Эммануэль. Римские каникулы Арсан Эммануэль

– Покажите, что вы в отчаянии. Заплачьте, если это возможно. А потом убегите в свою комнату, вам следует избежать встречи с ними…

Сильвана отдает эти приказы с механической сухостью.

– А от чего я должна быть в отчаянии?

– Вы узнаете новости.

Сильвана делает умелый маневр, и ей удается припарковать «Фиат» перед решеткой. Она начинает нетерпеливо сигналить.

– Я не могу сказать вам больше. Я во многом полагаюсь на фактор внезапности, чтобы ваша реакция была более естественной.

– Очень хорошо, – отвечает Эммануэль. – А что будет, если я расхохочусь вместо того, чтобы изображать доисторическую плакальщицу?

– Это обратится против вас. И против вашего мужа, – холодно отвечает ее собеседница.

Группа зрителей заставляет ее остановиться. Она опускает стекло автомобиля.

– Что происходит?

– Ограбили виллу.

– А что украли?

– Украли статуэтки! Об этом уже сообщили газеты!

– Там их было на миллионы!

Люди расступаются. Рядом с решеткой ворот два полицейских в форме при содействии слуги стараются отогнать аудиторию. Решетка открывается, и «Фиат» въезжает в парк. Инспектор в штатском направляется к ним. Другие люди выходят из дома и окружают двух молодых женщин, как только они выходят из автомобиля. Один из них держит в руках газету. Эммануэль несложно изобразить страх. Сильвана переводит на французский отдельные фразы помощников, журналистов, фотографов, полицейских, домашних слуг:

– Похитили коллекцию танцовщиц!

– Отключив систему электронной сигнализации…

– Никаких следов…

– Кража произошла этой ночью…

– Камердинер обнаружил кражу утром, делая работы по дому…

– Украли только эти статуэтки…

– Полиция уже арестовала подозреваемого…

Сверкают вспышки. Эммануэль закрывает лицо руками и бежит к дому. Журналисты преследуют ее. Но Сильвана тут же кричит:

– Оставьте ее в покое… Убирайтесь отсюда все!

Внутри дворца также толпится множество полицейских в штатском и в униформе. Эммануэль торопливо проходит, изображая отчаяние. Она поднимается на второй этаж. Ее сердце бьется, готовое вырваться из груди. Она ненавидит Сильвану за то, что та предупредила ее только в самый последний момент. Месть ли это? Да, конечно: постоянно подстрекая ее, ревнивая Сильвана не вынесла ее измен у князя Маджоре.

Эммануэль расстроена, и она, сама того не желая, проходит в гостиную, поскольку она не помнит другого способа попасть в свою комнату. А там она падает на пол и начинает рыдать.

Окончательно избавившись от назойливых журналистов, Сильвана присоединяется к ней. Она листает охапку газет, тех, что вышли в первой половине дня, не скрывая своего удовлетворения.

– Смотрите!

На первой странице «Вечернего курьера» размещена большая фотография Эммануэль в тот момент, когда она узнает о краже танцовщиц. Выражение ее лица, недоверчивое и обеспокоенное, изменило ее привычные черты. «Таймс» также сообщает о фактах кражи. Эммануэль предпочитает узнать о подробностях преступления из этого издания, а не разбираться в итальянских текстах. В первом разделе статьи приводятся данные об истории статуэток, их ценности, а далее следует подробный рассказ об их исчезновении. Кража была обнаружена в семь часов утра, когда камердинер, которому была поручена уборка дома, вошел в салон, дверь которого была заперта на ключ, и увидел разбитые окна, опрокинутые холсты. Несмотря на сверхсложное устройство электронного наблюдения, сигнализация не сработала: вор или воры, слишком хорошо осведомленные о системе сигнализации, сумели отключить ее при проникновении в помещение. Предварительное расследование полиции показало, что стекла были вырезаны при помощи алмаза. Никаких отпечатков пальцев, за исключением отпечатков слуги, который, растерявшись, передвинул несколько осколков стекла. Одно из окон было открыто: похоже, что его защелку взломали. Впрочем, изрядно испорченная коррозией, она легко поддалась усилиям преступников.

Прервав чтение, Эммануэль думает о небрежности своей хозяйки. Зачем было оборудовать дом всевозможными сигнализациями, если замки на окнах столь ненадежны?

