Переносчик смерти Бастард Нил

33

Ранним утром я просыпаюсь от сильной рези в глазах и обнаруживаю, что повязка сползла с лица. Сначала я вообще не понимаю, что происходит. Думаю, что в глаза попал песок.

Однако дело заключается в другом. Резь возникла как реакция на свет. Я даже вскрикиваю от той неожиданной боли, которая овладевает моим телом. Ощущение не из приятных. Я стараюсь терпеть, хотя мне очень трудно держать себя в руках.

Меня терзают мрачные догадки. Я возвращаю повязку на место и решаю вновь осмотреть тело, пока солнце не поднялось слишком высоко. Я отворачиваюсь к камням и оглядываю руки, ноги, живот так, чтобы на них не дай бог не попали солнечные лучи.

От боли в глазах мне трудно напрягать зрение. Однако я это делаю и замечаю на разных частях тела то, насчет чего у меня буквально только что возникли подозрения и опасения. Это сыпь! Она повсюду, куда ни взглянешь!

Меня начинает душить истерический смех. Я хохочу, словно сумасшедший. Из глаз брызжут слезы. Мне больно, но ничего поделать с этим не могу.

Смех прекращается так же внезапно, как и начался. Я остаюсь на своем месте, осознавая, что обнаружил у себя признаки ранней стадии лихорадки Эбола.

Симптомы точь-в-точь такие, как тогда у Сани Вишневского и большинства людей, инфицированных в Эль-Башаре. Уж я-то в этом разбираюсь!

Правда, ставить диагнозы самому себе — дело не всегда благодарное. Можно и ошибиться. Я хочу, чтобы все это оказалось бредом. И резь в глазах, и эта чертова сыпь на теле.

Я пытаюсь сохранить самообладание. Сделать это оказывается не так просто, но я стараюсь. Мне хочется абстрагироваться от скоропалительного вывода и посмотреть на проблему под другим углом.

Да, у меня резь в глазах от света. Но она не обязательно вызвана заражением вирусом Эбола. Я совершил дневной переход по пустыне под нещадно палящим солнцем. Бог его знает, сколько раз мне доводилось отворачиваться от яркого дневного светила. Вполне вероятно, что оно повредило мне сетчатку. Именно по этой причине сейчас у меня наблюдаются такие симптомы.

А сыпь? Она может быть случайной. Раздражение от чего-нибудь. С учетом характера моего путешествия аллергеном может оказаться все, что угодно, от обильно выделявшегося пота до съеденной тушенки.

Я несколько раз прокручиваю в голове эти объяснения. Они кажутся мне лишь попыткой самоуспокоения. Но я готов принять их, словно плацебо. Так называется фальшивое лекарство, которое доктор дает пациенту под видом настоящего, и того излечивает вера в эффективность этого средства.

Правда, в отличие от такого вот больного человека я заранее знаю правду. Тем не менее стараюсь поверить в то, что мои теперешние симптомы никак не связаны с лихорадкой Эбола. Самовнушение в чистом виде и ничего больше.

Я решил верить в то, что меня все же не смогла одолеть эта чертова зараза, и готов воспрянуть духом. По крайней мере, этого оказывается достаточно для того, чтобы прекратить преждевременную панику.

Теперь я сосредоточиваюсь на своем плане и реализации его ближайших этапов. Пока солнце не успело подняться из-за горизонта, я должен отправиться к горной гряде, замеченной вчера вечером. Мне трудно предполагать, как быстро я сумею пройти это расстояние. Делаю несколько глотков воды.

Я заматываю тканью лицо так же плотно, как перед ночлегом, закрываю ею все лицо, но делаю это так, чтобы не играть в слепого кота. Я должен видеть, куда именно иду и что ждет меня впереди.

Как я и предполагал, моя дорога оказывается далеко не самой простой. Мне ежеминутно приходится прилагать массу усилий для того, чтобы ускориться. Это понятие в моем случае является весьма условным. То, что я сейчас вынужден называть быстрым шагом, в обыденной жизни именовалось бы совершенно иначе.

«Ты плетешься как старая кляча», — именно так оно могло бы называться.

Я это осознаю и трезво оцениваю свои возможности.

Солнце поднимается над горизонтом. Я тут же ощущаю, что становится намного жарче. Горы, которые казались очень близкими, остаются такими и сейчас. Я все иду и иду, продолжаю сбивать ноги, но гряда никак не приближается. По крайней мере, мне очень долго не удается заметить какой-то более-менее явный прогресс в этом отношении.

«А теперь переходим к ходьбе на месте», — будто издевательство, вырывается из недр моей памяти реплика радиодиктора, ведущего передачу «Утренняя гимнастика».

