, комфлоту было приказано заявить персидским властям, что он действует по своему личному усмотрению, помимо Москвы. Но Раскольников пошел дальше и приписал себе не только инициативу в замысле и проведении операции, но и все действия флагманов, штаба и даже управления огнем отдельных кораблей»[535].

Мнение И. С. Исакова подтверждается свидетельством Ф. Ф. Раскольников, который участвовал в потоплении части Черноморского флота летом 1918 г. Он даже намекал на трусость И. И. Вахрамеева, Н. П. Глебова-Авилова и С. С. Данилова, пытавшихся ранее уговорить матросов потопить корабли: «Куда вы едете? – взволнованно, обращаясь ко мне, спросил рыжеусый Вахрамеев. – Вас на вокзале ждут и обязательно расстреляют. Нас ловили по всему городу, мы едва убежали»[536]. Автор приписал успех потопления флота исключительно самому себе. Однако, Ф. Ф. Раскольников «забыл» отметить, что его предшественникам пришлось иметь дело со всеми кораблями, пришедшими в Новороссийск, тогда как к моменту его приезда в город команды, категорически не желавшие топить корабли, уже увели их обратно в Севастополь, и на долю Ф. Ф. Раскольникова осталась значительно более легкая задача агитации среди сочувствовавших Советской власти или нейтральных моряков.

О наличии в характере Ф. Ф. Раскольникова черт безответственности свидетельствует такой факт: в апреле 1931 г., будучи советским полпредом в Эстонии, он выехал в Ленинград на постановку своей пьесы «Робеспьер», несмотря на то что в Таллине разразился правительственный кризис. Современные исследователи О. Н. Кен и А. И Рупасов пишут: «“Аналитические” доклады полпреда Раскольникова отличались безудержной фантазией. “Ну нельзя же совсем без фактов”, – взывал к нему член Коллегии» Наркомата иностранных дел Б. С. Стомоняков[537].

После успешного решения каспийской проблемы наступил максимальный взлет военно-морской карьеры Ф. Ф. Раскольникова. Он был назначен командующим Балтийским флотом во время советско-польской войны, когда нападение английского флота на берега Советской России считалось весьма вероятным. Ф. Ф. Раскольников попытался ужесточить режим в Кронштадте. Понятно, что без ужесточения дисциплины говорить о возвращении флоту боеспособности было бы нелепо. Однако восстановить дисциплину на флоте при сохранении матросского состава, прошедшего революцию и в значительной степени морально разложившегося в тылу во время Гражданской войны, было невозможно. Ф. Ф. Раскольников позднее весьма легкомысленно писал: «В связи с нашим наступлением на Варшаву Красный Кронштадт во всеоружии готовился встретить английских гостей. Но к огромному разочарованию моряков-балтийцев (так! – К. Н.) Ллойд-Джордж не прислал в кронштадтские воды ни одного английского корабля»[538]. Видимо, история с несчастливым рейдом эсминцев «Спартак» и «Автроил» к Ревелю в декабре 1918 г. и собственный плен мало чему научили Ф. Ф. Раскольникова.

Сам он видел только одну свою ошибку – «бестактное» назначение тестя, М. А. Рейснера, начальником Политуправления Балтийского флота[539]. До сих пор остается дискуссионным вопрос о том, в какой степени Кронштадтское восстание было спровоцировано действиями Ф. Ф. Раскольникова. На свое счастье, он был снят с поста командующего флотом накануне мятежа (27 января 1921 г.) Следует отметить, что от руководства флотом его отвлекало активное участие в дискуссии о профсоюзах на стороне Л. Д. Троцкого. Позднее за ним закрепилась устойчивая репутация троцкиста[540], от которой Ф. Ф. Раскольников безуспешно открещивался[541].

После окончания Гражданской войны Ф. Ф. Раскольников оказался полпредом СССР в Афганистане (1921–1923). Вершиной его партийной карьеры стал пост заведующего Восточным отделом Исполкома Коминтерна (1924–1928)[542]. Впрочем, его деятельность на этом посту вызывала серьезную критику[543]. Одновременно Ф. Ф. Раскольников был редактором ряда журналов в Москве и председателем Главреперткома. В 30-е годы Ф. Ф. Раскольников снова оказался на дипломатической работе – полпредом в Эстонии (1930–1933), Дании (1933–1934) и Болгарии (1934–1937). Вероятно, причиной удаления Федора Федоровича из Москвы и назначения на сравнительно второстепенные дипломатические посты было связано с его репутацией троцкиста. Незадолго до смерти Ф. Ф. Раскольников вновь проявил свой нрав, став в 1938 г. невозвращенцем и написав письмо И. В.Сталину, в котором обвинял его в репрессиях. Федор Федорович сохранил тягу к оригинальности до последних месяцев жизни – в своем письме в знак презрения к адресату, он обращался к нему на Вы, но писал это местоимение со строчной буквы[544]. Письмо было опубликовано уже после смерти автора 1 октября 1939 г. в Париже. В последние годы жизни Ф. Ф. Раскольников написал несколько желчных мемуарных рассказов о лидерах СССР, впервые опубликованных во время перестройки.

Другой крупной фигурой в ВМК был Иван Иванович Вахрамеев (1885–1965). Он родился в Ярославле в семье мелкого служащего, сумел получить среднее техническое образование. В 1908–1911 гг. проходил срочную службу на Балтийском флоте, с началом Первой мировой войны был мобилизован, служил машинным унтер-офицером на подводных лодках. В начале 1916 г. И. И. Вахрамеева арестовали вместе с группой матросов-большевиков, но вскоре освободили за отсутствием улик против него. Весной 1917 г. он формально вступил в РСДРП(б), стал продвигаться по линии выборных должностей в матросских комитетах, в частности заняв должность председателя судового комитета и председателя комитета дивизиона подлодок. И. И. Вахрамеев играл очень большую роль в первые дни после победы Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде и при обороне города от войск Краснова – Керенского. Иван Иванович был делегатом Второго съезда Советов, председателем Военно-морского революционного комитета, начальником Военно-политического отдела Верховной морской коллегии, а с 10 апреля 1918 г. назначен заместителем наркома по морским делам[545].

«Неторопливый, уверенный, взвешивающий свои слова и поступки, Вахрамеев понравился нам своей деловитостью, умением обстоятельно решать вопросы»[546], – писал о нем Н. А. Ховрин.

И. И. Вахрамеев участвовал в организации потопления части Черноморского флота в Новороссийске, был председателем Совета обороны Архангельского района и одним из руководителей борьбы с английскими интервентами на Севере. С осени 1918 г. он – уполномоченный РВСР по снабжению флота, помощник управляющего Морским комиссариатом, представитель ведомства на уральских заводах, начальник адмиралтейства Севастопольского порта. С 1925 г. он занимал пост начальника хозяйственного отдела Кронштадт ского порта. На рубеже 20–30-х годов И. И. Вахрамеев состоял в 10-й должностной категории, что соответствовало командиру бригады сухопутной армии, и работал в военно-морских учебных заведениях. Он участвовал в Великой Отечественной войне, а в 1949 г. вышел в отставку в звании полковника.

Вернемся к вопросу о составе ВМК в 1918 г. Приказом ВМК от 24 января М. В. Иванов выводится из состава коллегии и назначается председателем комиссии по ликвидации заграничных заказов морского ведомства[547], а 30 января 1918 г. решение флотского съезда было полностью пересмотрено правительством. Совнарком утвердил ВМК в составе П. Е. Дыбенко, И. И. Вахрамеева, Ф. Ф. Раскольникова и С. Е. Сакса[548]. При этом за день до включения в состав ВМК специальным постановлением Совнаркома И. И. Вахрамеев был назначен товарищем народного комиссара по морским делам «без права решающего голоса на заседании СНК»[549]. По другим данным в ночь с 29 на 30 января В. И. Ленин «делает пометки “Утверждено”… на предложении П. Е. Дыбенко о назначении Ф. Ф. Раскольникова и И. И. Вахрамеева товарищами наркома по морским делам»[550]. Большевик С. Е. Сакс с 19 декабря 1917 г. занимал пост комиссара при Канцелярии Морского министерства[551]. Из коллегии были исключены два избранных съездом беспартийных специалиста в адмиральских чинах, но включены «политики», члены РСДРП(б) И. И. Вахрамеев и С. Е. Сакс. 15 февраля было издано особое постановление Совнаркома об утверждении последнего членом ВМК[552].

Сергей Евгеньевич Сакс (1889–1938(?) после 1954(?)) был призван на флот в 1910 г., в декабре 1915 г. произведен в прапорщики по морской части, с 1917 г. – член РСДРП(б). Во время Гражданской войны был особоуполномоченным РВСР в Астрахани, командующим Астрахано-Каспийской флотилией. Правда, в качестве самостоятельного начальника С. Е. Сакс себя не проявил, в командовании флотилией его сменил Ф. Ф. Раскольников, а С. Е. Сакс стал членом РВС ряда фронтов и армий, комиссаром для особых поручений при управлении Наркомата по морским делам. После окончания войны демобилизовался и работал в Главном управлении водного транспорта, во второй половине 30-х годов служил начальником сектора объединения Союзторгоборудование. В 1932 г. он был исключен из партии. По одним сведениям, он был расстрелян в 1938 г., а по другим – находился в заключении с 1938 по 1946 г. и на поселении в Красноярском крае с 1949 по 1954 год.[553]

В первые месяцы Советской власти, на волне расцвета «демократических» органов управления государственным аппаратом постоянно проходили всевозможные съезды, совещания, создавались советы служащих различных учреждений. ВМК, в свою очередь, издает несколько приказов, направленных на демократизацию флотских порядков. 18 декабря публикуется «Положение о выборном начале во флоте и морском ведомстве»[554], четыре дня спустя ликвидируется институт «матросов-ординарцев» (так назывались после Февральской революции бывшие денщики). Теперь для личных услуг офицерам полагались не военнослужащие, а вольнонаемные[555]. 8 января издается приказ «О демократизации флота»[556].

Кроме ВМК на Первом съезде избирается Законодательный совет морского ведомства, который до 7 декабря 1917 г. успел провести не менее 10 заседаний[557], а ко 2 января следующего года – 28 заседаний[558]. В какой-то степени Законодательный совет стал преемником упраздненного Адмиралтейств-совета, существовавшего в Морском министерстве с 1827 г. и, в свою очередь, унаследовавшего часть функций Адмиралтейств-коллегии, однако Законодательный совет претендовал на значительно большие полномочия. Дело в том, что Адмиралтейств-совет представлял собой, по словам видного кораблестроителя и крупного флотского деятеля А. Н. Крылова, «по идее весьма важное учреждение, призванное к руководству флотом, а на деле последовательно сведенное если не на нет, то к решению мелочных хозяйственных дел»[559], тогда как Законодательный совет претендовал примерно на то же положение по отношению к Всероссийскому флотскому съезду, которое занимал ВЦИК по отношению к Съезду Советов.