Она снова углубляется в чтение… На наружной стене два свежих следа: похоже, они свидетельствуют о том, что воры использовали лестницу. Тем не менее полиция не нашла ни одного четкого следа на земле, а также и в большом парке, окружающем дом.

У каждого представителя обслуживающего персонала есть солидные алиби (все они перечислены в газете), и полицейское расследование склоняется к версии о причастности к преступлению курьера антиквара, который пришел ближе к вечеру, после отъезда двух молодых женщин, чтобы доставить покупки, сделанные ими в первой половине дня. Возможно, он использовал свой визит для осмотра места.

Так как курьер доставил весьма хрупкие предметы, дворецкий поместил их в сундук в гостиной. При этом курьер проявил заметный интерес к танцовщицам, даже обсуждал со слугой их стоимость. Тем не менее после длительного допроса с подозреваемого были сняты все подозрения, благодаря свидетельству членов его семьи. Единственная правдоподобная гипотеза и гораздо более тревожная: деятельность сети торговцев произведениями искусства, действующей в европейском или даже в международном масштабе. Ежедневник сожалеет о непоправимых последствиях этой кражи: нежные одежды танцовщиц, возраст которых составляет несколько столетий, остались без защиты, они быстро покроются пылью. Кроме того, они составляли единое целое со стеклянными коробами, защищающими их, и подставками, покрытыми надписями.

Владелица коллекции, добавляет корреспондент, не согласилась дать интервью, а хозяйка особняка не смогла предоставить какую-либо информацию о возможной личности вора. Очевидно, делает вывод автор статьи, вся эта шумиха вокруг Эммануэль и ее коллекции послужила ей же во вред. Владелица сама дала ворам – или тому, кто позволит себе вновь обладать статуэтками – вознаграждение в пятьдесят миллионов лир.

– Пятьдесят миллионов! Разве эта сумма не завышена?

– Не волнуйтесь, вам никогда не придется ее платить.

Эммануэль раздраженно вздыхает.

– Я спросила, могу ли я держать вас в курсе всех обстоятельств дела, – поспешно добавляет Сильвана. – Мне сказали, что пока это преждевременно.

– А теперь что мне делать? Ждать следующих выходных?

– Их не будет. По крайней мере, в Италии. Через три дня вы уедете, заявив средствам массовой информации о гостеприимстве этой страны, в том числе и о моем, несмотря на то что я не предприняла всех необходимых мер, чтобы надежно защитить ваше сокровище. На публике вы должны будете продемонстрировать крайнюю холодность.

– И в частной жизни тоже?

– Вовсе нет: я вам очень благодарна за предоставленные мне изысканные ощущения.

Разъяренная Эммануэль замирает перед своей хозяйкой, которая зажигает сигарету. И речи не идет о какой-либо ревности…

– Где ваш брат?

Бледное лицо Сильваны слегка краснеет, но ее голос остается спокойным.

– Мой брат? Я не знаю. Вероятно, несется куда-нибудь в своем проклятом «Порше», на скорости двести двадцать километров в час, игнорируя любые ограничения скорости.

– Вы обещали мне его представить.

– Верно. Я жду телефонного звонка, подтверждающего, что наш визит в галереи Ватикана разрешен.

– Тайные шедевры?

– Да. Именно он отвечает за этот визит. Обычных посетителей туда не пускают, и такое разрешение получить очень трудно. Но у моего брата есть весьма влиятельные друзья…

– Вы влюблены в него, не так ли?

Сильвана поднимает на нее полные боли глаза:

– Да.

Эммануэль с пониманием склоняется к ней для поцелуя. В коридоре раздаются шаги камердинера. Он приносит на подносе визитную карточку. Сильвана бросает на нее взгляд.

– Идите в свою комнату. У вас мигрень. Будет лучше, если я избавлюсь от этого типа сама.

– Кто это?

– Министр иностранных дел собственной персоной, моя дорогая.

Сильвана перемещает карточку, один из углов которой согнут. Речь не идет об официальном визите.

На огромной площади, окруженной колоннами, Эммануэль дает себя сфотографировать на «Полароид» Сильваны. Она уже видела на многих открытках и обелиск, и фонтаны, и часы на фасаде, и далекий шарообразный купол, бронза которого сверкает в лучах заходящего солнца.

