Половинный код. Тот, кто убьет Грин Салли
Я жду, но она ничем себя не выдает.
— А ваша собственная жизнь до того пуста, что сидеть здесь, в этом богом забытом месте, и служить тюремщицей невинному ребенку вам кажется вполне подходящим занятием.
Тут она начинает по-настоящему улыбаться.
— Да и оплата наверняка не слишком высокая.
Она едва заметно кивает.
— Посадить под замок, избивать, наносить увечья, как телесные, так и духовные, мальчику, которому нет еще шестнадцати лет… который не сделал никому ничего плохого… это, несомненно, плюсы вашей работы.
— Да, — говорит она. — Это все плюсы.
Улыбка погасла, но ухмылка не вернулась. Приняв прежнюю позу, она сказала, не глядя на меня:
— Маркус убил мою сестру.
Тогда она должна быть в списке. Я не знаю фамилии Селии. Я спрашивал раньше, но это, по-видимому, не имеет значения.
— Какой у нее был Дар?
— Составление снадобий.
Я киваю.
— Маркус тоже может… как вы… ну, это, с шумом?
— Это есть в списке?
— Вы бы поосторожнее. Он наверняка не прочь получить ваш Дар.
Мы снова молчим.
Я и раньше догадывался, что имею для Селии какое-то значение, точнее, значение имеет то, что я сын убийцы ее сестры. Список убитых Маркусом велик, поэтому она просто не могла не знать лично кого-либо из них. А тут дело гораздо круче — он убил ее сестру.
Я говорю:
— Но я ведь не Маркус.
— Знаю.
— Я не убивал вашу сестру.
— Несправедливо, правда? Но, по-моему, один шанс из тысячи за то, что ему небезразлична судьба его сына, все же есть, и тогда его наверняка бесит то, что тебя здесь держат.
— Он знает, что я здесь?
— Нет, того, что ты именно здесь, он не знает. Это место хорошо спрятано, так что даже ему с его способностями нас не найти. — Она разминает затекшую шею и плечи. — Я хочу сказать, ему известно, что ты у нас. И он наверняка догадывается, что ты тут не как сыр в масле катаешься. Мне бы не хотелось обмануть его ожидания.
— Тогда почему вы не оставляете меня на целый день в клетке? Не думаете же вы, на самом деле, что я смогу его убить? Все эти тренировки — одна сплошная глупость.
Она встает и начинает ходить туда и сюда по комнате. Верный признак того, что не хочет отвечать на заданный вопрос.
— Возможно, но оставлять тебя в клетке на весь день было бы жестоко.
Я так удивлен, что начинаю смеяться только секунды через две. Когда мне наконец удается взять себя в руки, я говорю:
— Вы меня поражаете. Я же ношу ошейник, который легко может меня прикончить. На ночь вы запираете меня в кандалах в клетке.
— Зато я хорошо тебя кормлю. И сейчас ты сидишь здесь, рисуешь.
— И что мне теперь, спасибо вам сказать?
— Нет. Сиди тут с полным брюхом и рисуй.
— Я уже закончил, — говорю я ей и протягиваю рисунок.
Она берет лист и поворачивает к себе, чтобы рассмотреть. Минуту спустя она сворачивает его трубкой и бросает в огонь.
Я снова беру карандаш и начинаю следующий портрет. Теперь я рисую себя, свое лицо, каким я видел его утром в ванной, только еще старше, так, как по моим предположениям должен выглядеть сейчас Маркус. Я чувствую, что Селия пристально наблюдает за каждым моим движением. Затаив дыхание. Я никогда еще не рисовал его. Глаза я ему делаю в точности такими же, как у меня. Не думаю, что бывают глаза еще мрачнее.
Закончив, я остаюсь недоволен результатом. Слишком он красив получился, слишком хорош.
— Сожгите его, — говорю я. — Это неправильный рисунок.
Селия протягивает руку за портретом и изучает его гораздо дольше, чем свой собственный. Потом выходит с ним из комнаты.
— Это значит, что он именно так и выглядит? — ору я ей вслед.
Она не отвечает.
Я собираю карандаши, кладу их вместе с точилкой и резинкой в старую жестяную коробку. Крышка закрывается со щелчком и тут же возвращается Селия и снова садится напротив.
— Неужели никому так и не удалось подобраться к нему близко? — спрашиваю я.
— Кто знает, насколько близко или далеко от него они были? Схватить его не удалось никому. Он очень умен. Очень осторожен.
— Думаете, его когда-нибудь поймают?
— Рано или поздно он совершит ошибку, всего одну, но этого будет достаточно: его убьют или схватят.
— А меня используют как наживку?
Она, довольная, отвечает:
— Да уж, надо полагать.
— Но как именно, вы не знаете? Каким образом?
— Моя работа — учить тебя и присматривать за тобой. Больше я ничего не знаю.
— До каких пор?
— Пока мне не скажут «достаточно».
— А что будет со мной, если его схватят?
Она выпячивает нижнюю губу. Губа огромная и толстая. Она медленно втягивает ее назад, не говоря ни слова.
— Меня убьют?
Губа снова выпячивается вперед, но теперь возвращается на место куда быстрее, а ее обладательница говорит:
— Может быть.
— Хотя я ничего плохого не сделал.
Она пожимает плечами.
— Лучше перестраховаться, чем потом жалеть, так?
Она не отвечает.
— А что бы вы сделали, если бы вам велели меня убить? Если бы сказали: «Всади пулю половинному коду в лоб?» — Я приставляю к виску палец, как будто это пистолет, и изображаю соответствующий звук.
Она встает, подходит ко мне со спины, упирается мне в череп своим твердым пальцем и изображает тот же звук.
Ночью мне не спится. Не из-за холода. Ветра нет, все тихо. Облака висят неподвижно. Дождя тоже нет.
Я волнуюсь из-за встречи с Советом. Даже руки дрожат. Нервы, в них все дело.
Я до сих пор ощущаю прикосновение пальца Селии к моей голове. Я знаю, что меня могут убить в любую минуту. Кто и как именно, не важно; все равно результат будет один. И все же сама мысль о том, что это может быть Селия, мне неприятна. Хотя я знаю: она это сделает. Ей придется, иначе кто-то сделает это с ней.
Главное — получать удовольствие от всего, что происходит. Но как можно получать удовольствие от мысли о том, что тебя убьют?
А вот, найди способ.
Селия рассказывала мне, что Анна-Лиза не пострадала, и Дебора с Арраном и бабушкой тоже, но подтекст был такой, что все это может перемениться в любую минуту. Когда меня не станет, они будут вне опасности.
Вот тебе и оборотная сторона медали.
Можно радоваться, думая о том, что они живы-здоровы и все у них в порядке.
Анна-Лиза бегает в лесу среди деревьев, улыбается, хохочет, карабкается на скалу из песчаника. Мне так хочется ее увидеть, еще раз коснуться ее кожи; я хочу, чтобы она опять поцеловала мои пальцы, мое лицо, мое тело. Но я знаю, что этому не бывать никогда, что вместо меня рядом с ней будет какой-нибудь тупоголовый Белый, который будет ее лапать. Вот и получай тут удовольствие!
Дебора выйдет замуж за хорошего парня, у них родятся дети, они будут счастливы. Это я могу себе представить. Так и будет. У нее будет трое или четверо ребятишек, она будет замечательной матерью, и они все будут счастливы. Бабушка будет мирно доживать свой век у нее в доме, кормить цыплят и попивать чай.
Это приятные мысли. А потом я вспоминаю, как бабушка с Деборой плакали на площадке лестницы. Но ведь их слезы высохли тогда, высохнут и теперь — может, они уже не плачут. Может, думают, что меня уже нет.
Не думаю, что Арран поверит в то, что я умер. Вспоминаю, как он, убрав волосы с моих глаз, сказал: «Я бы этого не вынес». Он спит, одна нога свешивается с кровати, а я касаюсь кончиками пальцев его лба и плачу.
Охотник
В мой шестнадцатый день рождения Селия взвесила и измерила меня. И обрила мне голову.
Середина утра, а я уже в клетке, сижу в оковах. Наверное, Селия считает, что это придает ее работе более добросовестный вид.
На дороге появляется джип. После нескольких лет тишины его шум кажется до смешного громким. А он все нарастает и нарастает. Наконец шум стихает, и они выходят из машины.
Предводитель Совета приехать не соизволила, и та, другая женщина, тоже. Зато здесь Сол О’Брайен, дядя Анны-Лизы, а с ним еще двое мужчин. Один моложавый, темноволосый, в новых прогулочных ботинках, джинсах и блестящей кожаной куртке с иголочки. Он до того бледен, словно сроду на улице не бывал. Другой, наоборот, выглядит так, словно много лет не заходил в дом. Волосы у него светлые, с сединой. Сам он высокий, мускулистый, и весь в черном, что и подсказывает мне, кто он. С ними вообще все ясно. Эти на всех глядят сверху вниз, даже на советников.
Селия выходит им навстречу. Интересно, она просто поздоровается или пожмет им руки? Ни то ни другое.
Они подходят поглядеть на меня. Как я сижу в клетке. У Охотника глаза бледно-голубые, даже больше бледные, чем голубые, столько в них серебряных блесток.
Они сначала глядят на меня, потом поворачиваются ко мне спиной и оглядывают окрестности, а потом заходят в дом.
Затем все идет как всегда при Освидетельствовании. Я жду.
За мной приходит Селия. Она молча отпирает клетку и поворачивает назад, к дому. У входной двери она останавливается. Когда я прохожу мимо нее и вхожу внутрь, я жду, что она шепнет мне «Удачи», но она не так уж сильно нервничает.
Гости сидят за кухонным столом, все трое. Я, разумеется, стою. Снаружи, за окном, меряет шагами двор Селия.
Все вопросы задает дядюшка Анны-Лизы, он же записывает ответы. Спрашивает он все о том же, о чем месяцы подряд спрашивала меня Селия. Он ерзает, когда я начинаю читать, в остальное время его лицо сохраняет выражение скуки. Однако он не торопится, и тесты на проверку интеллекта мы проделываем все до одного.
Он говорит:
— У меня все.
Обращается он не ко мне, а к Охотнику. Тот не говорит ни слова. Ни ему, ни мне.
Охотник встает и обходит меня кругом, оглядывая с головы до ног. Он ненамного выше меня, но плотнее. Грудь у него вдвое шире моей, а шея в три обхвата.
Он встает у меня за спиной и тихо говорит, щекоча своим дыханием мою шею:
— Сними рубаху.
Я делаю, что он говорит. Медленно, но делаю.
Третий гость, темноволосый, встает и обходит меня кругом — поглядеть на мою спину. Он берет меня за руку, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не отдернуть ее. Пальцы у него слабые, мокрые. Он поворачивает мою руку ладонью вверх, рассматривает шрамы на моих запястьях.
— Ты хорошо заживляешься. И быстро?
Я не знаю, что сказать.
— Сейчас мы выйдем отсюда и посмотрим, — говорит Охотник. И опять я чувствую его дыхание на своей шее.
Охотник что-то говорит Селии. Она кивает и идет туда, где мы обычно занимаемся самозащитой.
— Покажи мне, что он умеет, — говорит Охотник.
Мы с Селией устраиваем небольшой поединок.
Охотник командует перестать и подзывает к себе Селию, которой что-то коротко шепчет на ухо.
Селия возвращается ко мне, и мы схватываемся не на шутку. Мы деремся по-настоящему. Она побеждает — я подпустил ее слишком близко. У меня расквашен нос, под глазом синяк.
Теперь подзывают меня. Темноволосый хочет посмотреть, как я заживляю раны. Я делаю это не спеша.
Я думаю, что на этом все кончится, но Охотник опять говорит с Селией, потом поворачивается ко мне и командует:
— Беги большой круг.
Я бегу, не очень быстро. Что за нужда надрываться.
Когда я возвращаюсь, Охотник снова велит нам с Селией драться. Только на этот раз у нее в руке нож. Она побеждает снова. У меня на руке порез. Я должен залечить его для того, темноволосого.
— Снова беги большой. — Теперь темноволосый уже сам командует.
Я делаю, что велят. Из кожи вон не лезу, так как уверен, что, когда пробежка закончится, меня снова будут бить.
Точно. И Селия снова выигрывает. Видимо, ей сказали не сдерживаться. Я получаю удар ножом в мякоть бедра. Глубокий порез. Тут уж я бешусь. Заживляюсь и…
— Еще раз большой.
Я бегу, но думаю не о беге, а о том темноволосом, об ухмылке на его роже.
На этот раз, когда я прибегаю, Охотник тоже ухмыляется.
У меня возникает дурное предчувствие.
Мне опять приходится драться с Селией. За сегодняшний день я уже пробежал три больших круга и проиграл три поединка. Я очень стараюсь не подпускать Селию близко, один раз мне даже удается нанести ей удар ногой, но, стоит мне повернуться к Охотнику спиной, как он толкает меня прямо на Селию, и тут уж наступает конец. Я оказываюсь на земле. Охотник подходит и сильно ударяет меня ногой в ребра. Раз. Потом другой. Ботинки у него как из железобетона.
— Вставай. Беги внешний круг.
Я знаю, что два-три ребра он мне поломал. Он, думаю, тоже знает.
Я заживляю их и медленно встаю.
Он тут же наносит мне удар и сбивает с ног. Потом пинает. Снова ломает мне ребра. Я лежу.
— Я сказал, вставай, беги внешний круг.
Я могу заживиться опять, но плохо. На сегодня моя способность к заживлению исчерпана. Я медленно встаю. Медленно начинаю бежать.
На бегу я говорю себе расслабиться. Забыть о них. Притвориться, как будто их нет на свете. Я пробегаю круг и едва успеваю заживиться к его окончанию.
Темноволосый подходит ко мне и разглядывает мою грудь. Синяков нет.
Тут подходит Охотник, в руках у него что-то вроде дубинки. Я гляжу на Селию, но она смотрит в землю.
Когда он заканчивает, я остаюсь лежать. Дубинка была странная. Кажется, у меня ничего не сломано, но самочувствие странное.
Темноволосый подходит и встает надо мной.
— Заживиться можешь? — спрашивает он. — Встать можешь?
Да, встать я могу. Я встаю на колени, но тут у меня все начинает кружиться перед глазами, и я ложусь опять — лежать так хорошо.
Когда я открываю глаза снова, передо мной сидит на корточках Селия.
Я спрашиваю ее:
— Уехали?
— Да.
— Я полежу здесь.
— Да.
День близится к вечеру, и я полностью исцелился. Я получаю добавочную порцию рагу и хлеба. Селия молча смотрит, как я ем.
Я говорю:
— Типичные Белые Ведьмы. Добрые, нежные, сострадательные натуры.
Селия не отвечает.
— Я бы не возражал, но ведь я на них даже не плюнул.
Селия все молчит, и я захожу с другого боку.
— Вряд ли это так важно; Предводитель Совета приехать не потрудилась.
— А ты знаешь, кто был тот блондин?
Я пожимаю плечами.
— Это Сол О’Брайен. Его недавно назначили исполняющим обязанности Предводителя Совета.
Я киваю. Интересно, значит, дядюшка Анны-Лизы попер в гору.
