Часы Кристи Агата

Глава 14

Рассказывает Колин Овн

Давненько я не навещал доходный дом «Седьмое небо». Еще несколько лет назад он показался мне выдающимся творением современной архитектуры. А теперь с обеих сторон рядом с ним возвышались куда более роскошные здания. Я заметил, что в доме недавно прошел ремонт. Все было теперь выкрашено в бледно-зеленый и бледно-желтый цвет.

Я поднялся в лифте и нажал кнопку звонка двести третьей квартиры. Дверь открыл мой старый знакомый — безупречный слуга Джордж. Он приветливо улыбнулся.

— Мистер Колин! Давненько вас не было.

— Знаю. Как поживаете, Джордж?

— Благодарение Богу, сэр, в добром здравии.

Я понизил голос.

— А как он?

Джордж тоже понизил голос, хотя в этом вряд ли была какая-то необходимость, ибо с самого начала мы говорили тише некуда.

— По-моему, сэр, что-то он затосковал.

Я сочувственно кивнул.

— Если так и дальше пойдет… — Джордж взял у меня из рук шляпу.

— Джордж, пожалуйста, доложите, что пришел мистер Колин Овн.

— Хорошо, сэр. — Он открыл дверь и отчетливо произнес. — К вам мистер Колин Овн, сэр.

Он посторонился, и я вошел в комнату. Мой приятель Эркюль Пуаро, сидел, как всегда, перед электрическим камином в большом квадратном кресле Я заметил, что полоска спирали квадратного обогревателя раскалилась докрасна. Сентябрь только начинался, на улице стояла теплынь, но Пуаро едва ли не первым во всем Лондоне вспоминал о приближении осенних холодов и сразу принимал соответствующие меры. На полу рядом с ним возвышалась аккуратная Стопка книг. А на столе, слева, лежала стопка повыше. По правую руку стояла чашка, из которой струился пар. Я сразу же заподозрил, что это опять какой-нибудь Ячменный отвар. Пуаро обожал отвары и не раз пытался пристрастить к ним и меня. Вкус отваров был тошнотворный, а запах мерзкий.

— Сидите, сидите, — сказал я, но Пуаро уже встал. Обутый в блестящие лакированные башмаки, он подошел ко мне с сияющей улыбкой и протянул руки навстречу.

— Ах, так это ты, ты, мой друг! Мой юный друг Колин. Но почему же «Овн»? Дай-ка подумать. Есть ведь какая-то пословица или поговорка. Что-то про старого барана — резвится все, как ягненок. Нет. Это о стариках, когда они молодятся сверх меры. Так что к тебе отношения не имеет. Ах вот! Вспомнил! «Волк в овечьей шкуре». Угадал?

— Не совсем, — сказал я. — Просто я решил, что при моей работе не стоит называться собственным именем, ибо кое-кто слишком хорошо помнит старика, и потому выбрал Овна. Коротко, ясно, легко запоминается. И льщу себя надеждой — лично мне оно очень подходит — Ну, в этом-то я не уверен, — сказал Пуаро. — А как поживает мой замечательный друг, твой отец?

— Прекрасно, — сказал я. — Как всегда, занимается мальвами, а может быть, хризантемами. Время идет слишком быстро, и я просто не в состоянии уследить, что там у него на сей раз.

— Значит, он занялся садоводством?

— Похоже, в конце концов все к этому приходят, — сказал я.

— Только не я, — сказал Пуаро. — Однажды я уже попробовал разводить кабачки — и хватит с меня. Если вдруг вам понадобится самый что ни на есть распрекрасный букет, почему бы просто не заглянуть в цветочный магазин? Но я-то думал, что наш дорогой начальник Управления собрался писать мемуары.

— Он и сам так думал, — сказал я, — но оказалось, придется выбросить столько, что останется только нудная тягомотина, — вот он и бросил в конце концов.

— Н-да, осмотрительность вещь полезная. Жаль, — сказал Пуаро, — ибо кто-кто, а твой отец мог бы порассказать много интересного. Я-то им восхищался. Всегда. Ты же знаешь, как поразил меня его метод. И вот уж кто никогда не хитрил. Он умел использовать очевидное, как никто и никогда. Он ставил капкан, чересчур очевидный, чтобы быть капканом, и те, кого он ловил, решали. «Это слишком уж очевидно. Так не бывает», — и попадались.

Я рассмеялся.

— Ну, — сказал я, — в наше время не принято восхищаться собственным отцом. Да и, похоже, большинство стариков получают слишком явное удовольствие, когда удается усесться за стол и, обмакнув перо в яд, увековечить всю грязь, какую вспомнят. Но лично я отца в высшей степени уважаю. Мне бы очень хотелось всегда быть таким, как он. Хотя, конечно, у меня работа несколько иного рода.

— И все же похожая, — сказал Пуаро. — Очень похожая, даже если тебе и приходится действовать тайком, чего ему делать не доводилось. — Он тактично кашлянул — Кажется, пора поздравить тебя с недавним и просто феноменальным успехом. Не так ли? С делом Ларкина?

— Что ж, в какой-то мере оно удалось, — сказал я. — Но до конца еще очень далеко. Впрочем, я пришел поговорить с вами совсем о другом.

— Конечно, конечно, — сказал Пуаро. Он предложил мне стул и отвар, от которого я немедленно отказался.

Тут очень кстати появился Джордж и поставил рядом со мной графинчик с виски, стакан и сифон.

— Чем вы теперь увлеклись? — спросил я Пуаро. Бросив взгляд на разложенные вокруг книги, я добавил:

— Похоже, что вы занялись каким-то исследованием?

Пуаро вздохнул.

— Можно сказать и так Да, пожалуй, отчасти ты прав. Недавно я понял, что мне просто необходима какая-нибудь задача. И сказал себе: все равно какая. Мне, как и старине Шерлоку, нужно настоящее дело. Беда в том, что его-то как раз и нет. А мне, знаешь ли, требуется гимнастика, но не для мышц, а для серого вещества.

— Чтобы держать форму. Понятно.

— Вот именно. — Он вздохнул. — Но, mon cher[2], где его взять, это дело? Правда, в прошлый вторник мне все же загадали загадку. В прихожей, в подставке для зонтиков самым необъяснимым образом вдруг оказались засохшие апельсиновые корки. Как? Каким образом? Сам я апельсинов не ем. Джордж засохшую корку в подставку не бросит. И вряд ли кто из посетителей вдруг решил взять да и принести с собой этот мусор. Н-да, действительно загадка.

— И вы ее решили?

— Решил, — сказал Пуаро.

Он говорил больше с грустью, чем с гордостью.

— Она оказалась не самой интересной. Все дело в replacement[3] нашей горничной — новая, несмотря на запрет, привела с собой одного из своих малышей. Но, хотя все дело и звучит не слишком завлекательно, потребовалась настоящая настойчивость, чтобы проникнуть в глубь хитросплетений, лжи и всего прочего. Скажем так — неплохая работа, но… яйца выеденного не стоит.

— Обидно, — ввернул я.

— Enfin[4], — сказал Пуаро, — я человек скромный. Но обнажать шпагу, чтобы разрезать веревочку на посылке, вряд ли стоит.

Я с серьезным видом кивнул. Пуаро продолжал:

— В последнее время я увлекся чтением книг о самых разных загадочных нераскрытых преступлениях. И пытаюсь найти ответ.

— Вы имеете в виду дела вроде дела Браво, Аделаиды Барлетт и тому подобные?

— Именно. Но все они, в некотором роде, слишком простые. У меня нет сомнений относительно того, кто убил Чарльза Браво. Его приятельница, возможно, и оказалась замешанной в это дело, но движущей его силой стала, естественно, не она. Помнишь ту несчастную девушку, Констанцию Кент? Истинный мотив, причина — ради чего она задушила собственного младшего брата, которого, несомненно, любила, — так и остались для всех загадкой. Но не для меня. Стоило мне прочесть отчет, и я все понял. Что же касается Лиззи Борден — тут нужно было только задать свидетелям парочку необходимых вопросов. Сам я ничуть не сомневаюсь в ответах. Но, увы, боюсь, никого из них нет в живых.

Как бывало уже не раз, про себя я отметил, что скромность не является главной чертой характера господина Эркюля Пуаро.

Я решил, что теперь ему редко случается с кем-нибудь поболтать и потому ему просто приятно слышать самый звук собственного голоса.

— От отчетов я перешел к детективам. Вот тут, справа и слева, лежат всевозможнейшие романы. Так сказать, работа наоборот. Здесь… — он взял книгу, которую, когда я вошел, положил на подлокотник кресла, — здесь, дорогой мой Колин, «Дело Ливенворта». — Он протянул книгу мне.

— Довольно старая вещь, — сказал я. — Отец вроде бы говорил, что читал в детстве. И вроде бы сам я тоже ее когда-то читал. Теперь, наверное, она кажется старомодной.

— Она восхитительна, — сказал Пуаро. — Аромат времени, продуманный сюжет, изысканнейшая мелодрама. А какие роскошные, щедрые описания солнечной красоты Элеонор, серебряного очарования Мэри!

— Нужно бы перечесть, — сказал я. — О хорошеньких девушках я и забыл.

— А эта служанка Ханна — как она правдоподобна; а портрет убийцы — просто блестящее психологическое исследование.

Я понял, что нарвался на лекцию. И приготовился выслушать все до конца.

— Взять «Приключения Арсена Люпена», — продолжал Пуаро. — Фантастично, не правдоподобно. И все же сколько в них правды, какая мощь, какая неподдельность! Если и есть несоответствия, что ж, зато какое щегольство! И какой юмор.

Он отложил «Приключения Арсена Люпена» и взялся за следующую книгу.

— Или вот тебе «Тайна желтой комнаты». Это классика. Мне здесь нравится все от начала и до конца. Какая логика! Помню, критики называли книгу надуманной. Отнюдь нет, дорогой мой Колин. Нет и нет. Так может показаться, но лишь показаться. А это большая разница. Нет и нет, здесь все сплошь правда, ловко и изобретательно спрятанная в путанице слов. Но когда герои встречаются на пересечении трех коридоров, все становится на свои места, — он с почтением положил книгу на стол. — Это, конечно, шедевр, но, боюсь, сейчас о нем почти позабыли.

Пуаро пропустил лет двадцать и перешел к изданиям нынешних авторов.

— Еще я прочел кое-что из ранних книг миссис Ариадны Оливер, — сказал он, — моей, между прочим, приятельницы, и твоей, кажется, тоже. Вот у нее мне нравится не все. Слишком невероятные события. Слишком много случайных совпадений. А так как в начале карьеры она была молода и глупа, она сделала своего сыщика финном, и сразу бросается в глаза, что она понятия не имеет ни о финнах, ни о Финляндии, ни о чем, кроме, разве что, пьес Сибелиуса. Но мыслит она оригинально, развязки порой очень остроумны, к тому же она давно уже знает все, чего ей недоставало поначалу. Например, полицейские правила. Даже ее описаниям огнестрельного оружия можно верить. Ей бы еще не мешало подружиться с каким-нибудь адвокатом или нотариусом, чтобы он просветил ее в вопросах юриспруденции.

Он отложил миссис Ариадну Оливер и взялся за следующую книгу.

— Мистер Кирил Квейн. Мистер Квейн — большой мастер алиби.

— И, если я правильно помню, большой зануда, — сказал я.

— Да, — сказал Пуаро. — Захватывающих страниц здесь не найдешь. Есть, разумеется, труп. Иногда даже не один. Но главное у него — алиби, расписания поездов, маршруты автобусов, карты сельских дорог. Должен признаться, мне очень понравилось, до чего изощренно и тщательно он продумывает все детали. И понравилось выводить на чистую воду мистера Кирила Квейна.

— Думаю, вам это удается всякий раз, — сказал я. Ответ Пуаро был честен.

— Не всегда, — признался он. — Совсем не всегда. Конечно, через какое-то время начинаешь понимать, что книги его все на одно лицо. Все алиби похожи друг на друга, даже если он и придумает вдруг что-то новенькое. Знаешь, mon cher Колин, по-моему, Квейн и в жизни такой, как на фотографиях, — сидит в своем кабинете, с трубкой в зубах, по уши обложившись словарями, справочниками Брэдшо, проспектами самолетных компаний, всевозможными расписаниями. Даже движения лайнеров. Но что ни говори, а у мистера Кирила Квейна есть и порядок, и метод.

Пуаро отложил мистера Квейна и принялся за следующего.

— Гарри Грегсон, поразительный мастер сюжета. Он написал не меньше шестидесяти четырех романов. И насколько я понимаю, полная противоположность мистеру Квейну. У мистера Квейна действия почти нет, а у Гарри Грегсона слишком много. Много событий, все перепутано. Все живописно. И отлично замешано на мелодраме. Убийства, трупы, улики, захватывающие повороты сюжета — всего хватает. Потрясающе и совершенно не правдоподобно. Он, если можно так выразиться, не в моем вкусе. Его книжки похожи на сомнительный американский коктейль, где никогда не угадаешь, что тебе намешали.

Пуаро помолчал, вздохнул и продолжал лекцию.

— Перейдем к американцам. — Он вытянул одну книгу из левой стопки. — Флоренс Элкс. У нее есть сюжет, свой метод, хороший стиль… н-да, но вот мелочи. Впрочем, живо, интересно. У этой дамы есть ум, правда, кажется, как почти у всех американских писателей, несколько подмоченный алкоголем. Ты, mon ami, знаешь, что я большой знаток вин. И если в романе мелькнет бутылочка кларета или бургундского, на которой стоит дата сбора урожая, для меня это лишь удовольствие. Но меня совершенно не интересует, сколько стаканов водки или бурбона заглатывает чуть не на каждой странице очередной американский сыщик. И мне кажется, на развитие событий ничуть не влияет, пинту или полпинты выпил он из бутылки, которую каждый раз достает из комода. Похоже, что спиртное для американских писателей — такое же наказание, что и для бедного мистера Дика, когда он сел за свои мемуары, голова короля Карла. Просто невозможно отделаться.

— А что вы скажете о «крутых»? — спросил я. Пуаро отмахнулся от них так, как отмахнулся бы от назойливой мухи или от комара.

— Насилие ради насилия? С каких пор это стало интересным? Когда в начале своей карьеры я служил офицером полиции, я насилия навидался. Фу! С таким же успехом можно читать учебник по медицине. И все равно, tout de meme[5], в целом американский детектив я ставлю довольно высоко. Мне кажется, в нем больше изобретательности, чем в английском, и больше выдумки. Он не так перегружен деталями, как у французов. Взять, например, Луизу О’Маллей.

Пуаро еще раз нырнул за книгой.

— Какой образец изящной школы, как она умеет захватить, приковать внимание читателя. Нью-Йорк, роскошные особняки. Enfin[6], ты не знаешь случайно, как там выглядит роскошный особняк? Лично я понятия не имею. Пышное убранство, роскошь, снобизм, а глубокие тайные трещины преступления уже неотвратимо вершат свое дело. Так может быть, и так бывает. У нее хорошие книги, у этой Луизы О’Маллей, и впрямь хорошие.

Он вздохнул, откинулся в кресле, покачал головой и допил остатки ячменного отвара.

— И в конце концов, всегда остаются и старые любимцы.

Опять он нырнул под кресло и достал еще одну книгу.

— «Приключения Шерлока Холмса», — пробормотал он любовно и благоговейно произнес одно только слово:

— Maitre![7]

— Шерлок Холмс? — спросил я.

— О нет, non, non, конечно, не Шерлок Холмс! Автор, сэр Артур Конан Дойль, — я преклоняюсь перед ним. Все истории похождений Шерлока Холмса надуманны, неестественны и полны нелепостей. Но искусство писателя — это нечто иное. Чудесный язык, великолепный образ, я имею в виду доктора Ватсона. Вот это шедевр.

Он вздохнул, покачал головой и пробормотал, вспомнив, очевидно, из-за явного сходства:

— Се cher[8] Гастингс. Мой милый друг, о котором ты так много от меня слышал. Давненько я не получал от него известий. Что за нелепость — похоронить себя в Южной Америке, где все время происходят какие-нибудь революции.

— Они происходят не только в Южной Америке, — заметил я. — Где их теперь нет.

— Только не надо о бомбе, — сказал Эркюль Пуаро. — Если ей суждено грохнуть, она грохнет, но говорить об этом я не желаю.

— Согласен, — сказал я. — Я пришел посоветоваться с вами совсем о другом.

— О! Ты собрался жениться, не так ли? Очень рад, mon cher, очень рад.

— Что это вам пришло в голову, Пуаро? — спросил я. — Ничего подобного.

— Но такое тоже бывает, — сказал Пуаро, — сплошь и рядом.

— Может быть, — сказал я твердо, — но не со мной. На самом деле я пришел поговорить с вами об одном довольно занятном дельце, которым сейчас занимаюсь, и связано оно с убийством.

— Вот как? Занятное убийство, говоришь? И ты пришел с ним ко мне? Почему?

— Ну… — Я немного смутился. — Я… Я подумал, что вам оно может понравиться, — сказал я.

Пуаро посмотрел на меня задумчиво. Он любовно подправил рукой усы и заговорил.

— Хозяин, — сказал он, — как правило, любит свою собаку. Он выводит ее погулять, играет в мячик. Но и пес способен ответить на любовь любовью. Пес выследит кролика или крысу и несет добычу к ногам хозяина. А потом? Потом он виляет хвостиком.

Против воли я рассмеялся.

— Это я-то виляю хвостиком?

— Похоже на то, друг мой. Очень похоже.

— Ну хорошо, — сказал я. — И как же поступит хозяин? Не хочет ли он взглянуть на крысу? Не хочет ли что-то спросить?

— Конечно. Само собой. Ты решил, что этот случай будет мне интересен. Верно?

— Дело в том, — сказал я, — что в нем все бессмысленно.

— Ерунда, — сказал Пуаро. — Смысл есть во всем. Во всем.

— Что ж, вот вы и попытайтесь его обнаружить. А я не могу. Не то чтобы я непосредственно занимался этим делом. Мы просто пересеклись. Правда, когда опознают труп, все может и проясниться.

— Ты говоришь совершенно непоследовательно, — строго сказал Пуаро. — Позвольте просить вас излагать только факты. Это убийство, не так ли?

— Еще какое, — сказал я. — И вот что мы имеем.

Я подробно рассказал ему о событиях, происшедших в доме номер девятнадцать по Вильямову Полумесяцу. Эркюль Пуаро откинулся в кресле, слушая меня. Он прикрыл глаза и тихо барабанил пальцем по подлокотнику. Когда я наконец замолчал, он не произнес ни слова. Потом, не открывая глаз, спросил:

— Sans blague?[9]

— О да, — сказал я.

— Epatant[10], — сказал Эркюль Пуаро. Он подержал слово на кончике языка и повторил его по слогам:

— Е-pa-tant. — После этого он вновь принялся постукивать по креслу, медленно качая головой.

Подождав немного, я не вытерпел и спросил:

— Ну что скажете?

— А что ты хочешь услышать?

— Я хочу услышать ответ. Мне всегда казалось, что вам ничего не стоит, не вставая с кресла, просто подумать и найти решение. Что нет никакой необходимости выходить из дома, опрашивать свидетелей и носиться туда-сюда в поисках улик.

— Да, я всегда это утверждал.

— Принимаю ваш вызов, — сказал я. — Я даю вам факты и жду ответа.

— Вот как! Но знать нужно намного больше, mon ami. Это лишь начало. Или нет?

— И все же я хочу что-нибудь услышать.

— Понятно. — Он с минуту помолчал. — Ясно одно, — промолвил Эркюль Пуаро, — это преступление должно быть очень простым.

— Простым? — Я замер от изумления.

— Конечно.