Эта фраза застревает в мозгу надоедливой занозой. Я иду, а она все звучит. Без нее я не могу ступить ни шагу, обойти очередные камни.

Солнце поднимается все выше. Воздух с каждой минутой становится горячее. Мне не хочется терять самообладание. Я должен как можно скорее оказаться около горной гряды, найти там удобную норку и зарыться в ней до наступления ночной прохлады.

Я ловлю себя на мысли о том, что со стороны наверняка напоминаю эдакого заглючившего робота из третьесортного ретрофильма, снятого в жанре ненаучной фантастики. Мысль более чем странная. Но она заметно веселит меня. Я даже улыбаюсь, хотя делать это мне почему- то больно.

Я добредаю до гор где-то к середине дня. Сужу об этом по положению солнца на небе. Казалось бы, вот она, промежуточная цель, уже достигнута. Можно радоваться, но с этим как-то не очень складывается.

Перед глазами все расплывается. Голова кружится. В один момент меня резко ведет в сторону, и мне едва удается удержаться на ногах.

Я мутным взором смотрю по сторонам, пытаясь найти укрытие. Ничего подходящего не видно. Мне становится ясно, что придется пройтись вдоль гряды. Если повезет, то я отыщу пещерку, подходящую для отдыха.

Я на секунду задумываюсь, влево идти или вправо, и выбираю второе направление. Минут тридцать шагаю вдоль подножия гряды и, к счастью, нахожу то, что мне нужно. Я осматриваю, насколько это у меня получается, небольшой полутемный грот, прикидываю, не попадет ли сюда через некоторое время солнечный свет.

Думать трудно, но я справляюсь. Солнечные лучи в грот проникнут вряд ли.

Я без лишней возни забираюсь в тень, устраиваюсь там и ощущаю, что мне становится хуже. Какое-то время я пытаюсь размышлять об этом, но затем совершенно незаметно для себя отключаюсь.

34

Я резко вздрагиваю, выныриваю из темноты, тяжело дышу и несколько секунд не понимаю, как здесь оказался и что вообще тут делаю. Затем мое сознание проясняется, и до меня доходит, что я проспал гораздо дольше, чем планировал изначально. Судя по солнцу, за пределами грота отнюдь не вечер, а новый рассвет.

Несмотря на продолжительный сон без всяких видений, я ничуть не чувствую себя отдохнувшим. Наоборот, я совершенно разбит. Все тело ломит. Ощущается легкий зуд. Мне горячо. У меня явно высокая температура. Градусника, чтобы проверить это, нет. Однако ситуация и без него предельно ясна.

Я слегка приподнимаюсь, сажусь и прислоняюсь спиной к каменной стене грота. Если у меня все-таки лихорадка Эбола, то к этому моменту я должен быть покрыт язвами.

Я смотрю на кисти рук. Вроде бы ничего особенного, кроме сыпи, которая так и не прошла. Потом я решаю снять с себя одежду, чтобы осмотреть остальные части тела, но передумываю и даже не начинаю этого делать. Если я действительно заражен вирусом Эбола, то эти мои осмотры абсолютно ничего не изменят.

Пока я полностью не обессилел, сидеть на одном месте не стоит. Следует продолжить свой путь. Я давно потерял счет километрам, пройденным мной. Тем более что все мои подсчеты весьма условны и могут быть далеки от реально преодоленного расстояния.

Несмотря на это, я все-таки пытаюсь прикинуть, сколько километров успел пройти от гор с дорожным серпантином до этого вот грота. Цифры складываются с трудом. Это меня беспокоит, но не заставляет сдаться. Моя воля пока сильнее, чем болезнь, которая все больше проявляет себя. По моим подсчетам, до Эль-Шадуфа осталось порядка десяти километров. Еще один дневной переход.

При одной только мысли об этом меня передергивает. Мне опять придется испытать на себе все прелести Каменистой Сахары. Однако делать нечего. Надо идти.

Перед уходом из укрытия я заставляю себя перекусить. Аппетита нет совершенно, но я понимаю, что если не поем, то сил будет гораздо меньше. Поэтому жую. Выпиваю немного воды. Потом я потихоньку поднимаюсь со своего места. Снова обвязываюсь тряпками так, чтобы свет не причинил мне боли, обматываю обувь полосками ткани, отрезанными от берберского наряда. Только после этого я покидаю грот.

Выйдя наружу, я начинаю вспоминать, как эта горная гряда выглядела со стороны. Где-то здесь был проход между гор. Несколько минут уходит на то, чтобы вспомнить и сориентироваться. Потом я отправляюсь в нужную сторону.

