Правило муравчика Архангельский Александр

Он стряхнул привычную сонливость и твердо посмотрел в глаза Мурчавесу. Оказалось, что у Котриарха ясный и холодный взгляд; надо же, а раньше был такой расплывчатый и томный… Мурчавес не выдержал и отвернулся. Сквозь зубы, глядя в сторону, спросил:

– А почему? Могу узнать?

– А потому, что мы чуем неправду. Ты что-то нехорошее задумал.

– С чего ты взял?

– Мне бог открыл.

Мурчавес возмущенно фыркнул:

– В тонком сне, что ль?

– Где надо, там и открыл.

– Что же. Не хочешь, как хочешь. И ты, Папаша, не пойдешь?

– И я, – дрожащим голосом сказал Папаша.

Он бы очень хотел согласиться, но совесть у него была сильнее, чем характер.

– Вольному воля, спасенному рай. Жрец, ты, вроде, был за героизм?

– Был.

– Пойдешь на войну?

– На эту – не пойду.

– Почему?

– По описанным выше причинам.

– А ты, кошрутник?

Мурдыхай смотрел перед собой, в кошачью вечность, и словно бы Мурчавеса не замечал.

– Вас понял. В пещере вам самое место. Но я вам заскучать не дам, и не надейтесь. Вот вам новый товарищ, знакомьтесь! Прошу любить и жаловать, хоп-хоп!

Готики втащили арестанта, опутанного рыболовной сетью. Арестант был огромный – размером с мейнкуна, а может, и больше; готики едва-едва могли с ним справиться. Сеть с трудом распутали. Новоприбывший встал, отряхнулся, взглянул исподлобья. Святые котцы инстинктивно подались назад, вывернули головы, согнулись колесом и зашипели. Даже Мурдыхай перепугался. Что уж говорить о Кришнамурке.

Семнадцатая глава. Гавгавский пленник

Воцарилась оглушительная тишина. Казалось, новый пленник тоже онемел от страха. Он не знал, как правильно себя вести: ринуться в атаку или проявить смирение. Поэтому он лег, опустил голову на лапы, стал мотать хвостом и сделал брови домиком. Глаза его перебегали с Мурдыхая на Папашу и обратно. А коты смотрели на него с брезгливым ужасом и принюхивались; в пещере неприятно пахло теплой псиной. Да и как иначе, если новый узник был не кот, а пегий пес с большими мятыми ушами и короткой шерстью. Жалкий. Весь извазюканный в глине.

Первой не выдержала Кришнамурка; избоченясь, она встала перед чужеродным гостем и пугливо потрогала морду когтями. Отдернула, как от удара, протянула еще раз. Пес стыдливо отвел глаза и на всякий случай показал зубы. Неровные, большие, с желтым налетом у десен. Рыкнул, и на животе отполз назад. После чего заскулил.

– Что же делать, – решил разрядить обстановку Папаша. – Бывают в этой жизни и собаки. Давай знакомиться. Ты как здесь оказался?

Гость так вращал зрачками, что сверкали белки.

– Ты чего, дурашка, – умилился Папаша. – Мы ж не злые. Мы же ж тебя не обидим. Будет тебе дуться, говори! Мы вот, например, коты. И ничего.

– А я пес. Мое имя Псаревич, – выдавил из себя пленник и случайно гавкнул, после чего совсем застыдился.

– Ну, это, брат, совсем другое дело. Откуда ты, Псаревич? Расскажи. Только не пытайся врать. Мы на этом деле собаку съели.

– Кхм. Что съели? – огорчился пес.

Голос у него был хриплый, застоявшийся.

– Ну… это такое выражение, не обращай внимания.

– Хорошо, попробую. А что именно вам рассказать? Про то, как мы познакомились с этим, Мурчавесом? Или про то, как он меня надул?

По щеке Псаревича сбежала скупая собачья слеза. Он слизал ее огромным языком (коты посмотрели на этот язык со смесью восхищения и страха) и продолжил:

– Расскажу как есть. Чего тянуть кота за хвост.

– Кого тянуть? – слегка напрягся Жрец. – За что?

– Ой, я это… ничего. Я, этсамое, оговорился. На душе, понимаете, кошки скребут. То есть настроение плохое.

