Наполеон Джонсон Пол

Глава 6

Эльба и Ватерлоо

Бонапарт прибыл на Эльбу 4 мая 1814 года на фрегате Королевского военно-морского флота Великобритании «Бесстрашный». Он потребовал, чтобы его отречение было в пользу сына, короля Рима, но союзники ему отказали. Вместо этого трон Бурбонов занял Людовик XVIII, брат обезглавленного короля, прибывший в Париж в тот же день, когда Бонапарт прибыл на Эльбу. Все было организовано Талейраном, который на тот момент действовал в полном согласии с Меттернихом, Карлом Робертом Нессельроде, русским министром, и тремя суверенами, в особенности с царем, который по прибытии в Париж предпочел остановиться в доме у Талейрана. Бонапарт воспринял поведение Талейрана как предательство. В ответ старый лис заявил, что для него интересы Франции важнее чьей бы то ни было благосклонности, в отличие от Бонапарта, который всегда отождествлял интересы Франции со своими собственными. Бесспорно, такт и ловкость Талейрана оказали неоценимую услугу его стране, сразу же обеспечив Франции место в «большой пятерке» наравне с Британией, Пруссией, Австрией и Россией. Все они восстанавливали прежний порядок в Европе после крушения бонапартизма.

Чтобы не ущемлять гордость Бонапарта, его формально назначили правителем Эльбы, но под наблюдением союзников. Ему присвоили официальный титул «император и правитель Эльбы». Конечно, это была насмешка: тут просматривается скрытое чувство юмора Талейрана. Но Бонапарт воспринял это всерьез. На борту фрегата он был занят тем, что разрабатывал новый флаг своего маленького владения. Эта ссылка из Европы на Эльбу действительно была воплощением знаменитого афоризма «От великого до смешного…». После управления восемью миллионами подданных и половиной континента теперь он стал правителем острова в 7 милях от итальянского побережья, 19 миль в длину и 7 в ширину, общей площадью 140 квадратных миль, и населением, как говорили, 100 тысяч человек. Но к концу девятнадцатого века на острове насчитывалось немногим более 25 тысяч жителей. В шестнадцатом веке остров приобрел Козимо I Медичи, правитель Флоренции. Он построил столицу острова, которую назвал Космополисом. Однако впоследствии город стал известен как Портоферрайо, и у Бонапарта не возникало желания вернуть городу его прежнее славное имя – или наглости назвать его Наполеонополис. Но именно в этом городке была его основная резиденция. Его вилла находилась недалеко от Порто-Феррайо. Кроме того, у него была и другая собственность на острове, например, уединенный домик высоко в горах, на высоте 3 440 футов (1 000 метров). Именно там в свое время он принимал свою любовницу, полячку Марию Валевски, которая приезжала к нему вместе с сыном Александром, белокурым мальчуганом. Польская графиня оказалась более преданной, чем Мария-Луиза, которая не только отказалась приехать к мужу на Эльбу, но вскоре (по утверждению Меттерниха) завела любовника; им стал ее помощник, генерал граф фон Нейпперг. (Похожая ситуация была и с проживающей отдельно женой принца-регента Каролиной и ее мажордомом). Бонапарт никак не комментировал этот факт. Но когда, вскоре после своего приезда на Эльбу, он получил сообщение о смерти Жозефины, то заметил: «Теперь она счастлива». Наполеон очень обрадовался приезду своей матери. Отношение шестидесятитрехлетней Летиции Бонапарт к падению сына можно описать одной фразой: «А я тебя предупреждала!» Она всегда относилась к его внезапному величию скептически и часто повторяла: «Это добром не кончится!» Сестра Наполеона Полина тоже приехала к нему, она вела хозяйство брата, давала балы-маскарады и вела себя так же, как в Италии. Но Наполеон ограничивал ее в средствах, по привычке, а еще потому, что теперь, впервые за пятнадцать лет, у него больше не было несметных богатств.

У него осталось 600 гвардейцев и еще 400 солдат, включая польских улан, небольшой штат придворных и минимальная администрация. Еще с древних времен жители Эльбы добывали и плавили железо и ловили рыбу. Эти промыслы давали до четверти миллиона франков в год. В соответствии с договором, который был подписан во дворце Фонтенбло, французское правительство должно было выплачивать Бонапарту два миллиона франков в год, к этой сумме позже добавили средства на содержание его матери и Полины. Кроме того, у него было собственное состояние – не семь миллионов, как говорили некоторые, скорее, четыре, – но он захотел оставить его «неприкосновенным запасом». Содержание армии, администрации и двора обходилось Бонапарту в 1,5 миллиона франков в год. Это не составило бы проблемы, если бы французское правительство исправно выполняло взятые на себя обязательства. Но оно принципиально не посылало ни единого франка. Поэтому с первых же дней Бонапарту пришлось беспокоиться о деньгах. У него по всей Европе было полно заклятых врагов, особенно среди роялистов, и он боялся, что его могут убить. Его армия, насчитывавшая всего тысячу человек, должна была предотвратить подобные нападения. Бонапарт стал распродавать собственность, экономить, опасаясь, что единственной альтернативой может стать сокращение его вооруженного отряда. Жадность и мелочность вернувшихся на престол Бурбонов была не только неправильной (как сказал бы Талейран), она была фатальной ошибкой. Если бы Бонапарту выплачивали обещанный пансион, велика вероятность того, что он так и жил бы до самой смерти на Эльбе, развлекаясь со своей миниатюрной армией. Именно страх за свою жизнь стал самым главным мотивом, именно он подтолкнул его к решению бежать с Эльбы и вернуться в Париж.

Другим мотивом была скука. Бонапарт стал теперь толстым, временами сонным и лениво-праздным. Но у него по-прежнему было больше энергии, чем у большинства людей. Следует признать, что созидательный труд он любил ничуть не меньше сражений. Он начал с перестройки в основном дворце, который когда-то прежде был мельницей, потом пристроил к нему еще один этаж. Он работал в саду. Провел реорганизацию местной администрации сверху донизу. Начал реконструкцию шахт по добыче железной руды, дорог, мостов и причалов; он ввел даже некоторые сельскохозяйственные реформы, а также реформы образования и инициировал научные изыскания. Вся эта работа требовала времени, а у Бонапарта его теперь было достаточно. Но такие нововведения также требовали финансовых затрат, а денег у ссыльного императора не хватало. Скупой в отношении себя, Бонапарт терпеть не мог экономить на других или на тех проектах, к которым лежала душа. Если бы режим Бурбонов исправно платил и добавлял бы некоторую сумму (несколько миллионов франков) на его «усовершенствования», Бонапарт был бы занят – и доволен. Это сэкономило бы огромные средства и спасло бы множество жизней, которые отнял его реванш. А так нетерпеливый Бонапарт обнаружил, что все незатратные реформы были проведены в течение нескольких месяцев, а дальнейшие преобразования по превращению острова в идеальное государство требуют вложения средств, которых у него не было. Наполеон озлобился, стал раздражительным и мстительным. И тот факт, что у английской аристократии и у многих весьма назойливых представителей средних классов после десятилетий изоляции снова вошло в моду отправляться в путешествие по Европе, ничуть не улучшило его нрав. Англичане просто наводнили Флоренцию, и оттуда было совсем несложно «заскочить» на Эльбу и посмотреть на томящегося в клетке монстра. Около шестидесяти английских туристов посетили остров и, разинув рты, осмотрели все. Те, кому повезло, были представлены павшему императору, они находили его любезным и общительным, хотя он засыпал их вопросами. Однако за всей внешней благожелательностью, Наполеон чувствовал себя униженным, словно его разглядывали голым. Ему нравилось быть в центре внимания отважных воинов, во главе армии, в нем не было фальшивой скромности. Но тут он чувствовал себя уродцем в ярмарочном балагане.

А третьей причиной того, что Бонапарт принял решение вернуться, стала неспособность Бурбонов найти взаимопонимание с французским народом. Как сказал Талейран: «Они ничего не забыли и ничему не научились». К чести Людовика XVIII, следует сказать, что он не допускал серьезных ошибок. Он был стар, толст (Веллингтон признался, что повязывать орден Подвязки вокруг огромной голени Людовика было все равно, что обнимать за талию молодую женщину), жаден и упрям. Когда во время первого парада король упал, он принял помощь только от старшего офицера, в обязанность которого в соответствии с протоколом это вменялось, от помощи всех остальных он категорически отказался. Поэтому так и лежал навзничь до тех пор, пока, наконец, не прибыл соответствующий придворный. Контраст между этим королем и свергнутым императором был разителен. Столь же важным фактором была и послевоенная рецессия, которая затронула все воюющие стороны, и в результате которой Британия оказалась ближе к бунту, чем когда-либо за предыдущие двадцать лет. Франция была не в таком бедственном положении, потому что ее промышленный сектор был гораздо меньше. Но положение было достаточно серьезным, чтобы вызывать общую обеспокоенность. Бонапарт беспрепятственно получал письма и принимал посетителей из Франции, и те и другие, по его словам, призывали его вернуться и спасти Францию от всеобщего недовольства. Несомненно, он несколько преувеличивал желание народа свергнуть еще одно правительство. Многочисленные свидетельства, которые мы имеем, подтверждают, что большинство французов уже полностью и бесповоротно разочаровались в Бонапарте, как в 1790-х они разочаровались в королевской власти. Французы погрузились в вакуум апатии, который могли заполнить только сильные, энергичные, решительные и целеустремленные люди. И единственным слоем общества, подходящим под такое определение, были бывшие солдаты наполеоновской армии. При императоре они процветали. Теперь же многие из них не имели работы и, что еще ужаснее, не имели цели в жизни. Вполне естественно, что именно к этой группе людей чаще всего прислушивался Бонапарт. Их мольбы убедили его, что у него просто нет выбора, он обязан снова стать для Франции «человеком Провидения». Так страхи и скука смешались с предназначением, каким его видел Бонапарт.