Солнце еще толком не взошло. Однако приближение большой жары уже ощущается. Я стараюсь не думать о тех трудностях, которые мне придется преодолевать в течение дня.

Я дохожу до прохода между горами и чувствую прилив радости. Надо же, я все-таки не ошибся, оказался прав. Значит, болезнь пока еще не успела поразить меня не настолько сильно, как могла бы.

Впрочем, я отгоняю от себя такие вот поганые мысли. Мне все еще хочется думать, что все мои болячки и помутнения сознания не связаны с вирусом Эбола.

Я шагаю между горами, морально готовлю себя к многочасовому переходу по пустыне, выхожу на обратную сторону горной гряды и ойкаю от неожиданности. Вместо привычных уже пустынных ландшафтов буквально в нескольких километрах от гряды виднеются аэродромные конструкции различного рода. Там же, как я понимаю, раскинулось кладбище списанных военных самолетов.

Я мотаю головой, опасаясь, что все это мираж либо плод моего воспаленного воображения. Снова смотрю на аэродром. Нет, ничего не исчезло, не поменяло своего месторасположения. Значит, это реальность!

Я рад и обескуражен одновременно. Выходит, что я все-таки ошибся в своих расчетах и прибыл в Эль-Шадуф раньше, чем представлял.

На радостях я пытаюсь ускориться. Получается не очень. Мое состояние играет со мной злую шутку. Меня водит из стороны в сторону. Свет, несмотря на меры предосторожности, принятые мною, причиняет мне нестерпимую муку.

Однако я полон решимости и сдаваться не собираюсь. Тем более что до аэродрома в действительности рукой подать. Там люди. Они наверняка мне помогут. А я сообщу им о том, что вакцина против вируса Эбола может стать орудием террора. Надеюсь, что мир узнает об этом раньше, чем фундаменталисты возьмутся за свое черное дело.

Я добираюсь до аэродрома, и меня охватывают противоречивые чувства. С одной стороны, есть повод для ликования. С другой — появляется непонятная тревога.

Я пытаюсь разобраться в этом противоречии, осматриваюсь и понимаю, что нигде не видно ни одного человека. Неужели аэродром пуст? Вполне возможно, конечно, что все обычные рейсы отменены. Новые власти временно распустили по домам всех работников этой воздушной гавани.

Но ведь аэродром обязательно должен кем-то охраняться. А я не вижу никого! Нет ни сторожей, ни солдат. Может, они где-то прячутся от солнца? Ответа на этот вопрос у меня нет.

Как бы я ни напрягал зрение, из-под моей повязки разглядеть присутствие здесь жизни не получается. Я рискую схлопотать новый приступ острой боли, откидываю тряпку и всматриваюсь в ближайшие постройки. Но хватает меня ненадолго. Я морщусь от сильной рези в глазах и возвращаю ткань на место.

Заметить кого-то в районе построек мне не удается. Это меня удивляет. Объяснения этому я найти не могу.

Немного поколебавшись, я решаю направиться к самому близкому от меня зданию. Едва успеваю сделать несколько шагов, как слышу шум автомобильных двигателей. Оборачиваюсь на него и вижу, что по взлетно-посадочной полосе несутся в мою сторону несколько машин.

Я в растерянности. Не знаю, что делать и как реагировать. Мне неизвестны намерения тех людей, которые едут ко мне. Даже если бы я и знал, что они настроены в отношении меня агрессивно, то все равно не смог бы ничего предпринять.

В таком случае у меня оставался бы единственный вариант — бежать. А делать это в таком состоянии я просто не способен. Поэтому я останавливаюсь и решаю не делать резких движений.

Автомобили — четыре военных внедорожника — подъезжают ко мне и замирают так, что я оказываюсь в окружении. Я до самого последнего момента надеюсь, что это охрана аэродрома среагировала на мое несанкционированное появление здесь.

Двери головной машины открываются. Я набираю в легкие воздуха, вспоминаю арабский, чтобы начать объясняться. Однако в следующую секунду у меня перехватывает дыхание, а глаза лезут на лоб.

Из джипа выходит Лайд. На его лице сияет самодовольная ухмылка. Следом за ним появляются его подельники. Все вооружены. Стволы тут же направляются на меня.

Главарь подходит ко мне и, продолжая ухмыляться, спрашивает:

— Ну и что, доктор? Далеко ты ушел?

35

Люди Лайда доставляют меня в беседку для персонала, стоящую возле какого-то ангара. Их присутствие на аэродроме меня не особо удивляет. Поразительно другое. Здесь же топчутся несколько мужчин в военной форме, точно такой же, какую я видел на карателях в Эль-Башаре.

