Падеспань Жуков Ростислав

– А ты, парень, – оборачивается ко мне Рафа, – зайди в офисину, с тобой надо поговорить.

Разговор происходит по-испански; на последнее пожелание Рафы я отвечаю ему кое-что по-русски, чего он заведомо понять не может.

Вскоре я встаю. Большинство обитателей спальни, особенно Гога, несмотря на буэнос диас, стук по кроватям и ручную тряску оных, спят дальше.

Умывшись, я отправляюсь в спальню Шосса. Побудка уже прошла и там; Шосс лежит, с тупой тоской глядя в днище койки над собой. Накануне мы поругались; с тех пор, как стали водиться деньги, это вошло в традицию.

– Здравствуй, Шосс, – говорю я.

Шосс не отвечает. Я отправляюсь к Нодару, который тоже валяется в койке.

– Здравствуй, Кенгур, – говорю я Нодару и сажусь на его койку.

– Диплодок, сойди с моя нога, – улыбаясь, отвечает Нодар.

Мы так называли один другого: я был Диплодок, а Нодар – Кенгур.

Я пересаживаюсь с ноги Нодара на край койки.

– Расскажи мне что-нибудь, Диплодок! – говорит свою обычную фразу Нодар. Он любит, когда ему что-нибудь, всё равно что, рассказывают – тогда он слушает очень внимательно и не перебивает.

– Что тебе рассказать, Кенгур… – задумываюсь я.

Не придумав, что бы рассказать Нодару, – с утра не до того – я встаю и вновь подхожу к Шоссу. Тот уже сидит в кровати, взявшись за колени и тупо глядя перед собой.

– Шосс, газеты у тебя? – спрашиваю я.

Шосс что-то раздражённо бурчит. Этим ежеутренним вопросом я ему давно надоел. Я вижу лежащий у него под подушкой пакет с «Фаролами» и отправляюсь в салон.

В почти пустом и чисто вымытом салоне работает телевизор. За одним из столов сидят Михалыч и Саша-Молдаван.

Саша-Молдаван – тоже из экс-советских. Саше лет 45, он молдаванин, и его считают своим и русские, и румыны. Он тоже сначала продавал газеты, но потом устроился где-то слесарем.

Нас с Шоссом он слегка побаивается, так как считает нас сумасшедшими с тех пор, как я однажды, выпив, отловил его в коридоре и спросил:

– Саша! Можно, мы будем называть вас Ваше Величество?

– Можно, – потерянно молвил тогда Саша и поспешил уйти. С тех пор он старается по возможности держаться от нас в некотором отдалении.

Сейчас они с Михалычем собираются завтракать: на столе лежат хлеб, сыр и колбаса, в стаканах дымится чай.

– Буэнос диас, сеньорес! – приветствую я Михалыча и Сашу.

– Буэнос диас! Буэнос диас! – обрадованно сияя лысиной, отвечает приветливо Михалыч. Он любит говорить по-испански, хотя в этом деле еле в зуб ногой. – Буэнос диас! Ке таль сеньор?31

– Здравствуй, сынок, – с опаской глядя на меня, говорит по-русски Саша.

– Сеньор! – продолжает Михалыч. – Бамос бевер… э-э… бевер те кон носотрос! Тома…32 Капитон, как по-испански «стул»?

– Михалыч, может, как-нибудь по-русски? – в один голос спрашиваем Саша и я.

– Как по-испански «стул»?

– «Стул» по-испански силья, – говорю я и, налив себе чаю, беру стул.

– Тома ла силья, и…33 – гнёт своё Михалыч.

– Саша, – говорю я, садясь и стараясь отвлечь Михалыча от упражнений в испанском, – знаешь, что тебе скажу?

– Что? – поднося только что сделанный бутерброд ко рту и с опаской, но и с интересом глядя на меня, спрашивает Саша. Саша весьма любопытен. Вероятно, он надеется, что я раз в жизни скажу ему что-то занятное. Однако вместо информации, могущей быть в чём-то полезной, я декламирую:

Саша, вытянувшись лицом, роняет бутерброд на стол, так как аппетит я ему испортил.

– Вроде, взрослый человек… а такую ерунду несёт, – наконец говорит он, обращаясь к Михалычу. Михалыча же двустишие крайне развеселило – он любит грубые русские прибаутки.

Появившийся Шосс здоровается с Михалычем и Сашей, с отвращением выпивает полстакана альберговского чая, а то, что остаётся, выплёскивает в раковину.

– Ну что, пошли? – нетерпеливо говорю я. – Газеты взял?

– Пошли, – соглашается немного отошедший от вчерашней на меня злости Шосс.

Мы прощаемся с Михалычем и Сашей и выходим на улицу.

– Что, в бодегу? – нетерпеливо говорю я.

– Пожалуй, – отвечает Шосс, которому с утра тоже не очень сладко.