По всей видимости, окончательное решение вернуться во Францию Бонапарт принял 15 февраля 1815 года и стал быстро готовить экспедицию. Если это нужно сделать, то следует поторопиться. Бурбоны восстанавливали армию, но заменяли всех наполеоновских командиров своими собственными. И с каждым месяцем в руководстве армии появлялось все больше роялистов. Кроме того, Бонапарт узнал, что накануне Рождества 1814 года Британия заключила мирный договор с Соединенными Штатами, а это означало, что очень скоро все военно-морские силы, вместе с ветеранами пиренейских сражений под командованием Веллингтона, которые совсем недавно сожгли Вашингтон, передислоцируются на европейский театр боевых действий. Еще более мощный щит британских военно-морских сил сделал бы его экспедицию совершенно невозможной. 26 февраля 1815 года Бонапарт отправляется с Эльбы на фрегате, в сопровождении шести транспортных судов, на борту которых были 600 его гвардейцев, 100 польских улан, миллион франков золотом, значительное количество боеприпасов, четыре пушки и три генерала. Бонапарт предпринял серьезные меры, чтобы обеспечить максимальную секретность. Чтобы запутать следы, он сделал вид, что направляется в Неаполь (сначала, когда Меттерних услышал об исчезновении Бонапарта с острова, он действительно поверил в это). Спустя три дня маленькая флотилия прибыла в Антиб и беспрепятственно высадилась на берег.

Бонапарту удалось добиться того, что его план стал совершенным сюрпризом для его противников, и какое-то время экс-император продолжал удерживать инициативу. Начальные шаги его последней кампании наилучшим образом демонстрировали его военные характеристики – внезапность, дерзость и стремительность. Из Канн он прошел по альпийским дорогам до Гренобля, обойдя стороной Марсель, где стоял роялистский гарнизон под командованием Массены, который решительно и бесповоротно порвал с Бонапартом. В пятнадцати милях к югу от Гренобля, у деревни Лаффрей дорогу ему преградил батальон регулярных войск пятого пехотного полка. И тут Бонапарт устроил грандиозное представление, виртуозно сыграв роль «великого императора». Он приказал военному оркестру играть Марсельезу и двинулся в сторону преградивших ему путь солдат. Когда он подъехал к ним на расстояние выстрела, то слез с лошади и пошел к ним. Подойдя еще ближе, чтобы его слышали все, он остановился, расстегнул шинель и прокричал: «Это я, Наполеон! Убейте своего императора, если хотите!» Ответа не последовало. Тогда он сказал чудовищную ложь: «Сорок пять мудрейших людей в парижском правительстве вызвали меня с Эльбы, чтобы навести порядок во Франции. Мое возвращение поддерживают три крупнейшие европейские державы». Снова пауза, а затем тишина взорвалась криками: «Да здравствует император!» Солдаты вышли из строя и двинулись к Бонапарту, готовые выполнять его приказы. Когда новость о переходе солдат на сторону Бонапарта достигла Парижа, она спровоцировала мятеж якобинцев и посеяла панику среди министров правительства. Повсюду активизировались сторонники Бонапарта. Когда Наполеон прибыл в Гренобль, его приветствовали как императора – конечно, не все население, до этого было далеко, но достаточно большая толпа, чтобы произвести впечатление. На пути в Париж к Бонапарту примыкали все новые части регулярной армии. 14 марта маршала Нея во главе кавалерийского отряда направили в Осер арестовать Бонапарта. Маршал обещал «привезти его назад в железной клетке». Однако Ней присоединился к своему прежнему императору. 19 марта нервы Бурбонов сдали, и король спешно уехал в Гент. На следующий день Наполеон беспрепятственно вошел в Париж.

До этого момента отчаянное предприятие, которому впоследствии предстояло закончиться сокрушительным провалом, развивалось на удивление успешно – гораздо лучше, чем ожидал Бонапарт в своих самых смелых мечтах. Но по другую сторону тоже происходили значительные перемены. Бонапарт привык иметь дело с поздно сформированными, разобщенными, медлительными коалициями, члены которых преследовали свои собственные цели. Их армии чрезвычайно медленно собирались вместе, их командующие обычно долго спорили о стратегии, часто ссорились и не могли прийти к единому мнению. Однако старые противники императора сильно изменились. Теперь они вели за собой народы, чей дух был на подъеме, народы, которые так же осознали себя как гордую нацию, как французы два десятилетия назад. Эти народы считали Бонапарта источником войн, которые опустошили их страны, отняли жизни их отцов, братьев и сыновей, и теперь он снова появился на арене – как неисправимый враг всеобщего мира. Это уже не было сложным дипломатическим фактом, который требовал долгого разъяснения. Это была непреложная, азбучная истина, которая была очевидна для всех и каждого. Значит, великой Битвы наций под Лейпцигом было недостаточно! Нужно нечто большее, еще усилие, чтобы навеки упокоить призрак тирана. Да будет так! Суверены Европы и их советники, которые собрались в Вене, уже перекроили карту Европы, уже достигли соглашения по многим узловым вопросам. Впервые они сформировали единую команду. Когда до них дошла весть о возвращении Бонапарта – сведения о том, откуда она пришла, как и когда, весьма противоречивы, – сильные мира сего в течение нескольких часов собрались вместе, их реакция была немедленной и единодушной. То, что произошло, было неприемлемо и фатально для спокойного существования Европы. Члены коалиции объявили Бонапарта преступником, отдали приказ о его аресте и предприняли немедленные военные шаги, чтобы выполнить эти приказ. Европа отреагировала на происшедшее со скоростью, сравнимой со стремительностью самого Бонапарта, и это, должно быть, стало для него неприятным сюрпризом. Всего несколько часов – и на свет появилась седьмая (и последняя) коалиция.

Был еще один новый фактор. Веллингтон тоже находился в Вене, где он временно замещал Каслри, министра иностранных дел Британии. Военная репутация Веллингтона была лучшей в Европе, так как он победил всех наполеоновских маршалов, если не их командира. В Вене англичанин продемонстрировал недюжинный талант политика и дипломата и завоевал доверие и уважение как правителей, так и их министров. Все они без колебаний прислушивались к его советам в военной области, и вполне закономерно, что именно ему поручили разрабатывать стратегию борьбы с Бонапартом. Веллингтона также назначили главнокомандующим не только британских сил во Фландрии, но и германских, голландских и бельгийских войск, которые можно было быстро собрать на театре военных действий. Веллингтон совершенно точно угадал, что, если Бонапарт быстро двинется в наступление, он пойдет именно на север.

Но когда? Каждый из союзников взял на себя обязательство выставить на поле не менее 150 тысяч человек и не отзывать их вплоть до окончательного поражения Бонапарта. От Бурбонов Бонапарт унаследовал регулярную армию численностью 150 тысяч, треть которой он мог бы собрать к концу марта, чтобы в начале апреля нанести удар в северном направлении. Однако по политическим мотивам он отказался от такого варианта, в результате которого он бы получил клеймо агрессора. Он выжидал – хотел, чтобы союзники сначала объявили о своем намерении захватить Францию. Фактически ни политика, ни дипломатия, ни пропаганда не могли повысить его шансы. Спасти его могло только умелое использование военной силы. Отклонив вариант молниеносной атаки, он увеличил шансы союзников. С другой стороны, благодаря титаническим усилиям его наспех сформированной администрации, он собрал в общей сложности 360 тысяч человек, из которых 180 тысяч находились в полной боевой готовности. Однако здесь он нарушил одно из своих основных правил. Вместо того чтобы задействовать весь состав в наступлении, он свел свою собственную армию до 120 тысяч человек, а остаток разбросал по границам для предотвращения вторжения. Вероятно, он намеревался присоединить еще 35 тысяч штыков к своему войску перед предстоящей решающей битвой. Но невозможно догадаться, смогло бы это что-то изменить или нет. Третья ошибка Бонапарта заключалась в том, что он отдалил от себя Мюрата, своего лучшего и самого опытного кавалерийского командира. На момент возвращения Бонапарта из двадцати действующих маршалов четверо пристали к Людовику XVIII, трое переметнулись в объединенную армию Британии и союзников, а двое скрывались. Поэтому в наличии у Бонапарта оставалось около половины старых маршалов и еще один новый, Эммануэль де Груши – в общей сложности десять. Или, скорее, девять, так как Мюрат, потеряв Неаполитанское королевство, вернулся во Францию, но Бонапарт посчитал, что он больше не заслуживает ни прощения, ни доверия. Тем самым Бонапарт наказал самого себя, принимая во внимание уязвимость его кавалерии.

Нет ничего более запутанного, чем детальное и логически обоснованное описание сложной военной кампании, что, вероятно, привело большинство принимавших в ней участие генералов в недоумение. Именно по этой причине большинство крупных сражений Бонапарта не были тщательно изучены. Но Битва при Ватерлоо по сути была простой, имела огромное историческое значение и поэтому заслуживает более детального рассмотрения. Бонапарт вынужден был действовать быстро, так как с каждым днем союзники увеличивали свои войска и закрепляли свое превосходство. К началу июня 1815 года англо-голландско-прусская армия под командованием Веллингтона, штаб которой размещался в Брюсселе, насчитывала более 90 тысяч человек. Численность прусских войск под командованием Блюхера, чей штаб находился в Намюре, достигала почти 116 тысяч человек. Они были расквартированы на 90 миль вдоль линии фронта с востока на запад и на 30 миль вглубь. Географически они были сосредоточены в Шарлеруа, как раз по центру 90-мильной линии фронта.