Если это не блеф главаря фундаменталистов, то получается, что ему все-таки удалось договориться со своими заклятыми врагами о взаимодействии. Те и другие держатся как победители. Проигравшим в данном случае они считают меня. Смеются и шутят.

Из их реплик мне становится ясно, что я нахожусь в Эль-Башаре. Выходит, что в пути по пустыне я потерял ориентацию, кружил и вышел не к Эль-Шадуфу, а к этому вот оазису, давно знакомому мне. Не узнал же я это место потому, что со стороны аэродрома ни разу его не видел. Даже тогда, когда мы вместе с Джулией ехали к самолету, приземлившемуся на шоссе.

Новоиспеченные союзники нисколько не стесняются моего присутствия и затрагивают в беседе такие моменты, которые, по идее, не стоило бы разглашать при посторонних. Так, например, из их реплик я узнаю, что в районе аэродрома находятся несколько десятков фундаменталистов и военных. Они ожидают прибытия из Хардуза транспортного самолета, чтобы совместными усилиями погрузить на его борт нашу передвижную лабораторию. Она должна быть доставлена в столицу.

Я не совсем понимаю, полетит ли туда Лайд лично. Однако тот факт, что там, в Хардузе, начнет осуществляться его план, у меня сомнений не вызывает. Если, конечно, военные его не обманут.

Открытое изложение этих планов при мне твердо говорит о том, что ни та, ни другая сторона не видят во мне никакой опасности. Меня держат за лоха, который уже отыграл свое. В новом раунде ему светит только полнейшее фиаско.

Военные во всеуслышание хвастаются, что зацепили из гранатомета самолет, уже заходивший на посадку, которая была запрещена. Они со смаком рассказывают, как потом добили всех тех людей, которые сперва уцелели.

Я, мягко говоря, неважно себя чувствую. Но мысль о том, что эти выродки смотрят на меня, словно стервятники на умирающую добычу, вызывает во мне праведный гнев. Если бы я точно знал, что остатка моих сил хватит на то, чтобы придушить Лайда, то наверняка сделал бы это. Невзирая ни на клятву Гиппократа, ни на любые другие обстоятельства.

Не знаю, улавливает он это мое настроение или нет, но почему-то главарь фундаменталистов обращается ко мне именно в этот момент.

— Вот видишь, — говорит он. — Все идет так, как я планировал. Ты не верил в то, что у меня может что-то получиться с той задумкой, о которой я тебе рассказывал в пещерном городе. А теперь ее осуществление становится реальностью. Скоро ваша лаборатория окажется в столице. Там уже подобраны специалисты, которые смогут производить вакцину не хуже, чем ты со своими друзьями. Но лечить, как ты знаешь, мы будем не всякого. А только тех, кто согласится перейти на нашу сторону. Да ты и сам все прекрасно помнишь, если при блужданиях по пустыне совсем мозги не расплавились.

— Что значит на вашу сторону? Вы — это кто? Ты и твои дружки? — без обиняков уточняю я, понимая, что Лайд может мне и не ответить.

— Наша сторона — это я со своими соратниками и военное правительство, — с приторным гонором произносит тот.

— Но ты ведь их называл прислужниками шайтана, — напоминаю я.

— Что было, то прошло, — нервно проговаривает он. — Мы нашли общие интересы. Все наши разногласия теперь остались позади.

Мне хочется спросить, зачем им сейчас нужен я. Однако едва я собираюсь с силами, чтобы это сделать, как в беседке появляется женщина.

Я долго не могу как следует рассмотреть ее. Она одета в камуфляж. Здоровается и с фундаменталистами, и с военными. Справляется о том, как у них дела. Те начинают гадко улыбаться и сообщают, что транспортник уже в пути.

Ее голос мне кажется до боли знакомым, но я не могу сообразить, откуда именно. Лица я некоторое время не вижу. Женщина слишком быстро передвигается и становится так, что я смотрю на нее только со спины и сбоку. Лишь через несколько минут она оборачивается и с ухмылкой смотрит на меня, как на мешок с мусором. Только теперь я, к своему удивлению и ужасу, понимаю, что передо мной Джулия Раст.

— Ну и что? Ты изумлен? — с ехидством спрашивает она.

— Более чем, — коротко отвечаю я и заваливаюсь на бок, так как больше не могу сидеть на месте.

Лайд отдает приказ своим подельникам, чтобы они подняли меня. Однако британка останавливает их.

— Не надо лишний раз к нему прикасаться. Кажется, я знаю, что с ним такое, — говорит она и просит обождать несколько минут.