Заметим, что в конце 1917 г. вокруг Адмиралтейств-совета возник шум, непропорционально громкий реальному влиянию этого органа на дела в дореволюционное время. Можно предположить, что сам факт наличия совещательного органа в морском ведомстве, да еще и называвшегося «советом», породил у революционеров мысль о каком-нибудь «адмиральском парламенте», который следовало немедленно ликвидировать и поставить на его место революционный орган. Усиливало это чувство то обстоятельство, что формально до 1905 г. Адмиралтейств-совет был равен по своим полномочиям Государственному совету в делах, касавшихся флота. После реформы высших государственных учреждений в конце 1905 – начале 1906 гг. соответствующие коррективы долго не вносились в законодательство, поэтому у людей, мало знакомых с реальными механизмами принятия решений в морском ведомстве и могло возникнуть превратное представление о роли Адмиралтейств-совета.

Что касается дальнейшей судьбы Адмиралтейств-совета, то 23 ноября был издан декрет СНК об его упразднении. В декрете говорилось о том, что все права Адмиралтейств-совета «как верховного органа по делам флота и Морского ведомства, переходят к Морской секции Центрального Исполнительного Комитета, избираемой Всероссийскими съездами военного флота»[560]. В декрете содержалось обещание издать особое положение о Морской секции ВЦИК. Документ был подписан В. И. Лениным, Ф. Ф. Раскольниковым (как комиссаром МГШ), В. Д. Бонч-Бруевичем (как управляющим делами СНК) и секретарем СНК Н. П. Горбуновым. 28 ноября вышел приказ «О несчитании действующими постановлений Адмиралтейств-совета, состоявшихся после 25 октября 1917 г.», а 29 ноября был издан приказ по флоту и морскому ведомству об упразднении данного органа[561].

11 декабря 1917 г. ЗСМВ принял во втором чтении «Общее положение о выборном начале во флоте и морском ведомстве», с той поправкой, что кают-компания упраздняется и заменяется читальней «на началах общедоступности»[562].

8 января 1918 г. Законодательный совет принимает «Положение о демократизации флота», которое отличалось очень решительными формулировками[563]. Фактически в нем речь шла об автономном положении флотов по отношению к высшему руководству страны. Так, в примечании к § 51 «Положения» говорилось, что «все распоряжения центральных органов, как морского ведомства, так и общегосударственных, а также постановления каких бы то ни было комитетов… подлежат исполнению во флоте или флотилии моря только в случае подтверждения их Центральным комитетом моря»[564]. Эта формулировка была признана В. И. Лениным «неточной или покоящейся на недоразумении, так как по буквальному смыслу получается отрицание верховенства общегосударственной Советской власти», однако Совнарком не отменил нелепый параграф. Принять простое решение о корректировке «Положения о демократизации» было, казалось бы, тем легче, что в тот же день, когда В. И. Ленин написал цитируемый проект постановления об отмене примечания к § 51 «Положения», Совнарком принимает постановление «О порядке подчинения флотов Балтийского и Черного морей», которым вводилось непосредственное подчинение флотов и флотилий Верховной морской коллегии. Однако вместо этого, Совнарком поручил П. П. Прошьяну и А. В. Луначарскому «составить мотивированное обращение Совета Народных Комиссаров к законодательному органу флота с разъяснением точки зрения Совета Народных Комиссаров»[565]. Правительство не решилось отдать распоряжение руководству флота об изменении положения, хотя бы основанного на недоразумении и ошибочной формулировке. Этот случай свидетельствует о том, что выборные органы руководства флотом в конце 1917 – начале 1918 гг. не только претендовали на особое положение в государственной машине, но и добились его.

Как руководящие органы флота, так и рядовые моряки могли рассчитывать на очень предупредительное отношение со стороны правительства. В декабре 1917 г. моряки-украинцы, служившие на Балтике, потребовали перевода их на Черноморский флот. От их имени действовала Центральная украинская рада Балтийского флота (ЦУР БФ), представителем которой был Табуренский. 23 декабря СНК дал им ответ, что перевод может состояться без ущерба боеспособности Балтийского флота, с согласия моряков Черноморского флота и по решению специальной смешанной комиссии. На заседании Совнаркома первоначально было решено дать указание Морской коллегии ответить морякам-украинцам, так как именно к ней формально обращались моряки. Как выяснилось, во время заседания представители ЦУР БФ осаждали приемную СНК. К ним был выслан А. В. Луначарский, чтобы объяснить позицию правительства, однако моряки потребовали письменного ответа, который и был им вручен[566].

Естественно, что если даже правительство разговаривало с Законо дательным советом настолько почтительно, то сам ЗСМВ пытался «не давать спуску» и высшим руководителям своего ведомства. Так, 12 января 1918 г. выяснилось, что П. Е. Дыбенко не согласен с рядом пунктов положения о Законодательном совете (которое было разработано самим Законодательным советом), хотя Законодательный совет был «фактически признан флотами, в частности Центробалтом»[567] и к тому же претендовал на то, чтобы быть «Морской секцией ВЦИК»[568]. На другой день Законодательный совет постановил «Затребовать от Товарища Дыбенко уже положенные резолюции СНК и Комиссариатов Юстиции и Военного, и предложить СНК утвердить без изменений своим протоколом “Положение о Законодательном Совете Морского Ведомства”, и опубликовать через декрет, в противном случае Законодательный Совет Морского Ведомства будет апеллировать ко всему Флоту Российской Республики на недопустимые и ни на чем не основанные промедления со стороны СНК в таких серьезных вопросах, и по утверждении “Положения о Законодательном Совете Морского Ведомства” Флотами считать его обязательным для себя, и не считаясь с мнением СНК продолжать начатую работу»[569]. Под этим ультиматумом стоят подписи председателя ЗСМВ большевика матроса-телеграфиста В. Ф. Полухина, секретарей С. Е. Сакса и Платонова.

Конфликт между П. Е. Дыбенко и ЗСМВ, видимо, быстро разрешился. Уже 17 января 1918 г. совет заслушал доклад П. Е. Дыбенко о необходимости реорганизации Верховной морской коллегии «вследствие ее нежизнеспособности и неправильной конструкции»[570], постановив:

1. Морское министерство впредь именовать Морским комиссариатом (приказ об этом был издан 22 февраля 1918 г.[571]);

2. Верховную морскую коллегию переименовать в Коллегию Морского комиссариата «с функциями административно-исполнительными»;

3. В состав ВМК должен был войти комиссар по морским делам, очевидно назначенный Совнаркомом, и три «лица» избранных от ЗСМВ;

4. При ВМК должен был состоять заведующий хозяйственной частью Морского наркомата и заведующий оперативной и строевой частью, который совмещал свою должность с должностью начальника МГШ. Первый из них приравнивался по оплате к бывшему второму помощнику морского министра «впредь до выработки норм оплаты труда на финансовой комиссии»;

5. Нарком по морским делам «входит полноправным членом в Законодательный совет морского ведомства и служит лицом, информирующим о деятельности Законодательного совета в СНК»;

6. Делопроизводство ВМК должно было вести общее делопроизводство Канцелярии Морского комиссариата;

7. Должности управляющего Морским министерством и его помощника подлежали упразднению;

В состав ВМК были избраны Солтыков, Буданов и Рыбьяков[572].

Тогда же было принято решение распустить «Политический отдел» и назначить «строжайшее расследование над лицами, занимавшими посты в нем». Проведение в жизнь решений Законодательного совета возлагалось на членов ЗСМВ Волошина и Тихомирова[573]. Еще с декабря 1917 г. Военно-политический отдел был переименован в Управление политической частью Морского министерства, однако, как часто бывало в то время, старые и новые названия употреблялись параллельно. При этом переименовании было установлено, что управление должно состоять непосредственно при Верховной морской коллегии. В состав политуправления должны были войти Первое отделение «являющееся руководящим и объединяющим органом всех политических организаций флота и морских команд»[574], начальник его являлся одновременно и начальником политуправления. Второе отделение должно было «соответствовать иностранной части»[575]. Из формулировки приказа неясно, иностранной части какого учреждения должно было соответствовать Второе отделение Управления политической частью Морского министерства. Возможно, речь шла о соответствии 2-му отделению МГШ, и в таком случае это подразделение должно было бы вести политическую разведку?

Недовольство ЗСМВ вызвало то, что Политотдел «далеко несоответствует (так в оригинале. – К. Н.) тому назначению, какое положено в основу его фундамента Первым Всероссийским общефлотским съездом»[576]. Судя по всему, ЗСМВ не устраивало единоначалие в отделе, установленное И. И. Вахрамеевым. Вместо Политотдела предлагалось создать Политическую коллегию в составе семи человек «на платформе, принятой для Политической коллегии на первом всероссийском общефлотском съезде», при ней предполагалось создать Военный отдел из трех человек.

Политическая физиономия Военно-политического отдела была неоднозначной. На пасху 1918 г. (5 мая по новому стилю) комиссар Канцелярии Морского министерства большевик С. Е. Сакс получил поздравление от Московского отряда Военно-политического отдела за подписями пяти членов отдела: «Гражданин Сакс, поздравляем Вас с высоко-торжественным праздником Светлого Христова Воскресенья и желаем великих успехов в наших обще-демократических делах». С. Е. Сакс ответил: «Шлю товарищам Московского отряда Военного отдела привет и верю, что при непосредственном участии Российской демократии в деле нового строительства, наше сотрудничество на благо трудового народа завершится вечным миром всего мира и благополучием трудящихся»[577].

Деятельность Законодательного совета закончилась внезапно, 30 января 1918 г. после издания приказа по флоту и морскому ведомству о его роспуске[578]. Обычно это событие связывают с Декретом об организации Рабоче-Крестьянского Красного Флота (РККФ). В декрете говорилось о создании флота на тех же организационных принципах, что и РККА. Между тем в делопроизводственной переписке весны и даже лета 1918 г. время от времени упоминается Законодательный совет. Не исключено, что на местах не очень хорошо представляли изменения в центральном аппарате управления ведомством и считали упраздненный орган действующим.

На Первом всероссийском флотском съезде было принято решение о создании Верховной морской следственной комиссии (ВМСК), после чего П. Е. Дыбенко «сделал распоряжение» комиссии принять дела Главного военно-морского судного управления (ГВМСУ) и Главного военно-морского суда (ГВМСУД), а ВМК предоставила комиссии кредит бывшего ГВМСУ[579]. ГВМСУД был расформирован 2 декабря 1917 г.[580] В состав ВМСК входили матросы Н. Куценко (впоследствии председатель), С. Медведев, С. Настюшенко В. Захаров и Т. Рвачев[581], тринадцать следователей и «подсобный персонал». ВМСК стала преемницей «Особой морской следственной комиссии по расследованию злоупотреблений в морском ведомстве»[582], созданной еще после Февральской революции.

