Переносчик смерти Бастард Нил

21

Странные звуки ночью повторялись еще несколько раз. Сказать, что я выспался, — значит обмануть самого себя. Я поднимаюсь с чугунной головой, гудящей, словно после хорошего перепоя.

Чтобы по-настоящему отдохнуть, мне следовало бы крепко поспать хотя бы пять-шесть часов. А в идеале и все девять-десять. Естественно, такого я себе позволить никак не могу. Мне пришлось бы проваляться целый день, ничегошеньки не делая. Такой вариант — слишком большая роскошь.

Мне надо привести себя в порядок и отправляться в Эль-Башар. Вот что на данный момент самое главное. Это занимает почти все мои мысли.

Впрочем, нельзя сказать, что я совершенно перестаю думать о ночных шумах. Мы обговариваем эту тему.

Оказывается, что Аркадий Федорович вообще ничего не слышал. Я могу ему только позавидовать.

Йордан, как и ночью, настаивает на версии о природном происхождении звуков. Я опять-таки не соглашаюсь с ним. Заявляю, что нам сильно повезло, поскольку ночью из глубины пещер никто не объявился и не попытался на нас напасть.

Академик внимательно выслушивает нас, но ничью сторону в споре занять не может. В этом весь мой наставник! Ему нужны факты, а не домыслы.

— Пока вы озвучили только один момент. Некие шумы раздавались на самом деле, — говорит он. — Пока мы доподлинно не выясним, что является их источником, все ваши рассуждения гроша ломаного не стоят. Лично я не удивлен, что ночью по пещерам разлетались какие-то звуки. Я сильно удивился бы, если бы их вообще не было.

— Но, Аркадий Федорович… — я пытаюсь продолжить изложение своей аргументации.

— Хватит, — прерывает он меня, не желая слушать. — Кажется, сегодня у нас есть другой факт. Куда более осязаемый и действительно радостный.

Мы с Христовым переглядываемся, не понимая, что конкретно имеет в виду академик. Он не заставляет нас теряться в догадках и рассказывает о том, что дало ему повод для радости.

Оказалось, что Кахина практически выздоровела. Карский в этом даже не сомневается. Безусловно, для полной картины необходимо взять анализы, провести дополнительное обследование.

Однако и внешние признаки говорят о многом. Все мы знали и видели, что раньше женщина не могла сама вставать на ноги. Для этого ей обязательно требовался помощник.

Да что там говорить! Еще вчера не самое лучшее положение дел было очевидным. Буквально накануне вторжения карателей в оазис женщина начала поправляться. Но без помощи сына или кого-то из нас она практически не могла подняться с места и передвигаться.

Но вот сегодня утром Кахина приятно удивила сперва Карского, а затем и нас. Она проснулась, сама поднялась с импровизированной постели и начала ходить без сторонней поддержки. Да, мы ожидали, что это произойдет. Однако выздоровление матери Агизура все же застало нас врасплох. Все последние сутки мы слишком уж сильно были заняты другими мыслями и хлопотами.

Женщина крепко стоит на ногах, смотрит на нас и скромно улыбается. Агизур переживает за мать и старается не отходить от нее. Он все еще не верит, что Кахина окрепла и может обойтись без его поддержки. Поэтому парень всегда начеку, старается не отвлекаться, чтобы в случае чего подстраховать маму.

Мы пытаемся уверить юношу в том, что сейчас матери от него необходима прежде всего моральная помощь. Самое страшное уже позади. Теперь ему и всем нам следует беречь ее от лишних волнений.

Аркадий Федорович спешит осмотреть Кахину, чтобы точнее оценить ее состояние. Вскоре мы узнаем подробности.

Академик сообщает, что недавние рецидивы светобоязни полностью исчерпали себя. Теперь женщина реагирует на свет вполне обычным образом. Точно так же, как мы все.

Язвы на ее теле почти полностью зажили. Мой наставник еще не знает, останутся ли шрамы по всему телу, но предполагает, что вряд ли.

Все это в совокупности, а также отличное расположение духа выздоровевшей женщины внушают нам оптимизм. Мы лишний раз убеждаемся в том, что находимся на правильном пути. Появляется очередное подтверждение того отрадного факта, что вакцина академика Карского действует.

Это радует нас и вдохновляет на продолжение работы. Мы осознаем, что в Эль-Башаре, скорее всего, спасать больше некого, однако не забываем, что под ударом вируса Эбола находится вся эта страна.

— Какой общий вывод по вакцине вы сделаете? — спрашивает Йордан у Аркадия Федоровича.

— Вакцина вызвала в организме женщины мощный иммунный ответ, — заявляет тот. — Точно так же, как и в случае с ее сыном и многими другими нашими пациентами. Жаль, что их не удалось уберечь от иной напасти.