Именно там Бонапарт и намеревался нанести удар. 11 июня он покинул Париж и спустя три дня успешно стянул войска, рассредоточенные на 100–175 миль вдоль границы, в плотный, состоящий из трех частей клин, готовый устремиться на Шарлеруа. Все было сделано очень быстро, что свидетельствует о незаурядных организаторских способностях самого Бонапарта, ведь его «незаменимый» начальник штаба Бертье отказался его поддержать. Поэтому Бонапарт вынужден был заменить его на Сульта, который был хорошим боевым генералом, но не педантичным штабным офицером. Вплоть до начала боевых действий Бонапарт, несомненно, отдавал приказы быстро и умело, не проявляя ни малейших признаков слабости. Более того, такая быстрая централизация войск захватила врасплох Веллингтона и Блюхера, несмотря на все их усилия получать полную информацию о действиях противника. Бонапарт разделил свою армию на два крыла, одним из которых командовал Ней, другим – Груши. Сам Бонапарт возглавил резервный центр. При продвижении на Шарлеруа он, как всегда, преследовал цель предотвратить слияние войск союзников, так как, объединившись, английская и прусская армии стали бы оборонительной силой, которая по численности намного превзошла бы его армию. Ней смог бы противостоять Веллингтону, а Груши – Блюхеру, или наоборот, в зависимости от обстоятельств, а сам Бонапарт был бы готов к любой неожиданной ситуации. Таким образом, он, как обычно, надеялся разбить поодиночке две союзнические армии, имея численное преимущество.

Наступление началось 15 июня. В Шарлеруа, во время взятия моста над Самброй, Бонапарт подтвердил, что он по-прежнему в хорошей форме. С риском для жизни он принял командование над молодой гвардией и штурмом овладел мостом. Со своего командного пункта в Шарлеруа Бонапарт руководил действиями Нея и Груши. В результате тяжелых боев пруссаки были отброшены, но они не понесли серьезных потерь. Англичане, напротив, упорно отстаивали свои позиции на главных дорогах в Катр-Бра, которые французы должны были взять, чтобы разделить армии союзников. Таким образом, Бонапарт не выполнил полностью свой план, но, все еще удерживая стратегическую инициативу, был в состоянии осуществить его до наступления ночи. Его войска располагались на территории в 12 квадратных миль с каждой стороны, в самом центре, и удерживали позицию, с которой было удобно атаковать как англичан, так и пруссаков.

Однако обе союзнические армии находились в тесном контакте. Веллингтон и Блюхер обсуждали планы предстоящих действий в селении Брай, откуда были видны позиции французской армии. Осознавая, что увеличение армии – задача первостепенной важности, герцог быстро укреплял свою позицию в Катр-Бра, постоянно подтягивая свежие силы. Он знал, что Бонапарт будет иметь численный перевес, если обрушит на него все свои силы. Кроме того, в его распоряжении находилось сравнительно мало ветеранов, воевавших под его командованием на Иберийском полуострове. Многие из его подразделений были плохо обучены. Вдобавок, правительство не позволило ему самому набрать командиров соединений, ему их просто навязали, как например, лорда Аксбриджа в качестве командующего кавалерией. Трудно было понять, кто у Веллингтона вызывал большее недоверие – кавалерия или ее командующий. Поэтому, прежде всего, он был озабочен тем, как получить новых солдат, как их дислоцировать, как освобождать подходы к своим тылам. В дни перед битвой герцог прилагал неимоверные усилия, чтобы выглядеть спокойным, не выдать своего беспокойства, которое становилось все сильнее. Например, он присутствовал на известном балу, который давала герцогиня Ричмонд. Бал никак не соответствовал описаниям современников, в том числе Байрона. Он проходил не в мраморных залах, а в помещении брюссельской прачечной, которую специально для этого события переделали и украсили. Своим поступком Веллингтон предотвратил безумную панику, в результате которой дороги, ведущие в тылы его войск, были бы заблокированы беженцами и их имуществом. Благодаря его самообладанию подкрепление безостановочно прибывало вплоть до самой битвы при Ватерлоо, и даже непосредственно во время сражения, когда свежие силы без промедления вводились в бой.

16 июня планы Бонапарта внезапно были нарушены, хотя это нарушение еще не создавало серьезной угрозы. Император отдал Нею приказ обойти Катр-Бра слева и решил использовать фланг Груши и свои собственные силы в центре, чтобы разбить Блюхера, который упорно держался на своей главной позиции при Линьи. План не удался, так как д’Эрлон, командовавший одним из армейских корпусов, получал противоречащие друг другу инструкции от Нея и Бонапарта, и в результате остался в центре незадействованным. (Этого бы не произошло, если бы там был Бертье.) Вполне вероятно, что Нею вместе с корпусом д’Эрлона удалось бы взять Катр-Бра, но он потерпел неудачу, несмотря на проявленный им героизм. В первой половине дня Бонапарт начал решительный штурм Линьи, который захлебнулся ввиду яростного сопротивления пруссаков. Ближе к восьми часам вечера Блюхер лично руководил несколькими кавалерийскими атаками. Его лошадь была убита и, падая, придавила наездника. Блюхер потерял сознание, и его вынесли с поля боя. Однако он вскоре пришел в себя и продолжил руководить боевыми действиями. К девяти часам вечера стало очевидно, что пруссаки были уже не в состоянии отстаивать свои позиции. Несомненно, будь в распоряжении Бонапарта корпус д’Эрлона, их отступление превратилось бы в беспорядочное бегство. А так они сохранили свои формирования и, не утратив боеспособности, в боевых порядках отошли назад, готовые снова вступить в бой. Потери обеих сторон приводили в ужас – более 20 тысяч человек. Только возле Линьи на территории всего лишь в 400 квадратных ярдов лежало 4 тысячи убитых, а вся битва проходила не более чем на двух квадратных милях. Такая концентрация боевых действий и такое большое число потерь в живой силе стало характерной чертой всей кампании. Только вокруг разъездов Катр-Бра было потеряно 10 тысяч человек.

Веллингтон решил, что на тот момент главным для него было не лишиться контакта с пруссаками. Поэтому в связи с их отступлением утром 17 июня он оставил Катр-Бра и занял новую позицию, которой суждено было стать полем Ватерлоо. Как Ней, так и Бонапарт совершили просчет, не попытавшись атаковать противника крупными силами во время этого коварного отступления. Некоторые историки считают, что эта ошибка была самой серьезной за всю кампанию. Сейчас Веллингтон находился в довольно-таки сильной оборонительной позиции, которая позволяла его людям лежать на обратной стороне склона и избегать пушечного обстрела. Кроме того, он поддерживал связь с Блюхером, который пообещал прислать в помощь от двух до четырех корпусов, в случае если бы на следующий день, 18 июня, французы предприняли атаку. Тем временем Бонапарт направил Груши, выделив ему почти треть всей армии, 33 тысячи человек и 96 орудий, чтобы преследовать Блюхера и не позволить ему оказать помощь Веллингтону. Благодаря невероятному количеству злоключений, Груши оказался не к западу, а к востоку от четырех корпусов Блюхера, которые продвигались по направлению к Ватерлоо. Было потеряно четыре драгоценных часа, в течение которых ни Груши, ни его господин не осознавали фатальную ошибку дислокации, что свело на нет всю стратегию Бонапарта «разделяй и побеждай».

Тем не менее на рассвете 18 июня преимущество все еще было на стороне Бонапарта. На протяжении нескольких предыдущих дней шли грозовые дожди. Земля, главным образом кукурузные поля, была совершенно мокрой. Люди в обоих лагерях устали и промокли, хотя, невзирая на обстоятельства, солдаты не теряли боевого духа. Веллингтон посчитал необходимым послать четверть своего войска, 17 тысяч человек, на позицию, находившуюся правее от него на 8 миль (то есть к западу), чтобы помешать французам окружить его позиции с этого фланга. Оглядываясь назад, это можно считать ошибкой, особенно, принимая во внимание то, что в эту группу входил целый английский дивизион. Но вполне возможно, что если бы герцог не принял эту меру предосторожности, Бонапарт изменил бы свой план и сделал бы то, чего боялся Веллингтон. Бонапарт был по-настоящему опасным противником, благодаря своей способности удивительно быстро находить брешь в обороне врага и молниеносно ее атаковать. После отправки части своей армии Веллингтон остался с 30-тысячным войском – Королевским германским легионом, на который можно было положиться, и 36-тысячной толпой, состоящей из голландцев, бельгийцев и солдат других национальностей. Кто-то из этих людей храбро сражался, кто-то – нет. Должно быть, утром того дня Веллингтона не покидала тревога. Да, конечно, и мы это знаем. У него было 156 пушек, только половина из которых принадлежала британской артиллерии. Армия Бонапарта имела 246 орудий и состояла из 74 тысяч человек. Все они были французами. Французские войска находились на расстоянии 1 200 метров от англичан, так что те их прекрасно видели. Армия Бонапарта была выстроена в три развернутых строя, третьим была гвардия.