— Неужели это то, о чем я думаю? — спрашивает у нее главарь.

— Скорее всего, — говорит мисс Раст.

От меня тут же все отходят как можно дальше.

Вскоре предательница возвращается облаченной в противовирусный костюм и бахилы. Она забирает меня, уводит за пределы беседки и пытается заставить снять одежду.

Я обессилен и не могу это сделать по определению, но обставляю данный момент так, будто отказываюсь ей подчиняться. Она злится, кивает на автоматчиков, угрожает мне расправой. Мне хочется плюнуть ей в лицо за предательство. Однако отток сил настолько значителен, что я не могу сделать даже этого.

Джулия смекает, что к чему, просто рвет на мне одежду и начинает осмотр. Я прекрасно знаю, что она может увидеть, и начинаю хохотать. Меня душит истерический смех, который несколько обескураживает ее. Она недовольно морщится, ногой ударяет мне под бок, после чего возвращается к беседке.

— Как я и думала, — отчитывается женщина перед своими новыми то ли друзьями, то ли хозяевами.

— Нам не грозит? — спрашивает кто-то из военных.

— У него начальная стадия. Так что пока он вряд ли опасен для нас, — объясняет Джулия.

Лайд выходит из беседки, смотрит в мою сторону, но подходить не решается.

Он с деланым сочувствием цокает языком и объявляет мне:

— Ты сам во всем виноват, дорогой. Не нужно было бежать. Я ведь сделал тебе очень выгодное предложение. Ты нашел бы свое достойное место в наших рядах, как это сделала сестра Джулия. Она согласилась стать одной из нас и теперь будет руководить работами по производству вакцины.

— Да горите вы оба в аду! И остальных своих подельников прихватите туда, — шепчу я в ответ на это.

Кричать я уже не могу. Нет никаких сил.

— Гореть будешь ты. Но не в аду, а прямо здесь, — говорит Лайд, стараясь сохранять спокойствие. — Мы все знаем, как на больных лихорадкой Эбола воздействует дневной свет. Убивать мы тебя не будем. Но вот на то, как ты начнешь пузыриться от солнечных лучей, с удовольствием посмотрим. Ты подохнешь здесь, как последняя собака!

36

Шум моторов раздается внезапно. Фундаменталисты и военные вскакивают со своих мест. Судя по их возгласам, они не могут сообразить, что происходит, так как на гул самолетных двигателей такой вот шум похож мало. Это понимаю даже я, несмотря на мое теперешнее жуткое состояние.

В дальней части летного поля, слева от кладбища самолетов, появляется колонна автомашин. Первая из них сбивает хлипкое устаревшее ограждение и освобождает путь остальным. На взлетно-посадочную полосу выезжают два грузовика и несколько пикапов, которые на скорую руку переделаны в броневики и оснащены пулеметными установками.

За ними следуют всадники на верблюдах. Я не уверен, но мне кажется, что все они имеют при себе огнестрельное оружие. Выяснять, кто это изволил пожаловать на аэродром, мне не хочется.

Реакция новоявленных союзников, то бишь Лайда и военных, подсказывает мне, что прибыли отнюдь не их товарищи. Я предполагаю, что так могла проявить себя некая сторона конфликта, о действиях которой мне раньше не приходилось слышать.

Боевики и каратели спешно хватаются за оружие, на меня внимания не обращают. Я догадываюсь, что вот-вот завяжется бой, осматриваюсь и вижу лишь одно подходящее место, где можно попытаться укрыться. Это какая-то техническая канавка, идущая от ангара. Недолго думая, я ползу в нужную сторону и прячусь, прежде чем успевает прозвучать первый выстрел.

То, что начинается на аэродроме, для меня выглядит весьма странным. Те люди, которые только что ворвались сюда, не стали ничего объяснять или предъявлять какие-либо претензии Лайду и всем остальным. Наоборот, главарь фундаменталистов сам попытался обратиться к ним с предсказуемыми вопросами. Мол, кто вы такие и что вам здесь надо?

Колонна разворачивается. Пикапы выстраиваются в ряд, и пулеметные установки начинают работу. Они щедро поливают пулями боевиков и военных. Доблестные союзнички вынуждены разбегаться кто куда, чтобы не помереть тут же под свинцовым градом. Получается это с трудом.

Я урывками вижу, как несколько мразей валятся на бетон. Остальные пытаются спрятаться. Одни за ангаром, другие в ближайшей постройке, а кто-то и прямо за беседкой. Они готовы обороняться. Я слышу обрывки их фраз и понимаю, что военные спешат добраться до своей боевой техники, стоящей за несколькими аэродромными зданиями. Там имеется и бронетранспортер. Или даже два. Я точно разобрать не сумел.

Грузовики тем временем поворачиваются и останавливаются. Из кузовов, закрытых тентами, выскакивают вооруженные мужчины и открывают огонь по противнику. Могу себе представить, насколько изумлен Лайд. Я слышу, как он что-то орет то ли от ужаса, то ли от возмущения. Понимаю, что подобных гостей этот умник уж точно не ожидал.

Главарь наверняка хочет поднять боевой дух своих подельников. Он стреляет по пришельцам сам и требует того же от своих дружков. Огонь ведется со стороны беседки.

Это место быстро засекают пулеметчики, находящиеся в пикапах. Они практически одновременно направляются на беседку стволы, открывают прицельный огонь и буквально скашивают ее длинными очередями.

Свою смерть находят еще двое-трое боевиков. Но Лайд жив. Он пытается отстреливаться и отходит, прикрываясь трупом одного из своих подельников.

В это время дают о себе знать мужчины, сидящие на верблюдах. Прицельными выстрелами они подчищают территорию между беседкой, ангаром и зданием, в котором уже успел скрыться не один боевик.

Я не знаю, для чего служила эта двухэтажная постройка в то время, когда аэродром функционировал. Может быть, там была диспетчерская или бытовка, где переодевался и отдыхал техперсонал, обслуживавший самолеты. Впрочем, теперь это уже совсем не важно. Сейчас это здание превратилось в крепость, в которой засели фундаменталисты и каратели.

Мне все еще трудно понять, кто именно напал на них. Однако цель этих людей я вижу четко. Они явно хотят завладеть лабораторией. А если так, то мои давние рассуждения на тему вакцины как яблока раздора получают новое подтверждение.

Из окон диспетчерской, как я все-таки обзываю это здание, вскоре открывается шквальный огонь. Союзники пытаются остановить наступление пришельцев. Но те ведут себя очень разумно и под пули не подставляются.

Как только огонь союзников чуть ослабевает, по окнам тут же ударяют пулеметы с пикапов. Только в этот момент я понимаю, что по меньшей мере два из четырех пулеметов являются крупнокалиберными. Иначе пули не смогли бы пробить кирпичную стену и выломать из нее немалые куски кладки.

Стрельба со стороны атакующих долго не затихает. Они явно стремятся подавить все огневые точки в здании и не допустить возобновления сопротивления.

В это самое время за ангаром слышится шум двигателя. На летное поле выезжает бронетранспортер и начинает обстреливать позиции пришельцев.

Однако те нисколько не пугаются. Один из всадников снимает с плеча базуку, быстро наводит ее на цель и нажимает на курок. Заряд, оставляя за собой беловатый след, устремляется к бронетранспортеру. Гремит взрыв. Боевая машина противника подпрыгивает и загорается. Вооруженные пехотинцы обстреливают ее, не давая никому ни единого шанса уцелеть.

Из-за ангара появляется группа военных. Одновременно из окон диспетчерской возобновляется стрельба. Я догадываюсь, что эти действия скоординированы.

Боевики поддерживают огнем передвижение группы военных. Те успевают добраться до горящего бронетранспортера и используют его в качестве прикрытия. Они не высовываются, поднимают автоматы над головами и в течение нескольких минут стреляют наугад.

Мне кажется, что солдаты и фундаменталисты начали оказывать серьезное сопротивление, с которым пришельцы вряд ли сумеют справиться в сжатые сроки. Однако я ошибаюсь. В окна диспетчерской летят два заряда из гранатометов. Они попадают в оконные проемы, находящиеся в разных углах здания. Гремят новые взрывы.

Вслед за ними раздается грохот от обрушения несущих конструкций. Второй этаж почти полностью разрушается. Фундаменталисты, находящиеся там, погибают под кирпичами и плитами.

Всадники на верблюдах под прикрытием огня своих соратников проносятся вдоль левого края летного поля и исчезают за диспетчерской. Вскоре оттуда доносятся одиночные выстрелы.

Я точно не знаю, что там происходит, но почему-то уверен в том, что стрелки, сидящие на верблюдах, не позволяют ретироваться боевикам Лайда, оставшимся в живых. Вскоре они возвращаются назад и волокут с собой какое-то тело.

Оно так и остается без движения валяться на бетоне. Мои глаза жутко болят, но я кое-как все- таки опознаю главаря фундаменталистов. Вот и все, Лайд. Наполеона из тебя не вышло.

Военные, засевшие за подбитым бронетранспортером, так и не достигают никакого перевеса. Их стрельба постепенно угасает.

Когда ее интенсивность снижается до минимума, пришельцы немедленно проявляют активность. Бронированные пикапы разделяются, быстро устремляются к бронетранспортеру и объезжают его с двух сторон, тем самым беря военных в клещи.

Поскольку солдаты не прекращают огонь даже в такой ситуации, с ними никто не церемонится. Гремят несколько перекрестных очередей, и каратели замолкают навсегда. Среди них наверняка есть и те подонки, которые участвовали в резне, устроенной в Эль-Башаре.

Пешие вооруженные мужчины из числа пришельцев продвигаются вперед. На всякий случай они обыскивают ангар и выводят оттуда невысокого человека, одетого в камуфляж.

Я превозмогаю боль в глазах, смотрю и не могу наглядеться. Ну да, Джулия. Она самая и есть. Ее взяли живой, и это огромная удача. Она ведь много чего знает и может дать очень важные показания на суде, если, конечно, таковой состоится.

До меня доносятся ликующие возгласы. По всей видимости, пехотинцы пришельцев встретились с всадниками, и те сообщили им какую-то радостную весть. Мне нисколько не трудно догадаться, что речь идет о полном разгроме противника.

— Все же проверьте первый этаж и прочешите оставшуюся часть аэродрома, — доносится до моих ушей команда.

Через минуту я слышу стрекотание автоматов внутри полуразрушенной диспетчерской. Потом наступает непродолжительная тишина, расколотая радостными возгласами.

Вслед за этим кто-то рапортует о подавлении последнего очага сопротивления и о том, что на остальных объектах аэродрома все чисто. Я слушаю, но все еще не могу понять, кто все эти люди и чего лично мне ждать от них.

— Артем! Все хорошо. Ты не беспокойся, — обескураживает меня знакомый юношеский голос.

Я приподнимаюсь и вижу, что от пикапов в мою сторону идет Агизур. Моему изумлению нет пределов.

Парень же улыбается и заявляет:

— Я же говорил, что в долгу перед тобой. Ты спас меня, а теперь я и мои друзья выручили тебя.

— Да. Но как тебе это… — пытаюсь спросить я, но в глазах моих все расплывается.

— Это отдельная история. Как-нибудь расскажу, — эхом звучат у меня в ушах его слова. — Хорошо, что ты сообразил спрятаться в этой канаве. Я наблюдал за тобой через бинокль. Если бы ты после нашего появления не скрылся в ней, то нам пришлось бы не так легко. Ведь мы не могли причинить тебе вред. Но все получилось отлично.

Мне становится хуже. Голос парня продолжает звучать для меня так, будто он говорит в глубокий колодец. Я ловлю себя на мысли о том, что его появление может быть всего лишь плодом моего воображения, воспаленного от болезни.

— Не подходи близко, — тем не менее говорю я. — У меня Эбола…

— Об этом я уже догадался, — спокойно реагирует он. — Не переживай. Вакцина у нас есть. Так что скоро ты поправишься. Тем более что лечить тебя будут лучшие специалисты, работающие в нашей стране.

— Лучшие специалисты? — недоверчиво переспрашиваю я и тут же констатирую: — Наверное, я все-таки брежу. Откуда здесь вообще могут взяться специалисты нашего профиля, не говоря уже о лучших?

— Нет, Артем, ты не бредишь, — звучит в ответ. — Агизур оборачивается и смотрит куда-то в глубину летного поля.

Слышится шум автомобильного мотора. Вскоре из-за грузовиков, стоящих на поле, появляется военный джип. Он подъезжает к юному берберу и останавливается. Открываются дверцы, и из внедорожника выходят двое мужчин. Сначала я вижу лишь их фигуры, так как в глазах моих колышется серая муть. Я пытаюсь сфокусировать взгляд и едва не вскрикиваю, когда понимаю, что ко мне идут Аркадий Федорович Карский и Йордан Христов.

— Это не может быть явью, — бормочу я. — Они погибли. Я сам видел кровь в пещере. А Лайд нарочно не рассказывал об этом, играл на моих чувствах. Это все мой горячечный бред.

— Ты ошибаешься, Артем, — заверяет меня знакомый голос моего наставника.

37

Палатку, куда срочно помещают меня, берберы поставили тут же — между ангаром и тем местом, где недавно находилась беседка. У Карского и Христова при себе имеется все необходимое для вакцинации. Я еще не совсем безнадежен. Коллеги готовятся к инъекции. Я ведь и сам сотни раз проделывал это в палаточном городке. И вот теперь мне приходится наблюдать данную картину с другой стороны.

— Так, значит, вы живы? — Я никак не могу поверить своим глазам.

— Не сомневайся, Артем, — заверяет меня академик. — Мы живее всех живых. Да и ты не помрешь.

— А Кахина? Что с ней? — спрашиваю я о матери Агизура.

— С мамой все в порядке, — отвечает парень, стоя неподалеку от палатки.

— Мне думалось, что все гораздо хуже, — признаюсь я.

— Понимаешь, Артем, я уже отправился к дяде, но в самом начале пути решил вернуться, взять с собой беременную маму и отвезти ее к соплеменникам. Все-таки у них безопаснее.

— Да, — подхватил Йордан. — А пока парнишка успел объявиться в пещерном городе, мы тем временем приняли роды. Прямо на месте, так сказать.

— Так вот откуда там кровь на полу была, — соображаю я.

— Именно, — подтверждает мою догадку Йордан. — Каким-то чудом Агизур почуял неладное. Он осторожно прошелся в глубь пещерных коммуникаций, засек голоса фундаменталистов, быстренько вернулся и все объяснил. Нам пришлось немедленно бежать из пещерного города. Останься мы там еще хотя бы на пять минут, и неизвестно, как бы все потом повернулось и для нас, и для тебя.

На несколько минут мы замолкаем. Аркадий Федорович лично вводит мне вакцину против лихорадки Эбола. Мне кажется, что ничего особо не меняется.

Но я знаю, что эффект будет ощутим чуть позже, поэтому снова возвращаюсь к подробностям, интересующим меня, и спрашиваю:

— А где наши волонтеры?

— Здесь, в пикапе, — отвечает Агизур. — Эти ребята умеют не только ухаживать за больными, но и стрелять из пулемета.

— Откуда вы узнали, где меня нужно искать?

— Агизур со своими соплеменниками вначале хотел вытащить тебя из пещерного города, — принялся объяснять Карский. — Шла определенная подготовка к этому. Отправлялись разведчики. Но ты сам успел удрать из плена. Да еще и на машине боевиков! Разведчики видели этот момент. Мы надеялись, что ты сумел добраться до Эль- Шадуфа именно на угнанном внедорожнике.

— А почему вы посчитали, что я держал путь именно туда? — Меня впечатляет это поразительное совпадение.

— Артем, зная карту, нетрудно было догадаться, что ты направишься в ближайший оазис. Поскольку Эль-Башар не в счет, то…

— Понятно, — перебиваю его я. — Но почему тогда вы приехали за мной сюда, а не в Эль- Шадуф?

— А вот это стечение обстоятельств, — говорит мой наставник и разводит руками. — Спроси у Агизура.

— Один из моих соплеменников случайно заметил разбитую машину, — отозвался парень. — Он знал о твоем смелом поступке и понял, что это тот самый джип, который ты увел из-под носа у религиозных фанатиков. Твоего мертвого тела в машине он не нашел. Следов рядом не было, зато они обнаружились на тропинке, спускавшейся с горы и дальше в пустыне. По ним-то мой соплеменник и пошел.

— Так почему же он меня не подобрал? — с усмешкой интересуюсь я.

— Считай, что подобрал, — говорит мне юный бербер. — Ведь он был среди тех людей, которые только что очистили аэродром от фундаменталистов и карателей.

— Я не понимаю…

— Да что же здесь непонятного! — воскликнул юноша. — Мой соплеменник ехал по твоим следам на верблюде. Он очень быстро сообразил, что ты стал блуждать, и продолжал двигаться за тобой. Но когда ему почти удалось тебя нагнать, ты уже направлялся к аэродрому. Мой соплеменник увидел машины, которые мчались в твою сторону, и сразу же поспешил к нам. К этому времени мы успели собрать и вооружить людей из отцовского клана и тех, кто дружит с нами, — как ни в чем не бывало продолжает юный бербер. — Один отряд уничтожил охрану лаборатории в пещерном городе. Так что теперь она в безопасности. Кстати, с женщинами, которые помогали тебе бежать, все в порядке. Они живы, здоровы и свободны. Второй же отряд двинулся на аэродром — выручать тебя.

— Но из слов Лайда и его дружков я понял, что лаборатория находится где-то здесь, — замечаю на это я.

— Они попросту блефовали, — говорит на это Карский. — Лаборатория до последнего момента действительно оставалась в пещере. А сейчас она укрыта в куда более безопасном месте. Туда мы сейчас и направимся. Вместе с тобой, Артем, естественно.

Мне хочется еще что-то уточнить, но веки мои тяжелеют, и глаза сами собой закрываются. Я проваливаюсь в сон.