Морское ведомство превратилось в настоящее государство с законодательной (Законодательный совет), исполнительной (ВМК) и судебной властью (ВМСК). Разумеется, вопрос о границах полномочий этих органов, а также о степени их подчиненности высшим государственным учреждениям Советской России оставался в значительной мере открытым. Сам П. Е. Дыбенко, видимо, был склонен считать себя главой совершенно самостоятельного ведомства, мало чем связанного с центральной властью. Более того, Совнарком оказывался, по сути, должником военно-морского флота, сыгравшего такую важную роль в вооруженном восстании в Петрограде и в установлении Советской власти на местах.

Своеобразие момента заключалось в том, что уже сформированные органы создавали инструкции и положения сами для себя. Что касается Верховной морской следственной комиссии, то она выработала такое положение и в начале 1918 г. направила его на отзыв наркому юстиции И. З. Штейнбергу (названному в сопроводительной записке «Штембергом»). Это положение делало ВМСК высшим чрезвычайным следственным органом в морском ведомстве: она могла начинать следствие и отстранять всех должностных лиц морского ведомства от исполнения обязанностей до суда[583].

Какие же полномочия предоставлялись ВМСК «Положением о Верховно-морской следственной комиссии», принятому СНК 4 марта 1918 г.[584]? Согласно этому положению, ВМСК являлась высшим следственным органом морского ведомства, действующим «в пределах своей компетенции вполне самостоятельно». Члены ее избираются Всероссийским съездом военного флота и отвечают перед ним. Следователи ВМСК назначаются ВМК по представлению ВМСК и «по согласованию с комитетом служащих при комиссии». Смету ВМСК утверждает СНК. Комиссия получила право производить расследование не только по обращению, но и по собственной инициативе, отстранять всех должностных лиц морского ведомства от исполнения обязанностей до суда, требовать любые необходимые ей сведения, она могла привлекать к ответственности как чинов морского ведомства, так и гражданских лиц, причинивших ведомству ущерб, арестовывать всех подозреваемых. Она получила право законодательной инициативы в судебной области («впредь до организации судебных учреждений и установления органов, ведающих судебной частью по морскому ведомству»). Жалобы на своих следователей должна была рассматривать сама Комиссия, она же принимала и окончательное решение по жалобе. Жаловаться на Комиссию в целом можно было в Революционный трибунал ВЦИК. Руководствоваться Комиссия должна была декретами Советского правительства и неотмененными старыми законами (причем в Положении имеются прямые ссылки на статьи дореволюционного «Устава уголовного судопроизводства»)[585].

Вместе с В. И. Лениным Положение подписали наркомы: И. З. Штейнберг (юстиции), А. В. Луначарский (просвещения) и В. Е. Трутовский (местного самоуправления), а также председатель ВМСК Н. Куценко и за секретаря С. Настюшенко. Интересно, что среди трех подписавших Положение наркомов двое – И. З. Штейнберг и В. Е. Трутовский – были левыми эсерами. Перед эвакуацией комиссии из Петрограда в марте 1918 г. с остальными правительственными учреждениями, И. З. Штейнберг сообщил ее членам устно, что Совнарком утвердил положение о ВМСК, и оно вскоре будет опубликовано. Подробностей дела члены комиссии так и не узнали, а положение опубликовано не было – оно увидело свет только в 1957 г. в сборнике «Декреты Советской власти». Вместе с тем надо иметь в виду, что по меньшей мере два члена комиссии – Н. Куценко и С. Настюшенко видели это Положение, раз под ним стоят их подписи. Таким образом, ВМСК получила огромные права, став на бумаге полновластным и практически никому не подотчетным судебным органом. Несомненно, в широком объеме ее полномочий была заложена опасность конфликта с другими органами управления морским ведомством. Перед отъездом из Петрограда в Москву председатель ВМСК Н. Куценко и член комиссии С. Настюшенко побывали у наркома юстиции, поставив перед ним вопрос об упразднении комиссии, но И. З. Штейнберг предложил им продолжать работу[586]. После переезда высших и центральных учреждений в Москву, в Петрограде остался В. Захаров с тремя следователями[587].

5 апреля 1918 г. ВМК отправила на отзыв в Наркомюст проект реорганизации Верховной морской следственной комиссии[588], и в сере дине апреля было принято решение о ее ликвидации[589], что явствует из резолюции Ф. Ф. Ракольникова на обращении членов комиссии к наркому по военным и морским делам Л. Д. Троцкому[590]. Дела комиссии передавались в Юридический отдел канцелярии НКМД[591]. Члены ВМСК полагали, что она может быть ликвидирована только «верховной властью», ответственность несет только перед судом[592] и негодовали на решение Л. Д. Троцкого. Собственно говоря, члены комиссии были правы, их протест опирался на Положение, принятое 4 марта Совнаркомом, однако ситуация настолько изменилась, что голос членов Комиссии не был услышан. К 25 мая 1918 г. ВМСК была расформирована и началась сдача ее дел[593]. Удивительно, как быстро канул в Лету этот судебный орган. Уже 7 мая 1918 г. на заседании ВМК был поднят вопрос о том, что это за орган – Верховная морская следственная комиссия[594]? В связи с этим Канцелярии НКМД было поручено начать поиск дел ВМК. Впрочем, вопрос о следственной комиссии недолго занимал ВМК. Судя по всему, ее дела так и не были разысканы.

Новые люди, пришедшие в руководство флотом, довольно быстро перенимали традиции учреждений, в которые они пришли работать. Рядовым матросам, ставшим комиссарами, флотский патриотизм был присущ в не меньшей мере, чем бывшим офицерам. Одной из таких бюрократических традиций было соперничество с Министерством финансов и Государственным контролем из-за права распоряжаться материальными средствами и контролировать их движение. 26 марта 1918 г. Морской отдел Центрального контроля (бывший Департамент военной и морской отчетности Государственного контроля) обратился в Главное управление кораблестроения с извещением о назначении своего представителя в образованное при ГУК Совещание по ликвидации заводов морского ведомства. Помощник комиссара ГУК Рогов наложил резолюцию на извещение (орфография и пунктуация оригинала сохранены): «По словесному заявлению Верховной Морской Коллегии никаких ревизоров и контролеров Департамента не признавать по ихнему действию как раньше, а особенно обращено внимание на Петровску верьфь, а потому мы больше никаких контролев как Департамент не признавать, кроме контроля на местах»[595]. Тем не менее, 5 апреля в приказе по флоту и морскому ведомству было объявлено временное положение о Государственном контроле, принятое коллегией этого ведомства 8 марта[596].

ВМК издала приказ «Об организации правильной постановки архивного дела во флоте в целях всестороннего собирания материалов истекшей войны и современной революции, являющихся историческими материалами важнейшей исторической ценности» 14 января 1918 г.[597] Отталкиваясь от этого приказа, управляющий Архивом Морского министерства бывший капитан второго ранга А. И. Лебедев подал доклад с предложениями по расширению штата архива. Дело в том, что штат 1917 г. не соответствовал возросшим задачам, стоящим перед Архивом, несмотря на увеличение численности архивных работников в октябре 1916 г., поскольку объем работы вырос минимум в 10 раз по сравнению с довоенным временем. Архив получает «сотни пудов» неразобранных и неподшитых документов. «Великое историческое значение событий, переживаемых родиной в настоящее время, на изучении коих будут воспитываться все будущие поколения русского народа, заставляют Центральный Архив Флота и Морского ведомства принять немедленно меры к тому, чтобы ценнейшее достояние народа – исторические материалы для изучения его революционного творчества были собраны и сохранены с наивозможной полнотой»[598]. А. И. Лебедев предлагал новую структуру архива, который должен был подразделяться на отделы: Исторический, Текущий (принимает документы с флотов, от учреждений в Петрограде и от местных архивных отделений), Военно-морской для собирания материалов войны 1914–1917 гг. и революции, Управление архивной частью и местные отделения в портах[599].

15 марта 1918 г. ВМК утвердила временное Положение и временные штаты Центрального архива в соответствии с предложениями А. И. Лебедева[600]. 21 марта Канцелярия Морского министерства указала ВМК, что при утверждении временных штатов архива был нарушен принятый порядок. Следовало сначала направить новые штаты на рассмотрение Наркоматов финансов и государственного контроля, а затем – в Особый комитет по сокращению государственных расходов при ВСНХ, созданный Совнаркомом декретом от 16 февраля[601]. Окончательно временное положение, временный штат и временное штатное расписание архива были утверждены только 28 апреля 1918 г.[602]

Существенным организационным новшеством, появившимся в революционную эпоху, стало введение института комиссаров. Появление комиссаров в учреждениях морского ведомства и в вооруженных силах вообще не было изобретением большевиков. Комиссары назначались еще Временным правительством, и если раньше преобладала функция информирования центральной власти о положении на местах или в учреждениях, то после Октября их роль существенно изменилась. «Главная цель создания нового института военных комиссаров в условиях революции была выражена в передовой статье “Бюллетеня Бюро военных комиссаров” № 1 за 23 декабря 1917 г., т. е. когда комиссары воинских частей и учреждений перешли в ведение Наркомвоена и Бюро изменило свое название. В статье, в частности, говорилось: Комиссары “должны были явиться на свои посты и вопреки желанию и воле командиров, начальников или руководителей тех или иных учреждений, опираясь на массы, действуя в контакте с солдатами, рабочими или служащими, препятствовать всяким контрреволюционным попыткам и проводить постановления революционной власти”»[603].

«Временное положение о комиссарах Морского комиссариата» было опубликовано 30 января 1918 г.[604] за подписями комиссара по морским делам П. Е. Дыбенко и членов Коллегии Ф. Ф. Раскольникова и С. Е. Сакса. Согласно этому Положению, комиссары назначались Коллегией наркомата «из числа опытных и сведущих в морском деле лиц», они получали от Коллегии инструкции и отвечали перед ней. Все доклады начальнику управления должны были делаться в присутствии комиссара, он просматривал и подписывал все исходящие бумаги, согласовывал командировки сотрудников. Пункт 5-й определял, что «Комиссар имеет право предотвращать контрреволюционные попытки, откуда бы они ни исходили, мерами по своему усмотрению». Комиссарам давалось право представлять служащих своего управления к увольнению, назначать ревизии, издавать циркуляры. В помощь комиссарам учреждений могли назначаться помощники. Комиссар по Управлению санитарной частью флота был членом Коллегии морского санитарного совета, которая входила в Совет врачебных коллегий[605], неточно названный в приказе «Врачебно-санитарной коллегией совета Российской республики». Комиссар по Управлению портов входил в число членов Портовой коллегии. Спустя три недели «Временное положение…» было дополнено пунктом 9, согласно которому все управления были обязаны давать справки по запросу комиссаров[606].