Блюхер со своей армией прорывался к Веллингтону, но по независящим от него причинам он не мог сделать это быстро. Поэтому у Бонапарта появился шанс атаковать и уничтожить Веллингтона до подхода пруссаков. Естественно, он отсылал приказы Груши любой ценой задержать пруссаков на максимально возможное время. Груши не суждено было выполнить эти приказы отчасти из-за того, что он неправильно истолковывал их. Но главная причина заключалась в том, что он не знал, в какой стороне от французов, пруссаков и англичан он находился. Единственное объяснение тому, что Груши заблудился, крылось в его неумении читать карту. Кажется невероятным, что человек, которого величайший военный картограф того времени, Бонапарт, назначил главным командующим, имел такой недостаток. Но любая война полна подобных загадок. Какие бы ни были причины бездействия Груши, главное то, что ни он, ни его люди больше уже не принимали участия в кампании. Он оказался совершенно бесполезным для своего командующего. С равным успехом они могли бы остаться в казармах Парижа.

Возможно, неудачная попытка остановить пруссаков и помешать им вернуться на место главного сражения не имела бы решающего значения, если бы Бонапарт нанес удар со свойственной ему скоростью. Ему необходимо было атаковать на рассвете, до шести утра, по крайней мере. Но он внимательно осмотрел поле и нашел его слишком мокрым. Начало атаки было отложено до девяти утра, затем до 11.30, для того чтобы земля могла просохнуть. Безусловно, нелегко тяжелой кавалерии и пехоте продвигаться вверх по склону, хотя и не очень крутому, по размокшей земле. Но пять или даже шесть часов промедления с отдачей приказа о нападении в условиях, когда противник пополнял свои ряды (кроме приближающихся сил прусской армии, к Веллингтону подходили подразделения из его собственного резерва), обернулись серьезнейшей ошибкой. Кроме того, выжидание шло вразрез с принципами Бонапарта «не упусти момент» и «рискуй ради скорости». Эта отсрочка свидетельствует о том, что Бонапарт был слишком самоуверен и недооценил англичан. Он проигнорировал советы своих маршалов, у которых уже был опыт ведения боев с английской пехотой. Они знали, насколько упорны были англичане в удержании оборонительных позиций. Он также недооценил талант Веллингтона в тактике ведения боя. Когда Сульт позволил себе высоко оценить таланты герцога, Бонапарт парировал: «Это потому, что он победил тебя». В свою очередь Веллингтон переоценил Бонапарта. Он ошибочно полагал, что у противника в распоряжении находится еще 40 тысяч штыков. В этом случае союзники почти вдвое проигрывали бы в численности. Но Веллингтон тоже был самоуверенным человеком. Он двадцать раз принимал участие в решающих сражениях с французскими войсками и выиграл все двадцать. Позже он заметил, что больше всего его удивила неспособность Бонапарта к сложным маневрам. Он сказал: «Французы напали по старинке, и мы отбили их по старинке». Веллингтон имел в виду то, что атаку Бонапарт начал с артиллерийского обстрела из 80 орудий, затем ввел тяжелую кавалерию, за которой последовала пехота. Обстрел провалился, так как сработала тактика Веллингтона, которая сохранила боевой дух. Солдаты находились на обратной стороне склона, что свело потери в живой силе к минимуму. Последовавшая за обстрелом атака кавалерии, которую вели 80 французских эскадронов, была поистине устрашающей, но у англичан было время, чтобы перестроиться в каре и отбить неприятеля. Только самая бесстрашная кавалерия, поддерживаемая с близкого расстояния пехотой, могла бы разбить хорошо организованное каре. Именно тогда ощущалось отсутствие Мюрата. Кавалерии не хватало настойчивости, а пехота осталась далеко позади. Множество лучших французских кавалеристов, включая гвардейских драгун старой гвардии, погибли понапрасну. Правда и то, что одна из голландско-бельгийских бригад, спасая жизнь, обратилась в бегство, а две бригады аксбриджской кавалерии самовольно напали на французскую пехоту; сначала им сопутствовал успех, но затем ситуация вышла из-под контроля (как обычно), и они были разбиты французской артиллерией. Но Веллингтон предвидел обе неудачи и просто хладнокровно продолжал заполнять бреши. Словом, Бонапарт почти ничего не выиграл от первых трех атак сражения.

Именно тогда ему необходимо было любой ценой, как можно быстрее разгромить армию Веллингтона, так как в час ночи на горизонте показались прусские корпуса, которые быстрым маршем двигались к месту битвы. Поэтому он срочно приказал Нею немедленно взять хорошо укрепленную ферму Ла-Хэ-Сэнт прямо в центре позиции Веллингтона. Место удерживал Королевский германский легион, но у них закончились боеприпасы, которые невозможно было быстро пополнить. Ней атаковал с присущим ему усердием, и после ожесточенного штыкового боя легион отступил. Но этот отход не нарушил линию обороны союзников, так как Веллингтон всего лишь перестроил и укрепил ее. После шести часов вечера первые корпуса армии Блюхера вступили в соприкосновение с правым флангом французов. Их появление позволило Веллингтону ослабить свой левый фланг на две кавалерийские бригады, которые он направил на укрепление поврежденного центра, чтобы исключить прорыв противника.

Осознав всю серьезность своего положения, Бонапарт использовал оружие своего последнего резерва – два батальона старой гвардии, с помощью штыков которых он надеялся остановить пруссаков. Около 7.30 он бросил на прорыв британской позиции весь развернутый строй старой гвардии, чуть менее пяти батальонов. Удар был мощным, но оборона не дрогнула. В рядах французской армии раздался крик: «La Garde recule!»[26] Никогда прежде во время битв Бонапарта не раздавался еще этот зловещий возглас. Неудивительно, что организованное, но тем не менее окончательное отступление старой гвардии позволило Веллингтону взмахнуть шляпой и выкрикнуть: «Гвардия, встать! Вперед!» Проведя ужасный день в обороне, англичане и их союзники получили возможность перейти в наступление. Их сопровождал огонь артиллерии, мощно бомбившей отступающие французские батальоны. В то же самое время пруссаки, число которых постоянно увеличивалось, теснили французов на правом фланге. Два батальона французской старой гвардии, состоявшие из гренадеров первого полка, отказались отступать и были разорваны на куски пушечными ядрами на расстоянии прямого выстрела. Но остаток армии превратился в преследуемую толпу, которая разбегалась в разные стороны.

К девяти вечера все было кончено. Спустя пятнадцать минут Веллингтон и Блюхер встретились в полуразрушенном фермерском доме на хуторе Бель-Альянс. «Mon dieu, quelle affaire!»[27] – воскликнул Блюхер. Это было все, что он знал по-французски, но данная фраза как нельзя лучше описывала этот ужасный день. Все сражение проходило на небольшом участке площадью менее трех квадратных миль. И теперь это размокшее поле было завалено мертвыми и умирающими людьми и лошадьми. Обе стороны проявили необычайный героизм. Ней сражался, как лев, в бою под ним погибли полдюжины лошадей, и, наконец, когда лошадей уже не осталось, он в пешем строю повел своих солдат прямо на английскую гвардию. В конце, когда исход боя стал ясен, Ней выместил свое раздражение на собственном оружии: он в отчаянии поломал свой клинок о ствол брошенного орудия. Он хотел умереть в бою, потому что знал, что его ждет смертная казнь за вопиющую измену королю. Так и случилось, Ней был расстрелян.

Когда Бонапарт сообщил матери, что собирается покинуть Эльбу и снова отправиться сражаться, она ответила: «Хорошо. Лучше умереть с мечом в руках, чем провести всю оставшуюся жизнь в изгнании». Но Бонапарт не послушался совета и не стал ввязываться в рукопашный бой. Он, вероятно, боялся не столько смерти, сколько плена. Действительно, если бы он попал в руки прусских войск, Блюхер, скорее всего, расстрелял бы его. Веллингтон сказал, что не видел Бонапарта в дымном аду битвы, хотя раздающего приказы Сульта, которого встречал раньше, он узнал без труда. Когда, наконец, после долгого ужасного дня на поле брани опустилась тьма, Бонапарт сел в карету, которую защищал живой заслон его гвардейцев. Правда, скоро раскисшая грязь вынудила его пересесть на коня, и он ускакал прочь, подальше от опасности. Он никак не комментировал размеры потерь французских войск, хотя только на поле у Ватерлоо погибло 40 тысяч французов. Блюхер потерял 7 тысяч человек в конце дня. Веллингтон потерял 15 тысяч человек, включая своих лучших генералов, офицеров и многих из своих близких друзей. Веллингтон, как и Бонапарт, не получил ни царапины, но когда он в конце сражения разговаривал с Аксбриджем, тому пушечным ядром оторвало ногу. Герцога, очевидно, потрясло это кровавое происшествие, и, по словам Томаса Криви, члена парламента от вигов, он снова и снова повторял: «Это было близко, чертовски близко. Не думаю, что сюда попали бы, если бы меня тут не было». Тяжелый, мучительный опыт Ватерлоо стал поводом для самого искреннего его высказывания: «В жизни нет ничего хуже, чем выигранное сражение, кроме сражения проигранного». Окончательный вердикт британского командующего по поводу поведения Бонапарта был следующим: «Было бы гораздо разумнее вести оборонительную кампанию, которая создала бы серьезные, возможно, неразрешимые проблемы союзникам. Но у него никогда не хватало на это терпения», – добавлял он.

Битва при Ватерлоо стала решающей в истории, она поставила точку на всем революционном и наполеоновском периоде. 20 июня Бонапарт передал командование оставшимися войсками Сульту. Французские вооруженные силы не были полностью уничтожены: около 150 тысяч солдат служили в разных формированиях, 175 тысяч новобранцев проходили подготовку, но французская элита решила, что с нее довольно. Фуше, который хотел получить ключевую роль при режиме Бурбонов, убедил так называемые представительские институты, палату депутатов и Сенат, потребовать отречения Бонапарта. 21 июня тот отрекся от престола. Он не знал, что следует делать дальше или, что он хочет делать дальше. У него были смутные планы уехать в Америку, возможно, в Соединенные Штаты. В Латинской Америке в тот период повсеместно вспыхивали мятежи и восстания против испанского владычества. И Бонапарт был далеко не единственным человеком, который хотел связать свое будущее с Южной Америкой: Байрон тоже подумывал присоединиться к освободительной войне в тех краях. Разочаровавшись в Европе, Бонапарт позже загорелся идеей создания огромной нации в Америках – нации в 100 миллионов человек. Но прежде туда нужно было добраться. Сначала он направился в порт Рошфор, в надежде сесть на корабль, идущий в Нью-Йорк или Бостон. Но когда 3 июля он прибыл в порт, то узнал, что британцы опередили его. После пяти дней колебаний и раздумий, он решил, что придется сдаться Британии, которую в своем письме к принцу-регенту с просьбой о предоставлении убежища он описывал как «самого могущественного, самого непоколебимого и самого благородного из [моих] противников». Бонапарт поднялся на борт фрегата, который отвез его в Иль-д’Экс, где его перевели на «Беллерофон», французский военный корабль, который в свое время захватили британцы – во флоте его знали как «Билли Раффиан». Его лесть никак не помогла ему. Плененного императора отвезли в Плимут, где он оставался три недели – местные жители очень хотели посмотреть на него, их привозили на корабль на лодках. Каждый день в одно и то же время на входе в порт Бонапарт прогуливался в полной парадной форме. Но горькая правда с каждым днем становилась для него все очевиднее. Свободы ему не видать, и задержка в Плимуте объясняется только тем, что союзникам нужно было посовещаться о том, куда поместить пленника. Ужасные слова «Святая Елена» впервые прозвучали еще за год до этого, как альтернатива Эльбе, и теперь эта угроза стала неизбежной. Несмотря на все попытки его друзей из партии вигов получить постановление суда о праве на неприкосновенность личности, Бонапарт оставался под стражей. Его перевели на линейный корабль «Нортумберленд», который 17 октября 1815 года доставил узника на его остров-тюрьму. Бонапарту исполнилось сорок пять лет. Случись эти события в начале этого века, несомненно, Бонапарту пришлось бы предстать перед военным трибуналом, и приговор неизбежно был бы – «виновен». Наполеон был бы приговорен к смерти или пожизненному заключению. Представленные доказательства определили бы в мнении любого здравомыслящего человека степень его вины в событиях, повлекших за собой гибель четырех или пяти миллионов человек и огромный материальный ущерб. Однако в то время не существовало ни такой процедуры, ни такой судебной системы; Бонапарт отправился к месту своего заключения без суда и следствия, лишь по государственному акту от лица британского правительства, с согласия всех других европейских правительств и с молчаливого одобрения французов. Результат их решения – рождение легенды о Наполеоне – можно считать еще одним примером закона Поппера о непреднамеренных последствиях.

Глава 7

Долгое прощание

Решение заточить Бонапарта на острове Святой Елены было принято Венским конгрессом. Это решение было одобрено на конференции в Ахене, а затем признано законным по акту английского парламента, в соответствии с которым пленник именовался военнопленным генералом Бонапартом. Святая Елена – вулканический остров двадцать восемь миль в окружности. Он расположен в южной части Атлантического океана и использовался как пункт пополнения запасов пресной воды по пути в Индию. Климат острова типичный для океанских островов – частые ливни, туманы, люди, жившие там, часто страдали от амебной дизентерии, но в остальных отношениях климат был полезен для здоровья. Поскольку к острову часто приставали военные и торговые суда, ходившие по основному морскому торговому пути, он сочетал в себе, с одной стороны, доступность, с другой – удаленность от сторонников Бонапарта, которые могли бы предпринять попытку спасти ссыльного. На самом деле за все шесть лет пребывания Наполеона на острове не было ни одной такой попытки. Остров охраняла эскадра фрегатов, которые постоянно несли караульную службу вокруг острова, патруль в прибрежной зоне и гарнизон, насчитывавший 2 250 солдат. Количество береговых орудий, которые могли бы отразить нападение, было увеличено до 500 пушек. Содержание узника обходилось британским налогоплательщикам примерно в полмиллиона золотых наполеондоров в год.

Бонапарту разрешили взять с собой на остров группу придворных и десяток слуг: его мамелюка-телохранителя, дворецкого, трех камердинеров, трех лакеев, счетовода, буфетчика и чистильщика ламп. Со слугами проблем не было. Действительно, Луи Маршан, молодой главный камердинер, опровергал аксиому, что ни один великий человек не станет кумиром для своего камердинера: Маршан боготворил низвергнутого императора. Совсем другое дело – придворные. Одного из них, маркиза Шарля де Монтолона, выбрали потому, что его супруга Альбина была чрезвычайно хороша. Она, (как предполагается) стала последней любовницей Бонапарта. Однако позже у нее появился еще один любовник, некий английский офицер, и, попав в немилость к Бонапарту, она покинула остров. Другой придворный, генерал Гаспар Гурго, был весьма раздражительным господином, вероятно, гомосексуалистом (он иногда отзывался о Бонапарте «она»), и отчаянно ревновал императора к Монтолону и его супруге – он даже вызывал маркиза на дуэль. Однако Гурго тоже оказался в опале. Были также гражданский адвокат граф Жозеф де Лас-Каз и его сын Эммануэль. Но Лас-Каза депортировали за нарушение правил содержания под стражей – он пытался тайно отправлять письма на континент. Старшим в свите Бонапарта был генерал граф Анри Бертран – ровесник императора, верный адъютант Бонапарта. К сожалению, его жена Фани была роялисткой, она пыталась утопиться, когда ей сообщили, что ей придется сопровождать мужа в ссылку. Бонапарт усугубил ее антипатию, когда после отъезда Альбины попытался оказывать ей знаки внимания, которые она решительно отвергла. Другие люди присоединялись к свите во время ссылки. Туда входили и священники (их присылали мадам-мать и дядя Бонапарта – кардинал Феш), которые не могли серьезно повлиять на весьма далекого от церкви узника, и доктора, среди которых особо выделялся доктор Барри Эдвард О’Мира – хирург с «Беллерофона». Всего в свите Бонапарта было от десяти до двенадцати придворных.

История показывает, что не меньше, чем в наше время, во всех королевских дворах, особенно если они маленькие и в изгнании, бурлят ревность и интриги, и свита Бонапарта была типичным примером этого неприятного феномена. Временами ненависть была почти осязаема, и придворные бросали друг другу в лицо обвинения в предательстве. На каком-то этапе Бонапарт выразил мнение, что ему следовало бы взять с собой только слуг, и с ним нельзя не согласиться. Значение придворных Бонапарта состояло в том, что они записывали воспоминания самого ссыльного императора; кроме того, шестеро из них плюс один из камердинеров выпустили свои мемуары, которые легли в основу целой индустрии литературы о Наполеоне, зародившейся в 1816 году и с тех пор неустанно развивающейся вплоть до наших дней. Эти мемуары, как и все, что имеет отношение к жизни Наполеона, весьма противоречивы, иногда даже в самых простых вопросах, и отражают напряженность и антипатию ссылки, которая была по-своему столь же драматична, как и любой другой период жизни Бонапарта.

Главным источником напряженности, кроме самого экс-императора, был ограниченный, упрямый, педантичный и дотошный, действовавший из лучших побуждений, честный, нервный и чересчур щепетильный Хадсон Лоу, которого назначили губернатором острова и главным тюремщиком Бонапарта. Ни один человек, обладавший связями или влиянием в Англии, не соглашался на эту должность, а Лоу, который по рождению не принадлежал к дворянскому сословию, был рад получить ее. Она давала ему финансовое благополучие – 12 тысяч фунтов в год плюс надбавки, к тому же он становился почетным кавалером ордена Бани (он уже был возведен в рыцари) и получал чин генерал-лейтенанта. Отец Лоу был полковым хирургом. Лоу родился в армии, поступил на службу в возрасте двенадцати лет и служил всю жизнь – по всей империи и на европейском театре военных действий. Бонапарт часто насмешливо фыркал, что его тюремщик никогда не нюхал пороху, но это было не так. Лоу участвовал в тридцати одном сражении (против пятидесяти сражений самого Бонапарта), он был свидетелем и египетской кампании, и поражения французов под Лейпцигом. Лоу сражался в Италии, в Германии, Греции, Испании и в самой Франции; жители Марселя вручили ему почетную награду за спасение города от мародерства. Лоу говорил на нескольких языках и слыл крупным специалистом, во-первых, в воспитании и тренировке местных вооруженных сил, таких как Корсиканские рейнджеры, Мальтийский полк, Неаполитанские нерегулярные войска, Русско-германский легион (все эти подразделения финансировало британское правительство), и, во-вторых, в связях с союзническими армиями, особенно с армией Пруссии. Так, в тринадцати сражениях он исполнял обязанности офицера для особых поручений при Блюхере. Он был разносторонним, опытным человеком, в соответствии с официальной характеристикой, «не пропустившим ни дня службы с начала войны в 1793 году». Герцог Веллингтон, под началом которого Лоу служил генерал-квартирмейстером, считал его человеком весьма недалеким, но добросовестным и безупречно честным офицером, который стал жертвой скандальной травли.

Что послужило причиной столь жестокой травли? В Англии ее развязали представители партии вигов из числа близких к Холланд-хаузу, которые всегда симпатизировали Бонапарту как оппоненту абсолютной монархии по праву помазанника Божьего. Они мечтали освободить императора или помочь ему бежать с острова. Когда попытки добиться права на неприкосновенность личности провалились, сразу после назначения Лоу губернатором Святой Елены, лорд и леди Холланд неоднократно приглашали его в Холланд-хауз и использовали все свое обаяние и лесть, чтобы убедить гостя принять их взгляды и смягчить условия содержания знаменитого узника. Сначала Лоу был ошеломлен – ведь его принимали в самом изысканном обществе Европы, однако вскоре понял, что задумали Холланды. Он категорически заявил, что собирается строго следовать инструкциям графа Батерста, секретаря по делам колоний, которому парламент поручил проследить, чтобы Бонапарту были обеспечены все условия, совместимые с требованиями безопасности. На этом барон и баронесса оставили Лоу в покое и с того момента стали его заклятыми врагами.

На острове кампанию против губернатора намеренно развернула свита ссыльного императора. Сам Бонапарт начал с того, что попытался очаровать Лоу, но быстро понял, что тот неподкупен. С тех пор Лоу в его устах характеризовался как сатана: подлый, подозрительный, лживый. Бонапарт утверждал, что Лоу подкупает его слуг, что он профессиональный отравитель, человек, способный на низкую жестокость, который стоял во главе банды корсиканских убийц. Часто намекают, что Лоу и Бонапарт каждый день ссорились по пустякам. Мелочный и ограниченный Лоу был антиподом великодушного Бонапарта. Фактически они встречались всего шесть раз, две последние встречи состояли полностью из оскорблений и обвинений из уст Бонапарта и молчания Лоу.

Бонапарт, как мы могли заметить, всегда правильно использовал пропаганду – от итальянской кампании до египетского похода и далее, и теперь, с поддержкой семейства Холланд он начал самую долгую и самую успешную пропагандистскую кампанию в своей жизни. Ее хорошо охарактеризовал Бэзил Джексон, молодой британский офицер из охраны Бонапарта: «Политика, истово и усердно проводимая сторонниками Наполеона, которым изгнание претило так же, как и самому Бонапарту, состояла в написании памфлетов и жалоб на излишние ограничения, оскорбления со стороны губернатора. Нехватка продовольствия, жуткие условия проживания, пагубное влияние климата – вот далеко не полный список обвинений, но в основном все сводилось к оскорблениям в адрес губернатора как воплощения вселенского зла.

Позже, после смерти Бонапарта, де Монтолон признался Джексону: «C’tait ntre politique, et que voulez-vous?»[28]

Истина же в том, что Лоу был человеком гуманным, как подтверждают многие случаи в его жизни. В 1808 году он лично обращался к подчиненному Бонапарта, Бертье, с призывом прекратить массовые расстрелы калабрийских патриотов, которые устроила французская армия в Неаполе. Лоу был популярен среди мирного населения Италии, и когда занимал разные административные посты на Ионических островах, жители в благодарность преподносили ему памятные дары и почетное оружие. Такой же популярностью он пользовался и на Святой Елене среди всех слоев населения, даже среди землевладельцев, несмотря на тот факт, что в 1817 он своей властью отменил на острове рабство – на 16 лет раньше, чем оно было отменено во всей империи. Жители острова очень расстроились, когда вскоре после смерти Бонапарта Лоу покинул остров (его преемником стал мрачный бригадный генерал Джон Пайн Коффин).

Нет никаких свидетельств того, что Лоу плохо или жестоко относился к Бонапарту. Наоборот, именно губернатор увеличил сумму, выделяемую на содержание двора, с 8 тысяч фунтов до 12 тысяч – такую же сумму, какую получал он сам на посту губернатора. Последующее сокращение этой суммы до первоначального размера было диктатом министерства по делам заморских территорий, которое не оставило Лоу выбора. Должно быть, он горько улыбался, выслушивая, как Бонапарт упрекает в жестокой экономии лично его, а не министерство. А ссыльный сопровождал свои жалобы демонстративными действиями: то публично продавал свое столовое серебро, то ломал мебель, чтобы пустить ее на дрова. На самом же деле Бонапарт ни в чем не нуждался. Лонгвуд, в котором он обосновался, был одним из самых лучших домов на острове. В нем было около сорока комнат, прекрасная библиотека – Лоу даже предложил Бонапарту пользоваться своей собственной огромной коллекцией книг (это предложение было отклонено). Ограничения на конные и пешие прогулки (за территорией Лонгвуда Бонапарта повсюду сопровождал британский офицер) были минимальными. Ограничения в отношении переписки были более строгими, но это вполне обосновано, принимая во внимание то, что мы теперь знаем.

Положение Лоу было чрезвычайно сложным. Бонапарт не содержался как особо охраняемый заключенный, не был он и под домашним арестом. У него была собственная свита, штат слуг и целые легионы приверженцев, сторонников за пределами острова, даже в Англии, людей, занимавших высокое положение, обладавших немалыми средствами. Лоу же, на свою беду, отвечал за то, чтобы с вверенного ему острова не сбежал самый опасный человек, которого когда-либо знала Европа; человек, который стал причиной гибели миллионов и миллионов людей; человек, который развязывал одну войну за другой и на полтора десятилетия вверг континент в полнейший хаос. Бонапарту нельзя было верить на слово. Он нарушал все до единого договора, которые сам же подписывал, в частности тот договор, согласно которому он должен был обосноваться на Эльбе. Эта последняя вероломная выходка стоила жизней 100 тысячам храбрых, отважных воинов и больших материальных потерь. Если Бонапарт снова вырвется на свободу, какие еще беды он может причинить невинным людям в угоду своим слепым, неуемным амбициям? Именно подобные рассуждения заставляли Лоу быть особенно строгим, и Европа должна быть благодарна этому человеку за его принципиальность.

Истинным призванием Бонапарта было командование армией. Его целью в жизни – если не сказать, его главным удовольствием – была битва. И вполне естественно, что на Святой Елене он был несчастлив. Ему нужны были женщины по первому требованию. Ему нужны были азарт, возбуждение. И в первую очередь ему нужны были события. Но на Святой Елене не происходило никаких событий. Он ковырялся в саду. Диктовал мемуары. Пытался научиться говорить и писать по-английски, но безрезультатно – об этом свидетельствует его записка от 7 марта 1816 года: «Граф Лас-Каз, вот уже шесть недель, как я изучаю английский язык и не вижу никакого прогресса. Шесть недель – это сорок два дня. Если бы я изучал пятьдесят слов в день, то знал бы уже две тысячи двести слов». Он бесконечно рассуждал, разглагольствовал. В его доме устраивали званые вечера, иногда даже танцы. Периодически Бонапарт впадал в острую депрессию или заболевал, в основном у него были проблемы с пищеварением. В эти периоды он не допускал к себе никого, кроме слуг. Он наносил визиты и принимал посетителей. Играл в вист с английскими офицерами. Мог часами стоять на берегу, вглядываясь в морсие просторы, как часто стоял в свое время на поле боя – невысокая приземистая плотная фигура в старой серой шинели, со знаменитой шляпой, плотно надвинутой на широкие густые брови.

Так описывали его люди, которые с ним встречались. 8 марта 1817 года у берегов Святой Елены бросил якорь «Принц-регент». На борту корабля находился пятилетний Вильям Мейкпис Теккерей, который возвращался из Индии в школу, и его чернокожий слуга Лоренс Барлоу. Как позже писал будущий романист: «Барлоу повел меня на долгую прогулку по скалам и холмам, пока мы не набрели на какой-то сад, где прогуливался некий человек. „Это он, – сказал чернокожий слуга, – это Бонапарт! Он съедает по три ягненка в день и столько младенцев, сколько может схватить!“». Впечатления тех, кто сталкивался с Бонапартом, сильно различаются. Матрос, который сопровождал его по дороге на Святую Елену, Джордж Кокберн, вспоминает, что в целом Бонапарт произвел на него хорошее впечатление, но его поразила неприятная привычка Наполеона вскакивать из-за стола, как только заглотнет свой обед. Бетси Брайерс, четырнадцатилетняя дочь агента Ост-Индской компании на острове Святой Елены, подружилась с экс-императором, хотя и обвиняла его в том, что он жульничает, играя в карты (она не единственная, кто обвинял в этом Бонапарта). Он был опечален, когда в 1818 году девочка вернулась в Англию. Она всегда передавала ему поклоны и приветы, а позже говорила с Наполеоном III о его знаменитом родственнике, когда ей в дар передали виноградник в Алжире. Некоторым посетителям повезло: Бонапарт был в настроении принимать гостей. Эти люди находили его любезным и приветливым. Он по своему обыкновению задавал массу вопросов, правда, не всегда выслушивал ответы. Начиная с 1819 года, Бонапарт стал гораздо реже показываться в обществе, а с середины 1820 он был уже серьезно болен, и большую часть времени проводил в доме.

