Слабость Виктории Бергман (сборник) Сунд Эрик

Harvest Home

Теперь она вспомнила все. Встречи с Софией, медицинский осмотр в больнице Накки.

Еще она вспомнила Ларса Миккельсена. Он отвечал за полицейскую часть обследования Виктории и помог ей получить новое имя.

С тех пор она не встречала Миккельсена, но когда Карла Лундстрёма подвергли психиатрической экспертизе, они пару раз говорили по телефону. И ничего больше.

Двадцать лет назад он был другом Виктории и, как и Глаза, стоял на ее стороне, он был союзником, и сейчас она чувствовала огромную благодарность за это.

Ее очищение, ее исцеление вошло в следующую фазу. Она начинает привыкать к новым воспоминаниям и реагирует на них уже не так остро.

Слева от входа они нашли свободный столик у окна. Усевшись, Жанетт указала на привинченную над диваном латунную табличку: – “Уголок Май”?

– Май Шёваль, – рассеянно ответила София. Она знала, что писательница почти ежедневно приходит в этот ресторанчик пообедать и выпить один-два бокала вина.

Я должна найти Софию, подумала она. И как можно скорее. Может, ей известно о Мадлен больше, чем мне? И может быть, встретившись с ней, я вспомню и другое?

Голландец, владелец кабачка, и его жена-шведка подошли к столику, поздоровались, протянули меню.

– Это твое место, так что ты и заказывай, – улыбнулась Жанетт. – Тогда возьмем по пинте “Гиннесса” и по куску пирога с сыром.

Владелец отметил, что они сделали хороший выбор. Пока они ждали заказанного, Жанетт сообщила, что у Юхана появилась подружка.

София улыбнулась рассказу Жанетт о том, как Юхан встретил в школе девочку с темными растрепанными волосами.

Задавая вопросы, София вскоре заметила, что разговор ведет она, но что думает при этом Виктория. Ей не нужно было принимать участие в разговоре, он направлял себя сам, слова и мысли шли синхронно – удивительное переживание. Словно у Софии было два мозга.

Хозяин принес пиво, и Жанетт переключилась на Оке и Юхана, сказав, что ждет сообщения. Муж с сыном уже должны быть в лондонском отеле. София сказала, что тревожиться не о чем, просто они провели чуть больше времени в аэропорту.

София разговаривала с Жанетт, а Виктория думала о своей дочери.

Скоро пришел повар с двумя тарелками. Он хромал и гримасничал от боли, казалось, каждый шаг причинял ему мучения и он ожидал сочувствия.

– Бедренные суставы, – пожаловался он. – Хрящи стерлись после стольких лет на кухне. И теперь кость касается кости.

София выразила сочувствие, повар глянул на нее, пожелал им приятного аппетита и захромал обратно на кухню.

Виктория задумалась, не пришла ли ее очередь умереть. В живых остались только она и Аннет.

И Вигго Дюрер, этот загадочный и вечно ускользающий человек, про которого, казалось, никто не знал, кто он и чем занимается. Никто, кроме нее.

Состояние синхронизации внезапно оборвалось. София снова полностью сосредоточилась на Жанетт и почувствовала, что готова говорить о психологическом профиле преступника. Однако с теориями о кастрации и каннибализме она собиралась повременить, пока еда на столе.

Лучше начать с позора и желания убийцы быть увиденным.

София огляделась. Ближайший к ним столик пуст, и никто не услышит их разговора.

– Мне кажется, я кое до чего додумалась, насчет убийцы мальчиков-иммигрантов, – сказала она, когда Жанетт приступила к еде. – Я могу ошибаться, но, по-моему, кое-что важное насчет психики преступника мы упустили.

– О’кей?.. – Жанетт с интересом поглядела на нее.

– Я думаю, что эта необычная комбинация кастрации и бальзамирования на самом деле вполне укладывается в логику преступника. Юность мальчиков благодаря бальзамированию сохраняется навсегда. Убийца видит себя художником, и трупы – его автопортрет. Это серия работ, где главный мотив – человек стыдится своей сексуальности. Он хочет показать, кто он, и отсутствие полового органа подчеркивает это.

Обдумав сказанное, София поняла, что была несколько категорична.

“Он? – подумала она. – Убийцей может оказаться и женщина.

Но проще говорить о преступнике – он”.

Жанетт отложила нож и вилку, вытерла рот салфеткой и впилась взглядом в Софию.

– Может, убийца хотел, чтобы тела нашли? Он ведь не особенно старался спрятать их. А художник хочет, чтобы его заметили и оценили, верно? Я сама была замужем за одним.

Она меня понимает, подумала София и кивнула.

– Преступник хочет выставку, хочет, чтобы его заметили. И я думаю, что он еще не закончил. Он не закончит, пока его не обнаружат…

– …потому что к этому он и стремится, – подхватила Жанетт. – Бессознательно. Ему есть что сказать миру, и он больше не может молчать.

– Вроде того, – согласилась София. – Еще мне кажется, что убийца документально фиксирует свои действия. – Она подумала о собственной дикой художественной галерее, устроенной дома. – Фотографии, рисунки, невольная коллекция. Кстати, тебе известно понятие l’homme du petit papier?

Жанетт задумалась, снова принимаясь за пирог.

– В общем, да, – сказала она. – Когда я училась, я читала материалы бельгийского расследования по делу одного мужчины, который убил своего брата. В газетах его называли l’homme du petit papier – “человек с бумажками”. Во время обыска полицейские наткнулись на гору бумаги, которая кое-где достигала потолка.

У Софии пересохло во рту, и она отодвинула пирог, не съеденный и наполовину.

– Тогда ты понимаешь, что я имею в виду. Собиратель себя самого, если можно так выразиться.

– Да, что-то в этом духе. Каждое слово, каждая фраза, каждый листочек бумаги имели для него крайне важное значение, и, помню, доказательный материал был столь обширным, что едва удалось сформулировать внятное обвинение. Хотя все, что было нужно полицейским, находилось в его квартирке, прямо у них перед глазами.

София сделала еще глоток крепкого темного, горького пива и медленно поставила бокал.

– Нездоровое или подавленное либидо, согласно теории, проявляется в форме разнообразных отклонений. Например, в перверсивных сексуальных фантазиях. Если либидо направлено внутрь, на самого человека, это ведет к нарциссизму…

– Стоп, – перебила Жанетт. – Я знаю, что такое либидо, но не могла бы ты немного развить мысль?

София почувствовала, что проваливается в холодность и желание дистанцироваться. Если бы только Жанетт знала, насколько это тяжело для нее. Сколько сил надо, чтобы рассказать о человеке, который наслаждается, мучая других, и который может достичь удовлетворения, только видя смертельный страх своей жертвы. София говорила не только о людях вообще – она говорила и о себе тоже.

О той себе, которой, как она думала, она была. О том, в чем она сама нуждалась.

– Либидо – это движущая сила, то, чего человеку не хватает, чего он страстно желает и что хочет иметь. Без него жизнь невозможна. Если бы мы не стремились к тому или другому, нам оставалось бы только лечь и умереть.

София покосилась на свой полусъеденный пирог. Если до этого аппетит еле теплился, то теперь он и вовсе пропал.

– По распространенному представлению, – механически продолжала она, – либидо может быть повреждено деструктивными отношениями, в особенности – с матерью и отцом в детстве. Вспомни иррациональное поведение вроде страха перед микробами, когда человек моет руки, как маньяк. Здесь самое важное в жизни, мечты и желания превратились в чистоплотность.

София замолчала. Все хотят быть чистыми, подумала она.

И Виктория всю жизнь за это борется.

– И что? – Жанетт откусила большой кусок пирога. – Не все же становятся серийными убийцами из-за дурных отношений с родителями.

Виктория улыбнулась жадности Жанетт, думая о том, что она видит: человек с аппетитом к еде и не только. С аппетитом к знаниям и ощущениям. Цельный человек со здоровым либидо. Человек, которому можно позавидовать.

– Не люблю Фрейда, но согласна с ним в том, что он говорит о сублимации. – Виктория взглянула на озадаченную физиономию Жанетт и продолжила: – Это защитный механизм – выражать подавленные потребности через творчество, созидание и…

Она сбилась, когда Жанетт, расхохотавшись, обернулась и указала на латунную табличку у себя за спиной, над диваном. – Так вы с Фрейдом считаете, что человек, который пишет книжки о зверских убийствах, на самом деле мог бы сам быть серийным убийцей?

Виктория заразилась ее смехом. Они смотрели друг другу в глаза. Долгий глубокий взгляд с узнаванием – их смех понемногу затих и превратился в удивление.

– Продолжай, – попросила Жанетт, когда они успокоились и мгновение завершилось.

– Будет проще, если я прочитаю свои записи, – сказала София. – Скажи, когда захочешь, чтобы я остановилась на чем-нибудь подробнее.

Жанетт кивнула, все еще с улыбкой на губах.

Смех – хорошая защита от всякого дерьма, подумала София. Она открыла сумку, достала блокнот и отодвинула тарелку, чтобы освободить место.

– Преступник во многих отношениях все еще ребенок, – начала она. – Его половая самоидентификация не сформирована, и он, скорее всего, клинический импотент. Импотент означает “не имеющий силы”, и этот человек с детских лет ощущал себя бессильным. Он мог быть посмешищем, возможно, часто подвергался издевательствам. Возможно, над ним смеялись, не хотели с ним дружить. В своем одиночестве он выстроил образ себя как гения, чью гениальность прочие не в состоянии оценить. Он считает, что его предназначение – великие дела. В один прекрасный день он повергнет весь мир в изумление, и остальные поймут, сколь он велик. Им движет жажда реванша, но так как этот день все никак не настанет, он начинает плохо чувствовать себя физически, видя, как все его окружение живет и любит. Вещи, которые его импотенция делает для него недоступными. Ему это непонятно. Ведь это он гений. Фрустрация переходит в озлобленность. Рано или поздно в нем просыпается жажда насилия, он приходит в сексуальное возбуждение, видя бессилие другого человека. То самое бессилие, в котором он сам пребывает, а это, в свою очередь, ведет к убийствам. – София отложила блокнот. – Вопросы, шеф?

Жанетт сидела молча, глядя прямо перед собой.

– Молодец, пять, – сказала она наконец. – Шеф доволен. Очень доволен.

Волльмар-Икскулльсгатан

Ренстирнас-гата, которая на составленной в XVIII веке Петрусом Тиллеусом карте называется переулком Ренстирнас, имеет такое же отношение к Голландии, как и Harvest Home. Эта улица в километр длиной получила свое название в честь трех братьев-голландцев – Вильгельма, Абрахама и Якоба Момма, которые в 1600-х годах перебрались из Голландии в Швецию. Они владели торговым предприятием, типографией и имели привилегию вести разработки в шахте в Сваппаваара. Со временем они стали самыми процветающими шведскими дельцами. К тому же энергичные братья построили несколько фабрик и основали некоторое количество успешных торговых предприятий. В благодарность за их труд на благо нации им было даровано дворянство, и они приняли фамилию Реенстир.

Младший брат, Якоб, сделал то же, что делали многие стокгольмские нувориши. Он пожелал иметь летний дом в окрестностях столицы и построил себе так называемый рудничный домик в Сёдермальме. Дом на Волльмар-Икскулльсгатан, несмотря на свое непритязательное название, в остальном отнюдь не выглядит скромным. Это похожее на дворец палладианское здание, предназначение которого не раз менялось. В девятнадцатом веке здесь располагался учрежденный принцем Карлом приют для бедных и бездомных детей, который со временем стал частью больницы Святой Марии, где лечили алкоголиков и наркоманов.

Жанетт почувствовала, что слегка опьянела. За едой последовали еще два бокала пива, и она предложила прогуляться, прежде чем отправиться на такси домой.

– Уф. Здесь я проснулась однажды, когда мне было четырнадцать.

Старая больница Святой Марии.

Жанетт указала на вход в приемный покой, вспомнив, как однажды солнечным летним утром ее забирал отсюда отец, который отнюдь не обрадовался, обнаружив любимую дочь оборванной и заблеванной. Накануне вечером она с приятелями отметила начало летних каникул, выпив целую бутылку “Кира”, что, разумеется, закончилось катастрофой. Скорая помощь со школьного двора в Рогсведе, матрас с пластиковым покрытием и, наконец, промывание желудка.

– Я подозревала, что в детстве ты была очень способной девочкой. – София погладила подругу по щеке.

Жанетт потеплела от ласки. Ей захотелось поскорее оказаться дома.

– Да, такой я и была. Пока не встретила тебя. Ну что, потешим себя, поймаем машину?

София кивнула, и Жанетт заметила, что подруга снова выглядит серьезной и задумчивой.

– О чем ты думаешь?

– Вот о чем я размышляю, – сказала София, пока Жанетт оглядывалась в поисках такси. – После того как вы нашли Самуэля Баи повешенным на чердаке, ты пришла ко мне в кабинет и стала задавать вопросы о нем, так?

Жанетт увидела, как поодаль заворачивает свободная машина. – Ну да, ты же несколько раз беседовала с ним. По-моему, ты сказала – у вас было три встречи. – Обернувшись, Жанетт заметила, что София вздрогнула. – Что-то не так?

– Да нет, просто у меня сейчас неважно с памятью. – София скривилась – ее как будто тошнило. – Можешь вспомнить: ты не рассказывала мне, как вы нашли Самуэля? В смысле – если тогда выяснились какие-то детали, которые мне иначе неоткуда было бы узнать?

Вопрос показался Жанетт странным, и она отвлеклась от приближающегося такси.

– Я все тебе рассказала. Кто-то ударил его в глаз, если я правильно помню, в правый. – Она шагнула на улицу и махнула такси, машина затормозила у тротуара.

Обернувшись к Софии, Жанетт увидела, что та побелела как бумага. Жанетт открыла дверцу и наклонилась к шоферу: – Момент. Нам в Гамла Эншеде. Дайте нам две минуты. Можете включить счетчик.

Она взяла Софию под руку и отвела от машины на пару шагов.

София дрожала, словно ей было холодно.

– Ты как?

– Все нормально, – торопливо заверила София. – Если можно, расскажи, что ты говорила мне о Самуэле.

Ситуация была очень странной, но Жанетт понимала, что по какой-то причине ее ответ очень важен для Софии. Жанетт припомнила тот день. Она впервые увидела Софию, и та уже тогда привлекла ее. Жанетт кристально ясно помнила, о чем тогда говорила.

– Я рассказала, что кто-то повесил его, а потом плеснул ему в лицо соляной кислотой. Мы исходили из того, что преступников было как минимум двое – Самуэль был тяжелый, и один человек не смог бы его поднять. Я точно рассказала, что веревка была слишком короткой. Судебный медик Рюден такое уже видел однажды. Веревка должна быть определенной длины, чтобы тот, кто задумал повеситься, смог дотянуться до петли с того места, где стоит.

София посерела.

– Ты уверена, что все это мне рассказывала? – почти прошептала она. – Ты действительно выдала мне столько деталей?

Жанетт забеспокоилась и приобняла Софию.

– Тебе я вполне могла это сказать. И мы говорили об этом довольно долго – ты рассказала, что одну твою пациентку подозревали в том, что она убила мужа подобным же образом. Возможно, это та же женщина, о которой говорил Рюден.

София дышала часто и мелко. “Да что происходит?” – подумала Жанетт.

– Спасибо, – сказала София. – Теперь поехали к тебе. – Уверена? – Жанетт погладила ее по волосам. – Можно отпустить такси и пройтись немного, если хочешь.

– Да нет, все в порядке. Поехали.

В тот момент, когда София сделала шаг к машине, ее согнуло пополам и вырвало прямо на туфли. Три “Гиннеса” и четыре раза откушенный пирог с сыром.

прошлое

You gotta stand up straight unless you’re gonna fall,

then you’re gone to die.

And the straightest dude I ever knew,

was standing right for me all the time[148].

Декабрьская погода – снег с дождем, скользкая дорога. София Цеттерлунд полностью погрузилась в музыку, звучавшую из автомагнитолы, и продолжала вести машину вперед, не заметив, что на перекрестке возле Глобена загорелся красный свет. Когда ей наконец удалось остановиться, водитель стоявшей впереди машины злобно глянул на нее в зеркало заднего вида, и София виновато помахала ему, выдавив улыбку.

Ей было трудно сконцентрироваться, она чувствовала себя вымотанной после рабочего дня. Отпуск был бы очень, очень кстати, несколько дней в Нью-Йорке заново зарядят ее батарейки. В ожидании зеленого света она сделала звук погромче и стала подпевать.

Oh, my Coney Island baby, now. I’m a Coney Island baby, now.

София направлялась в отделение судебной медицины в Худдинге на встречу с женщиной, которую подозревали в убийстве мужа. Об этом случае много писали в прессе. Пару дней назад она даже видела эту историю в анонсе вечерней газеты.

ЖИТЕЛЬНИЦУ СЁДЕРМАЛЬМА ПОДОЗРЕВАЮТ В УБИЙСТВЕ СОЖИТЕЛЯ.

Когда прокурор поручил ей обследовать женщину на предмет ее психического состояния, София сразу вышла в интернет, чтобы добыть факты, которые дополнили бы прочитанное в газетах. По большей части ей попадались пустые рассуждения, а на форуме Flashback один из постоянно пасущихся там умников утверждал, что убийство – дело рук какого-нибудь черномазого.

После Худдинге она вернется на Мариаторгет, чтобы провести последний сеанс перед отпуском: мужчина, который лечил у нее свои сексуальные извращения.

А потом ее ждал Нью-Йорк, ее и Лассе. Только они двое.

Машины двинулись, и дальше София ехала без происшествий. Минут через двадцать она остановила машину, вылезла и после обычной проверки у стойки дежурного вошла в комнату для свиданий.

Подозреваемая уже сидела за столом.

Ровесница Софии, она выглядела истощенной и измученной. Понимающей всю серьезность ситуации.

Они начали с вводных формальностей, а потом София дала женщине говорить.

– Это все – судебный произвол, – начала женщина. – Я не имею никакого отношения к смерти мужа! Он покончил с собой, а схватили меня. Я всю ночь просидела в камере, и мне даже не сказали, почему я там оказалась. Разве так делается?

Возмущение женщины выглядело искренним – по мнению Софии, совершенно нормальная реакция. Если женщина действительно невиновна. Но София знала: самые безжалостные преступники умеют выглядеть самой невинностью. Она уже несколько раз сталкивалась с подобным.

– Да, – сказала София, – к сожалению, такое случается. Но я здесь не для того, чтобы выяснять, виновны вы или нет, а чтобы узнать, как вы себя чувствуете.

– И как, по-вашему, я себя чувствую? Дерьмово я себя чувствую, но я здесь не поэтому, а потому, что Леннарт умер.

– Вам известно, почему вас заподозрили? – спросила София. – И да, и нет. Я на несколько дней уехала по работе в Гётеборг, а когда мы возвращались домой, то выпили немного вина в вагоне-ресторане – ну, мы часто так делаем, когда дела закончены, и… – Женщина запнулась, может быть, поняв, что ее слова к делу не относятся, глубоко вздохнула и продолжила: – Я приехала домой на такси, а когда вошла в квартиру, он висел там. В смысле Леннарт. Мой муж. Я хотела снять его, но он был слишком тяжелый, и я вызвала полицию и скорую помощь. – Женщина замолчала, и София увидела, что она с трудом справляется с воспоминанием. – Да. А пока я их ждала, стала прибирать, – продолжила она, придя в себя. – Потом-то я поняла, как это было глупо. – Почему это было глупо?

– Скажу почему. – Женщина вздохнула. – Но сначала я хочу сказать, что Леннарт долго был в депрессии, постоянно по больницам, а врачи ничего такого у него не находили. Когда государственная страховая касса решила снять его с учета, он разболелся еще больше. Не выдержал. И повесился. Наверное, он, когда залез на стул, понял, что веревка коротка, и подложил несколько телефонных справочников. – Женщина сделала паузу. – Когда я нашла его, справочники валялись на полу. Не знаю почему – как вы понимаете, я вела себя не вполне рационально, но я прибрала их, положила туда, где они всегда лежали. Глупо это было, но мне и в голову не приходило, что кто-то заподозрит меня в убийстве собственного мужа. Я любила его. – Она зарыдала.

София безропотно слушала женщину. Прибыв на место, полиция немедленно установила, что веревка слишком короткая. Вместо того чтобы утешить женщину, на нее надели наручники и привезли прямиком в тюрьму как подозреваемую в убийстве. Только из-за того, что она убрала телефонные справочники, все решили, что она дотянулась до потолка и повесила своего мужа.

Еще через полчаса беседы София поняла, что женщина не только невиновна, но и совершенно здорова и ее следует отпустить. Но это решал прокурор, а решить он мог и так, и эдак.

Что за убожества, проворчала София себе под нос, имея в виду полицейское начальство. На столь шатких основаниях оскорбить человека в его горе. Уму непостижимо.

Вернувшись к себе в приемную и ожидая последнего в этот день клиента, София думала об этой доведенной до отчаяния женщине. Подумать только! Ее, невиновную, но не имевшую возможности это доказать, отправили в тюрьму лишь из-за того, что она убрала какие-то дурацкие справочники! София вздохнула. Поболтаем о том, что жизнь иногда представляется скверной штукой. Ее размышления прервала Анн-Бритт, сообщившая по внутреннему телефону, что клиент прибыл.

Это был мужчина лет сорока. Невысокий правительственный пост. Партия, выражающая отнюдь не светское отношение к совместной жизни мужчины и женщины. Скорее, реакционное и изоляционистское, по мнению Софии.

Этого человека не разрывала двойная мораль. Проблема была более личного и практического характера: его жена пригрозила оставить его, если он не прекратит злоупотреблять сексом. Это она так формулировала. Сам-то он считал, что его неумеренные потребности – следствие баснословной потенции и что его мужская сила – просто дар природы. Иногда он даже говорил – Бога, что пугало Софию.

София начинала уставать от него. Клиент не усваивал ничего из того, что она говорила. Скорее хвастался, как лихо обманывает жену и как ловко придумывает себе алиби. Среди прочего он несколько раз говорил, что у него встречи в другом городе и что он будет дома поздно. На Центральном вокзале этот деятель по кредитной карточке покупал билет в местность, которую ему якобы надо было посетить. Очень важно было не платить наличными, так как его ревнивая половина каждый месяц сверяла проездной с суммой, списанной со счета. С билетом в руке он перед самым отправлением являлся к проводнику, так как иначе ему приходилось ехать до первой остановки.

Чтобы его не узнали и чтобы придать остроты ощущениям, он переодевался. Это позволяло ему чувствовать себя другим человеком, когда он потом поднимался по Мальмшилльнадсгатан.

Тем же вечером он клал проштампованный билет в коробку на кухне в полной уверенности, что дражайшая половина обязательно проверит его подлинность.

Гамла Эншеде

Расплатившись с таксистом, они пошли к дому. Жанетт бы ло стыдно, что участок такой запущенный – трава не стрижена, бесчисленные опавшие листья покрывают землю.

– Наверное, с пирогом было что-то не так, – сказала София, и Жанетт поняла, что ей неловко. – Мне показалось, что он кисловат. Может, сыр старый.

Жанетт, по мнению которой пирог был исключительно хорош, ничего не ответила. Она была уверена, что Софию вырвало отнюдь не потому, что она отравилась пирогом.

– А почему ты спрашивала про Самуэля? – спросила Жанетт, отпирая дверь.

– Да так… – София покачала головой. – Меня немного беспокоит моя забывчивость. Давай больше не будем говорить об этом, ладно?

– Как хочешь. – Жанетт улыбнулась Софии. Когда они вошли, Жанетт услышала, что на телефон пришла эсэмэска.

– Вот, они уже в отеле, – с облегчением сказала она, прочитав короткое сообщение от Юхана.

– Я же говорила, что все нормально. Думаешь, Оке взял Юхана с собой, потому что у него совесть нечиста? – спросила София.

Жанетт взглянула на нее. Лицо порозовело, и теперь София выглядела гораздо бодрее.

Жанетт повесила свою куртку, потом – плащ Софии.

– А у кого совесть чиста?

– Ну например, у того, кого вы сейчас ищете, – тут же ответила София, явно желавшая вернуться к начатому в ресторанчике разговору. – Если человек избивает и убивает детей, надо, чтобы совесть у него была более чем просторная.

– Да, можно и так сказать. – Жанетт прошла на кухню и открыла холодильник.

– Если человек, о котором идет речь, к тому же ведет нормальную для постороннего взгляда жизнь, то…

– А так может быть? В смысле он может вести нормальную жизнь? – Жанетт достала бутылку красного вина и поставила ее на стол, пока София усаживалась.

– Может. Но требуется очень много всего, чтобы не давать внутренним личностям слиться.

– То есть у серийного убийцы могут быть жена и дети, он может прилежно трудиться, общаться с друзьями – и никто не раскроет его двойную жизнь?

– Именно. Отшельника гораздо проще раскрыть, чем кого-то, кто выглядит абсолютно нормальным. К тому же иногда именно нормальность вызывает нездоровое поведение.

– Хочешь сказать – надо выпускать пар, чтобы от ежедневной рутины не взорвался котел? – Жанетт откупорила бутылку.

София молча кивнула, пробуя вино. Жанетт последовала ее примеру, после чего продолжила:

– Но все равно такого человека что-то отличает от других?

София задумчиво кивнула.

– Да, кое-что может быть очевидным – например, нервозный блуждающий взгляд, такой может полностью избегать зрительного контакта, из-за чего окружение воспринимает его как скользкого типа, с которым трудно сойтись. – София поставила бокал. – Я недавно читала книгу про русского серийного убийцу Андрея Чикатило. Сослуживцы с трудом вспоминают его, хотя он несколько лет работал бок о бок с ними.

– Чикатило? – Жанетт не знала этого имени.

– Да. Каннибал из Ростова.

Жанетт вдруг с отвращением вспомнила документальный фильм, который смотрела по телевизору несколько лет назад.

Она тогда выключила где-то на середине.

София выглядела подавленной.

– Я сама столкнулась с каннибализмом в Сьерра-Леоне. Бойцы Объединенного революционного фронта, ОРФ, практиковали каннибализм, чтобы присвоить силу своих врагов и чтобы оскорбить их.

– Так, значит, и Самуэль мог этим заниматься?

София кивнула.

– Это нормально для той среды, как ни дико это звучит. Когда общество в кризисе, правила переписываются. Война – как раз такой кризис, крайняя бедность и голод – тоже. Чикатило утверждал, что видел, как во время войны немецкие солдаты оскверняли убитых, поедая их.

– Слушай, может, сменим тему… – Жанетт замутило.

– Давай, но не полностью. – София натянуто улыбнулась. – У меня есть идея насчет психологического профиля, и я хочу услышать твое мнение. Не будем больше говорить о каннибализме, но не забывай о нем, пока я буду рассказывать, что, на мой взгляд, лежит за всем этим. Ладно?

– Ладно. – Жанетт пригубила еще вина. Красное, как кровь, подумала она и представила себе, что где-то на дне фруктозного аромата проступает привкус железа.

– С преступником что-то произошло в детстве, – начала София. – Что-то, что оказало влияние на всю его жизнь, и мне кажется, что это событие связано с половой самоидентификацией. Жанетт кивнула.

– Почему ты так думаешь?

– Начну с примера. Известен случай пятидесятилетнего мужчины, который насиловал своих трех дочерей, а во время изнасилований надевал женскую одежду. Он утверждал, что в детстве его заставляли носить платья.

– Как Ян Мюрдаль, – вставила Жанетт, усмехнувшись. Она не могла удержаться от шутки и понимала почему. Смех защищал от кошмара. Если она должна думать про каннибалов, то хотя бы позволит себе пошутить.

София запнулась.

– Ян Мюрдаль?

– Да, экспериментальное воспитание. Снова вошло в моду в семидесятые, помнишь? Но извини за отклонение от маршрута. Я тебя перебила…

Кажется, шутка осталась непонятой. София наморщила лоб и продолжила:

– Это самый интересный момент у маньяков определенного типа. Преступник возвращается в детство, к моменту, когда он впервые осознал свою сексуальность. Тот пятидесятилетний утверждал, что его настоящая сексуальная идентичность – женская, точнее – молодой девушки, и он был уверен, что игры, которые он предлагал своим дочерям, совершенно нормальны для родительско-детских отношений. Во время этих игр он мог и вновь пережить, и восстановить свое детство. То, что, по его мнению, было его настоящей сексуальной идентичностью.

Жанетт снова поднесла бокал к губам.

– Согласна. Мне кажется, я понимаю, куда ты клонишь. Кастрация мальчиков – это ритуал, направленный на повторное переживание какого-то события.

София остро взглянула на нее:

– Да, и совершенно определенного. Кастрация – символическая утрата сексуальности. Я бы не удивилась, если бы выяснилось, что наш преступник в пору своего взросления прошел через смену половой принадлежности, вольно или невольно.

– Ты имеешь в виду смену пола? – Жанетт поставила бокал на стол.

– Возможно. Если не физически, то психически – совершенно точно. Убийства настолько из ряда вон, что тебе следует искать убийцу-экстремала. Кастрация – это символическая утрата половой принадлежности, а бальзамирование – это техника, которая позволяет сохранить то, что преступник считает своим шедевром. Вместо того чтобы писать стойкие к воздействию времени и среды картины маслом, наш художник использует формалин и средство для бальзамирования. Это, как я уже говорила, автопортрет, но не только портрет позора. Центральный мотив здесь – утраченная сексуальность.

Интересно, подумала Жанетт. Звучит логично, но все же она сомневалась. Жанетт все еще не понимала, почему София начала разговор с каннибализма.

– Ведь у мертвых мальчиков недоставало некоторых частей тела, верно? – спросила София.

Тут Жанетт все поняла, и дурнота вернулась.

“Айсбар”

Если Швеция для стороннего взгляда состоит из равных частей всеобщего права, винных магазинов “Сюстембулагет” и тридцати процентов подоходного налога, то Стокгольм для городского планировщика состоит из одной трети воды, одной трети парков и одной трети построек, а для метеоролога погода делится на примерно равное количество дней с ясной погодой, дней с осадками и дней с переменной облачностью.

Таким же образом социолог может поделить жителей Стокгольма на бедных, богатых и очень богатых. В случае последних, однако, разделение будет несколько иным.

Уже давно по-настоящему богатые люди стесняются своих состояний и делают все, чтобы не хвастать возможностями, зато люди, живущие в пригородах, соревнуются друг с другом в том, чтобы выглядеть мультимиллионерами, и ведут себя соответствующим образом. Ни в одном другом сравнимом по величине со Стокгольмом городе мира не встретишь так много “лексусов” и так мало “ягуаров”.

Клиентура бара, где прокурор Кеннет фон Квист в эти минуты накачивался ромом, коньяком и виски, состояла из богатых и очень богатых. Эту социальную структуру нарушала только группка японцев, выглядевших так, словно они – студенты, явившиеся в экзотический зоопарк. Коими они на самом деле и являлись.

Японская делегация состояла из прокуроров Кобе, прибывших в Стокгольм по приглашению судебного ведомства. Конференция проходила в единственном в мире отеле с баром, где царила вечная зима.