В мемуарах офицеров-эмигрантов, как правило, содержится негативная характеристика комиссаров из числа матросов[607]. В современной околоисторической публицистике распространен тезис о всевластии комиссаров и третировании ими бывших офицеров[608]. Делопроизводственные документы рисуют несколько иную картину взаимоотношений комиссаров с офицерами и чиновниками. Вот несколько примеров столкновений комиссаров с начальниками учреждений.

Комиссар канцелярии Наркомата по морским делам Волошин 3 июня 1918 г. подал рапорт об увольнении со службы. В рапорте Волошин писал, что он полагал первоначально, что работа комиссара будет вестись в соответствии с положением о комиссарах, объявленным в приказе по флоту и морскому ведомству № 114. Комиссар МГШ Ф. Ф. Раскольников, весной – летом 1918 г. фактически являвшийся главным комиссаром морского ведомства, не только не встал на сторону Волошина, но наложил краткую резолюцию: «Уволить»[609].

18 июня 1918 г. комиссар Управления морской авиации и воздухоплавания А. П. Онуфриев описывал в рапорте такую историю. 14 июня в МГШ был вызван по телефону начальник УМА Н. Ф. Чернов, но, поскольку он отсутствовал, поехали заместитель начальника УМА Н. А. Тучков, начальник хозяйственной части Н. Т. Федотов и сам А. П. Онуфриев. Начальник Организационно-тактического отдела МГШ Л. Е. Гончаров заявил прибывшим, что вопрос «чисто технический, а не политический – и присутствие комиссара не нужно. Сказано это было тоном враждебности и презрения, не как ко мне как к отдельной личности, а в целом к представителям Советской власти»[610]. А. П. Онуфриев справился в Канцелярии, не было ли нового положения о комиссарах, так как он пробыл некоторое время в Петрограде и мог быть не в курсе последних новостей. Узнал, что нового положения о комиссарах не было, вернулся и потребовал объяснений. Л. Е. Гончаров вынес копию протокола заседания Морской коллегии от 2 мая 1918 г., «которая не может служить руководством ни для начальников отдельных управлений, ни для комиссаров при них»[611]. А. П. Онуфриев писал: «Эта пощечина была нанесена павшим товарищам за освобождение трудящихся масс и всем, кто, невзирая на все невзгоды, защищает и укрепляет власть Советов. В этом ясно было видно, как враги народа, враги Советской власти и скрывающиеся под разными личинами контрреволюционеры, пользуясь затруднительностью положения Народной власти, подняли головы и с нескрываемым злорадством ждут момента падения существующего строя… Я пустил вслед уходящему Гончарову “Сволочи” и пригрозил всем арестом»[612].

В тот же день, 18 июня, было начато расследование инцидента. Н. А. Тучков сообщил, что они были вызваны на Коллегию НКМД в связи с обсуждением вопроса об авиабригаде особого назначения в Самаре. Л. Е. Гончаров в коридоре, действительно, попросил войти только Н. А. Тучкова. Бывшие офицеры ушли в один из кабинетов МГШ, а комиссар остался в коридоре[613]. Таким образом, все описанное А. П. Онуфриевым оказалось правдой. Однако Л. Е. Гончаров, известный специалист по торпедному оружию, защитивший 28 января 1918 г. в Морской академии диссертацию на тему «Исследование вопроса о вероятности попадания при минных стрельбах по площадям»[614], спокойно продолжал службу в МГШ до 1919 г., после чего был переведен в Морскую академию, занимал там пост начальника факультета военно-морского оружия[615], в июне 1940 г. стал вице-адмиралом. Правда, тридцать лет спустя его репрессировали, и в 1948 г. адмирал попал в тюрьму, но по обвинению, никак не связанному с событиями Гражданской войны. Н. А. Тучков занимал пост начальника Организационного отдела УМА, вероятно, до января 1919 г. Несмотря на явную неправоту бывших офицеров по отношению к комиссару, с ними ничего трагического не случилось.

Упоминаемый А. П. Онуфриевым протокол заседания Коллегии НКМД от 2 мая 1918 г. был связан с рассмотрением высшим руководством морского ведомства вопроса о стычке между начальником ГМХУ Седовым и комиссаром этого управления Бучинским[616]. Коллегия пришла к выводу, что необходимо разработать подробное Положение, инструкцию и штат комиссаров центральных учреждений морского ведомства, в дополнение к приказу № 114 от 1917 г. В качестве основного содержания такого Положения было предложено следующее: комиссары контролируют работу начальников в политическом отношении, но не по специальности; начальники управлений являются ответственными руководителями; в случае несогласия с начальником учреждения комиссар докладывает коллегии, а в исключительных случаях приостанавливает исполнение распоряжения начальника, но под свою полную ответственность за возможные последствия.

Вслед за матросскими и солдатскими комитетами осенью 1917 г. в изобилии появились выборные организации чиновников. Поначалу новое руководство морского ведомства относилось к ним весьма положительно, а ЗСМВ тщательно наблюдал за соблюдением прав различных выборных органов. Например, 7 декабря 1917 г. ЗСМВ опротестовал решение ВМК о назначении начальником Канцелярии Морского министерства А. Ю. Юрисона, тогда как, по мнению членов Совета, следовало назначить А. П. Яблонского, выбранного служащими канцелярии[617].

Комитет служащих Канцелярии Морского министерства отличался большой активностью. Его деятельностью руководил Исполнительный комитет во главе с председателем Н. И. Солтычевым и секретарем И. Н. Максимовым. Исполком канцелярии Морского министерства избирал на должности служащих, и в конце ноября 1917 г. помощником начальника канцелярии был избран А. П. Яблонский[618]. Вскоре он стал товарищем председателя Исполкома[619]. Исполком занимался вопросами распределения пайков, перевода должностей чиновников из одного класса в другой, заменой негодных пишущих машин[620], словом, выполнял функции руководителя подразделения. 19 февраля 1918 г. самим Исполкомом было утверждено «Положение об Исполнительном комитете Канцелярии Морского министерства». Согласно «Положению» выборы в Исполком проводились по куриям, в частности, существовала курия делопроизводителей (от нее полагалось избирать трех представителей), курия чинов регистратуры, курия переписчиц и курия сторожей (по два представителя от каждой). В Исполком не мог быть избран управляющий канцелярией и служащие, проработавшие в учреждении менее полугода. Исполком имел право накладывать взыскания – предостережение, порицание, представление к увольнению[621]. Как можно видеть, даже в таком бюрократическом органе, как Канцелярия Морского министерства, революция создала весьма дееспособный выборный орган, активно влиявший на деятельность учреждения. Эвакуация учреждений Морского министерства в Москву в апреле 1918 г. нанесла деятельности выборных органов сильный удар, поскольку часть сотрудников была уволена по сокращению штатов[622].

Последнее, 27-е заседание Исполкома служащих Канцелярии приходится на 20 августа 1918 г.[623]

Не отставали от Канцелярии Морского министерства и служащие ГУЛИСО. 21 декабря 1917 г. на общем собрании служащих ГУЛИСО было принято Положение о местном комитете этого учреждения[624]. Согласно Положению местный комитет имел право отзывать кандидатуры служащих, намеченных к перемещению на другое место службы, назначать отпуска и т. д. В комитет должны были избираться на 4 месяца с правом переизбрания по 2 представителя от каждой категории служащих.

Отдельные категории служащих морского ведомства проводили всероссийские съезды. Так, инженеры и техники морской строительной части к январю 1918 г. успели провести уже три съезда, причем на последнем вынесли предложение о преобразовании Морской строительной части в Главное управление портового строительства (ГУПС) и разработали проект Положения о нем, проект штатов и т. д.[625] В работе съездов принимали активное участие главный инспектор Морской строительной части инженер-полковник А. Л. Дубов, назначенный на эту должность ВМК еще 17 ноября 1917 г., председатель союза инженеров и техников МСЧ инженер Шаверовский и комиссар УМСЧ М. С. Заблоцкий. Штаты ГУПС, Положение о ГУПС и устав союза инженеров и техников морского ведомства были в целом одобрены Верховной морской коллегией, но в первых числах марта «в связи с предполагающейся эвакуацией Учреждений Морского Комиссариата и полной реорганизацией» было решено «временно приостановить» проведение в жизнь данных документов[626]. Временная приостановка обернулась, как это часто бывает, тем, что положения разработанных документов вообще не были проведены в жизнь в связи с изменившимся отношением к выборным органам в вооруженных силах.

Летом 1918 г. отношение к комитетам служащих начинает меняться. К 23 августа 1918 г. относится протокол заседания комиссии о преобразовании исполнительных комитетов служащих при Центральных управлениях НКМД под председательством В. М. Альтфатера[627]. Еще в июне 1918 г. ГУК предложил Коллегии по морским делам пересмотреть положения об исполнительных комитетах служащих, существующих в некоторых из центральных учреждений комиссариата. Коллегия постановила образовать для этого особую комиссию. Комиссар ГМХУ Н. Ф. Измайлов обратился к заместителю наркома с предложением немедленно упразднить эти комитеты, поскольку они бесполезны, а защиту служащие могут найти у комиссара и профсоюза. В общем, позиция руководства ведомством, причем как специалистов, так и комиссаров, сводилась к следующему: «Комитеты служащих не предусмотрены никакими установлениями, роль их должна быть сведена к чисто хозяйственно-контрольной. Передать доклад с этим заключением в специальную комиссию»[628].

На заседании созданной комиссии комиссар МГШ Рогов заявил, что упразднение исполкомов служащих повлечет за собой упразднение судовых комитетов, что недопустимо. Остальные члены комиссии пришли к выводу о необходимости преобразовать исполкомы служащих в хозяйственные комиссии. При голосовании все члены комиссии, кроме двоих, высказались за преобразование исполкомов служащих в хозяйственно-просветительские коллективы. Интересно отметить, что голосование в комиссии проходило по трем куриям: комиссары подразделений, начальники подразделений, представители исполкомов служащих. Решено было создать подкомиссию для разработки положения о коллективах, предложение разрабатывать такое положение по учреждениям не прошло. В подкомиссию вошли: комиссар МГШ С. П. Лукашевич и комиссар ГГУ Ф. С. Аверичкин, председатель центрального исполкома служащих морского ведомства А. П. Яблонский, начальник Организационного отдела ГУЛИСО А. А. Кондратьев и начальник Главного управления портостроительства А. Л. Дубов.

На своем заседании 26 августа 1918 г. подкомиссия не встретила никаких затруднений в реорганизации исполкомов служащих[629]. 24 сентября был издан приказ по флоту и морскому ведомству № 670[630]. В соответствии с этим приказом местные комитеты служащих упразднялись, а вместо них создавались коллективы служащих. 9 октября того же года на общем собрании месткома служащих морского ведомства его председатель А. В. Соколов огласил приказ, который было решено принять без прений[631].