– Жаль, что я так одета, – жалуется Эммануэль, глядя на собственное изображение, только что появившееся из аппарата. – В такой обстановке оранжевый муслин – это было бы… божественно!

Потом следует краткое обсуждение платья, которое будет на ней во время визита. Эммануэль не хотела выбирать одежду, которая не соответствовала бы ее меркам. Тем не менее она была вынуждена надеть строгое черное платье, скрывавшее грудь, черный жилет, а еще строго заколоть волосы с помощью черепаховой гребенки. Потом Сильвана добавила еще и шарф-вуаль.

– Так я похожа на вдову тореадора! – протестовала при этом Эммануэль.

Но Сильвана оказалась несгибаемой. Она и сама была одета так же, за исключением того, что черный цвет отлично подчеркивал золотисто-каштановый цвет ее волос.

Сначала протестуя, Эммануэль все же позволила усадить себя в темный седан и доставить к месту, где Сильвана назначила встречу с братом. Белый «Порше Каррера» делает круг вокруг фонтана.

– Вот и он!

Из автомобиля выходит высокий худой молодой человек, гибкий, как лань. Он бледен. Его вьющиеся волосы спускаются на шею. Его глаза такие же синие, как у Сильваны. Чувственная улыбка, великолепные зубы. Рука, которую он протягивает Эммануэль, ей уже знакома: для нее нет никакой проблемы убедиться в этом, заметив на его правом запястье сплетенный браслет, украшенный двумя камнями, такими же, как и на серебряном портсигаре.

– Мой брат Клаудио.

Рука Эммануэль слегка задерживается, скользя пальцем по правому запястью молодого человека. Она демонстрирует, что узнала, но не выдает его. С первого же взгляда он тоже подписывает этот своеобразный пакт об их сообщничестве.

– Одну минуту.

Сильвана включает свой фотоаппарат. У них есть несколько секунд, пока влажное фото выползает из аппарата.

– Вы великолепны, – веселится Сильвана, – вы похожи на жениха и невесту.

– Которые уже думают об измене, – отвечает Клаудио.

Он берет Эммануэль под руку, а другой рукой нежно обнимает свою сестру. Все трое движутся в направлении бесконечной лестницы. И они исчезают в ущельях из бронзы, а потом попадают в гигантское чрево базилики. Клаудио оставляет руку Эммануэль, чтобы перекреститься. Сильвана делает то же самое.

– Вы тоже, Эммануэль. Вы должны вести себя как все.

Когда они достигают самой глубины здания, Клаудио подводит их к темной деревянной двери, скрытой занавеской. Большой коридор, заставленный мебелью… Ризничий в белой одежде… Клаудио ведет их как человек, хорошо знакомый с этими местами. Другая дверь, коридор, третья дверь… На стенах черные рамки обрамляют картины со святыми, мучениками, девами. Аналой, стулья с высокими спинками, распятие, табуреты…

У Эммануэль создается впечатление, что она пересекает старый город с небесными аркадами, где за ней следуют какие-то невидимые существа. Иногда они материализуются в виде старого прелата, спина которого изогнулась под весом грехов, в которых ему признаются люди. Эммануэль становится страшно, она не ощущает больше своего тела, придавленного тяжестью этой архитектуры. Умерщвление и наказание царят в этих темных стенах, наполняя смрадом воздух.

Другая дверь, Клаудио стучит в нее два раза. Чей-то голос позволяет ему войти вместе с его спутницами в маленькую комнату. В глубине ее сидит секретарь со своими папками, а над ним – бронзовое распятие. Им навстречу поднимается молодой священник.

Такой же высокий, как Клаудио, он, должно быть, и того же возраста. Коротко подстриженные волосы, строгое лицо. Несмотря на светлый цвет волос, у него удивительно темные живые глаза, спрятанные за очками в тонкой золотой оправе. Очки он немедленно снимает. Его руки, длинные и белые, очень аккуратно ухожены. Совершенно женские руки. Под длинной черной сутаной, доходящей ему до щиколоток, угадывается весьма спортивное тело.

Эммануэль удивлена: она ожидала увидеть типичного священника. Но приходилось поверить, что даже в самом сердце Ватикана жизнь бьет ключом и под сутанами! Затем она сравнивает его со своим гидом. Оба они словно изготовлены из одной матрицы, они как два дерева, посаженных в одной и той же земле, выросших вместе.

