Кукла советника Литвиненко Елена

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

© Е. Литвиненко, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2015

Пролог

Райаны. Проклятое княжество, прихвостни Темных, подлые захватчики – как только не называют их лизарийцы, запершись в своих домах и понизив голос почти до шепота. Маленькая горная страна, занимающая на карте территорию втрое меньше детской ладони, испокон веков наводила ужас на Лизарию и близлежащие острова Рассветного океана.

– А посреди этой забытой Светлыми земли стоит черный замок, где правит Проклятый Князь. Он огромен. Он уродлив. Его руки по локоть в крови детей, которых он пожирает десятками, а их костями он украшает свои одежды. И если ты не будешь слушаться, райаны заберут тебя! – так пугают шаловливых чад матери, а потом делают отвращающие знаки, чтобы не накликать беды.

Но беда приходит. Каждые десять – двенадцать лет истеричный набат будит спящие города и деревни, земля дрожит от топота закованных в сталь коней, а блики пожаров окрашивают в алый доспехи завоевателей.

– Райаны идут!

Огромной приливной волной они затапливают приграничные территории, порой захлестывая центр страны. Им не нужно золото и серебро – только фураж, зерно и люди. Хотя и от денег они не отказываются, если градоправитель пытается откупиться. Добычу свозят в замок князя, а уже оттуда тонкие ручейки награбленного растекаются по графствам. Мужчин отправляют в шахты и рудники, на постройку дорог и вырубку окраин Леса, женщины становятся служанками, кухарками и, если не повезет, солдатскими шлюхами.

Моей матери повезло. Ее, зареванную и перепуганную, в подвенечном платье, залитом кровью жениха, сразу забрал себе один из рыцарей – отобрал у солдат, уже разложивших девчонку на праздничном столе. Он даже заботился о ней, поселив в своей комнате над казармами и оплатив магическое клеймо на ее плече, вместо того чтобы выжечь тавро, а когда она рожала – позвал не грязную повитуху, а гарнизонного лекаря.

Думаю, отец меня любил.

Впервые я увидела его на третьем году жизни – он вернулся из похода. Помню запах металла и кожи, а потом резкий взлет – когда огромный мужчина поднял меня за рубашонку.

– И кто это тут у нас?

А я, вместо того чтобы зареветь от испуга, уставилась на него сощуренными глазенками и, извернувшись, стукнула кулачком в нос. Он опешил, потом расхохотался, посадил меня на сгиб руки и унес вниз показывать солдатам.

Большой мир меня ошеломил. Помню острую резь в глазах от солнечных лучей и ветер, взметнувший волосы, лязгающие клинки и выкрики тренирующихся, маячивший перед носом шнурок амулета на загорелой шее с косым шрамом и горьковатую сладость марципана. Потом, уже совсем освоившись, я сидела на коленях у отца за нижним столом с другими безземельными рыцарями, колотила оловянной ложкой по столу и кокетливо хлопала длинными ресницами, благодаря за подаренные конфеты.

– Мама, мама! Смотри! – трясла я за плечо лежащую ничком на кровати женщину. – Хочешь? – протягивала обмусоленные леденцы.

– Нет. – Глухой голос, дрожащий от сдерживаемых рыданий.

– Но вкусно же! – искренне удивилась я ее отказу. – Ну ма-ам!

– Пошла прочь! – рявкнула мать, рывком поднимаясь с постели. Застонала, схватившись за живот, и снова опустилась на матрас, пряча в подушку лицо с припухшими губами. Воротник платья сдвинулся, открывая багровые, будто укусы упыря, следы.

Я пожала плечами и ушла в свой угол, а ночью проснулась от скрипа кровати и глухих стонов. Высунулась из-за занавески и увидела мать, лежащую раненой птицей, отца с перекошенным лицом.

– Будь ты проклята… Чего тебе не хватает?

– Ненавижу тебя!

– Замолчи! Разбудишь…

– Ненавижу тебя и твое отродье!

– Побойся Светлых, она твоя дочь!

– Твоя!..

Я действительно очень походила на отца. Такой же миндалевидный разрез глаз, тот же острый подбородок, те же скулы и упрямо сжатые губы. От матери мне достались золотистые волосы одуванчиком, тонкая светлая кожа с голубым рисунком вен и хрупкая фигурка, из-за которой я выглядела гораздо младше своих лет.

Дни, когда отец уезжал, я стала проводить на плацу – сидела на перевернутой бочке под навесом и наблюдала за тренирующимися. Иногда брала прутик и подражала солдатам, веселя их своей неуклюжестью. Однажды я попробовала поднять деревянный меч с меня размером и разревелась от злости, когда поняла, что не могу выписывать им такие же изящные вензеля, как десятилетний Тон. Забросала его грязью за насмешки и убежала к конюшне.

Убежала, конечно, громко сказано – там нужно было быть очень осторожной, чтобы не попасться на глаза благородным и не быть растоптанной каким-нибудь жеребцом. Зато, если успешно спрятаться от мужчин в роскошных бархатных одеждах, от женщин в пышных платьях, их служанок, не стеснявшихся раздавать щипки и оплеухи, и помочь Слепому Жозе перебрать сено – упаси Светлые, гниль попадется, запорют! – он подсаживал меня на старого смирного пони и разрешал прокатиться пару кругов по леваде. В обеденное, конечно, время, когда благородные сидели за высоким столом и ели не поддающиеся описанию блюда, аромат которых доносился из кухонь.

Во внутренний двор замка я не совалась, раз и навсегда усвоив, что мне там делать нечего. Очень уж громко верещал поротый мальчишка, поспоривший, что заглянет в комнату Куколки – так мы называли княжескую дочь. В комнату-то он заглянул, забравшись по винограднику, и застал девчонку, разгуливающую перед сном в одних панталонах, а потом пролежал всю осень на животе. Шрамы от колодок у него на руках так и не заросли.

Была ли мать против того, что я днями крутилась рядом с солдатами? Нет, конечно. Она меня даже не замечала. Похлебка была в горшке над очагом, раз в неделю меня скребли в тазу, будто желая содрать кожу, чистую одежду я брала из сундука – на этом забота и заканчивалась. Порой я ловила на себе ее ненавидящий пристальный взгляд, и мне становилось жутко.

А однажды я проснулась и увидела мать, стоящую надо мной с подушкой в руках.

– Уже пора вставать, мамочка?

– Спи.

Но уснуть в ту ночь я не смогла.

Отцу я ничего не рассказывала. Придумывала истории о том, как мы с мамой гуляли на ярмарке в его отсутствие, какой чудесный пирог она испекла, какую песню напела. Он улыбался, гладил меня по голове и требовал отчета за каждую царапину, каждый синяк на коленке.

Я была папиной дочкой, с радостным визгом повисавшей на стремени его коня, когда отряд отца возвращался, и ревевшей белугой каждый раз, когда он уезжал. Вцеплялась в его ногу и, загибая пальцы, переспрашивала, перемежая вопросы всхлипами:

– А кольчуга цела? А стеганку надел? Почему нет? Ну и что, что жарко! Надевай! А лекарственные порошки взял? И что, что лекарь есть? Я тебе зачем ромашку сушила-а-а?..

Окружающие рыцари и солдаты ухмылялись, лейтенант недовольно хмурился, поглядывая на солнечные часы, а отец улыбался, приглаживал вечно растрепанные косички, целовал в лоб и просил быть хорошей девочкой. Я кивала, а взамен требовала, чтобы он вернулся поскорее.

– Клянусь Светлыми, – кивал отец. – Ну, беги, котенок.

Я забиралась на сторожевую вышку и махала вдогонку до тех пор, пока отряд не скрывался в ущелье.

Размазывая слезы по грязной мордашке, шла домой – играть мне уже не хотелось. Прокрадывалась в нашу каморку, стараясь не потревожить мать, со злой усмешкой глядящую в окно, и тихо сидела за занавеской, делившей комнату напополам. Утром бежала в часовню. Денег на свечи у меня не было, и я, раскрасневшись от собственной смелости, предлагала служке принести цветов или подмести пол в обмен на огарки. Обычно он соглашался, и тогда я расставляла свечи вдоль всего ряда Светлых, прося, чтобы они присмотрели за отцом. И, на всякий случай, согревала Брыга – Темного божка, которого часто поминали солдаты и конюхи.

Светлые улыбались моему подношению, и даже кривая рожица Брыга вроде бы разглаживалась. Потом я вприпрыжку бежала на плац, забиралась на любимую бочку и дирижировала новобранцами, отрабатывавшими построения.

А однажды отец не вернулся.

Я прождала всю осень и начало зимы, проревела весь День Поворота, час за часом мерзла на сторожевой вышке, пока часовой силой не отдирал меня от покрывшихся наледью зубцов и не спускал вниз.