Вполне согласуется с тенденцией к сворачиванию деятельности выборных органов и прекращение регулярных съездов Балтийского флота. Последний из них, пятый, прошел в конце июля 1918 г.[632] Эпоха выборных учреждений постепенно уходила в прошлое. Этот процесс был характерен не только для морского ведомства или для вооруженных сил в целом, а вообще для всей системы власти в Советской России.

Одной из важных проблем, стоявших перед новой властью, было привлечение на службу старых специалистов. В морском ведомстве, пожалуй, ключевой фигурой в этом смысле стал контрадмирал В. М. Альтфатер (1883–1919). Он участвовал в русско-японской войне, с 1912 г. стал сотрудником МГШ, причем сразу же на важнейшем посту начальника 1-го оперативного отдела штаба, планировавшего операции на Балтийском море. В. М. Альтфатер сменил в этой должности другого известного моряка – А. В. Колчака. Во время Первой мировой войны Василий Михайлович побывал на нескольких высоких штабных постах и в итоге оказался начальником Военно-морского управления при главнокомандующем армиями Северного фронта. В октябре 1917 г., еще от Временного правительства, получил чин контр-адмирала[633]. После расформирования ВМУ фронтов (в соответствии с декретом СНК 15 января 1918 г. «О подчинении Верховной морской коллегии флотов Балтийского и Черного морей…») он возвратился в МГШ на должность начальника Оперативного отдела, будучи одновременно заместителем начальника штаба Е. А. Беренса. В качестве эксперта В. М. Альтфатер участвовал в мирных переговорах с немцами в Брест-Литовске[634]. Там он написал, обращаясь к главе советской делегации А. А. Иоффе: «Я служил до сих пор только потому, что считал необходимым быть полезным России там, где могу, и так, как могу. Но я не знал вас и не верил вам. Я и теперь еще многого не понимаю в вашей политике, но я убедился… что вы любите Россию больше многих из наших. И теперь я пришел сказать вам, что я ваш»[635]. После возобновления германского наступления, В. М. Альтфатер докладывал о военном положении на заседании СНК 20 февраля, причем его профессионально сделанный доклад, видимо, произвел хорошее впечатление на фоне сообщения Н. В. Крыленко[636]. 9 марта 1918 г. СНК принимает решение о создании комиссии военных специалистов в составе Ю. Н. Данилова, А. И. Андогского и В. М. Альтфатера «для представления по возможности не позднее 15 марта… плана организации военного центра для реорганизации армии и для создания мощной вооруженной силы на началах социалистической милиции и всеобщего вооружения рабочих и крестьян»[637]. Правда, по мнению М. А. Молодцыгина, план создания милиционной армии был дипломатическим камуфляжем с целью убедить руководство Германии в том, что Россия не сможет создать серьезные вооруженные силы в ближайшем будущем[638]. Однако это соображение не умаляет того факта, что Василий Михайлович – единственный представитель флота в этой тройке. Кроме того, только B. М. Альтфатер сохранил верность Советской власти, а оба его сотоварища по комиссии вскоре перешли на сторону белых. Это обстоятельство впоследствии должно было еще выше поднять авторитет Василия Михайловича в глазах руководителей Советской России.

На заседании СНК 20 февраля 1918 г. был избран Временный исполнительный комитет СНК (иначе называвшийся Советом пяти народных комиссаров) для поддержания непрерывности работы правительства. В него вошли большевики В. И. Ленин, И. В. Сталин, Л. Д. Троцкий, левые эсеры П. П. Прошьян и В. А. Карелин. В тот же день было решено отстранить от своих постов Н. В. Крыленко и Н. И. Подвойского, причем из пяти членов Временного исполкома СНК на заседании присутствовали только трое: В. И. Ленин, И. В. Сталин и В. А. Карелин[639]. Через пять дней, как указывает М. А. Молодцыгин, «13 марта 1918 г. Совнарком (видимо, “Совет пяти”) принял решение, имевшее немалое значение в истории военного строительства. Оно было опубликовано в “Известиях ВЦИК” за 14 марта. Данным постановлением член Высшего военного совета К. И. Шутко по его просьбе освобождался от занимаемой должности, на которую назначался Л. Д. Троцкий (с одновременным исполнением обязанностей Председателя этого Совета). Н. И. Подвойский, “согласно его ходатайству” был освобожден от должности народного комиссара по военным делам – таковым назначался Троцкий, освобожденный с поста наркома по иностранным делам. Должность Верховного главнокомандующего “согласно предложению, сделанному товарищем Крыленко”, Совнаркомом была упразднена»[640]. Другими словами, отставка Н. В. Крыленко и Н. И. Подвойского потеряла вид наказания, превратившись в обычную перестановку руководящих кадров. Официально Л. Д. Троцкий сменил на посту наркома по морским делам П. Е. Дыбенко 6 апреля[641], однако фактически последний был отстранен от должности и отдан под суд за поражение под Нарвой еще 15 марта[642]. Суд оправдал П. Е. Дыбенко, но он больше не вернулся к руководству морским ведомством. Видимо, знакомство В. М. Альтфатера с Л. Д. Троцким во время Брестских переговоров переросло в эффективное сотрудничество, когда Л. Д. Троцкий возглавил военное и морское ведомства.

Во время переезда Совнаркома в Москву туда же отправляется и В. М. Альтфатер. В новую столицу он приезжает до 20 марта 1918 г. Это свидетельствует о том, что В. М. Альтфатер входил в ближайшее окружение Л. Д. Троцкого, ведь большинство центральных учреждений морского ведомства оставалось в Петрограде и выехало в Москву позже (в середине – второй половине мая). Не исключено, что В. М. Альтфатер участвовал в совещании «верховной военной коллегии» 18 марта, на котором было принято решение «“покончить с дилетантизмом”, внедрять в армию новейшие достижения военной техники и военного искусства, строжайшую дисциплину. Комплектование армии предполагалось “на добровольческих началах, но лицо, принятое на военную службу, должно подчиняться всем военным законам”». По версии М. А. Молодцыгина, в совещании принимали участие, кроме Л. Д. Троцкого, бывший генерал М. Д. Бонч-Бруевич, Н. И. Подвойский, член Всероссийской коллегии по организации Красной Армии В.А.Трифонов, а также «не исключалось участие ряда старых военных специалистов из аппарата В[ысшего] В[оенного] С[овета], и представителей Московского военного округа»[643]. 12 апреля по предложению Я. М. Свердлова СНК назначает В. М. Альтфатера членом коллегии Наркомата по морским делам[644]. 14 мая 1918 г. представители флота В. М. Альтфатер и Е. А. Беренс были введены в состав Высшего военного совета.

Ф. Ф. Раскольников отмечал энергичность В. М. Альтфатера, который был старше его на 10 лет, и описывал его таким, каким увидел летом 1918 г.: «с крупными синими глазами и подстриженной, как у Николая II, бородой, прыгая через ступеньки, [В. М. Альтфатер] быстро и энергично взбежал по широкой лестнице генштаба, так что я, отставая и запыхаясь, едва поспевал за ним»[645].

Василий Михайлович обладал способностью устанавливать деловые контакты с самыми разными людьми. Кстати, уже в ноябре 1920 г. на одном из совещаний Ф. Ф. Раскольников, тогда командовавший Балтийским флотом, заявил, что наркомом по морским делам должен быть «политик гибкий, вроде Альтфатера»[646]. 15 октября 1918 г. В. М. Альтфатер был назначен на пост командующего всеми морскими, озерными и речными силами Республики и члена Рев военсовета, который и занимал до своей смерти. Высокий авторитет и прочное положение Василия Михайловича после Октябрьской революции особенно примечательно, если учесть его происхождение. Отец В. М. Альтфатера, Михаил Егорович, был генералом от артиллерии, членом Государственного совета, в 1899–1904 гг. занимал пост товарища генерал – фельдцейхмейстера. Генерал-фельдцейхмейстером был престарелый и неэнергичный великий князь Михаил Николаевич, поэтому М. Е. Альтфатер фактически возглавлял русскую артиллерию перед русско-японской войной[647]. Тесть Василия Михайловича, генерал-лейтенант К. Н. Дессино, был личным представителем императора Николая II, как верховного главнокомандующего, в Англии.

В. М. Альтфатер умер от инфаркта в пасхальную ночь 20 апреля 1919 г. Л. Д. Троцкий отправил в МГШ телеграмму: «Выражаю всем работникам МГШ и всем вообще военным морякам Красного флота искреннее соболезнование по поводу неожиданной кончины Альтфатера. Возрождающийся Красный флот имел неутомимого, компетентного, энергичного и честного работника. Его утрата для нас крайне тяжка. Память о нем будет жить в летописи флота. Предреввоенсовета Троцкий». На установку памятника на могиле В. М. Альтфатера Совнарком отпустил в сентябре 1920 г. 2,5 млн руб., а сам памятник был изготовлен известным скульптором С. Д. Меркуровым[648].

Не со всеми старыми специалистами новая власть наладила контакт так же успешно, как с В. М. Альтфатером. По-другому сложилась судьба А. М. Щастного (1881–1918). Как и В. М. Альтфатер, он участвовал в русско-японской войне, затем продолжал службу, став специалистом в области радиотелеграфного дела. Большей частью он служил в строю, только весной 1917 г. оказался в штабе Балтийского флота в должности флаг-капитана по распорядительной части. В январе 1918 г. он, будучи капитаном 1 ранга, возглавил Оперативную часть штаба, став в период коллегиального руководства флотом фактическим командующим. Когда 17 апреля 1918 г. было официально отменено коллективное руководство флотом и распущен Центробалт, А. М. Щастный стал командующим морскими силами Балтийского моря. Кстати говоря, «Временное положение об управлении Балтийским флотом», отменившее коллективное руководство, было подготовлено В. М. Альтфатером и принято Совнаркомом 8 апреля 1918 г.[649]. Правда, существует несколько версий назначения А. М. Щастного командующим флотом. По одной из них, он был избран советом флагманов Балтийского моря, то есть органом, состоящим из высокопоставленных офицеров, 24 марта 1918 г. и лишь затем получил утверждение от центральной Советской власти[650]. Если стать на такую точку зрения, то А. М. Щастный не мог не выглядеть в глазах лидеров страны «адмиральским ставленником».

Алексей Михайлович возглавлял флот во время знаменитого Ледового перехода, но, приведя флот в Кронштадт и Петроград, Алексей Михайлович недолго остается во главе его. В конце мая его вызывают в Москву и уже 27 мая арестовывают там, чуть ли не в кабинете Л. Д. Троцкого. Комиссар флота Е.С. Блохин тогда же был отстранен от занимаемой должности, а А. М. Щастного предали суду и 22 июня расстреляли.

