Сказки Мухи Жужжалки Белякова Надежда

Свистулька

Сын мастерицы глиняных игрушек, мальчонка лет семи, всегда играл теми игрушками, что матушка его лепила. А годикам к пяти и сам для себя игрушки делать научился. Что хотел, то и творил! Сам напридумает, сам вылепит, сам раскрасит, сам и веселится.

И так ловко эти игрушки у него получались, словно, вылепливая свою новую затею вместе со свистульками, солдатиками, кониками да франтихами, смешинку какую-то в них вдыхал. И выходили они из его рук этакие напевные и радостные, что глаз не отвести.

Хотя в тех местах мастерством таким удивить кого– то было мудрено. Ведь промысел этот, лепки из глины на продажу всяких там поделок и игрушек, солонок и подсвечников, кувшинов да кринок, издавна известен был. Всей деревней этим кормились. И матушка его мастерица изрядная была, и потому сердечно радовалась за сына, видя в нем усердие и склонность к лепке. Так что верный кусок хлеба и занятие ему найдено. Красоту руками делать – не впотьмах жизнь прожить.

Так, помогая матери, лепил он свои веселые фигурки. А матушка-мастерица их обжигала, расписывала и на базар, чтобы продать, относила. Как и многие в их селе.

Одно только печалило и тревожило матушку и односельчан ее: истощаться стали залежи глины хорошей, жирной в той местности, где они жили. Потому что давно ее для поделок брали. Целыми семьями и деревнями.

Глины разной много, с песком, с землей, а вот такую, что рукам послушная, лепкая, мягкая, только в одном овраге добывали. Но вот и выбрали с годами.

Разговоры взрослых об этой печали тревожили мальчонку. И однажды, когда мать ушла на несколько дней в город на базар, чтобы продать вылепленные ими поделки, он деловито собрался, оделся и отправился искать новые залежи глины, годной для их работы. Так что надел лыжи и вперед. Шел и думал, где бы ему глину искать. И решил маленький выдумщик, пойти в гору: «Потому что к солнышку там, на горе, – поближе будет. И, может быть, там снег уже растаял. И земля от снега освободилась. Тогда мне легче будет там глину искать», – думал мальчонка, уходя от дома все дальше и дальше.

Сколько шел-пробирался, сам со счету сбился. Совсем из сил выбился. Присел на какой-то торчащий пень и, обессилев, заснул среди наступившей кромешной ночной тьмы.

А когда проснулся, то увидел, что кругом снега и снега. И снегопад немилосердный заносит всё вокруг. И так горестно ему стало, такое отчаяние всю-то душу его сковало, и тоска слезная по матушке, по дому родному его одолела, что, подняв голову, заплакал в голос:

– Эх! Небушко, небо! Где же ты, солнышко ясное! Что ж не щадите, губите! Я ж не на забаву сюда шел. А ради матушки, глину искать, чтобы подспорье нам было. А теперь страшно мне, вижу, что сгину здесь, матушке на горе. Неужто ради нее не пощадите? Совсем замерзну скоро…

И такими горючими слезами заплакал в отчаянье, что падали слёзы в глубокий снег одна за одной. Да уж, видно, так жгуче горячи были его слезы, что снег вокруг пня, на котором он сидел, таять начал. Растопили снега его слезы! Словно круг во тьме слёзы мальчишки очертили вокруг того пня. И стал этот круг земли светиться. Да так сильно, что высоко до неба исходящие из земли лучи поднимались. Но не сразу мальчонка это приметил. Потому что все плакал от страха, голода и холода. Не увидел, не почувствовал сразу, что светло и тепло вдруг стало. А услыхав весеннее журчание, увидев, что на обнажившейся земле зелёные ростки появились, так и замер в изумлении, оглядывая зеленеющую на глазах поляну. Слез он с пня. Хотел обойти, рассмотреть поляну, где средь зимы весна приключилась и ясный день среди тьмы, но поскользнулся и упал. Барахтается, а подняться не может. Пытается ручонками о землю опереться и встать, но опять скользит и падает! И тут он понял, что скользит-то он по глине! Взял ее в руки и обомлел! Хорошая глина!!! Да что там – хорошая: уж такая послушная, прямо готовая к лепке! Мягкая, точно ее только что старательно для работы кто-то размял. Мальчонка проворно из этой глины свистульку вылепил. Получился коник крылатый! И очень довольный, что нашел хорошую глину, стал мальчишка, сколько уместится, в котомку целые комья глины укладывать, радуясь:

– То-то матушка рада будет! А она, наверное, уже домой с базара вернулась и меня ищет. Волнуется. Эх! Кабы ты, коник, настоящим был и к матушке домой меня перенес! – подумалось ему при взгляде на отставленную в сторону свистульку, пока он котомку глиной набивал.

И тут вдруг точно рука незримая его свистульку, крылатого коня, смяла, превратив его в ком глины. И ком этот завертелся, закружился на месте, как юла. И стал ком глины расти на глазах, превращаясь во что-то неописуемое. В рост коня настоящего стала его свистулька. И крылами глиняными машет, точно в полет манит. И копытом бьет, и глиняной гривой трясет конь.

Ох! И жутко ему стало! А все равно – любопытство верх взяло, и, вскинув котомку с чудесной глиной за спину, вскочил мальчонка на коня крылатого. И что тут сделалось! Зарябило у него в глазах! Солнце с Луной поочередно вместе со звездами мелькать стали. Ветер в ушах свистит, воет. А мальчонка летит над родными местами в обратный путь, прямо к дому.

И вдруг стихло все. И сидящий верхом на глиняном коне мальчик опустился плавно, точно пушинка, с неба прямо на крыльцо своего дома. Только дух перевел, а конь тот резвый, что перенёс его домой, на глазах уменьшаться стал. И уменьшался, пока прежней свистулькой, стоящей рядом с ним на крыльце, не замер. Малец взял свистульку в руки, чтобы рассмотреть получше. Но вдруг услыхал голос матери, как раз возвращавшейся с базара:

– Ой! Сынок! А что же ты такой чумазый на крыльце сидишь?

Поднял голову и увидел, что это матушка его только что с базара возвращается, к калитке подошла. И он, обрадованный тем, что все ж раньше ее домой воротился, бросился ей навстречу.

Уж она не знала, чему больше дивиться, рассказам ли сына о чудесном походе или тому, какую хорошую глину он раздобыл.

Свистульку они поставили посреди стола. И стали на следующий день новые игрушки да вещицы на продажу лепить из той самой глины, что нашел на горе и принес домой мальчик.

Лепилось, как пелось из той удивительной глины. Потом все вылепленное расписали и обожгли. А когда готово все было, бережно уложив в короб и переложив для сохранности каждую вещицу соломой, вместе отправились в город на базар. Продавать!

Утром базарного дня расставили они с матушкой на прилавке всю свою глиняную расчудесицу цветастую. Народ подходит, глазеет, любуется. Уж больно хороши игрушки, да и прочие поделки – солонки, кувшины, подсвечники – тоже хороши! Вот так лепились они с легкой душой и веселым сердцем, так смотреть на них отрадно. Но мало этого! Свойство удивительное в той глине, из которой все это вылеплено было, неожиданно открылось.

Стоило кому-нибудь повнимательней на них засмотреться с мечтанием потаенным в голове, как тотчас сминалась глиняная вещица в ком глины. И прямо на глазах у всего честного народа превращалось в то, что тому человеку думалось, в полной ясности отражая, что у кого на уме. Так протиснулись к прилавку девки смешливые, хохотушки румяные. От их взглядов все поделки разом смялись да в свадьбу оборотились. Ну не чудо ли?! Народ любуется, хохочет! Глазам своим не верит! Но подвинула зевак крепким локтем молодая вдовица, что скучала, томилась, проживая оставленное мужем стариком-купцом богатство, и протолкнулась она к прилавку, засмотрелась-залюбовалась и она на диковинные превращения! И – ох! Под её пристальным взглядом тотчас смялась вся эта глиняная свадьба. А взамен образовался один молодой франт с подкрученными усиками, по последней моде расфуфыренный. Модную шляпу с головы сдергивает и ей одной почтительно кланяется. Она вся аж зарделась и под общий смех и прибаутки, заалев, как маков цвет, юркнула в толпу. Но тут купец богатый к прилавку подошел полюбопытствовать: чему там так народ радуется, чему веселится? Растолкал купец народ и протиснулся к прилавку. Да только всё глиняными монетами под его упорным взором становилось. Его на смех подняли. Словом, в тот день весь базар толпился у прилавка, где мастерица с сынком поделки свои на продажу выставляли.

И уж сколькими пуговицами оторванными да валенками потерянными вокруг них усеяно было, да уж не меньше, чем носов битых, девичьего визга да бабьего смеха. Это уж точно!

Раскупили у мастерицы с сыном в тот базарный день игрушки. Одна свистулька только к вечеру на их прилавке осталась. Та, самая первая, что слепил малец сразу же, как только нашел ту чудесную глину.

Так и одна эта свистулька такие фортеля выделывала под взглядом засмотревшегося на неё отставного солдата, что и описать невозможно! Целая баталия из неё вышла. Туда-сюда солдатики глиняные снуют. Пушечки глиняные глиняными снарядами заряжают и палят, как настоящие. Народ разбежался и попрятался от этой пальбы, от греха подальше. Мать с сыном и сами под прилавок забились. Ведь и зашибить ненароком может! Но, сидя под прилавком, услыхали мать с сыном, что стихло всё разом. Выглянули они, чтобы разобраться, что к чему. И еще пуще прежнего оторопели. Потому что увидели, что стоит у их прилавка сам генерал-губернатор тамошний – во всей своей величественности. Он того инвалида, старого солдата, подвинул и грозно на замершую под его взглядом баталию посмотрел. Так она разом в глиняный ком свернулась и медалью оборотилась.

Генерал-губернатор ту медаль сгреб и за обшлаг убрал. А им, матушке с сынком, за ним следом идти повелел. И они покорно пошли.

А как ослушаться?! Пошли за ним. Потом в карету его сели и поехали по городу.

Так в крайнем изумлении и онемении приехали они к особняку того самого генерал-губернатора. Вышли вместе с ним и вошли следом вовнутрь, сторонясь царственно нарядного дворецкого.

Еще от тех чудес не остыли, а уж от такой дивнои красоты, что в особняке генерал-губернатора увидели, и вовсе голова у них кругом пошла.

Вазы малахитовые меж колонн мраморных расставлены вдоль стен, на которых картины прекрасные в золоченых рамах развешаны. Радужные зайчики в люстрах хрустальных мелькают, отражением множества свечей.

Паркет наборный, узорчатый до того хорош, что по нему и ступать-то боязно растоптанными их валенками. Стоят, любуются, как зачарованные, словно в ту щелочку в заборе заглянули, что Рай от нас, грешников, огораживает.

А генерал-губернатор тем временем повелел их на кухне накормить, обогреть и приодеть. Потому что к гостям иностранным предстоит им выйти, когда он их позовет.

А гости в тот вечер весьма именитые ожидались.

Король заморский, что проездом через наше отечество со всей своей свитой проезжал. Вернее – возвращался со свадьбы своей дочери, которую замуж выдал в семейство царя соседнего с нами царства.

Так что тем зимним вечером генерал-губернатору предстояло ответственное дело: принять честь по чести в том особняке именитых гостей.

И потому гудела кухня, как улей, и сновали туда-сюда, как чумовые, слуги в особняке генерал-губернатора.

Особняк сверкал! А приглашенные музыканты играли модные вальсы, пробуждающие в душе и кротость, и умиление. Это ж не балалайка на завалинке!

Генерал-губернатор был человеком обстоятельным и рассудительным. И все-то до мельчайших подробностей продумал, как ему высокого гостя принять. Старался, чтобы не то что придраться было бы не к чему, а чтобы впечатление самое расчудесное о пребывании в Отечестве нашем осталось у короля и всей его свиты. Чтобы уважение к державе у чужеземцев после посещения осталось. Праздник он устроил великолепный!

Старался он, потому что Отечество всею душою любил и всегда радеть для него готов был. Но, зная некую особенность разных иноземцев говорить о нас, если и с почтением, то непременно вроде как в прошедшем времени: «Помним, мол, и почитаем великую вашу историю, о великих свершениях и победах ваших отцов и прадедов не забываем! А вы, нынешние, вроде как жидковаты стали!»

И потому уж очень хотелось генерал-губернатору показать, что не только лучами былой славы освещены деяния наши, но и сами мы, нынешние, – всему былому не пасынки. Потому что понимал, что все эти укоризны со стороны оттого происходят, что главного нашего секрета не знают они там, заграницей. А секрет у нас простой – мы на битьё крепкие. Мы от бед только крепчаем и закаляемся.

Поэтому, как только почувствовал, что настал черед позабавить гостей, дождался, когда тосты стали сменять друг друга все чаще и звучать все непринужденнее. Тут он на один из тостов короля о былой славе нашей литературы и науки в ответ повелел позвать мастерицу с сыном. А сам посреди торжественного стола поставил ту медаль глиняную, которая завертелась юлой и опять свистулькой стала. Той свистулькой, что мальчонка вылепил, которая на базаре под взглядом генерал-губернатора в медаль превратилась. А из медали – опять в свистульку.

И, показывая на нее, сказал королю и всей его свите:

– А вот, извольте, Ваше сиятельство, и вся Ваша королевская свита полюбопытствовать на то, что и самой крестьянской малости, в простонародной забаве в нашем Отечестве всегда чудесам место найдется! Очень наш климат чудесам способствует! Чудеса у нас на каждом шагу процветают!

Те в недоумении рассматривали свистульку, стоящую среди фарфора изысканного, хрусталей, серебра столового. И удивлялись!

Генерал-губернатор глаза закрыл и скоро про себя молитву шепчет. Мысленно крестится, чтобы то чудо, что своими глазами днем на базаре видел, повторилось и в его особняке для изумления и потрясения его именитых гостей.

Возгласы удивления заставили его открыть глаза. Ну что «охи» да «ахи» расписывать! Не подвела свистулька!!! Такие выкрутасы пошла выделывать, что генерал-губернатор про себя только Бога благодарил и радовался, что удалась его затея в самом лучшем виде.

Первыми, по девичьей своей живости, поближе к свистульке протиснулись фрейлины. И уж всю-то их легкомысленность свистулька во всей красе всем на потеху отобразила. Среди тарелок и бокалов кружились в танце глиняные дамы и кавалеры, жеманились, склоняясь в реверансах и танцуя менуэты и полонезы. И время от времени женились.

Фрейлин сменили кавалергарды, но король приказал немедленно отойти подальше, потому как, что у тех на уме, прилюдно показывать нельзя.

Видя, что свистулька честно отображает, что у кого в голове, повелел король всей своей свите поочередно к ней подходить для ознакомления с умонастроением всей королевской свиты. Чтобы король сам мог видеть, что у кого на уме. До глубокой ночи не смолкал смех в том замке. Веселились от души гости и сам генерал-губернатор.

И довольный тем, что увеселение так славно удалось, велел генерал-губернатор под шумок принести сундучок, наполненный монетами, щедрый платеж за свистульку. И приказал привести в зал мастерицу с сыном, чтобы гости увидели, что чудеса у нас творит даже самый простецкий народ. И, подумав, представили: что же народу образованному в таком случае под силу сотворить?!

По его приказу ввели их в зал отогретых, накормленных да наряженных, чтобы гостям представить, мастерицу с сыном. При гостях и вручил им от чистого сердца сундучок генерал-губернатор. А сундучок-то был доверху червонцами наполнен! Король от себя тоже добавил пару золотых за полученное удовольствие.

Мастерица с сыном откланялись и из зала удалились. Как только вышли они из зала, не стали дожидаться, пока зипуны их замызганные им возвратят, а пользуясь тем, что слуги были озабочены обслуживанием гостей, и не до них всем в особняке было, поскорее дёру оттуда дали.

И правильно сделали, что убежали. Потому что в разгаре веселья захотелось королю узнать, что и у палача королевского на уме.

Уж зачем палача-то с собой в путешествие взяли? Непонятно! То ли опыт перенимать, то ли думали, что у нас этого добра мало?

Но отправилась вся свита королевского палача будить. А он уж который сон видел. Потому что в общем празднике не участвовал. Хоть и в свите, но палач есть палач. От него всем подальше быть хочется, и потому он всегда особняком держаться должен был. Стали его будить, шуметь, трясти.

А он спросонок ещё угрюмей, чем обычно. По весёлым и разгорячённым лицам придворных заподозрил, что насмешку над ним учинить хотят. Не иначе. Вытащили его сонного в зал, где царило веселье. И как увидел палач, что подталкивают его к столу. А на столе – тарелка с лежащим на ней комом глины, так и вовсе осерчал и злобу затаил, глядя на прыскающие от смеха лица придворных. А они насмешничали, куражась, приказывали ему смотреть на этот кусок глины как можно внимательнее.

И палач посмотрел в настроении самом злобном! Как заказывали!

Под его взглядом юлой завертелась на тарелке глина. И стала расти, расти прямо на глазах, превращаясь во что-то белое, неясное.

Король, по близорукости своей желая рассмотреть, что это такое, подошел к этой неясности поближе. А она обратилась в тучу, которая заволокла весь зал. И посыпался из той тучи снег. Завыла вьюга, раскачивая хрустальные люстры. Засыпало снегом и самого короля, палача и всю его свиту. И замерли они ледяными статуями посреди зала.

Только генерал-губернатор и все слуги его, как народ, нашими лютыми зимами закаленный, целые-невредимые и ничуть не обледеневшие тут же стояли. И смотрели в глубочайшем изумлении на эти чудеса. Потом, взяв лопаты и метлы, бродили по занесённому снегом залу, утопавшему в снегах, чтобы откопать заснеженного короля и его свиту, проваливаясь в сугробы, завалившие весь паркет зала. А туча плавно выплыла в открытое окно. И больше уж ни свистулькой, ни глиной не оборачивалась.

Слуги ахали да охали. Но чего же тот король другого ожидал в голове палача обнаружить?! Только погибель, конечно! Вот так разом тот праздник и закончился.

Распорядился генерал-губернатор погрузить на возы короля и всю его свиту. Так вповалку, как дрова, уложили на расписные возы разряженных придворных и их короля. И отправили домой с повинной головой. Но виниться-то и не пришлось. Потому что, как добрались те возы к границе их родного королевства, что расположилось вдалеке от нас – на солнечной стороне, так разом все и оттаяли. И, чихая и кашляя, вернулись к прежней жизни. По возвращении в свое королевство об истинной причине недуга своего короля вся свита помалкивала. Да и кто поверил бы, что их король во цвете лет и вся его свита чуть не погибли от русской свистульки? Но слухи, конечно, ходили. Да и сейчас ходят.

А вот генерал-губернатор зачудил после того дня. Не узнать стало его прежнего. Былая сановитость и величественность покинули его, словно пыль сдуло. И всё прежнее перестало его волновать. Службу оставил. Все дела забросил. Занимался только тем, что ездил по базарам, как бы далеко они не были. Так что, коль услышит, что где-то поделки и игрушки глиняные, свистульки, игрушки разные продают – скорей туда. Скупает их, сколько увидит. Расставляет их по своему особняку. И часами смотрит и смотрит на них, во все глаза глазеет. Ждет и надеется, что это игрушки тех самых мастерицы и сыночка её из той самой глины чудесной вылепленные! И всё надеется, что опять те же чудеса вот-вот начнутся.

А это значит, что укрыла их тогда зимняя ночь, замела метель их следы, не обидел в пути их лихой человек. И сохранили они тот платеж щедрый за мастерство свое и терпение. Уж весь особняк заставлен глиняными игрушками, но…

Но пока чудеса не случались. А сам генерал-губернатор, вздыхая, говорил об этом так:

– Это потому стоят под моим взглядом поделки глиняные, как неживые, потому что в голове моей пусто! А потому и отражаться нечему. А они-то те самые – чудесные! Русские народные игрушки!

Тимошка

– Здравствуй, Тимошка! – крикнула соседка, увидев, что её сосед-малыш Тимошка, мальчонка лет пяти от роду, спешил к реке на рыбалку. Он волочил за собой пустое ведро, которое, подскакивая на кочках, гремело, ударяясь о землю и камни. На его детском плечике лежали огромные, настоящие удочки.

Тимошка оглянулся и ответил ей и соседям, собравшимся у колодца и обсуждающим новости в их деревне:

– Здравствуйте, соседи дорогие! Доброго здоровья всем!

– Эй! Тимошка! Да ты опять на рыбалку? Да в такую– то рань? – удивилась соседка.

– Да! На рыбалку! Я рыбалку люблю! – ответил Тимошка и пошел вниз, спускаясь по крутому берегу к реке.

Когда Тимоша скрылся из глаз, все соседи с пониманием вздохнули о судьбе малыша Тимоши, о его сиротской доле.

Да! В нашей деревне чудеса не переводятся! Говорят, что и прадед нашего Тимошки тоже заядлый рыбак был. У них в роду все такие. Сколько захочет, столько и выудит! Вот такой талант, такое наследство в их семье от отца к сыну переходит! И Тимоша наш рыбаком уродился. Как только на ножки встал, первые шажки сделал, так на рыбалку и потопал! Совсем малыш еще, сам-то – дитя малое, а рыбачит всем на удивление, – обсуждали соседи меж собой.

И как рыбачит! Усядется удить там, где ни у кого не ловится. И одну за другой рыбину вытаскивает. Что на пруду, что на реке – всюду Тимошке удача. Идет к нему рыба, как заговоренная. Вот такая милость, такой талант от рождения у него. Да… Такой же и у отца его, и у деда был. Вот ведь повезло мальцу: всегда обед ему, сироте– то. Талант такой ему – просто спасение! А народ удивляется: как такой махонький мальчуган так ловко справляется с уловом?! И… Ну с расспросами к нему:

– Может быть, ты слово заветное знаешь?

А Тимошка возьми да и соври: «Знаю, конечно! Но – не скажу. В этом слове все мое богатство!»

Вот как! Так загордился мальчуган, что зазнаваться стал. Для него, малыша, рыбалка – озорство пустячное! Детская забава, да и сам он – дитя малое, неразумное.

Поспорили как-то раз мужики на сто рублей, что от рассвета до заката удить будут. И наш Тимоша с ними решил пойти на спор удить. И гордо всем заявил:

– Буду удить и поймаю сто отборных рыбин! Мальки, понятное дело, не в счет! Их сразу выпускать будем!

– Чудеса творятся в нашей деревне! Эк! Завирается и хвастает мальчонка! – выслушав Тимошкину похвальбу, решили соседи и разошлись по домам. Но Тимошкино заявление растревожило всю округу! Соседи судачили и спорили об этом между собой. Многие думали, что не поймает Тимоша сто рыбин. Быть такого не может! Потому что оскудела река. Не ловится рыба как прежде! Только Тимоша наш всегда с уловом! Но сто рыбин, это слишком даже для него!

Это он загнул! – решили мужики. И поэтому смело скинулись по рублику, чтобы собрать 100 рублей для спора с Тимошкой. И в назначенный день с удочками да ведрами отправились на рассвете к реке. Толпятся, место выбирают. Угадать пытаются, на какое место наш Тимофей сел бы. Тут и Тимоша идет, ведром пустым для будущего улова гремит. Сам-то росточком чуть повыше ведра. Увидев Тимошу, народ к нему с расспросами:

– О! А вот и сам Тимоша идет! Где удить-то будешь, Тимоша?

– Здравствуйте, люди добрые! Всем мое почтение! А вы садитесь, кто, где хочет. А я сяду, где место свободное останется. Мне-то все равно, где удить. Мне всюду удача!

Подивился народ. Но… И вправду сел Тимоша, где место осталось после того, как все рыбаки расположились поудобнее. И что там к закату??? И к полудню выудил сто рыбин!!! Да таких, каких в этих местах со времен дедов и прадедов не ловили. Некоторым везло: кто три, кто четыре рыбины поймал! Радуются своему улову. А тут вдруг слышат – Тимошкин голосок раздался. Звенит колокольчиком его радостный смех:

– Ха! Ха-ха! Сразу сто! Я выиграл!!! Всё!!! Я выиграл. Выиграл я сто рублей! Ха-ха!

Вот так-то! Выиграл Тимошка! Поймал, как и говорил: ровно сто рыбин!

О Тимошином везенье далеко слух пошел. В других селах народ тоже до диковинок охоч. И там мужики скинулись по рублику – и к чудо-мальцу, к Тимошке нашему, пошли с предложением удить на спор:

– А выудит ли Тимошка на спор триста рыб один против нашего общего улова?

А Тимошка в ответ – нисколечко не смущаясь:

– А вот и выужу! Триста рыбин один поймаю! Выиграю спор! Ха-ха-ха!

Срок оговорили такой же – от рассвета до заката. Чтоб вольготней расположиться – всё ж триста мужиков, и любопытствующих не счесть, – решили у озера собраться. И Тимошке у озера собраться порыбачить затея приглянулась:

– Да! У озера лучше будет! Будет всем место на берегу! Вот увидите, выиграю, ха-ха-ха! Да пока вы свои удочки доставать будете, а у меня весь улов будет готов! Ха-ха-ха! – смеялся Тимошка.

Так и на этот спор Тимошка со смехом согласился. Хоть и отродясь таких денег в руках не держал. Куда ему – малышу! Да и сироте!

А рубль в те поры высоко стоял, дорого стоил. Вот так верил Тимоша в свою удачу, что платить ему не придется! Поговаривали в наших местах, что помогают Тимоше, хм… даже и не знаю, как объяснить такое. Словом, духи речные, что чистоту рек хранят, о рыбах заботятся: Королевна Берегиня Речная, Баламут Прудовой, Князь Озерный и сам Водяной. Но можно ли тому верить? Кто знает? Может, сказки все это? И чего только не рассказывают люди!

Но сказки сказками. А те, о ком те сказки сказывали, духи речные – Водяной, да и Баламут Прудовой, Князь Озерной Глади, и сама Королевна Берегиня Речных Вод – все они были очень озабочены тем, как бездумно ловит рыбу на потеху себе и всем вокруг Тимошка.

Собрала Берегиня Речных Вод всех своих жителей речных, озёрных да болотных на совет. И поведала о своей тревоге:

– Вот ведь, что удивительно, когда вспоминают о нас – так сразу говорят: «Всё это сказки, сказки!» А я и все мы здесь! Вот – живем в реках и озёрах, – обратилась к своим Берегиня Речная. – Да без нас совсем опустели бы реки! Заросли бы ряской, в болота превратились бы! Я – Речная Берегиня, хранительница рек и рыб, в ней живущих, видеть это безобразие не могу!!! Мы все вместе – ты, Баламут Прудовой, Водяной, Князь Озерный! Мы все возмущены!

Баламут Прудовой взметнулся волной среди глади водной и заявил:

– Точно! Меры не знает наш Тимоша!

И Князь Озерный тоже волной вскуражился и прошумел камышами прибрежными:

– Да! Ловит и ловит Тимоша на потеху ради спора нашу рыбоньку! А о будущем не помышляет! Сколько же можно терпение наше испытывать?! Сколько же можно рыбы бездумно истреблять???

Баламут Прудовой и Водяной зашумели водными перекатами:

– Правильно говоришь, Берегинюшка Речная! Королевна ты наша! Мы все одарили его прадеда Тимофея талантом, сколько нужно для его семьи рыбы ловить. Талант в его роду наследовался. Но вот чем закончилось! Нашу милость в потеху этот малыш Тимошка превратил!!! Мы ему помогали, чтоб ему, сироте, всегда помощь была – рыбу посылали, сколько захочет! А он – безобразничает!

– И я, Князь Озерный, и все мы сердимся на него! Ты права, Берегиня Речная! Хватит тебе слезы-жемчуга ронять, рыбу жалея! Давайте решать, что делать, как вразумлять Тимошку будем, что без толку серчать на него! Он дитя неразумное! Королевна – Берегиня Речных Вод, Князь Озерной Глади, Баламут Прудовой, совет держать будем!

– И я – Баламут Прудовой, вот что скажу! Дитя неразумное – Тимошка, потому и шалит! В последний раз! Поможем ему! Быть может, повзрослеет и перестанет бездумно без надобности лишнюю рыбу из вод брать.

– Он же, Тимошка, не знает, не ведает, что милость эта щедрая; рыбу ловить в любой час и время года, дед его Тимофей Тимофеевич от тебя – Берегини, речной Королевны, в дар получил! – возмутился Водяной.

– Да уж, так хороши были его песенки! В благодарность за них и одарила я его талантом рыбака – рыбу ловить, сколько пожелает. Только удочку закинь! – с умилением вспомнила Речная Берегиня.

– И от тебя, Князя Озерного, в дар помощь получил! – напомнил Водяной.

– И от меня тоже! Я сам в его сети рыбу загонял, когда он свои песенки распевал! Да мы все тогда, все вместе одарили прадеда нашего Тимоши этим талантом. А талант наследуется от дедов-прадедов, от отца к сыну. И вы ему подпевали, Дух Прудовой и Баламут Болотный.

– Да, мы все и по сей день поём песенки прадеда Тимошкина, – признались в ответ Дух Прудовой и Баламут Болотный и сосед их Водяной.

– И я, старый Водяной, тоже его песенки ох, как люблю! Потому и согласился вместе со всеми, чтобы прадед Тимошин мог семейство своё прокормить – сколько захочет в любой день и час рыбы выловить. Но он никогда больше, чем нужно, рыбы не брал. Уважал и потому и благодарил за щедрость и заботу всех нас – жителей речных и озёрных вместе с болотными. С берега низко кланялся, когда с рыбалки возвращался, и нашей Королевне – Берегине Речной и Князю Озерному.

Тут и Берегиня Речная припомнила:

– Да… Земли-то у него своей не было. Ни корову пасти, ни овец. Вот этим талантом и жил, и каждый день богат им был. Но не только почтением и пением заслужил он его.

Князь Озерный тоже высказался:

– Дед нашего Тимошки и на деле почтение своё высказал: ряску на реке и в прудах собирал. Чистил воду, чтобы дышала она. Летом нырял, чтобы старые разросшиеся водоросли собирать со дна, как сорняки с грядки. Мостки ладные стругал и сколачивал, чтобы девки где ни попадя воду не мутили, зря не баламутили. Уж чтоб в одном месте. Следил строго, чтобы не рыбачили, когда рыба на нерест пойдет и пояснял: «Сейчас ее нереститься пропустишь, потом улов богаче будет!» Знал он о нас по старинным преданиям. А сердцем чувствовал и верил, что живем мы в водах речных, озёрных, морских да океанских, и соблюдаем миропорядок там под водой, как цари да короли на Земле. Каждый в своей стороне. И так ему по сердцу был этот миропорядок, что аж до умиления, от сердечной нежности слова сами собой слова в песни складывались. Потому что душа его очень явственно красоту ощущала. А где красота истинная, там и правда. Сидит, бывало, дед Тимоши один в лодочке или на бережку. Кругом тишина, ни души. И тихо напевает немудреные светлые свои песенки о непрестанной мудрости жизни под водой и красоте неизъяснимой здесь, над водой, под небесами. И ему хорошо – и мне, Князю Озерному, почтение отрадно!

– А как ты, Королевна-Берегиня, на дне речном пританцовывала и подпевала ему, помнишь? – спросил Баламут Болотный Берегиню Речную. И она согласилась с ним:

– Да, как не помнить такое? – призналась Берегиня Речная и продолжила вспоминать былое:

– От удовольствия, что песенки такие славные, самую лучшую рыбу за полученное удовольствие всегда сама на крючок его удочки насаживала. Ой! Правда! Самую лучшую! Это правда, Баламут Болотный! И этот чудесный дар, полученный дедом за его добродетели, перешел к отцу Тимоши. А от отца к самому Тимошке.

– Эх! Тимоша, Тимошка! Талант – он, как цветок. Уж каким бы расчудесным не был, а питать его, охранять нужно, а не то увянет до срока! – сказала Берегиня и запела песню прадеда Тимоши, чтобы время скоротать до того денька, когда Тимошка опять на спор удить на речку отправится.

И наступил тот день спора. И опять победил всех рыбаков наш Тимошка. И опять разнесся его радостный крик над водой: