Женщина без имени Мартин Чарльз

– Упасть или прыгнуть?

Кейти бросила на него взгляд:

– Какая разница? Это одно и то же.

Она вытянула указательный палец в нашу сторону:

– Я хочу покинуть эту лодку. Немедленно.

Я сунул руку в карман и передал ей ключи от ее яхты. Она выхватила их из моей руки, и ее лицо немного расслабилось.

– Ты не собираешься держать меня здесь?

Я покачал головой.

– Так чего ты хочешь и почему я здесь?

Стеди продолжал отвечать за меня:

– Мы решили, что здесь у тебя будет время все обдумать. Возможно, перевести дух.

Кейти указала на дверь:

– Значит, я могу уйти, когда захочу?

Я отошел в сторону и придержал открытую дверь.

Она выскочила из каюты, прыгнула в свою лодку, включила двигатель и дала ход. Лодка натянула канат, которым была привязана, давая ей понять, что мы не лжем и она действительно может уплыть в любую минуту. Кейти держалась стоически. Она думала, держа одну руку на дросселе, угрожая. Потом толкнула дроссель вперед, до предела натягивая канат. Довольная тем, что она не пленница, она вернула дроссель в исходное положение, выключила зажигание и вернулась назад, в мою каюту. Стеди похлопал по подушке рядом с собой.

– Кейти, прошу тебя.

Она провела руками по лицу, потом резко ткнула пальцем в мою сторону:

– Ты мне не нравишься, и я тебе не верю. И мне все равно, что ты для меня сделал. То, что я на твоей лодке, не означает, что я чем-то обязана тебе.

Я не произнес ни слова. Мне отчаянно хотелось выпить кофе. Я вошел на камбуз, смолол немного зерен, заправил кофемашину и включил ее. Уголком глаза я наблюдал за Кейти. Она сидела и слушала Стеди, объяснявшего свои поступки и свой ход мыслей, но ее внимание было сосредоточено на камбузе и на мне, но особенно на кофемашине. Когда кофе был готов, я налил себе чашечку и сидел, попивая его, наслаждаясь ароматом. К этому моменту Кейти уже забыла о Стеди, глядя на меня и мою чашку. Она подняла бровь. Спокойная, выдержанная. Руки сложены на груди, нога на ногу. Одна ступня постукивает по полу.

– Черный. Без сливок. Без сахара. И подогрейте чашку, прежде чем налить в нее кофе.

Я не сводил взгляда с кофе. Я просто отодвинулся и продолжал пить кофе. Если ей хочется кофе, пожалуйста, пусть наливает, но я ей не слуга. Кейти встала, с грохотом открыла шкафчик, схватила кружку, сполоснула ее в раковине, оставила на пять минут под горячей водой. Моя драгоценная пресная вода текла в ее кружку, а из нее – в сток. Удостоверившись, что ее чашка нужной температуры, Кейти налила в нее кофе, не без удовольствия сделала несколько глотков и наконец уселась на кушетку, не скрывая своего раздражения. Капельки пота на верхней губе, сузившиеся глаза, напряженные плечи, все в ней говорило: «Оставьте меня в покое. Вы мне не нужны. Я в вас не нуждаюсь. Не хочу даже знать о вашем существовании».

Я повиновался.

Я вышел наружу и заметил течение вдоль задней части Павильон-Ки. Вода из залива проталкивается через небольшую низину, заполняемую приливом, или разлом в острове, создавая быстрое течение, в котором часто бывает много форели. Я схватил одну из моих удочек – катушка «Састейн 3000» на семифунтовом спиннинге «Ст. Круа» – и забросил поплавок в течение. Я ловлю с помощью двадцатифунтовой лески «Сафикс» с оплеткой и тридцатифунтового приспособления для направления лески из флюорокарбона. На обычном языке это значит, что я могу вытаскивать рыбу из кораллов и других обросших ракушками образований. Удочка к тому же позволяет мне забрасывать снасть действительно далеко.

Спустя десять минут я поймал трех форелей, две не меньше чем по пятнадцать дюймов, и еще одну рыбу поменьше. Я положил их в сетку к тем двум форелям, которых я поймал накидной сетью. И пока Стеди успокаивал психопатку, я бросил филе на две сковородки с длинной ручкой, добавив немного масла, соли и перца, и начал готовить завтрак для себя и Стеди.

И снова внимание Кейти переключилось на меня. Она прошествовала к кофемашине, наполнила пустую кружку и остановилась, наблюдая за мной. Я сделал вид, что не обращаю на нее внимания, и она вернулась на свой трон на кушетке.

Чем дольше я находился рядом с этой женщиной, тем больше мне хотелось, чтобы она убралась с моей лодки. Я всего лишь стоял возле нее, а у меня уже волоски встали дыбом на шее. Я никогда не встречал никого настолько холодного, закрытого и просто грубого. На ум приходит неприличное слово, но его я оставлю при себе. Там же останутся и слова «дорогостоящее содержание». Резкий контраст между тем, как я впервые увидел ее целующей Стеди в щеку в исповедальне. Я разложил завтрак на две тарелки, и Кейти это заметила. Стеди остановился на полуслове, когда она ткнула пальцем в мою сторону:

– Кто он такой, черт побери?

– Его зовут Санди. Он своего рода отшельник.

– Кто?

– Отшельник. Церковь когда-то называла их «жителями пустыни», но он… – Стеди махнул рукой в сторону воды, – опровергает это определение. Это образ жизни в добровольном одиночестве, предназначенный для того, чтобы изменилось сердце.

Актриса посмотрела на меня. Стеди продолжал:

– Это условия, в которых человек живет в уединении, предаваясь покаянию и молитве.

Кейти сменила положение ног, а ее большой палец скользил по краю кружки. Глаза не отрывались от меня. Стеди заговорил снова:

– По каноническому закону тысяча девятьсот восемьдесят третьего года, церковь признала отшельническую или затворническую жизнь, когда верующий христианин посвящает свою жизнь восхвалению Господа и спасению мира через строгое отделение от мира, через молчание одиночества, усердную молитву и покаяние. – Стеди махнул рукой в мою сторону. – Закон признает отшельника как человека, посвятившего себя Богу, если он или она следует трем евангельским обетам целомудрия, бедности и послушания. А в его случае есть еще и четвертый обет.

Я понятия не имел, о чем он говорил, но не прервал его. Стеди меня заинтересовал, и мне хотелось узнать, к чему он ведет. Технически все, что он говорил, было правдой, но в этом никогда не было ничего официального. На Кейти это явно не произвело впечатления.

– Четвертый?

Стеди кивнул:

– Да. Молчание.

Священник оказался разговорчивым. Сумел перевести внимание с нее на меня.

– Исполнение обета подтверждено обетом, данным епископу конкретной епархии. – Стеди улыбнулся. – И тот или та, кто дал обеты, следует собственному плану жизни под его руководством.

Она перешла сразу к сути:

– То есть, он живет один и ни с кем не разговаривает?

– Одиночество – это не цель, а лишь подходящая среда для движения к той или иной духовной цели.

Кейти медленно повернула голову ко мне:

– Едва ли есть что-то хуже.

– Этот человек отказался от мирских забот и удовольствий, чтобы стать ближе к Богу. Его жизнь наполнена медитацией, созерцанием и молитвой, его не отвлекают ни человеческое общество, ни секс, ни потребность соответствовать приемлемым стандартам жизни в обществе. – Она подняла бровь и смерила меня взглядом. – Он придерживается простого питания с минимумом развлечений.

– Значит, – Кейти указала на меня пальцем, – он не хочет секса?

Стеди рассмеялся:

– Я не говорил, что Санди его не хочет. Я сказал, что он дал обет от него воздерживаться.

Она покачала головой:

– Жалкое зрелище. Какой же лузер даст такой обет?

Стеди пожал плечами:

– Я его дал.

– Да, но вы не в счет. Вы – священник. Вы должны это сделать. А он всего лишь парень, который… – Кейти обвела руками мою лодку, – вылетел из жизни и придумал какую-то религиозную чепуху, чтобы в его жизни появился смысл. Живет здесь, вокруг ничего нет, у него самого нет цели и повода ни для чего.

Я ее даже не знал, но она раздела меня одной фразой. Эта женщина знала меня лучше, чем мне бы хотелось. Я не ответил. Пусть сказанное ею было правдой, она все равно пыталась манипулировать мной и добиться моей реакции.

Кейти указала на меня большим пальцем:

– Он может говорить? На каком языке он говорит?

Я повернулся к ней:

– Я говорю по-английски.

Одна рука легла на бедро.

– Так он живой! – Кейти посмотрела на меня. – Я думала, что ты дал обет молчания.

Стеди пустился в объяснения:

– Санди может говорить. У него ни малейшего намерения быть грубым. Он просто старается не начинать разговоры и не вести их и избегает мест, где бы ему пришлось это делать.

Кейти смотрела на меня, но говорила со Стеди:

– Как его имя, вы сказали?

– Санди.

– Дурацкое имя. – Она закусила нижнюю губу.

– Он его не выбирал.

– Все равно дурацкое.

Она посмотрела на меня.

– Ты странный.

Еще одна наживка. Я не клюнул.

Кейти заговорила медленно, как будто для того, чтобы произвести нужное впечатление или контролировать реакцию.

– Ты знаешь, кто я?

Большая часть цивилизованного мира ее знала.

– Да.

– Итак, я знаю Стеди. Стеди знает тебя. Ты знаешь меня. Я тебя не знаю. Кто ты, не считая того, что ты отшельник?

Хороший вопрос. Ответ был простым:

– Я не тот человек, которым надеялся стать.

Мой ответ был лежачим полицейским. Она его переехала.

– Куда мне следует направиться, если я захочу отсюда выбраться?

Я указал через стекло на мангровые заросли.

– Двенадцать миль в этом направлении. Потеряете несколько пинт крови, ее выпьют москиты. Но в этом нет необходимости. Я отвезу вас туда, куда вы захотите поехать.

– Вот так просто?

– Вот так просто.

Кейти смотрела на меня некоторое время, оценивая. Потом встала, прошла на камбуз и схватила обе тарелки. Одну она протянула Стеди, вторую – с моим завтраком – оставила себе. Она взяла кусочек белой слоистой рыбы и в конце концов распробовала ее. Кейти гоняла ее по рту, не в силах скрыть своего удивления. Когда тарелка опустела, она поставила ее и вышла на палубу со своей кружкой кофе. Кейти поднялась на палубу бака и осталась стоять там, глядя на Десять Тысяч островов, скрестив руки на груди. Ветер теребил ее одежду, открывая след от веревки у нее на шее. Стеди пошел за ней и протянул ей маленький тюбик «Неоспорина».

– Кейти, если ты скажешь мне, что тебе нужно, чего ты хочешь, как помочь, то я это сделаю, мы сделаем.

Кейти бросила взгляд через плечо на него, потом – вниз, на камбуз, где она в последний раз видела меня.

– Мне не нравится то, как я обращаюсь с людьми. Я… Люди заслуживают лучшего.

Она была любительницей «американских горок». Высоко, высоко, потом низко, низко. Стеди обнял ее:

– Ты можешь отдохнуть здесь. У тебя будет время…

Кейти оставалась холодной. Ее глаза не отрывались от поверхности воды. Стеди поднял ее подбородок.

– Давай сегодня больше не будем говорить. Давай смотреть на все проще. Ты в безопасности. Кроме нас, никто не знает, что ты здесь. – Она посмотрела на меня. Стеди посмотрел на ее шею. – Это заживет.

Кейти покачала головой, глядя вперед, через залив. По ее щекам текли слезы. Она попыталась заговорить, но не смогла. Она боролась с приливом захлестывающих ее эмоций. И они топили ее. Она проигрывала. Наконец вырвался шепот:

– Если сожаления – это океан, то я тону.

Стеди отвел ее в мою каюту, где она проспала весь день. Священник же ходил по периметру лодки, перебирая четки и не сводя глаз с горизонта. Я почистил, смотал и смазал некоторые из спиннингов, заменил один из насосов на «Джуди» и уголком глаза следил за дверью каюты, карауля следующее появление Кейти. После обеда мы немного порыбачили. Ближе к вечеру я преодолел пятьдесят ярдов до пляжа, собрал плавник и развел костер. Стеди последовал за мной в ялике, и, когда стемнело, мы поджарили на гриле несколько форелей и пару дромов, спокойно наблюдая за лодкой на тот случай, если Кейти проснется и выйдет на палубу.

Никто не вышел.

У Стеди было что-то на уме. Он наблюдал за мной краешком глаза. Обычно старик долго обдумывал то, что собирался сказать, прежде чем открывал рот. Я научился не торопить его. Я подбрасывал плавник в огонь и смотрел на лодку. Луна была высоко, жаркие угли в костре раскалились добела. Стеди подошел к воде, наполнил ведро и принес его к костру. Не говоря ни слова, он вылил пять галлонов[10] воды на мой костер.

Зачем вы это сделали?

Стеди вытряс последние несколько капель. Его окутала темнота, повалил пар. Он не сводил глаз с лодки.

– Стыдно намеренно гасить такую красоту.

Я кивнул:

– Она красива.

Стеди швырнул мне ведро и влез обратно в ялик.

– Я говорил не о ней, тупица.

На «Прочитанном романе» две каюты. Одна – по правому борту, другая – по левому. Ее королевское величество заснуло в моей каюте, поэтому Стеди улегся в гостевой каюте, вернее, в своей. Потому что только он ею и пользовался. В середине ночи я повесил гамак на столбики на корме. Это гамак «Хеннеси», и я предпочитаю его любой кровати, но я привык спать один. Гамак снабжен москитной сеткой, которая перед рассветом может оказаться совсем не лишней.

Я спал вполглаза, то есть совсем не спал.