Наступила весна. Потом лето и снова осень. Потом нас выселили из каморки над казармой – серебро, оставленное отцом, закончилось. Чтобы хоть как-то прокормиться, мать продала сначала украшения, когда и эти деньги вышли – одежду. И раньше ненавидевшая отца, сейчас она проклинала его, даже не таясь. Я ютилась на конюшне, где ночевала мать – не знаю.

Хорошо помню сосущий голод, недовольные всхрапы коней, у которых я воровала хлебные корки и морковь, и пронизывающий холод – за год я вытянулась, и тонкое платье едва закрывало колени, а кожаные туфли уже не налезали. Через несколько дней мать вытащила меня из вороха сена, в котором я пряталась, и пинками погнала в сторону внутреннего двора замка.

– Но нам же туда нельзя! – уперлась я босыми пятками в брусчатку.

От подзатыльника зазвенело в ушах.

– Ты думаешь, я на тебя пахать буду? Здоровая кобыла вымахала! Пора самой хлеб добывать! – процедила мать, и только сейчас я заметила у нее отсутствие двух передних зубов.

Нас взяли работать на кухню. Мать – судомойкой, меня – принеси-подай. Я отскребала песком тяжелые медные чаны от пригоревшей еды, носила хворост для очагов, мыла пол, ощипывала кур и чистила овощи. Утром мне давали кусок хлеба и редкий чиар, изредка кружку молока, на ужин я соскребала из разных мисок похлебку, в обед – как повезет. Чаще ничего.

Нас будили задолго до рассвета, и уже к вечерней заре я выбивалась из сил. Падала на груду ветоши у очага и засыпала до следующего утра. Времени для прогулок на плац не оставалось, и солдаты, раньше дружески кивавшие, перестали меня узнавать, прогоняя с дороги. Мать со мной почти не разговаривала, ограничиваясь сухими приказами.

Так я и росла – голодной, грязной, забитой. Как затоптанный репейник, пробивающийся между брусчаткой внутреннего двора замка.

До того самого дня…

Глава 1

Куколка развлекалась.

Звонко хохоча и потряхивая смоляными кудряшками, она бросала с балкона свертки с сахарными леденцами, фруктами и мелкими монетами. Дворовая детвора подпрыгивала, пытаясь ухватить мешочек из серой холстины, дралась за каждую конфету, за каждый медяк.

Я завистливо вздохнула и поудобнее перехватила вязанку дров, размышляя, сунуться ли в толчею или подождать, вдруг какой подарок шлепнется неподалеку. Шмыгнула сопливым носом, переступила с ноги на ногу – камень холодный, но до деревянных мостков мешочек точно не долетит.

Конфет хотелось ужасно.

Да и мать наверняка надает мне плюх уже за то, что я задержалась, так пусть хоть не зря. Воровато оглянувшись, не видно ли меня с кухни, аккуратно поставила дрова у стены – так, чтобы было удобно сразу схватить их. Поймать мешочек, запихнуть его за пазуху, схватить дрова – и бежать, пока старшие не отняли драгоценные сладости.

Куколка легла животом на резные перила балкона, размахивая мешочком на длинном шнурке.

– Ну, кому еще? Тебе? – указала она на Тона. – Или тебе? – поддразнила незнакомого мне мальчишку. – А может, тебе? – подпрыгивал подарок над головой Сильфы.

– Мне! Да! Мне давайте, госпожа! – прыгали все. И я с ними, протягивая вверх худую руку. – Мне, госпожа!

– Ну, не зна-а-аю, – капризно надула губки Куколка. – Отдавать ли его вообще. Последний, – подбросила она мешочек на ладони. – Может, себе оставить?..

В ответ раздался огорченный гул.

– А, ладно, – хихикнула девочка, поворачиваясь спиной. – Раз… Два… Три!

Сверток взвился вверх. Завис на мгновение в воздухе и, кувыркаясь, полетел вниз. Я толкнула одного, пнула другого, укусила Сильфу, прорываясь вперед. Кто-то заехал локтем мне в губу, а я, в отместку, боднула его головой.

Конфеты лежали почти у мостков, недалеко от дров. Повезло!

Упав на четвереньки, полезла между ногами, выбираясь из свалки. Ободрала руку о выщербленный камень. Не обращая внимания на выступившие бусинки крови, кошкой прыгнула вперед, вырываясь из чьих-то рук, вцепившихся в косу.

– Лови ее!

Я схватила конфеты, дрова и припустила к кухням. Растрепанная Сильфа бросилась наперерез, широко расставив руки. Я резко свернула, Сильфа не удержалась на мокрых камнях и шлепнулась в лужу.

На балконе хохотала Куколка.

– Ой, не могу! Ой, умора!

Показав Сильфе язык, я повернулась к остальным, пятясь спиной вперед. Оглянулась – до кухонь еще шагов двести. Если выиграть хотя бы десяток локтей… Эх, не полезь я в толпу – уже давно грызла бы леденцы под присмотром поваров.

– Отдай сюда! – многозначительно сжимая руки в кулаки, выступил вперед Джайр, высокий, с плечами вдвое шире моих. – Сама отдашь или кости тебе переломать, малявка?

Я сглотнула, поежившись. От такого не убежишь.

– Я отдам…

– Во, слышали, – довольно заржал Джайр. – Она у нас умная, да? Одного раза хватило!

После того «раза» я до сих пор прихрамываю.

Остальные, как и тогда, когда я отказалась кланяться в ноги этому гаду, смотрели на нас с жадным любопытством – что дальше?

– Подавись! – крикнула я, швырнув в него деревяшкой из связки. Такая же серая, как и холстина, она отвлекла толпу мучителей, подарив мне несколько драгоценных секунд.

– Ах ты, дрянь! Убью! – зарычал Джайр, сообразив, что его обдурили. – Что стоите, идиоты?! Ловите ее!

Я тяжело дышала, из последних сил шлепая по подтаявшей грязи, вязанка становилась тяжелее с каждым шагом. Я уже всерьез подумывала о том, чтобы бросить и хворост, и конфеты – если бы не знала, что это бесполезно: меня снова пошлют за дровами, а Джайру нужны не леденцы, а кто-то, над кем он мог бы безнаказанно куражиться.

От спасительных кухонь меня отрезали. Выход только один – на конюшню. Светлые, пусть там будет Жозе! Он хоть почти и слеп, но зато кнут у него огромный…

– Помогите! – закричала я изо всех сил, подбегая к деннику. – Жо… – И задохнулась, налетев на кого-то.

Онемевшие руки разжались, дрова рассыпались, а я зажмурилась, ожидая удара.

– У тебя что, глаза на затылке? – дернул меня за волосы мужчина, заставляя поднять голову. – На меня смотри!

Закусив губу, я уставилась в пронзительно-черные с синим отливом глаза. Потом взгляд скользнул по дорогому дублету, выглядывающему из-под подбитого мехом плаща, золотой цепи на груди, пятнам от влажных дров на серой замше брюк. Быть мне поротой.

– Простите, господин, – попыталась шлепнуться на колени, но мужчина удержал меня за плечо.

– Тебя как зовут, девочка? – чуть хриплым голосом спросил он.

– Лира, – прошептала я.

– И куда же ты бежала, Лира?

– Хотела спрятаться…

– От них? – кивнул мужчина на толпу замерших в отдалении мальчишек.

– Да…

Мужчина приподнял мой подбородок, разглядывая лицо. Достал из рукава платок и начал оттирать грязную физиономию белоснежным шелком. Я зажмурилась, наслаждаясь ласковыми прикосновениями. Обернутый прохладно-гладкой тканью палец прошелся по губам, а потом щелкнул по носу.

Так делал отец…

Я улыбнулась, распахнув ресницы. А этот благородный совсем не страшный! И не злой. Мужчина ответил на улыбку, сверкнув зубами.

– Дрова для кухни? – деловито поинтересовался он.

Я кивнула.

– Пойдем, провожу.

Не веря своей удаче, я быстро собрала дрова в охапку, одной рукой прижимая их к себе, а другую доверчиво вложив в сильную ладонь.

Мужчина бросил грозный взгляд на мальчишек, топнул ногой.

– Кыш отсюда, шакалье!

Я смотрела на него, как на посланника Светлых. Высокий, со снежно-белыми волосами, собранными в хвост черной бархатной лентой, иссиня-черными глазами, короткой бородкой, обрамлявшей крупный рот, с сильными мышцами, перекатывающимися под рукавами, он поразил мое воображение.

– Так значит, ты работаешь на кухне, – задумчиво протянул мой спаситель.

– Да, господин.

– Нравится?

– Не очень…

Мужчина рассмеялся.

– А ты хотела бы быть, как она? – кивнул он на Куколку, все еще играющую на балконе.

Я вздохнула, глядя на девочку. Красивые платья, игрушки… И она наверняка не знает, каково это, когда руки ломит от ледяной воды в ведре, а прошедший с блюдом слуга, как нарочно, наступает грязными башмаками прямо на свежевымытый пол. Конечно, я ей завидовала. Иногда, перед сном, представляла, как вернется отец, как снова заберет меня в теплую каморку над казармами и купит… Нет, не марципан. Большую булку свежего, еще горячего хлеба и кувшин парного молока.

– Любая хотела бы, – сказала я, заметив, что мужчина ждет ответа. – Только это невозможно.

– Ну почему же, – ответил мужчина, опускаясь передо мной на корточки. – В День Поворота нет ничего невозможного. Тем более что я немножечко маг.

Он сжал руку в кулак, а потом развернул ее ладонью вверх. Над пальцами, рассыпая сиреневую пыльцу с крыльев, порхала бабочка. Снова рука в кулаке, и не успела я разочарованно ойкнуть, как на мужской ладони заискрилась льдистая лилия. Волшебник подул на нее, а потом осторожно воткнул мне за ухо, пощекотав шею.

– Вот так, – улыбнулся мужчина. – Тебе идет.

– Спасибо, – прошептала я, боясь прикоснуться к цветку.

Мужчина поднялся, отряхнул полы плаща, снова наклонился, подставив щеку. Догадавшись, я ткнулась губами в гладковыбритую кожу.

Маг улыбнулся, порывшись в карманах, сунул мне серебряную монету.

– Еще увидимся, Ли-и-ра, – протянул он мое имя и зашагал обратно в сторону конюшен.

Глядя ему вслед, я запоздало присела в неуклюжем книксене.

Глава 2

Кухня встретила меня отвратительным запахом мокрого птичьего пера, чадом над сковородами с прогорклым жиром, звоном посуды и громкими выкриками Магды-поварихи, отдававшей приказы не хуже казарменного сержанта.

– Ты! – размахивала она деревянной ложкой. – Живее меси тесто, пока я тебя в нем не утопила!

– Ты! – гулко впечаталась ложка в лоб поваренка. – Не зевай! Сбежит молоко – выпорю!

– Мина, лизарийская твоя задница! Когда ты домоешь эти брыговы противни?!

– Я заканчиваю, госпожа, – залебезила мать. Увидела меня. – Сейчас Лира дотрет…

– Лира сейчас будет перепелок ощипывать, – уперла руки в бока Магда. – Да поживее дрова складывай, дочь ехидны! Тебя только за Корисом посылать!

Я почтительно закивала и, пригибая левое ухо к плечу, прошлепала к длинному, вдоль всей стены в шестьдесят локтей, очагу.

– Что ты ползешь, как каракатица! – понеслось мне вдогонку. – Птицу нужно ощипать, пока не остыла!

Заталкивая крученые сучья под закопченный котел с булькающей похлебкой, я осторожно пощупала висок. Цветка ожидаемо не было – иллюзия развеялась, стоило магу уйти. Я вспомнила, как ласковые руки оттирали грязь с моего лица, и тихо улыбнулась. Нежные прикосновения, от которых я совсем отвыкла за два года, были лучшим подарком на День Поворота.

– Ах ты, вредитель! Троллев выродок! – заорала Магда.

Покосившись через плечо, я увидела как повариха, схватив визжавшего мальчишку за клок волос на затылке, елозит его физиономией по грязному столу. Сбежавшее молоко воздушной корочкой пенилось на внешних боках ведерной кастрюли.

Ка-ззел!

Не ему же отмывать, вот и не уследил. Ненавижу! Так ему и надо, порадовалась я, когда Магда за ухо передала его стражнику.

– Выпори как следует! Чтоб неделю сидеть не мог!

Покачивая телесами, Магда повернулась кругом, выискивая, кому бы еще навешать плюх. Зыркнула на меня, но я уже сидела в углу и ощипывала дичь, сбрасывая перо в дырявый таз.

Рябчики, перепела, фазаны, вальдшнепы, горлицы, гуси, утки, куры были свалены одной кучей высотой мне почти до груди. Я даже пересчитывать не стала, все равно умею только до дюжины, а тут их раз в десять больше – все для высокого стола. Господин Виро, главный повар княжеской кухни, терпеть не мог грязь в своей вотчине, и потому всю птицу и убоину свозили к нам, отчего небольшое помещение прованивалось кровью, желчью и содержимым кишок.

Я отобрала мелких птиц, которых нужно ощипать в первую очередь – в котел с кипятком какого-нибудь чибиса, в отличие от утки, не сунешь – сварится, но легче не стало. Прикинула объем работы – на весь день хватит, а ведь еще котлы мыть и скрести пол. Эх…

Начала с маховых перьев – они самые вредные и жесткие, если не выдернуть их сразу, то можно потом изуродовать тонкую кожицу на птичьем крыле. Очищенных птичек я раскладывала на столе – их освежуют и отнесут на высокую кухню.

Руки сами делали привычную работу, а губы нет-нет, да и разъезжались в улыбке, когда я вспоминала мага. «Еще увидимся. Хочешь быть, как она?» А вдруг это знакомый моего отца, пришла в голову невероятная мысль. Ну конечно же! Как я сразу не догадалась! Ведь, будь иначе, с чего ему со мной разговаривать? Защищать? Может, он расскажет что-то о папе…

В то, что отец погиб, я не верила. Предпочитала думать, что его отправили служить куда-то на Архипелаги. Или держат в плену, ожидая княжеского выкупа или обмена.

А может, отец спас этого незнакомца? И теперь тот чувствует себя обязанным позаботиться обо мне?

И совсем уж невозможная идея – а вдруг у меня Дар, а волшебник почувствовал это?

В княжестве маги ценились чуть ли не на вес золота – не рождаются они у нас, в отличие от того же Рау. В королевстве, говорят, каждый третий имеет слабые способности, а у каждого пятого имеет смыл их развивать. Кровь райанов же практически заглушает принесенную извне магию лизарийцев, даже для создания иллюзий нам нужны накопители. И тем ценнее рождающиеся раз в десять, а иногда и раз в двадцать лет маги.

Глупости. Папа – райан. Чистокровный, насколько я знаю, иначе был бы не рыцарем, а простым пехотинцем. Обладай даром мать – она не оказалась бы здесь, на грязной кухне. Я искоса взглянула, как она трет смесью песка и поташа жирные занозистые подносы. Даже не знаю, что хуже – дергать пух у казарок или мыть горшки.

«Хочешь быть, как она?»

Конечно, хочу! Я на все была готова, лишь бы выбраться отсюда, избавиться от необходимости постоянно пригибать голову в ожидании подзатыльника, от непосильной работы, из-за которой ломит все тело, от издевательств сверстников – особенно старались девчонки и незабвенный Джайр, чтоб его Лес позвал, от злых щипков женщины, не иначе как по недосмотру Светлых оказавшейся моей матерью.

– Лира!

– Да, госпожа Магда, – вскочила я, отряхивая колени.

– Иди, поешь, потом закончишь, – расщедрилась повариха, поставив на стол щербатую кружку с молоком и пару подгоревших коржиков.

«Еда! Еда-еда-еда-а-а-а!..» – радостно запел вечно пустой желудок.

– И не рассусоливай! Птица сама не ощипается!

– Угу, – промычала я, запихиваясь пересушенным печеньем. Эка невидаль, чуток горелое, все равно вкусно. А ведь у меня еще конфеты! Но их я съем позже, ночью, чтобы никто не видел.

Мать, со стоном разогнувшись, протерла последнее блюдо тряпкой, ненадолго присела в ожидании новой порции тарелок. Гарнизон, замковых слуг, конюших следовало кормить, и поток грязной посуды не иссякал никогда. Несмотря на стертые песком руки и противные объедки, мыть посуду мне нравилось больше, чем пол. Для посуды воду хотя бы грели.

Я перехватила голодный взгляд матери. Отвернулась. Потом отломила половину коржика и отнесла ей.

– Будешь?

Вместо ответа мать с силой ударила меня по руке. Я всхлипнула от обиды и боли, печенье улетело в очаг.

– Да я лучше от голода сдохну! – прошипела эта женщина. – Пошла вон!

От удара в грудь я не удержалась на ногах и шлепнулась на пол.

– Мина, отстань от нее, – заслонила меня широкими юбками Магда. Остальные слуги делали вид, что ничего не происходит.

Тяжело дыша, мать села обратно.

– Цела? – повернулась ко мне повариха.

Я кивнула.

– Ну так поднимайся, чего расселась? Работы мало? …А деньги у тебя откуда?! – хищно сощурившись, уставилась она на вкатившуюся из дырявого кармана монету.

«Деньги» – волшебное слово. Секунду назад не обращавшие на меня внимания – подумаешь, мать девчонку воспитывает, – слуги, побросав дела, столпились вокруг, показывая пальцами на серебро. Прикоснуться к нему не решались. Если залапать монету отпечатками аур, магу будет сложно найти вора, и за кражу выпорют всех. А то и повесят – кастелян был крут на расправу.

– Маленькая дрянь! – взвизгнула побледневшая мать. Налетела коршуном, ударила по щеке. – Откуда это у тебя?!

Я отползла от нее на спине, съежилась в углу, закрываясь от ударов.

– Мама, не надо!..

– Откуда деньги, я тебя спрашиваю? – схватила меня за волосы, выдирая клок. Ударила головой о стену. – Откуда деньги?! Украла? У кого?!

– Мне дал их господин! Я не крала!

– Господин дал? – зашипела мать. – Просто так? Целую серебрушку? – схватила меня за плечи, затрясла. – Говори, чертово отродье!

– Я… – кровь из разбитого носа стекала на губы, мешала говорить. – Я поцеловала его в щеку.

– Поцеловала?! Ах ты, шлю-ю-юха!.. И когда только успела?!

Схватив прислоненный к стене ухват, мать нацелила его на меня, как гарпун. Высокая, тощая, в грязной потрепанной одежде, с кудрявыми волосами, грозовым облаком окружавшими лицо с запавшими щеками, она была похожа на горгону. Я съежилась, закрывая руками голову. Папочка…

Удара не последовало.

В наступившей тишине я разлепила опухшие от слез глаза.

Высокий хрупкий юноша с легкостью отобрал ухват, удерживая за горло беснующуюся мать. По-птичьи склонив голову к плечу, он наблюдал, как по ее лицу разливается бледность, как закатываются глаза, как она неловко сучит ногами, пытаясь оторвать от шеи тонкую кисть с блестевшим на пальце перстнем.

С сожалением вздохнув, юноша разжал руку. Мать рухнула на пол бесформенным кулем, жадно хватая воздух. Что-то просипела, вращая выкатившимися из орбит глазами.

– Ты Лира? – мелодично протянул юноша в костюме пажа.

Сглотнув, я кивнула.

– Пойдешь со мной.

– Куда вы забираете ее? – спросил кто-то.

– Не твоего ума дело, – пропел юноша.

Я встала, опираясь на протянутую руку. Прихрамывая, пошла за пажом, как нож масло разрезавшим толпу. Подобрала монету. Слуги, на которых я смотрела, отводили глаза, и последнее, что я увидела, обернувшись, был злорадный взгляд моей матери.

Глава 3

– Господин, клянусь Светлыми, я не воровка! Эти деньги мне подарили! – бухнулась я на колени, едва мы покинули кухню.

Насвистывавший юноша поперхнулся, обернулся к всхлипывающей мне.

– Ты о чем?

– Вы ведь ведете меня к кастеляну? Но я не виновата, честное слово! Я могу показать господина, который дал мне серебро!

– Поднимись, – поморщился паж. – Фу, какая же ты грязная! – Юноша потянул прядь волос, выбившихся из косы. Разжал пальцы, брезгливо помахал рукой, будто стряхивая что-то липкое. – Не собираюсь я тебя к управляющему тащить. С тобой желает познакомиться один… э-э… господин. Будешь хорошо себя вести – получишь новое платье.

– Высокий, светловолосый и с такой бородкой? – показала я двумя пальцами вокруг губ.

– Да. И прекрати уже реветь!

– Простите, господин…

– Не отставай.

Я крепко сцепила руки на животе и засеменила за пажом, едва сдерживая радость. Маг не забыл! Я даже не надеялась, что он так скоро пришлет за мной. Думала, это случится завтра, а может, по окончании празднеств. Но он велел привести меня сегодня же! И снова спас… На этот раз от матери.

У заднего входа в замок сновали слуги и чистенькие поварята в белых крахмальных сюртуках – здесь была высокая кухня. Они косились на меня, перешептывались, хихикали, прикрывая ладонями рты.

– Вот замарашка!

– На какой помойке ее нашли?

– Ты хотел сказать, из какой выгребной ямы достали?