И Псаревич рассказал, как на излете сентября к собакам явился Мурчавес, предложил переселиться в новые края и взамен попросил одного – слегка покошмарить котов. Указал, где находятся склады и когда меняется охрана… Говорил Псаревич сбивчиво, как все собаки, а не гладко, как сладкоречивые коты. Возвращался к упущенным деталям, дергал головой, поскуливал, взгавкивал. А старики и Кришнамурка не верили своим ушам. Они давно подозревали, что Мурчавес лжец, но чтобы до такой – последней – степени…

И чем дольше говорил Псаревич, тем умиленнее смотрела Кришнамурка на его изысканную морду с многочисленными дырочками для усов, на внушительный кожаный нос, на такой беззащитный подшерсток. Наконец, не совладав с собой, она погладила Псаревича по морде: нежный, несчастный, хороший. С такими грустными бездонными глазами. И даже нечем его угостить.

Пес всхлипнул – и продолжил свой рассказ.

Накануне ночью Мурчавес заявился в их расположение. В окружении черных котов. На них даже рычать не стали, подумали – пришли свои. Лишь Псаревич на секунду усомнился, у него возникло нехорошее предчувствие, но, отрезав уши, по хвосту не плачут. Заключив один секретный протокол, от других потом не зарекайся.

– Случилось что? – спросил он у Мурчавеса.

– Случилось. Надо нам поговорить наедине.

И они нырнули в темноту; черные коты неразличимо их сопровождали.

Шли, шли, никак не приходили. Псаревич поинтересовался, долго ли еще. «А уж недолго!» – ответил Мурчавес с некоторым завыванием, так что сердце ухнуло в лапы.

Коты, как по команде, расступились, а Псаревич остался на месте. Что происходит? – он не понимал. Услышал сверху странный шум, задрал голову, и на него свалилась вот эта дырявая штука.

– Эта штука называется сеть! – важно пояснил Папаша.

– Наверное, она. Вам лучше знать, – с достоинством сказал Псаревич. – И я оказался в плену. А вы-то чего тут сидите? Вы же не собаки, а коты? – вдруг сообразил он.

– Да, мы коты, но жизнь у нас – собачья, – возразил Папаша.

Ответ вожаку не понравился; он глухо возразил:

– Позавидовала кошка собачьему житью.

– Ладно, ладно, мой друг. Осади. А то ведь и у нас пословицы найдутся. Про собак нерезаных и про заживет, как на собаке. Но это что же получается? Мурчавес похитил тебя? А зачем?

– Просто теряюсь в догадках.

– Да что тут понимать! – приоткрыл глаза Котриарх. – Не все коту, как говорится, масленица, вот и пришел Великий Пост. Он тебя украл, чтобы твои пошли на нас в атаку. Чтобы началась война.

– А у нас война? – с затаенным ужасом переспросил Псаревич.

– Она самая, – за всех ответил Папаша.

Восемнадцатая глава. Батальная

На сборном пункте выстроилась очередь. То и дело слышалось: «как здорово сказал! доходчиво! у псов большие языки!». Исполненные важности коты и котики записывались в ополчение. Все они желали быть ефрейторами, на рядовых никто не соглашался. А жалостливые кошечки всю ночь готовили запас провизии.

Армия ефрейторов построилась в колонну по четыре и отправилась в нелегкий путь. Шли молча и сосредоточенно; дорога резко поворачивала в гору. Мурчавес, возглавлявший шествие, тревожно оглянулся. Армия его была громадной, она растянулась на все побережье. Уши к ушам, хвост к хвосту. По жилам пробежал внезапный трепет. Это ОН поведет их на подвиг, а может, на верную смерть. Это ОН отвечает за них…

Вчера, обдумывая предстоящее сражение, он ходил по Раю взад-вперед. Решил развлечься, ткнул маленькую пимпочку на пылевизоре. Увидел знакомую морду… точнее, лицо. Тот гордый человек с собачьими медальками – почему-то уже безо всяких медалек – сидел за железной решеткой; тощие, оборванные люди выходили перед ним по одному и что-то долго, возбужденно говорили. Среди них мелькнул один – не то чтобы знакомый; его Мурчавес никогда не видел. Но какой-то особый. Прекрасный. Которому хотелось помурчать. Чтобы он склонился низко-низко и тихо произнес волшебное «кис-кис»…

Что-то в пылевизоре опять переключилось, незнакомое прекрасное лицо исчезло, Мурчавес щелкнул выключателем и снова начал напряженно размышлять. Что объединяет всех котов? И бедных и богатых, и мудрых и глупых, и добрых и злых? Милые, доверчивые мордочки котят. Огромные глаза, неловкие движения, готовность поиграть и приласкаться. Значит, можно поиграть на этом. Провести урок котриатизма. Побеседовать с котятками на правильные темы, приласкать как следует и похвалить, чтобы мамочки роняли слезки, а папочки испытывали гордость. Все эти пушистики и хвостики (или как там их еще называют?) будут хором повторять его слова – и загонят их в родительское сердце, как занозу.

Готики немедленно согнали всех на рыночную площадь. Подрастающее поколение разместилось в середине, котята приняли посадку смирно. Карандашные хвостики вздернули вверх. Попискивали и мурчали. И смотрели на него с восторгом. Мурчавес вальяжно ходил взад-вперед, останавливался и с нажимом повторял:

– Запомните, друзья мои. Гым-гым. За-пом-ни-те. Мы, коты, обожаем себя бичевать…

– А что такое «бичевать», – пискнул какой-то черныш и смутился.

– Бичевать, это, гым-гым… бичевать. Вырастешь – поймешь.

– Спасибо!

– Не за что. Мы любим похвалить собак: они, мол, часто улыбаются, не то, что мы. Неправда! У собак искусственные, лживые улыбки. А еще у них большие языки. Собака только подойдет к еде, фить-фить, пустая миска. Ничего! Ни крошки! Итак, повторяйте за мной: «У собак большие языки».

Котята бурно закивали. Кстати, на стеклянной полочке в Раю стоит забавная фигурка котика – тронешь лапой, голова качается. Художник очень жизненно изобразил.

– А у нас, у котов, душа философская. Мы все больше думаем о вечном, о прекрасном… И для чего нам улыбаться? Чтобы что? Чтобы сделать собакам приятно? Итак, запомнили: «Котам улыбаться не нужно».

Котята хором повторили: «Ко-там-у-лы-бать-ся-не-нуж-но», их послушные головки закачались… хорошо.

– Друзья мои, на нас пошли войной. Кто пошел? Отвратительные псы с большими языками и фальшивыми улыбками. Но мы их победим! Повторяйте за мной: по-бе-дим!

Краем глаза Мурчавес наблюдал за публикой; у мамочек на кончиках усов уже блестели слезы, а суровые отцы держались из последних сил. Тогда он обратился к взрослым:

– Что, господа родители, видите, какие ваши дети? Ради них и пойдем воевать. И будем биться до обедного конца! Да здравствует обедоносная война! Все для фронта, все для обеда!

– Да здравствует Мурчавес! – рявкнул Дрозофил.

И площадь им ответила:

– Урраа!

Дело было сделано; вождь неторопливо удалился. Последнее, что он услышал, был скрипучий голос старой кошки-воспитательницы:

– Дети, повторим основной материал. Какая у котов душа? Какая у собак улыбка? И почему у них большие языки? Кто будет отвечать? Маруся? Мурзик?

А сегодня армия котов во главе с генералом Мурчавесом отправляется на ратный подвиг.

К полудню достигли столицы. Всех неприятно поразил ее унылый вид. Когда-то процветавшая долина являла собой жалкое зрелище: заключенные коты работали неспешно, большинство корзин не доплели – а те, что доплели, вчера пришлось убрать отсюда. Половину гальки потеряли по дороге, и на месте центральной тропинки образовалась вязкая трясина.

Мурчавес объявил привал.

Оголодавшие коты забыли о своем участии в истории и занялись любимым делом жизни: с достоинством, не торопясь, перекусили. Облизались и стали готовиться к бою. Кто затачивал когти об камень, кто развлекался ловлей блох, щелкая зубами и лихо сплевывая мелкие ошметки, кто дремал, помуркивая про себя.

Дождь, моросивший все утро, затих. От мокрых сосен поднимался синий пар, песок подсыхал и желтел; на высоком земляном валу изворачивались фиолетовые червяки. Мурчавес был доволен; у него дрожала задняя левая лапа, а это был великий признак. Значит, враг не пройдет и победа будет за нами.

Выглянуло солнце, ополчение совсем расслабилось, коты заваливались на спины, подставив ласковым лучам замызганные животы.

А Мурчавес забрался на дюну. Отсюда он внимательно и зорко оглядел расположение частей и мысленно спланировал сражение. Штрафбат отправится на передовую; вольноотпущенные зэки выроют глубокие окопы, засядут в них и будут ждать нашествия собак. Мурпехи окопаются на дюнах. В нужную минуту, по сигналу, кубарем скатятся вниз и рассеют грозного противника. Готики будут работать пехотой, гладиаторов поставим в тыл. Это будет последний резерв. Если что-нибудь пойдет не так, то вступят в драку, а если не пойдет, то и не надо. А там, под прибрежной сосной, выставим секретное оружие, о котором не знает никто. Только он, Мухлюэн, Дрозофил и командир артиллеристов Киса.

– Эй, – подозвал Мурчавес адъютанта. – Как тебя?

Адъютант молодцевато козырнул и доложил по форме:

– Сиджик!

– Вольно, Сиджик. Отправляйся вниз и передай мои распоряжения…

Сиджик козырнул и усвистал.

Началось томительное ожидание. Час прошел, другой, но враг не появлялся. Вдруг Мурчавес разглядел собак – на дальнем склоне. Первым, как положено вождю. Они шли, опустив свои страшные морды, скрючив бесполезные хвосты, оскалив зубы и старательно обнюхивая землю. Псы никуда не спешили и на спусках притормаживали лапами, чтоб не соскользнуть. Темп задавал их новый молодой вожак. Крепкий паренек… высокий в холке… полный… со смешными кучеряшками на длинной морде и дворняжьим хвостом крендельком.

Ветер доносил собачий запах, смесь отсыревшей гнилушки и теплого пледа. Еще немного, и начнется первое в истории котов сражение…

– К бою – тоовсь! – послышалась команда старшины штрафбата.

– Фррррр! – началась психическая атака гладиаторов.

– За Котечество… Мурчавеса… Уррааа! – вскричали готики, подбадривая штрафников.

Но никто из окопов не вышел. Наоборот, штрафбатовцы еще плотней утрамбовались.

Псы замерли в недоумении и глупо крутили мордами, туда-сюда, туда-сюда. Мол, не понимаем, что произошло? Почему на них никто не нападает?

Мурчавес разозлился, дал пинка замешкавшемуся Сиджику; тот поскакал, развевая хвостом, и передал артиллеристам: пли. Артиллеристы выскочили из-под сосны, распотрошили мокрый стог, и вытащили котопульту – странное устройство, которое Мурчавес подсмотрел на картинке в книжке божиков. Оно напоминало детские качели. На толстый брус положена доска. На одном конце доски – снаряд из козьего навоза, поражающий противника рассеянным ударом. А другой конец доски – свободный. Упитанный боец взлетел на дерево, застыл, набрал побольше воздуху, и, растопырив лапы, с диким воплем рухнул вниз.

Собачья стая с интересом наблюдала: это что ж с котами происходит? Какой-то ненормальный бросился с сосны, и, видимо, покончил жизнь самоубийством. В воздух поднялась разлапистая тучка. Вот она, летит, летит… Но туча разделилась на дробинки; дробинки понеслись навстречу псам. Вонючие ядрышки били в глаза, застревали в ноздрях, налеплялись на шерсть. Пока собаки, извиваясь от морды к хвосту, отряхивались от налипшей грязи, кот-самоубийца ожил, снова взлетел на сосну, и шлепнулся с нее на котопульту. И опять нависла тяжелая туча, разделилась на тысячи мелких ошметков, и те поразили собак.

– Псоотечественники! К бою! – зычно пролаял вожак; голос он имел утробный, эхо разлеталось по долине.

Псы, прикрывая лапами глаза и ноздри, сбились в кучу.

– В атаку!

– Аафффф! – взревела стая.

И, громко шлепая по непросохшему песку, галопом помчалась вперед.

В одну секунду псы приблизились к окопам и стали ловко прыгать через них. Но коту невыносимо видеть над собой нависшую собаку. Как только собачий живот зависал над кошачьим окопом – в беззащитное пузо впивались жестокие когти. Собака в ужасе валилась на бок, а прыгучий кот победительно бил ее лапой.