Исследователи отмечают неконкретность обвинения, сопряженную с крайне решительными требованиями осудить вчерашнего командующего флотом со стороны Л. Д. Троцкого, которые были поддержаны В. И. Лениным и Я. М. Свердловым[651]. Существует даже детективная версия, согласно которой А. М. Щастный был близок к разоблачению большевиков как германских агентов, собирающихся уничтожить Балтийский флот в угоду немцам, за что и был казнен[652]. Нам представляется ключевым обвинение А. М. Щастного в том, что он является фактическим лидером того движения, которое выразилось в вынесении резолюции матросов и офицеров Минной дивизии Балтийского флота 11 мая с требованием распустить Петроградскую коммуну и вручить власть в городе «Морской Диктатуре Балтийского флота»[653] и лично А. М. Щастному[654]. На следующий день на митинге в здании Морского корпуса лидеры Минной дивизии лейтенант Г. Н. Лисаневич и матрос Ф. У. Засимук смогли одержать верх над представителями властей Ф. Ф. Раскольниковым и А. В. Луначарским, добившись того, что матросы отказались выдавать своих вожаков суду. При этом А. М. Щастный отказался выполнить приказ Л. Д. Троцкого об аресте Г. Н. Лисаневича и Ф.У. Засимука, что стало ярким свидетельством неблагонадежности командующего Балтийским флотом. Следует учитывать, что волнения в Минной дивизии были спровоцированы разглашением А. М. Щастным приказа МГШ о подготовке кораблей Балтийского флота к взрыву в случае захвата Петрограда немцами. Особенно настойчиво при этом муссировался тот факт, что правительство пообещало щедрое денежное вознаграждение матросам, которые должны будут подготовить корабли к взрыву[655]. Это обещание трактовалось как оскорбительное для моряков и свидетельствующее о наличии «немецкого золота» у большевиков. Однако такое обещание было более чем понятно в связи с требованием повысить жалование, которое выдвигали матросы весной – летом 1917 г., и на фоне острого интереса матросской массы к проблемам материального обеспечения в этот период. Примеры требований о повышении жалованья, о выдаче дополнительного обмундирования и т. п., выдвигавшихся в то время, многочисленны. Особых надежд на сознательность и организованность оставшихся на кораблях моряков правительство справедливо не питало. Правда, существовало противоположное настроение – 19 декабря 1917 г. Верховная морская коллегия упразднила выдачу денежных наград[656]. Сделано это было по этическим соображениям, поскольку выдача наград деньгами считалась тогда унизительной для сознательного революционера.

Л. Д. Троцкий в обвинительной речи на процессе А. М. Щастного говорил: «Авангард заговора – офицерство минной дивизии – открыто выдвинуло лозунг “диктатура флота”»[657]. Это обвинение имело под собой серьезную почву. Не говоря уже о лозунге «морской диктатуры Балтийского флота», прозвучавшем в мае 1918 г. в Петрограде, 1 мая 1918 г. в Баку была установлена «диктатура Центрокаспия» («диктатура Центрального комитета Каспийской военной флотилии и Временного исполнительного комитета Совета»), которая послужила переходным этапом от Советской власти к английской оккупации. Так что политические претензии флота не были пустым звуком. Нашли свое место в обвинениях против командующего Балтфлотом и сведения о его контактах с английским морским атташе в России Ф.-Н.-А. Кроми, который погиб 31 августа 1918 г. при штурме английского посольства чекистами после раскрытия «Заговора послов» в Петрограде. Достоверность обвинению придавало еще и то, что 30 мая был вынесен протест совета флагманов Балтийского флота против ареста А. М. Щастного. Высшее профессиональное руководство флота высказало позицию, шедшую вразрез с действиями Советской власти, но при этом совпадавшую с позицией части рядовых матросов, что делало эту демонстрацию еще опаснее. Назначенные на место Е. С. Блохина комиссарами Балтфлота И. П. Флеровский и С. Е. Сакс 3 июня просили Л. Д. Троцкого не наказывать своего предшественника, находя его «политически безвредным»[658].

Еще 25 апреля Совет комиссаров Петроградской трудовой коммуны заявил о необходимости «во что бы то ни стало удержать форт Ино», требование о сдаче которого предъявили белые финны, поддержанные немцами. А. М. Щастный полностью одобрил это решение. Американский историк А. Рабинович оценивал события так: «Если в Петрограде советское руководство (не говоря уже о Щастном и его коллегах из командования Балтийского флота) было решительно настроено защищать форт Ино, даже ценой разрыва Брестского договора, в Москве Ленин и Троцкий смотрели на ситуацию по-другому […] Учитывая, что формирование Красной армии находилось пока на очень ранней стадии, Ленин и Троцкий, по-видимому, понимали, что для продления хрупкого мира с Германией без новых уступок не обойтись. И их, скорее всего, совершенно не устраивало, чтобы ситуация, сложившаяся вокруг форта Ино, привела к возобновлению полномасштабной войны. Эта разница во взглядах руководства в Петрограде и Москве остро проявилась во время напряженных переговоров, состоявшихся между Щастным, Троцким и Высшим военным советом в Москве 25 апреля»[659]. Выступая на заседании проходившего в эти дни Третьего съезда Балтийского флота, А. М. Щастный призвал к возобновлению войны с Германией, что встретило полную поддержку делегатов[660]. Таким образом, А. М. Щастный выступил уже на поле внешней политики, что было явным вмешательством в дела высшей власти.

25 мая 1918 г., за два дня до ареста А. М. Щастного, разразился мятеж Чехословацкого корпуса, который показал, что предпочтительнее избыток подозрительности в отношении вооруженных формирований внутри страны, чем ее недостаток. Уже 11 июня для борьбы с чехословаками была объявлена частичная мобилизация в Поволжье и на Урале[661]. Нельзя не отметить и того, что расстрел А. М. Щастного произошел всего за две недели до убийства левыми эсерами германского посла В. Мирбаха и событий, вошедших в историю как левоэсеровский мятеж. Осуждение А. М. Щастного вызвало протест со стороны левых эсеров Янушкевича и Вердникова и их выход из состава Верховного революционного трибунала, что не могло не наводить на мысли о сочувствии опальному флотоводцу со стороны левых эсеров. Кроме того, по мнению М. А. Елизарова, «главной военной силой» левоэсеровского мятежа в Москве 6 июля 1918 г. «был матросский чекистский отряд во главе с Д. И. Поповым (бежавшим потом к Н. И. Махно)»[662]. Когда 10 июля командующий Восточным фронтом левый эсер М. А. Муравьев поднял мятеж, он заявил о заключении перемирия с чехословаками и объявлении войны Германии. При этом личная охрана М. А. Муравьева состояла из матросов[663]. Совпадение позиций А. М. Щастного и значительной части моряков-балтийцев с позицией левых эсеров по вопросу о возобновлении войны с Германией давало еще один повод для беспокойства. Таким образом, постфактум мятеж Чехословацкого корпуса, оппозиция среди моряков Балтийского флота и левоэсеровский мятеж выстраивались в логичную цепь мер, направленных на свержение Советской власти, причем моряки оказывались главной ударной силой многих таких предприятий.

Рассматривая роль и место экипажей Минной дивизии Балтийского флота в событиях весны 1918 г., надо отметить, что они вообще отличались более правыми настроениями, нежели экипажи линейных кораблей и береговых команд. Вот несколько свидетельств офицера флота Г. К. Графа. На Первом съезде Балтийского флота (25 мая – 15 июня 1917 г.) представители Кронштадта «требовали введения мер демократизации, самочинно проведенных ими в Кронштадте: уничтожения кают-компаний и передачи их в пользование матросам, уничтожения чинов и, наконец, уничтожения должности командующего флотом. Только благодаря представителям Минной дивизии, бригады крейсеров и влиянию самого командующего флотом (контр-адмирала Д. Н. Вердеревского. – К. Н.), удалось отклонить эти пожелания»[664]. В январе 1918 г. «по инициативе команд Минной дивизии стали собираться митинги, на которых открыто говорилось о необходимости возвращения адмирала Развозова на пост командующего флотом… Лучше всех держалась Минная дивизия. Благодаря ей было собрано общее собрание представителей всех судовых команд и членов Центробалта, которое постановило просить адмирала Развозова вернуться»[665]. Кстати, большевик Ф. Ф. Раскольников полностью солидаризовался с монархистом Г. К. Графом в оценке политического состояния Минной дивизии: «Наиболее отсталой считалась минная дивизия, где политическая работа велась крайне слабо, а немногочисленный личный состав находился под сугубым, можно сказать, исключительным влиянием офицерства»[666]. После Ледового похода, по словам Г. К. Графа, «флот оказался вблизи от центра власти, под непосредственным влиянием и неусыпным наблюдением Смольного. Тем не менее на нем далеко не все было спокойно, в особенности на Минной дивизии. На многолюдных митингах, на которых выступали и офицеры, там стали раздаваться речи против власти комиссаров и призывы к открытому восстанию. Наряду с этим, готовился и план овладения Петроградом после переворота на флоте»[667]. И после расстрела А. М. Щастного «брожение на флоте и, главным образом – на миноносцах, продолжалось еще до начала июля. После целого ряда арестов среди офицеров и команд, а также бегства от почти неминуемого расстрела одного из главных инициаторов возмущений лейтенанта Г. Н. Лисаневича, флот окончательно замер, то есть стал только сборищем кораблей, без руководителей и личного состава»[668].

Таким образом, можно утверждать, что арест и расстрел А. М. Щастного представлял собой превентивную меру, направленную против нескольких вероятных и опасных для большевиков событий. Среди этих вероятных опасностей – организованное восстание моряков Балтийского флота во главе с остатками офицеров под антибольшевистскими лозунгами, такое же восстание, но во главе с левыми эсерами, либо какая – то комбинация из двух предыдущих вариантов. Возможно, что одной из причин переезда СНК в Москву 10–11 марта 1918 г. была определенная зависимость правительства от моряков Балтийского флота, которые считали себя главной революционной силой и претендовали на то, чтобы иметь определенное влияние на СНК. Ультиматум ЗСМВ от 12 января 1918 г. свидетельствует о наличии таких претензий. Еще более определенно это подтверждает поведение личного состава Минной дивизии Балтийского флота. О том, что Совнарком принял решение о переезде в Москву «в значительной степени под влиянием матросской опасности», пишет современный исследователь А. М. Елизаров[669].