В России я смотрел как-то по телевидению выступление гитаристов Чета Эткинса и Марка Нофлера, которые исполняли инструментальную пьесу «Утро в Мадриде». Да, они знали толк в мадридском утре!

Мадридское утро незабываемо! Воздух свеж и прохладен – это ненадолго, сейчас солнце просто ещё не успело раскалить городской асфальт до температуры газовой духовки. В парках дождевальные установки, вращаясь, опрыскивают водой скамейки, траву, газоны, кусты и деревья; асфальт на дорогах уже вымыт поливальными машинами и ещё не замусорен; на улицах пока малолюдно и чисто; испанцы совершают утренний моцион со своими собаками в парке; обитатели альберга тянутся к метро; мы же идём в бодегу на улице Сумель.

Там мы покупаем две литровых бутылки пива «Агила»34 по 210 песет. Это значительно дороже, чем в магазине, но в бодеге бутылки подают из холодильника – ледяные и запотевшие.

Возвращаясь с пивом в парк, мы встречаем идущего к метро Сашу-Молдавана.

– Мальчики, – осторожно говорит он, – вы куда-то не туда идёте! Все идут на метро…

– Нет, туда! – отвечаем мы, гордо размахивая бутылками пива «Агила».

В парковой аллее мы, найдя сухую скамейку, садимся, нетерпеливо откручиваем пробки и пьём пиво. АХ, КАК ХОРОШО. Мы уже помирились. Распивая пиво, мы наблюдаем за вереницей бредущих по улице мимо парка к метро обитателей альберга.

– Вот идёт негр и на нас смотрит, – говорю я.

– Ну, негр – друг, товарищ и брат, – говорит Шосс. – Он на нас может смотреть, сколько угодно.

– А вон идут два араба.

– А на нас смотрят?

– Нет.

– Это хорошо.

На самом деле нам, конечно, совершенно всё равно – кто там идёт и смотрит на нас или нет; этот диалог – просто утренняя разминка.

Покуривая, мы неторопливо, за приятной беседой, допиваем пиво. Девять часов. Пора отправляться продавать газеты.

Если ехать на метро, то следует по 7 линии от Симанкас добраться до Авенида де Америка, а там перейти на 9 линию и проехать три остановки до Ивисы. Но зачем ехать на метро в такое ясное солнечное мадридское утро!

Путь на Ивису. Пеший путь от станции метро Симанкас до станции метро Ивиса занимает час.

Мы идём до конца улицы Кастильо де Уклес. Здесь она упирается в широкий проспект Эрманос Гарсия Ноблехас (Братьев Гарсия Ноблехас). Перейти его сложно, движение здесь большое: надо нажать кнопку на светофоре и долго ждать зелёного света.

Перейдя проспект, мы идём дальше. Слева по ходу нашего движения – асфальтированная футбольная площадка. По пятницам здесь бывает рынок; из провинции съезжается много автофургонов с овощами и фруктами. Апельсины, лимоны, яблоки, картошку и всё прочее на рынке можно купить в несколько раз дешевле, чем в магазине.

Пройдя по тихой зелёной улице Ганди мимо колледжа – за его забором виднеется ещё одна футбольная площадка, – мы выходим на улицу Арриага. Дома она имеет только по правой стороне, слева – парк, в котором мы после продажи газет иногда выпиваем и закусываем. За парком под горой – оживлённая улица Авенида де Дарока, за ней тянется высокая стена кладбища Альмудена, а за стеной виден очень красивый собор. А далеко впереди, в пелене смога, уже виднеется «Торре Эспанья» – мадридская телевизионная башня. К ней и ещё дальше лежит наш путь.

Пройдя по Арриаге мимо уже открытых магазинчиков и баров, откуда доносится весёлый звон стаканов, мы оказываемся у большой красной вывески, на которой изображены серп и молот и крупно написано:

Это комитет компартии районов Бильбао и Элипа. Он почти всегда наглухо заперт. Мы спускаемся под гору и выходим на большую улицу Маркс де Корвра. Мы минуем наш любимый бар «О’Пэйси», великое множество других баров и магазинов – чего тут только, на Корвере, нет!

Одно время мы даже торговали тут, на Корвере.

Место это открыл Шосс, когда однажды, поругавшись со мной, в одиночку отправился с Ивисы в альберг пешком. Увидев на Корвере множество людей, Шосс, не долго думая, вытащил газеты и стал их продавать. За вечер Шосс недурно наторговал и, будучи на меня зол, в одиночку сходил в бар «О’Пэйси».

Несколько дней мы вдвоём торговали газетами на Корвере, но потом всё-таки вернулись на Ивису, на те места, куда нас в своё время поставил Михалыч.

Сейчас, достигнув конца, то есть начала улицы Маркес де Корвера, мы останавливаемся у витрины зоомагазина.

Зоомагазины всегда интересовали Шосса, большого любителя всяких зверюшек. Здесь, на Корвере, за стеклом витрины в клетке сидит наш любимый попугай. Он большой, зелёный и на нас смотрит. Шосс говорит, что это амазон. Стоит попугай 75.000 песет35. Попугай смотрит на нас одним глазом.

– Скажи, попка, – говорит Шосс, – сколько мы сегодня газет продадим?

Попугай мигает раз, два, три… Мы считаем, потом прощаемся с попугаем и идём дальше36.

По мосту мы переходим через многополосную автомагистраль М-30. Зрелище это величественное. Помню, я был очень поражён, когда впервые в жизни увидел такую автомагистраль и такое количество мчащихся машин.

Далее наш путь круто поднимается в гору. Справа за кирпичной стеной, по которой бегают маленькие ящерицы, находится один из наших любимых мадридских парков – Фуэнте дель Берро. Он очень красив и ухожен; в парке просто так гуляют павлины.

Слева от нас высится подножие загромождающей небо бетонной телебашни.

Вскарабкавшись в гору, мы оказываемся возле транспортной развязки: путь нам преграждает широкий проспект Доктор Эскердо, перейдя через который, мы вступаем на улицу О’Доннелл. Это улица не особо длинная – пешком она проходится за десять минут, – но довольно помпезная. Здесь находится, в частности, известный четырёхзвёздочный отель «Ла Конвенсьон». Также здесь имеются разные медицинские институты и клиники.

Дойдя до конца – то есть, опять-таки, до начала – улицы О’Доннелл, мы оказываемся у подножия серого бетонного здания «Торре де Валенсия». Далее слева выказывается решётка парка Ретиро.

Поворачиваем налево, на улицу Менендес Пелайо, проходим метров сто – и вот мы на моём торговом месте. Сумка с газетами остаётся у меня, Шосс берёт себе для начала несколько газет и идёт на своё место – к обувному магазину.

Газетные законы. Начало одиннадцатого утра, и прохожих на моей улице ещё почти нет. У Шосса их нет вовсе.

Однако это не повод для огорчения! Мы уже давно вывели закономерность, состоящую в том, что

БОЛЬШОЕ КОЛИЧЕСТВО ЛЮДЕЙ НА УЛИЦЕ

НЕ ЕСТЬ ЗАЛОГ БОЛЬШОЙ ВЫРУЧКИ.

Другими словами, если встать на какую-то всегда оживлённую улицу, к примеру, на Алькалу, то это вовсе не будет означать, что наторгуешь много. (Я, помнитя, встал там и за час не продал ничего). Шосс говорил:

– Вроде, стою я на своей улице один, как сыч… а уже две газеты продал, и милостыни набросали!

Тут всё дело в том, чтобы фарольщик всегда стоял на одном, своём месте. В нашем районе нас скоро все стали узнавать; многие с нами здоровались; появилось такое понятие, как «добрые сеньоры».

Добрые сеньоры – это такие сеньоры, которые регулярно покупают газеты (иногда по нескольку газет одного номера), а также, что особенно важно, дают деньги просто так.

Со временем мы изобрели ещё один постулат:

САМЫЙ ПРИСКОРБНЫЙ МОМЕНТ ПРИ ПРОДАЖЕ ГАЗЕТ —

ЭТО КОГДА У ТЕБЯ ПОКУПАЮТ ГАЗЕТУ.

Тут нет парадокса!

Во-первых, я уже писал, что с приобретением газет для продажи мы испытывали постоянные трудности.

Одна газета. А во-вторых, как вы думаете, сколько денег можно получить, стоя с газетой, которая у тебя всего одна? 200 песет? Дадут ещё милостыни, наберётся 300, 400? Так вот, с одной газеты как я, так и Шосс умудрялись наломать по 1.200 – 1.300 песет!

Как-то раз, продав одну газету, я получил 2.400 песет: купили газету, надавали 200 песет так, а потом знакомый добрый сеньор подарил мне бумажку в 2.000 песет.

Этот добрый сеньор никогда не покупал газет, а «на чай» давал редко, но метко: в другие разы он дарил мне 500 и 1.000, ничего при этом не говоря и только дружелюбно мне улыбаясь.

И наконец, приехав как-то на своё место с одной-единственной газетой, я «заработал» 5.200 песет, и можете верить или нет. Причём дело было в июле, а газета была апрельской. Знакомая добрая сеньора купила у меня газету (я объяснил, что газета, мягко говоря, не первой свежести), а потом, побеседовав со мной (я ничего не просил и на жизнь особо не жаловался), подарила мне пятитысячную бумажку.

Этот рекорд не абсолютный. В самой «Фароле» мы вычитали, что одной продавщице газет одномоментно подарили 10.000 песет.