Заметив это, Мурчавес воспрял; но напрасно. Собаки перегруппировались и пошли в обход окопов. Штрафбатники почуяли опасность и рванули врассыпную; псы побежали за ними. Никто не слушал никаких команд; каждый действовал по собственному усмотрению; на поле боя все перемешалось. Коты забирались на сосны, псы замирали внизу, сторожа вертлявую добычу. С высунутых красных языков капала горячая слюна, возмущенные глаза горели…

И тогда пришел черед мурпехов. В одно мгновение собаки были полностью окружены; на каждого заливистого пса приходилось по три молчаливых мурпеха. Морские котики боксировали лапами, издавали короткие вскрики. Собаки начинали отбиваться – рычали, складывали кожу на морде гармошкой, грозили желтыми зубами. Но мурпехи не пугались, и пускались в новую атаку. Прыжок, серийные удары, и отскок.

Не выдержав психической атаки, собаки попытались отступить. Молодой вожак сердито заворчал и твердо встал у линии окопов. Зажатые между котами и начальством, собаки стали крутиться волчком, как щенята. И громко скулить. А мурпехи продолжали их лупить.

Тут молодой гавком распорядился:

– Слушай меня! Занимаем окопы!

Псы охотно попрыгали вниз; над кромкой торчали тревожные уши и круглые блестящие носы.

Морские котики остановились и стали изумленно озираться. Где грозный противник? Где псы? На кого наступаем, с кем бьемся? Они стали пятиться.

– Куда?! Назад! Точней, вперед! – кричал Мурчавес, но они его не слушали.

Молодой вожак приободрился; он героически пролаял:

– К бою!

Но тут произошло невероятное. То, чего никто не мог предвидеть. Сверху, с уступа далекой скалы, камнепадом обрушился вопль; все разом вздернули морды. И увидели немногочисленных котов в воинственных и непреклонных позах. Брыли набрякли, ощетинились усы. Хвосты, как маятники, бьют туда-сюда. В середине – мелкий, но задорный кот с хвостом в полоску. Мурчавес до смерти перепугался, потому что узнал Мокроусова и решил, что предатель хочет отомстить и за спинами собак прорваться к власти. Однако, распушив хвосты, расплющив уши и разинув розовые пасти в диком оре, мокроусовцы помчались на врага. В мановение ока они уже были в долине; падали в окопы, когтили собак, впивались зубами в загривки, валили, слепили песком. Пока собака скулила, встряхивалась, терла глаз, смелый партизан сражал очередную жертву.

Мурчавес силился понять, что происходит. Мокроусов, получается, за нас? Добровольческая армия воспряла духом; готики немедленно пошли в атаку, гладиаторы вернулись в тыл и заурчали, а штрафбат вернулся на передовую.

Казалось, что исход сражения решен; не тут-то было. В приморском синем небе появились птицы; они летели, выстроившись клином – и коты, как заколдованные, замерли. И партизаны-мокроусовцы, и регулярные войска, и вольные ефрейторы, и сам Мурчавес. На мордах их отображались счастье и тревога. Счастье от того, что птицы. Тревога от того, что не поймать. Сама природа соблюдала правило муравчика: бояться и мурчать, мурчать и не сдаваться. Из приоткрытых ртов исторгались дрожащие звуки: мя-а-а-а-а.

Птицы кружили над дюнами. Коты, не отводя от них влюбленных глаз, зачарованно крутили головами. Псы опешили, и только молодой гавком не мешкал.

– Псы! – сказал он, приглушая низкий голос, – насту-пай!

Собаки ощетинились; стараясь не спугнуть противника, окружили армию котов и стали постепенно сдавливать кольцо. Коты не замечали их – ах, эти птички! птички…

Когда они очнулись, было поздно. Ни птиц, ни котопульты, ничего. Только страшные носы с большими дырками, черные усы невероятного размера, нечистое дыхание и пар от высунутых языков. Коты с истошным воплем перескакивали через собачьи спины – и без оглядки драпали, не слушая далекого Мурчавеса.

Сражение окончилось. От великой армии Мурчавеса не осталось и следа.

