Падеспань Жуков Ростислав
В России очень холодно.
В России в связи с этим все поголовно пьют водку.
Россия имеет сильную армию.
Горбачёв был хороший президент.
Это, как ни странно, вроде, и всё. (И прежде чем делать какие-то выводы, опросите какое-нибудь количество граждан России на предмет того, что они знают об Испании – или о какой-нибудь другой стране).
Я много раз беседовал не только с плусами, но и с «нормальными» испанскими гражданами: в первую очередь у меня всегда спрашивали, верно ли, что в России очень холодно и даже бывает, страшно подумать, 20 градусов ниже нуля. При этом они категорически отказывались верить тому, что в России зимой бывает —40° и ещё холоднее.
Что касается участия Советского Союза в гражданской войне 1936 – 1939 годов в Испании, то я бы не рекомендовал в разговоре с испанцами так сразу с бухты-барахты заявлять, что мы, дескать, то есть Советский Союз, помогали вам в борьбе против диктатуры Франко, и что за это вы должны быть нам по гроб жизни благодарны.
Один нищий испанец как-то угощал меня сигаретами и долго рассказывал про огромный памятник советским солдатам, установленный в Валенсии.
Однако, как я понял, в Испании до сих пор имеется много франкистов, и таковые могут спросить, зачем Советский Союз вообще вмешивался в испанские дела.
Один вполне респектабельный испанец, когда мы с ним говорили на эту тему, пожав плечами, сказал: «Ну, добровольцам за то, что они воевали, платили деньги. А вообще я не понимаю, что в Испании русским было нужно».
В целом же к политике испанцы, как правило, совершенно равнодушны, однако при этом все до единого хорошо отзывались о Горбачёве и негативно – о Ельцине.
А вообще к русским испанцы относились доброжелательно. Как-то раз меня и Шосса задержала «Полисия Насьональ», но быстро отпустила. Когда я рассказал об этом знакомым полякам, те, подумав, сказали: «Это потому, что вас, русских, в Испании очень мало. Поляков – много, они пьют, дерутся, дебоширят; русских – мало, вас ещё не знают, вот и отпустили».
При встречах с испанцами (на улице, в магазине и так далее) те, услышав нашу испанскую речь с акцентом и поняв, что имеют дело с иностранцами, часто спрашивали, откуда мы. Я обычно предлагал угадать. Испанцы начинали гадать, и вот какие национальности при этом нам приписывались:
немцы, поляки, чехи, словаки, венгры, румыны, болгары, греки, турки, югославы, шведы, норвежцы, датчане, финны, французы, арабы, турки, ирландцы, англичане, американцы, канадцы, голландцы, португальцы.
Да неужто я похож на француза.
Как-то раз, когда я покупал пиво в маленьком частном магазинчике на улице Сайнс де Баранда, продавщица, пожилая испанка, долго-долго гадала по вышеупомянутой схеме – и так и не угадала (она уже и до Австралии добралась). «Так ОТКУДА ЖЕ вы?!» – изумлённо воскликнула она. То есть, вроде, больше уже и стран никаких нет – ведь я явно не китаец и не африканец – с Марса я, что ли? Узнав наконец, что я русский, она всплеснула руками: «Русский!.. Ах, как интересно! Никогда не видела русских!».
Иногда, впрочем, угадывали – обычно попытки с пятой.
И с гордостью могу сказать, что несколько раз испанцы принимали меня за испанца.
Интересно, что когда я один раз встретил в Мадриде француза и сказал ему, что я русский, это не произвело на него ну вообще никакого впечатления: «А-а, рюс», – и всё, и ничего больше.
Однажды мы были разгаданы с первого раза!
Возле вокзала Аточа с лотка продаются всякие значки, медальоны, зажигалки, безделушки и невесть что ещё. Как-то раз мы с Шоссом решили купить за сто песет значок и стали его выбирать. Выбирая значок, мы, естественно, стали между собой активно препираться. Услышав наши выражения, продавец значков хмуро спросил: «Русос?».
Кстати, в мадридских туалетах надписей на русском языке я не встречал.
Русских в Испании очень мало, и, узнав, что ты русский, испанцы проявляют к тебе доброжелательный интерес – таково моё общее впечатление.
Вероятно, когда русских в Испании будет больше, то и отношение к ним изменится.
Хотя испанцы, как я заметил, ксенофобией вовсе не страдают.
Утро в «Сан Исидро». Подъём в альберге на Пасео дель Рей происходит в 8: в комнату входит работник, включает свет и говорит: «Буэнос диас». Кто-то из плусов встаёт, кто-то валяется до завтрака; чтобы поднять таковых, работник ещё пару раз заходит и говорит: «Буэнос диас». Постель надо заправлять самому. Если заправишь свою постель не очень хорошо, он переделает как надо без всяких в твой адрес замечаний.
До завтрака плусы курят во дворе и в салоне и пьют кофе из автомата. Завтрак в 9: кофе или какао, хлеб, масло либо сырки либо джем либо шоколадный крем. Кофе или какао можно выпить не одну чашку, а две или три. По желанию, добавят и хлеба, а чтобы съесть побольше сырков (многие плусы оставляли их на столе), мы с Шоссом старались не попасть за один стол с Радостником.
После завтрака открывается камера хранения, и можно что-то взять из своих вещей или, наоборот, сдать на хранение; в спальнях разрешено иметь только туалетные принадлежности, а также, к примеру, книги или там тетради; все свои вещи забирать из камеры хранения нельзя.
Начинают работать Мерседес, медицинский кабинет и парикмахерская, куда плусы занимают очередь, а также библиотека.
На вахте выстраивается очередь плусов, которые идут в город. Чтобы выйти за ворота, надо отметиться и сообщить, придёшь ли к обеду, или только к ужину.
В помещениях альберга и во дворе тем временем начинается уборка, которую выполняют приходящие уборщицы; телевизор в салоне пока выключен; с пола в салоне сгребают горы окурков и т. д. Те плусы, которые никуда из альберга не идут, сидят на скамейках во дворе или слоняются туда-сюда, так как вход в спальни запрещён.
Если не было дождя, мы с Шоссом всегда покидали альберг, но уж на обед-то, конечно, являлись. Как же можно – не прийти на обед?!