На наш взгляд, в событиях вокруг расстрела А. М. Щастного проявился процесс перехода от «традиционного» типа вооруженных сил к «революционному». Объективно в условиях начинающейся Гражданской войны флот представлял собой крупную политическую силу, которая могла в определенной степени диктовать свою волю правительству, прямо или косвенно угрожая мятежом. Что бы ни думали о своем месте и своих действиях «старые» офицеры, они оказались в непривычной для себя роли лидеров части личного состава флота «революционного» типа, и именно так их воспринимали политические деятели. Для вооруженных сил «революционного» типа вполне естественно, что, как только возникло подозрение в неполной лояльности по отношению к такому популярному начальнику, как А. М. Щастный, его дни были сочтены. Возможно, что гибель «красного адмирала» была ускорена назревавшим столкновением большевиков и левых эсеров. Кстати, борьба вокруг фигуры А. С. Максимова в июне 1917 г. была проявлением той же тенденции: Временное правительство было кровно заинтересовано в том, чтобы не дать популярному командующему флотом укрепить свои позиции среди матросов, ведь это могло обернуться выступлением флота против правительства. Правда, летом 1917 г. дело обошлось переводом А. С. Максимова на должность, не имеющую отношения к действующему флоту, тогда как летом 1918 г. А. М. Щастный в подобной ситуации поплатился жизнью.

Кроме новых органов, созданных в ходе революции, в морском ведомстве, как и в других ведомствах, продолжали действовать старые органы управления. Важнейшим из них был Морской Генеральный штаб (МГШ). Его деятельность была связана не с политическими, а с оперативными и административными вопросами. Так, в декабре 1917 г. появился доклад Морского Генерального штаба (МГШ) «морскому министру»(!), в котором говорилось, что комиссия по демобилизации флота почти не работает, а ее члены загружены другими обязанностями. Все работы по демобилизации фактически «ложатся на мобилизационно-экономическое отделение МГШ в лице, собственно, его начальника, так как оба помощника его в морском деле совершенно неопытные, как экономисты по страхованию, заняты работой по своей специальности»[670]. «Комиссия по демобилизации не имеет ни штатов, ни делопроизводства, ни средств в своем распоряжении»[671], – говорилось в докладе. Позже сотрудник МГШ В. В. Случевский[672] писал: «В связи с ликвидацией мировой войны и демобилизацией б[ывшим] Генмором был разработан переход флота на мирное положение, причем судовой состав был подразделен по трем категориям: а) действующий флот, б) вооруженный резерв и в) суда, состоящие на долговременном хранении, с определением численности команд для первой группы в 75 % табели комплектации 1915–1916 гг., для второй – 25 % и для последней – 10 %. Эти основания демобилизации явились руководящими; в сентябре – октябре 1918 г. б[ывший] Генмор на чал и лишь в следующем году закончил весьма обширную работу по пере смотру табелей комплектации судов параллельно с группировкой судов по категориям»[673].

Вопрос координации действий морского и сухопутного командования был поднят еще после русско-японской войны и продолжал волновать Морской Генеральный штаб в начале 1918 г. В марте в СНК был представлен доклад по МГШ о необходимости создания особого органа по координации деятельности военного и морского ведомств после упразднения поста Верховного Главнокомандующего. Было предложено создать коллегию НКМД (скорее, комиссию по военным и морским делам, подобную будущему РВСР) со следующими задачами:

1. «преподание военному и морскому ведомству основных заданий по обороне государства;

2. преподание ведомствам обороны руководящих указаний по реорганизации и воссозданию вооруженных сил страны (армии и флота);

3. объединение и координация оперативной деятельности армии и флота по отношению к поставленным им боевым задачам;

4. разрешение всех общих для военного и морского ведомств вопросов;

5. наблюдение за выполнением ведомствами обороны возложенных на них задач»[674].

Предусматривалось, что новый орган будет состоять из председателя СНК, наркомов по военным и морским делам, начальника сухопутного Генерального штаба (или «технического руководителя Высшего военного совета») и его помощника по оперативной части, начальника Морского Генерального штаба и его помощника по оперативной части, комиссаров обоих генеральных штабов или членов Коллегий военного и морского комиссариатов, а также «сведущих лиц» с правом совещательного голоса[675]. Однако весной 1918 г. Сов нарком не смог заняться данным вопросом в силу «крайнего переобременения делами»[676]. Нельзя сказать, что создание Высшего военного совета (ВВС) 17 марта 1918 г. решило задачу, поставленную сотрудниками МГШ, ведь ВВС руководил сухопутным ведомством и его полномочия не распространялись на флот.

Одним из традиционных направлений деятельности морского ведомства (как и любого другого) было расширение своей сферы полномочий. 15 января 1918 г. был издан декрет СНК «О подчинении Верховной морской коллегии флотов Балтийского и Черного морей; о передаче из Военного ведомства в морское Приморского фронта Свеаборгской крепости, Кронштадтской крепости, тыловой морской позиции Финского залива, Севастопольской крепости и Приморских батарей Черноморского побережья; о передаче в Военное ведомство сухопутного фронта крепости Петра Великого и о расформировании военно-морских штабов Северного и Румынского фронтов»[677].

Этот декрет был издан на основании проекта, созданного не позднее 8 января 1918 г. Отличие декрета от проекта состояло в том, что в последнем предлагалось оставить верховному главнокомандующему право отдавать оперативные распоряжения непосредственно флотам. Декрет же предписывал отдавать распоряжения только через МГШ (пункт II). В проекте предлагалось сохранить для связи морские управления при штабах фронтов и армий, декрет упразднял их полностью (пункт VII). Прочие положения декрета совпадали с проектом. Предписывалось передать в морское ведомство крепости на Балтике (приморскую оборону Финского залива, приморский фронт крепости Свеаборг, Або-Аландскую укрепленную позицию, тыловую морскую позицию Финского залива, Кронштадтскую крепость с районом Бьорке), на Черном море (Севастополь, приморские батареи Батума, Керчи, Очакова и Одессы, «а равно и других мест побережья»), подчинить морскому ведомству сухопутные части, обороняющие острова. Предполагалось передать Военному ведомству сухопутный фронт крепости Петра Великого (Ревель) и Свеаборга. При МГШ планировалось созвать соответствующую комиссию[678]. Уже 17 февраля 1918 г. декретом Совнаркома Кронштадтская крепость была передана морскому ведомству[679]. На этом завершился очередной этап борьбы морского ведомства за приморские крепости, истоки которой лежат еще в XIX в. Флоты переходили в подчинение ВМК с 0 часов 4/17 февраля 1918 г. Об этом была разослана телеграмма за подписью наркома по морским делам П. Е. Дыбенко[680]. Система взаимодействия между армией и флотом, установившаяся во время Первой мировой войны, оказалась разрушена. Правда, пункт VIII декрета предусматривал создание особых «должностных лиц Военно-морского ведомства для связи армии с флотом» на военное время. ВМК поручалось определиться с числом этих должностей и их денежным содержанием. Это отбрасывало механизм взаимодействия армии и флота на уровень предложений, формулировавшихся еще до войны. Не исключено, что в таком радикальном варианте изъятия флота из подчинения сухопутным силам сказывалось возросшее влияние рядовых моряков, среди которых антагонизм по отношению к армии был весьма силен.

Другим важным направлением деятельности морского ведомства была разведка и контрразведка. После Октябрьской революции разведка МГШ была упразднена «по настоянию бывшего тогда комиссаром Генмора Раскольникова и по постановлению Морской коллегии»[681]. Это произошло в феврале 1918 г. из-за недоверия комиссара и морской коллегии к заграничным агентам и из-за того, что «разведка при изменившемся политическом и социальном строе не может выполнять своего назначения», как гласило постановление Морской коллегии. Ф. Ф. Раскольников провел тщательное обследование деятельности контрразведки и пришел к выводу, что она может еще принести пользу[682].

После упразднения морской разведки МГШ передал всю свою заграничную агентуру Англии[683]. А. А. Зданович видит основную причину, определившую «проантантовскую, а точнее проанглийскую ориентацию» сотрудников морской разведки, в том, что «антибольшевистский накал у флотских офицеров был значительно сильнее, чем в сухопутных частях. В отличие от армейских частей, где офицерский корпус на третьем году войны представляли в большинстве своем вчерашние студенты, учителя, инженеры, государственные служащие, на флоте доминировали кадровые офицеры – выходцы из дворянских семей, потомственные военные»[684]. Оценку политической ориентации флотского офицерства мы уже дали выше. Напомним лишь, что во время Гражданской войны, на службе в Красном флоте оказались 82 % офицеров морского ведомства, из которых около 60 % были кадровыми[685]. По сравнению с кадровым офицерством сухопутной армии кадровое офицерство флота, как ни парадоксально, оказалось на поверку значительно более «пробольшевистским». Вместе с тем внешнеполитические симпатии офицеров МГШ, его начальника Е. А. Беренса, были значительно сложнее, чем просто «проанглийскими». В период между русско-японской и Первой мировой войнами они были, скорее, прогерманскими[686], а затем претерпели неоднозначную эволюцию.

13 марта 1918 г. приказом по МГШ № 28 за подписью начальника этого учреждения Е. А. Беренса была назначена комиссия для уничтожения документов в составе бывшего начальника Разведывательного отделения М. И. Дунин-Барковского, и его сотрудников М. М. Поггенполя, И. И. Шестакова и С. А. Чабовского. 15 марта документы были сожжены. После упразднения Разведывательного отделения МГШ его бывший начальник М. И. Дунин-Барковский стал начальником Иностранного отдела того же штаба.

Дальнейшая история военной разведки проходила уже в рамках новых организационных структур, созданных в Красной Армии. Интересно отметить, что три крупнейших руководителя и организатора морской разведки и контрразведки (Е. А. Беренс, Б. И. Доливо-Добровольский и М. И. Дунин-Барковский) перешли на сторону Советской власти, тогда как их бывшие подчиненные (В. А. Виноградов, Р. А. Окерлунд, А. И. Левицкий, А. М. Сыробоярский) участвовали в антисоветских организациях. Из рядовых сотрудников центральных разведывательных органов в РККФ остался, например, И. И. Шестаков, вернувшийся на флот в 1925 г. из запаса и преподававший штурманское дело в Военно-морском училище им. М. В. Фрунзе.

В годы Гражданской войны действовала морская радиоразведка. Весной 1918 г. в связи с утратой почти всего побережья были расформированы районы службы связи Балтийского моря. 5 ноября 1918 г. возникло Регистрационное управление Полевого штаба РВСР, а 13 ноября в его составе появилось первое подразделение армейской радиоразведки. Тогда же были созданы четыре района службы связи Балтийского флота, но радиоперехватом занималась только радиостанция Новой Голландии[687].