Девятнадцатая глава. Блаженное успение

Псаревич впал в тяжелую тоску. Ничего не ел, не пил, лишь изредка проваливался в сон, поскуливал и тут же просыпался. Смотрел на всех печальными глазами и думал о превратностях судьбы. Еще вчера он был веселым, энергичным вожаком, все ждали с трепетом его решений и мчались выполнять любую прихоть. А теперь… Как он мог попасться в примитивную ловушку? Как мог довериться какому-то Мурчавесу? Получается, что он не оправдал народное доверие; ужасно.

И Псаревич начинал вздыхать. Отчаянно, со всхлипами, внезапными задержками дыхания – иэх… эхэх… эхмм. Заслыша вздохи, Кришнамурка бросала на Псаревича короткий огнестрельный взор и тут же начинала суетиться. Подбегала к Мурдыхаю. Не нужно ли тебе чего, Учитель? Поняла. Может быть, опять начнем писать Кошрут? Как скажешь. А помыть тебя не надо, видишь, как свалялась шерсть? Ты ничего не видишь?! Ой-ой-ой.

Однажды Псаревич опять завздыхал; Кришнамурка засмущалась, подбежала к Мурдыхаю – и, как вкопанная, замерла. Учитель лежал без движения. Глаза его были открыты, но зрачки закатились, выступили страшные белки.

– Учитель! Ты чего! Проснись! – попросила его Кришнамурка, но Мурдыхай ничего не ответил.

Псаревич повздыхал еще немного, но понял, что это сейчас неуместно.

Вдруг Мурдыхай пошевельнулся и забормотал. Хрфрхрфр, ничего не разобрать. Голову он не поднимал; силы словно утекали из него. Чтобы различить слова Учителя, Кришнамурка распласталась на полу.

– Слушай меня, деточка, слушай внимательно, – шептал он, – по секрету скажу, страшную тайну открою. В Раю хорошо, все лижут сковородки. Теплые такие, с жирными объедками. А в аду наоборот. Там плохо. Там все время чирикают птички, но у грешников нет ни зубов, ни когтей. И прыгать они разучились. Но тайна не в этом… в другом. Это только кажется, будто бы из Рая в Ад дороги нет. Есть там одна тропочка… сбегал, птичку поймал, и назад. Только никому не говори… пока. Когда грешники наши пойдут воевать, ты им на ушко шепни… пусть они это знают, пусть…

Тут по телу Мурдыхая пробежала дрожь, он завалился на бок, вытянулся в струнку – и умолк.

– Учитель! Ты зачем? Тебе нельзя! – заметалась перепуганная Кришнамурка.

Она припала к груди Мурдыхая, стала слушать его старенькое сердце. Ну давай, ну, тук-тук. Но в груди Учителя образовалась тишина.

– Нет, вы сами послушайте! – почти сердито сказала Кришнамурка. – Не стучит!

И стала всхлипывать.

Коты по очереди подходили к Мурдыхаю, приникали к груди.

– Нету больше Мурдыхая! Закатилось наше солнце, умер Кот! – произнес Папаша и заплакал – навзрыд, как маленький обиженный ребенок. Котриарх беззвучно проливал потоки слез, а Жрец, как настоящий горец, лишь скрипел зубами.

Старики, кряхтя, перевернули тело на живот и поручили безутешной Кришнамурке совершить последнее омовение. Поливая любимую шкуру слезами, она старательно вылизывала ее; шкура стала влажной и блестящей, клочковатая шерсть улеглась, и Учитель стал такой красивый и спокойный, сразу видно – настоящий праведник.

Потом они стали его поминать. Каждый по-своему, кто как умел. Папаша спел протяжный котолический псалом; отрешенный голос уходил под своды и создавал расплывчатое настроение. Котриарх рокочущим тяжелым басом промурчал заупокойную молитву; тон был трагический, но в то же время преисполненный надежды. А Жрец, зажав лапами уши, издал руладу; звонкое эхо билось о стены, как будто смерть не навсегда, и они еще увидят Мурдыхая…

А Псаревич внутренне метался. Он очень хотел заскулить, чтобы на верхней, почти истерической ноте сорваться в поминальный вой, но не знал, как отнесутся к этому аборигены. Не желая никого смущать, он вжался в стену и мужественно скреб лапой пол.

– Но ведь надо же его похоронить, – раздумчиво предположил Папаша. – Что, вызываем охранников?