— Вы не виноваты в этом! — не сдерживается и восклицает Агизур. — Вы сделали все, что могли. Но чтобы воевать с кучей солдат, у которых оружия до зубов, нужна большая сила.

Мы оставляем реплику парня без комментариев.

— А тебе, мальчик мой, только бы воевать, — журит его мама, а затем обращается к нам: — Мне и вправду лучше. Если недавно я смотрела в глаза смерти и чувствовала ее приближение, то сейчас все совсем наоборот. Я как будто бы заново родилась. Спасибо вам большое за то, что не оставили в беде ни меня, ни моего сына. — Кахина бросается к Карскому, хватает его за руки и пытается их расцеловать в знак благодарности.

Мы наблюдаем за этим с изрядной долей удивления. Аркадий Федорович воспринимает поток эмоций, исходящий от женщины, как должное. Однако он не позволяет ей переусердствовать, просит ее быть сдержанной сейчас и впредь.

Женщине трудно понять, почему ей так говорят. Ведь она искренне хочет выразить благородность тем людям, которые избавили ее от страшной хвори! Кахина готова расцеловать руки каждому из нас.

Академик спокойно объяснят ей, что это будет излишним, нам достаточно ее слов. Вместе с тем Карский старается быть как можно более деликатным. Оно и понятно. Ему не хочется расстраивать вдову, которая вот-вот должна родить.

Я даже догадываюсь, кому именно придется принимать роды, и глуповато улыбаюсь. Раньше мне почему-то не доводилась думать об этом. Похоже, что время для мыслей на данную тему настало. Естественно, что ни я, ни мой наставник напрямую об этом не говорим.

Когда женщина успокаивает свой порыв, вновь дает о себе знать ее сын.

— Я знаю, что вы скромные люди, — говорит он. — Но мне известно, как много вы работали, старались вылечить больных. Я уверен, что вы смогли бы спасти всех, если бы вам не размешивали.

— Не мешали, — вопреки своему недавнему обещанию поправляю его я.

— Главное, что вы меня понимаете, — парень по-прежнему остается предельно серьезным. — Я видел вашу бескорыстность. Вот что меня потрясло. Вы рисковали жизнью, но все равно делали свою работу. Вам никто не платил денег, а вы продолжали бороться за жизни людей.

— Спасибо за теплые слова, — от имени всех нас проговорил в ответ Аркадий Федорович. — На нашем месте точно так же поступил бы любой другой врач.

— Не скажите, — не соглашается парнишка. — Врачи бывают разные. Почти все здешние доктора убежали, когда разбушевалась эта зараза! А вы вроде и не наши, приехали издалека, но…

— Мы понимаем тебя, — прерывает его академик.

— За то, что вы спасли нас, я в долгу перед вами, — не спешит угомониться юный бербер. — Да что там я! Весь наш род вам вечно обязан!..

Мы с коллегами переглядываемся. Нам неловко в который уже раз выслушивать клятвы и обещания парня. Мы до конца не понимаем, что они означают, есть ли за ними хоть какое-то реальное наполнение. Однако осекать юношу не хотим, прекрасно осознаем, что его возрасту присущ максимализм во многих вопросах. Нам остается лишь улыбаться и утвердительно кивать.

Мне кажется, что ему вполне достаточно такой вот нашей реакции, чтобы почувствовать свою воображаемую значимость. Нам и хотелось бы поверить всем его словам, но действительность пока не дает ни единого подтверждения тому, что он говорит.

Проходит еще немного времени. Мы оперативно решаем несколько хозяйственных вопросов, организуем и новый поход за водой.

На этот раз он проходит гораздо быстрее. В связи с ночными шумами нам приходится быть более чем осторожными. Впрочем, ни одного инцидента по пути туда и обратно ни с кем из нас не случается. Следов пребывания посторонних личностей не обнаруживается.

После завтрака, не менее скудного, чем вчерашний ужин, мы делимся на группы, как и было условлено накануне. Мы с Агизуром прощаемся с товарищами по несчастью, покидаем пещерный город и отправляемся в оазис.

22

Оказавшись снаружи, мы сразу же отмечаем для себя, что буря почти улеглась. О том, что она бушевала, свидетельствуют песчаные наносы, которые видны буквально повсюду. Мелкие камни зачастую заметены полностью. На крупных издали виден толстый слой пыли. Шоссе покрыто песком. Легкая желтоватая поземка гуляет то тут, то там.

Наша главная задача — перед тем как попасть в Эль-Башар — не оказаться замеченными кем- либо. Не сговариваясь, мы с парнем одновременно высказываем предположение, что в других частях пещерного города могут находиться люди. Совершенно не важно, кто они такие, на чьей стороне баррикад в здешнем конфликте находятся. Видеть нас не должен никто.