Смерть Бонапарта тоже стала частью мифа о нем, поэтому необходимо остановиться на ее обстоятельствах в мельчайших деталях. Во время его последней болезни, с 17 марта 1821 года и до его смерти 5 мая, в разные периоды его пользовали как минимум шесть врачей. Они спорили по поводу лечения – так же, как и его свита. Симптомами болезни были вздутие живота, замедление пульса, повышение и понижение температуры, рвота и кашель, обильное потоотделение и тошнота, бред, тремор, икота и со временем потеря памяти и беспамятство. Ему приписывали ртуть и каломель, но в какие-то периоды он отказывался принимать медикаменты и вообще пускать к себе врачей. Он также отказался от услуг двух священников, которых присылали его родственники, утверждая, что у него нет религии; но они все равно тайно соборовали Бонапарта. Когда на какой-то период ясность мысли вернулась к нему, он пересмотрел свое завещание и внес в него два значительных изменения. Во-первых, он оставил 10 тысяч франков Андре Кантиллону, старому солдату, который 11 февраля 1818 года в Париже пытался застрелить Веллингтона, но был отпущен за недостатком свидетельств вины. И, во-вторых, в пятом абзаце завещания он записал: «Моя смерть наступила не от естественных причин. Меня отравили английские олигархи и нанятый ими убийца (Лоу). Англичане мстят мне».

Едва ли Бонапарт действительно верил, что его отравили, хотя он довольно часто выдвигал подобные обвинения еще задолго до того, как записал это в своем завещании. Но, находясь на Святой Елене, он предъявлял многочисленные совершенно дикие обвинения. Он, например, обвинял мадам Бертран в том, что она «шлюха, которой следует бродить по улицам, как обычной уличной проститутке: она переспала со всеми офицерами английского гарнизона». В своей итальянско-корсиканской манере, он часто задумывался о том, что его могут отравить, и всю жизнь обвинял всех врагов в попытках отравить его. Однако его, казалось, очень непросто отравить. Единственный реальный случай, когда он принял яд, была попытка суицида в марте 1814 года, доза «достаточно большая, чтобы убить двух его кавалеристов», в соответствии с отчетом, не подействовала на него. Это могло произойти вследствие некомпетентности его придворного врача, Жана Корвизара. А может, вся эта история – просто вымысел. У Бонапарта, несомненно, не было суицидальных наклонностей, и он не попытался покончить с собой в 1815 году, когда у него был гораздо более серьезный мотив для этого. Многие историки, изучавшие жизнь Бонапарта, обсуждали теорию отравления мышьяком, хотя они не пришли к общему мнению, давали ли его в больших или малых дозах, к тому же прямых научно обоснованных свидетельств в пользу такой теории не найдено. Неизвестно, мог бы и стал бы Лоу применять яд, если бы получил такой приказ от кабинета министров. Действительно, Бонапарт и сам время от времени приходил к заключению, что скорее можно заподозрить графа д’Артуа, будущего Карла X, или «белых» террористов, или русских, или пруссаков.

Не вызывает сомнения тот факт, что медицинская история Бонапарта была тщательно и детально изучена докторами и историками. Учитывая его стиль жизни и риск, которому он подвергался, Бонапарт был довольно здоровым человеком. Он бывал в боях под ружейными и пушечными выстрелами больше, чем любой другой его современник, включая Нея и Веллингтона, хотя они и дышали ему в спину. Девятнадцать раз в бою под ним убивали коня (еще больше лошадей он загнал до смерти). Под Тулоном он был ранен в лицо, его левое бедро с внутренней стороны проткнули штыком, и эта рана, по его словам, постоянно беспокоила его. Остальные его ранения были несерьезными. Он шутил, что самую серьезную травму ему нанесла ревнивая болонка Жозефины во время «сражения» в их первую брачную ночь. Бытуют слухи, что он заразился гонореей (от Жозефины) и сифилисом, но прямых доказательств этого нет.

Бонапарт, вероятно, боялся, что ему уготована судьба отца, который умер от рака желудка. Он всю жизнь довольно часто жаловался на боли в желудке. Он был умерен в еде и пил только разбавленное водой вино. Но с другой стороны, всегда, когда мог, он заглатывал еду всего за десять минут. Всю свою активную жизнь он много упражнялся в верховой езде. Тем не менее в возрасте тридцати лет он стал сильно поправляться, его тело стало жирным и приобрело тот бледно-розовый оттенок, который в последней стадии позволил людям сравнивать его с китайским кабанчиком. Несколько раз, занимаясь сексом, он внезапно терял сознание (его женщины жаловались, что он совокуплялся страстно, но быстро, не считаясь с партнершей). У него наблюдались периодические проблемы с легкими, но никаких признаков туберкулеза, в то время второго по распространенности убийцы молодящихся мужчин. С 1810 года у него были проблемы с мочеиспусканием. Это причиняло ему сильные страдания в русскую кампанию и во время Ста дней. С самого начала его пребывания на Святой Елене он жаловался на запоры, боли в желудке, тошноту и рвоту, но его самой большой проблемой было затрудненное мочеиспускание. Действительно, несколько раз видели, как он, стараясь помочиться, держался за стену или дерево и стонал: «Это мое слабое место, это меня убьет, в конце концов».

Официально о смерти Бонапарта объявил врач из Флоренции Франсуа Антоммарки, который проводил паталогоанатомическое исследование под наблюдением пяти английских хирургов – Митчелла, Ливингстона, Арнотта, Бертона и Шортта, которые подписали отчет, и шестого, Генри, который составлял этот отчет, но был слишком молод, чтобы подписывать его. Заключение врачей свидетельствовало, что Бонапарт умер от злокачественной опухоли или карциномы желудка, и они пришли к такому заключению, не зная, что отец покойного умер от такого же заболевания. Антоммарки отказался подписывать этот отчет, составив свой собственный документ, в котором было отмечено, что причиной смерти стало увеличение печени, которое, предположительно, являлось результатом гепатита. И в том и в другом отчете описывалось состояние тела. Зубы здоровые, но с черным налетом из-за употребления лакрицы. Левая почка на треть больше, чем правая. Мочевой пузырь маленький, в нем обнаружены камни; его слизистая была покрыта красными пятнами. Если бы его уретра была разрезана на части, (во всяком случае, существует такая теория), стал бы заметен небольшой шрам по всей окружности, слишком тугой, чтобы позволить пройти даже самому мелкому камню. Это стало причиной ухудшения состояния здоровья Бонапарта в возрасте около сорока лет. Его тело приобрело женственные черты, то есть покрылось толстым слоем жира, было безволосым, с хорошо развитыми грудью и лобком. Узкие плечи, широкие бедра, маленькие гениталии. Мы сами можем принять решение относительно этих открытий, их значимости и надежности.

Новость о смерти Бонапарта достигла Лондона 3 июля. Когда Георгу IV доложили: «Мой долг сообщить вашему величеству, что ваш самый заклятый враг мертв», король воскликнул: «Она умерла?» (Король подумал, что имеется в виду его занедужившая жена, королева Каролина). Веллингтон получил известие о смерти Бонапарта в Париже, когда был на вечеринке, устроенной Талейраном. Кто-то из гостей воскликнул: «Quelle vnement!»[29] Талейран сухо ответил: «Non, ce n’est pas un vnement, c’est une nouvelle»[30]. 4 июля миссис Арбутнот, друг Веллингтона, записала в своем дневнике: «Герцог Веллингтон приехал ко мне и сказал: „Теперь я могу сказать: я самый успешный из ныне живущих генералов“».

Смерть Наполеона Бонапарта недолго оставалась самой главной новостью. Говорят, его последними словами были: «Армия… авангард». Его похоронили, как солдата, в его любимой зеленой униформе гвардейского кавалериста и знаменитой серой шинели, в которой он был во время битвы при Маренго. Его могила находилась в прекрасном месте, долине Руперт. На могиле стоял камень, на котором были написаны только слова: «CI-GIT» («здесь покоится»), потому что французы и англичане не могли договориться относительно надписи. Для всего мира, включая Францию, было бы лучше, если бы это скромное захоронение оставалось нетронутым, потому что, если Бонапарт умер побежденным, больным, то Наполеон вскоре предстал в посмертном мифе непобедимым воином, идеальным правителем. Вернувшиеся на трон Бурбоны никогда не были особенно популярны, а в 1830 году парижская толпа и вовсе выдворила их из столицы. И даже Бурбоны не могли предотвратить появление целой индустрии, связанной с именем Наполеона. Эта кампания началась с публикации «Мемориал Святой Елены» (Memorial de Saint-Hlne) (1822–1823) Лас-Каза, необычайно популярного отчета о ссылке, полного фальсификаций, преувеличений, однако книга была грамотно составлена и вызывала симпатию к поверженному гиганту в цепях, попавшему в плен к злобным пигмеям. За этой книгой последовали другие мемуары: Гурго, Монтолона и Бертрана, которые проводили такую же «политику». Поэты, под предводительством Пьера Жана Беранже, вскоре подхватили эстафету: в 1828 году вышла книга «Сувениры народа» (Souvenirs du peuple) (ностальгирующая по прежней славе. А Виктор Гюго, который приветствовал возвращение Бурбонов к власти, переметнулся в противоположный лагерь и принялся писать страстные стихи в честь Наполеона, начиная с «Оды колонне» (Ode de la Colonne), – стихотворения, написанного в 1827 году. Вскоре практически все значительные силы французской литературы принялись за работу. Мощная полиграфическая промышленность Парижа выпустила дешевую иллюстрированную историю жизни и подвигов Наполеона, которая раскупалась сотнями тысяч экземпляров. Беднякам эта книга пришлась по душе. В сущности, она стала первой книгой по истории для многих поколений французских детей.

Все это стало фундаментом, началом официальной реабилитации – настоящего возведения Бонапарта в ранг национального героя. Луи-Филипп, который пришел на смену династии Бурбонов в 1830-м, многозначительно назвался «королем французов», подражая популизму Наполеона. В 1833-м он приказал снова установить статую Наполеона на вершине колонны на Вандомской площади в Париже. Кроме того, в том же 1830 году в Англии виги, наконец, пришли к власти, заменив правительство Веллингтона. В своем завещании Бонапарт просил, чтобы его похоронили «на берегах Сены». Лорд Холланд, теперь министр, настаивал, что волю низвергнутого императора следует исполнить. И в 1840-м году британское правительство, наконец, согласилось – тело Бонапарта было эксгумировано. Луи-Филипп отправил сына Франсуа на военном корабле забрать останки человека, которого теперь во Франции называли императором. В декабре 1840 года в Париже устроили небывалые по пышности похороны. Тело было доставлено в историческое здание Дома инвалидов, который был построен Людовиком XIV и превращен в военный пантеон. Там в течение следующих двадцати лет в крипте собора была воздвигнута роскошная гробница «величайшего воина всех времен и народов». Льющиеся сквозь витражи собора солнечные лучи падают на саркофаг из красного карельского порфира – для туристов, приезжающих в Париж, это одно из самых захватывающих зрелищ – конечно, несколько тривиальное, но эффектное и незабываемое.

Впервые легенда о Наполеоне значительно повлияла на историю в декабре 1851 года, когда племянник Бонапарта, Луи-Наполеон, воспользовался ею для организации государственного переворота в стиле своего дяди, а в следующем году провозгласил себя «императором французов». С тех пор индустрия по продвижению культа Наполеона получила официальную и финансовую поддержку.

Процветали газеты с заголовками Le Petit Caporal и Le Redingote gris («Маленький капрал», «Серый сюртук»). По приказу Наполеона III в период с 1858 по 1870-й были изданы двадцать восемь огромных томов переписки Наполеона плюс три тома его записок, сделанных им на острове Святой Елены, и, наконец, отдельное издание его завещания и приказов по войскам. В составлении этих книг принимали участие многие выдающиеся французские писатели. Некоторые возражали. Так, Ламартин сначала благосклонно относившийся к идее воздать должное личности Наполеона, протестовал против, как он выражался, «этой наполеоновской религии, которая насаждается в умах народа вместо истинной религии свободы». Но большинство преклоняли колено перед легендарным человеком, олицетворявшим собой величие Франции, величие, которое нация быстро утрачивала. Падение Второй наполеоновской империи в катастрофе под Седаном подтверждало высказывание Маркса: «История повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй – в виде фарса». Это высказывание касалось падения обеих наполеоновских империй, как и их возвышения, усиленное ностальгическим стремлением вспомнить те годы, когда нация Наполеона правила миром. Так, республика Клемансо, диктатура Виши под руководством Петена, четвертая республика экзистенциалистского хаоса и Пятая республика де Голля – все они преклоняли колени у могилы человека, перед которым они благоговели.

По сути дела, посмертный культ Наполеона серьезно сказался в дальнейшем, он распространился невероятно широко, породив чудовищное потомство. Британцы, которым, по идее, должно было сохранять здравый смысл, уравновешенность и четкое понимание истинного положения вещей во всей этой шумихе и истерии, на самом деле повели себя совершенно иначе. В Англии культ Наполеона начался с мемуаров О’Мира о жизни на острове Святой Елены, которые были изданы в 1822 году. В них автор всячески превозносил Бонапарта и обливал грязью Лоу. Разгневанный бывший губернатор острова потратил остаток жизни и все свои сбережения на тщетные попытки призвать О’Мира к ответу за ложь и клевету. Никто не читал жизнеописание Хезлитта, но тысячи людей купили «Жизнь Наполеона» Вальтера Скотта, в которой, хоть и в критичной форме, тоже муссировалась тема поверженного гиганта, вызывавшая сочувствие к павшему величию. Другие авторы пошли еще дальше. Эмерсон, один из самых популярных и влиятельных писателей Америки середины девятнадцатого века, воспевал Бонапарта как «представителя среднего класса», и ссылался на него как на архетип достойного восхищения «человека, добившегося успеха своими собственными силами» (фраза «человек, сделавший себя сам» как раз входила в моду). Сэмюэл Смайлс, проповедник самоусовершенствования, восхвалял его как превосходный образец для подражания. Белок и Честертон, Харди и Шоу по-своему прославляли Наполеонаиз легенды – как «спасителя Европы», народного императора, настоящего сверхчеловека.

В ретроспективе самым ярым бонапартистом был Томас Карлейл, который отвел Бонапарту центральную роль в знаменитом курсе лекций 1841 года «Герои, почитание героев и героическое в истории». Как и большинство писателей, Карлайл считал, что у Бонапарта был фатальный моральный порок, изъян, который и сгубил его; но тем не менее он был «истинным демократом», «нашим последним великим человеком». Восхищение Бонапартом привело его к тому, что он написал великолепную биографию Фридриха II, которая взволновала всю Германию, именно эту книгу Геббельс читал Гитлеру в берлинском бункере в последние дни Второй мировой войны. Благодаря поэтическому гению Гейне, самому популярному лирику Германии, миф о Наполеоне, сильном правителе, «рыцаре на белом коне», нашел свое место и в Германии, где всесильный государственный аппарат, воодушевленный старинным почитателем Бонапарта Гегелем, стал стержнем как для марксистского, так и для нацистского тоталитаризма. Муссолини – диктатор-фигляр, как и Наполеон III, мог похвастаться некой чертой, присущей и Бонапарту, – любовью к древнему Риму, с его бесконечными колоннадами. Альберт Шпеер, архитектор Гитлера и его apprenti sorcier[31], тоже был бонапартистом. Его отношение к Гитлеру странным образом перекликалось с отношением Денона к императору. Но все диктаторы богатого трагедиями двадцатого столетия – от Ленина, Сталина и Мао Цзэдуна до карликовых тиранов, вроде Ким Ир Сена, Кастро, Перрона, Менгисту, Саддама Хусейна, Чаушеску и Каддафи, – имели общие черты со своим прототипом, Наполеоном Бонапартом. Любопытно, что Бонапарт при жизни не смог разрушить легитимную Европу. В конце жизни он спровоцировал созыв Венского конгресса, который настолько укрепил историческое право династий на решение основных принципов государственного устройства, что установившееся положение продлилось целое столетие – до Первой мировой войны. А самые страшные черты бонапартизма: обожествление власти и войны, централизация государственной власти, использование культурной пропаганды для возвеличивания самодержца, мобилизация всей нации в погоне за личной и идеологической властью – махровым цветом расцвели только в двадцатом веке, который войдет в историю человечества как эра позора. Именно поэтому стоит помнить правду о человеке, который стал причиной возникновения подобных явлений, развеять все мифы, сорвать все маски и показать реального человека. Нам придется усвоить основной урок истории: все формы величия, военного и административного, возникновение наций и империй, ничего не стоят – а, по сути, опасны и даже гибельны в своих крайних проявлениях – без способности к состраданию и раскаянию.

Список дополнительной литературы

Тридцать два тома переписки Наполеона были напечатаны в Париже в 1974 году на французском языке. Два тома были напечатаны на английском языке в 1946, его переписка с братом Жозефом на английском языке в двух томах в 1855 году, и далее официальная военная корреспонденция в трех томах, в 1913 году. Все, что он писал и говорил о себе, собрано в различных изданиях, таких как J. M. Thompson (ed.), Napoleon Self-Revealed (1934) и Christopher Herrold (ed.), The Mind of Napoleon (1955). Существует немало наполеоновских словарей, в основном на французском языке, как Andr Palluel (ed.), Dictionnaire de l’Empreur (1969). Опубликованы две прекрасные краткие биографии Наполеона на английском языке: H. A. L. Fisher, Napoleon (1913), и Herbert Butterfield, Napoleon (1945). Среди пронаполеоновских биографий на английском языке можно назвать J. Holland Rose, A Life of Napoleon (переиздана в 1935), и Frank McLynn, Napoleon: A Biography (1998). J. M. Thompson, Napoleon Bonaparte: His Rise and Fall (переиздана в 1969), более критична. Еще одна критичная работа – Pierre Lanfrey, The History of Napoleon I, изданная изначально на французском языке в четырех томах, в 1867–1875, и переизданная на английском в 1973. Существует бесчисленное количество агиографий Наполеона на французском. Критичный взгляд современников можно прочесть в Chateaubriand, Mmoires d’outre-tombe, в серии the Pliade series, и Germaine de Stal, Dix annes d’exile (1821). Превосходная подборка аргументов против Наполеона представлена в работе великого французского историка Hippolyte Taine The Origins of Contemporary France (английское издание, 1974). Взгляды и мнения Веллингтона о Наполеоне можно узнать из книги Lord Stanhope, Conversations with Wellington, которая включена в серию Oxford Classics; а для сравнения двух этих точек зрения прочитайте блестящую работу Andrew Roberts Napoleon and Wellington (2001). О военных кампаниях читайте в D. D. Horward (ed.), Napoleonic Military History: A Bibliography (1986). Недавно изданная книга о кампании Ватерлоо Gregor Dallas, 1815: The Roads to Waterloo (1996). Я также рекомендую книги Alistair Horne по этой теме, начиная с его очаровательной работы Napoleon: Master of Europe 1805–7 (1979). О браках Наполеона читайте Evangeline Bruce, Napoleon and Josephine (1996), и Alan Palmer, Napoleon and Marie-Louise (2000). Медицинские аспекты освещаются в работах J. Henry Dibble, Napoleon’s Surgeon (1970); James O. Robinson, «The Failing Health of Napoleon» Journal of the Royal Society of Medicine, August 1979; и Frank Giles, Napoleon Bonaparte: England’s Prisoner (2001). Культ Наполеона рассматривается в Jean Lucas-Dubreton, Le Culte de Napolon (1960), и E. Tangye Lean, The Napoleonists (1970).