– Нет, они поленятся копать могилу, выбросят тело в овраг, на съедение псам, – возразил Котриарх. – И тут же поправился: – Птицам.

– Тогда хороним здесь? Копаем сами? – спросил Жрец.

– Я, это, мог бы вам помочь, – робко предложил Псаревич, – когти у меня, этсамое, большие.

Он даже показал, какие именно: длинные, толстые, благородного коричневого цвета; Кришнамурка втайне восхитилась, но тут же вспомнила, что ей сейчас ни до чего.

– Такого Мурдыхай не заслужил, – твердо сказала она. – Мы должны его похоронить на воле.

– Каким же образом? Милая моя, родная – как? – сочувственно спросил ее Папаша.

– Не знаю. Мне без разницы. Но мы – должны.

И стала яростно царапать камень: отворите!

Псаревич тоже стал скрести преграду. Так продолжалось час, и два, и три; коготки Кришнамурки сточились, подушечки кровоточили; и все-таки она не умолкала.

В конце концов охранники сдались; им надоело слушать эти вопли. Вход в пещеру приоткрылся, на пороге появился Дядявася, облезлый прижимистый кот.

– Ну, что тут у вас? – поинтересовался он.

– У нас тут… у нас тут беда, – сказала Кришнамурка и опять заплакала. – Мурдыхай скончался.

Дядявася бабьих слез не выносил.

– Тихо, тихо, мать, все там будем. Эй, робяты, подь сюды! Взяли жмурика за лапы – и на вынос.

Кришнамурка впала в истинную ярость и бросилась на Дядювасю и с размаху залепила лапой в нос.

– Это тебе за жмурика – раз!

Дядявася растерялся и стал беспомощно отмахиваться. Мол, мать, иди, иди, чего пристала? Но Кришнамурка отступать не собиралась:

– За все там будем – два.

– Ой-ой-ой, больно же!

– А это – никаких робят и никуда вы его не понесете, понял?

И Дядявася схлопотал слезоточивой лапой в глаз.

Его помощнички не торопились заходить в пещеру. Они с опаской сгрудились у входа и по очереди просовывали морды. Дядявася, продолжая отбиваться, отступил назад, выбрался наружу и сиплым голосом скомандовал:

– Валим!

Робяты поднатужились, но завалить пещеру камнем не успели: одним прыжком Псаревич преодолел расстояние, отделявшее его от входа. Еще секунда – и он оказался на воле, где со страшным лаем, брызгая слюной, набросился на сторожей.

– Полундра! Спасайся кто может! – вскричал Дядявася и, сверкая розовыми пятками, помчался вниз.

Робяты от него не отставали. А Псаревич полетел вдогонку. Уши развевались в воздухе, как паруса.

– Псаревич! Вернись! – безутешно звала Кришнамурка, но тот ее уже не слышал.

Вскоре он пропал из виду; только откуда-то снизу доносилось гулкое и вдохновенное: гаф! гаф!

Двадцатая глава. Как собаки кота хоронили

Белобокая сорока выпорхнула из кустов, распустила индейские перья, но вдруг заметалась, сложилась, как веер, нырнула обратно. Сквозь сухие ветки сверкал ее настороженный взгляд. Она внимательно следила за процессией, которая спускалась по тропе. На плечах у пожилых котов и молоденькой кошки лежал неподвижный сородич, рыжий, с седыми подпалинами. Глаза его были закрыты, а лапы раскинуты в разные стороны. Сорока дернулась и длинным хвостом зацепила сучок; все четверо, как по команде, повернули головы. Сорока сдавленно чевыкнула, всплеснула крыльями и взлетела.

Но преследовать ее никто не собирался. Жрец, Папаша, Котриарх и Кришнамурка совершали траурную церемонию: скорбно несли Мурдыхая на берег, чтобы торжественно предать его земле. Точнее, морскому песку. Сложить поверх могилки темно-серый холмик из камней – и проститься с Мурдыхаем навсегда. Им было сейчас не до птичек.

Вдруг послышался тревожный топот; из гущи соснового леса выбежал черный кабанчик. Маленький, поджарый, с темным пятачком на вытянутой морде. Увидев похоронную процессию, кабанчик изумился и на всякий случай сдал назад. После чего спросил, прихрюкнув:

– Вы кто? Вы чего? Вы зачем? А зовут вас как?

Коты представились, а хорошо воспитанный кабанчик, пятясь задом, добавил:

– Примите искренние соболезнования. Мы тоже слышали про Мурдыхая, говорят, он был праведный кот.

– Это правда. А сам ты кто будешь? – тяжело дыша, спросил Папаша.

– А я буду Хрюрик. Так меня зовут. И папу тоже. И дедушку. Всех. Хрюриковичи мы, такое дело. Ну, пойду, своим расскажу.

– Ну, иди.

И кабанчик, мягко топая по хвое, убежал.

На следующем повороте процессия наткнулась на козу; коза с отвращением грызла кору и презрительно мекала. Продолжая превращать ее в мочало, она спросила у котов:

– Кого несете?

Оказалось, и она про Мурдыхая слышала.

Коты продолжили свой невеселый спуск. Коза смотрела вслед своими оловянными глазами, решая, что правильней сделать – догрызть невкусную, но сытную кору, или проводить котов до побережья. В конце концов решила проводить – и, взбрыкивая задними ногами, поспешила вниз.

За ней пристроились две белки; за белками – лесной хомяк по кличке Хома Сапиенс, за Хомой медленная черепаха. А возле берега их поджидало целое семейство кабанов; узнав от Хрюрика о смерти Мурдыхая, мама, папа, дедушка и бабушка решили проводить кота в последний путь. Над головами низко пролетали птицы, которым новость принесла сорока – уверив их, что совершилось чудо, и коты на них не нападут.

Место для могилы выбрали пустынное, вдалеке от спального района, потому что Мурдыхай был истинным отшельником; ему нужны покой и отрешенность – чтобы волны плескали о берег, мирно переругивались чайки, а во время шторма раздавался грозный гул.

Положили тело на сырой песок и принялись копать; белки тоже попытались рыть, но неудачно; кабаны работали натруженными пятачками, а папа с дедушкой пустили в ход клыки. Птицы сверху сочувственно крякали. Неожиданно раздались голоса, сразу множество, тонких, едва различимых:

– Эй, эй, мы поможем, мы поможем!

Коты покрутили головами, и никого не обнаружили. Кабаны принюхались. А белки закричали:

– Вниз смотрите, вниз! Они под вами!

И правда – из песка торчали бесформенные головы кротов, покрытые густой и мягкой шерстью; кроты смотрели не мигая – в никуда и поводили жилистыми хоботками.

– А вы откуда знаете про Мурдыхая? – спросила их Кришнамурка, надеясь на приятный для нее ответ.

Кроты не обманули ожиданий:

– Да весь лес уже знает. Только об этом и говорят. Мы поможем, мы поможем!

И они приступили к работе. Песок забурлил; он как будто закипел от жара; рядом с ямой нарастала горка; не прошло и нескольких минут, как все было готово. Котцы склонились к телу Мурдыхая, собираясь опустить его в могилу; звери плотным кругом обступили яму и приготовились как следует прощаться; птицы кричали навзрыд.

Но Кришнамурка изумленно прошептала:

– Погодите.

Вдоль прибрежной полосы навстречу к ним неслись коты; во главе – неугомонный Мокроусов, вслед за ним другие партизаны. Добежав, они долго не могли отдышаться; в открытых ртах дрожали розовые язычки, зрачки расширились, глаза блестели.

– У… ус.. успели, – еле выговорил Мокроусов. – Уфф. Все-таки помер великий старик? Жалко, правильный был. Чем мы можем помочь?

Страницы: «« 123456 »»

Читать бесплатно другие книги:

Все мы хоть раз испытывали чувство, называемое «дежавю». А что, если это каким-то образом пересекают...
Книга «Клуб одноногих» включает четыре повести и пьесу, жанр которых можно условно обозначить как ск...
История о Балагане, в котором неожиданно появляется новый житель – мальчик Левушка. Вслед за этим за...
Егор Иванович Тучков ненавидит жену, не ладит с коллегами, спивается – морально деградирует.Однажды,...
Материал данной работы разрабатывался как полностью ориентированный на подготовку спортсменов, спосо...
В сборнике вся ее жизнь, любовь, разочарования, но она не унывает, позитивная и жизнерадостная, дари...