Поэтому мы начинаем быстро двигаться в сторону шоссе, выбирая удобный путь среди больших камней. Делаем это для того, чтобы уменьшить вероятность быть замеченными со стороны пещер. Довольно трудно сказать, насколько это эффективно. Но мы старательно придерживаемся выбранной линии поведения.

Речь ведь идет даже не столько о нашей с Агизуром безопасности. Саму по себе вылазку в оазис никак не назовешь детской игрой. Сложность в том, чтобы не дать вероятным наблюдателям понять, откуда именно мы появились. Тем самым мы хотим отвести опасность от наших пещер, как невзначай стали называть их.

Лично меня одолевает еще и другая мысль, весьма навязчивая. Если в одной из частей пещерного города продолжают находиться те люди, которые подбили самолет, то они могут быть вооружены по последнему слову техники. Среди прочего у них может быть и снайперская винтовка. Агизуру я, разумеется, об этом не говорю.

Мы движемся по намеченной траектории, скрываемся за большими камнями, приближаемся к шоссе и быстренько осматриваемся. Ни с одной, ни с другой стороны не видно никаких транспортных средств. На счет «три» мы стремительно пересекаем проезжую часть и спускаемся по обочине.

Теперь можно свободно вздохнуть. Для любого снайпера, находящегося со стороны пещер, мы находимся вне зоны видимости. Я невольно воздаю хвалу неизвестному проектировщику здешней шоссейной дороги и особенностям местности.

С этого момента наш маршрут выравнивается. Мы движемся вдоль дороги, не забывая осматриваться и прислушиваться. В случае столкновения с карателями или любыми другими агрессивно настроенными людьми с оружием у нас не будет никакой возможности оказать им сопротивление. Посему нашей главной задачей на нынешнем этапе передвижения становится избежание подобной встречи.

Темп нашего передвижения выше среднего. Я спрашиваю своего спутника, не устал ли он. Парень говорит, что нет, нисколько.

Предсказуемый для меня ответ. Я не знаю, при каких обстоятельствах Агизур заявил бы обратное. Ему хочется выглядеть в моих глазах смелым и выносливым. Он готов совершить марш-бросок на пределе своих возможностей, забывая при этом, что я не спецназовец, а всего лишь врач. Впрочем, в военной заварухе, кипящей в этой стране, мне самому трудно отделаться от мысли, что я давно перестал быть просто медиком.

По пути мы не встречаем абсолютно никого. Вокруг нас нет ни одного намека на то, что в оазисе продолжает бурлить жизнь, как это было до недавнего времени.

Мы подбираемся к Эль-Башару как раз с той стороны, где еще вчера находился палаточный городок. Нашим взорам открывается зрелище не для слабонервных. Ограждения завалены или обожжены. От вышек остались лишь обугленные перекладины. Сама территория представляет собой нечто невообразимое — пепел вперемешку с песком.

Я прекрасно понимаю, откуда взялся этот пепел. Слезы наворачиваются на мои глаза. Агизур изо всех сил пытается держаться, но вскоре его прорывает, и он плачет навзрыд, не стесняясь меня,

Я рискую подойти поближе и замечаю обугленные трупы наших недавних пациентов, присыпанные песком. Он оказался на них из-за бури, а не потому, что мертвых кто-то пытался захоронить. По крайней мере, у меня складывается именно такое впечатление.

Я врач, многое вытерпел на своем веку. Однако вид палаточного лагеря, сожженного карателями, подрывает мое самообладание. Мне хочется кричать. Я, человек, верный клятве Гиппократа, не способен понять, как кто-то может творить подобные зверства.

Все же я сдерживаюсь. С одной стороны, мне не хочется, чтобы Агизур видел мою слабость. С другой же — до выяснения обстановки по Эль-Башару в целом демаскировать себя криками было бы весьма неразумно.

Агизур тоже берет себя в руки. В его глазах не только остатки слез, но и блеск праведного гнева. Он подходит ко мне. Мы некоторое время стоим неподвижно и молча смотрим на эту страшную братскую могилу.

Вероятности того, что кто-то из больных мог выжить в этом пекле, нет никакой. Несмотря на это, мы отправляемся по периметру бывшего палаточного лагеря.

Ветер продолжает смешивать песок с пеплом. Кое-где еще струится дым. Нигде нет ничего такого, что свидетельствовало бы о жизни.

По пути мы обнаруживаем несколько трупов без признаков обугливания. Люди, шедшие на поправку, явно пытались спастись от ярости карателей. Огня они избежали, но от автоматных очередей уйти не удалось. Их скосили выстрелами в спину.

— Зачем они это сделали? — спрашивает у меня парень, имея в виду военных. — Чем им навредили эти беспомощные люди, которые находились в палатках?

— Агизур, у меня нет ответа на твой вопрос, — честно признаюсь я. — Я могу представить, чем они станут оправдывать свое жуткое преступление, но все это будет лишь частью проблемы.

У нас нет времени продолжать разговор. Нам нужно осмотреть остальную территорию оазиса. Мы огибаем сожженный палаточный лагерь и берем курс на близлежащие фруктовые сады. Точнее сказать, туда, где еще недавно они находились. Идем по дороге, занесенной песком.

Как я и предполагал, садов не видно. Мы подходим ближе. Перед нами предстает пепелище, которое местами еще дымится. Вероятно, каратели были настолько разозлены, что уничтожали все, что попадалось на их пути во время следования к центру Эль-Башара.

Я никогда не был связан с садоводством или земледелием, но отлично понимаю, какого труда здешним жителям стоило вырастить эти сады здесь, посреди пустыни. Но раз уж для военных человеческие жизни ничего не значат, то что уж тогда говорить о каких-то там деревьях! Их выжгли подчистую!

Я смотрю на Агизура и замечаю, как он дрожит. Не от страха. От негодования. Я подозреваю, что с этим местом у него связаны какие-нибудь особые переживания, но не спрашиваю, чтобы не провоцировать взрыв негативных эмоций. Из уст парнишки то и дело вырываются какие-то берберские слова, звучащие весьма злобно. Я полагаю, что это ругательства и проклятия, адресованные тем негодяям, которые творили здесь бесчинства.

Мы пересекаем пепелище. Ноги так и вязнут в пепле. То по щиколотку, то едва ли не по колено. Иногда у меня складывается впечатление, будто нам приходится идти по болоту.

Когда мы наконец-то завершаем свой переход, нас наповал убивает новая картина. Опять кругом ужасы, устроенные карателями. Вместо аккуратных побеленных домиков мы видим только обугленные руины. По характеру разрушений я предполагаю, что для уничтожения жилья использовались минометы или что-то в этом роде, смотрю на своего спутника и спрашиваю, готов ли он идти через все это. Вопреки ужасу, который отражается в его глазах, юноша не собирается пасовать.

Мы спускаемся к развалинам и идем в сторону рыночной площади. Нам приходится постоянно корректировать путь, обходить воронки, нагромождения остатков разрушенных зданий и прочее. Сплошь и рядом мы видим окровавленные трупы и части тел. На многих уцелевших стенах буреют засохшие потеки крови.

Скорее всего, военные сначала обстреляли эту часть Эль-Башара из минометов, а потом прошлись здесь, чтобы добить тех, кто чудом избежал смерти. Нас до боли потрясает труп старика с вытянутой рукой. Бедняга явно прикрывался ладонью от автоматов, направленных на него, молил о пощаде.

Выбираемся на рыночную площадь, усеянную телами людей, погибших от рук карателей. Они утопают в песке, нанесенном сюда бурей.

Лавки и магазинчики разгромлены. Часть из них сожжена. Тем не менее мы делаем обход в поисках чего-нибудь съестного.

Вскоре наши запасы пополняются еще не зачерствевшими лепешками, финиками, несколькими головками сыра, кусками вяленого верблюжьего мяса, разными консервами. В лучшие времена мы, безусловно, все это купили бы. Однако сейчас заплатить некому.

После рынка мы заглядываем в больницу. В окнах этого здания нет ни единого целого стекла. Стены покрыты царапинами и дырами. Каратели наверняка обстреливали больницу из крупнокалиберных пулеметов, установленных на бронетранспортерах, но не пытались сжечь ее.

Это дает мне призрачные надежды на то, что внутри мы сможем отыскать хоть что-то из медикаментов. Кое-какие запасы у нас имеются. Они хранятся в той самой машине, в которой оборудована лаборатория. Но этого мало.

Мы приближаемся к зданию. Я гляжу на него и чувствую, как меня что-то гложет, но не могу понять, что же именно. Подойдя к самому входу, мы останавливаемся и несколько секунд всматриваемся в темный проем, в котором отсутствуют двери. Агизур хочет идти первым.

Я хватаю его за руку, останавливаю и шепчу:

— Погоди!

— Что-то не так? Мы же за лекарствами… — удивленно реагирует парень.

— Тебе не кажется странным, что здание не уничтожено? — спрашиваю я.

— Каратели просто спешили, поэтому и оставили все вот так, — не понимая моего волнения, отвечает тот.

— А мне сдается, что все это неспроста, — говорю я, поднимаю кусок кирпича и отхожу вместе с юношей на приличное расстояние от входа.

Мой спутник смотрит на меня недоумевающими глазами. Я размахиваюсь и швыряю кирпич в дверной проем. Нам слышно, как он с грохотом падает на пол. Ничего не происходит.

— И что это доказывает? — спрашивает Агизур и скептически выдыхает.

Я молчу, поднимаю еще несколько кирпичных осколков и один за другим бросаю их в том же направлении. Шума от падения четвертого из них мы не слышим. Вместо него раздается неслабый взрыв, который разрушает часть здания. Агизур от неожиданности нагибается, втягивает голову в плечи.

Мне ясно, что мы не можем сейчас идти в больницу. Ведь таких вот неприятных сюрпризов там может быть очень много. Вероятность наткнуться на один из них крайне высока.

— А почему бы не попробовать поискать лекарства в администрации? — спрашивает парнишка.

— Если это здание не разрушили, то там, скорее всего, тоже полно таких же растяжек, как и в больнице, — говорю я в ответ и популярно объясняю своему спутнику, что такое растяжка.

— Но если быть внимательным, то можно и не подорваться, — не унимается парень. — Маме скоро рожать. Я бы сам нашел здесь все необходимое. Только скажите, что нужно.

— Вот именно! Твоей маме скоро рожать, а ты пытаешься лезть на рожон, — укоряю его я и продолжаю гнуть свою линию: — Неоправданный риск здесь ни к чему. Продукты мы с тобой нашли. С медикаментами не повезло. Все. На этом точка. Нам нужно возвращаться в пещерный город.

— А вдруг в Эль-Башаре кто-то выжил, кому- то сейчас нужна наша помощь, а мы уходим? — переключается на другое мой юный собеседник.

— Ты в это сам веришь? Пока мы с тобой шли, ни единой живой души не видели.

— Да. Но есть же еще другие постройки, водозабор. Мечеть, в конце концов. Уж ее-то военные не должны были трогать.

— Подожди. Ведь твой родной дом находился как раз между мечетью и водозабором, не так ли? — осеняет меня. — Ты хочешь проверить, уцелел ли он после вчерашних событий?

— Да, — тихо выдавливает из себя Агизур.

— Пойдем. Но ты должен быть готовым к худшему, — честно предупреждаю его я.

— Я готов.

Мы идем от больницы к рыночной площади. Мой спутник косится в сторону административного здания.

— Не смей даже думать об этом! — говорю ему я.

Парень пожимает плечами и уверяет меня, что смотрел просто так, безо всяких намерений.

Вскоре мы выходим к водозабору, который разрушен практически полностью. Странно, что вода не фонтанирует. Ведь каратели и такое могли устроить.

Потом мы сворачиваем в жилой сектор. Большинство домов лежит в руинах, в том числе и тот, в котором жил Агизур. Кое-где понуро бродят или недвижимо стоят верблюды, лишившиеся хозяев. Парень смотрит на все это и крепко сжимает кулаки.

— Ты только матери пока не говори, — предупреждаю я.

— Да, конечно, я понимаю, — отвечает он.

Мы направляемся к мечети. Она уцелела, но вокруг нее сплошная выжженная земля. Что это означает, я не знаю. Приближаться к зданию мне почему-то не хочется.

Предлагаю Агизуру закончить нашу вылазку, развернуться и через уцелевшую пальмовую рощу направиться к пещерному городу. На этот раз мой спутник не придумывает никаких новых поводов для того, чтобы побыть в Эль-Башаре подольше.

23

Проходит пара дней. За это время мы вполне сносно устраиваемся в пещерном городе. Посторонних личностей здесь вроде бы нет. Хотя подозрительные звуки по ночам по-прежнему слышны.

Мы быстро налаживаем лабораторию и сразу же принимаемся за работу. На данный момент нам уже удалось произвести определенный запас вакцины. Работа ведется дружно и слаженно. Обязанности четко распределены. В отличие от палаточного лагеря здесь мы можем себе позволить сконцентрироваться почти исключительно на производстве лекарства.

По мелочам нам помогает Агизур. Он сам набивался, предлагал свои услуги. Не стоит обижать парня и отказываться. Конечно, поручения, даваемые ему, на самом деле не такие важные, как мы нарочно их преподносим.

В его возрасте остро необходимо ощущать свою полезность и значимость. Поэтому элементарная уборка и вынос мусора обставляются нами чуть ли не как настоящий подвиг. Однако при этом никто из нас не позволяет себе шуток по этому поводу. Тем более что юноша, кроме всего прочего, оказывается ключевым звеном в осуществлении нашего плана дальнейших действий.

Мы уже неоднократно слышали от Агизура о могуществе того клана, к которому он принадлежит. Во время очередного разговора на эту тему в голову Аркадию Федоровичу пришла отличная идея. Он уточнил у парня некоторые нюансы и изложил нам свой замысел, который лег в основу плана наших действий.

Суть его заключается в следующем. Во-первых, мы должны приложить максимум усилий для того, чтобы произвести как можно больше вакцины. Эта задача выполнима, несмотря на полевые, или как мы шутим — пещерные, условия нашей деятельности.

Карский подсчитал, что достаточное количество вакцины можно изготовить даже при восьмичасовом рабочем дне с перерывом на обед. Хотя мы, конечно же, готовы ежедневно работать дольше.

Второй момент плана касается непосредственно нашего юного друга и его родственников. Именно через них мы планируем собрать в пещерном городе максимально большое количество людей, инфицированных вирусом Эбола. Причем не только из населенных пунктов, расположенных недалеко от оазиса, но и отовсюду, откуда берберы смогут доставить их.

Для связи с родственниками Агизура мы используем спутниковый телефон. Благо что он на момент начала песчаной бури находился в машине.

Парень звонит одному из родственников, номер которого знает наизусть. Он предполагает, что через него можно будет выйти на куда более широкий круг глав пустынных кланов.

Этот самый родственник — дядя по отцовской линии — выслушивает его, но все-таки не склонен верить в то, что племянник жив. Он знает о трагедии, приключившейся в Эль-Башаре, уверен в том, что все жители оазиса погибли. Юноша вынужден довольно долго втолковывать недоверчивому родственнику обратное, приводить доказательства, называть имена, вспоминать самые разные случаи из жизни клана, соглашаться передать трубку матери.

Только после этого дядя проявляет реальный интерес к собеседнику, признает племянника. Кстати, этого человека не стоит обвинять в излишней подозрительности. Ведь в стране идет война. Неизвестно, что с тобой будет в самое ближайшее время, с какой стороны ожидать провокаций. Поэтому осторожность дяди Агизура очень даже можно понять.

Главным же итогом телефонного разговора стало согласие родственника стать посредником в переговорах с лидерами других кланов берберов по вопросу доставки больных в пещерный город.

Однако вместе с этим тот требует личного присутствия племянника хотя бы на начальном этапе таких вот бесед.

Подобное заявление вовсе не кажется нам удивительным. Предводителям берберских родов наверняка понадобятся доказательства того, что сын одного из них жив, а слова о врачебной помощи больным — не блеф. Они имеют под собой реальное основание.

Мы долго спорим, стоит ли отпускать Агизура к родственнику в одиночку. Его путешествие только в одну сторону может занять пару-тройку дней. А сколько времени понадобится на все про все в целом, даже представить трудно.

Если где-то время — это деньги, то в нашем случае оно означает запас вакцины. Поэтому отлучаться на продолжительное время нельзя ни мне, ни Йордану. А уж об Аркадии Федоровиче даже речи в этом смысле не ведется.

Можно было бы отправить с парнишкой одного из волонтеров. Однако мы им не командиры. Наши добровольные помощники вправе самостоятельно решать, соглашаться им на это или нет.

Впрочем, наш юный друг заявляет, что готов справиться со своей миссией в одиночку.

— Пусть волонтеры останутся с вами, — говорит он. — Так вы сможете сделать больше лекарства.

Мы ему не перечим. Кахина, едва скрывая волнение, благословляет сына перед дорогой. Правда, сначала парню придется наведаться на руины Эль-Башара, чтобы отыскать подходящего верблюда

Вот тут я начинаю беспокоиться, так как с прошлой нашей вылазки в уничтоженный оазис помню безрассудные идеи юного бербера. Боюсь, что он полезет не туда, куда надо, и скрутит себе голову.

По этой причине, не озвученной при всех, я считаю необходимым сопроводить юношу до оазиса. Повод простой — обновить запасы продовольствия, отыскать какие-нибудь полезные бытовые вещи. Коллеги могут позволить себе отпустить меня на несколько часов ради столь важного дела.

О реальной подоплеке своей вылазки шепотом сообщаю Йордану уже перед самим отправлением. Тот понимающе кивает и желает удачи. Сам же Агизур, похоже, не догадывается, почему я в действительности взялся идти с ним в Эль-Башар. Тем лучше для нас двоих.

Мы выходим из пещер и повторяем наш недавний маршрут. Только в этот раз переход до шоссе происходит куда быстрее, чем в предыдущий. Сказывается опыт, полученный тогда. До оазиса мы добираемся без всяких происшествий.

На окраине Эль-Башара парень пытается попрощаться. Однако я, дружелюбно улыбаясь, заявляю, что помогу ему найти верблюда, а уж потом мы и расстанемся. Парнишка несколько секунд мнется.

«Неужели он и впрямь хотел забраться в больничный корпус или в административное здание?», — думаю я.

Мне не хочется верить в собственное предположение. Однако неловкая пауза вскоре иссякает. Юный бербер благодарит меня, и мы направляемся туда, где в прошлый раз видели верблюдов.

Одного из них, вполне подходящего, мы находим довольно быстро. Загвоздка заключается в том, что животное не спешит идти к нам, а наоборот, стремится убежать. Я не совсем понимаю, какие хитрости использует Агизур, но ему удается не просто остановить верблюда, а еще и расположить его к себе.

Если бы подобная задача стояла передо мной, то я вряд ли сумел бы решить ее. По крайней мере, мне пришлось бы изрядно побегать по оазису. Каким был бы результат моей суеты, сказать однозначно не берусь, но сильно сомневаюсь, что положительным.

Я хвалю парня за умение и ловкость. Тот безумно горд, но не забывает сказать мне «спасибо».

После этого мы прощаемся. Юный бербер садится на верблюда и отправляется в путь. Я сознательно не напоминаю ему о заминированной больнице, дабы лишний раз не будоражить мальчишеский интерес к опасным местам. Некоторое время я провожаю его взглядом и приступаю к своей миссии, как только он теряется из виду.

Выполнить мою задачу оказывается не так- то и просто. Попасть на целые «залежи» продуктов не получается. Иногда я нахожу что-нибудь в единичном виде, не гнушаюсь, подбираю, кладу в рюкзак.

С полезными бытовыми вещами дело обстоит немного проще. Я отыскиваю их быстрее, и многое в достаточном количестве.

Но в этом кроется другая проблема — как все это утащить в пещерный город? Если рассудить здраво, то мне тоже не помешал бы верблюд. Я укоряю себя за то, что не додумался до этого чуть раньше, когда рядом был Агизур. Впрочем, эти угрызения совести по большому счету пусты, так как я едва ли управился бы с верблюдом по причине полного отсутствия необходимых навыков.

Поэтому с приближением вечера мне приходится тащить на себе огромный рюкзак, набитый под завязку консервами, котелками, ковриками, одеялами и прочим добром. Мне тяжело, но я прилагаю все возможные усилия для того, чтобы доставить продукты и вещи в пещерный город. По пути я вынужден довольно часто останавливаться и делать передышку. Однако сама мысль о том, что я несу полезный груз, придает мне сил.

Пока я иду, вечер окончательно берет в свои объятия окрестности. В полутьме я пересекаю шоссе, бреду к входу в пещеры, занятые нами, и предвкушаю, как обрадую коллег, волонтеров и Кахину своими находками. Я гадаю, сколько вакцины произведено за время моего отсутствия, даже спорю сам с собой на этот счет и усмехаюсь.

Едва я ступаю в пещеру, как тут же понимаю, что здесь что-то не так. Освещения почему-то практически нет. В мертвой тишине догорают несколько факелов. Я не могу понять, что происходит. Дежурный на входе не выставлен. Голосов тех людей, ради которых я тащил из Эль-Башара все это добро, не слышно.

Я спешно сбрасываю с себя рюкзак, хватаю факел и осматриваю все подземные помещения, занятые нами. Никого нигде нет. Вещи оставлены без присмотра. Грузовик на месте.

Вскоре я замечаю на полу следы крови, нагибаюсь, освещаю их как можно лучше и трогаю пальцами, несмотря на то, что это может быть опасно. Однако мне нужно знать, насколько свежи эти пятна. Выясняется, что кровь уже запеклась.

Это означает, что здесь что-то произошло несколько часов назад. Быть может, как раз тогда, когда я нагружал рюкзак новыми находками.

Я не могу понять, что у нас приключилось. Больше всего меня удивляет то обстоятельство, что грузовик остался на месте. Если на моих товарищей кто-то напал, то почему же эти люди не угнали его? Они не могли не заметить машину. Неужели все дело в том, что они пришли не снаружи, а из самых глубин пещерного города?

Я теряюсь в догадках, хочу отыскать другие следы крови в надежде на то, что по ним сумею отыскать путь к коллегам и беременной берберской женщине. Я выпрямляюсь, в этот момент слышу за спиной чьи-то шаги, оборачиваюсь и в изумлении замираю.

Передо мной стоят вооруженные люди. Среди них я узнаю фундаменталиста Лайда, уже основательно подзабытого мною за последнее время.

24

Нижние ярусы пещерного города, в глубину которых мы с коллегами так и не решились сходить, оказываются пристанищем кучки фундаменталистов. Я толком не сумел подсчитать, сколько их всего, но догадываюсь, что не менее двух десятков. Ведь только сейчас рядом сидят и сверлят меня глазами человек десять, включая этого чертова Лайда.

Судя по репликам, доносящимся от них, остальные находятся в разных пещерных комнатах. Таковых здесь, как и на нашем ярусе, очень даже немало. Теперь мне доподлинно известно, что являлось источником ночных шумов, так донимавших нас.

Я не знаю, как Лайд и некоторые его приспешники сумели уцелеть после обстрела их лагеря вертолетами вооруженных сил временного военного правительства. Он об этом не рассказывает.

Мне остается лишь удивляться тому, что они остались живы. Ведь до недавнего времени я был уверен в том, что с этой группировкой покончено. Оказывается, нет, не совсем так.

Среди тех людей, которые сейчас окружают меня, нет ни одного с видимыми признаками ранений. Да и заботит их явно что-то другое. Кажется, я даже догадываюсь, что именно.

Степень освоенности здешних пещер впечатляет. Фундаменталисты не просто забились в эти подземелья, но и по максимуму обустроили их для жизни. Здесь есть и керосиновые плитки, и солнечные элементы, выведенные куда-то наружу. Имеются даже работающий телевизор и ноутбук с подключением к Интернету!

Впрочем, мое удивление постепенно угасает. Я понимаю, что все это обустройство происходило постепенно, в довольно спокойных для террористов условиях. Это нам пришлось спешно покидать Эль-Башар, прихватив с собой фактически только грузовик с лабораторией. Они же за время своего пребывания здесь имели возможность натаскать сюда вагон и маленькую тележку всего того, что необходимо для долгосрочного пребывания в тени.

«Пребывание в тени» — это в данном случае не только образное выражение. Такова и суровая реальность для определенной части фундаменталистов, находящихся в пещерах. Они вынуждены жить в темноте. Как и все прочие, кто заразился вирусом Эбола, эти люди боятся света.

— Я знаю, что тебе и твоим друзьям врачам удалось найти способ лечить эту заразу, — демонстрирует Лайд свою осведомленность.

Он в курсе наших успехов в применении вакцины.

— И что же из этого следует? — спрашиваю я, стараясь сохранять спокойствие.

— Ты должен помочь моим людям, — отвечает Лайд, глядя мне в глаза, будто гипнотизируя. — Они страдают от этих ужасных болей, иногда даже кричат. Мы рискуем подхватить заразу, но не можем их бросить. Они — наши братья по оружию. Мы много чего пережили вместе во имя исполнения воли Всевышнего.

Я слышу это, и мне жутко хочется сорваться, вскипеть, припомнить зверства, чинимые группировкой Лайда, плюнуть ему в морду за взятие нас в заложники, сказать: «Да пошел ты к черту, поганый фанатик!»

Однако я сдерживаю порывы праведного гнева, сжимаю кулаки и молчу. Ведь мои крики ничего не изменят. Лайд не станет лучше и уж тем более не провалится в ад. Все эти гневные слова останутся для него пустым звуком. Он вряд ли меня пристрелит, потому как прекрасно понимает, что я ему нужен ничуть не меньше, чем электричество для его компьютера и телевизора.

— Так что? Поможешь? — Главарь фундаменталистов явно устает от моего молчания и подталкивает меня к ответу.

Мое мнение о нем и его людях ничуть не меняется. Однако я врач. Клятва Гиппократа для меня превыше всего. Именно поэтому я готов лечить даже таких подонков, как его дружки. Хотя для этого мне и приходится приложить изрядное количество усилий.

— Помогу, — кое-как выдавливаю я из себя.

— Хорошо! — радостно вскрикивает боевик.

Я уверен, что он думает, будто сломил меня. Вряд ли ему в голову пришла мысль о врачебной клятве. Кажется, подобные вещи данному субъекту непонятны, так как он живет в совершенно другом мире. С иной системой координат. Со своими собственными представлениями о том, что такое добро и зло.

— Наша лаборатория цела? — спрашиваю я, хотя и уверен в том, что она нисколько не пострадала.

— Да. Мы ничего там не трогали, — говорит Лайд. — Можешь сам в этом убедиться. Только, пожалуйста, без фокусов. Договорились?

— Да какие уж теперь фокусы, — уклончиво мямлю я, ловя себя на мысли о том, что безумно обеспокоен участью своих коллег и беременной берберской женщины.

Мне непонятно, почему главарь боевиков ничего не говорит об их судьбе, не упомянул никого, когда излагал свое требование. Он ведь мог не просто сказать, что я должен лечить боевиков, а выставить в качестве аргумента факт нахождения у него заложников. Но Лайд об этом даже не заикнулся. Ни одного намека. Будто и нет никаких заложников.

А может, фундаменталисты изначально переборщили и сейчас никого из тех, о ком я беспокоюсь, уже нет в живых? Если это действительно так, то где же тогда находятся их тела? Впрочем, глупый вопрос. В пещерном городе хватит места на то, чтобы спрятать не одну сотню трупов.

Я тяжело вздыхаю. Руководитель террористов смотрит на меня с нескрываемой издевкой и молчит.