Рукопись из тайной комнаты. Книга первая Корджева Елена

2

Слава Богу, вернулась фрау Шварц.

И она, и Эмилия, хоть и были измучены дорогой, выглядели вполне здоровыми. Как видно, воды Баден-Бадена неспроста славились целебными свойствами.

Герр Шварц сиял от счастья. А маленький Конрад, наконец-то дождавшийся маму, с самого утра, вооружившись для порядка книжкой, занял пост на ступеньке лестницы, чтобы не пропустить, когда же мама выйдет из спальни.

Густа тоже была рада. Во-первых, она соскучилась по Эмилии, да и нужно же было поделиться радостью с лучшей подругой. А во-вторых, без фрау Шварц, постоянно придумывающей какие-то новые хлопоты и развлечения, жизнь в усадьбе была уж слишком пресной. К тому же ей не терпелось узнать из первых рук, что же такое эта самая «война», о которой трубили газеты.

Поэтому утреннего пробуждения хозяйки ждал весь дом, без исключения.

Наконец к завтраку спустились обе путешественницы.

После обычной суматохи с тем, пить ли кофе с молоком или без, начался завтрак. Конрад, не отходивший от матери ни на шаг, сидел рядом и не спускал с неё глаз. Герр Шварц, сидевший между ней и Эмилией, тоже время от времени откладывал ложку, чтобы погладить руку жены или дочери. Обрадованные и слегка смущённые таким приёмом, обе путешественницы с удовольствием принимали знаки внимания домочадцев.

А к концу завтрака число домочадцев стало заметно вырастать: в комнату заходили и становились вдоль стены те, кто обычно остаётся невидимым, занимаясь своей работой. Вслед за горничной, только что убравшей посуду, вошла, слегка смущаясь, кухарка. Затем в сопровождении более бойкого конюха в дверь бочком протиснулся садовник. Егерь с сыном, покинув пост в охотничьем клубе, тоже оказались здесь. Все хотели знать, что такое «война».

Австрия, присоединённая к Германии год назад, вовсю работала на войну. Даже курорт, где лечилась хозяйка, – и тот был военно-промышленным объектом: первыми к лечебным источникам по утрам подъезжали машины, на которые грузились цистерны с целебной водой, собиравшейся всю ночь. Говорили, что вода эта идёт на изготовление медикаментов для раненых солдат. Для отдыхающих был установлен жёсткий график, когда они могли подойти за своей порцией воды. Набирать с собой больше одной бутылки строго воспрещалось, специальная охрана бдительно следила за тем, чтобы отдыхающие не воровали воду у немецкой армии.

– Хорошо, что мы были вдвоём, – фрау Шварц благодарно посмотрела на дочь, – Эмилия отдавала свою воду мне. Если бы не она, вряд ли бы я оправилась от недуга.

С едой тоже было скудно. Старожилы, с которыми иногда удавалось побеседовать, вспоминали, что до превращения Австрии в Восточную Марку – землю Германии жизнь была гораздо легче. За год исчезло гастрономическое разнообразие, стремительно сменившееся скудостью выбора, дороговизной и – ограничением продаж до минимума. Развлечения, которыми прежде славился курортный город, тоже иссякли и измельчали. Присутствие в городе военного гарнизона, цистернами вывозящего целебную воду и следящего за соблюдением порядка, приказы, обязывающие трудоспособное население немедленно начать отдавать все силы работе на благо великой Германии, и убогость ежедневного рациона – уж конечно не способствовали созданию в городе настроения праздника. Да и отдыхающих было немного. Мужчин, а потом и женщин, приехавших на воды, немедленно отправляли на медицинское освидетельствование, результатом которого должна была стать справка о том, что её владелец действительно достаточно болен, чтобы не работать, а пить воду, предназначенную для излечения раненых солдат.

– Какое счастье, что мы приехали чуть раньше, чем вышел этот приказ. Мы успели познакомиться с одним доктором, и он без волокиты выдал нам такие справки. Другие же по неделям ждали, когда доктора смогут их принять.

Все терпеливо ждали, когда же, завершив лечебные похождения, фрау Шварц перейдёт к главному – к войне.

Хотя и так уже было ясно: ничего хорошего она не расскажет. Что может быть хорошего, если в курортном городе больше не рады отдыхающим, и не хватает еды на всех.

Долгий рассказ завершился днём отъезда, когда, ожидая на перроне состав, путешественницы встретили первый эшелон с ранеными, доставленными в город для излечения. Ясное дело, фрау Шварц в воинских званиях не разбиралась. Но то, что солдаты были ранеными, грязными, и их было много, это она своим женским взглядом не заметить не могла.

Война – это железная дисциплина, голод и раненые солдаты.

Вот что рассказала фрау Шварц.

3

Геометрия осталась позади.

Не находя, чем больше занять себя в ожидании жениха, Густа не вылезала из библиотеки. И Евклид, и Архимед, и Пифагор, и даже Декарт пали под натиском «Брунгильды», предпочитавшей книги духу войны, неумолимо звучащему отовсюду. К концу сентября, измаявшись в ожидании Георга, Густа послала контрольную работу в учебный совет при университете.

Больше заняться было нечем.

Георг не ехал, а контрольная работа словно сгинула то ли на почте, то ли в бездонной системе образования.

Наконец от Георга пришло письмо. Судя по содержанию, не первое – он тревожился, не получая ответов. После лирического вступления, занявшего едва ли не три страницы, исписанные аккуратным убористым почерком, следовала собственно информативная часть. Суть её сводилась к тому, что скоро Георг не приедет. В связи с началом войны все предприниматели были мобилизованы. Конечно, не на фронт, а – на производство. И завод, выпускавший станки, подлежал немедленному переоборудованию для военной промышленности. Понятно, что ни о каком отпуске по семейным обстоятельствам не могло быть и речи под страхом трибунала.

Про Ordnung Густа всё понимала. А про трибунал, особенно после рассказов фрау Шварц, догадывалась. И ни за что на свете не пожелала бы, чтобы с Георгом случилось непоправимое. Вот только что теперь делать ей, было абсолютно непонятно.

Визит к родителям, кроме переживаний, ничего не дал. Подурневшая после отъезда мужа, уже с заметно округлившимся животиком, Марта, озабоченные предстоящей зимой и участившимися случаями мародёрства в волости родители, а тем более маленький брат никак не могли придумать для неё что-либо путное. После того, как Густа прочитала письмо, мама только заплакала и погладила её по белокурой голове. А папа, обычно сдержанный, длинно и нехорошо выругался, поминая войну, обитателей страшного Ада и Божий промысел. После чего, прикрикнув на маму и велев немедленно прекратить «эту сырость», заявил, что дочку свою – не бросит. Одна ли, с дитём ли – Густа остаётся любимой дочкой, и отчий дом всегда её примет. Уж если по молодости они с матерью троих поднимали, дома своего не имея, то не настолько они сейчас стары, чтобы не поднять и внуков.

Вернулась в усадьбу Густа, хоть и не имея решения, но успокоенная тем, что пропасть ей семья не даст.

Разговор с фрау Шварц тоже результата не дал. Она была растеряна происходящим и совершенно не готова вникать ни в сердечные, ни в какие другие проблемы бывшей своей воспитанницы, а ныне – помощницы мужа.

Сам же герр Шварц теперь дома почти не бывал. Телеграммы, звонки, какие-то контракты, к которым он никого не допускал, запирая бумаги в сейфе… Густа и рада была бы занять себя, помогая хозяину, но, прежде такой открытый, сейчас он появлялся в доме редко, усталый, с какой-то новой, глубокой вертикальной складкой на прежде круглом и весёлом лице, и запирался в кабинете. Густе для работы доставались крохи – бухгалтерия магазина в Риге, да подсчёт доходов от охотничьего клуба, с началом войны впавшего в какой-то странный режим: появляющиеся члены клуба больше охотой не интересовались. Несмотря на то, что сезон уже был открыт, попытки господина Каупена организовать команду для охоты на лося или на кабана успехом не увенчались. Гостей интересовал только тир. И если ещё несколько месяцев назад члены клуба с удовольствием покупали охотничьи ружья, то теперь скупалось только короткоствольное оружие, причём пострелять по мишеням гости привозили и жён.

Но и эта пора длилась недолго. 7 октября, как гром с ясного неба, грянул призыв из Германии: балтийские немцы, все без исключения, были обязаны в течение двух недель покинуть места проживания с целью «содействовать новопостроению и заселению новоприобретённой германским рейхом восточной площади».

Две недели!

Это время давалось на то, чтобы покинуть свой дом, бросив всё, что невозможно взять с собой, от личных вещей до работы, друзей и близких и – уехать в воюющую страну, где, по слухам, просачивающимся, несмотря на хвалебные рапорты газет, были голод и нищета.

И нужно было торопиться: не только из Латвии, но и из Литвы, Эстонии, Западной Белоруссии, Западной Украины, из Бессарабии, Буковины, да ещё Бог знает из каких разных мест, будут стекаться в Германию немцы. И чтобы и впрямь не оказаться на «новоприобретённой», а значит, разорённой и разрушенной войной «восточной площади», где не утихало военное сопротивление, следовало поторапливаться.

Морщина на лбу герра Шварца стала заметнее.

Вызвав Густу в кабинет, он, вопреки Ordnungу, усадил её в кресло перед столом. Выяснилось, что, будучи торговцем и имея свои каналы информации, он уже многое сделал для подготовки отъезда. И даже имел на руках билеты для всей семьи, а также для герра Штайна, как долголетнего верного служащего.

Билета для Густы у него не было.

Но было кое-что, предназначенное именно и только для неё.

– Вы же считаетесь невестой герра фон Дистелроя? – вопрос прозвучал жёстко.

Но понимая, что сейчас не время для изящных манер, Густа кивнула.

– Возможно, вы даже носите его дитя, – напористо продолжил хозяин.

Онемев от неожиданности и покраснев до корней волос, девушка молча кивнула второй раз.

– Я так и думал. Поэтому, как будущей матери его наследника, я вынужден доверить вам тайну.

И задохнувшаяся от неожиданности Густа узнала то, о чем так долго беседовали наедине герр Шварц и Георг фон Дистелрой.

Оказалось, что в библиотеке хранятся не только книги. Род Дистелроев был древним, и наследство, оставленное потомкам, включало некоторые семейные артефакты, сохранившиеся с весьма давних времён.

Так случилось, что вывезти документы из поместья у Дистелроя-отца не получилось – помешала война. И герр Шварц взял на себя обязательства по сохранению наследия. Георг-то, собственно, и появился здесь только для того, чтобы описать и забрать семейные реликвии. Но и в этот раз вмешалась война.

Очевидно, что забрать их сейчас совершенно невозможно. Да и некому. Герру Шварцу, хранившему это добро столько лет, сейчас не до сохранения чужого имущества. Имея всего две недели, он в первую очередь должен думать о своей семье. И скорее возьмёт с собой лишний мешок муки, чем неизвестные ему древние рукописи.

Однако, как порядочный человек, хозяин нашёл выход. Древние документы, а также часть библиотеки – то, что успеют перевезти, он отдаст на хранение ей, Густе. Пусть она оповестит отца и пусть готовится к переезду – ей предстоит вернуться в семью.

Густа сидела ни жива ни мертва.

Жизнь, какие-то два месяца назад казавшаяся радостной и обещающей счастье, поворачивалась теперь к ней суровым оскалом действительности.

Свадьбы не будет.

Ребёнок, которого она носит под сердцем, будучи наследником древнего рода, вырастет в крестьянской избе. Но к нему перейдут семейные ценности, хранительницей которых отныне будет являться она, Густа.

4

Папа понял всё, едва Густа, запыхавшаяся и заплаканная, прибежала домой – радио успело раньше неё.

Несколько лет назад семья после долгих раздумий купила новоявленный агрегат под названием «радио». Тяжёлый деревянный ящик с ручками, выпущенный на рижском заводе ВЭФ, настолько вошёл в моду, что получил даже народное название «приёмник земледельца».

Новости слушали всей семьёй, так что известие о том, что немцы должны немедленно покинуть Латвию, уже знали.

И даже – успели подготовиться.

Задолго до появления Густы семейный совет единодушно принял решение по её устройству.

Рассуждали очень логично: девочка с десяти лет работала в людях, отдавая деньги в семью. И за семь-то лет уж конечно заработала она право на то, чтобы жить, как привыкла, в своей отдельной комнате. Тем более что ожидался ребёнок.

Ни Марта, ни тем более мама, не говоря уж о Кристапе, в таком решении не сомневались. И папа, тряхнув стариной, уже принялся наращивать фундамент для ещё одной комнаты.

Семья готовилась принять дочь.

Новостью стала библиотека. Папа, слушая Густу, покряхтывал и водил большими мозолистыми ладонями по столу, выстраивая в уме какой-то план. Он попытался было поинтересоваться, а много ли книг, но, услыхав про шкафы, нахмурился и снова стал что-то складывать, меся руками воздух над столом.

Ещё большее замешательство вызвали семейные ценности: что это такое, и в каком виде – не знал никто. Георг не посвящал невесту в такие подробности, а герр Шварц, тот и вовсе не вникал в содержимое шкафов.

Так что ни количество, ни форма, ни размер известны не были.

Но в том, что наследие будущего малыша нужно принять, спрятать до лучших времён и сохранить, сомнений не было.

Решение предложил Кристап. Мальчик, которому уже перевалило за десять и который с детства, беря с отца пример, работал с деревом, оказался весьма смышлёным:

– Ты говоришь, всё это лежит в шкафу? Но тогда оно же не больше шкафа? А почему не поставить в новую комнату сам шкаф?

Идея была настолько простой и логичной, что папа только хмыкнул и потрепал мальчишку по вихрастой белокурой голове.

– А ведь дело парень говорит. И шкафы по новой делать не надо. – Папа, довольный, что какая-то часть проблемы решена, откинулся на спинку скамьи.

После недолгой передышки он, однако, снова нахмурился:

– Шкафы – это хорошо. Я их на совесть делал – ни пыль, ни грязь, ни мыши не пролезут. И место для них я сделаю, хорошо, что заранее сказала, дочка. Да только негоже, чтобы стояли они на виду. Не ровен час, зайдёт кто, а тут красота такая. Сразу вопросы пойдут. Да вдруг молва побежит. А там и лихие люди пожалуют. Нет, не так это делать надо.

И папа вновь принялся водить над столом руками, достраивая к дому не только комнату, но и убежище для наследства будущего малыша.

5

Густа вернулась в поместье только чтобы собрать вещи.

Там уже вовсю шли сборы, и фрау Шварц, у которой от волнения снова разболелся желудок, было не до неё. Эмилия, заплаканная и взволнованная грядущими переменами, тоже была не лучшей собеседницей. Все куда-то бегали с какими-то вещами, пытаясь уложить багаж так, чтобы взять то, к чему привыкли и что любили. Зарёванная прислуга, остающаяся без работы и без привычной жизни, тоже суетилась, пытаясь напоследок помочь. Поговорить по душам в этом хаосе было невозможно.

Густа решила напоследок пройтись по дому, где она провела целых семь наполненных событиями лет. Ей хотелось унести с собой память об этом времени, как сложенную в сундучок открытку, или запись в дневнике.

Она бродила, отстранённо наблюдая за суматохой и пытаясь осознать, как она будет жить, когда, ставшие ей за столь долгий срок почти родными, уедут эти добрые люди, показавшие ей совсем другую жизнь.

Сначала уехал и не вернулся Георг. Теперь уедут Шварцы и герр Штайн. Учитель, герр Кляйн, убыл один, собрав свой небольшой чемоданчик и не дожидаясь долгих прощаний.

Слишком много расставаний, слишком много потерь…

Напоследок Густа заглянула в библиотеку. Ей хотелось на прощание увидеть ту, пока не разорённую красоту, которая покорила и потрясла её в первый раз, когда она совсем маленькая зашла сюда, держась за руку управляющего.

К её удивлению, он тоже оказался здесь.

Герр Штайн, сдвинув на лоб очки, сидел, откинувшись в кресле у письменного стола. Полутёмная, освещённая только настольной лампой комната, постепенно чернея, теряла формы и, казалось, уходила в бесконечность. Блики полировки, отражающиеся от шкафов, придавали всему некий карнавальный вид. Казалось, что вокруг – случайный вихрь, поднятый непонятным ураганом. А здесь, в этой уходящей в чёрную пустоту комнате, остановилось время.

И Густе захотелось, чтобы ураган, называемый грозным словом «война», утих и улёгся, как ветер в лесу, чтобы спокойствие, когда ни один листик не шелохнётся на ветке, вышло из этой комнаты и заполнило собой дом, превратив его в сказочный замок.

Но герр Штайн пошевелился, и очарование отступило, возвращая девушку в реальную жизнь.

– Садись, фройляйн Августа, поговорим. Когда ещё доведётся, если доведётся, увидеться.

Говорили они долго. Густа любила этого с виду строгого, но такого доброго к ней человека. Она помнила и его первый подарок – книгу, завёрнутую в шуршащую бумагу, и уроки немецкого языка, и… Ей было жалко этого уже совсем немолодого человека, уехавшего когда-то с родины в поисках лучшей жизни и вынужденного возвращаться, бросив то, чему отдал столько лет. Что ждало его впереди? Куда возвращался он, не имеющий ни своего угла, ни родных, готовых его принять.

Густа вряд ли могла бы это сформулировать словами, но сердцем она чувствовала – у герра Штайна будущего нет. Возможно, проживёт он долго, но счастье и радость для него – уже позади. Как и дело его жизни.

В отличие от управляющего, у Густы будущее было. Она была молода, сильна, её готова была принять семья. И – она ждала ребёнка. Даже если никогда не приедет Георг и разрушится весь привычный уклад, даже если произойдёт – Густа не знала и боялась представить себе, что худшее может произойти – у неё есть будущее!

Герр Штайн тоже заметил перемену в настроении девушки.

– Ну что же, фройляйн Августа, давай прощаться. Ты уже взрослая, и тебе больше не нужна ничья ладошка, чтобы не споткнуться на лестнице.

Управляющий грустно улыбнулся и протянул Густе руку.

От души расцеловав его, Густа вышла из библиотеки.

Дом уже спал.

Потихоньку пройдя в свою спальню, она решила, что проснётся завтра пораньше, чтобы уйти, ни с кем более не прощаясь.

6

Это было, как в детстве.

Густа спала в маленькой – совсем маленькой с непривычки – пристройке к хлеву, где стояло уже три коровы, а во дворе перекрикивались мужики, стучали топоры и пахло деревом.

Это папа организовал артель, чтобы как можно быстрее подвести под крышу комнату для неё и будущего малыша. И – для наследия.

Под шкафы папа спроектировал особо прочный фундамент – кто знает, сколько будут весить эти книги или что там есть, в этих шкафах.

Соседу Юрису, удивляющемуся странностью конструкции, папа весело заявил, что дочка у него молодая, и кто знает, сколь усерден будет её муж в трудах по продолжению рода. Шутливое объяснение было принято, и никому ничего лишнего в голову не пришло.

Мужики трудились на совесть – Янку в округе сильно уважали.

Маленький Кристап, возвращаясь из школы, тоже шёл помогать. Силы у пацана было пока немного, зато своим лёгким топориком орудовал он весьма уверенно. И тонкую работу – подтесать пазы, чтобы бревно прочно легло, без щелей, – и отец, и мужики доверяли ему без лишних разговоров. Только однажды кто-то в разговоре заметил, что «толковый парнишка, далеко пойдёт». И вся артель согласно покивала.

Ну, комната – это вам не дом, за неделю со стенами да с крышей управились.

Стол для артели накрыли в доме: на улице зарядил беспросветный дождь.

– Ну что, девка, вовремя мы тебе крышу-то над головой построили, – самогон развязал Эрику язык, – небось, недолго одна тут спать будешь. Или после баронских гостей свои мужики не милы уже?

Куда девался тот славный Эрик Калейс, с которым вместе ходили в школу и из школы? Бывший детский друг теперь стал падким на выпивку, на глазах опускающимся человеком. Густа слышала краем уха, что у Эрика были какие-то неприятности по части девушек. Точно она ничего не знала, но у парня во рту явно не хватало пары зубов, так что мысль о том, что нарвался он этими зубами на чей-то кулак, не была ошибочной.

Шального парня, конечно, лучше было бы не звать. Но с одной стороны – нужно было поторапливаться, и лишние руки ох как нужны, с другой стороны – сосед. Не позвать – обидится.

Всё это Густа понимала прекрасно. Но и терпеть поношения пьяного грубияна не желала.

Эрик нагло смеялся ей в лицо, ожидая, а что эта выскочка – именно выскочкой он и считал девушку – сделает.

Отпор дать хотелось, но вскочить Густа не смогла. Она рванулась было вверх, но, как оказалось, мама предусмотрительно уже сидела на её платье, а Марта ухватилась под столом за подол с другой стороны. В результате получилось только густо покраснеть.

Янке, которого выступление Эрика тоже задело за живое, вмешаться тоже не дали. Юрис – сосед, здоровенный дядька, косая сажень в плечах, переглянувшись с отцом Эрика – старым Гунаром, приобнял слегка за плечи хозяина дома, практически того обездвижив.

– Не серчай, Янка, мало ли что спьяну с языка сорвётся. И ты, Густа, зла не держи, сама видишь, то не Эрик, то хмель говорит. Спасибо, хозяйка, за хлеб-соль, пора нам уже.

И, поднявшись, приобхватил слабо держащегося на ногах Эрика:

– Пойдём-ка, парень, провожу я вас с отцом до дому, а то поздно уже.

Не дав тому и слова сказать, Юрис легко, как пушинку, вытащил пьяницу из-за стола и заботливо укутал его в камзол, прежде чем вывести в непогоду.

Гунар, заторопившийся вслед, чуть задержался у двери:

– И впрямь, Янка, не серчай. Сам знаешь, не так я Эрика воспитывал. Всегда мы с тобой добрыми соседями были, негоже из-за пьяных слов дружбу рушить.

Да и так все понимали, что негоже. Отец, помедлив, встал и пожал руку соседу. Кристап тоже вышел из-за стола и тоже по-мужски, за руку попрощался с дядей Гунаром – как-никак вместе работали.

Женщины остались сидеть за столом.

Так они и сидели у тёплой печки, глядя то на входную дверь, за которой шёл унылый осенний дождь, то – на дверной проем, ведущий в тёмное пространство комнаты Густы и будущего малыша.

Отец с Кристапом управились быстро. И полы, и дверь, и окно – всё стояло, лежало и висело на своих местах и вкусно пахло свежеструганным деревом.

Пока мужчины конопатили стены, утепляя их, Густа отправилась в усадьбу. Нужно было забирать наследство.

За неполные две недели усадьба изменилась до неузнаваемости. И причиной этому были не только чемоданы и баулы, стоящие в холле. Как-то сразу куда-то девался живой дух уюта и тепла, так тщательно и заботливо создаваемый фрау Шварц столько лет. Куда-то исчезли всевозможные милые мелочи – салфеточки, подсвечники, вазочки… Даже стены зияли пустотой, открывая взгляду овалы невыгоревших обоев на местах, где висели любимые фрау Шварц миниатюры с пасторальными сюжетами.

Кто бы мог подумать, что именно эти мелочи, включая пейзажи с всегда голубым ясным небом, всегда зелёной травой и пасущимися на ней овечками, придавали уют и тепло всему большому дому.

Осталась нетронутой только лестница, которую делал когда-то отец Густы. Тёмного дерева, незыблемая, прочная, она по-прежнему придавала дому какую-то основательность и надёжность. Эта лестница словно бы обещала, что в итоге всё будет хорошо, и рано или поздно, но картинки, салфетки и всякие вазочки снова займут свои места.

Вот только было неизвестно, вернутся ли в этот дом те же люди, или это будет совсем другая семья с другими картинами и светильниками.

Стараясь отогнать прочь грустные мысли, Густа поднималась по лестнице, скрип каждой из ступенек которой она знала наизусть.

Герр Шварц был у себя в кабинете.

– А, фройляйн Августа, наконец-то. Я уж думал, не свидимся – послезавтра мы уезжаем. За наследством пришла?

Герр Шварц был неподражаем в своей прямоте и стремлении завершать начатые дела. При всей суматохе он помнил о своих обещаниях и делами чести не пренебрегал.

Узнав, что для Густы уже готова комната, куда можно поставить целые шкафы, хозяин – Густа по-прежнему считала его хозяином – расхохотался:

– Ай да Янка! Ай да молодец! И то правда, чего шкафам пропадать. Ах, шельмец, знает, что хорошую работу сделал!

Несмотря ни на что, герр Шварц не терял оптимизма. Густа, хоть ей и было жалко разорять столь любимую ею библиотеку, не могла не улыбнуться в ответ.

– Ну пойдём, покажу.

И герр Шварц, гордо неся перед собой свой обширный живот, быстро зашагал по направлению к библиотеке.

Густа тихо восхищалась человеком, рядом с которым провела столько лет, сначала в качестве гувернантки его дочери, а потом – в качестве личного помощника и секретаря: герр Шварц был человеком слова. Несмотря на то, что ему предстояла куча предотъездной работы, несмотря на то, что одышка то и дело заставляла его выпрямляться и давать телу короткий отдых, этот человек выполнял взятое на себя до конца. Тайна осталась тайной. Только он и Густа были в тот вечер в запертой на ключ библиотеке, только они одни знали, что вынуто из каких шкафов и куда – по каким ящикам и корзинам разложено.

Всё было готово задолго до рассвета.

Густа, не в силах пошевелиться от усталости, сидела среди разгромленной библиотеки и созерцала пустые шкафы.

Герр Шварц, осунувшийся и побледневший, тоже распрямился, потирая поясницу:

– Сидите здесь, фройляйн, сейчас я приду.

И переваливаясь от усталости, как утка, этот грузный мужчина вышел из комнаты. Густа слышала, как шаги удалялись к кабинету, но сил соображать, для чего герру Шварцу понадобилось туда идти, у неё уже не было.

Вскоре шаги стали приближаться. В дверь протиснулся бок герра Шварца, а потом и он весь, слегка перекособоченный. Да и неудивительно – подмышкой он держал довольно объёмную и, судя по всему, весьма тяжёлую шкатулку.

– Вот, фройляйн Августа, держите и из рук не выпускайте. Это теперь – ваша ответственность. Перед всем родом фон Дистелрой. Ну и перед вашим будущим ребёнком, в конце концов.

И герр Шварц поставил шкатулку на колени девушке.

Переведя дух, он достал из кармана небольшой ключик на цепочке, которой как раз хватило, чтобы надеть его на шею для лучшей сохранности.

– Да, фройляйн. Помните, мы с вами говорили о том, что я не буду платить вам за работу по созданию клуба охотников?

Густа, придавленная шкатулкой, только кивнула.

– Но вы помните, что я намеревался оплатить вам университет? Так вот, фройляйн. Видимо, вы и сами понимаете, что за короткое время клуб охотников много не наработал. Но кое-что я для вас отложил. Не уверен, что этого хватит на университет, но, скорее всего, у вас сейчас будут другие заботы. Так что вот ваши деньги, фройляйн Августа, – и герр Шварц протянул ошеломлённой девушке небольшую стопку ассигнаций.

Несмотря на удивление, Густа протянула руку и взяла деньги. Да, обещание было. Да, она сделала то, что обещала. И принять оплату за сделанную работу было совершенно правильным. Конечно, университета жалко, но кто знает, может быть когда-нибудь ей удастся продолжить учёбу. А сейчас – герр Шварц был абсолютно прав – наступило время других забот. Да и деньги были как нельзя кстати – покупка сена, а главное, перестройка дома полностью истощили всю кубышку, которую так долго и старательно сберегала семья.

Благодарность прозвучала немедленно, а деньги тут же заняли место в кармане платья девушки.

– Ну что, осталось всё это вывезти, пока люди спят. – И герр Шварц пошёл организовывать вывоз.

Дом спал.

Разбуженные среди ночи, возница и садовник вскоре поднялись по скрипучей лестнице и предстали перед Густой, глаза которой слипались от усталости.

– Ну что, пигалица, – возница, как всегда, готов был балагурить, даже шёпотом, – давай поднимайся, прокачу с ветерком.

И трое мужчин, стараясь не шуметь, принялись споро грузить тюки с книгами в повозку. Нагрузив её едва не доверху, так, чтобы оставалось место только для пассажирки, герр Шварц вывел девушку на крыльцо.

– Ну что, фройляйн Августа, давайте прощаться. Вряд ли нам удастся свидеться, но я вам – желаю счастья.

И вопреки всякому Ordnungу этот грузный мужчина крепко обнял прижимающую к боку увесистую шкатулку девушку. Расчувствовавшись, он даже всхлипнул, но напоровшись на твёрдый деревянный угол шкатулки, ойкнул и разжал объятия:

– Ну, езжайте. И берегите и себя – и шкатулку. Это теперь – ваша ответственность.

И герр Шварц подтолкнул заплаканную Густу к повозке, где на козлах уже сидел возница, готовый отправить в путь удивлённую ночным выездом гнедую лошадь. Кобыла перебирала ногами, одна из которых была словно обута в белый носочек, и косила из-под длинной чёлки большим чуть навыкате глазом.

Переезд завершился до рассвета.

В три ходки перевезли и все тюки, и оба больших резных шкафа, в которых полагалось хранить содержимое этих тюков.

К утру не только Густа, но и папа, и мама, и Кристап валились с ног от усталости. Шутка ли – всю ночь таскать такие тяжести. Марту, как она ни рвалась, подключать к переноске не стали – она тяжело переносила беременность, и семья единодушно погнала её обратно в постель.

Влажный, едва пробивающийся сквозь тучи рассвет уже не застал никаких следов ночного переезда. Только свежая колея от глубоко осевших под тяжестью клади колёс, да следы копыт нервно перебиравшей ногами гнедой лошади свидетельствовали о странной ночной активности на этом затерянном в Курземских лесах хуторе.

А после обеда выпал первый снег, надёжно укрывший и эти следы.

И только слышался перестук двух топоров в новой большой, только-только пристроенной к дому комнате.

Но что и как там делалось, знала только семья Густы.

Продолжение следует…