— А кто был тот Охотник?
Селия коротко усмехается. Я даже перестаю есть, чтобы взглянуть на нее.
— Я думала, ты знаешь. Это был Клей.
— А! — Значит, меня приезжал проверять главный Охотник. — А другой, темноволосый? Он кто?
— Сказал, что его зовут мистер Уолленд. Я его раньше не видела.
Я приканчиваю рагу и досуха вытираю миску остатками хлеба. Потом отодвигаю ее и говорю:
— Я решил дать вам выиграть все поединки, чтобы вы не позорились.
— Очень заботливо с твоей стороны.
— Только едва ли их это впечатлило. Мои проигрыши. Если уж я не могу побить даже вас, куда мне тягаться с Маркусом.
— Возможно.
— И я даже не пытался ударить Клея.
— Мудрое решение.
Я тоже так думаю, хотя, знай я тогда, что это он…
— Что? — спрашивает Селия.
Не знаю… я не знаю, что думать о Клее, и поэтому говорю:
— Он убил Сабу — мать Маркуса.
Селия кивает:
— Да, а Саба убила его мать.
Я киваю.
— Твоя мать… — Селия произносит эти слова и умолкает. Я даже не смотрю на нее, чтобы не спугнуть: она явно балансирует на грани какого-то признания, как акробат на туго натянутом канате. — Твоя мать спасла однажды Клею жизнь. Его сильно ранил кто-то из Черных, яд разъедал ему плечо. Твоя мать была единственной, кто мог его спасти. Без ее помощи он бы умер.
Я по-прежнему не смотрю на Селию. Да и что я могу ей сказать?
— У твоей матери был исключительный целительский Дар. По-настоящему исключительный.
— Бабушка говорила. — Хотя эту историю она мне никогда не рассказывала.
— Их интересует твоя способность к самоисцелению.
— И? — Теперь я смотрю на Селию в упор.
— Теперь, я думаю, ты исцелился достаточно для того, чтобы помыть посуду.
Бабушка
После Освидетельствования проходит несколько месяцев; режим дня все тот же, что и всегда. Приходит осень, ночи становятся длиннее, и это хорошо. Зима. Снег. Ветер. Я сильнее, чем всегда. Дождь мне не помеха. Мороз я обожаю. Кожа на ступнях моих ног ороговела.
Снег тает, но кое-где в лощинах еще лежит. Солнце уже понемногу греет, хотя приходится долго стоять на одном месте, чтобы это почувствовать.
До моего семнадцатого дня рождения остались месяцы, не годы.
Селия никогда не заговаривает о моем семнадцатилетии. Я часто спрашиваю ее об этом, но она не отвечает.
Как-то днем я в доме пеку хлеб. Селия сидит за кухонным столом и пишет.
Я снова задаю ей все тот же надоевший вопрос:
— На день рождения я получу три подарка или нет?
Селия не отвечает.
— Если вы хотите, чтобы я убил Маркуса, мне нужен мой Дар.
Она продолжала писать.
— Кто даст мне подарки, бабушка?
Я знаю, что меня к ней и близко не подпустят, ни за что на свете.
Селия поднимает голову, открывает рот, как будто хочет сказать что-то, и снова закрывает.
— Что?
Она кладет ручку на стол.
— Твоя бабушка.
— Что?
— Месяц назад она умерла.
Что? Месяц назад!
— И вы забыли мне об этом рассказать?
Они говорят мне только то, что считают нужным, так откуда мне знать, правда это или нет?
Я швыряю тесто на пол.
— Я вообще не должна была тебе об этом говорить.
Значит, Селия обо мне позаботилась, а откуда мне знать, что это не очередная ложь? Но бабушка точно умерла. Это-то правда. Ее убили или заставили покончить с собой, и с остальными так же расправятся, когда только захотят.
— А Арран?
Бессмысленный взгляд.
Читать бесплатно другие книги:
