Кодекс бесчестия. Неженский роман Котова Елена

Глава 1. Самолет на взлетной полосе

В машине было жарко, шарф натирал взмокшую шею, рубашка прилипла к спине. Настроение поганое. Лидкино ночное, притворное – «ой, я посплю, так устала сегодня…». Посапывает себе, а он без сна ворочается, хоть телку на стороне заводи. С утра пораньше – Мурманск, отгрузку там завернули, опять на неустойку налетит. И обед с Зайцем, и час по пробкам… Заяц этот хитрожопый – перетереть ему, мол, надо. Приедет с очередным дебильным проектом, будет втягивать – многословно, путано, не договаривая половину. Чернявин рявкнул на водителя: жарит, козел, обогрев в салоне, а шеф плавится. Вязкий пот сползал между лопаток. Он расстегнул пальто влажными пальцами. Шарф снять не догадался.

Послать бы Зайца, да ведь сам же целый месяц только и прикидывал, как к нему подъехать. Тут зверушка сам нарисовался со своим обедом. Беда, еще не грянувшая, но неотвратимая, жгла Чернявина до горячей испарины. Где крышу взять? Кроме как кинуться к всемогущему Александрову, ничего не вырисовывалось, а на этого самого Александрова вывести мог только Заяц. Тот при каждом удобном случае хвастал вхожестью к Константину Алексеевичу, точнее, к «Косте», с которым они, по словам Зайца, чуть ли не тусовались. Но чтоб Заяц для кого-то палец о палец ударил? Значит, самому что-то засвербело. От мысли, что придется втягиваться в мутные заячьи проблемы, настроение у Чернявина испортилось еще больше. Допустим, убедит он Зайца свести его с Александровым, а того-то – как заинтересовать? Это ж самому надо продумать, ведь у Зайца собственный расчет – вперед всего. Состояние было, как с похмелья. От страха и ощущения неотвратимой беды подташнивало, крутило живот.

…Это было почти пять лет назад. Тогда Чернявин жил в Москве. Теперь он обитал в городе Лидсе, в Западном Йоркшире. Хороший город, хоть и дыра дырой, зато исторический, вон зубцы башен даже из окошка виднеются, над ними небо… Тишина… Мысли в голове не мечутся испуганно, а мерно и неспешно мотаются с утра до вечера. Времени навалом, вот и перебирает, прокручивает он все повороты тех московских лет.

Из-за какой мути в тот день он чувствовал себя несчастным – Лида не дала, отгрузку завернули, Заяц нудеть будет… Это он страх от себя гнал, который под ребрами стоял, в горле пульсировал и распирал голову, аж уши закладывало.

Страх лишиться всего – своего кровного комбината в поселке Листвянка. Пять лет он его приватизировал… Выкуп рабочих, обхаживания губера, выкуп госдоли… Зачеты, переуступка векселей, раздел компании, снова обхаживание губера, выкуп земли. Передача долей губера и еще одного хрена с горы, которого губер подсунул, в управление своим оффшорам через российские дочки, потом сброс дочек, скандал с губером…

«Отберет, все отберет. Еще помедлю чуть-чуть – отберет! – одна мысль стучала в мозгу в тот день. – Лишить всего хочет… Сопляк, паршивец. Сделал состояние во времена беспредела, теперь впридачу к остальному еще и лес хапануть намылился. С целлюлозы, гад, заходит, с чего же еще. И Листвянский – самая легкая добыча у него в раскладе. Найдет, как отобрать, одна экология – и готово дело… И времени нет. Нет времени ни на что…»

Его «лэндкрузер» повернул наконец в переулок к ресторану.

– Как жизнь? По устрицам вдарим? – спросил Заяц, едва войдя в зал, и тут же цыкнул на официанта: – Валер, отвянь с меню. Бегом бутылку «шабли» и устриц. Вернешься, скажем, что дальше. Дюжину осилим, Юрочка?

Чернявин не ответил. Он прислушивался к своему страху, который подступал к горлу, и разглядывал Зайца, его раздавшуюся шею, чуть оттопыренные уши и блеклые серо-голубые глаза на румяном лице, покрытом странными красными прожилками.

– У тебя чё, аллергия?

– Ага! Глютен надо перестать жрать. Но это же наше все, глютен-то! Это ж и хлеб, и круассаны, и паста… Все, одним словом. А чё, я плохо выгляжу?

– Да нет, не хуже, чем обычно, – с неприязнью бросил Чернявин, отметив, что этот хитрожопый заяц к тому же заявился в ресторан, как какой-то хипстер, – в вязаной кофте на трех пуговицах и в фирменных джинсах.

– Чё пялишься? Завидуешь свободному человеку? Джинсы, кстати, без лейблов, как подобает уважающему себя человеку. А ты, как лох, все в галстуках Brioni… Так будешь устрицы?

– Не… я лучше супчику, а потом этих… Гадов на гриле, вперемежку.

– На гриле так на гриле, – Заяц откинулся на стуле, разглядывая, как официант открывает «шабли», разливает вино по бокалам, вкручивает бутылку в лед. – На гриле, так на гриле… Ты чё хмурый?

– Да нет, ничего особенного…

– А не особенного? Ну, давай по первой прокинем, – Заяц поднял бокал, подцепив на вилку устрицу. – Тема есть!

– Когда ты без темы встречался.

Чернявину было противно смотреть на Зайца. В особенности на шматок пластыря на шее. Чё там у него, чирей вскочил? От мысли о чирье на красноватой заячьей шее Чернявина замутило еще сильнее.

– Без темы встречаться – время тратить. Подумал я, не купить ли тебе, Юрочка, мой картонный завод?

– На фиг он мне? Сдурел, что ли? Ты, чё, в кэш надумал выйти и отвалить?

– В какой кэш? Нам с тобой в кэш рано, мы еще столько не наработали. Ты чё хмурый такой? Картонный, это я так, для затравки, уж больно хорош картонный. Тема в другом. Надо нам с тобой Самбальский комбинат забирать, причем срочно. И сделать холдинг. Твоя Листвянка, Самбальский и мой картонный. Тема? Ты же знаешь, что у меня в Самбальском давно двадцать пять. А тут госдолю на аукцион выбрасывают, еще столько же…

От вида устриц, которые Заяц отколупывал от раковин и с хлюпаньем всасывал с вилочки в рот, Чернявина мутило еще больше, чем от заячьего чиряя. Он машинально складывал в рот мини-кальмаров с растопыренными усиками, сглатывал с трудом, запивая «шабли». А Заяц тараторил безостановочно.

– …Последний непроданный шматок Родины, считай! Я вношу картонный и свои двадцать пять процентов акций, ты – Листвянку и те двадцать пять, которые на аукционе купишь. Организация – на мне. Прикинь, тема? Роскошь!

– За деньги, что ль, покупать? – почти с ненавистью к Зайцу, пожиравшему устрицы, спросил Чернявин.

– За деньги и дурак может, – Заяц отставил опустевшее блюдо, откинулся на стуле и вытер рот салфеткой. Подумал, отпил вина и закурил. – Не то чтоб совсем без денег, но задаром. Красиво сказал?

– Дим, не гони…

– А ты сопли не жуй. С торгами ажур, подсуетился уже. Задаром, говорю тебе. Весь бюджет лямов семь, включая ребят из Фонда и накладные. Ты чё, семь единичек не найдешь?

– А ты чё не найдешь?

– За свои, что ли? Надо ж так это провернуть, чтобы одновременно все в холдинг сгрузить. В этой комбинации доля нам бесплатно достается, да еще холдинг деньгами накачаем. Чужими, понятное дело. Холдинг должен быть, как принято теперь выражаться, инвестиционно привлекательным. Не картонная моя халупа и не твой Листвянский, а холдинг с большой буквы, понял? Самбальский комбинат-то очень даже стоящий. Его почистить надо – и доить еще с десяток лет можно. Целиком он на полтинник, а то и на шестьдесят тянет. Сечешь?

– Откуда он у тебя целиком возьмется? – Чернявина все больше раздражал этот разговор.

– От верблюда! Мои акции плюс те, что с торгов, – это пятьдесят одна ровно, контрольный пакет! Считай, все сто. А на покупку тебе всего пятнашку надо.

– Только что семь было, ты не охренел ли?

– Это ты берешь на покупку пятнадцать! Кто сказал, что ты все их потратить должен? Заплатишь семь-восемь, как я и сказал. Остальные – нам с тобой пополам. А всего ты берешь кредит не на пятнадцать, а на сорок, сечешь? Пятнашка, мол, на торги, а остальные – в холдинг.

– В какой холдинг…

– Не перебивай… Самбальский целиком, считай, плюс Листвянка, плюс картонный, итого три достойных предприятия. Но холдингу надо расширяться. На картонном – новый цех, на Самбальском – еще одна очередь. Ну и чтоб доли сошлись в холдинге. Смешиваем в кучу вместе с кредитом, получаем холдинг в сто пятьдесят лимонов. Даже в сто шестьдесят, если с умом посчитать.

– Вот именно, все в кучу. Откуда сто шестьдесят?

Чернявин уткнулся в тарелку с супом, чтобы не заорать на Зайца или просто не дать ему по морде. Или по шее с этим чиреем. Заяц он и есть заяц. Козел… Какие сто шестьдесят, почему делить на четыре?

– Сорок миллионов кредита – это четверть холдинга, если в акции вложить. Чё тут не понять? Вот четверть за него и отдадим, не с деньгами же расставаться. Пяток процентов директору Самбальского оставим, остальное – наше. По тридцать пять на нос! – Заяц захлебывался собственной идеей.

– И куда ты собрался меня за кредитом отправить?

Этот вопрос так и вертелся на языке. Более того, Чернявин уже знал ответ. Только потому и сидел за столом напротив Зайца с его чиреем и слушал заячий словесный понос. Сейчас он весь сжался, ожидая ответа.

– На кудыкину гору. У кого баблос? В госбанки у меня дороги нема. Значит, один Русмежбанк. Добрый мой знакомец, Костя Александров. Мне у него на Самбальский десять-пятнадцать просить – даже на прием неприлично с такой мелочью проситься. Под Листвянку просить можно сорок, но просить – опять неправильно. А долю в холдинге ему дать – это по-взрослому. Дескать, пришли предложить вам актив с доходностью сумасшедшей. Холдинг крупнокалиберный, как пулемет. Опять, епть, красиво сказал, согласись. Вы, Константин Алексеевич, будете у нас самым главным. Председатель совета директоров, гарант наших безоблачных отношений. Ну, и… сам понимаешь… крыша.

«Вот именно… и крыша. Да еще какая…» – холодный страх, перебирая щупальцами по пищеводу, пополз вниз и ухнул вниз так стремительно, что Чернявина охватил озноб. А только что было жарко…

Он не слышал слов Зайца, только прислушивался, как стихает, растворяясь в кишечнике, страх.

– …А с Mediobanca, с итальянцами, – это вообще ход конем. Уважуха.

– Что с итальянцами? – переспросил Чернявин.

– Александров в свой Русмежбанк итальянский банк затаскивает. Mediobanca, очень крутой. Прикинь, в русский банк младшим партнером, всего на двадцать пять процентов ведущий итальянский банк затащить! Он, думаю, сначала этой… Медиабанке… пол-банки…

Заяц чуть не подавился собственной шуткой, запил ее «шабли», откашлялся и снова рассмеялся:

– Ну как сказал! Тебе, Юрочка, за мной записывать надо. Полбанки Медиабанке! Класс! Александров итальянцам четверть своего банка, думаю, за полтора-два ярда запарит, не меньше.

– Это ж сколько у него бабла-то прибавится! – невольно произнес Чернявин.

– Вот именно! А главное – после этого ему бабло само в руки поплывет, и никто ему уже не указ. Захочет, через пару-тройку лет с итальянцами банк на размещение в Лондоне выведет. Выпустит новых акций процентов на двадцать и продаст. Еще три ярда. И так далее. Все выше, и выше, и выше!.. Во, масштаб!

Тут только Чернявин заметил, что посадил пятно на галстук. Чёрт, выбросить придется… Новый галстук, Brioni, епть… Александров, чё, сдурел, с итальяшками шашни водить?

– Ему чё, своего баблоса мало? За итальянцев Кремль ему так по рогам дать может.

– Вот ты забздел сразу, Юрочка, а надо не бздеть, а шустро везде бегать, как Александров. Он-то бегает шустрее остальных. Всех уже подмазал, и Старую, и Белый дом – всех. Итальянцы ж для него – тоже крыша, прикинь! Прикинь калибр крыши? Кто ж ему без беготни позволит такую завести? А так… под этим… под богом то бишь, мы все ходим. Но, имей в виду, он мне по секрету, как другу, я обещал дальше – ни-ни… Дижестив будешь?

Чернявин сидел и прикидывал…

– Дижестив? Давай. А он, думаешь, с итальянцами… реально провернет?

Заяц снова откинулся на стуле, закурил новую сигарету.

– Ты сомневаешься? Он же почти два года с этим проектом носится.

– А если его самого того, – все прикидывал Чернявин, – за итальянцев?

– Он уже везде проложился. Уже, грит, на финишной прямой. Во, сколько баблоса тогда у него будет, мама дорогая!

– И думаешь, его твой холдинг может заинтересовать?

– Не сомневайся, Юрочка, сейчас самый подходящий момент! У него уже в глазах нули итальянских бабок стоят. Ему сейчас в наш холдинг вложиться – даже не заметит! Тем более, когда у нас с ним такие отношения. Он мне на слово верит!

– Думаешь, захочет? – все прикидывал Чернявин.

– А куда ему итальянские бабки размещать? Помяни мое слово, он нас попросит ему еще один холдинг придумать. Вот чем нам с тобой мозги напрягать придется. Ох, какая картина, а? У Александрова в младших партнерах эта Mediobanca сидеть будет, и мы с тобой, которые первыми подсуетились, – лепший кореш Заяц и уважаемый промышленник-патриот Чернявин Юрий Сергеевич! Хороша картина?! То-то! А вот и дижестив. Ну, по последней – и к девочкам.

– Тебе чё, девочки сегодня ставят?

– Девочки мне не ставят, у меня и так стоит… Ладно, погнали. Эх, я тебе такую тему принес, а ты, бля…

– Тема нормальная, спасибо…

– Не фига себе, нормальная! Супер тема! Считай, у тебя уже самолет на взлетной полосе. И насчет крыши ты уже все прикинул. Боишься?

– Кого?

– Скляра, кого еще? Он же в лес мылится, на всю отрасль губы раскатал. Но против Александрова он не попрет.

– А думаешь, Александрову наш с тобой холдинг нужен? Сам говоришь, для него это мелко.

– Опять двадцать пять! С нами он король, мы ж маленькие и безопасные. А Скляр – рейдер. Сунется к нему, еще неизвестно, как пойдет.

– Все, значит, рассчитал, Заяц?

– Заяц всегда все считает. Ну, уходя, уходи. Официант? Посчитай нас по-быстрому.

– Обед на тебе?

– Ты гадов тут нажрал, ой, мама… Дороже моих устриц.

– Ладно, Заяц, не жадись. Я, считай, тебе только что свой комбинат отдал…

– Ты не баба, чтоб мне давать. Ты только что от Зайца крышу получил, и еще сорок лимонов тебе дадут только потому, что ты – друг Зайца.

Чернявин сел в машину, велев водителю гнать в офис. Раньше пяти по этим пробкам ему до офиса не доскакать, чёрт. А дел, действительно, не продохнуть. Пока он с Зайцем сидел, мобильник разрывался… Наверняка без него в офисе никто палец о палец не стукнул. Он набрал офис.

– Юрий Сергеевич, Привалко вас домогается, соединять?

Привалко был замом по технологии на Листвянском целлюлозно-бумажном комбинате. Он втянул Чернявина в нудный разговор: в отбелочном блоке засбоила автоматика, можно ли новые химикаты купить… Чернявин слушал вполуха, очнулся только при слове «ртуть».

– Чё про ртуть, не понял?

– Говорю, со ртутью знатно вышло, прям в реку слили. Никаких расходов.

– А где слили?

– Где? – Привалко не ожидал такого вопроса. – Не знаю точно… Километров на десять вниз по реке, отъехали и слили. А что?

– Мать вашу! – завопил Чернявин. – Чё, облезло бы на шестьдесят отъехать?

– А какая разница?

Чернявина снова замутило. Уже от злобы на тупость Привалко.

– Какая разница, бля? Тогда б на Жмужкина подумали!

Один из двух комбинатов Бориса Жмужкина, самого, пожалуй, крупного целлюлозника, стоял ниже Листвянки как раз на шестьдесять километров.

– Да кто мерить-то будет, Юрий Сергеевич? В первый раз, что ли?

– И я не первый раз тебе говорю: гадишь, так следов не оставляй. Твоим мудилам на все начхать.

– Я думал, похвалите за безотходное производство, – хихикнул Привалко.

– Ты думать еще в детстве разучился! – рявкнул Чернявин.

– Когда вы приедете? – сменил тон Привалко. – Без вас трудно…

– Чё трудно? Зарплату получать? Приеду… На этой неделе не ждите, крутитесь сами…

Чернявин Юрий Сергеевич и Заяц Дмитрий Андреевич познакомились в Институте управления. Чернявину было тридцать два, в институт он пришел после техникума, который окончил в своем Стерлитамаке, после армии и еще двух лет сверхсрочной. У него уже и на Листвянском какая-никакая долька была, и пара лесопильных заводов. Но куда без корочек в наше время? А Заяц был совсем пацан зеленый, зато с двумя языками, с папашиными связями. Чернявин после института, который он за два года осилил – не без денег, конечно, – вернулся к себе на Листвянку, стал к губеру с приватизацией госдоли подъезжать, а Заяц все крутился в крупной торговой фирме, еще от совка оставшейся. Делал на торговле древесиной с немцами приличные деньги, а потом встретил своего нынешнего напарника Вована – вот кто пройда, клейма ставить негде, – и склепал с ним на пару картонный завод. Надо сказать, первосортный. Что Заяц в шоколаде, Чернявину стало ясно, когда их пути вновь сошлись: небеленую целлюлозу для своего картона Заяц с Вованом у него стали покупать.

Холдинг – дело солидное, если, конечно, Александров в него пойдет. Еще важнее – дорожка к Александрову. Мужик он справедливый и широкий, все знают. Если кого под крыло возьмет, то не кинет… «Считай, у тебя уже самолет на взлетной…» – вертелись в голове слова Зайца, и даже страх, казалось, отпустил. Но муторная тревога крутила и крутила до тошноты.

Теперь, в городе Лидсе, в Западном Йоркшире, та тошнота ощущалась разве что во сне. Когда всплывала – тоже во сне – одна картинка. Картинка была не из яви, а тоже из сна, давнего, который привиделся в поезде по дороге из Вены в Рим, после ужина с армейским братаном Карло. Тот спросил тогда – что друг-Чернявин со вторым собрался делать, может, помощь нужна?

– Я многое могу, если помощь нужна моему брату. Что хочешь? В бетон закатать или на салями порубать на лесопилке, – Карло заржал.

Вот в ту ночь, в поезде, Чернявину и приснился сон, который повторялся теперь в Лидсе. В том сне крестные отцы на его глазах закатывали в бетон то Скляра, то Александрова. Каким-то немыслимым образом те выбирались из бетонной жижи, их заливали снова, они опять выбирались, их снова закатывали…

Глава 2. Пассивы и активы

Константин Алексеевич Александров, председатель правления и владелец контрольного пакета крупнейшего частного банка страны – Русского международного – не чувствовал тревоги. Он сжился с ней уже давно – настолько, что перестал ощущать. Играл он всегда по-крупному, с тех самых пор как из первой загранки вернулся, и с каждым годом заходил на все более и более крутые виражи, только повышая ставки. Только так и можно. При крупных ставках и попутчиков набрать легче, раз Александров так прет – значит, знает, что делает. А помощь он помнит, людей ценит не только, когда они ему нужны – просто по жизни. Сейчас он разыгрывал самую крупную ставку – сделку с Mediobanca. Он знал, что и в этот раз все получится.

Но настроение уже вторую неделю было скверное. Конечно, не из-за банка, не из-за того, что его проект с Mediobanca выходил на финишную прямую. Даже не из-за того, что путь по этой прямой был отнюдь не прямым, а извилистым, и пройти его надо было стремительным рывком – за пару-тройку месяцев прокрутить массу сложных вопросов. Все было уже подготовлено. Дело было не в этом. Скверное настроение трепало исключительно из-за жены Катюни, на которую накатил приступ хандры. Не в первый раз и точно не в последний, но в этот раз – особенно затяжной.

– Положила, положила я тебе рубашки на смену! Галстуки тоже положила, не кричи, – так начиналось каждое утро. – Это все, что ты хочешь сказать? С утра – «где рубашки и галстуки», по вечерам – «как я устал». Это все, что я слышу! Весь день одна, до тебя не дозвониться, сына не видела уже три месяца только из-за тебя. Что за жизнь? Кому я нужна?

– Катюнь, у тебя опять настроение плохое? Ты как себя чувствуешь? – спрашивал он, зная, что услышит в ответ.

– Тебя это еще интересует?

– Катюня, не заводись. Мне пора.

– Сережу в Лондоне надо проведать, я соскучилась. И вообще, я люблю Лондон, нашу квартиру! Зачем ты тащишь меня в свой Милан, не хочу-у-у!

– Не хочешь, оставайся, я всего на два дня.

– Тебе все равно – лететь одному или со мной? Наплевать, да? – на глаза у жены стали наворачиваться злые слезы.

– Нет, не наплевать. Вместе лучше.

– Я же знаю, что это будет за поездка! Ты опять опоздаешь… Я буду сидеть в аэропорту… Ждать, нервничать и слушать твоего Славика. Морду его уже видеть не могу. Как будто я живу со Славиком, а не с тобой! Сколько раз ты обещал его сменить? Неужели трудно взять охранника, который меня бы не раздражал?

– Катюня, сменю Славика. Руки не доходят. Все, малыш, я поехал. В пять тридцать встречаемся во «Внуково-три», я очень буду стараться не опоздать. Максимум в шесть.

Александров сбежал с крыльца, плюхнулся в свою удлиненную бронированную семерку BMW. На заказ пришлось делать, не признавал он шестисотых. Охранник захлопнул дверь, сел впереди, машина выехала за ворота.

Константин Алексеевич Александров родился не где-нибудь, а на острове Цейлон, в городе Коломбо. Там же годом раньше родился и Николай Николаевич Трофимов, лучший его друг и первый заместитель в банке. Их отцы работали тогда вместе, Александров-старший – послом, отец Трофимова – резидентом внешней разведки. Сыновья росли бок о бок. Александров закончил экономфак МГУ, Коля Трофимов – юрфак МГИМО, обоих в институте пригрела Контора – отцы постарались. И с Катюней, дочерью своего сослуживца, познакомил Александрова отец Коли Трофимова.

«Даже самые лучшие жены дуреют от безделья. Мало ей собственного издательства, членства в худсовете двух театров, которые банк спонсирует? Что с ней творится?» Александров открыл папку, которую охранник привез с утра пораньше из банка, принялся просматривать документы.

Катюня окончила истфак, но в университете они с Константином почему-то не пересекались, хотя Катюня была всего-то старше его на два года. Она поразила Александрова интеллигентностью, породой и загадочным спокойствием. Тогда, правда, он этого так ясно не понимал. Просто поразила – и все. Влюбился прямо на том дне рождения Колиного отца, который они гуляли в самом изысканном в те годы ресторане «Прага». Ради Катюни он расстался с Лидой…

Александров поднял глаза от бумаг. В лесу, по обе стороны дороги, снег таял, превращаясь в сморщенные грязно-белые нашлепки, усеянные прошлогодними сосновыми иголками. Дорога была еще мокрой, но асфальт уже по-весеннему светлел. Чувствовалось, что день будет солнечный, теплый. Он бросил взгляд на пальто, которое не пригодится уже до следующей зимы. На хрен ему вообще пальто? Дача, крыльцо, машина, подземный гараж, лифт, кабинет, машина, чужой подземный гараж, чужой кабинет, машина, крыльцо Белого дома или Администрации, снова чужой кабинет, снова машина, аэропорт, частный самолет и снова машина. Отель, машина, переговорная, машина, кабинет, машина, ресторан. Так и текла жизнь.

Лида… Константин нечасто вспоминал о ней, разве что в такие предвесенние дни, когда в подреберье или еще где-то там в предчувствии весны появляется та самая, особая истома… Лида училась в инязе на втором курсе, когда они познакомились. Два года они не расставались – нет, почти три. И не собирались расставаться, просто он встретил Катюню.

Почему он вспомнил сегодня Лиду? Попытался представить, как она капризничает из-за поездки в Милан на частном самолете, и не смог. Поэтому? Лида, правда, тут же выскочила замуж, едва они расстались… За кого? Кто-то говорил, не вспомнить уже. Жалел ли он когда-нибудь, что они расстались? Нет. Не потому, что Лида была… А черт ее знает, какая она была. Хорошая, да, конечно. Но он встретил Катюню и никогда не жалел.

Александров знал, что нравится женщинам, правда, не понимал, почему. Да, у него есть класс. Деньги тоже есть. Деньги, кстати, мужчину очень украшают. А так – ничего особенного. Рост средний, в плечах чуть широковат, приземист. Но есть шарм, есть сила, есть напор. Это он знал. От этого женщины и тащатся. Это он тоже знал. А он любит Катюню, такую, как есть. Это не всегда легко. Но не всем же так везет, как Трофимову. Его Анька – красавица, однако покладиста. Нрава веселого и ровного, жизнью, похоже, вполне довольна. А Катюня свое загадочное спокойствие, когда-то так поразившее Александрова, с годами разменяла на требовательность и суетную раздражительность. Все от праздности. Это только кажется, что праздность и большие деньги – одно сплошное счастье. Испытание это, причем нешуточное. А может, с Александровым сложнее, чем с Колей? Катюня права в одном, по крайней мере, – у Коли на редкость большое сердце.

Коля – человек! Мало того, что действительно – без натяжек – красавец. Он умнейший мужик и настоящий друг. Большой молодец, что и говорить, всех окучил. Да практически всех, кто мог бы помочь их сделке с Mediobanca. Или помешать.

В Белом доме дело идет непросто, руку с пульса ни на день не спустишь. Облёвыш, министр обороны, гнал волну по поводу итальянцев. Дескать, счета оборонных предприятий надо в другие банки переводить, если в Русмежбанке иностранцы появятся. Понятно, в каком банке он харчится, куда ему неймется их перевести. Коля облёвыша пока гасит… И областные бюджеты, которые в свое время опять-таки окучил Коля, все это завидное хозяйство охранять надо постоянно.

И Коля, и сам Александров под любым предлогом, а то и так, с праздником поздравить, билетики на премьеру лично завезти – дескать, мимо проезжал, – постоянно мотались и в Белый дом, и на Старую площадь. В Администрации их позиции были прочными, там был Голицын, Колин старый друг. Но это постоянное поджигание вопроса Минобороной… Ни на секунду не расслабишься.

Александров снова глянул в окно, машина уже неслась по левой полосе Кутузовского. Он набрал приемную.

– Наташ, подъезжаю. Что вы мне с Иркой в график на сегодня понатыкали? Улетаю сегодня, можно день хоть как-то разгрузить?! Все ж впритык, к бабке не ходи, слетит график. Выкидывай половину. Вот на фиг мне аудиторы? Не буду с ними встречаться, к Самохину отправляй.

– Он должил, что он с аудиторами закончил. Говорит, что проект заключения вы должны сами теперь посмотреть.

– Я должен в аэропорту в шесть быть, а больше я ничего никому не должен. Пусть сам с аудиторами возится. Так, Возненко оставляй, Бармалея снимай, конференц-колл тоже снимай. Красовскую? Пусть ждет, если успею, приму, но не факт. А Заяц что хочет? С кем он приходит? Кто такой Чернявин?

– Не знаю, Константин Алексеевич. Вы сказали Зайца в график ставить, но я предупредила, что под большим вопросом, понятно же. Может, вас с ним сейчас соединить, пока едете?

Заяц, конечно, не был ни корешем, ни близким знакомцем Александрова – так, пересекаются там и сям. Ясно, что Заяц – балабол, пыжится влезть в приятели ко всем сильным мира сего, но из закромов он и информацию на хвосте приносил небесполезную, и проекты нередко подтаскивал перспективные. И еще Александрову было по сердцу нескрываемое заячье нахальство. Его в дверь – он в окно. Плюнь в глаза – он утрется и дальше прет с улыбочками и прибаутками!

– Дима! – закричал Александров в телефон через минуту. – На что в этот раз будешь денег канючить? А крендель, которого ты тащишь, кто такой? Какой холдинг? Мне нужны инвестиционные активы? Хоть ты обо мне позаботился.

Александров еще раз глянул в график. Хотя… Всех бармалеев приемная снимет, аудиторов тоже. Красовскую с ее вечными проблемами и на следующей неделе можно выслушать. А Заяц – забавный мужик, веселый, чёрт возьми. Интересно, что он такое нарыл, что аж словами захлебывается?

– Ладно, приходи. Только полчаса, не больше. И говори поменьше. Какой «поужинать», у меня самолет в пять… Куда? В Урюпинск, Дим, как обычно…

Чернявин приехал к зданию Русмежбанка задолго до назначенного времени. Велел водителю свернуть в переулок, вышел, и чтобы не отсвечивать, зашел в «Кофеманию» напротив банка. Он уже неделю не находил себе места. И сегодня утром сидел за завтраком – уже в рубашке с галстуком, но еще в трусах и тапках – и думал. А тут Заяц звонит и орет радостно в трубку, что его только что сам Александров набрал и будет рад видеть их сегодня в три тридцать. Чернявин оттолкнул тарелку с сырниками и бросился в спальню за брюками. Долго стоял перед зеркалом, разглядывая себя в полупрофиль. Нормально… Почти квадратный подбородок и лоб, прикрытый короткой, нависающей над бровями прямой челкой. Мужественный вид, вполне. Заправил рубашку в трусы, чтобы не оттопыривалась, натянул брюки, едва попадая в штанины ногой. Снова уставился в зеркало, пытаясь увидеть в нем, что именно прочтет в его глазах Александров. Нет, страха в них видно не было. Угрюмость – да, но не страх. Ну так он же не пацан, как Заяц, чтоб лыбиться. У него солидный бизнес, риски ежедневные. Кто из производственников в этой стране улыбки рассыпает? Никто. Одни бумажные черви, снующие по коридорам, и жулики-банкиры, мордой торгующие. Так, насчет жуликов-банкиров мысль не ко времени сегодня. Если все сложится, в первую лигу можно войти. Только держаться уверенно.

Чернявин снова встал в полупрофиль, выпрямил спину, слегка отставив ногу в сторону. Из зеркала на него смотрел типичный российский промышленник образца две тысячи одиннадцатого года. Неулыбчивый, озабоченный ответственностью, крепко ведущий дело, умеющий отвечать за базар. К тому же воцерковленный. С удовлетворением он натянул наконец пиджак.

– Чай какой есть?

Чернявину надо было отослать вертлявую официантку, чтоб не крутилась поблизости. Он смотрел на свой i-Phone и ждал, когда проявится Заяц. О такой крыше, как Александров, конечно, можно только мечтать, но план Зайца – все равно говно. Почему он должен отдавать свое кровное в холдинг, где рулить будут все, кому не лень?

Зачем Александрову его комбинат? При его-то размахе – неужели он просто, по-нормальному не поймет: Чернявин к нему за защитой пришел и всю жизнь на него молиться станет, если что? А комбинат отдавать в колхоз? Даже не за деньги, а просто за крышу… Первая лига, мля… а он что, червяк земляной? Он к Александрову не с пустыми руками приходит. Не с пустыми… Как ни крути, иного плана, чем заячий, не просматривается.

Александров пулей вылетел из кабинета, уже в лифте забыв разговор с Зайцем, и этим… вторым… Странный мужик. Как же его зовут? Ну да, Чернявин Юрий Сергеевич. Склероз, что ли? При чем тут склероз, просто этот разговор уже в прошлом. Сейчас главное – узнать, как Коля договорился на Старой площади, и не опоздать в аэропорт, иначе все три дня в Милане вместо переговоров будут семейные разборки. Он велел охраннику набрать Колю и Катюню – до кого дозвонится первым, – но тут на его iPhone высветился другой звонок. Александров глянул на часы: отлично, в аэропорт успевает. Может, даже раньше Катьки там появится. Если и Коля вовремя подрулит, то сразу все и обсудят. Чтоб в самолете целых три часа баб можно было ублажать.

– Сегодня никак, Платон. В аэропорт еду… Куда я к тебе заверну? У меня жена в аэропорту сидит. Что ты волну вдруг погнал?

Это он кричал в телефон не Коле и не Катюне. Пока охранник их набирал, ему позвонил Платон Скляр. Металлургический и два машиностроительных комбината, страховая компания, банк – невзрачный, правда, – и еще огромное количество другого несчитанного добра. Империя Скляра была огромна, а он все прикупал активы. Всеядно, без разбору, чего Александров, положа руку на сердце, до конца не понимал. Ладно еще в нулевых, когда деньги, казалось, не кончатся никогда, когда они возникали только что не из воздуха. Когда можно было собрать в одни руки с пяток заводиков в Подмосковье – где в цехах уже шустро клепали компьютеры по китайским схемам, а по дворам еще сновали бродячие собаки, – нарядно и нехлопотно упаковать их в презентации в виде высокотехнологичного концерна и легко собрать на лондонской бирже под миллиард. Но лафа кончилась, все стали считать деньги. Одному Скляру было хоть бы хны. Он все скупал, сливал, отбирал, влезал в новые отрасли, казалось бы, даже отдаленно не связанные с его основными активами. Хотя, что в империи Скляра было основным бизнесом а что нет, разобрать было уже трудно. Платон порой раздражал Александрова – своим напором и всеядностью, но чаще восхищал… Скляр всегда был в ровном настроении, привычно насмешлив, легко мог очаровать любого, а жесткость его хватки, циничное отношение к миру, которое он не скрывал, Александрова просто изумляли.

Когда Скляру было что-то надо, он плевал на обстоятельства и долбил, долбил, как долбил сейчас Александрова по телефону. BMW встал на светофоре, ожидая стрелку на поворот от Белого дома на набережную, в километре от офиса Скляра. Его звонок именно в этот самый момент Александрова ничуть не удивил. Скляр всегда чуял, когда что-то нужное ему оказывалось поблизости.

– Платон, да, я неподалеку, но не могу заехать, не прессуй. В аэропорт опаздываю, вернусь в субботу. Нет, в Милан… Почему в субботу? Чтобы в воскресенье хоть раз в жизни выспаться. Я бы и на субботу не оставался, но Катюню надо выгулять.

А Скляр не понимал, почему по дороге в аэропорт нельзя завернуть к нему, если это важно. Ну постоит самолет Александрова с час на поле, тоже мне причина. Волны он никакой не гнал, а позвонил Александрову именно тогда, когда пришло время. То есть когда решение Александрова понадобилось Скляру, чтобы двинуть вперед крупнейший проект, который он выстраивал уже больше года.

До полудня он висел на трубке с Питером, вытягивая из Бори Жмужкина окончательное «да». Слушал, как тот ныл, вилял, предлагал какие-то дикие, совершенно не проханже варианты, снова ныл. Ближе к обеду Жмужкин дал согласие – видимо, проголодался. Теперь настал черед подвязать Александрова, и Платон не сомневался в его согласии. У Кости был свой мега-проект – с итальянцами, а у него – свой. А проект Скляра, кстати, Косте на руку. Итальянские деньги Косте надо с ходу размещать. Скляр не сомневался, что сможет его убедить. Поэтому зачем откладывать?

Они не были друзьями. У Скляра вообще не было друзей – непозволительная роскошь. Имелся круг близких людей, с кем приятно и надежно делать дела. Александров в том числе. И по всему раскладу пришла пора его поддавить: тот будет занят всегда, а время – главный фактор. Ситуация – особа капризная, упустишь момент, и все может повернуться не туда. Ведь едет во Внуково, все ж рядом! Самолет, жены… Смешные резоны.

– …В пятницу мы в оперу, в субботу девушки еще раз по шопингу, и – домой. До понедельника, давай… Нет, в понедельник все забито, и люди такие, что особо не подвинешь. Во вторник, нормально? Чёрт, во вторник я в Туле. Вот в среду после правления я весь твой.

– Константин, да что ты, ей-богу! Заверни сейчас, полчаса разговора, и все дела. Ты всегда будешь занят! Тем более что в среду меня в Москве не будет. Да по-хорошему, вопрос до среды не ждет.

– Платон, все, я уже не рядом, c третьего кольца к аэропорту сворачиваем.

– Значит, сам прилечу к тебе в Милан, я человек негордый. Допустим, завтра к вечеру.

– Завтра весь день переговоры.

– Значит, в пятницу.

Александров постучал в стекло, отделявшее его от водителя и охранника.

– Набери Трофимова, спроси, какой график в пятницу, – прикрыв трубку рукой, вполголоса сказал он, уже забыв, что только что главным для него было узнать, как Коля порешал вопросы по оборонке.

– К вечеру вы же точно освободитесь, – поддавливал Скляр.

– Ну, прилетай часам к пяти. Потолкуем, потом на ужин. Чёрт, у нас же опера. Значит, только до оперы. Мы в «Карлтон Бальоне».

– В «Бальоне», так в «Бальоне». А я у себя, на озере. Подъеду к вам в город, не вопрос.

– Всегда говорил «богатые люди – особенные люди». На озере… Нам надо в городе… Ты что, из аэропорта – к себе на озеро, а потом – в город? Или у тебя там вертолет?

– Костя, в полпятого я у тебя в отеле, как я туда приеду – мой вопрос. А может, я вас в пятницу заберу к себе на озеро до воскресенья? После оперы или вместо?

– Платон, хочешь – прилетай. В данный момент – ну никакого желания нет тащиться к тебе на озеро. А там – как пойдет.

В самолете Катюня с Аней Трофимовой потребовали сухого мартини и принялись болтать. Мужья уселись за соседний стол.

– Не, Коль, виски не хочу… Мартини вот, с девушками за компанию. Оливки не кладите… Коль, что с оборонкой?

– Костя, работаю… Мы – банк для крупной промышленности. Не за счетами предприятий гонимся, а считаем своим приоритетом вкладывать деньги в укрепление обороноспособности и промышленного потенциала страны.

– Вот, смотри, – по привычке Александров снова начал считать на клочке бумажки. – Нам нужно, кровь из носу, к сделке с Mediobanca прирастить хотя бы…

– Кость, под сделку с Mediobanca я тебе из рукава пол-ярда не достану. Но что-то сопоставимое будет. Говорю, работаем… Есть еще время. А ты Скляра напрячь не думал?

– Считаешь, своими ресурсами на Старой и в Белом доме не обойдемся?

– Эх, прикинь, как красиво будет, если с самого верха команда поступит, – Коля оторвался от бумажек. – Насчет оборонки и крупных госкомпаний!

– Через Португалова к «папе»? Думал… Кстати, Скляр к нам в Милан подлетит, сам напросился. Погоди, дай мозгами пораскинуть.

– Luisa, – Коля обратился к проходившей мимо итальянской стюардессе. – per favore, langustini, antipasti, vino, обед, короче, девушки, – последние слова уже относились к женам. – Нет-нет, мне только виски, Костя, ты с барышнями вино? Дело твое, а я эту бутылку вискаря к Милану должен добить. Луиза, мы взлетим вообще когда-нибудь? Сколько можно на взлетной стоять…

Александров отхлебнул мартини, откинувшись на спинку кресла и прикрыл глаза. Ход с Португаловым – это было бы, конечно, мощно. Тем более, что Скляр летит в Милан. Зачем – не важно, ясно что у него какой-то новый проект, что нужны их деньги. Главное – чтоб соразмерно запросил. За кивок с самого верха.

– Но переговоры, Коля, мы завтра строим из расчета, что банк по номинальной стоит пять ярдов и ни цента меньше, – ход мыслей Александрова тут же поменялся.

– Конечно. Проблемных долгов у нас всего под сотку, даже если со второй группой риска считать. Вообще, нам Тула платить когда-нибудь начнет?

– Во вторник еду к ним, буду разговаривать.

– Оборонка хуже всех, между прочим, кредиты возвращает. Ладно… даже если по гамбургскому счету, проблемных кредитов у нас, можно сказать, нет. Филиалы, загранпредставительства… Надо требовать цену с надбавкой в сорок процентов к капиталу. Mediobanca выкупает эмиссию в объеме двадцати пяти процентов, получаем банк почти в девять. Через пару лет…

– Да погоди ты, дай подумать.

Чтобы дотянуть пассивы до пяти миллиардов, надо набрать на клиентских счетах… – в голове Александрова защелкал счетчик. Банку нужен свежий капитал, поэтому итальянцы… Нужна высокая оценка, тоже понятно. А для этого нужен рост пассивов, то есть новые клиенты, новые счета, рост остатков на них. Нужен рычаг. В прямом и в переносном смысле этого слова. Нужна команда сверху. Мысль о том, чтобы через Португалова, тестя Скляра, дотянуться до «папы», Коле не первому пришла в голову. Значит, все правильно, и Скляр в Милан напросился вовремя. Звезды должны встать правильно, это его, александровские звезды, они по-другому встать просто не имеют права. А это значит, думал он, прикрыв глаза, что дело даже не в том, как через Скляра подкатить к «папе». Это, считай, уже сделано, раз задумано. Но новые пассивы, а вслед за ними и деньги итальянцев надо во что-то размещать. Ясно, что огромная их часть пойдет на кредиты той же оборонке, но и Скляр летит к ним в Милан неспроста, а с каким-то новым прожектом, и Заяц не случайно именно сегодня нарисовался. При новом раскладе холдинг Зайца вполне придется ко двору… Александров даже рассмеялся. Молодец, Заяц, просто молодец! С шутками-прибаутками, но как быстро убедил!

– Привет уроженцам независимой, но очень убогой страны Сри Ланка, – Александров не без удовольствия вспомнил, как Заяц с обычным выражением безмерной радости на лице ввалился в его кабинет. – Как здоровье сриланков? Они меня беспокоят больше, чем Гондурас.

– Привет Дим, садитесь. – Александров пересел за круглый стол, протянул мужику, вошедшему вслед за Зайцем, визитку. Пустился с Зайцем в разговор о Германии, Заяц принялся хвастаться, что скупает потихоньку акции Deutschebank. Александров, незаметно скосив глаз, глянул на визитку того, второго. Чернявин Юрий Сергеевич, президент ЗАО «Листвянский целлюлозно-бумажный комбинат», член общественного совета… член общества ветеранов, председатель православного общества… Мужик сидел набычившись, было ясно, что ему неприятен разговор Александрова с Зайцем, его совершенно не касавшийся. Ему неприятно, что его считают тут посторонним.

Чернявину, действительно, было неприятно. Он разглядывал Александрова исподтишка. Молодой еще, сороковник или чуть больше, а лысеет уже. И лоб, как у Карла Маркса. От таких бабы тащатся. А чего тащатся – непонятно. Интеллигент грёбаный. И стукачок впридачу. На роже ясно написано: стукачок. Конторский пацан-то, иначе как бы он себе такой банк сколотил…

– Константин Алексеевич, – Чернявин очнулся от того, что Заяц вдруг начал обращаться к Александрову по имени-отчеству. – Если позволишь, мы расскажем, какой проект мы хотели бы предложить твоему банку. Мы, считай, купили Самбальский комбинат.

– Погоди, – перебил его Александров. – «Считай» или купили?

– Константин, мы с Юрой, – Заяц кивнул на Чернявина, – купи… покупаем в Самбальском пятьдесят процентов. Часть акций у меня давно была, а тут… госдоля подвернулась… Теперь на двоих пятьдесят с хвостиком. С главным акционером – с директором – вопрос решаем. Но это он вчера был главным, теперь контроль-то у нас с Юрой.

– Можешь поконкретнее?

– Куда еще конкретнее? С директором Самбальского почти все уже оговорили. Его небеленая целлюлоза идет сейчас плохо, я его главный покупатель, он мужик понятливый и сговорчивый. Мудрый. Старый потому что.

Чернявин слушал, как вдохновенно врет Заяц. Александров наконец взглянул и на него:

– А ваш комбинат, Юрий Сергеевич, беленую целлюлозу производит, так?

– У меня, – Чернявин откашлялся. – У меня первая очередь выпускает беленую, а вторая – небеленую. Мой Листвянский комбинат – это пятнадцать лет моей жизни. Начинал я…

Александров слушал… цифры, тонны, вторая очередь, березовый баланс… Разглядывал Чернявина. Провинция, хоть и пообтесался. Голову в плечи втянул, смотрит исподлобья, вцепился судорожно в пошлую новенькую папку из крокодиловой кожи. Совсем мужик этот Зайцу не под стать. Тот – типичный шмузер, а этот свой комбинат по кусочку отвоевывал, собирал, лепил. По нему видно, что одиночка. Ощетинился весь, ощерился. Обложили, что ли? Почему-то рассказ Чернявина тронул Александрова. Захотелось помочь этому парню, не замечавшему, что он то и дело отирает шею платком и не переставая мнет папку. Надо бы его проверить со всех сторон. Либо за ним такие дела, что лучше и не соваться, либо прижали парня.

– Дим, а что от объединения получим? – вернулся он к теме.

– В точку вопрос, – Заяц тут же перестроился и пустился в новое длинное объяснение.

Чернявин перестал понимать смысл слов. Заяц плел что-то о канадцах или немцах, с которыми на территории Самбальского надо строить завод мелованной бумаги. Это чё такое-то? Это для бабских журналов, что ли? На этом бабки можно делать? По словам Зайца, выходило, что можно. Бабские журналы – раз, обертки-фантики разные цветные для кондитерки – два, упаковка для парфюмерии, всякое рекламное барахло, какая-то высокая полиграфия. Где он слов таких нахватался? Заяц все трещал, что сейчас, дескать, Россия всю эту хрень по импорту завозит, а на Самбальском ее производить, мол, – самое милое дело. Подсовывал Александрову какую-то записку… Александров, понятно, слушал заячий треп вполуха, а Чернявин просто заскучал. Но тут Заяц выложил, видимо, свой главный козырь.

– …Тебе, Константин Алексеевич, за такой холдинг, в Кремле орден дадут. Где это видано, чтоб Россия с ее лесом качественную мелованную бумагу из-за границы возила?

– Ну, допустим… – прервал Александров Зайца. – Сорок миллионов, говорите? А подо что?

– Под залог его акций. Моих акций, то есть, – сглотнув, ответил Чернявин. Эту фразу ему произнести было труднее всего. – А когда сложим холдинг, за ваш кредит – акции. Корве… конверсируем… тьфу… Конвертируем ваш кредит в акции. В смысле обменяем… Как раз выйдет двадцать пять процентов.

Забавно, что такое простое понятие, как конвертация кредита, Чернявин объясняет ему, банкиру, чуть ли не на пальцах.

– Не верю я, Дима, в твои сто шестьдесят. Рисованная капитализация. – Александров отложил бумажку, поданную Зайцем. – Хочешь по-взрослому, давай по-взрослому. Больше двадцати пяти процентов вы отдавать не хотите. Понятно, почему. Да мне и самому больше не нужно. За двадцать пять процентов акций могу внести в капитал холдинга тридцатник. Вам нужно сорок, значит, последние десять миллионов – долг. А заемщик у вас кто?

– Листвянский комбинат… – снова сглотнув, выдавил из себя Чернявин.

– Какой же он заемщик, если вы его в холдинг вносите? Зачем мне на холдинге долг? Только на акционерах.