Осмотр Мадрида. Пасео дель Рей, где расположен альберг, имеет дома только по одной своей стороне. Улица это тихая, машины там почти никогда не ездят, а из пешеходов можно встретить только сан-исидровских плусов. Домов там, включая альберг, всего три. С другой стороны Пасео дель Рей тянется парапет, за которым открывается вид на железнодорожное хозяйство находящегося неподалёку вокзала Принсипе Пио.
Если, выйдя из альберга, пойти направо, то окажешься в большом парке.
Если идти налево, то, пройдя мимо вокзала, выйдешь на большую оживлённую улицу Куэста де Сан Висенте. Отсюда рукой подать до Пласа де Эспанья с её памятниками Сервантесу, Дон Кихоту и Санчо Панса – а это уже центр города. В Мадриде интересно расположен городской центр. Он сильно смещён к западу: полчаса ходьбы, и ты на окраине. На восток же тянутся многие километры городской застройки.
От Пласа де Эспанья начинается одна из главных улиц Мадрида – Гран Виа с её дорогими магазинами и всем прочим. По Гран Виа можно выйти и на одну из самых длинных в Мадриде улиц – улицу Алькал: начинаясь в центре, от Пуэрта дель Соль, пересекая с запада на восток широкий бульвар Пасео дель Прадо, Алькала, преодолевая много километров, ведёт к восточной окраине Мадрида.
Широкий парадный бульвар Пасео дель Прадо, начинаясь от площади Императора Карлоса V у вокзала Аточа, пересекает Мадрид, в свою очередь, с юга на север, попутно меняя своё название на Пасео де Реколетос и затем – на Пасео Кастельяна (это последнее называлось раньше Пасео Хенералиссимо Франко).
От Пласа де Эспанья и Гран Виа рукой подать и до центральных площадей Пуэрта дель Соль, Пласа де Ориенте и Пласа Майор. Старый центр Мадрида невелик.
В Мадриде весьма много зелени – парков и скверов. Красив ли Мадрид? Тогда, поначалу, мне, как и Шоссу, его облик представился несколько скучноватым. Я не был в Париже, ну, так могу сравнивать с Москвой и Санкт-Петербургом. Когда я пожил в Мадриде подольше и многократно его обошёл, то наступил момент, когда я отчётливо осознал, что прекраснее города в мире нет.
…Центр Мадрида мы изучили досконально и довольно быстро. Сначала в своих странствиях мы ещё сверялись с планом. Скоро план стал не нужен.
Висенте Кальдерон и Кампо дель Моро. Про то, что все до единого испанцы любят футбол, писать ни к чему. Если сказать испанцу, что футбол тебе неинтересен, то он посмотрит на тебя с жалостью, как на тяжело больного. Как-то мы проходили мимо огромного стадиона Висенте Кальдерон на юго-западе Мадрида перед началом матча команд «Реал Мадрид» и «Барселона». То, что там происходило, я смело уподоблю столпотворению. На стадион, размахивая футбольными флагами и распевая воинственные песни, пёрла несметная толпа испанцев, как молодых, так и нет; на улице повсюду продавались флаги «Реал Мадрида», дудки и прочая футбольная атрибутика; все до единого бары были битком забиты испанцами, раззадоривавшими себя пивом перед важным матчем – как известно, Барселона является извечным соперником Мадрида, в том числе и в футболе. Шосс, большой любитель футбола, горько жалел, что не может попасть на матч и посмотреть настоящую высококлассную игру. Билет стоил около 5.000 песет, а у нас не было и 100 на пачку сигарет; не было такой же суммы и на пиво – нас ожидала только бесплатная кормёжка в приюте для бедных.
Что касается пива, то испанцы его любят, судя по всему, больше всех других напитков. Интересно, что, блуждая по Мадриду, мы поначалу долго не могли встретить ни единого более-менее крупного промышленного предприятия. Наконец мы увидели здоровенный завод классического вида: краснокирпичный и с трубами. На крыше его красовались большие буквы:
«Маоу», как я писал, – название популярной марки пива: завод был пивоваренный. Находился он, кстати, рядом со стадионом Висенте Кальдерон.
Возвращаясь перед обедом в окрестности альберга, мы обычно посещали парк Кампо дель Моро, что у королевского дворца, который тоже находится недалеко от альберга.
После утомительных многокилометровых прогулок нам нравилось греться там на солнышке. Парк этот красив, ухожен и малолюден. Там имеются пруды, где плавают утки и лебеди. В парке этом среди прочих растут деревья, привезённые в Испанию издалека. Рядом с такими иноземными деревьями имеются таблички с надписями, сообщающими, откуда привезено данное дерево, и как оно называется. В частности, мы встретили там сибирскую ель, а также берёзу.
Глядя на эту если не единственную, то одну из немногих в Мадриде классическую русскую берёзу, мы живо представили, как нажравшиеся русской водки русские эмигранты, собравшись в приступе ностальгии вокруг этой русской берёзы и пуская мутную слезу, обнимают берёзу и трутся о неё давно небритыми шершавыми щеками. Мы предположили, что при большом наплыве эмигрантов они в конце концов при частых потираниях своими небритыми щеками берёзу спилят.
Таков был наш юмор, из которого можно заключить, что ностальгия была нам чужда. Здесь, в Кампо дель Моро, я порвал и выкинул в урну обратный авиабилет; что касается Шосса, то он уничтожил свой билет более «изощрённым» способом.
Говоря про Кампо дель Моро, могу сообщить также, что: а) там имеется бесплатный туалет – как войдёшь, вниз и налево; в этом туалете имеются наши с Шоссом автографы; б) в парке живёт много кошек. Сердобольные испанцы ежедневно приносят им кучу кошачьего корма и наливают воды в мисочки. Бездомные коты невероятно раскормлены. Шосс, относившийся к котам с умилением, пытался их подозвать и погладить, но коты, видно, не понимали по-русски.
Альберг «Сан Исидро» от обеда до ночи. К обеду в альберг мы возвращались всегда заблаговременно, ибо если опоздаешь, то кормить не будут.
При входе в альберг надо сообщить дежурному на вахте номер своей койки, дабы он отметил в своих бумагах, что занимающая эту койку персона явилась, и не предоставил эту койку другой персоне.
Обед обычно задерживали; мы считали минуты задержки и нервничали; после приглашения по трансляции к столу впускали сначала через отдельный вход инвалидов на креслах и их помощников. Затем открывали двери остальной ораве. Мы с Шоссом торопливо усаживались за стол, стараясь не попасть за один с Радостником.
На первое бывал либо горох, либо фасоль, либо салат, либо макароны, либо суп. На второе – рыба, сосиски, тефтели, мясо. На десерт – обычно фрукты. Кроме солонок, на столах стояли металлические кувшины с холодной водой.
После обеда мы вновь уходили гулять.
Поначалу мы не знали о существовании в альберге полдника в пять часов (кофе, либо какао, либо сок плюс печенье, либо кекс) и не ходили на него. Какова же была наша досада, когда мы наконец обнаружили, что он есть, а мы его ПРОПУСКАЛИ!
После полдника мы чаще всего сидели в библиотеке, ибо таскаться по Мадриду к этому времени нам уже было лень. Книги в библиотеке были, конечно, на испанском языке; немного книг было на английском и французском; мы читали наши два тома Станислава Лема, то и дело в ожидании ужина глядя на часы.
Задолго до приглашения по трансляции на ужин мы, как и перед обедом, уже слонялись по двору, задерживаясь возле открытых окон кухни, и нюхали там воздух, пытаясь угадать, чем будут кормить. Отсутствие выраженного запаха, что предвещало макароны, приводило Шосса в уныние. Запах рыбы нравился нам больше, ну, а если нам казалось, что пахнет мясным рагу, мы от предвкушения оного высоко подпрыгивали, сучили ногами и хлопали друг друга по плечам.
Другие плусы тоже проявляли живой интерес к тому, чем будут кормить, заглядывали в окна столовой и сообщали остальным, что там расставляют на столах, а также допытывались насчёт меню у дежурного персонала и кухонных «придурков».
– Сальчичас! – разносилось в толпе плусов.
– Сосиски – это хорошо, – говорили мы с Шоссом.
– Пескадо, – гундосили плусы.
– Рыба – это тоже хорошо, – бормотали мы с Шоссом, пробираясь поближе к запертой пока двери и одновременно стараясь держаться подальше от Радостника.
Ужин происходил в 8 часов вечера, и после него коридоры, ведущие к спальням, отпирались, и кое-кто уже шёл спать. Мы некоторое время смотрели телевизор, стреляя сигареты с таким расчётом, чтобы осталась хотя бы одна на утро, дабы скурить её после кофе, беседовали с плусами и наблюдали за жизнью альберга «Сан Исидро». Телевизор можно было смотреть до глубокой ночи.
Эх, до чего хороший был альберг «Сан Исидро» на Пасео дель Рей! Как там было спокойно и замечательно. Мы были бы рады жить там всегда.
Вызовы по трансляции. Я уже писал, что Шосса несколько раз по трансляции вызывали на вахту. Как-то раз вечером перед ужином, когда мы смотрели в салоне телевизор, на вахту вызвали сразу нас двоих.
Мы отправились туда, теряясь в догадках. Может быть, из России на «Вестерн Юнион» пришли наконец деньги, а в альберг – уведомление об этом приятном событии?
Конечно, нет, решили мы, чёрта с два нам когда-нибудь кто-нибудь что-нибудь пришлёт.
Тогда, может быть, – худо дело! – нас решили наконец отсюда выставить? Альберг – для испанцев; может, терпение руководства наконец кончилось? В самом деле, для нас сделали исключение, но не можем же мы вечно сидеть на шее «Сан Исидро»?
Выставлять нас пока не собирались; никакого перевода, конечно, тоже не было; на вахте мы увидели негра в очках.
Негр не знал ни слова по-испански, а персонал не знал ни слова на родном языке негра – английском. Нас спросили, не можем ли мы поговорить с негром по-английски. Когда Шосс сказал, что может это сделать, дежурившая в тот вечер добрая девица очень обрадовалась и принялась нас благодарить. Она попросила: а) объяснить негру, что ему разрешено провести в альберге только одну ночь; б) растолковать ему альберговские порядки; в) показать негру его спальню и койку.
Негр тоже обрадовался, когда Шосс стал говорить с ним по-английски. Негра звали Патрик, он был из Либерии. В Испанию он приехал, как доверительно сообщил нам, с той же целью, что и мы, – то есть чтобы здесь остаться. Нас же Патрик разочаровал тем, что оказался некурящим. Нас-то прежде всего интересовали табачные «спонсоры».
Наутро, дружески с нами распрощавшись, Патрик ушёл из альберга. К обеду он, впрочем, вернулся и с неудовольствием рассказал нам, что в «Карибу» (известном нам) денег ему не дали и угостили только кофе с кексом, а всё дело-то в том, что кексы он не любит. В альберг Патрика больше не пустили, и он ушёл в «Крус Роха».
Прадильо, 40. Мерседес, однако, не оставляла нас в покое. Время от времени она вызывала нас к себе и допытывалась, когда мы наконец получим свои деньги и покинем «Сан Исидро».
Когда мы сообщили ей, что билеты давно уничтожены, самолёты наши улетели без нас, и мы остаёмся жить в Испании, Мерседес была шокирована. Наивная Мерседес: кажется, наши намерения должны были быть ясными сразу.
Мерседес, сильно занервничав, стала говорить о том, что мы не можем жить в альберге, что в Испании нас ожидают большие проблемы, что здесь очень трудно получить легальный статус и, соответственно, работу… Мы вежливо слушали.
Мерседес даже привела какого-то работника из персонала, который говорил с нами, по его мнению, по-английски; мы терпеливо выслушали и его.
Мерседес стала куда-то названивать и в итоге выписала нам направления на улицу Прадильо, 40, где находился центр по делам иностранцев и беженцев.
До Прадильо, 40 (метро Альфонсо ХIII, линия 4) мы добирались на другой конец города пешком часа два. Там дело упёрлось в наше знание, точней, почти незнание испанского языка. По-испански я несколько лучше говорил, нежели сам понимал то, что мне испанцы говорили; Шосс лучше именно понимал; так и перебивались. Прогресс, конечно, шёл, но медленный; всё-таки в Испании мы находились ещё меньше месяца.
Английский язык Шосс знал лучше, чем испанский, и на Прадильо, 40 его пригласили на беседу – интервью – через английского переводчика.
Я же почему-то убоялся беседы как по-английски, так и по-испански. Что делать, иногда меня тормозит; по прошествии пары месяцев жизни в Испании точно не убоялся бы. Мне назначили интервью на другой день через русского переводчика, которого на Прадильо не было, и которого нужно было откуда-то пригласить.
«Крус Роха Эспаньола». Шосс благополучно прошёл интервью и получил направление в «Крус Роха», «Красный Крест», где ему должны были предоставить новый альберг – на три месяца, пока на Прадильо будет рассматриваться его дело, а также столовую. Шоссу выдали бумагу с фотографией, в которой говорилось, что Шосс подал прошение об асило политико в Испании. Таким образом, три месяца, в течение которых соответствующие инстанции решали, давать Шоссу асило политико или нет, он находился в Испании легально.
Я интервью не прошёл ни тогда, ни после (в назначенный день лень было переться на Прадильо); никаких политических убежищ я тоже никогда не просил; однако мы с Шоссом вместе отправились в «Крус Роха», и результат был одинаковым.
«Крус Роха Эспаньола» находилась по адресу: улица Хуан Монтальво, 3 (метро Гусмн Эль Буэно, линия 6; выход на улицу Басков).
Тут-то мы наконец оказались среди своей братии. Африка, Латинская Америка и Восточная Европа предстали перед нами в полный рост и во всей своей красе. Находиться среди испанцев, несомненно, было куда как приятнее.
Как Шосс, так и я после беседы со здешней асистенте сосиаль (тут я уже преодолел давешнюю боязнь и бодро чесал языком по-испански, хотя и с ошибками, и меня прекрасно поняли) получили тархеты – карточки, дававшие нам право жить в специальном альберге для иностранцев, что находился на дальней восточной окраине Мадрида, в районе Сан Блас, близ метро Симанкас (линия 7). Также мы получили тархеты на питание в столовой и билеты на 10 поездок в метро.
Бывший тут же шеф нового альберга, негр в золотых очках по имени Андре, разъяснил нам и правила пребывания в альберге – они были такими же, как в «Сан Исидро»: не пить, не драться, не курить в спальнях и выполнять распоряжения персонала.
Осмотр на месте12. Мерседес мы о получении тархет ничего при всём при том не сказали, так как уже поняли, что там за альберг такой, и какой там контингент, и хотели как можно дольше продержаться в полюбившемся нам «Сан Исидро» на Пасео дель Рей.
Мерседес, впрочем, не давала нам покоя и упорно вызывала к себе в кабинет теперь уже каждый день, допытываясь, когда мы наконец устроимся в альберг для иностранцев и покинем «Сан Исидро», в котором живём уже слишком долго, хотя нам там вообще жить нельзя. В связи с этим мы старались исчезать из «Сан Исидро» сразу после завтрака и сразу после обеда. Мерседес сидела в своём кабинете только в первой половине дня, и вечером встречи с ней можно было не опасаться.
Пользуясь тем, что у нас теперь были билеты на метро, на станцию Симанкас мы съездили на следующий день после завтрака.
Возле метро Симанкас мы увидели вереницу негров и арабов, идущих из альберга, и узнали у них, где он находится.
Альберг был расположен в конце улицы Кастильо де Уклес на пересечении с улицей Вальдеканильяс. От метро Симанкас надо было идти мимо бара «Уклес» и всё время прямо вдоль парка, который будет по правую руку. Адрес альберга – улица Вальдеканильяс, 112. Назывался альберг, поскольку находился рядом с большим парком Эль Параисо13, «Эль Парке» – а дальше уже начинались пустыри, так как это была окраина Мадрида. Мы осмотрели альберг снаружи, и нам сразу всё стало ясно.
Окна двухэтажного кирпичного дома были забраны мелкой решёткой; двор обнесён стеной с колючей проволокой поверху, а в другом крыле того же здания вполне логически располагалось отделение «Полисии Мунисипаль». Внутри, судя по всему, имелись комнаты чёт знает на сколько человек; хотя стёкла были матовые, мы разглядели двухъярусные койки. На окнах сушились носки и прочая дрянь.
Внутрь нас не пустили. Стоявший в дверях работник «Крус Роха», взглянув на тархеты, сказал, что мы можем прийти вечером, и тогда нам укажут наши койки. Сейчас же войти уже нельзя, так как в 10 утра альберг закрывается, и днём там никого не бывает. То есть это сугубо ночлежка.
Мы поспешили обратно.
– Ну уж нет, – сказали мы, – пока не попрут с Пасео дель Рей, сами сюда не пойдём.
Прощание с «Сан Исидро». Случилось это, впрочем, скоро. Мерседес всё же выловила нас как-то после обеда, и мы – сколько ж можно тянуть кота за хвост! – наконец показали ей новые тархеты.. Она аж подпрыгнула от радости.
На этом всё и кончилось. Нам велели собирать вещи. Мерседес уведомила дежуривших в тот день Самуэля, добрую девицу и Жирняка, что мы тут больше не живём. То есть, чтобы полдник нам ещё дали, но до ужина выпроводили. После этого она любезно простилась с нами и со вздохом облегчения ушла.
Дон Висенте подарил нам на прощание тысячу песет.
Мы тоже попрощались со всеми нашими знакомыми, а Самуэлю, уходя, я оставил на память в качестве сувенира тысячу рублей из пачки валявшихся в моей сумке абсолютно ненужных здесь, в Испании, российских денег.
Так они и остались в моей памяти – Самуэль, девица и Жирняк, с изумлением разглядывающие большую зелёную бумажку с видом Московского Кремля, на которую ничего нельзя купить, и которую нельзя поменять на песеты.
С таким же изумлением они бы, наверно, разглядывали марсианские деньги с видом какого-нибудь Агатодемона.
Мимолётные встречи. Прошли месяцы, нас с Шоссом выгнали уже и из нового альберга, а мечту о возвращении в «Сан Исидро» на Пасео дель Рей мы всё ещё продолжали лелеять.
Несколько раз мы встречали на улицах Мадрида наших знакомых плусов из «Сан Исидро». Они нас узнавали, дружески здоровались и расспрашивали, как и где мы теперь живём. Повстречавшийся нам как-то Радостник, например, с живейшим интересом расспросил, как кормят в столовой иностранцев. Магуист, встреченный нами в метро, нас, очевидно, не узнал; нас поразило то, что он был в рабочей спецовке, а из карманов его торчали разные инструменты – он в метро работал, причём видели мы его там не один раз. Встречали мы и Ираки с пачкой газет «Фарола», и других.
Мечту нашу о возвращении в желанный и родной «Сан Исидро» мы пытались осуществить. Мы просились туда хоть на пару ночей. Нас не пустили.
Но один раз это удалось мне одному. Я ломился туда уже поздно ночью, и после попыток, длившихся не менее часа, мне всё же разрешили один раз переночевать. Койку мне дали в «Урхенсиас».
Как же я был счастлив, увидев по пробуждении стоявшего посреди комнаты Хорхе, который скрюченными пальцами вытаскивал из пачки сигарету «Дукадос»! На меня он, конечно, внимания не обратил. Плусов появилось много новых, но немало осталось и известных мне.
Дон Висенте, когда я встретил его в салоне, естественно, узнал меня, пригласил за свой столик и угостил сигаретой «Фортуна».
– А ты помнишь, как меня зовут? – как обычно, строго спросил он.
– Дон Висенте Хименес, – сказал я, – я не забываю добрых людей, и как вы подарили нам тысячу песет, я тоже помню.
Дон Висенте со строгим достоинством кивнул мне; было, однако, заметно, что он тронут.
После завтрака меня вызвала Мерседес, и на этом моё свидание с «Сан Исидро» закончилось: подхватив сумку, я зашагал прочь от альберга по залитому утренним солнцем Пасео дель Рей.
Глава 3. Альберг «Эль Парке» – I: первые впечатления
Грязь, болота, трясины, хлюпающие провалы ям, гнилостные испарения, пузырьки газа, иссиня-бурый туман, от которого першит в горле – … вот куда меня занесло через 249 лет… Ночью – бульканье, хлюпанье, всплески, чмоканье болотных газов… А уж воняет! Некуда было так спешить.
С. Лем. «Осмотр на месте»
Хардинес де Феррс. Покинув Пасео дель Рей, в наступающих сумерках мы с Шоссом пили пиво. За 20 дней жизни в «Сан Исидро» мы только один раз потребляли алкоголь, когда во время прогулки нашли в кустах недопитый кем-то картон вина. То был период полного безденежья.
Сейчас, когда мы вошли в магазин фирмы «Гама» и оказались перед полками со спиртными напитками, между нами возник спор. Я предлагал купить вина, Шосс – пива. В итоге мы купили шесть бутылочек по 0,33 л пятизвёздочного пива «Маоу». Пить мы его устроились в парке Хардинес де Феррс близ Пасео дель Рей.
Прежде всего, конечно, мы выпили за здоровье незабвенного дона Висенте, благодаря которому мы и пили отличное пиво и курили сигареты «Кэмел».
Стремясь «разрушить советские стереотипы», мы чокались бутылочками с пивом, а пустые бутылочки не бросали в мусорный ящик, а ставили под скамейку, ибо мусор за собой испанцы, как правило, не убирают.
Ехать в новый альберг нам не хотелось. Что это за альберг, мы уже видели снаружи, а что нас ждёт там внутри, можно было представить.
Однако пиво кончилось. Становилось всё темней и холодней. В марте вечером в Мадриде холодно. В парке уже давно зажглись фонари. Вздохнув, мы отправились на метро Пласа де Эспанья.
Путь в альберг. Билет Шосса был уже весь использован, на моём оставалась одна поездка. Влезши в метро по одному билету, мы поехали: от Пласа де Эспанья по 3 линии до Кальяо, далее – переход на 5 линию. На станции Пуэбло Нуэво мы перешли на грязную и замусоренную санбласскую 7 линию и вторично тяжело вздохнули. В вагоне испанцев не было. Ехали чёрные и цветные. Несомненно, они направлялись в тот же альберг, что и мы.
Это наводило на размышления о нашей невесёлой жизни. И на перроне станции Симанкас мы отправились не на тот выход, куда устремилась вылезшая из поезда разноцветная публика, а на другой. Хотя вообще-то в альберг мы попасть хотели, так как ночевать на улице нам не улыбалось.
Таким образом, в наступившей темноте мы оказались не на улице Кастильо де Уклс, что по левую сторону парка Эль Параисо (если стоять спиной к центру города), а на улице Ампоста (что по правую).
Раньше мы тут не были и заблудились. Мы помнили, что нужно идти всё время вдоль парка, и пошли вдоль парка, и пришли вообще неизвестно куда.
Потом мы изучили эти места досконально, а тогда и план Мадрида не мог нам помочь, так как окраинного района Сан Блас на нём не было.
– Слушай, Шосс, – сказал я, – а по какую руку должен быть парк?
– Теперь мне кажется, что по левую, – сказал Шосс.
Мы пошли обратно, надеясь вернуться к метро и вновь начать поиски от него; не тут-то было. Станция метро исчезла, а дома на Сан Бласе были все одинаковые. Мы спросили, как пройти к метро. Нам объяснили, и мы нашли вход в метро, но это была станция не Симанкас, а Сан Блас.
В альберг, как значилось на наших тархетах, пускали до 22 часов. Дело уже подходило к 21, и хватит ли часа, чтобы найти дорогу, было неизвестно.
Конечно, в такой ситуации можно было бы проехать одну остановку на метро до Симанкас, но билеты наши кончились, а мы были столь наивны, что это явилось для нас непреодолимым препятствием; в будущем-то мы научились ездить без билетов.
– Что ж, Шосс, – сказал я, – приготовься к ночёвке на улице.
– Ну уж нет! – гневно вскричал Шосс и сам пошёл спрашивать дорогу у какой-то подвыпившей девицы.
В конце концов альберг мы нашли. У стальной входной двери толклось несколько персон, по очереди нажимавших на засаленную кнопку; внутри здания слышался страшный грохот звонка. Наконец дверь открылась, и нас впустили в альберг.
Первые впечатления. Там тоже был салон. В оранжевом полумраке стлался сигаретный дым, и множество арабов и негров смотрели укреплённый под потолком телевизор и что-то жрали. В узких тесных коридорах, и в салоне было не протолкнуться сквозь толпу здешних обитателей; стоял гвалт и неразбериха.
Пришли мы вовремя: как раз с громкими воплямидрались араб и негр, причём араб расшиб вдребезги шахматную доску о шершавую голову негра. Араб при этом что-то орал по-арабски, негр – на каком-то мумбо-юмбо. Персонал альберга с криками «Fuera! A la calle!»14 всё же разнял их, и негра выгнали вон. Оставшаяся куча арабов продолжала поносить по-арабски негров, которые в ответ верещали на них, как мы догадались, всё же по-английски. Альберг при этом сотрясался от грохота звонка: выпертый на улицу негр ломился обратно.
По-испански эта публика почти не разумела. Испанцев же тут было человек пять: сегур на вахте, два работника, снабжавших население альберга какао и бокадильос в салоне и два человека персонала в комнате, называемой офисина, то есть «контора».
В офисине, где также толклось множество чего-то желающего от персонала народу, работник альберга записал в наши тархеты номера наших коек. Конечно, они оказались в разных спальнях. В офисине нам выдали одеяла, подушки, постельное бельё, рулоны туалетной бумаги и куски жёлтого хозяйственного мыла, а также, что ценно, билеты на 10 поездок в метро. Билеты мы положили в карманы, а остальное добро понесли в наши новые уютные спаленки.
Они располагались на первом этаже. Коридор первого этажа выглядел так: если, войдя в альберг с улицы, повернуть направо, то окажешься в салоне, а если повернуть от входа налево – то на вахте. На вахте стоял стол, за которым сидел сегур. Через зарешёченное окно сегур смотрел, кто там снаружи звонит в дверь. Через форточку в окне он общался со звонящим и решал, открыть ему дверь или нет.
Налево от вахты – лестница, ведущая на второй этаж альберга, направо – коридор первого этажа. По правую сторону коридора – окна и дверь, ведущая во двор. По левую сторону находились: сортир, загаженный, как на советском вокзале, там же душевые (такие же); аудиторио (комната со столами); офисина; далее – четыре спальни; в конце коридора – второй сортир с душевыми кабинками (такой же, как первый).
Позже мы узнали, что уборка помещений здесь осуществлялась силами его жильцов согласно графику.
Накануне нашего заселения в альберг на первом этаже произошёл пожар, и выгорела спальня №1 (никто не пострадал). Потолок в коридоре также был закопчён, и двое электриков-испанцев восстанавливали сгоревшую проводку.
На втором этаже, где мы позже побывали, имелись только спальни и два сортира, и больше ничего.
Спальня. Принеся своё добро в спальню, я насчитал в ней девять железных двухъярусных коек. Мест, итого, было 18. Моя койка оказалась нижней: как войдёшь – вторая налево. Она была кое-как застелена, и на ней лежали какие-то вещи: тапки, носки, записные книжки и пузырьки одеколона. Подняв матрас, я обнаружил записные книжки, носки и пузырьки также и там.
Я отправился в офисину и спросил, что делать с этой дрянью. Мне велели сбросить её на пол. Вернувшись, я так и сделал, а койку застелил своими простынями и одеялом.
Кроме коек и мусора на полу, в комнате справа от входа имелся стеллаж, на котором валялось какое-то тряпьё и пыльная обувь. Подумав, я собрал сброшенные со своей койки носки и пузырьки и сложил их туда.
В спальне народу было ещё немного: кто-то спал, кто-то входил и выходил; речь слышалась преимущественно арабская и мумбо-юмбо. Комната Шосса ничем не отличалась от моей. Место его было также нижнее, третье слева.
Сумку и рюкзак нам велели отнести в камеру хранения. Работник альберга попросил какого-то араба проводить нас, новичков, туда. В сопровождении араба мы вышли из коридора во двор альберга.
Решётка с колючей проволокой отделяла альберговский двор от улицы и от другого двора, в котором виднелись полицейские машины. Во дворе альберга росло три дерева и висело множество верёвок, на которых сушилась одежда. Отсюда можно было попасть на второй этаж альберга по пожарной лестнице, выйти же на улицу было нельзя – для этого надо было пройти через вахту и выйти там.
Вход в камеру хранения находился в углу двора, в подвале. Позже мы узнали, что в альберге воруют и отсюда, а не только из спален и с верёвок во дворе.
Любимый араб. Араб, сопровождавший нас, вдруг поинтересовался, откуда мы. С не арабами альберговские арабы говорили обычно надменно-снисходительно.
– Русские, – сказал я; араб на это никак не среагировал.
– На каких языках вы говорите? – спросил он затем.
– По-русски, по-испански и по-английски, – сказали мы.
– А я, – сказал араб, – знаю арабский, испанский, английский, французский, итальянский, немецкий и голландский. Русского, – усмехнулся он, – не знаю.
– А из какой ты страны? – спросил я.
– Марокко, – ответил араб и, указав нам вход в камеру хранения, удалился.
Араб этот, как оказалось, спал в комнате Шосса. Неизвестно, как насчёт всех перечисленных арабом языков, но английскую его речь Шосс как-то слышал – оказалось, араб действительно неплохо говорил по-английски.
Этого араба Шосс впоследствии называл не иначе, как «Мой любимый араб». Араб этот если не спал, то днём и ночью производил очень много шума: беспрестанно разговаривал, орал, пел по-арабски, слушал арабскую музыку и мешал Шоссу спать. Как его звали, я забыл. Впрочем, всех арабов зовут или Мохаммед, или Махмуд, или Абдулла.
Салон. Сдав вещи, – мы оставили себе туалетные принадлежности, книги Лема, а Шосс также плеер, который впоследствии украли, – мы отправились в салон, где нам выдали по бокадильо и налили какао.
Как я уже говорил, народу в салоне было немеряно; все стулья были заняты. Места мы всё же нашли. Шум в салоне стоял такой, что в буквальном смысле уши закладывало. По причине чувства голода мы быстро съели бокадильос; какао же можно было наливать из бачка сколько угодно, пока не кончится; мы выпили пять стаканов, и какао кончилось.
Затем мы закурили и тут же сообразили, что в альберге пачку сигарет лучше из кармана не доставать. Так и есть: какой-то араб немедленно попросил у меня закурить. Араб этот был какой-то нетипичный, так как обратился очень вежливо. Я дал закурить арабу, затем негру, потом индусу, после чего пачку мы спрятали и на дальнейшие просьбы отвечали, что больше нет.
В альберг прибывали всё новые его обитатели, концентрация табачного дыма и рёв усиливались до немыслимых пределов, уже было не разобрать, на каком языке говорят – на арабском или мумбо-юмбо; столы и пол были залиты какао, усыпаны пеплом и забросаны окурками, объедками и обёрточной бумагой от бокадильос; мы решили отправиться спать, хотя представляли, что уснуть тут будет непросто.
На вахте. Как же, спать – не тут-то было. Как я уже говорил, в закопчённом после пожара коридоре шёл ремонт проводки, и коридор был перегорожен в самом начале; сегур никого не пропускал. Испанцы вообще работают крайне неторопливо; эти же электрики, видя, какого рода публика их ожидает, скорее изображали работу и, похоже, были намерены заниматься этим до утра.
Часть народа всё же успела проскочить в спальни, невзирая на гневные восклицания электриков и пользуясь минутным отсутствием сегура. Успел пробежать и скрыться в своей спальне и Шосс. Я тоже было прорвался, хотя электрики что-то орали; на беду, сначала я пошёл в сортир; когда я выказался оттуда, вернувшийся сегур велел мне выйти из «запретной зоны» и ждать вместе со всеми на вахте.
На вахте же собралась толпа. Те, кто умел кое-как говорить на ломаном испанском, поминутно спрашивали у электриков, долго ли ещё ждать; электрики делали вид, что не понимают; тогда спрашивали у сегура; тот обращался к электрикам; те отвечали либо: «Diez minutos», либо: «Momentito»15 и продолжали гулять по коридору с отвёртками и пассатижами.
На сцене появляется первый поляк: Стив. Курить в альберге разрешалось во всех помещениях, кроме спален. Я закурил; в то же мгновение кто-то попросил у меня сиарету. Пока я рылся в кармане, думая, дать или нет, до меня дошло, что спросили не по-испански. Да чуть ли не по-русски!
Таким образом я познакомился со Стивом – это был первый встреченный мной в Испании поляк. Впоследствии число наших знакомых поляков достигло многих десятков, значительно превысив число всех других знакомых не испанцев, включая русских; поляков в Испании в ту пору было очень много.
Стив был первым. На самом деле его звали Сташек, Станислав, но ему, видите ли, нравилось, когда его называли Стивом. Стив тогда почему-то показался мне интеллигентной персоной: наверное, потому, что он носил очки, а также в тот вечер был выбрит и трезв. Стив был моим ровесником, то есть лет 30 с небольшим; ростом он был где-то метр девяносто, а по-русски говорил, в общем, понятно, хотя и мешая русские слова с польскими в пропорции примерно половина на половину.
Закурив «Кэмел», Стив спросил, откуда я. Я отвечал, что русский, из Санкт-Петербурга. Я говорил всем, что я из Санкт-Петербурга – так было проще: практически никто в Испании не знает такого города – Новгород.
На вопрос, откуда он сам, Стив сказал, что из Польши. «А из какого города?». Стив почему-то сильно замялся и после повторного вопроса сказал, что из Кракова. Во время разговора со Стивом я заметил, что он как-то странно блестит на меня очками, словно хочет что-то спросить, да пока не решается.
Позже я понял, в чём дело: трезвый Стив страдал от своей трезвости, но спросить, не приглашу ли я его распить за мой счёт картон вина, в первый раз он ещё стеснялся.
В этот момент возник соотечественник Стива.
Дядька. Этот поляк тоже носил очки, но роста был малого; он был седой, с пропитой рожей и нетрезвый. За стёклами его очков виднелись его уже собравшиеся в кучку глазки. Сказав мне: «Perdn!»16, он начал что-то по-польски грузить Стиву.
– Не пизди, – отвечал ему Стив с раздражением, так как, наверно, только-только собрался заговорить со мной о деле более важном, нежели Россия, Украина и Польша, вместе взятые, то есть, не угощу ли я его вином.
С тех пор, завидев этого второго поляка, который, как правило, был нетрезв, мы с Шоссом за глаза называли его Не-Пизди. В постальберговскую эпоху он, как и Стив, жил с нами на горке. Это был поляк совершенно тихий и безвредный, лет ему было 45, и если его не угощали вином, то он ничего не выпрашивал и тихо ложился спать. Настоящее имя его я забыл. Поляки звали его Джядек, а мы по-русски – Дядька.
Как-то раз с Дядькой произошёл следующий случай. Хотя Дядька по натуре был тих, робок и никому не мешал, персоналу он изрядно надоел тем, что каждый вечер являлся в альберг бухой.
Однажды шеф альберга, негр Андре, зайдя в салон, увидел там, как обычно, пьяную дядькину рожу. Дядька сидел среди других поляков, раскачивался и что-то гундосил. Андре подошёл к нему.
– Ты опять пьян! – сказал Андре, блестя золотыми очками и пристально глядя на Дядьку. – Я тебе сколько раз говорил, что вино в альберге пить нельзя!
– Я не пил вина, – отвечал, раскачиваясь, Дядька.
– Как нет! Ты что, считаешь меня за дурака? Я же вижу – ты пил вино!
– Я не пил вино, – упорствовал Дядька. – Я пил виски.
Андре рассмеялся, махнул рукой и ушёл, а поляки и русские потом долго звали Дядьку также Виски.
Ночь в альберге. Итак, едва появившись в альберге, я первым делом познакомился сразу с двумя поляками. Я забыл сказать, что Дядька тоже стрельнул у меня сигарету.
В этот момент – было уже около полуночи – дежурному сегуру наконец надоела огромная толпа, собравшаяся у вахты, и он, не обращая внимания на возмущённые протесты электриков, разобрал заграждение из стульев и швабр и велел всем идти спать.
Стив пошёл спать к себе наверх – он мог ложиться уже давно, а у вахты торчал, наверно, потому, что стрелял сигареты. Дядька поплёлся вместе с ним. Я хотел было принять душ. Оголившись и войдя в грязную кабинку, я обнаружил, что вода льётся только холодная. Кое-как поплескавшись, я оделся и пошёл в спальню.
Часть публики уже легла, но другая часть – отнюдь. Хотя свет в связи с ремонтом не горел, шум стоял, как на Ярославском вокзале в Москве. Как я понял, арабам и неграм вообще всё равно, светло или темно, и какое время суток, а говорить вполголоса они не умеют.
Едва я лёг, появился какой-то араб и, потрогав меня за ногу, спросил, где его вещи, которые лежали на кровати. Догадавшись, что речь идёт о давешних носках и пузырьках, я показал арабу, куда их положил. Забрав пузырьки и поблагодарив, араб ушёл. Странно, этот араб тоже был вежливый, не то, что его соплеменники, обитавшие в моей спальне. Их вопли, песни и гортанный говор заглушали даже негритянское мумбо-юмбо. К арабам с разных коек звучали призывы заткнуться, на которые они, как, впрочем, и негры, никак не реагировали. Они и их гости из других комнат ходили взад-вперёд, в коридор, в туалет, в другие спальни и обратно, рылись в вещах (вероятно, в своих), стукались о койки, обсуждали неизвестно что, ежеминутно пытались зажечь свет, чиркали зажигалками, курили и то и дело ходили что-то выяснять на вахту.
Да, это не Пасео дель Рей, думал я. Некуда было так спешить!
Койка надо мной пустовала. Обитатель её, негр, явился откуда-то часа в два ночи, когда три четверти моих соседей уже как-то угомонились. Увидав, что койка внизу под ним занята, негр стал выяснять у своих собратьев, кто там спит. Ему объяснили, что какой-то новый белый. Я это понял, так как говорили негры всё же по-английски. Негр потянул меня за ногу, и я сделал вид, что сплю. Приготовив свою постель и с грохотом порывшись в вещах, мой негр, который, видно, желал со мной побеседовать на сон грядущий, сел на край моей койки и снова потянул меня за ногу. Я сказал по-испански, что хочу спать, и спросил, чего ему надо. Оказалось, что негр по-испански не понимал вовсе. Он что-то спросил, я не понял и вновь спросил:
– Ке? (Что?).
Негр помолчал. Его голова, похожая на большую лесную корягу, выделялась на фоне зарешёченного окна. Негр сказал что-то ещё.
– Ке? – раздражённо спросил я.
Негр вновь замолчал.
– Ке, ке, ке, ке, ке, – наконец поднявшись с моей койки, со вздохом сказал он. Негр забрался на свой второй ярус, долго с грохотом ворочался там и наконец утих. Близился рассвет.
На следующий день я познакомился с «моим негром». Звали его Майкл Вест, он был из Нигерии, в Мадриде он торговал сигаретами. Парень он был неплохой. Собственно, каких-то дурных негров я в альберге не встречал. Единственной моей к ним претензией было то, что народ они шумный. Ребята же они были почти все нормальные. По крайней мере, среди белых пропорция была обратной: большинство альберговских белых были идиотами в широком смысле этого слова; прошу не обвинять меня в «чёрном» расизме, всё было именно так – можете спросить у Шосса.
Майкла я с тех пор называл «мой негр». В шутку, конечно: «мой» – потому что он спал надо мной на втором ярусе. У Шосса же «своего» негра не было – над ним спал араб.
Утро в альберге. В шесть часов утра оба этажа альберга сотряс оглушительный грохот звонка. Также дежурный сегур включил на полную мощность свой магнитофон. Валяясь в койке, я долго слушал по очереди грохот звонков и песни Брюса Спрингстина – сегур, очевидно, был меломан.
В восемь часов в спальне появился работник альберга Рафа и с весёлыми возгласами: «Буэнос диас!» принялся стучать молотком по железным койкам.
Хорошо, что не по башкам. Встав и умывшись, я пошёл в салон. Работал телевизор; мусор и грязь были убраны, пол и столы вымыты, окна под потолком открыты; в салоне гулял утренний ветерок. Народу почти никого не было. После вчерашнего содома тут было просто замечательно. Из коридора слышался грохот звонков, удары по железу и крики: «Буэнос диас!». В бачке я обнаружил тёплый и почти несладкий чай, в коробке – вчерашний чёрствый хлеб. Тяжела ты, участь эмигранта, подумал я, принимаясь за завтрак.
Некуда было так торопться! Скоро появился и поднятый с кровати Шосс. Мы поспешили покинуть альберг – до вечера. Из запланированных на сегодня мероприятий у нас было только посещение столовой, новые тархеты в которую у нас имелись.
Палос де ла Фронтера. Столовая находилась близ станции метро Палос де ла Фронтера (линия 3). От альберга туда надо ехать так. По 7 линии: Симнкас – Гарсия Ноблехас – Аскао – Пуэбло Нуэво; пересадка на 5 линию, далее: Кинтна – Эль Крмен – Внтас – Диего де Леон – Нньес де Бальба – Рубн Дарио – Алонсо Мартинес – Чуэка – Гран Виа – Кальяо; пересадка на 3 линию, далее: Соль – Лавапис – Эмбахадрес – Плос де ла Фронтера. Итого две пересадки и примерно 40 минут езды. Наверно, из-за такой удалённости столовой от альберга нам и выдавали раз в неделю билеты на метро.
Ну, а столовая оказалась неожиданно самой что ни на есть отличной! Кормили там даже получше, чем на Пасео дель Рей. Вышли мы оттуда, отдуваясь после огромного количества прекрасной пищи, и потом долго дремали в сквере.
Читать бесплатно другие книги:
