Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник) Рено Мэри

Все было спокойно; зачем же Геракл позвал его? Взгляд мальчика остановился на высокой скале. Наверх вела хорошо утоптанная тропка – деревенский наблюдательный пункт. Если бы там сидел дозорный… Но никакого дозорного не было.

Александр вскарабкался наверх. Ему открылась дорога Архелая, огибавшая подножие холма, и на этой дороге – крадущиеся тени.

Двадцать или больше всадников, едущих налегке, без груза. Они находились слишком далеко, чтобы даже здесь, в горах, широко разносящих любой звук, их можно было услышать. Но что-то сверкало в зыбком лунном свете.

Серые глаза Александра стали огромными. Он воздел к небу руки и запрокинул голову. Лицо Александра просияло. Он вверил себя Гераклу, и бог ответил. Он не допустил, чтобы Александр долго искал подвига, и послал ему настоящую битву.

Мальчик стоял в свете полной луны, запоминая особенности места, позиции выигрышные и рискованные. Устроить засаду где-нибудь внизу было невозможно. Архелай, мудрый строитель дорог, без сомнения, предусмотрел такую опасность. Засаду придется сделать здесь, потому что скопов меньше. Скопов нужно немедленно разбудить. Враги еще достаточно далеко и не услышат шума потревоженной деревни. Если он сейчас будет бегать из дома в дом, о нем забудут в суматохе. Нужно заставить скопов собраться сразу.

На стене дома вождя висел рог, которым тот созывал соплеменников. Александр осторожно проверил его и подул.

Двери распахивались, мужчины выскакивали на улицу, на ходу натягивая свои тряпки, женщины визгливо перекрикивались, овцы и козы блеяли. Александр, стоя на высоком валуне, на фоне мрачного неба, кричал:

– Война! Война!

Бессвязные вопли стихли. Голос Александра перекрывал все. Покинув Пеллу, он говорил и думал только на македонском.

– Я Александр, сын царя Филиппа. Гир может подтвердить это. Я пришел сражаться в вашей войне вместе с вами, потому что бог послал мне знамение. Кимолиане уже на дороге внизу, двадцать три всадника. Слушайте меня, и еще до рассвета мы покончим с ними.

Он назвал имена вождя и его сыновей. Те подошли – ошеломленные, пристально вглядываясь в сумрак. Мальчик был сыном ведьмы, эпирки.

Александр сел на валун, не желая отказываться от преимущества в росте, которое тот давал ему, и горячо заговорил. Геракл все еще стоял у него за плечом.

Когда Александр умолк, вождь отослал женщин по домам и приказал мужчинам повиноваться мальчику. Скопы заспорили; им было не по нутру удерживаться от стычки с ненавистными кимолианами до тех пор, пока те не окажутся за оградой, посреди скота, за которым и явились. Но Гир поддержал мальчика. В переменчивом предрассветном сумраке скопы вооружились, оседлали своих лошадок и спрятались за хижинами.

Было очевидно, что кимолиане рассчитывают напасть на деревню, когда мужчины разойдутся по своим делам. Завал из терна, закрывавший ворота, был раскидан так, чтобы впустить врагов, не возбудив никаких подозрений. Пастухов и мальчишек, стерегущих коз, отослали на холмы, как в самое обычное утро.

Вершины гор темными силуэтами вырисовывались на фоне неба, в глубине которого медленно бледнели звезды. Александр, сжимая поводья и дротики, ждал, когда появится первая розовая полоса, предвещающая рассвет: он должен запомнить ее раз и навсегда. Он знал об этом ощущении и впервые испытывал его сам. На протяжении всей своей жизни Александр слышал рассказы о насильственной смерти и теперь вспоминал их: скрежет железа, проходящего сквозь внутренности, агония, смутные тени, ждущие, пока свет померкнет в глазах умирающего – навсегда. В воцарившейся тишине сердце Александра обратилось к Гераклу-покровителю: «Почему сейчас тебя нет со мной?»

Самый высокий пик окрасился первыми лучами зари. Он вспыхнул, словно объятый пламенем. Александр был совершенно один, и божественно-спокойный голос Геракла беспрепятственно достиг его слуха. Бог сказал: «Я открыл тебе свои тайны. Не обольщай себя надеждой, что умрут другие, не ты, – не для этого я удостоил тебя своей дружбой. Только взойдя на погребальный костер, я достиг бессмертия. Колено к колену я боролся с Танатосом и знаю, как побеждают смерть. Бессмертие для человека – это не вечная жизнь; желание жить вечно порождает страх. Каждое мгновение, когда человек не ведает страха, делает его бессмертным».

Розово-красные вершины холмов стали золотыми. Александр находился между смертью и жизнью, как между ночью и днем, и думал в нарастающем ликовании: я не боюсь. Это было лучше музыки, сильнее любви матери; это – жизнь богов. Горести не могли его затронуть, ненависть – причинить боль. Все казалось ему ясным и отчетливым, как парящему в небе орлу. Александр чувствовал себя быстрым и легким, как стрела.

По вытоптанной дороге застучали копыта лошадей.

Кимолиане остановились за оградой. На холме насвистывал на свирели пастух. В домах щебетали беспечные дети, какая-то женщина пела. Всадники раскидали изгородь и с гоготом въехали в деревню. Скот, на который они позарились, находился в загоне. Начать можно с женщин.

Внезапно раздался громкий и пронзительный вопль. Кимолиане подумали, что их заметила какая-то девчонка. Потом они услышали крики мужчин.

Верхом и пешие, скопы обрушились на налетчиков. Некоторые из врагов уже ломились в дома, с этими справились быстро. Силы сражающихся оказались теперь примерно равны.

Воцарился полный хаос, люди метались среди ревущего скота. Один из кимолиан пробился к воротам и кинулся бежать. В рядах скопов раздались торжествующие вопли. Александр догадался, что кимолиане сейчас дрогнут и побегут. Скопы не станут им препятствовать, довольствуясь сегодняшней удачей и не заглядывая в день завтрашний, когда враг вернется сюда, униженный поражением и жаждущий мести. И они называют это победой?

Со свирепым криком Александр кинулся к воротам:

– Не дайте им уйти!

Увлеченные его порывом, скопы подчинились. Ворота перекрыли. Скот все еще топтался в загоне, но мужчины теперь стояли лицом друг к другу, образуя боевую шеренгу.

«Сейчас!» – думал мальчик, вглядываясь в кимолианина напротив.

На том был старый шлем из черной засаленной кожи, прошитый грубо выкованными железными пластинами, и панцирь из козлиной шкуры мехом наружу, местами до блеска вытертой. Его лицо, с молодой рыжей бородкой, покрывали веснушки, и оно шелушилось от сильного загара. Враг насупился – не гневно, но как человек, вынужденный выполнять привычную ему работу, рассчитывая при этом только на себя самого. Его шлем и латы уже порядочно поизносились, кимолианин был высок ростом и не выглядел неопытным юнцом.

Александр держал два дротика. Один он собирался метнуть, другой приготовил для сражения. В воздухе свистели копья. Один из скопов залез на крышу своего дома и стрелял из лука. Лошадь какого-то кимолианина заржала и поднялась на дыбы, потом понесла. Древко копья торчало у нее из шеи. Всадник упал и, кое-как поднявшись, захромал, волоча ногу. Казалось, что прошла целая вечность. Большинство копий было брошено впустую – сказались нетерпение, значительное расстояние и недостаток опыта. Глаза рыжебородого бегали, он выбирал противника для рукопашной, которая вот-вот должна была начаться.

Александр нацелил дротик и пришпорил свою лошадку. Легкая цель – прямо над сердцем на козлиной шкуре черная проплешина. Нет, в первый раз он должен встретиться с врагом лицом к лицу. Почти не глядя, Александр метнул оружие в кимолианина, темноволосого, коренастого, смуглого от загара, топчущегося рядом с выбранной жертвой. В ту же секунду его пальцы впились в древко второго дротика, а глаза устремились на рыжего. Кимолианин увидел его. Александр издал боевой вопль и огрел лошадь древком. Лошадка рванулась вперед по взрытой земле.

Рыжий, озираясь, поднял длинное копье. Его рыскающий, ищущий взгляд не задержался на мальчике; он ожидал настоящего противника, взрослого, который мог оказаться опасным.

Александр поднял голову и закричал во всю мощь легких. Враг должен защищаться, должен поверить в него, иначе это будет нечестным убийством, как если бы он напал на спящего или со спины. Все должно свершиться безупречно, чтобы никто не посмел… Александр крикнул снова.

Налетчики были из рослого племени. Рыжебородому ребенок казался досадной помехой, отвлекавшей от серьезного врага. Он беспокойно посматривал на мальчика, но не решался сбросить его с седла из опасения, что кто-нибудь из взрослых тут же нападет на него, застав врасплох. В довершение всего рыжебородый неважно видел и только через несколько мгновений отчетливо разглядел мчавшегося на него мальчика. Лицо юного воина не было лицом ребенка. При виде этих глаз у кимолианина поднялись дыбом волосы на затылке.

Мальчик летел прямо на него, не отрывая взгляда, готовый победить или умереть, – совершенное, подчиненное одному стремлению существо, свободное от ненависти, гнева, сомнений, непорочное, служащее богу, с ликованием преодолевшее страх. И с этим существом, от лица которого исходило нечеловеческое сияние, изо рта которого вылетали пронзительные, высокие, как клич охотящегося ястреба, крики, рыжебородый не пожелал связываться. Он дернул поводья, разворачиваясь к ближайшему скопу – приземистому, дородному, далекому от сверхъестественного или божественного. Но его взгляд блуждал, он медлил слишком долго. С воплем «Аххиии!» сияющий мальчик-воин поравнялся с ним. Кимолианин швырнул копье, странное существо уклонилось; он увидел глубоко посаженные, небесной сини, глаза, восторженно кричащий рот. Удар сотряс грудь кимолианина, удар, принесший мгновенный мрак. В последний миг, когда свет уже мерк в глазах рыжего, ему показалось, что улыбающиеся губы мальчика приоткрылись, чтобы выпить его жизнь.

Скопы приветствовали Александра ликованием. Без сомнения, он принес им удачу. Кимолиане дрогнули: убитым оказался любимый сын их вождя. Они беспорядочно стали пробиваться к бреши в воротах, прокладывая себе дорогу сквозь мечущийся скот и людей.

Лошади визжали, коровы мычали и топтали упавших; поднялась смешанная вонь от свежего навоза, смятой травы, пота и крови.

Когда кимолианам удалось сбиться в небольшую группу, стало видно, что они торопятся выбраться на дорогу. Прокладывая себе путь среди коз, Александр вспоминал местность, увиденную с утеса. Вырвавшись из давки, с пронзительным воплем: «Остановите их! На тропу! Поверните их на тропу!» – он, не оглядываясь, поскакал вперед. Если бы скопы не последовали за ним, он сражался бы с кимолианами в полном одиночестве.

Скопы успели вовремя: беглецам отрезали все пути, кроме одного. В растущей панике, неспособные из всех зол выбрать наименьшее, страшась обрыва, но ничего не зная о козьих тропах, ведущих по каменистому холму, кимолиане сгрудились на узкой дорожке, проходящей над ущельем.

Дикарь, замыкавший цепочку беглецов, рывком повернулся к преследователям. Дочерна загорелый, с ястребиным носом и соломенными волосами, этот человек первым бросился в бой и бежал последним. Он дольше всех не оставлял намерения пробиться на дорогу. Зная, что на этом пути соплеменников ожидает гибель, кимолианин пропустил их вперед и закрепился в самом узком месте тропы. Это он задумал набег и был его вдохновителем; его младший брат пал от руки мальчишки, который по возрасту годился только на то, чтобы пасти овец; кимолианину предстояло обо всем рассказать отцу. Лучше искупить этот позор смертью. Гибель ожидала остатки отряда в любом случае, но если он на какое-то время сумеет удержать проход, кто-нибудь да спасется. Воин обнажил старый железный меч, доставшийся ему от деда, спешился и преградил дорогу.

Мальчик, отбившийся от промчавшейся мимо него плотной толпы преследователей, увидел, как смелый кимолианин один сражается с тремя. И, получив удар по голове, падает на колени. Кимолиан оттеснили к краю пропасти. Радостно завывая, скопы швыряли в них камни; вооруженный луком стрелок спустил тетиву. Лошади с диким ржанием падали с утеса, люди срывались следом. Половина отряда погибла, прежде чем уцелевшие оказались вне пределов досягаемости.

Все было кончено. Александр осадил свою лошадку. Ее шея была порезана, и животное начинали беспокоить боль и мухи. Александр заботливо обтер рану. Он всего лишь хотел убить своего первого человека, а выиграл целое сражение. Бог послал ему эту победу. Скопы – те, кто не полез вниз снимать с убитых оружие, – столпились вокруг него. Александр чувствовал на своей спине и плечах их тяжелые руки, слышалось учащенное дыхание. Он был их военачальником, их бесстрашным ястребом, маленьким львенком-талисманом. Гир подошел к Александру с видом человека, который утвердил свое положение в обществе навсегда.

– Этот сукин сын еще шевелится! – крикнул кто-то.

Александр придвинулся ближе, не желая что-либо упустить. Кимолианин с соломенными волосами, теперь пропитанными кровью, по-прежнему лежащий там, где его сбили с ног, пытался приподняться на локте. Один из скопов схватил его за волосы – так, что тот вскрикнул от боли, – и запрокинул ему голову, чтобы перерезать горло. Остальные едва ли взглянули на эту привычную сцену.

– Нет! – крикнул Александр.

Скопы изумленно оглянулись на него. Подбежав к раненому и опустившись рядом с ним на колени, Александр резко оттолкнул руку с кинжалом.

– Он был храбр. Он сделал это ради остальных. Он был как бесстрашный Аякс, – сказал Александр.

Скопы оживленно заспорили. Что мальчик имел в виду? Какого-то священного героя или знамение, запрещающее убивать этого человека? Нет, сказал кто-то, это просто детский каприз. Война есть война. Говоривший вытащил нож и нагнулся к распростертому на земле кимолианину.

– Если ты убьешь его, – сказал мальчик, – я заставлю тебя пожалеть об этом. Клянусь головой моего отца.

Скоп изумленно обернулся. Секунду назад паренек сиял ярче солнца, и вот…

– Лучше бы тебе послушаться, – пробормотал Гир.

Александр выпрямился:

– Вы должны его отпустить. Он принадлежит мне, это мой трофей. Отдайте ему его лошадь. Взамен возьмите ту, седока которой я убил.

Скопы слушали его с разинутыми ртами. Оглядев их, Александр понял, что эти люди рассчитывают прикончить врага позднее, когда мальчик о нем забудет.

– Подсадите его сейчас же в седло и выведите лошадь на дорогу. Гир, помоги им.

Скопы со смехом взгромоздили раненого на лошадь, потешаясь над ним. Резкий юный голос произнес у них за спиной:

– Довольно.

Лошадь хлестнули по крупу, и она сорвалась в галоп, унося полуживого всадника, вцепившегося ей в гриву. Мальчик отвернулся, складка на его лбу разгладилась.

– Теперь, – сказал он, – мне нужно отыскать своего.

Среди лежавших на поле боя уже не было ни одного живого. Раненых скопов унесли по домам женщины, и женщины же добили раненых кимолиан. Сейчас они отыскивали своих мертвых, бросались на их тела, колотя себя в грудь, царапая лица, выдирая клочья волос. В воздухе повис плач, похожий на заунывные песни здешних гор: волчий вой, пронзительные крики птиц или ягнящихся овец. По небу неторопливо плыли белые облака, простирая над горами черные крылья теней и бросая отсвет на дальние, поросшие лесом вершины.

Так вот оно, поле битвы, думал Александр. Мертвые враги – изуродованные, распростертые в пыли, брошенные на произвол судьбы. Женщины, похожие на стаю ворон, подбирают павших победителей. И высоко в небе, появляясь один за другим, уже кружат стервятники.

Рыжий кимолианин лежал на спине, подогнув ногу, его молодая бородка задралась вверх. Доспехи, послужившие до него двум поколениям, уже утащили мародеры. Крови вытекло немного. В ту минуту, когда враг падал, дротик глубоко вошел в тело, и Александр подумал, что оружие будет непросто вытащить или вообще придется бросить. Но все же дернул, и острие на удивление легко подалось.

Александр взглянул на бледное, уже отливающее синевой лицо, разинутый рот, и снова в уме его пронеслось: это сражение, солдат должен привыкать. Он убил человека. Ему надо всем показать трофей. На мертвом не было ножа, не было даже пояса, доспехи исчезли. Женщины не зря шныряли по полю. Мальчик сердился, но он знал, что жалобы не приведут к добру и могут выставить его в смешном виде. Ему нужен трофей. Ничего не оставалось, кроме – разве что кроме…

– Ага, маленький воин!

Над ним стоял молодой скоп с черными спутанными волосами; щербатый рот сиял в дружелюбной ухмылке. В руке он держал тесак, сплошь покрытый засохшей кровью.

– Позволь мне отрубить для тебя голову, – попросил скоп. – Я знаю, как это делается.

Александр застыл в безмолвии, переводя взгляд с живого, ухмыляющегося лица на мертвое, застывшее. Тесак, казавшийся легким в лапище скопа, был слишком тяжел для него.

– В этой глуши, Александр, – быстро сказал Гир, – сохранился такой обычай.

– Я возьму тесак, – сказал мальчик. – Ничего другого все равно нет.

Юноша с готовностью подался вперед. Гир сколько угодно мог строить из себя городскую штучку, но сыну царя нравились старые обычаи: вот что значит благородное рождение. Александр потрогал острие лезвия большим пальцем и поймал себя на том, что с радостью готов переложить этот труд на кого-нибудь другого.

– Нет. Я должен отрубить голову сам, – сказал он.

И пока скопы смеялись и сквернословили, теплый, липкий, пахнущий мясом тесак оказался в руке Александра. Он опустился на колени подле трупа, принуждая себя держать глаза открытыми, и, содрогаясь, забрызганный кровавыми ошметками, бил и бил по шейным позвонкам, пока голова врага не покатилась в сторону. Тогда он выпрямился и ухватил ее за волосы – чтобы и в самых тайниках души не осталось страха, в котором он мог бы упрекнуть себя.

– Сходи за моей сумкой, Гир, – попросил Александр.

Гир поспешно отвязал сумку от седла. Мальчик швырнул в нее мертвую голову и вытер ладони о кожаную поверхность. Пальцы его склеились от липкой крови. Ручей остался внизу; он вымоет руки по дороге домой. Александр повернулся, чтобы попрощаться.

– Подождите! – крикнул кто-то. К ним, размахивая руками, бежали с какой-то ношей несколько человек. – Не отпускайте молодого господина. Для него есть еще один трофей. Двоих! Да, смотрите, он убил двоих.

Александр нахмурился. Ему нужно возвращаться. Он участвовал только в одном бою. Чего они хотят?

Задыхаясь, к нему приблизился первый из бегущих.

– Это правда. Вот этот, – он показал на обезглавленный труп, – был вторым. В этого мальчик кинул дротик еще до рукопашной. Я видел своими глазами: враг повалился, как заколотая свинья. Еще подергался немного. Но сдох до того, как женщины добрались до него. Он твой, молодой господин. Тебе будет что показать отцу.

Стоявший рядом скоп показал всем голову, высоко поднимая ее за волосы. Густая черная борода скрывала разрубленную шею. Рот, искривленный предсмертной судорогой, смуглая кожа стянута; один глаз полузакрыт, так что виднелся только белок. Это был тот кимолианин, в которого Александр метнул дротик не глядя. Он забыл о нем; его мозг стер и тень памяти об этом человеке, так, словно того никогда не существовало. В течение какого-то мгновения мальчик стоял как слепой, видя и не видя эту голову, которая покачивалась у него перед глазами, надменно кивая. Холод разлился внутри, он почувствовал дурноту, липкий пот потек по ладоням. Александр сглотнул и справился с приступом тошноты.

– Я не убивал его, – сказал он. – Я никогда не видел этого человека.

Все трое скопов в один голос принялись уверять его, описывая тело, клянясь, что на нем нет больше ни одной раны, обещая принести труп, показать дротик Александра. Голову чернобородого настойчиво совали ему в руки. Двое за один раз! В первой же битве! Он сможет рассказывать об этом своим внукам. Скопы обратились к посредничеству Гира. Юный господин утомлен, и неудивительно. Если он оставит трофей здесь, то будет сожалеть об этом, придя в себя; пусть Гир сохранит для него эту голову.

– Нет! – Голос мальчика окреп. – Он мне не нужен. Я не видел, как он умер. Вы не можете навязать мне труп. Возможно, этого человека убили женщины. Вы не можете рассказать мне, что случилось. Унесите это прочь.

Скопы прикусили языки, неохотно повинуясь последнему, уже совершенно необъяснимому капризу. Гир отвел в сторону вождя и что-то зашептал ему на ухо. Лицо скопа переменилось, он по-доброму обнял мальчика за плечи и заявил, что перед долгой обратной дорогой нужно согреться каплей вина. Александр послушался. Он шел рядом с вождем, его чистое бледное лицо было спокойным и отрешенным, под глазами проступила легкая синева. Вскоре выпитое вино возвратило его коже обычный румянец, он заулыбался и через пару минут уже смеялся вместе со всеми.

Снаружи восторженно судачили. Что за дивный парнишка! Какая отвага, что за голова на плечах и какое сыновнее чувство! Какой отец не гордился бы таким сыном?

«Осмотри со вниманием роговой нарост копыта. Толстое копыто делает ногу коня сильнее, а тонкое – ослабляет. Не поленись проследить, чтобы копыто не было плоским, чтобы передняя и задняя части были высокими; тогда стрелка останется чистой, не забьется землей».

– Есть ли в этой книге хотя бы одно место, которого ты не знаешь наизусть? – спросил Филот, сын Пармениона.

– Нельзя знать слишком много из Ксенофонта[47], – ответил Александр, – когда он говорит о лошадях. Я бы хотел прочесть и его книги о Персии. Ты сегодня будешь покупать?

– В этом году нет. А мой брат покупает.

– Ксенофонт говорит, что хорошее копыто стучит по земле так же звонко, как кимвал. У этого, кажется мне, копыта вывернуты внутрь. Отцу нужен новый боевой конь. Предыдущего убили под ним в прошлогодней войне с иллирийцами.

Александр взглянул на помост, возведенный, как обычно, для весенних конских торгов. Царя еще не было.

Стоял ясный ветреный день; озеро и лагуна, темно поблескивающие на солнце, покрывались рябью. Края белых облаков, зацепившихся за вершины дальних гор, отсвечивали голубым, как лезвия заточенных мечей. Взрытый дерн луга зеленел от зимних дождей. Солдаты покупали все утро крепких низкорослых лошадок с густыми гривами, бодрых и хорошо откормленных на зимних пастбищах. Гиппархи старались для себя, вожди – для соплеменников, составлявших большую часть их отрядов: в Македонии всякий племенной вождь являлся в то же время и военачальником, и попечителем своих солдат. К полудню с обычными торгами было покончено. Настало время чистокровок, коней для ристалищ и парадных шествий, для царя и его полководцев; коней холеных и разукрашенных.

Конские торги в Пелле были обычаем не менее почитаемым, чем посвященные богам пиры. Барышники прибывали из земель Фессалии, Фракии, из Эпира, даже из-за Геллеспонта; эти последние всегда уверяли, что их лошади скрещены с легендарной нисской ветвью, принадлежащей персидским царям.

Важные покупатели еще только начинали прибывать. Александр провел на торгах большую часть дня. Повсюду его сопровождала беспокойная стайка из полудюжины мальчиков, косящихся на Александра и друг на друга. Эту свиту Филипп собрал для сына недавно – из детей, чьих отцов царь хотел почтить.

В Македонии издревле существовал обычай давать наследнику, когда тот выходил из детского возраста, собственную охрану. Сам Филипп никогда не считался прямым наследником, а его правлению предшествовала череда дворцовых переворотов, продолжавшаяся на памяти уже нескольких поколений. Ни одному законному ребенку царской крови не удалось повзрослеть: всех их убили или изгнали. Дворцовые хроники свидетельствовали, что последним македонским царевичем, имевшим своих гетайров, выбранных для него согласно обычаю, был пятьдесят лет назад Пердикка Первый. Из этих гетайров в живых еще оставался один древний старик; он, подобно Нестору[48], знал все предания о приграничных войнах и набегах, едва ли не о каждом угнанном стаде; он мог назвать по именам всех внуков, произошедших от бастардов Пердикки, но его память не сохранила ни одной подробности обряда посвящения.

Юным гетайрам следовало быть ровесниками наследника, подобно ему прошедшими испытания. Пришлось бы пешком обойти всю Македонию, чтобы отыскать хоть одного такого мальчика. Отцы заявляли о правах своих шестнадцати– и семнадцатилетних сыновей, которые выглядели и говорили как мужчины. Они не забывали отметить, что большинство постоянных друзей Александра были еще старше. Притом тактично добавлялось, что это естественно для такого храброго и не по летам умного мальчика.

Филипп принимал похвалы с деланым благоволением. Теперь он жил под взглядом все помнящих и ничего не простивших глаз, встретившихся с его взглядом в тот миг, когда отрубленная голова дикаря, уже подгнившая за время путешествия, была брошена к его ногам. В дни ожидания и поисков Александра царю стало ясно, что, если мальчик никогда не вернется, он будет вынужден убить Олимпиаду, прежде чем та доберется до него самого. Слишком туго завязался этот узел. Эпикрат отбыл из дворца, сообщив, что наследник решил отказаться от занятий музыкой; при этом грек старательно отводил глаза. Филипп наделил его щедрыми дарами, но уже предчувствовал, как отвратительная сплетня пойдет гулять по одеонам Эллады – эти кривляки проникали повсюду.

В конце концов для создания охраны наследника ничего не было сделано. Александр не проявил никакого интереса к этому мертвому установлению; взамен он собрал вокруг себя группу юношей и взрослых молодых воинов, которые и без того уже повсюду славились как друзья Александра. Сами они закрывали глаза на то, что прошлым летом мальчику исполнилось всего лишь тринадцать лет.

Утро конских торгов, однако, Александр провел с мальчиками, выбранными для него царем. Он был рад их обществу, и если обращался со всеми ними как с младшими, то не для того, чтобы показать свою власть или кого-то унизить. Просто он не мог чувствовать иначе. Александр без устали толковал о лошадях, и мальчишки выбивались из сил, чтобы поддерживать беседу. Его взрослая перевязь, его слава, при всем том, что Александр был самым младшим среди них, заставляли мальчиков дичиться и смотреть на сына царя с благоговейным ужасом. Поэтому, когда перед показом породистых лошадей стали собираться его настоящие друзья – Птолемей, и Гарпал, и Филот, и остальные, – мальчики вздохнули с облегчением. Они сбились в тесную стайку чуть в стороне. Теперь, когда вожак ушел, среди них, как в случайно образовавшейся стае собак, началась скрытая борьба за первенство.

– Мой отец сегодня не приехал. Да и зачем: он вывозит лошадей прямо из Фессалии. Все заводчики знают его.

– Мне вскоре понадобится лошадь побольше; но мой отец отложил покупку на будущий год, когда я стану еще выше.

– Александр на целую пядь ниже тебя, а справляется с теми же лошадьми, что и взрослые.

– Я думаю, их для него специально объезжают.

Самый высокий из мальчиков сказал:

– Он убил своего вепря. Полагаю, ты думаешь, что и этого зверя специально укрощали.

– Все было подстроено, это всегда так делается, – заявил самый богатый. Он мог рассчитывать на подобный подлог.

– Неправда! – сказал высокий сердито. Остальные переглянулись, и мальчик покраснел. Его голос, уже ломавшийся, внезапно опустился на низкие рокочущие тона. – Мой отец слышал об этом. Птолемей пытался все подстроить без его ведома, потому что Александр настаивал на своем, а Птолемей не хотел, чтобы сын царя погиб. Они очистили лес от вепрей, оставив только одного, самого маленького. Но когда утром туда привезли Александра, на него вышел здоровый вепрь, забредший в лес ночью. Говорят, Птолемей побледнел, как руно, и пытался увести царевича домой. Но Александр разгадал заговор; он сказал, что этого вепря послал ему бог и что богу лучше знать. Никто не мог сдвинуть его с места. Все обливались потом от страха, потому что знали: Александру не хватит веса, чтобы одолеть такого зверя, и сеть тоже не выдержит. Но царевич сразу же попал вепрю в вену на шее; Александру не понадобилась помощь. Все знают, что так и было.

– Ты хочешь сказать, что никто не посмеет исказить эту басенку? Только посмотри на него. Мой отец прибил бы меня, если бы я стоял на поле для выездки, позволяя мужчинам со мной заигрывать. С кем из них он спит?

– Ни с кем, – вмешался кто-то. – Так говорит мой брат.

– Да? А он-то откуда знает?

– Его друг нравился Александру, тот даже поцеловал его однажды. Но когда друг захотел большего, Александр выглядел изумленным и совершенно сбитым с толку. Он еще слишком наивен для своих лет, сказал брат.

– А сколько лет было твоему брату, когда он убил человека? – спросил высокий мальчик. – И вепря?

– Это совсем другое. Мой брат говорит, что все придет внезапно, само собой, и Александр станет сходить с ума по девушкам. Как его отец.

– Но ведь царь любит…

– Замолчи, глупец.

Мальчики смолкли и испуганно оглянулись, но взрослые с увлечением рассматривали двух скаковых лошадей, которых барышник вывел на пробежку по кругу. Пререкания возобновились, когда царский конвой начал выстраиваться вокруг помоста, готовясь к прибытию Филиппа.

– Смотрите, – прошептал кто-то, показывая на распоряжавшегося всадника. – Это Павсаний.

Мальчики обменялись взглядами: кто – понимающими, кто – недоумевающими.

– Он был любимцем царя перед тем несчастным, который умер. Они соперничали за благосклонность Филиппа.

– Что произошло?

– Это всем известно. Царь отдалил Павсания от себя, тот сходил с ума от ревности. На симпосии Павсаний поднялся и назвал нового любовника царя бесстыдной шлюхой, которая с кем угодно пойдет за плату. Их разняли. Либо тот юноша действительно любил царя, либо чувствовал себя обесчещенным – обида грызла его. В конце концов он попросил одного из друзей, я думаю, это был Аттал, передать царю его послание, когда сам он уже будет мертв. В следующем бою с иллирийцами юноша прямо на глазах у царя бросился в гущу врагов и был зарублен.

– Что сделал царь?

– Похоронил его.

– Нет, с Павсанием?

Мальчики смущенно зашептались.

– На самом деле никто не знает, он ли…

– Конечно, это сделал он!

– Тебя убьют за такие слова.

– Что ж, он не может сожалеть…

– Нет, это был Аттал и друзья юноши; так сказал мой брат.

– И что они сделали?

– Однажды вечером Аттал мертвецки напоил Павсания. Его отнесли к конюхам и сказали, что те могут позабавиться, парень пойдет с любым из них без всякой платы. Думаю, с ним здорово позабавились, да еще и побили изрядно. Он проснулся на следующее утро во дворе конюшни.

Кто-то осторожно присвистнул. Все уставились на Павсания. Он выглядел старше своих лет и не казался неотразимо привлекательным.

– Царь хотел казнить Аттала. Конечно, Филипп не мог этого сделать, даже если ему и хотелось; вообразите только, как бы он объяснил это Собранию. Но что-то сделать он был должен. Павсаний – орестид. Царь подарил ему земли и назначил вторым начальником царской стражи.

Высокий мальчик, молча выслушавший весь рассказ, спросил:

– Александру рассказывают подобные вещи?

– Мать рассказывает ему обо всем, чтобы настроить против царя.

– Да, но царь оскорбил его в зале. Вот почему он уехал и убил человека.

– Это Александр тебе сказал?

– Нет, конечно нет. Он не говорит об этом. Мой отец был там; он часто ужинает с царем. Наши земли неподалеку.

– Значит, вы с Александром встречались прежде?

– Только однажды, когда были детьми. Он не узнал меня, я слишком вырос.

– А если он узнает, что вы ровесники? Ему это не понравится.

– Кто сказал, что мы ровесники?

– Ты сам говорил, что вы родились в одном месяце.

– Но не говорил, что в один год.

– Ты это сказал в первый же день, когда сюда приехал.

– Хочешь сказать, что я лгу? А ну, повтори!

– Гефестион, глупец, ты не можешь здесь драться!

– Пусть не называет меня лжецом! – вспыхнул Гефестион.

– Ты выглядишь на четырнадцать лет, – сказал миротворец. – В гимнасии я даже подумал, что ты еще старше.

– Ты знаешь, на кого похож Гефестион? На Александра. Не в точности такой, но, скажем, как его старший брат.

– Ты слышишь, Гефестион? Как близко твоя мама знакома с царем?

Обидчик напрасно рассчитывал остаться безнаказанным, несмотря на место и на время. В следующую минуту он уже лежал на земле с рассеченной губой. В суматохе, вызванной прибытием царя, мало кто обратил на это внимание, но Александр постоянно следил за мальчиками краем глаза. Он уже чувствовал себя в ответе за них, как военачальник за свое войско. Однако Александр решил сделать вид, будто не заметил стычки. Мальчики не несли никакой службы в точном понимании слова, и оказавшийся в пыли нравился ему меньше всех.

Филипп подъехал в сопровождении первого начальника стражи – Соматофилакса. Павсаний отсалютовал и отступил в сторону. Мальчики почтительно замерли; один облизывал губу, другой – костяшки пальцев.

Конские торги всегда проходили легко; они сочетали в себе и дело, и праздник, на котором мужчины были мужчинами. Филипп, в простой одежде для верховой езды, поднял хлыст, приветствуя знать, солдат, землевладельцев и барышников; поднялся на помост, дружелюбно окликая то одного, то другого из своих друзей.

Взгляд его упал на сына; Филипп дернулся, но увидел маленькую свиту вокруг Александра и отвернулся. Александр продолжал разговаривать с Гарпалом – смуглым живым юношей, обаятельным и бесцеремонным. Злая судьба наградила его искривленной стопой, и Александр всегда восхищался спокойствием, с которым Гарпал переносил свое уродство.

Маленький мальчишка-нубиец в полосатой тунике вывел гарцующую скаковую лошадь. Пеллу облетела молва, что в этом году царь будет покупать только боевого коня. Как-то Филипп уплатил баснословную сумму – тринадцать талантов – за рысака, принесшего ему потом победу на Олимпийских играх. Барышник решил рискнуть. Филипп улыбнулся и покачал головой; нубиец, надеявшийся, что его купят вместе с лошадью и он будет носить золотые серьги и есть по праздникам мясо, понуро повернул назад. Подвижное личико его изобразило скорбную гримасу.

Постепенно стали выводить строевых лошадей. Споры о порядке прохождения длились между барышниками всю первую половину дня и были наконец разрешены путем сложных соглашений и взяток. Царь спустился с помоста, осматривал зубы и копыта, ощупывал плюсну, прослушивал дыхание. Одних лошадей отсылали прочь, других отводили в сторону на тот случай, если ничего лучшего не подвернется. Потом произошла заминка. Филипп нетерпеливо оглядывался. Крупный барышник-фессалиец, Филоник, суетившийся рядом, раздраженно бросил своему слуге:

– Скажи им, что я намотаю их кишки на колья, если скотину не приведут сейчас же.

– Господин, Китт говорит, что привести его они могут, но…

– Мне пришлось самому укрощать эту тварь, я что, должен и выезжать его? Передай Китту, что если я упущу эту сделку, то со всех них шкуру сдеру и пущу на сандальные подметки.

С почтительной улыбкой фессалиец приблизился к царю:

– Государь, его ведут. Ты увидишь, что я ни в чем не приукрасил его, когда писал из Лариссы. Он много лучше. Прости за промедление. Мне только что сказали, что какой-то дурак позволил ему сорваться с привязи. Конь в отличной форме, с ним нелегко справляться. А! Вот и он!

Коня, черного с белой отметиной, вели ровной рысью. Остальных лошадей гоняли по кругу, чтобы в выгодном свете показать их шаг. Хотя конь блестел от пота, он дышал не так, как если бы запыхался от бега. Когда его подтащили ближе к царю и главному конюшему, ноздри коня раздулись и черный глаз закатился. Он попытался вздернуть голову, но конюх пригнул ее вниз. Сбруя на коне была богатой – прошитая серебром красная кожа, – но седло отсутствовало. Скрытые бородой губы барышника злобно зашевелились. В воцарившейся тишине спокойный голос за помостом произнес:

– Взгляни, Птолемей. Взгляни на него.

– Вот, государь! – сказал Филоник с наигранным восхищением. – Вот Гром. Едва ли есть на свете иная лошадь, достойная нести царя…

И действительно, это во всех отношениях была совершенная лошадь, о каких писал Ксенофонт. Начиная, как тот и советовал, с копыт каждый мог увидеть, что роговая подошва толста спереди и сзади; когда Гром, как сейчас, переминался на месте, его копыта глухо звенели. Ноги были сильными, но подвижными, грудь – широкой, шея, как и требуют каноны, – изогнутой, словно у бойцового петуха, грива, весьма плохо расчесанная, – длинной, густой и шелковистой. Спина крепкая и широкая, позвоночник хорошо развит. Черная шкура сияла, на боку виднелся рогатый треугольник – изображение бычьей головы, служившее клеймом знаменитой породы. Поразительно, что на лбу лошади светилось белое пятно, почти в точности повторяющее очертания клейма.

– Вот, – сказал Александр с благоговением, – совершенная лошадь. Совершенная во всем!

– У него злобный нрав, – заметил Птолемей.

За рядами лошадей главный конюх Филоника, Китт, сказал сотоварищу-рабу, бывшему свидетелем его мучений:

– Дни, подобные этому… я хотел бы, чтобы и мне, как моему отцу, перерезали горло в тот час, когда разоряли наш город. Спина у меня еще не зажила от прошлых побоев, а я получу новую порцию прежде, чем зайдет солнце.

– Этот конь – убийца. Чего хозяин хочет? Лишить царя жизни?

– С лошадью все в порядке, уверяю тебя… если не считать недостатком неукротимый дух. Виноват сам хозяин, он теряет рассудок, видя это. Он как дикий зверь, когда напьется, и изливает злобу на людях, потому что мы дешевле лошадей. Вина на нем самом. Он убьет меня, если я осмелюсь сказать, что это его злобный нрав портит коня. Хозяин купил его у Кройза всего месяц назад, специально для этих торгов. Заплатил два таланта…

Слушатель присвистнул.

– …и рассчитывает получить здесь три, а если это ему не удастся, он на коне живого места не оставит. Я ручаюсь.

Видя, что конь норовист, Филипп обошел его, держась на расстоянии нескольких шагов:

– Да, он мне нравится. Посмотрим, как он ходит.

Филоник сделал несколько осторожных шагов по направлению к коню. Тот издал пронзительное яростное ржание, подобное звуку боевой трубы, вскинул голову, пересилив повисшего на поводьях конюха, и ударил передней ногой в землю. Барышник выругался и отскочил в сторону, конюх крепко держал узду. Несколько капель крови упали изо рта лошади на землю.

– Посмотри на удила, которые ему подобрали, – сказал Александр. – Посмотри на эти шипы!

– Кажется, даже это не может его сдержать, – заметил большой Филот беспечно. – Красота – еще отнюдь не все.

– И все же он поднял голову.

Александр подался вперед. Свита толпилась сзади, глядя поверх его головы: Александр едва доставал Филоту до плеча.

– Ты видишь его нрав, государь! – воскликнул Филоник нетерпеливо. – Коня вроде этого легко можно приучить вставать на дыбы и топтать врага.

– Простейший способ дать убить под собой коня, – отрезал Филипп безжалостно, – это заставить его показать брюхо. – Он кивнул сопровождавшему его конюшему – кривоногому, затянутому в кожу человечку. – Попробуешь, Язон?

Царский слуга остановился перед конем и вкрадчиво, нежно заговорил с ним. Тот попятился, фыркнул и покосился на человека. Язон прищелкнул языком.

– Гром, мальчик, ну же, Гром.

При звуке своего имени конь задрожал всем телом; он казался разгневанным. Язон что-то успокаивающе промурлыкал.

– Держи его голову, – сказал он конюху, – пока я не сяду. Похоже, это работа для мужчины.

Он подошел к коню сбоку, готовясь уцепиться за основание гривы. Злого умысла в этом не было. Не имея под рукой копья, на которое он мог опереться в прыжке, Язон прибег к единственно возможному способу. Конь не был оседлан, но седло – каким бы удобным и роскошным оно ни казалось – мало бы помогло без стремян. Стремена годились для стариков и персов, чья изнеженность вошла в поговорку.

В последнюю минуту тень Язона упала перед лошадью. Конь яростно дернулся и взбрыкнул. Тяжелое копыто просвистело у самого лица Язона. Конюший отпрянул и прищурился. Его рот искривился. Царь встретился с Язоном взглядом и приподнял бровь.

Александр, следивший за происходящим затаив дыхание, сказал, оборачиваясь к Птолемею:

– Он не купит коня. – Голос его странно зазвенел.

– А кто купит? – отозвался удивленный Птолемей. – Не могу понять, почему этого коня вообще сюда ввели. Ксенофонт бы его не купил. Ты только что цитировал, как там? Норовистая лошадь не причинит вреда твоему врагу, она причинит вред тебе.

– Норовистый? Он? Да это храбрейший конь из всех, что я видел! – воскликнул Александр. – Он боец. Посмотри, как его били, и по животу тоже – видишь рубцы? Если отец его не купит, барышник сожрет его живьем. Это написано у него на лице.

Язон сделал еще одну попытку. Прежде чем он сумел приблизиться к коню, тот начал отчаянно лягаться. Конюший посмотрел на царя. Царь пожал плечами.

– Все из-за тени, – сказал Александр нетерпеливо. – Конь боится даже своей собственной тени. Язону следовало бы это заметить.

– Конюший уже достаточно нагляделся на этого зверя. Ему приходится думать о безопасности царя. Ты сел бы на такую лошадь в бою?

– Да. Я – да. Особенно в бою.

Филот поднял брови, но ему не удалось перехватить взгляд Птолемея.

– Ну, Филоник, – сказал Филипп, – если это и есть гордость твоей конюшни, не будем тратить времени. У меня много дел.

– Еще минуту, государь! Он очень резв, э… дерзок. С его силой, он…

– За три таланта я могу купить кое-что получше сломанной шеи.