Совершенство Лорен Кристина

Колин ковыряется у себя в тарелке.

– Так что, ты думаешь, они вообще везде есть? Призраки, духи и все такое? Не только здесь?

– Ну, может, не «вообще везде», но уж наверняка пара-тройка всегда рядом. По крайней мере, так люди говорят. – Колину кажется, что она при этом смотрит в окно, в направлении озера, но он не уверен.

– Если ты их не видела, то откуда ты знаешь? – присоединяется к разговору Джей. – Я такое слышал, закачаешься. Нужно быть совсем сумасше…

Он резко замолкает, быстро косится в сторону Колина и опять набивает себе рот тостом по-французски.

– Если ты думаешь, что в мире мало вещей, которых ты не понимаешь, тебе и вилку доверить нельзя. – Тихий смешок Дот смягчает ее слова.

У Колина вдруг появляется мерзкое ощущение в животе, будто у него все внутренности растворились. Он не знает, что хуже: если бы он потерял рассудок или если бы истории, от которых он отмахивался всю жизнь, на самом деле оказались правдой. И если Люси может быть мертва.

– Что они здесь делают, как ты думаешь? – спрашивает он тихо.

Она взглядывает на него через плечо, молча поднимает бровь.

– А ведь ты все это всерьез принимаешь, парень. – Она отворачивается обратно и не сразу отвечает на его вопрос, переключив внимание на огромную кучу сушеной клюквы, которую начинает крошить. Сильный свежий аромат ягод заполняет комнату.

– Кто знает? Может, они присматривают за нами, – говорит она, пожимая плечами. – Или ждут нас, чтобы встретить, когда мы умрем. – Она разом смахивает нарезанные ягоды в миксер.

– А может, они просто тут застряли. Может, у них остались незавершенные дела.

– Незавершенные дела вроде мести? – спрашивает Колин.

– Ну, да, если они плохие. И это довольно просто понять. Мне всегда казалось насчет той стороны: там все либо хорошие, либо плохие. В жизни все серое. Уж смерть-то должна вносить ясность – черное или белое.

Она достает тесто и начинает лепить плюшки, и Колин смотрит, как она это делает – в сотый, наверное, раз. Но сейчас каждое ее движение кажется словно более весомым – словно он и не замечал никогда, насколько опыт придает им смысла.

– Спасибо, Дот.

– За что? За высокопарную болтовню насчет мертвых?

– Ну, когда ты не рассуждаешь часами о симпатичном бариста из той кофейни или о благотворном влиянии ананасов на твою сексуальную жизнь, с тобой правда можно дело иметь.

– Стараюсь, как могу. – Она кивает на шкафчик над столом. – Достань-ка мне бумагу для выпечки.

Даже от привычного дела – помогать Дот с выпечкой – Колину не становится лучше. Напротив, ему становится только хуже. За последние десять лет можно по пальцам пересчитать те случаи, когда он настолько раскисал. Но Дот не сказала, в общем-то, ничего нового; всю свою жизнь он слышал одно и то же: общие фразы насчет посмертного существования и что «ходоки», может, и существуют, и что его мать, возможно, не сошла с ума. Подобного рода утешения недорого стоят, потому что, в общем и целом, какая разница, была ли она сумасшедшей. Ее больше нет.

Ее нет, и отца тоже, а его сестры Каролины нет еще дольше. А теперь, похоже, и для Колина время настало. В первый раз с тех пор, родители умерли, Колину настолько очевидно его полное одиночество в этом мире. Как бы ни любили его Дот, Джо и Джей, с этим они ему помочь не могут.

Дот находит его снаружи у задней двери. Он сидит на ступеньках и здоровой рукой чертит что-то палкой на стылой, покрытой изморозью земле. Она приоткрывает дверь, и поток теплого воздуха шевелит ему волосы на затылке.

– Что ты здесь делаешь?

– Думаю. – Он вытирает лицо, и она это замечает; выходит и садится рядом.

– Ты чем-то расстроен, ребенок?

– Все в порядке.

– Не надо мне врать. У тебя ж обычно улыбка с лица не сходит. Легко заметить, когда что-то не так.

Колин поворачивается, чтобы взглянуть на нее, и выражение ее лица смягчается, когда она видит его обведенные красным глаза.

– Все, Дот, со мной покончено. Я серьезно не знаю, сошел я уже с ума или нет.

Ему просто невыносимо видеть, как она меняется в лице, какой виноватый у нее делается вид, будто это она в ответе за его несчастную жизнь.

– Не сошел.

– Ты даже не знаешь, почему мне так кажется.

– Могу попробовать догадаться, – отвечает она тихо. – Хочешь об этом поговорить?

– Да, в общем, нет, – слабо улыбается он ей. – Но спасибо.

– Я на своем веку немало повидала безумия. И, прости Господи, уж у тебя-то больше причин, чем у всех нас, искать дыры в собственном рассудке. А тебе поможет, если я скажу, что знаю точно: ты совершенно нормален?

Колин невесело смеется.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю, – говорит она с абсолютной уверенностью.

– Может, это мне только кажется, что ты так говоришь. Да все в порядке, Дот. Со мной все в порядке.

Она молча глядит на него, а потом очень сильно щиплет за руку. Он вскрикивает, потирая больное место. У Дот исключительно мерзкий щипок.

– Какого черта, Дот?!

– Видишь? – посмеивается она. – Это тебе не показалось. А уж если вспомнить, что ты перенес – а любого другого это отправило бы в могилу, – но при этом живешь так, будто завтра не существует, то да, иногда у меня есть причины считать тебя абсолютным психом. Но если ты сумасшедший, то я – молодая и уродливая, а мы оба знаем, что это не так.

Колин урывает минутку перед началом занятий проверить, как там Джо. Он испытывает облегчение, увидев, что его крестный уже сидит, уминая огромную порцию тостов по-французски с беконом.

– Доставка Дот? – интересуется он.

Джо кивает и тычет вилкой в сторону стула рядом с кроватью.

– У тебя есть время посидеть?

– Пара минут.

Колин садится, и теплое молчание заполняет пространство между ними. Это так привычно – их тихие посиделки почти без слов. Пока Джо ест, Колин смотрит в окно на ребят, спешащих на уроки.

– Хорошо спал? – спрашивает Джо, прожевав очередной кусок.

– Это мне у тебя надо бы спрашивать.

– Спал как мертвый, – говорит Джо. – Мэгги меня до ушей накачала обезболивающим.

– Да уж, что ты там нес… – кивая, говорит Колин.

– Кто та девчонка?

Когда до Колина доходит смысл вопроса, сердце у него замирает, а потом пускается в галоп.

– Какая девчонка?

– Та, которая подошла ко мне на крыльце. Ну с темными волосами. Хотела помочь, но сказала, что не может.

– Она так сказала?

Потягивая кофе, Джо смотрит на Колина.

– Я, наверное, с ума схожу, парень, но мне надо знать: она прекрасная или ужасная?

– Что? – Колин придвигается ближе.

Быстро взглянув на дверь, чтобы убедиться, что они одни, Джо шепчет:

– Та девчонка. Она прекрасная или ужасная?

– Прекрасная, – шепчет в ответ Колин.

– Я подумал… Ее лицо прямо расплавилось, и она стала самой поразительной вещью, что я когда-либо видел.

У Колина вдруг начинает кружиться голова, да так сильно, что ему требуется несколько секунд, прежде, чем он может ответить.

– Это, наверное, обезболивающие, – говорит парень, сглотнув. – От них чего только не увидишь.

– Нет, парень, – ворчит Джо, не сводя глаз с Колина, – Это было до того, как я упал.

– Я… – Колин почти не чувствует кончиков пальцев; мир будто смыкается вокруг него. – Ты, наверное, не так все запомнил.

Джо не отвечает, и Колин неохотно продолжает:

– Ее зовут Люси

Джо закрывает глаза и трясет головой.

– Ну, будь я проклят.

У Колина к горлу подступает тошнота.

– Джо?

– Люси… Так звали девушку, которая была убита здесь, в школе. Плохие здесь были времена лет, наверное, десять уже назад. То же самое лицо. Я уж думал, у меня с головой что-то не так. – Он смеется, съедает дольку апельсина. – Наверное, все-таки обезболивающее виновато.

Колин ныряет в компьютерную лабораторию, не включая света, чтобы не обнаружить себя.

Он вспоминает, как сделал это в первый раз: они напились тогда с Джеем на школьном костре, были посиделки на краю леса и истории про призраков – и он решил проверить, есть ли доля истины во всех этих страшилках. Поисковый запрос выдал гораздо больше ссылок, чем он мог предположить, учитывая, что большинство людей списывали все это на местный фольклор. Истории о месте, где уровень смертности среди учеников был выше, чем в любой другой школе-интернате страны. Но какая еще школа может похвастаться такими суровыми зимами и огромной территорией, заросшей лесом? Колин никогда не понимал, почему кого-то удивляет, что дети умирали или исчезали здесь чаще, чем где-либо еще, от таких вещей, как холод, воспаление легких и самоубийство. Даже будучи под кайфом, он не мог поверить во все это.

Он смутно припоминает, что встречал где-то историю, о которой говорил Джей, про погибшую девушку. На большинстве сайтов есть информация об убийце, о суде над ним и последующей казни; но, поскольку убийство произошло лет десять назад, он находит только два новостных сюжета, посвященных убийству. Колин кликает на ссылку с фото, и зажимает рот рукой, чтобы не вскрикнуть, когда видит ее лицо.

Волосы у нее темные, и черты лица кажутся не такими хрупкими, но это – она. Под фотографией – статья из газеты «Кер Д’Ален».

В понедельник начались слушания по делу Херба Августа Миллера, задержанного по подозрению в убийстве семнадцатилетней Люсии Рейн Грей, а также еще семи подростков, убитых за последние восемь лет. Слушания будут продлены до 1 июня.

Обвинение предполагает, что бывший директор школы Св. Осанны, находящейся вблизи Кер Д’Ален, 42-х лет, преследовал Люсию в течение нескольких недель перед убийством. То, что преступление было совершено в стенах школы, где работал Миллер, – притом, что прошлых своих жертв он выбирал за пределами штата – указывает на возросшую уверенность убийцы в собственной способности избежать наказания. Предположительно, Миллер вызвал жертву к себе на служебную квартиру, накачал наркотиками и унес в лес, где перерезал ей горло, а потом вскрыл грудную клетку. После этого Миллер извлек сердце жертвы – как становится очевидным, эта мрачная деталь характерна для его «почерка».

Полиция застала Миллера за попыткой похоронить тело в лесу около школы после того, как мальчик, учащийся школы, увидел, как Миллер уносит сопротивляющуюся девушку в лес. Мальчик сообщил одной из служащих школы, которая сразу позвонила 911.

«Этого человека мы выслеживаем вот уже восемь лет. Стольким семьям по всей стране он причинил невыразимую боль. И вполне возможно, что он продолжил бы совершать преступления в нашей школе, если бы не храбрость мальчика, позвавшего на помощь, – сказал Мо Рокфорд, шериф Кер Д’Алена, на пресс-конференции в пятницу утром. – Захват Херба Миллера снял огромный груз с плеч правоохранительных органов, и наш город в долгу перед мальчиком и перед работником школы, совершившим звонок.

Миллеру предъявлены обвинения в семи случаях убийства первой степени. Штат будет выступать за вынесение смертного приговора в свете отягчающих обстоятельств – жестоких пыток и последующего расчленения жертв. Семнадцатилетняя Грей была самой юной среди убитых Миллером.

Это не первая трагедия в истории школы, выстроенной на месте захоронения первых поселенцев, двигавшихся на Запад; стоит вспомнить и пожар 1814 года, унесший жизни двух детей через два дня после того, как школа была открыта. Несчастья преследовали школу Св. Осанны многие годы: еще несколько человек из учеников школы и ее посетителей стали жертвами глухих лесов, ледниковых озер и сурового климата здешних мест.

Колин прекращает читать и закрывает окно браузера, чтобы никто не мог проследить историю его поисков.

– Люсия Рейн Грей, – вслух произносит он. Позволяет сердцу завладеть всеми чувствами тела, слушает неистовый грохот в груди, в горле, в ушах. Люси говорила правду.

Весь день ее нет. Она не появляется на уроке истории, и на ланче Колин не встретил ее. Он не может найти Люси нигде на территории школы, и его тревога постепенно растет, пока он обходит каждый корпус, заглядывает в каждый кабинет. Он говорит себе, что перестанет искать после этого первого обхода, но после урока физкультуры сдается, быстро одевается и уходит с намерением до седьмого урока прочесать прилегающий к школе лес.

Дни проходят один за другим, и Джей рассказывает ему, что она перестала ходить и на английский тоже. Парта, за которую она села в тот первый день, остается пустой. Непонятно почему, но для Колина – это как удар под дых. Если эта ситуация настолько безумна, как он не устает себе повторять, почему тогда ему не все равно? Почему он не может перестать тереть ладонь, пытаясь вспомнить, каково это – касаться ее? Почему он хочет повторить это?

Ему хочется помнить: ее кожа – теплее, чем воздух, но лишь чуть-чуть. Ее глаза переменчивы, как озерная гладь. Ей никогда не холодно, даже на самом сильном ветру. Он ни разу не видел, чтобы она к чему-либо прикасалась, только к тому карандашу в первый день. И даже карандаш держать ей, кажется, было непросто. Выглядело так, будто ей для этого требовались определенные усилия. Ее глаза, когда она спросила о Джо, поменяли цвет – от темно-серого до пронзительного искреннего синего.

Он раздумывает, не продолжить ли поиски за пределами школы, но совершенно непонятно, куда она уходит, когда ее здесь нет. Растворяется в воздухе?

К вечеру пятницы состояние у Колина такое же, как бывает, когда он подолгу не ездит на своем байке: ему не сидится, и ощущение, будто внутри что-то растет, задвигая жизненно важные органы в крошечный уголок внутри грудной клетки. Он боится, что Люси ушла, но еще страшнее то, что она могла просто испариться. Что, обратившись к нему и получив отказ, она каким-то образом была вынуждена вернуться. Он ездит на велосипеде по лесу, по тропинкам, по хлипким узеньким доскам, которые они с Джеем накидали еще несколько лет назад. Он прыгает через камни, через ручьи, обрушивается вниз со склонов. Проверяет на прочность и байк, и себя, пока весь не покрывается синяками и ссадинами. Делает все, чтобы прочистить мозги, но ничего не работает. Обедает, не чувствует вкуса. Комната в общаге кажется удушливо жаркой и тесной.

Сидя на кровати, он, не глядя, пролистывает велосипедный журнал, швыряет на пол и падает на спину, прижав кулаки к глазам.

На другой стороне комнаты Джей прекращает кидать теннисный мячик о стену.

– Ты хоть примерно представляешь, где она может быть?

– Нет. В последний раз я видел ее… – тут он замолкает: ему приходит в голову, что, может, не так уж важно, где он ее видел в последний раз. Может, важнее, где все это для нее началось.

– Колин?

– Думаю, мне кажется – я знаю. Увидимся.

Джей бросает обеспокоенный взгляд в окно – на улице уже темнеет, – но свои возражения оставляет при себе.

– Ладно, просто поосторожней там, чувак.

Колин идет по тропинке к парку, потом ныряет в дыру в заборе, проделанную им и Джеем еще года два назад и до сих пор не обнаруженную сторожами. И вскоре он уже на том месте, где, как он думает, Люси впервые очнулась у озера.

Идти пришлось всего около пары километров, но к тому времени, как он добирается до места, у него стучат зубы. Теперь, когда он знает, что по крайней мере часть легенд может быть правдой, к воде подходить страшновато. Когда замирает шорох гравия под подошвами его кроссовок, наступает жутковатая тишина. Мысль о том, что Люси сидит где-то здесь совсем одна, заставляет его руки трястись – совсем не от холода. Может, это от того, что он боится не найти ее и здесь.

Он оглядывается, сутулясь на сильном ветру. Над головой низко нависает тусклое небо, облака настолько густые, что невозможно сказать, где заканчивается одно и начинается другое.

Неподалеку от того места, где тропинка упирается в воду, сохранился старый причал. Досок кое-где не хватает, а те, что остались, наполовину сгнили. Несмотря на то, что к озеру подходить запрещено, самые отчаянные сорвиголовы проникают сюда летом, чтобы подурачиться. Сейчас старые доски припорошены тонким слоем снега, но почему-то Колин совсем не удивляется, увидев Люси: она сидит на самом краю, на обломанных, ненадежных досках. Длинные светлые волосы падают ниже пояса, и ледяной ветер с озера перебирает их, играя прядями.

Старые доски поскрипывают под его осторожными шагами. Она переоделась, но ее «фирменные» ботинки, расшнурованные, стоят на причале рядом с ней. Его куртка лежит у нее на коленях.

Теперь, когда он здесь, он вдруг понимает, что все это время думал о том, как ее найти, а не о том, что он ей скажет.

Глядя ей в спину, Колин лихорадочно ищет подходящую фразу. Ему нужно попросить прощения, сказать, что он – глупый подросток, который не знает, как вести себя и с живыми девушками, не говоря уж о мертвых. Может, стоит сказать ей, что он сирота, и опора в этом мире нужна ему не меньше, чем ей.

Он медленно подходит к ней.

– Люси? – говорит он и замолкает, пытаясь переварить то, что он видит. Она подтянула юбку повыше коленей, и ее кожа кажется абсолютно белой, безупречной в угасающем свете – нигде ни шрама, ни родинки.

– Совсем не холодно, – откликается она, глядя на ноги, которыми она болтает в воде под мостками. Уже, наверное, ниже нуля, и вода в озере с виду похожа на сироп, нечто среднее между жидким и твердым состоянием. У Колина ноги ноют от одного вида ледяной ряби, которая гладит ее кожу.

– То есть умом я понимаю, что холодно, – продолжает она. – Но ощущения такого нет. Я чувствую, что вода холодная, но это совсем меня не беспокоит. Странно, правда?

Ветер, похоже, унес все его слова, и он не уверен, что тут можно сказать. Вместо этого Колин протягивает руку и кладет ладонь ей на плечо. От этого прикосновения ее глаза широко распахиваются, но она ничего не говорит.

– Я не знал, где ты, – говорит он. – Ты как?

– Все хорошо, – шепчет она в ответ.

В изумлении он смотрит на свои руки. Он чувствует вес ее волос у себя на пальцах, фактуру кожи на ее шее, но там, где должно бы быть тепло, есть только покалывающее ощущение, будто движение, будто дуновение ветра. Словно бы силы, которые питают ее, поддерживая ее форму, отзываются пульсацией под кончиками его пальцев.

Они долго глядят друг на друга, потом он говорит:

– Прости.

Улыбка прокрадывается в уголки ее губ, на щеке появляется милая ямочка, и вот она уже широко усмехается. В свете полной луны ее глаза меняют цвет – от темного до светло-желтого.

– Да за что?

Он не знает, что на это ответить, потому что он чувствует себя полным придурком за то, что сбежал тогда – хочет она извинений или нет.

– Хочешь, пойдем погуляем? – спрашивает Люси.

Он улыбается, делает шаг назад, освобождая ей место; она вытягивает ноги из воды, и он вытирает их все той же курткой. Ноги на ощупь, как лед. Она опускает взгляд, и – охренеть – такое ощущение, что она смотрит на его губы. Внезапно в голове у него возникает куча вопросов: как, интересно, это будет – поцеловать ее? Интересно, ее кожа везде одинакова на ощупь? А на вкус?

– А когда ты это сделал? – спрашивает она, натягивая ботинки. Он спешно старается привести мысли в порядок. Рефлекторно облизывает губы и только тут понимает, что она имела в виду его пирсинг.

– Ты про губу?

– Ага.

– Прошлым летом.

Она молчит, и это дает ему возможность рассмотреть, как ветер треплет ее волосы во все стороны, будто они легче, чем воздух. Она все еще медлит с ответом, и он глядит, как она с задумчивым видом завязывает ботинки.

– А что, школьные правила это не запрещают?

– Правила такие древние, что у пирсинга просто не было шанса в них попасть. Но лучше даже не пытайся явиться на урок в коротких штанах. Дот и Джо говорят, что я могу выглядеть, как «никчемный раздолбай», пока веду себя, как джентльмен. Тебе не нравится?

– Нет, нравится. Просто…

– Ты будто удивлена, что тебе нравится, – смеется Колин, глядя, как Люси встает.

– Мне кажется, когда я училась в старших классах, парни такого не делали. По крайней мере, такие, как ты.

– Такие, как я?

– Ну, хорошие. Хулиганы – да, те были бы все в татуировках и в пирсинге, буйные такие.

– О, я определенно буйный.

Ее губы изгибаются в полуулыбке.

– Я в этом не сомневаюсь.

– И откуда ты знаешь, что я хороший? Может, я хулиган с фетишем насчет призраков.

Она смотрит на него в изумлении, раскрыв рот, и ему хочется схватить камень и дать как следует себе по башке. Но тут Люси закидывает голову и издает до смешного громкий, фыркающий смешок. Колин облегченно выдыхает. Похоже, шутки насчет призраков здесь катят.

– Ты хороший, – все с той же широкой усмешкой утверждает она. – У тебя это на лице написано. Ты просто не можешь ничего скрывать.

Он смотрит, как ее глаза меняют цвет с зеленого на серебристый, как ее губы складываются в его любимую шаловливую улыбку. Он думает о ее волосах, о глазах, о том, как она сливается с фоном для всех, кроме него:

– Ты тоже.

– Правда?

– По крайней мере, не от меня.

Улыбка исчезает с ее губ, но остается в глубине глаз, даже когда она отводит взгляд.

– Хорошо.

Птица хлопает крыльями в зарослях тростника рядом с тропинкой, ведущей вглубь леса, и последние забытые листья хрустят под ногами. Они идут в ногу, но шаги Люси как будто легче, тише.

И теперь, когда он разрешил себе верить, в глаза бросаются и другие различия. Ее щеки не раскраснелись от холода. Каждый его выдох облачком замирает перед лицом, но воздух у губ Люси совершенно прозрачен. Идя рядом с ним, она оглядывается, будто способна разглядеть любую деталь в лунном свете, и он задумывается – может, она как кошка? Темнота для нее не помеха? Странно, конечно: вроде теперь, когда они оба признали, что она мертва, а он – нет, запретных тем быть не должно, но ему кажется, что спрашивать ее, на что это похоже, не стоит.

– Так значит, ты мне веришь? – спрашивает девушка.

Парень раздумывает, нужно ли передавать ей рассказ Джо, но решает, что сейчас не время вдаваться в подробности.

– Я нашел твою историю. Видел твою фотографию. Тебя убил бывший директор школы, там, у озера.

Она кивает, глядя в сторону, на воду; вид у нее не особенно заинтересованный.

– Интересно тогда, почему мне там так нравится. Должно бы быть наоборот.

– Это странно – помнить не все?

Она подбирает лист и внимательно его разглядывает.

– Да, наверное. Самое странное – либо все, либо ничего. Я в мельчайших деталях помню букет, который подарил мне папа на какой-то праздник, но не помню его лица.

– Ничего себе… – звучит по-дурацки, но, правда, что еще тут можно сказать?

– Я тут как-то вечером думала над этим. Знаешь эти игры по телевизору, когда кто-нибудь стоит в телефонной будке, и с пола фонтаном бьют деньги, и сколько он поймает за минуту, столько ему и достанется?

Он понятия не имеет, о чем она говорит, но решает рискнуть:

– Конечно.

– Ну, и часть банкнот – это двадцатки, может, пара сотенных тоже есть, но в основном это бумажки по доллару Так что кажется, что внутри будки летает куча денег, но на самом деле это не так. Однако какая бы там ни получилась сумма, ты все равно будешь рад, что у тебя в руках деньги.

Она легко огибает валун, торчащий посреди тропинки; он вскакивает на камень, потом перепрыгивает на длинное трухлявое бревно. Он чувствует, что она краешком глаза наблюдает за ним.

– В общем, у меня такое ощущение, что в какой-то момент после смерти у меня была минута в такой вот будке с воспоминаниями, и я успела ухватить несколько пятерок, но в основном это были бумажки по доллару.

– То есть, другими словами, ты рада, что у тебя есть хоть что-то…

– Но то, что у меня осталось, практически никуда не годится, – заканчивает она, криво улыбаясь.

– На эти бабки ничего не купишь, да? Вроде того, кем ты была, или почему ты здесь?

Она смеется, в глазах светится облегчение.

– Да, точно!

Это просто добивает его, потому что ему начинает казаться, что именно ему и никому другому нужно было понять ее с самого начала.

– Прости меня, я был придурком.

– Да не был ты придурком, – Люси опять фыркает. – Господи, я уже и забыла, как я люблю, когда так выражаются. А еще «урод» есть.

– Это тоже про меня. Ты такая: «Эй, я мертва», а я в ответ: «Вау, это отстой. Все, я пошел».

Она опять смеется, на этот раз громко, так, что эхо отскакивает от обступивших их деревьев. Он просто обожает этот звук, ему нравится, что такое хрупкое с виду существо способно быть настолько громким.

– Ну а как ты должен был отреагировать? На самом деле, думаю, меня бы больше напугало, если бы ты остался совершенно спокойным. Я бы, наверно, подумала: «Может, у этого типа фетиш насчет призраков».

Теперь очередь Колина смеяться, но он быстро замолкает.

– Моя мама начала видеть всякое такое. Так она и… – Он останавливается, поворачивается к ней. – Понимаешь, после того, как мы сюда переехали, пару недель спустя… Мою старшую сестру, Кэролайн сбил грузовик по дороге в школу. Она на велосипеде была. Машину, наверное, даже не заметила. Мама не выдержала, она сорвалась. Потом, где-то месяц спустя, она начала говорить, что пару раз видела Кэролайн на дороге. Однажды вечером посадила нас всех в машину, сказала, поехали в город мороженое есть, а потом, на мосту, крутанула руль в сторону.

– Колин, – шепчет Люси, – Это ужасно.

– Родители погибли. Я выжил. Так что, когда ты сказала мне, что думаешь – ты мертва, я с катушек слетел.

– Господи, конечно! – Она убирает с лица волосы, обнажая гладкую, бледную кожу. Она такая красивая; как ему хочется прижаться щекой к ее щеке. – Прости меня, пожалуйста.

Он отмахивается; продолжать этот разговор было бы мучением.

– А где ты была эти несколько дней?

– Что я делала, точно не помню, но точно была где-то здесь. Либо тут, либо на площадке. Я не могу выйти за пределы территории.

– То есть совсем?

Она мотает головой, смотрит на него еще с минуту, потом роняет лист на тропу Тот почти сразу же исчезает в грязи. Теперь его очередь смотреть; он изучает ее профиль, пока ее взгляд блуждает над водой.

– Люси?

Она поворачивается к нему с улыбкой:

– Мне нравится, когда ты зовешь меня по имени.

Колин улыбается в ответ, но его улыбка быстро гаснет.

– Ты знаешь, почему ты здесь? Почему вернулась?

Она качает головой.

– Ты меня боишься?

– Нет. – А ведь должен бы. И ему хочется продолжить, рассказать ей о школе, об окружающих ее легендах, про «ходоков» и про то, что, может быть, она – одна из них, и спросить, может, все они – пленники внутри школьной ограды? Уж конечно, он должен быть напуган. Но прямо сейчас, когда он с ней рядом так близко, что можно прикоснуться, все, что он чувствует – облегчение и ту странную, пьянящую тягу к ней.

Внезапно просто идти рядом – уже недостаточно.

– Возьми меня за руку, – просит он.

Она обхватывает его ладонь своими длинными пальцами: холод и тепло одновременно, давление и пустота. Прикосновение то есть, то нет, и ощущение никогда не задерживается в одном и том же месте подолгу. Когда он сжимает ее пальцы, по ним будто пробегает рябь, и его мышцы расслабляются. Она – будто созвездие, живое биение тысяч крыльев о его кожу.

Он поднимает на нее взгляд и видит, что глаза у нее закрыты и что она прикусила губу.

– Что-то не так? – спрашивает он. – Тебе больно?

Она распахивает глаза – водовороты зеленого и красновато-коричневого: желание и радость.

– У тебя бывало когда-нибудь, вот ты в бассейне, а потом прыгаешь прямо в горячую ванну?

Колин смеется. Ему в точности знакомо чувство, которое она описывает: яркая вспышка ощущений, потрясающих, но настолько интенсивных, что кажется, будто нервные окончания поджариваются.