В отличие от морской разведки, морская контрразведка не была упразднена в начале 1918 г. Более того, 15 января 1918 г. ЗСМВ постановил отпустить Центробалту на ведение контрразведки 100 тыс. руб. на январь – февраль 1918 г.[688] В июне 1918 г. морская контрразведка состояла из начальника с двумя помощниками, на плечи которых ложилась работа по заведованию центральным бюро, канцелярией и агентурой. Кроме них в МРС работали три делопроизводителя, занимавшиеся перепиской и переводами с распространенных иностранных языков (английского, французского, немецкого, итальянского, а также с финского и некоторых скандинавских) архивом и картотекой, составлением сводок, химическими и фотографическими работами[689]. В это время уже существовал Военный контроль (ВК) – новый орган контрразведки, созданный 30 мая 1918 г. в составе Оперативного отдела Наркомата по военным делам[690], но говорить о дублировании функций МРС и ВК нельзя, ибо ВК являлся контрразведкой сухопутного ведомства.

По поручению Совнаркома, данному Всероссийскому Главному штабу, 1 июля 1918 г. должна была собраться комиссия для разграничения деятельности органов разведки и контрразведки. Помощник начальника МГШ В. М. Альтфатер просил прибыть в Москву для участия в работе данной комиссии начальника Иностранного отдела МГШ М. И. Дунин-Барковского и начальника Статистического отделения этого отдела А. И. Левицкого[691]. Из Петрограда пришел ответ, что из-за решения Военно-морской коллегии о ликвидации разведки МГШ приедет один А. И. Левицкий. Однако начальник МГШ Е. А. Беренс телеграфировал, что речь в комиссии будет идти о принципиальном разграничении функций, поэтому присутствие М. И. Дунин-Барковского необходимо[692].

Вопрос об объединении контрразведки армии и флота встал осенью 1918 г. Довольно неожиданным было то, что инициатива исходила от МГШ – обычно моряки очень болезненно относились к идее слияния органов военно-морского и сухопутного управлений. Интересно и то, что мотивировалась такая реорганизация необходимостью для контрразведки вести «политическую борьбу» в условиях гражданской войны, к чему старые, «чисто технические» специалисты были не готовы[693]. Весьма вероятно, что появление такой идеи было связано с арестом целой группы сотрудников МРС, которые организовали в апреле – октябре 1918 г. антисоветскую подпольную организацию, тесно связанную с английской разведкой. А. А. Зданович подробно описывает разгром этой организации силами ВЧК. Бывший многолетний руководитель русской морской разведки М. И. Дунин – Барковский попал под суд по этому делу и был приговорен к заключению до окончания Гражданской войны[694].

26 октября 1918 г. проект слияния морской и сухопутной контрразведки был отослан на заключение члену РВСР комиссару Полевого штаба РВСР С.И. Аралову, однако вскоре выяснилось, что в тот же день наркомвоенмор Л. Д. Троцкий утвердил положение о Военном контроле, подготовленное в сухопутном ведомстве. Оно как раз и объединяло военную и морскую контрразведки[695]. Согласно новому положению, МРС сохранялась, но переходила в подчинение Отдела военного контроля (ОВК) Управления РВСР. МРС сохраняла право действовать в интересах флота и морского ведомства как в России, так и за границей. Заведующим ОВК Управления РВСР назначался М. Г. Тракман, а военным руководителем – бывший капитан Генерального штаба И. Д. Чинтулов. Вскоре М. Г. Тракмана сменил М.С. Кедров – начальник Особого отдела (ОО) ВЧК[696].

Особая военно-морская контрразведка была упразднена в феврале 1919 г., ее органы были переданы в состав ВЧК. 19 февраля 1919 г. МГШ разработал проект приказа об упразднении Военно-морского контроля Балтийского флота и о передаче его функций Особому отделу при Петроградской ЧК[697], а на другой день отдел Военного контроля был упразднен, его дела переданы ОО Петроградской ЧК[698].

Характеризуя развитие структуры морского ведомства после Октября, нельзя пройти мимо такого явления, как борьба с параллелизмом управленческих структур различных ведомств. Казалось, что в условиях государственного регулирования экономики удастся вывести строительные, судостроительные, телеграфные, медико-санитарные, авиационные и другие подразделения из состава «посторонних» ведомств и включить их в «профильные» ведомства. В мае 1918 г. было принято решение о передаче радиотелеграфного дела из морского и военного ведомств в Наркомат почт и телеграфов[699]. В качестве примера стремления к «разумной организации» и ликвидации параллелизма органов различных ведомств можно привести обсуждение вопроса о создании Авиационного министерства (наркомата), Комитета государственных сооружений, Медико-санитарного отдела водного транспорта Наркомздрава, Центрального статистического управления и др. С осени 1917 г. Носились слухи о слиянии всего военного и морского ведомства в единый орган. Другой причиной стремления к централизации «общеэкономической деятельности» было желание спасти военное и вообще государственное имущество от захвата немцами и их союзниками, представив его собственностью частных лиц или частных организаций[700]. Сказывалось общее представление о гипертрофированности военно-экономического сектора дореволюционной России и о том, что социал-демократы, придя к власти, все экономические силы на непосредственное увеличение народного благосостояния.

Процесс слияния параллельных структур затянулся. Обсуждение перспектив такого слияния продолжалось даже осенью 1918 – весной 1919 гг., когда самостоятельное существование мощного военного ведомства было уже прочно закреплено ходом событий. На рубеже 1918–1919 гг. разговор о передаче части функций военного и морского ведомств в гражданские стал практически бессмысленным и вопрос об объединении тех или иных структур продолжал быть актуальным только в части слияния военного и морского наркоматов между собой. Однако по инерции планы объединения продолжали составляться и в этот период.

24 января 1918 г. СНК направил наркому по морским делам П. Е. Дыбенко распоряжение о том, что все организации, имеющие отношение к хозяйственным вопросам, должны немедленно «войти в контакт с ВСНХ», а их преобразование без санкции ВСНХ не допускается. Вместе с тем отмечалось, что и ВСНХ не имеет права изменить организацию учреждений без согласования с наркоматом, в состав которого они входят[701].

6 апреля 1918 г. в СНК были затребованы сведения о структуре каждого наркомата в 50 экземплярах. Сведения эти были необходимы для выявления параллельных структур[702]. В апреле 1918 г. в рамках борьбы с параллелизмом обсуждался вопрос о создании Комитета государственных сооружений (Комгосор, КГС) в составе ВСНХ, причем в состав нового органа управления должны были войти строительные подразделения наркоматов. В составе КГС предусматривались главное управление государственных сооружений в качестве исполнительного органа, технический и финансово-экономический советы, временный совет общественных работ и центральное управление по снабжению и оборудованию. Была задумана передача из Морского комиссариата в новый орган УМСЧ (кроме подразделений, отвечающих за строительство крепостей) и ГУК («в части, касающейся государственных сооружений»). Из других комиссариатов предполагалось передать в состав Комгосора все строительные подразделения, особенно значительные в составе Наркомата путей сообщения[703]. В декрете о создании Комгосора говорилось и о передаче ему (п. 7, подп. 11 декрета) Морской строительной части за исключением крепостных сооружений[704]. Весной 1918 г. была упразднена Морская строительная часть, но в составе морского ведомства остались инженеры-строители и строительные техники, поэтому Строительно-крепостной отдел ГУК 1 марта 1919 г. ходатайствовал перед МО РВСР об образовании «корпуса инженеров-строителей и строительных техников морского ведомства»[705]. Специалистов этой категории в морском ведомстве было не так много: 27 генералов и офицеров, 16 инженеров и 29 техников, имевших ранг гражданских чиновников, всего 72 человека (на 10 апреля 1916 г.)[706].

Летом 1919 г. была упразднена Морская строительная часть, встал вопрос об учреждении при морском ведомстве инженерно-инспекторских должностей[707], была разработана схема взаимодействия Строительного отдела Главного управления кораблестроения с соответствующими подразделениями Комитета государственных сооружений[708]. Задачами Строительного отдела должно были стать строительство морских крепостей, строительство и текущий ремонт портовых сооружений (при стоимости работ, не превышающей известной суммы) и инспектирование новых работ, исполняемых для морского ведомства Комитетом государственных сооружений, наблюдение за такими работами «в отношении правильности и целесообразности выполнения программ морского ведомства».

6 февраля 1919 г. в морском ведомстве был получен из Главного военно-санитарного управления (ГВСУ) проект приказа о передаче санитарной части армии и флота в Наркомздрав. Подобные планы возникали и раньше. Еще в декабре 1918 г. моряки получили аналогичный документ, на который МГШ высказал свои возражения в докладе 20 декабря того же года. На новое предложение ответ был дан 25 февраля 1919 г. МГШ не был против такой реорганизации, но требовал сохранения самостоятельности Управления санитарной частью флота (УСЧФ) в рамках Наркомздрава, специального указания на право МО РВСР давать директивы планируемому Военно-морскому санитарному отделу (ВМСО) Наркомздрава, как это оговорено по отношению РВСР к ГВСУ, привнесения порядка в издание постановлений и распоряжений по санитарной части, в назначение медико-санитарного персонала, а также учреждения особой комиссии для разработки положения о ВМСО[709]. 28 ноября 1918 г. в морском ведомстве было получено Положение о медико-санитарном отделе водного транспорта Наркомата здравоохранения, в который был преобразован Медико-санитарный отдел Главода[710]. В общем, на время Гражданской войны удалось объединить медико-санитарную часть военного и морского ведомств, а также гражданские медицинские учреждения под руководством Наркомата здравоохранения. Это был единственный пример успешного объединения подобного рода.

Как уже отмечалось, проблема поглощения части органов морского ведомства гражданскими структурами к 1919 г. потеряла актуальность. Вопрос же о полном или частичном слиянии морского и военного ведомств оставался не только острым, но и крайне болезненным для моряков. Доказательством тому служит история попыток объединить морскую и сухопутную авиацию и даже выделить всю авиацию в подчинение особого центрального органа.

В сентябре 1917 г. 1-й Авиационный съезд проголосовал за слияние морской и сухопутной авиации и создание Авиационного министерства[711] и создал постоянно действующий представительный орган – Всероссийский совет авиации[712]. В это же время в МГШ работала комиссия по вопросу о возможности координации снабжения морской и сухопутной авиации (под председательством товарища морского министра С. А. Кукеля)[713]. После Октября был создан новый орган: Петроградское бюро комиссаров авиации и воздухоплавания, разместившееся в Смольном. В конце концов, оба органа объединились и 15 ноября 1917 г. овладели аппаратом Управления военно-воздушного флота Военного министерства (УВВФ, Увофлот). Вскоре во главе авиации оказалась Всероссийская коллегия УВВФ (ВК УВВФ)[714]. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что взятие под контроль новых властей аппарата Морского министерства и УВВФ происходило примерно одинаково и даже почти в один и тот же день. В состав ВК УВВФ вошел А. П. Онуфриев, комиссар Управления морской авиации (УМА), что, по мнению исследователей М. А. Хайрулина и В. И. Кондратьева, «означало фактическое слияние руководства УМА и Увофлота»[715]. На практике до действительного объединения сухопутной и морской авиации было еще далеко.