– Я не расслышала ваше имя, – говорит Эммануэль молодому священнику.

– Отец Бруно.

Он бросает взгляд на часы.

– Простите меня.

Он нажимает на одну из кнопок внутреннего телефона.

– Если меня будут искать, меня нет… Даже для Его Святейшества.

Он вешает трубку, открывает шкатулку и вытаскивает маленький железный ящичек. Затем он вынимает из кармана связку ключей, выбирает один из них и открывает ящичек. Эммануэль пытается увидеть содержимое – это второй ключ из кованого железа, на котором висит медальон. Священник прячет этот ключ в карман, закрывает ящичек, помещает его в шкатулку и закрывает ее на ключ. Затем он приглашает гостей следовать за ним.

Они делают несколько шагов по коридору и через маленькую дверь без замка, закрытую лишь с помощью простой защелки, выходят на открытый воздух, и оказываются в самом сердце садов папы римского. Эммануэль любуется чистотой аллей, красотой фонтанов, заботой, с которой подстрижена трава, разбросан гравий. Свет дня быстро тускнеет, окрашивая небо красным.

Они достигают белого деревянного портала. Святой отец достает связку ключей, и Эммануэль сразу же с усмешкой думает о «Святом Петре, работающем в раю». Он несколько раз поворачивает ключ в замке, и, наконец, двери открываются. Внутри, в зале, очень холодно.

Священник тщательно закрывает дверь.

Они находятся в небольшом монастыре, разделенном колоннами, в центре которого располагается вполне романтический колодец. Узкие окна отражают свет заходящего солнца, более яркого и малинового, чем в садах, окрашенных в фиолетовые оттенки.

Пересекая атриум, отец Бруно направляется к другой двери. Еще один ключ, вынутый из внушительной связки, и они входят. В то время как священник закрывает дверь, Эммануэль оказывается перед мраморной группой, установленной перед лестницей. Это исполненный в натуральную величину вариант Амура и Психеи, знаменитой работы Кановы. Копия практически полностью воссоздает оригинал, с той лишь разницей, что в этой скульптурной группе молодые влюбленные не сливаются в эфемерном поцелуе, который приближает их к бездне… Девушка лежит, раздвинув ноги, чтобы ее партнер мог дотянуться до ее божественной плоти. Юноша накрывает прелестницу своим телом так, чтобы конический стержень оказался у ее губ.

– Посмотрите, мадам, – говорит священник, – на то естественное выражение изумления, которое художник придал лицу Психеи. Обратите внимание на жадность языка Амура, и как вульва открывается этой первой неизвестной ласке.

– Святой отец, – возражает Эммануэль, – остановитесь, пожалуйста, а то я тоже поддамся искушению, хотя все это лишь только мрамор!

– Этот шедевр был найден в мастерской Кановы после его смерти. Композиция была замурована в шкафу с другими вещами, которые я покажу вам на верхнем этаже.

Эммануэль с трудом отрывается от созерцания произведения искусства и следует за священником по лестнице. Сильвана идет за ней.

– Я прошу тебя, – говорит она, вдруг обращаясь к Эммануэль «на ты», – не говори здесь в своей обычной манере. Даже князь Маджоре себе этого не позволял.

Эммануэль поворачивается к Клаудио, замыкающему процессию. Тот кивает головой, поддерживая сестру.

Священник снова останавливается у двери. Он снова берет со своей связки большой ключ с медальоном и вставляет его в замок. И поворачивает его три раза. Дверь со скрипом отворяется.

– Посетители, должно быть, нечасто бывают здесь, – говорит Эммануэль.

– Именно так. За год – только один иностранный сановник переступил этот порог. Один момент, пожалуйста.

Положив ключ на табурет, молодой человек бодрым шагом направляется к большим окнам, защищенным мощными ставнями, и тянет тяжелый бархатный занавес.

– Здесь не рекомендуется включать электричество. Окна выходят прямо на государственный секретариат.

Затем он возвращается и закрывает дверь на ключ. Эммануэль подходит к Сильване, берет ее за руку. Они проходят мимо больших гравюр с поблекшими красками, которые изображают сцены объятий и содомии.

– Это эскизы Джулио Романо, они должны были в виде фресок украшать виллу одного черного дворянина[17], в противопоставление светским произведениям Рафаэля. Но тот, кто заказал ему это, как утверждают сплетники, стал импотентом: старость и жадность заставили его отменить этот заказ. С точки зрения техники они очень красивы, но композиция какая-то риторическая, да и лица лишены экспрессии.

– Эти эскизы меня не особенно интересуют, но ваш голос буквально сводит меня с ума. Он у вас такой же на исповеди?

– Эммануэль!

Клаудио кричит. Отец Бруно снисходительно улыбается.

– Клаудио еще не забыл догматические учения в семинарии.

– Вы готовились стать священником?

Клаудио не отвечает; он направляется к двери и исчезает в коридоре.

– Не веди себя так, – умоляет Сильвана, – ты разозлишь его.

– Я этого и добиваюсь. Послушай, у тебя есть лишь шанс, а у меня на руках все карты. Позволь мне действовать. Я хочу избавить тебя от твоего страха: страха обладать тем, что ты так желаешь…

– Что ты собираешься сделать?

– Этот священник безумно возбуждает меня.

– Внимание, они уже здесь.

Молодые люди возвращаются. Бруно обнимает за плечи Клаудио и говорит вполголоса. Клаудио кивает в ответ. Он кажется неуверенным, но тем не менее он, кажется, готов терпеть буйных гостей.

– Я сказал Бруно: наши многочисленные экуменические[18] опыты научили нас, что репрессии являются злейшим врагом доверия. Однако я не хочу, чтобы вы, мадам, составили себе ложное представление. Возможно, эти работы пробуждают в вас не только культурный интерес. Со своей стороны, я совершенно не обижаюсь. Но я хочу вам сказать, что этот музей создавался долго, кропотливо, за большие деньги, и не без опасности. И это делалось не для создания коллекции, непригодной в художественных или экономических целях. Еще в меньшей степени – для того, чтобы стимулировать железы прелатов, которые имеют для удовлетворения своих потребностей гораздо более простые и доступные средства. Эти работы специально не демонстрируются широкой публике, поскольку мы намерены ограничить эффективность их воздействия на людей. Мы, врачеватели человеческих душ, хотим лучше познакомиться с методами демонического влияния на разум.

– Вы все еще верите в дьявола? – не без иронии удивляется Эммануэль.

– Нет, с точки зрения манихейства[19], но я верю в него как в абсурдный символ зла, от которого страдает человечество.

– Включая сладострастие?

– Вы меня очень хорошо поняли.

– Как замечательно! Что за шедевр лицемерия! Вы боретесь с похотью, организовав такой вот музей!

Раскатистый хохот Бруно разбивает нарастающее напряжение. Сильвана тоже смеется. Эммануэль пользуется этим, чтобы снять жилет. На ней остается лишь длинное черное платье, под которым лишь черные чулки, удерживаемые простыми подвязками.

– Тут так жарко. А можно что-нибудь попить в этом ковчеге для онанистов?

– Думаю, что найдется.

Отец Бруно удаляется, исчезнув в коридоре.

– Ты совсем сошла с ума, – восклицает Сильвана, смеясь. – В Ватикане так себя не ведут!

Ликер, сверкающий в хрустальном графине, ярко-зеленого цвета, который напоминает Эммануэль другую жидкость, которую она пила, дрожа, в доме Ореста.

– Это изготовлено не по рецепту монахов?

– Думаю, что да. Этот ликер находится здесь с незапамятных времен. Это еще мой предшественник, капуцин, оставил его. А я сам пью виски, но, конечно же, не здесь.

Один стакан указывает на то, что капуцин пил в одиночку. Эммануэль пробует ликер первой, затем – Сильвана, за ней – священник, поскольку Клаудио отказывается. Затем они идут в коридор с чередой одинаковых дверей, каждая из которых снабжена замком, которые отпираются определенным ключом.

– Наша коллекция представлена в хронологическом порядке, – объясняет Бруно до того, как они входят в первую комнату.

Мебель кельи, окно которой выходит на тихий монастырь, так проста и функциональна, что остается довольно большое свободное пространство. Стены заставлены книжными полками с томами различных размеров. Под этими полками в гармоничной асимметрии расположены картины и рисунки, внушительные размеры которых не позволили им находиться в первом зале, где Эммануэль так восхищалась ими. Священник снимает с полки книгу и раскрывает ее на письменном столе из светлого дерева.

– Знаете ли вы легенду о Марии Эгизиак?

– Я не знаю. Но, насколько я могу судить, это должна была быть великая любовница.

И точно, на первой странице книги изображена особа с удлиненными глазами, как у восточных женщин, лежащая на кровати, покрытой членами. Готовыми к бою членами всевозможных размеров, разных форм, прямых или изогнутых, едва освобожденных от крайней плоти или полностью открытых, коренастых, коротких, с круглыми головками или с коническими, по цвету переходящими от белого с едва заметными розовыми прожилками до фиолетового, безволосых или с избытком покрытых волосами.

– Если это святые на небесах, – замечает Эммануэль, – то никогда в жизни у меня не будет возможности столкнуться с подобной выставкой!

– И тем не менее святая познала всех этих мужчин за одну ночь.

– Вот так рекорд!

– Чудо. Ни одна женщина не может выдержать более пятидесяти сношений в день, закончившихся оргазмом. Как правило, она умирает где-то на уровне тридцатого. Однако это существо получило божественную благодать. Это была бедная языческая девственница, которую тронула проповедь какого-то апостола, и она решила посетить Гроб Господень, который находился на другой стороне Красного моря. Прибыв на берег и не найдя ни моста, ни брода, она опустилась на колени, дабы помолиться, чтобы Бог помог ей достичь своей цели. И действительно, на море начался шторм, поднялись страшные волны, и она увидела направляющуюся к ней огромную лодку, движимую сотней гребцов. И она попросила их взять ее с собой…

– Была ли она молода и привлекательна?

– Да. И по этой причине, а также потому, что она выглядела такой наивной, главный лодочник согласился перевезти ее, но при условии, что она должна будет уступить желаниям моряков, накопленным за месяцы путешествия через пустыню. Сознавая бедственное положение этих сильных людей и желая поцеловать усыпальницу Господа, Мария Эгизиак согласилась: она добровольно предложила свое тело лодочникам, и ее поддержала Божественная сила, а еще, честно говоря, и ее неопытность.

– То есть она отдалась сотне человек за одну ночь?

– Девяноста девяти. А их начальник провел все время у руля, борясь с бушующими волнами. Он не тронул девственницу.

– Которая таковой больше не являлась…

– А вот и нет, и в этом-то и состоит чудо. После того как столько мужчин овладели ею, Святая Мария Эгизиак осталась такой же чистой и непорочной, как и раньше.

Закрыв книгу, отец Бруно направляется к витрине, в которой выставлена ценная серия табличек из слоновой кости школы Фонтенбло, изображающих трех фавориток короля Генриха IV – одну, в паре, втроем, в весьма фривольных позах.

– Художник согрешил против истины, связав этих трех важных аристократок. В самом деле, если это и правда, что Габриэль д’Эстре имела плотскую связь со своей сестрой, герцогиней де Виллар, то она никак не могла знать Генриетту д’Антраг, с которой король встретился через шесть дней после ее смерти.

Они переходят в другую комнату. В тот момент, когда они переступают ее порог, Эммануэль останавливается на миг и протягивает руку назад, к члену Клаудио, следующего за ней следом. Она быстро хватает его, и член набухает под легкой тканью, а она держит его в руке, сжимая и разжимая, чтобы он еще более затвердел. Потом она резко бросает его и спешит к Сильване, которая уже склонилась перед серией рисунков, разложенных на столе.

– Чудесно!

Впервые Сильвана дает какие-то комментарии, и голос у нее хрипловатый. Эммануэль прижимается к ней, обхватывая ее за талию, а между их склоненными головами протискивается голова Клаудио: Эммануэль чувствует сзади горячую массу его члена, еще находящегося в неволе брюк. Ей удается незаметно расстегнуть верхнюю часть своего платья, чтобы, нагнувшись, она могла показать священнику свою грудь. В то же время она начинает слегка покачивать бедрами – так, что член попадает ей между ног; ее же рука медленно спускается вниз по платью ее подруги, лаская округлые бедра и находя лобок.

– Эти рисунки – оригиналы работы Боттичелли, и они были предназначены для иллюстрации книги, заказанной Лоренцо де Медичи. Князь по совету Полициано хотел отправить книгу в качестве подарка королю Франции. Но эти рисунки были украдены у художника одной из его любовниц, которая служила ему моделью и побоялась быть узнанной. После смерти последнего они были проданы внуку Лоренцо, а тот подарил их кардиналу. Вот так они и дошли до нас…

Эммануэль не слушает больше объяснения священника. Она даже не чувствует под своей ладонью пульсацию живота своей подруги, а член Клаудио, прочно закрепившийся между ее ног, кажется ей частью ее собственного тела: она с восхищением смотрит на флорентийские рисунки. Главная героиня этих изображений – существо с ангельским личиком (то же, конечно, что и на картине «Весна»), но она в компании с другой женщиной, с другим строением тела, которое провоцирует обостренную чувственность. Двое мужчин, молодой и старый, участвуют в происходящем действе. Две женщины сидят друг на друге, и при этом каждая из них держит член своего партнера. Затем более пожилой имеет свою женщину сзади, а та целует внутреннюю часть бедер своей светловолосой любовницы. Последняя же до самого основания заглотила член юноши, лицо которого излучает возвышенное наслаждение.

Эммануэль берет свою подругу за руку и направляет ее к члену Клаудио, расположенному у нее между ног. Она сжимает ей запястье, пока побежденная Сильвана не хватает возбужденный пенис. Эммануэль убеждается, коснувшись руки своей подруги, что она не бросит начатое дело, и возвращается к своему влагалищу, уже возбудившемуся под шелковым платьем. Она ликует.

– Вот самый красивый, самый законченный из этих рисунков, – продолжает священник. – Как вы можете заметить, круг, образованный телами, идеален. Каждый из участников делает минет и предоставляет себя для этого же другому.

– Давайте сделаем то же самое прямо сейчас! – кричит Эммануэль, резко отодвигаясь от Клаудио.

Но Сильвана не столь быстра: прежде чем она отпускает член своего брата, тот успевает понять, кому принадлежит эта рука. Отец Бруно тоже видит это и останавливается на полуслове.

– Сука! – кричит Клаудио, резко отодвигаясь. И пощечина обрушивается на щеку Сильваны.

– Дурак! – с негодованием отвечает Эммануэль.

Она подходит к Сильване, готовой разрыдаться, и гладит ее по щеке.

– Друзья… – смущенно начинает священник.

– Достаточно! – яростно кричит Эммануэль. – Я полагаю, здесь нет телефона?

– Нет.

– Вот и прекрасно.

Она бросается к двери. Первым за ней следует Бруно, но она оказывается быстрее, чем он. Схватив ключ с медальоном, она взмахивает им как оружием. Одним прыжком она оказывается у окна. Движение, и она просовывает руку за железную решетку. Клаудио хочет броситься на нее, но Эммануэль спокойно останавливает его.

– Только шевельнитесь, и я брошу ключ в сад!

– Это не очень любезно с вашей стороны, – констатирует отец Бруно. – Без этого ключа мы окажемся запертыми в этой комнате. Тут нет другого выхода.

– На это я и надеюсь.

Затем Эммануэль расстегивает верхнюю часть своего платья, обмахиваясь другой рукой:

– Здесь ужасно жарко. Я не имею ни малейшего намерения демонстрировать любезность по отношению к вам, как и вы – по отношению ко мне.

– Что мы такого сделали? Что вызвало ваш гнев? – говорит священник, не упуская из виду ключ. – Но, в любом случае, мы готовы извиниться перед вами.

– Извиниться должен этот господин, – отвечает Эммануэль, обращаясь к Клаудио.

– Сука! – снова раздраженно кричит молодой человек.

– Термин неправильный, – спокойно отвечает Эммануэль. – Я никогда не поступала как продажная девка. Впрочем, называй меня сукой – как и в ту ночь, когда я заставила тебя кончить, как ты не кончал никогда в жизни. Хочешь, чтобы я рассказала о своих любовниках, описала их ласки?.. Хочешь, чтобы я рассказала, как они заполняли мне спермой вагину, руки, горло, ягодицы? Мужчины и женщины. Хочешь узнать все это, Клаудио, чтобы иметь возможность помастурбировать, а потом перейти к раскаяниям? Исповедуйся нам, Клаудио, и твои грехи не будут тебе прощены, они будут возвышены, как поступки, достойные того, чтобы предстать перед единым Богом, который управляет этим миром: этот Бог – Удовольствие!

Она делает паузу, чтобы отдышаться. В комнате повисла тяжелая тишина.

– А сейчас, – продолжает Эммануэль, – прекрати оскорблять нас. Пусть это и захватывающий пролог… Я предлагаю вам сделку: если вы поклянетесь мне на одной из ваших священных книг, что будете повиноваться мне в течение трех часов подряд, я тут же положу ключ на место. Или же… Я выброшу ключ в окно, вы будете звать на помощь, и я сама закричу, да так громко, что услышат во всем дворце. Соберется толпа, я вас уверяю. И я сорву свою одежду, вот так…

И, подтверждая слова действием, она тащит свободной рукой платье, которое разрывается от груди до живота.

– Подождите… – пытается возразить отец Бруно, делая шаг по направлению к ней.

– Нет. У вас есть лишь одна минута, чтобы принять решение.

– Ну, я согласен. Клянусь на Святом Евангелии, что я подчинюсь вашим приказам.

– Я тоже клянусь, – в свою очередь говорит Клаудио.

Эммануэль отходит от окна и бросает ключ на пол.

– Давай! – говорит она Клаудио. – Ты начинаешь.

И она ведет его к сестре, которая стоит неподвижно, красивая и бледная, словно статуя.

– Поцелуй ее!

Клаудио отступает назад.

– Почему тебя смущают какие-то глупые приличия? Ты думаешь, что тот факт, что вы брат и сестра, мешает любить друг друга? Я утверждаю обратное. Каждый человек может любить того, кого хочет, в том числе и кровного родственника. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на историю великих христианских цивилизаций или даже тех, кто не исповедует христианство, не так ли, Бруно?

– Я настолько разделяю ваше мнение, что, если бы у меня была сестра, я бы овладел ею, не сходя со своего места, – со смехом отвечает священник.

Эммануэль подходит к Клаудио, гладит его по голове и прикладывается к губам в поцелуе.

– Теперь ты, – говорит она Сильване.

Подтолкнув их друг к другу, Эммануэль заставляет брата и сестру поцеловаться: их губы уже приоткрыты для поцелуя. Затем она отделяется от группы. Теперь они целуются в некоем порыве отчаяния, схватившись друг за друга так сильно, что, теряя равновесие, падают на пол. Там они судорожно обнимаются до потери дыхания, хватая друг друга за одежду, как будто ища обнаженную плоть. А Эммануэль в это время уже приближается к священнику.

Она смотрит ему прямо в глаза. Он же с похотью смотрит на пару, барахтающуюся у его ног. Эммануэль осторожно направляет руку к его члену, который уже приподнимает сутану. Прикоснувшись к черной ткани, она чувствует под пальцами набухание тяжелого органа.

– Нет ли в этом монастыре комнаты, более удобной и менее доступной для посторонних глаз? – шепчет она на ухо Бруно, приподнимаясь на цыпочках.

– Идемте, – вполголоса отвечает он.

И они вместе выходят в коридор. Эммануэль использует эту возможность, чтобы окончательно сорвать с себя платье. Дальше по коридору видна дверь, больше, чем все остальные. Келья, в которую они входят, более просторная, а ее потолок значительно выше. Единственная деталь, характерная и для других помещений, – это зарешеченное окно. Стены затянуты черным шелком. Войдя, Бруно зажигает лампу: Эммануэль с удивлением обнаруживает кровать, увенчанную балдахином, чьи колонны представляют собой четыре замечательные обнаженные фигуры – двух женщин и двух мужчин…

Эммануэль нетерпеливо поворачивается к священнику и отбрасывает в сторону клочья своего платья. Под ним на ней нет ничего, кроме пояса с подвязками и чулок, от которых она быстро освобождается. Она быстро сбрасывает на ковер остатки одежды. И вот она уже полностью обнажена.

Отец Бруно направляется к двери.

– Оставьте ее открытой, – приказывает она. – Они присоединятся к нам.

Священник послушно поднимает руки и расстегивает сутану.

– Нет. Оголите только член.