Скрюченный домишко Кристи Агата

10

Пробуждение происходило так постепенно, что я не сразу понял, что спал.

Сперва я ощутил аромат цветов. Перед моими глазами маячило какое-то белесое пятно. Лишь по прошествии нескольких секунд я сообразил, что смотрю на чье-то лицо – лицо висело в воздухе на расстоянии полуметра от меня. По мере того как ко мне возвращалось сознание, зрение тоже прояснялось. Висящее перед моими глазами лицо не утратило своих гоблинских черт – круглое, выпуклый лоб, зачесанные назад волосы, маленькие, как бусинки, черные глазки. Но теперь оно соединялось с телом – маленьким и тощеньким. Бусинки пристально разглядывали меня.

– Привет, – сказало существо.

– Привет, – ответил я, моргая.

– Я – Жозефина.

Я и сам уже пришел к этому заключению. Сестре Софии, Жозефине, было, как я решил, лет одиннадцать-двенадцать. Невероятно уродливая девочка и очень похожая на своего деда. Не исключено также, что она унаследовала и его умственные способности.

– Вы – жених Софии.

Я признал правильность этого утверждения.

– Но явились вы сюда вместе со старшим инспектором Тавернером. Почему?

– Он мой знакомый.

– Да? Мне он не нравится. Я ему ничего не расскажу.

– Не расскажешь – чего?

– Того, что знаю. Я много чего знаю. Я люблю разузнавать про людей.

Она уселась на ручку кресла, продолжая меня разглядывать. Мне стало не по себе.

– Дедушку ведь убили. Это вам уже известно?

– Да, – кивнул я. – Известно.

– Его отравили. Э-зе-рином. – Она старательно выговорила слово. – Интересно, правда?

– Можно сказать и так.

– Нам с Юстасом очень интересно. Мы любим детективные истории. Мне всегда хотелось быть сыщиком. Теперь я сыщик. Я собираю улики.

В этом ребенке было и впрямь что-то дьявольское.

Она возобновила атаку:

– Человек, который пришел со старшим инспектором, тоже ведь сыщик? В книгах пишут, что переодетого сыщика всегда можно узнать по сапогам. А этот носит замшевые ботинки.

– Старые порядки меняются.

Жозефина истолковала мое замечание по-своему.

– Да, – сказала она, – теперь нас ждут большие перемены. Мы переедем в Лондон, будем жить на набережной Виктории. Маме давно этого хотелось. Она будет довольна. Папа тоже, я думаю, не будет возражать, раз книги переедут вместе с ним. Раньше он не мог себе этого позволить. Он потерял кучу денег на «Иезавели».

– На Иезавели? – переспросил я.

– Да. Вы ее не видели?

– А-а, это пьеса? Нет, не видел. Я жил за границей.

– Она недолго шла. Честно говоря, она полностью провалилась. По-моему, маме абсолютно не подходит роль Иезавели, а вы как думаете?

Я подвел итог своим впечатлениям о Магде. Ни в персикового цвета неглиже, ни в сшитом на заказ дорогом костюме она не вызывала ассоциации с Иезавелью, но я готов был поверить, что существуют и другие Магды, которых я еще не видел.

– Возможно, и не очень подходит, – осторожно ответил я.

– Дедушка с самого начала говорил, что пьеса провалится. Он говорил, что не станет вкладывать деньги в постановку всяких исторических религиозных пьес. Он говорил, что кассового успеха она иметь не будет. Но мама ужасно была увлечена. Мне-то пьеса, в общем, не очень понравилась. Совсем не похоже на ту историю, которая в Библии. У мамы Иезавель была совсем не такая скверная. Горячая патриотка и даже симпатичная. Скучища несусветная. В конце, правда, все исправилось – ее выбросили из окна. Но псов не было, и ее не сожрали. Жалко, правда? Мне как раз больше всего нравится место, где ее сжирают псы. Мама говорит, что на сцену собак не выпустишь, а мне все-таки непонятно – почему. Можно ведь взять дрессированных собак. – Жозефина с чувством продекламировала: – «…И не нашли от нее ничего, кроме кистей рук».[5] А отчего они не съели кисти рук?

– Понятия не имею.

– Кто бы подумал, что собаки так разборчивы. Наши так совсем неразборчивы. Едят все, что попало.

Жозефина еще несколько минут размышляла над этой библейской загадкой.

– Жалко, что пьеса провалилась, – заметил я.

– Да, мама жутко расстроилась. Рецензии в газетах были просто кошмарные. Когда она их прочитала, она стала плакать, плакала весь день и бросила поднос с завтраком в Гледис. Гледис отказалась от места. Очень было весело.

– Я вижу, ты любишь драму, Жозефина, – заметил я.

– Вскрытие делали, – продолжала Жозефина, – чтобы узнать, из-за чего дедушка умер. Для полиции это ЧП, но, по-моему, от этих букв только путаница. ЧП еще значит «член парламента», правда? И еще «чистопородный поросенок», – добавила она задумчиво.

– Тебе жаль дедушку? – спросил я.

– Не особенно. Я его не очень любила. Он мне не позволил учиться на балерину.

– А тебе хотелось стать балериной?

– Да, и мама тоже хотела, чтобы я занималась, и папа был не против, но дедушка сказал, что из меня проку не будет.

Она соскочила с ручки кресла на пол, скинула туфли и попыталась встать на носки, или, как это говорится на профессиональном языке, – на пуанты.

– Надевают, конечно, специальные туфли, – объяснила она, – и все равно на концах пальцев иногда бывают жуткие нарывы. – Она снова влезла в туфли и спросила небрежным тоном: – Нравится вам наш дом?

– Скорее нет.

– Наверное, его теперь продадут. Если только Бренда не останется в нем жить. Да и дядя Роджер с тетей Клеменси теперь, наверное, не уедут.

– А они собирались уехать? – Во мне проснулось любопытство.

– Да, они должны были уехать во вторник. Куда-то за границу. На самолете. Тетя Клеменси купила новый чемодан, знаете – такие легкие, как пух.

– А я и не слыхал, что они хотели ехать за границу.

– Да, никто не знал. Это был секрет. Они договорились никому до отъезда не говорить и собирались оставить дедушке записку. Но, конечно, не прикалывать к подушечке для иголок. Так только в старомодных романах делают жены, когда уходят от мужей. Сейчас это выглядело бы глупо, ни у кого теперь нет подушечек для иголок.

– Да, разумеется. Жозефина, а ты не знаешь, почему дядя Роджер хотел… уехать?

Девочка бросила на меня искоса хитрый взгляд:

– Знаю. Это имеет отношение к фирме дяди Роджера в Лондоне. Я не уверена, но думаю, он что-то прикарманил.

– Откуда ты это взяла?

Жозефина подошла поближе и засопела мне прямо в лицо:

– В тот день, когда дедушку отравили, дядя Роджер долго-предолго сидел с ним взаперти. Они говорили, говорили… Дядя Роджер все повторял, что он всегда был никчемный, и подвел дедушку, и что дело не в самих деньгах, а в сознании, что он оказался недостоин дедушкиного доверия. Он был в жутком состоянии.

Я глядел на Жозефину, и меня обуревали смешанные чувства.

– Жозефина, – сказал я, – тебе никогда не говорили, что подслушивать под дверью нехорошо?

Жозефина энергично закивала:

– Конечно, говорили. Но ведь если хочешь что-то узнать, приходится подслушивать. Спорим, что старший инспектор Тавернер тоже подслушивает. Вы не думаете?

Я представил себе эту картину. Жозефина запальчиво продолжала:

– И во всяком случае, тот, который в замшевых ботинках, точно подслушивает. Они роются в чужих столах, читают чужие письма и разузнают чужие секреты. Но только они очень глупые! Они не знают, где искать!

Жозефина говорила все это с чувством превосходства. А я был так недогадлив, что пропустил намек мимо ушей. Малоприятная девочка продолжала:

– Мы с Юстасом много чего знаем, но я знаю больше, чем он. И ему не скажу. Он говорит, будто женщина не может стать сыщиком. А я говорю, может. Я все запишу в записную книжку, а потом, когда полиция окончательно станет в тупик, я явлюсь и скажу: «Я вам открою, кто убийца».

– Ты читаешь много детективов, Жозефина?

– Горы.

– Ты, очевидно, думаешь, что знаешь, кто убил дедушку?

– Да, думаю. Но мне не хватает еще нескольких улик. – Помолчав, она добавила: – Старший инспектор Тавернер считает, что убила дедушку Бренда, верно? Или Бренда с Лоуренсом вместе, потому что они влюблены друг в друга.

– Ты не должна говорить таких вещей, Жозефина.

– Почему? Они же влюблены.

– Не тебе об этом судить.

– Почему? Они пишут друг другу любовные письма.

– Жозефина! Откуда ты это знаешь?

– Я читала. Ужас какие сентиментальные. Но Лоуренс такой и есть. Струсил и на войну не пошел. Сидел в подвалах и топил котлы. Когда над нами пролетали всякие самолеты-снаряды, он весь зеленел, прямо зеленый делался. Нас с Юстасом это очень смешило.

Не знаю, что бы я на это сказал, но в эту минуту к дому подъехала машина. В мгновение ока Жозефина очутилась у окна и прижала курносый нос к стеклу.

– Кто там? – спросил я.

– Мистер Гейтскил, дедушкин адвокат. Наверное, насчет завещания.

И она в возбуждении выбежала из комнаты, очевидно, чтобы возобновить свою сыщицкую деятельность.

В гостиную вошла Магда и, к моему великому изумлению, направилась прямо ко мне и взяла обе мои руки в свои.

– Мой дорогой, – проворковала она, – какое счастье, что вы еще здесь. Присутствие мужчины так успокаивает.

Она отпустила мои руки, подошла к стулу с высокой спинкой, чуть подвинула его, погляделась в зеркало, взяла со столика маленькую коробочку с эмалью и задумчиво стала открывать и закрывать крышку.

Поза была красивая.

В дверь заглянула София и наставительным тоном прошептала:

– Гейтскил!

– Знаю, – ответила Магда.

Через несколько минут София вошла в комнату в сопровождении невысокого пожилого господина. Магда поставила коробочку на место и сделала шаг ему навстречу.

– Доброе утро, миссис Филип. Я поднимаюсь наверх. Ваш супруг написал мне письмо, будучи в уверенности, что завещание хранится у меня. У меня же из слов покойного мистера Леонидиса создалось впечатление, что оно у него в сейфе. Вам об этом, вероятно, ничего не известно?

– О завещании бедненького дуси-дедуси? – Глаза Магды удивленно расширились. – Нет, конечно. Не говорите мне, что эта негодная женщина там, наверху, уничтожила его.

– Ну-ну, миссис Филип, – он погрозил ей пальцем, – никаких необоснованных обвинений. Вопрос лишь в том – где ваш свекор держал свое завещание?

– Как – где? Он отослал его вам – в этом нет сомнений. После того как подписал его. Он сам так сказал.

– Полиция, как я понимаю, просматривает сейчас личные бумаги мистера Леонидиса. Я хочу поговорить с инспектором Тавернером.

Как только адвокат вышел, Магда вскричала:

– Вот! Значит, она его уничтожила! Я знаю, что я права.

– Пустяки, мама, она не совершила бы такой глупости.

– Совсем это не глупость. Если завещания нет, она получит все.

– Ш-ш, Гейтскил возвращается.

Появился адвокат, с ним Тавернер, а за ними Филип.

– Я понял со слов мистера Леонидиса, – Гейтскил говорил на ходу, – что он поместил завещание в сейф Английского банка.

Тавернер покачал головой:

– Я связался с банком. У них нет никаких личных документов мистера Леонидиса, за исключением некоторых хранившихся у них ценных бумаг.

Филип предложил:

– Но может быть, Роджер… или тетя Эдит… София, будь добра, пригласи их сюда.

Вызванный на совещание Роджер, однако, не пролил света на эту загадку.

– Абсурд, полнейший абсурд, – повторял он, – отец подписал завещание и ясно и четко сказал, что пошлет его на следующий день по почте мистеру Гейтскилу.

– Если память мне не изменяет, – мистер Гейтскил откинулся на спинку стула и прикрыл глаза, – двадцать четвертого ноября прошлого года я представил мистеру Леонидису проект завещания, составленного согласно его указаниям. Он одобрил проект, вернул мне, и я в свое время послал ему завещание на подпись. По истечении недели я отважился напомнить ему, что еще не получил подписанного и заверенного завещания, и спросил, не хочет ли он что-то в нем изменить. Он ответил, что завещание полностью его устраивает, и добавил, что подписал его и отправил в банк.

– Совершенно верно, – с жаром подхватил Роджер. – Как раз тогда это и было, примерно в конце ноября прошлого года, помнишь, Филип? Как-то вечером отец собрал нас всех и прочитал завещание вслух.

Тавернер повернулся к Филипу:

– Это совпадает с вашими впечатлениями, мистер Леонидис?

– Да, – ответил Филип.

– Очень похоже на «Наследство Войси»,[6] – заметила Магда. Она удовлетворенно вздохнула. – Мне всегда казалось, что в завещании есть что-то драматическое.

– А вы, мисс София?

– Все происходило именно так, – отозвалась София. – Я прекрасно помню.

– И каковы же были условия завещания? – спросил Тавернер.

Мистер Гейтскил собрался было ответить со всей своей пунктуальностью, но Роджер Леонидис опередил его:

– Завещание было очень простое. Поскольку Электра и Джойс умерли, их имущественная доля вернулась к отцу. Сын Джойса Уильям еще раньше погиб в бою в Бирме, и его деньги отошли отцу. Из близких родственников остались только Филип, я и внуки. Отец объяснил это в завещании. Он оставил пятьдесят тысяч фунтов, не обложенных налогом, тете Эдит, сто тысяч Бренде, ей же этот дом или же купленный вместо этого по ее желанию дом в Лондоне. Остаток он поделил на три части – одну мне, другую Филипу, третью следовало разделить между Софией, Юстасом и Жозефиной. Доли обоих младших оставались под опекой до их совершеннолетия. Кажется, я все правильно рассказал, мистер Гейтскил?

– Да, весьма приблизительно таковы условия документа, который я подготовил, – проговорил мистер Гейтскил ядовитым тоном, уязвленный тем, что ему не дали высказаться самому.

– Отец прочел нам завещание вслух, – продолжал Роджер. – Спросил, нет ли у кого-нибудь замечаний. Ни у кого, конечно, их не было.

– Бренда сделала замечание, – напомнила мисс де Хевиленд.

– Ну как же, – с горячностью произнесла Магда. – Сказала, что не может слышать, как ее любименький старенький Аристид говорит о смерти. У нее, видите ли, мороз по коже. Так она выразилась. Мол, если он умрет, ей не нужны эти ужасные деньги.

– Чистая условность, – заметила мисс де Хевиленд. – Очень типичное высказывание для женщины ее класса.

Замечание было жесткое, полное яда. Я вдруг ощутил, до какой степени она не любит Бренду.

– Очень справедливый и разумный раздел состояния, – резюмировал мистер Гейтскил.

– А что последовало за чтением завещания? – задал следующий вопрос инспектор Тавернер.

– Отец подписал его, – ответил Роджер.

Тавернер слегка подался вперед:

– Как именно и в какой момент подписал?

Роджер беспомощно оглянулся на жену. Клеменси немедленно пришла на помощь. Остальные члены семьи с видимым облегчением предоставили ей говорить.

– Вы хотите знать точно, в какой последовательности все происходило?

– Да, если можно, миссис Роджер.

– Свекор положил завещание на письменный стол и попросил кого-то из нас – Роджера, по-моему, – нажать кнопку звонка. Роджер позвонил. Явился Джонсон, и свекор велел ему привести горничную, Джанет Вулмер. Когда оба они пришли, свекор подписал завещание и попросил слуг поставить свои фамилии под его подписью.

– Процедура правильная, – с одобрением произнес мистер Гейтскил. – Завещание должно быть подписано завещателем в присутствии двух свидетелей, которые обязаны поставить свои подписи под документом. В одно и то же время и в одном помещении.

– А дальше? – не отставал Тавернер.

– Мой свекор поблагодарил их и отпустил. Затем взял завещание, вложил его в длинный конверт и сказал, что отошлет его на следующий день мистеру Гейтскилу.

– Все согласны с точностью описания? – Инспектор Тавернер обвел взглядом присутствующих.

Раздался невнятный гул одобрения.

– Завещание, как вы сказали, лежало на столе. Насколько близко к столу находились присутствующие?

– Не очень близко, вероятно, не ближе пяти метров.

– Когда мистер Леонидис читал вам завещание, он сидел за столом?

– Да.

– Вставал ли он, выходил ли из-за стола после того, как окончил чтение, и до того, как подписал бумагу?

– Нет, не вставал.

– Могли ли слуги прочесть документ, когда расписывались?

– Нет, не могли, – ответила Клеменси. – Свекор прикрыл верхнюю часть завещания листом бумаги.

– Совершенно верно, – подтвердил Филип. – Содержание документа их не касалось.

– Понятно, – протянул Тавернер. – То есть как раз непонятно.

Быстрым движением он извлек длинный конверт и протянул его адвокату.

– Поглядите, – сказал он, – и скажите, что это такое.

Мистер Гейтскил вытащил из конверта сложенный документ и, развернув, воззрился на него с нескрываемым изумлением, поворачивая его и так и этак.

– Удивительная вещь, – проговорил он наконец. – Ничего не понимаю. Где это лежало, если позволено спросить?

– В сейфе, среди других бумаг мистера Леонидиса.