Убийство Роджера Экройда Кристи Агата

Глава 24

Рассказ Ральфа Пэтона

В эту минуту было очень неловко мне. Я с трудом воспринимал последовавшие восклицания и возгласы удивления. Когда я в достаточной мере овладел собой, чтобы понять, что происходит, Ральф Пэтон стоял уже возле жены, держа ее руку в своей, и улыбался мне через комнату.

Пуаро тоже улыбался и красноречиво грозил мне пальцем.

— Разве я не говорил вам сто раз по крайней мере, что скрывать что-либо от Эркюля Пуаро бесполезно? — спрашивал он. — Иначе он узнает сам?

Он повернулся к остальным.

— Вы помните, у нас однажды за столом уже было небольшое собрание? Нас было шестеро. Я обвинил остальных пятерых присутствующих здесь лиц в том, что каждый что-то от меня скрывает. Четверо из них рассказали мне свои секреты. Доктор Шеппард своего секрета не открыл. Но у меня все время были подозрения. В тот вечер доктор Шеппард пошел в «Три вепря» в надежде увидеть Ральфа. Там он его не застал. Но предположим, сказал я сам себе, что по пути домой он встретил его на улице? Доктор Шеппард был другом капитана Пэтона, и он пришел прямо с места преступления. Он должен был знать, что обстоятельства складывались очень неблагоприятно для Ральфа Пэтона. Возможно, он знал больше, чем другие…

— Знал, — сказал я с раскаянием. — Я полагаю, что теперь и я мог бы чистосердечно во всем признаться. В тот день я побывал у Ральфа. Сначала он не хотел посвящать меня в свои тайны, но потом рассказал о своей женитьбе и о тяжелом положении, в котором находился. Как только было обнаружено преступление, я понял, что когда эти факты станут известными, подозрение непременно падет на Ральфа… или, если не на него, то на девушку, которую он любит. Вечером все эти факты я напрямик выложил перед Ральфом. Мысль о том, что ему, может быть, придется давать показания против своей жены, заставила его принять решение любой ценою…

Я нерешительно замялся, и Ральф восполнил недостающее слово.

— Любой ценою смыться, — закончил он весьма образно. — Видите ли, оставив меня, Урсула вернулась в дом. Я подумал, что, возможно, она еще раз попытается поговорить с моим отчимом. В тот день он уже обошелся с ней очень грубо. Он, пришло мне в голову, мог оскорбить ее так непростительно, что не сознавая, что она делает…

Он замолчал. Урсула освободила свою руку и отступила назад.

— И ты это подумал, Ральф! Ты действительно подумал, что я могла это сделать?

— Но давайте вернемся к заслуживающему порицания поведению доктора Шеппарда, — сухо сказал Пуаро. — Доктор Шеппард пошел на все, чтобы помочь ему. Ему удалось укрыть капитана Пэтона от полиции.

— Где? — спросил Реймонд. — В своем доме?

— А! Нет, конечно, — сказал Пуаро. — Вам бы следовало задать себе один из тех вопросов, какие задавал себе я. Если славный доктор укрывает молодого человека, какое место он для этого выберет? Оно обязательно должно быть где-нибудь под рукой. Я думаю о Кранчестере. Гостиница? Нет. Квартира? Тем более — нет. Где же? А! Понятно. Частная лечебница. Лечебница для душевнобольных. Я проверяю свою теорию. Придумываю себе душевнобольного племянника и советуюсь с мадемуазель Шеппард относительно подходящей лечебницы. Она называет мне две, неподалеку от Кранчестера, куда ее брат направляет своих больных. Делаю запросы. Да, в одну из них в субботу утром был доставлен больной самим доктором. В этом пациенте, хотя он был и под другим именем, я без труда узнаю капитана Пэтона. После некоторых необходимых формальностей мне разрешают увезти его. Сегодня рано утром он прибыл в мой дом.

Я посмотрел на него с унынием.

— «Эксперт Министерства внутренних дел» моей сестры, — машинально пробормотал я. — Подумать только, что я не догадался!

— Теперь вы понимаете, почему я обратил внимание на сдержанный характер вашей рукописи, — тихо сказал Пуаро. — Она строго правдива по ходу фактов, но эти факты раскрываются не полностью, а, мой друг?

Я был слишком сконфужен, чтобы спорить.

— Доктор Шеппард очень верный друг, — сказал Ральф. — Он был со мной в радости и в горе и сделал то, что считал наилучшим. Теперь я вижу, после того, как месье Пуаро рассказал мне, что в действительности это было не самым лучшим. Мне следовало выйти из убежища и открыто встретить трудности. Но в лечебнице мы не видели газет. Я ничего не знал о происходящем.

— Доктор Шеппард — образец осторожности, — сказал Пуаро сухо. — А я все маленькие тайны раскрываю. Это моя профессия.

— Теперь мы можем узнать, что с вами произошло в тот вечер, — нетерпеливо вставил Реймонд.

— Об этом вы уже знаете, — ответил Ральф. — Добавить остается очень немного. Я вышел из садового домика приблизительно без четверти десять и бродил по дорожкам сада, стараясь придумать, что делать дальше, как вести себя. Должен признаться, что у меня нет и тени алиби, но даю вам честное слово, что я не подходил к кабинету и не видел отчима ни живым, ни мертвым. Как бы ни думали другие, я хотел бы, чтобы вы мне верили.

— Никакого алиби, — тихо сказал Реймонд. — Это плохо. Я верю вам, конечно, однако дело скверное.

— Хотя и очень простое, — весело возразил Пуаро. — Очень простое.

Мы посмотрели на него с недоумением.

— Вы понимаете, что я имею в виду? Нет? Чтобы спасти капитана Пэтона, настоящий преступник должен сознаться. Только и всего.

Он смотрел на всех нас с сияющей улыбкой.

— Да, да, именно это я имею в виду. Вы видите, я не пригласил сюда инспектора Рэглана. Это я сделал с целью. Я не хотел рассказывать ему все, о чем знаю… по крайней мере — сегодня.

Он подался вперед, и вдруг его голос и весь он сам изменились. Он вдруг стал опасным.

— Это я вам говорю… Я знаю: убийца мистера Экройда находится сейчас в этой комнате. Теперь я говорю убийце. Завтра правда будет известна инспектору Рэглану. Вы поняли?

В комнате воцарилась напряженная тишина. И во время этой тишины вошла старая бретонка с телеграммой на подносе. Пуаро распечатал и развернул ее.

Внезапно раздался звучный голос Бланта.

— Вы говорите, что убийца среди нас? Вы знаете, кто он?

Пуаро прочитал телеграмму. Он скомкал ее в руке.

— Теперь — знаю.

Он слегка похлопал по бумажному комочку.

— Что это? — резко спросил Реймонд.

— Радиограмма… с парохода, который сейчас находится на пути в Соединенные Штаты.

Стояла мертвая тишина. Пуаро встал и поклонился.

— Messieurs et Mesdames[45], совещание окончено. Не забывайте: правда будет известна инспектору Рэглану утром.

Глава 25

Правда

Едва заметным жестом Пуаро приказал мне остаться. Повинуясь, я подошел к камину и, задумавшись, носком ботинка стал поправлять в нем большие поленья.

Мои мысли зашли в тупик. Впервые я был в полном недоумении относительно намерений Пуаро. Сначала я даже подумал, что сцена, свидетелем которой я только что оказался, была каким-то огромным отрывком из помпезного представления, а он, как он сам выражался, «играл комедию», стремясь показаться интересным и важным. И тем не менее, что-то заставляло меня верить, что за всем этим скрывается действительность. В его словах прозвучала настоящая угроза… какая-то неоспоримая убежденность. Но я все еще считал, что он находится на абсолютно ложном пути.

Когда дверь закрылась за последним и уходящих, он подошел к огню.

— Ну, мой друг, — сказал он спокойно, — а что вы думаете обо всем этом?

— Не знаю, что и подумать, — признался я откровенно. — Для чего вы это сделали? Почему бы сразу не пойти к инспектору Рэглану и не сообщить ему правду вместо того, чтобы делать виновному такое сложное предупреждение?

Пуаро сел и вынул портсигар с крошечными русскими папиросами. С минуту или две он молча курил. Потом сказал:

— А вы воспользуйтесь своими маленькими серыми клеточками, — предложил он. — Мои действия всегда обоснованы.

С минуту я колебался, а затем медленно произнес:

— Первое, что приходит мне в голову, это то, что вы сами не знаете, кто виновен, но уверены, что он должен быть найден среди присутствовавших здесь людей. Следовательно, ваши слова имели целью вынудить признание неизвестного убийцы?

Пуаро утвердительно кивнул.

— Умная мысль, но неверная.

— Я подумал: возможно, заставив его поверить в то, что вы знаете, кто убийца, вы заставите его выдать себя… не обязательно признанием. Он мог бы попытаться закрыть вам рот так же, как он закрыл его недавно мистеру Экройду… прежде, чем вы смогли бы сделать что-либо завтра утром.

— Ловушка, в которой я сам был бы приманкой! Merci, mon ami[46], но для этого я недостаточно героичен.

— Тогда я вас не понимаю. Насторожив его, вы, несомненно, рискуете дать убийце возможность скрыться?

Пуаро покачал головой.

— Он не гложет скрыться, — сказал он мрачно. — У него только один путь… И тот путь не ведет к свободе.

— Вы действительно уверены, что один из только что присутствовавших здесь совершил убийство? — спросил я с недоверием.

— Да, мой друг.

— Кто он?

Несколько минут он молчал. Потом, бросив в камин окурок папиросы, заговорил спокойно и раздумчиво.

— Я поведу вас тем путем, каким прошел сам. Шаг за шагом вы пойдете за мной и убедитесь сами, что все факты неоспоримо указывают на одно лицо. Начну с того, что я заметил два факта и одно небольшое расхождение во времени, которые особенно привлекли мое внимание. Первый факт — телефонный звонок. Если бы Ральф Пэтон был на самом деле убийцей, этот звонок должен быть нелепым и бессмысленным. Следовательно, сказал я сам себе, Ральф Пэтон не убийца. Я удовлетворился тем, что телефонный вызов не мог быть сделан кем-нибудь из дома, и тем не менее я был убежден, что должен искать своего преступника среди тех, кто в тот роковой вечер находился в доме. Таким образом, я сделал вывод, что звонил, по всей видимости, соучастник. Этот вывод меня не совсем удовлетворял, но я его пока оставил.

Затем я стал искать мотивы вызова. Это было нелегко. Я мог судить о них лишь по результату. А результат состоял в том, что убийство было обнаружено в тот же вечер, вместо того чтобы быть обнаруженным, по всей вероятности, на следующее утро. Вы с этим согласны?

— Да-а, — признал я. — Конечно. Поскольку мистер Экройд приказал, чтобы его не беспокоили, вероятно, никто не стал бы заходить к нему в тот вечер.

— Trs bien[47]. Дело продвинулось, не так ли? Но мотивы по-прежнему оставались неясными. Какая была выгода в том, чтоб убийство обнаружили в тот же вечер, а не на следующее утро? И тогда — единственная мысль, за которую я ухватился: убийце необходимо было знать, когда будет обнаружено преступление, чтобы обязательно присутствовать при взламывании двери или сразу же после этого. А теперь мы подходим ко второму факту — к отодвинутому от стены креслу. Инспектор Рэглан не счел нужным обращать на это внимание. Я же, наоборот, отнесся к этому как к факту особой важности. В своей рукописи вы нарисовали аккуратный небольшой план кабинета. Если бы он был сейчас с вами, вы бы увидели, что кресло, будучи выдвинутым на место, указанное Паркером, стояло бы на прямой линии между дверью и окном.

— Окном! — произнес я быстро.

— У вас та же мысль, что сначала появилась и у меня. Кресло, — подумал я, — было выдвинуто для того, чтобы заслонить от тех, кто войдет в дверь, нечто, связанное с окном. Но вскоре я отбросил это предположение, так как хотя у кресла и высокая спинка, окна оно почти не закрывало — заслонялось лишь пространство между оконным переплетом и полом. Да, mon ami[48]… Но вспомните, что как раз перед окном стоял стол, на котором были газеты и журналы. Так вот, этот стол полностью закрывался выдвинутым креслом… И у меня появилась первая смутная догадка.

Предположим, на столе что-то было. Это «что-то» положил убийца и не хотел, чтобы оно было замечено, когда взломают дверь. Пока я не имел ни малейшего представления, что это могло быть. Но подобные очень интересные факты мне были известны и раньше. Например, это могло быть что-то такое, чего убийца не мог унести с собой в тот момент, когда совершал преступление. В то же время для него было жизненно необходимым незаметно и поскорее убрать эту вещь сразу же по обнаружении преступления. А отсюда — телефонный звонок и возможность для убийцы быть на месте при обнаружении трупа.

Теперь дальше. До прихода полиции на месте события было четыре человека. Вы, Паркер, майор Блант и мистер Реймонд. Паркера я исключаю сразу, потому что, когда бы ни обнаружили преступление, он бы, естественно, при этом присутствовал. Кроме того, именно он сообщил мне об отодвинутом кресле. Таким образом, подозрение с Паркера снималось (подозрение — в убийстве. Я все еще считал возможным, что миссис Феррарс шантажировал он). Реймонд и Блант, однако, оставались под подозрением, так как если бы преступление было обнаружено рано утром, вполне возможно, что они могли бы явиться на место слишком поздно, чтобы успеть забрать предмет, оставленный на круглом столе.

А теперь, что же это был за предмет? Вы знаете мои сегодняшние доводы относительно услышанного отрывка разговора. Как только я узнал, что к Экройду приходил представитель компании по продаже диктофонов, у меня в голове засела мысль о диктофоне. Вы слышали, о чем я говорил в этой комнате полчаса назад? Они все согласились с моей теорией… но, кажется, не обратили внимания на один чрезвычайно важный факт. Допустив предположение, что в тот вечер мистер Экройд пользовался диктофоном, они не поинтересовались, почему же диктофон не был обнаружен?

— Я об этом тоже не подумал.

— Мы знаем, что мистер Экройд приобрел диктофон, но среди его имущества его не оказалось. Так что если с того стола что-то взяли, то почему бы этому «что-то» не быть диктофоном? Но в способе, как ею убрать, были определенные трудности. Внимание всех было сосредоточено на убитом. Я думаю, что любой из тех, кто был в комнате, мог бы подойти к столу незамеченным. Но у этого диктофона существенные размеры, его не положишь незаметно в карман. Для него требуется особое вместилище.

Вы улавливаете, куда я клоню? Начинает вырисовываться фигура убийцы. Это человек, который был на месте при обнаружении преступления сразу же после убийства, но который не мог там быть, если бы преступление обнаружили на следующее утро. Это человек, носящий с собой какое-то вместилище, куда можно было бы спрятать диктофон…

— Но зачем ему потребовалось убирать диктофон? — перебил я. — С какой целью?

— Вы как мистер Реймонд. Считаете, что в половине десятого был слышен голос мистера Экройда, говорящего в диктофон. Но подумайте немножко об этом полезном изобретении. Вы диктуете в него, так? А через некоторое время секретарь или машинистка включает его, и голос слышится снова.

— Вы хотите сказать… — произнес я, задыхаясь.

Пуаро кивнул.

— Да. Именно это я и хочу сказать. В девять тридцать мистер Экройд был уже мертв. Говорил диктофон — не человек.

— И его включил убийца. Значит, в ту минуту он находился в комнате?

— Возможно. Но мы не должны исключать вероятности применения какого-нибудь механического устройства… чего-нибудь наподобие реле времени или даже обыкновенного будильника. Но в таком случае мы должны добавить еще две черты к портретунашего воображаемого убийцы. Он должен быть кем-то из тех, кто знал, что мистер Экройд купил диктофон, и — кто смыслит в механике.

Точно так же я все представил себе, когда мы столкнулись со следами на подоконнике. Здесь у меня напрашивалось три вывода:

1. Они и в самом деле могли быть оставлены Ральфом Пэтоном. В тот вечер он был в Фернли, мог забраться в кабинет и обнаружить в нем убитого отчима. Это была одна гипотеза.

2. Была и другая возможность. Следы мог оставить кто-то другой, у которого были на подошвах такие же полосы. Но у всех обитателей дома подметки из гладкого каучука, а в случайное совпадение рисунков на туфлях Ральфа Пэтона и кого-нибудь из посторонних я не верю. На Чарльзе Кенте, как об этом утверждает буфетчица из «Собаки и свистка», были ботинки — «нечищенные ботинки».

3. Следы были сделаны кем-то преднамеренно, для того, чтобы попытаться бросить подозрение на Ральфа Пэтона. Чтобы проверить этот последний вывод, нужно было удостовериться в некоторых фактах.

Одна пара туфель Ральфа из «Трех вепрей» была взята полицией. В тот вечер ни Ральф, ни кто-либо другой не могли носить эти туфли, так как их забрали вниз чистить. Согласно предположению полиции, на Ральфе была другая пара таких же самых туфель, и я установил, что у него действительно, была другая пара. А теперь, для подтверждения правильности моей теории, нужно, чтобы на убийце в тот вечер были туфли Ральфа. В таком случае сам Ральф должен быть обут в третью пару какой-то обуви. Трудно предположить, что у него с собой было три пары одинаковых туфель. Третьей парой, вероятнее всего, могли быть ботинки. Я попросил вашу сестру проверить это. Я сделал упор на цвет — признаюсь откровенно — для того, чтобы отвлечь внимание от настоящей цели своего запроса.

Результаты вам известны. На Ральфе были ботинки. Первый вопрос, который я задал ему сегодня утром, когда он ко мне приехал, был о том, во что он был обут в тот роковой вечер. Он сразу же ответил, что на нем были ботинки, — он так и продолжал их носить, потому что, по существу, ему больше не во что было обуться.

Итак, мы сделали еще один шаг в нашем описании убийцы — человека, у которого в тот день была возможность взять туфли Ральфа Пэтона из «Трех вепрей».

Он помолчал, а затем заговорил снова, немного повысив голос:

— Есть еще одна деталь. У убийцы была возможность похитить кинжал из серебряного стола. Вы можете возразить, что это мог сделать любой из домочадцев, но я напомню вам: мисс Экройд очень уверена в том, что когда она рассматривала содержимое стола, кинжала там не было.

Он снова сделал паузу.

— Давайте, подведем итог — теперь все ясно. Человек, который раньше в тот день побывал в «Трех вепрях»; человек, знавший Экройда достаточно хорошо, чтобы знать и то, что он купил диктофон; человек, у которого есть склонность к механике; у которого была возможность похитить кинжал из серебряного стола до того, как в гостиную вошла мисс Экройд; у которого при себе было вместилище, пригодное для того, чтобы в нем можно было спрятать диктофон — скажем, такое, как черный саквояж; у которого была возможность побыть одному в кабинете в течение нескольких минут после обнаружения преступления, пока Паркер ходил вызывать по телефону полицию. Это человек — не кто иной, как доктор Шеппард.

Глава 26

…и ничего, кроме правды

Минуты полторы стояла мертвая тишина.

Потом я засмеялся.

— Вы с ума сошли, — сказал я.

— Нет, — спокойно ответил Пуаро. — Я не сумасшедший. Мое внимание к вам привлекло небольшое расхождение во времени в самом начале.

— Расхождение во времени? — переспросил я озадаченно.

— Ну да! Вспомните, все считают, в том числе и вы, что на путь от домика привратника до дома требуется пять минут и — меньше, если идти кратчайшим путем — по дорожке к террасе. Вы же, по вашему собственному утверждению и утверждению Паркера, вышли из дома без десяти минут девять, а ворота проходили в девять часов. Вечер тогда был прохладный и не подходил для праздной прогулки. Почему у вас ушло десять минут на путь, который проходят за пять минут? Я все время помнил, что мы располагали только вашим заявлением о том, что окно в кабинете было защелкнуто на шпингалет. Экройд лишь спросил вас, сделано ли это, но сам не смотрел. Предположим теперь, что окно не было на запоре. Хватило бы вам тех десяти минут на то, чтобы забежать за дом, сменить туфли, влезть через окно в кабинет, убить Экройда и добраться до ворот к девяти часам? Я отверг эту теорию, так как, по всей вероятности, человек, будучи в таком нервном состоянии, в каком был в тот вечер Экройд, услышал бы, как влезают в его кабинет, и тогда не обошлось бы без борьбы. Но, предположим, вы убили Экройда до своего ухода… когда вы стояли у его кресла. Тогда вы выходите через парадное, бежите в садовый домик, вынимаете туфли Ральфа Пэтона из своего саквояжа, который в тот вечер вы захватили с собой, надеваете их, идете в них через сырое место на дорожке, оставляете следы на подоконнике, забираетесь в кабинет, закрываете изнутри дверь на ключ, бегом возвращаетесь в садовый домик, надеваете снова свои туфли и отправляетесь к воротам. (Я недавно проделал все это сам, когда вы были у миссис Экройд — у меня ушло ровно десять минут). Потом вы дома… и алиби… поскольку вы установили начало работы диктофона на половину десятого.

— Мой дорогой Пуаро, — возразил я голосом, показавшимся мне самому странным и неестественным, — вы слишком долго рассуждаете об этом случае. Ради чего я стал бы убивать Экройда?

— Ради собственной безопасности. Это вы шантажировали миссис Феррарс. Кому, как не лечащему врачу, лучше знать о причине смерти мистера Феррарса? Когда мы разговаривали с вами в тот первый день в саду, вы упомянули о наследстве, полученном вами около года тому назад. Я навел справки и не смог найти никаких следов этого наследства. Вы должны были что-то придумать, чтобы объяснить, откуда у вас взялись двадцать тысяч фунтов, которые вы получили от миссис Феррарс. Они не принесли вам удачи. Большую часть вы потеряли в спекуляции… тогда вы оказали слишком сильное давление, и миссис Феррарс нашла такой выход, какого вы не ожидали. Если бы Экройд узнал правду, он не пощадил бы вас, он уничтожил бы вас навсегда.

— А телефонный вызов? — спросил я, пытаясь овладеть собой. — Полагаю, у вас и на это есть правдоподобное объяснение?

— Признаюсь, это было для меня величайшим камнем преткновения — когда я узнал, что вам действительно звонили с вокзала Кингс Эббот. Сначала я предположил, что вы просто выдумали эту историю. Это был очень умный прием. Вам нужен был повод явиться в Фернли к моменту обнаружения трупа и, таким образом, получить возможность убрать диктофон, от которого зависело ваше алиби. У меня было очень смутное представление, как это все происходило, когда я зашел в тот первый день к вашей сестре, чтобы узнать, что за больных вы принимали в пятницу утром. В то время я не думал о мисс Рассел. Ее визит явился счастливой случайностью, так как она отвлекла ваше внимание от настоящей цели моих вопросов. Я нашел то, что искал. Среди ваших пациентов был стюард с американского лайнера. Кто, как не он, мог быть наиболее подходящим? Он ведь в тот вечер уезжал поездом в Ливерпуль. А потом уходил в море, то есть совершенно выбывал из игры. Я узнал, что «Ореон» снялся с якоря в субботу, и, узнав имя стюарда, послал ему радиограмму с просьбой ответить на определенные вопросы. Вот его ответ… вы видели, как я его только что получил.

Он протянул мне радиограмму. Она гласила:

«Совершенно верно. Доктор Шеппард попросил меня передать в больницу записку. Ответ я должен был сообщить ему по телефону с вокзала. Я сообщил: «ответа не дали».

— Это была умная мысль, — повторил Пуаро. — Телефонный вызов был настоящим. Ваша сестра слышала, как вы отвечали. Но о том, что вам сообщили, у нас имеются показания одного человека — ваши собственные!

Я зевнул.

— Все это очень интересно, но едва ли выполнимо практически.

— Вы считаете, что не выполнимо? Не забывайте же о том, что я сказал: утром правда будет известна инспектору Рэглану. Но ради вашей славной сестры я предоставляю вам возможность другого выхода. Им может быть, например, слишком большая доза снотворного. Вы меня понимаете? Но с капитана Ральфа Пэтона подозрение должно быть снято — a va sans dire[49]. Я советовал бы вам завершить эту вашу очень интересную рукопись… но откажитесь от прежней скрытности!

— Мне кажется, вы даете слишком много советов, — заметил я. — Вы все сказали?

— Поскольку вы мне напомнили, добавлю только то, что с вашей стороны было бы очень неумно попытаться закрыть мне рот, как вы закрыли его месье Экройду. Вы понимаете, что в отношении Эркюля Пуаро подобные штучки будут безуспешны.

— Мой дорогой Пуаро, — сказал я, слегка улыбнувшись, — кем бы я ни был, но я не дурак.

Я встал.

— Ну, что ж, — продолжил я, слегка зевнув, — мне нужно идти домой. Благодарю вас за очень интересный и поучительный вечер.

Пуаро тоже встал и, когда я выходил из комнаты, поклонился с присущей ему вежливостью.

Глава 27

Эпилог

Пять часов утра. Я очень устал… но я выполнил свой долг. Рука моя онемела от долгого писания. Необычно окончание моей рукописи. Я рассчитывал, что когда-нибудь она будет напечатана как рассказ об одной из неудач Пуаро. Странно, как оборачиваются события.

Предчувствие беды не оставляло меня все время, с того самого момента, когда я увидел Ральфа Пэтона и миссис Феррарс вместе. Я подумал тогда, что она ему доверилась. Как выяснилось позже, я ошибся, но эта мысль преследовала меня даже после того, как в тот вечер я вошел вместе с Экройдом в его кабинет, и пока он не открыл мне правду.

Бедный Экройд. Я все же рад, что предоставил ему шанс. Я понуждал его прочитать то письмо прежде, чем стало слишком поздно. Или, если быть честным, разве я не чувствовал подсознательно, что с таким упрямцем, как он, это было наилучшим способом заставить его не читать? Его нервозность в тот вечер была интересна с точки зрения психологии. Он чувствовал, что опасность была рядом. И, тем не менее, совершенно не подозревал меня.

Кинжал… мысль о нем пришла значительно позже. Я принес с собой свое небольшое и очень удобное оружие, но когда в серебряном столе я увидел кинжал, я сразу же подумал, насколько выгоднее воспользоваться оружием, не имевшим ко мне никакого отношения.

Я полагаю, что мысль убить его преследовала меня постоянно. Как только я узнал о смерти миссис Феррарс, я почувствовал, что, прежде чем умереть, она ему обо всем рассказала. Когда я встретил его и он оказался таким взволнованным, я подумал, что, наверное, он знает правду, но не может поверить и хочет дать мне возможность оправдаться.

Я вернулся домой и принял меры предосторожности. Если бы в конце концов дело касалось только Ральфа… никто бы не пострадал. Диктофон он дал мне двумя днями раньше, чтобы устранить небольшую неисправность. Это я убедил его дать мне взглянуть на него, а не отсылать назад. Сделав то, что мне было нужно, я положил диктофон в саквояж и вечером взял с собой.

Я весьма доволен собой как писателем. Что может быть точнее, например, следующих слов:

«Письмо принесли без двадцати минут девять. Оно так и осталось непрочитанным, когда без десяти девять я уходил. Уже взявшись за дверную ручку, я нерешительно остановился и оглянулся, обдумывая, все ли я сделал. Ничего не придумав, я вышел и закрыл за собой дверь.»

Как видите, все — правда. Но представьте себе, что после первого предложения я поставил бы строчку многоточия! Заинтересовало бы кого-нибудь, что же на самом деле произошло в те десять минут?

Тогда, стоя у двери и окинув взглядом комнату, я остался вполне доволен. Сделано было все. Диктофон, настроенный на начало работы в девять тридцать, стоял на столе у окна (механизм моего несложного приспособления был устроен довольно остроумно и основывался на принципе будильника), кресло было выдвинуто так, чтобы диктофона не было видно от двери.

Должен признаться, я испытал значительное потрясение, когда за дверью столкнулся с Паркером. Я правдиво описал этот случай.

И дальше. Когда был обнаружен труп, и я послал Паркера вызвать по телефону полицию, какое рассудительное употребление слов: «Я проделал то немногое, что было нужно!» Сделать оставалось действительно немного: затолкнуть в саквояж диктофон и отодвинуть кресло к стене на прежнее место. Только и всего.

Я никогда бы не подумал, что Паркер заметит это кресло. По логике при виде трупа он должен был так растеряться, что не заметил бы ничего другого. Но я не учел комплекса его профессиональной натренированности.

Многое было бы иначе, если бы я мог знать раньше о заявлении Флоры, что она видела своего дядю живым без четверти десять. Это меня очень озадачило. Фактически в ходе следствия меня многое безнадежно озадачивало. Казалось, к этому делу приложил руку каждый.

Но больше всего меня пугала Каролина. Мне какалось, она может догадаться. Она как-то странно говорила в тот день о моей «склонности к слабоволию». Что ж, она никогда не узнает правды. Как сказал Пуаро, выход только один…

Я ему верю. Знать будет только он и инспектор Рэглан. Это будет между ними. Я не хотел бы, чтобы угнала Каролина. Она любит меня и даже гордится мною… Моя смерть принесет ей горе, но горе проходит.

Когда я закончу писать, я вложу эту рукопись в конверт для передачи Пуаро.

А потом… что будет потом? Веронал? Это было бы как возмездие свыше, нечто вроде поэтической справедливости. Я не считаю себя виновным в смерти миссис Феррарс. Она явилась прямым следствием ее собственных поступков. Я не чувствую к ней жалости. У меня нет жалости и к себе. Так что пусть будет веронал.

Но лучше бы Эркюль Пуаро никогда не уходил в отставку и не приезжал сюда выращивать тыквы…

АГАТА КРИСТИ. Избранные произведения.

В 4.50 из Паддингтона. Убийство Роджера Экройда. Смерть приходит в конце. Пер. с англ.

ИБ № 0005

Оформление В. Сафронова.

Корректоры: Т. Соловарова, Г. Устьянцева, А. Носова.

Сдано в набор 30.08.1991 г. Подписано в печать 2.12.1991 г. Формат 84X108/32. Бумага книжно-журнальная. Гарнитура школьная. Печать высокая. Объем: усл. печ. л. 30,1; усл. кр.-отт. 30,1; уч.-изд. л. 31,4. Тираж 300000 экз. Заказ № 235.

Издательство Гермес.

630055, Новосибирск, ул. Иванова, 4.

Отпечатано в типографии издательства «Советская Сибирь».

630048, Новосибирск, ул. Немировича-Данченко, 104.