Оранжевый блюз Светослов

Сила обстоятельств, сложившихся вокруг главного героя — гениального музыканта-импровизатора по прозвищу Маэстро, заставляет его круто изменить судьбу: он становится бродягой-импровизатором и уходит играть в подземный переход. И там он встречает ту единственную, непостижимую Юлиану, которая, переполняя его сердце, отныне навсегда становится неотъемлемой частью его жизни и судьбы. Маэстро, импровизируя на флейте, вдруг постигает фантастические возможности своих виртуозных композиций, — его музыка становится магически действенной, создавая световые сферы, подобные порталам, открывающим другое измерение. В сплошном озарении любви Маэстро и Юлиана проникаются новым смыслом существования. Маэстро посвящает возлюбленную в свои музыкально-мистические феерии и, отдавшись теченью свободы, они постигают иную реальность… Маэстро получает откровения свыше, из которых становится ясным главное: люди Земли могут спастись, лишь вернувшись к Истоку мировосприятия, пробудив в себе замысел Создателя. Линия драмы пронизана жизнеутверждающим чувством любви и свободы, — той радости, которая изначально дарована человеку.

Это случилось весёлым весенним днем на одном из знойных побережий, дышащих терпкой волной и миндальными женщинами, а точнее — на одном из побережий Канарских островов, пропитанных экзотикой и свободой, где всехваткие разомлевшие боссы вальяжно и томно потягивают охлаждённое пиво, лениво перешучиваясь с залётными красавицами, появилась странная пара — мужчина и женщина. Пара, надо сказать, мистическая… Он был одет в светлую рубаху нараспашку и тёртые джинсы, а его щетина гармонировала с тем состоянием оцепенения и восторга, в котором он пребывал в данный момент. Он был бос, а в руках держал флейту. Она же была в изящном блузоне, перехваченном в талии узкой тесьмой, строгой юбке и сабо. Весь её вид представлял собой гармоничное дополнение своему богемновидному спутнику. У обоих были небесно голубые глаза, и светилось в них нечто болеутоляющее. Одним словом, пара эта была не от мира сего, а стало быть, и мир сей был для них не столь важен, чтобы их вообще замечали на этом экзотическом оазисе с его лазурно-ласковым небом и толпами блаженствующих туристов.

Дабы окончательно разъяснить происхождение этих детей свободы, мы сделаем некоторое отступление, в необходимости которого чуть позже не будет никаких сомнений. Так вот, он был человек лет этак тридцати семи, с небольшой сединой, патриархально облагораживавшей длинную, слегка растрёпанную шевелюру; прямой нос и строгие скулы невинно сочетались с мягкими губами, волнообразно вложенными одна в другую. Его глубокий открытый взгляд смешивал боль с иронией, невольно высвечивая наивный укор интеллектуала. Это был худощавый индивидуум высокого роста. Имея склонность подолгу не бриться, он своим обветренно-бродяжьим видом походил скорее на ветхозаветного странника, чем на человека с современным образом мышления. Она была молодой грациозной женщиной с чуть подведёнными глазами, в которых молчала Вселенная, и возраст её определить было трудно. В обаянии её угадывалась натура утончённая и возвышенная. Тёмно-русые волосы с чуть пепельным оттенком, мягко очерчивая овал лица, локонами ложились на изящные плечи. Губы её были по-детски сложены, но оттенок каприза только подчёркивал гармонию духа и тела. Вся её фигура была статью, коей название — женственность. У неё было красивое имя — Юлиана; он звал её сокращённо и уменьшительно — Юна, и было в этом что-то юное и небесное… Его звали… Впрочем, он был пожизненным скитальцем, он принадлежал к природе великих отшельников, которые делают из хаоса гармонию, озаряя дух истиной, и она звала его просто — мой Маэстро, мой Ангел, мой любимый… До их встречи жизнь его метала из стороны в сторону. Он где только не работал, — и в филармонической бригаде, и в джаз-бэнде с выездами за границу, и на «халтурных» свадьбах, и в ресторанах. Когда ему вконец всё осточертело, он ушёл в себя. Имея дар импровизации и незаурядные исполнительские способности, — то, что попросту называют талантом, он мог часами предаваться блаженному уединению, извлекая из флейты магию музыки, дабы заполнить этой единственно спасительной страстью своё одичалое сердце. Причём, все свои мелодии он, как правило, запоминал наизусть и почти никогда не фиксировал их на бумаге. А зарабатывал он теперь только в подземном переходе, играя для случайных прохожих и мимолётных ценителей музыки. Иногда какой-нибудь залётный подвыпивший пижон останавливался перед ним и говорил:

— А ну-ка, лабани что-нибудь крутое!

Маэстро спрашивал:

— Это какое?..

Сноб снисходительно отвечал, небрежно помахивая купюрой:

— Ну… что-нибудь…

Он мудро закатывал глаза, делая вид, что сейчас выдаст нечто…

Музыкант закрывал глаза и играл блюз… Озадаченный жуир сконфуженно молчал…

Вы когда-нибудь видели, как ведут себя помпезно-вальяжные люди, которым уже нечего хотеть? Они лениво и тупо глядят на то, чего не понимают и никогда не поймут в силу своей ударной лобковой кости и туго набитых карманов. Они делают вид, что компетентны даже в искусстве, и охотно вступят с вами в дебаты, и даже угостят вас каким-нибудь заморским ликёром, дабы не упасть в ваших глазах, и, шаловливо насвистывая слащавый шлягер в лирическом отступлении, будут гордиться тем, как они правы и сильны, и, лениво листая «Playboy», поверят в то, что всё идет так, как им хочется… Но мы-то знаем, что это — лишь блеф, хотя встречаются и другие ценители возвышенного. И Маэстро это знал, как истинный художник, балансирующий между жизнью и смертью. И когда ему клали деньги в затёртую шляпу, он также знал, что в ответе за свою музыку он один; и в этой монументальной, мучительно-блаженной драме Земли и Неба вся его сущность врастала в неутолимый роковой восторг, полностью отдаваясь пониманию того, что он — хозяин и слуга…

Он стал бродягой по собственному желанию и некоторое время был доволен подобным образом жизни. Но всё чаще он стал испытывать какой-то трагический дискомфорт, смешанный с угрызениями совести, и постепенно в его душу вкрадывалась тихая необъяснимая тревога, наполняя бессонное сердце истошной тоской, которая медленно грызла его изнутри… Он впадал в депрессию, пил… затем обуздывал себя и снова шёл в подземный переход. У всякого человека бывают минуты слабости, но они, видимо, необходимы, для того, чтобы осознать свой внутренний потенциал и собраться с новыми силами для дальнейшей борьбы…

Она влетела в его жизнь светло и безумно. Так внезапное солнце пробивает угрюмые тучи. Она не могла пройти мимо, не остановившись. Просто то, что он играл, было у неё в крови… Так вот, — она не могла пройти мимо своей жизни. Она остановилась перед ним в спасительно-щемящем безумии, как если бы летящий поезд остановили стоп-краном… И когда их взгляды встретились, всё вокруг исчезло. Так реки впадают в моря. Им не нужно было много слов, чтобы всё понять, скорее, они были лишни. Он только спросил её имя и как она сюда попала. Теперь они жили вместе в одном из патриархальных домов, на последнем этаже, открывавшем простор златоглавой Москвы. И квартира их была обставлена согласно творческому экспромту…

Приходилось ли вам слышать, как радостно и самозабвенно поют соловьи? А заливаются они без опаски, потому как язык их непереводим, и ясен он лишь Вселенной, ибо музыка сфер глобальна и неуязвима… Я много раз проходил мимо старой заброшенной колокольни на окраине Москвы и всякий раз был обескуражен колокольным звоном, доносившимся с этой священной обители. Я подходил и в упор смотрел на неё, — на звоннице никого не было, а звон тем не менее не прекращался, наоборот — он усиливался, переходя в гул, который обволакивал меня со всех сторон, превращая всю мою сущность в живой монумент… И тогда я понял, почему столько раз метили в Гамлета, а попадали в Шекспира. И всякий раз Небеса разверзались, и все оставались на своих местах… И наши герои — Маэстро и Юлиана жили без особых претензий к этому неспокойному миру, потому как и мир не имел к ним особых претензий. У Юны заканчивался отпуск, и она старалась как можно чаще быть рядом со своим любимым. Когда он уходил на работу в подземную эстраду, она увлекала себя кухонным искусством, приготовляя различные блюда, вкладывая в это свою трепетную душу, и с нетерпением ждала своего ангела, чтобы осчастливить его своим жизненным теплом и любовью. Обычно, когда на кухне всё было сделано, она брала интересующую её книгу и с головой уходила в чтение. Когда щёлкал входной замок и открывалась дверь, — в мгновение у Маэстро в объятиях была Юлиана… Она кормила его и смотрела, как мать — на своё дитя, — блаженно и кротко. Во всём этом была некая трансцендентальность, поскольку постичь таковую обособленность и оторванность от всего внешнего весьма непросто. Для этого нужно любить…

В минуты всепоглощающего отдохновения они, полулёжа на диване, тешились мечтаниями, вполголоса обмениваясь своими причудами. Иногда Маэстро бросало в поэзию, и он посвящал ей стихи, не спеша, отрешенно читая:

Она заворожённо слушала его, а затем по-детски хлопала в ладоши и восклицала: «Ты гений! Любимейший мой!» Маэстро слегка смущённо отводил взгляд… Он с тайным благоговением смотрел на Юлиану, с трудом подчиняясь своему взбудораженному рассудку и оправдывая такой исход событий только Волей Провидения… Когда-то давно у него была жена. Но это было в какой-то другой жизни. Они прожили вместе недолго — она ему изменила… Он догадывался, что среди женщин встречается порода самок. Это существа с особым мировосприятием. Они живут чувством пола, хотя любят рассуждать о пользе кислорода и отравленном климате. С виду они скромны и элегантны, легко приручаются и, как правило, просты в обращении, хотя могут казаться неприступными. Обычно они распознаются по глазам…

Но вернёмся к нашим влюбленным. Маэстро не мог долго без музыки. Он брал флейту и что-нибудь наигрывал. Иногда, когда он, играя, входил в азарт, пальцы его босых ног как-то эксцентрично двигались, исполняя какой-то озорной каббалистический танец, причём совершенно не в такт музыке. Вероятно, это были некие энергетические импульсы, шедшие изнутри. И Юлиану эта игра ног очень умиляла, она открыто улыбалась и вся светилась. А его умиляли её лёгкие руки. И было в их взаимности то, что можно назвать одним словом — гармония… Вообще он был человеком настроения, что присуще людям искусства, и, пребывая в сосредоточенно-вдохновенном состоянии, пытался сыграть что-то новое, своё, неповторимое. Она же — она ничего не хотела вообще. Она только хотела быть с ним рядом… И вот, когда она была рядом с ним и приникала всей своей непостижимой сутью к его отрешённому дыханию, вживаясь в его затяжной каприз, он начинал играть… И… здесь мы опять сделаем небольшое необходимое отступление…

Можно падать на самолете с высоты 9 000 метров, имея уверенность в том, что разбудишь пинками в хлам пьяных пилотов, и они не предъявят к тебе никаких претензий, но невозможно взлететь с абсолютно трезвыми намерениями, а проще говоря — отдав себя целиком здравому смыслу… В Африке, к примеру, можно убежать из тюрьмы, но при условии, что у тебя где-нибудь неподалёку в заначке припрятано несколько ящиков водки для откупа. Но опять же — всё относительно. Жизнь есть абсурд и этому имеются тысячи подтверждений. Например, на заре двадцатого века всем пообещали светлое будущее и устроили террор… Однако и в абсурде есть логика. Вот ветхий народ полюбил хлеб и зрелища, и Рим возбудил уголовное тело… А у иудеев был обычай — на Пасху даровать жизнь одному из осуждённых на казнь. Но люди всё перепутали. Лопари вычисляют курс ветра у Египетских пирамид, и Сфинкс в пещере Енгадди хранит мистерию Апокалипсиса… Так вот, совмещая апокрифические данные с мистическими откровениями, можно смело сказать, что мы завершаем очередной виток Вселенского цикла и отшибаем рассудок… О чём это говорит? О том, что наше сознание затуманено и не стоит отвергать то, чего мы не знаем… Вы когда-нибудь проверяли свою иммунную систему?.. Нет? И не проверяйте. Всё равно правильного результата не получите. Нужно просто почуять в себе огонь и сжечь в нём всё ветхое и непристойное. Только тогда вы сможете почувствовать в себе преображение, достойное жизни, иначе это называется любовью; и тогда никакая инфекция не поразит ваш организм. Но этого достигают лишь немногие, ибо мир непредсказуем… Царь Приам, например, любил парить ноги перед сном, в пылу мечтаний не подозревая о том, что Троянский конь уже строится… А Иоанн в кипящем елее стал всевидящим… Вот Голиаф одевался в броню и остался мишенью. А пастух из Провинции взошёл над шипами. Ведь сказали Саулу: «Вынь камень из сердца — и воспаришь…» Но нет, тяжесть милее. Дно — зеркало мира. Течёт река Времени — ни истока, ни дельты. Всплыви — вдохни жизни… Но в каждом Дантесе убит Пушкин, и Суд продолжается. Пока не явится Командор. Пожатье пламенной десницы отверзет в сердце небеса. А пока — ночь на дворе, — Гефсимания…

Вообще мы люди загадочные и непредсказуемые. Мы ищем не то, чего хотим, а когда теряем что-то, навеянное грёзами и раздутое помпой, то обвиняем во всём мафию, плюрализм и осатанелый курс доллара. Вот вы спросите: к чему я это? А к тому, чтобы в лопатках крылья почуять. Обломали нас рано. А всё потому, что мы катимся вместо того, чтоб летать… И что дальше? Свобода в крови и любовь на камнях. Где чертоги обетованные? Остаётся смотреть внутрь себя. Что там? Нервы, зарифмованные ударами пульса. А дальше — выдох души во Вселенную, чтоб вдох был глубже. Жизнь — её прочувствовать надо… К сожалению, мы начинаем ценить людей только тогда, когда их теряем. Утешает одно — что история, происшедшая с нашими героями — Маэстро и Юлианой, — является частью великой и нетленной Бесконечности, коей все мы обязаны своим непостижимым существованием. Так вот, — возвращаясь к вышеизложенным фактам и версиям, — продолжаю. И когда Маэстро играл на флейте свою мистическую мелодию с неожиданными ритмическими оборотами, пространство вокруг него вдруг начинало преображаться, заливая всё ослепительным лучисто-оранжевым заревом… Но самое потрясающее было то, что и его возлюбленная тоже влетала в эту сногсшибательную феерию, и всё вокруг становилось лучисто-оранжевым, а точнее — апельсиново-огненным. И в этой игре души, света и звука рождалась всепоглощающая гармония, это была, скорее, мистерия. Да, это была мистерия, выводящая человека в иное измерение, что являлось, по сути, преображением, и они, слившись воедино, постигали совершенство… Это трудно описать. Да и нужно ли? Затем лилась несколько иная музыка, после чего оранжевая феерия постепенно рассеивалась, и Маэстро со своей возлюбленной вновь оказывались в своей комнате с большим окном, выходящим в загадочный мир… Но после этого волшебного действа (а иначе это не назовёшь) они чувствовали неописуемое блаженство, они как бы исцелялись, сбрасывая с себя всё мрачное, нервозное, безысходное, — что навеивало это смутное время с его катаклизмами, переворотами, околополитической вознёй и апокалипсическими структурами, и некоторые минуты после этого ещё пребывали в некоей блаженной отрешённости… Затем они постепенно с новыми силами входили в обычный ритм жизни с её земными законами…

И вот теперь, когда в очередной раз они погрузились в волшебство музыки и спасительно-лучистой феерии, случилось нечто из ряда вон выходящее, а именно то, с чего мы начали своё повествование: перед нашими героями, рассеяв оранжево-зыбкое зарево, распахнулось во всём своём великолепии ослепительное благоухающее побережье Канарских островов с его завораживающим океаном, бархатным пляжем, сибаритствующими боссами, туристами, пленительными красавицами, семейными парами и прочей экзотикой.

Если вы никогда не были на Канарских островах, то мой вам совет: никогда и не бывайте там. И никаким уговорам не поддавайтесь. Я вот не был ни разу и счастлив, потому как сие побережье с его райскими наслаждениями не амнезируется никакими экстрасенсорными установками, и, если уже раз попробовал, — то всё. Это же наркотик. Да это круче героина, потому что последствия непредсказуемы, и с точки зрения морали ещё неизвестно, что хуже — героин или Канары. Это проблема икс, усугубляющая синдром прогрессирующей эйфории, переходящей в хронический канаризм. Да это просто Валтасаров пир. Вот один мой знакомый бизнесмен побывал раз (всего раз!) на Канарах — и всё… По приезду на Родину запил и пил полгода. Пил и читал Достоевского… А потом сам начал писать. В результате все дела бросил, одичал, фирма обанкротилась. Правда, нашего полку прибыло. Но это — единственный случай, когда человек на собственных костях построил себе храм, и это есть исключение. А бывают случаи и похлеще… И только сильные духом могут отважиться на такое испытание, как неотразимые, умопомрачительные Канары… Впрочем, каждый — сам себе господин и волен поступать так, как ему заблагорассудится. Но вернёмся к нашим героям.

Так вот, перед нашими возлюбленными распахнулось во всём своём великолепии ослепительное побережье Канарских островов… Причём они понятия не имели, какой это остров, да это было и неважно; они осознавали одно — что их занесло именно на сногсшибательные, обескураживающие Канары. Это был шаг, достойный Фауста, только в иной ипостаси. Это был шарм Его величества Случая, не сравнимый ни с чем по своему волшебству, и тем не менее это была реальность… Маэстро и Юлиана стояли, врасплох обездвиженные этой реальностью, и оцепенело смотрели на океанский берег, — он дышал ветром и жизнью; плеск волн сентиментально вливался в лепет людей, умиротворённо млевших на пляже. Вдалеке высились фасады каменных джунглей, в которых играло солнце, превращая эти экзотические феномены в монументальный мираж. И всё было овеяно какой-то непостижимой радостью, свободой, любовью, и всё казалось лазурно-золотым… Маэстро со своей спутницей встрепенулись, и с уст Юлианы слетело:

— Боже мой… Что это?

— По-моему, это Канары… Если я не ошибаюсь, — ответил Маэстро и провёл ладонью по лицу — сверху вниз.

— Это чудо, — лепетала Юна. — Какое море!

— Это океан. Да, действительно, чудеса… Ну что, пройдёмся по ветру? — добавил Маэстро.

Как мы уже говорили, на пляже никто из отдыхающих и не подозревал о присутствии этих двух странных персон, ибо каждый был погружён в своё настроение, овеянное долгожданным теплом и свободой… Какой-то респектабельный мужчина средних лет омахивал букетом экзотических цветов молодую стройную блондинку, кокетливо лежавшую на спине с раскинутыми руками; в другой руке он держал банку с пивом, к которой они попеременно прикладывались.

— Аркаша, ты научишь меня водить «Мерседес»? — спрашивала она, томно приоткрывая свои пленительные глаза.

— Я научу тебя рулить жизнью, — достойно отвечал Аркаша и отхлёбывал пиво из банки.

Рядом был сооружен небольшой пикник. Молодые люди — парни, девушки и солидные мужи с дамами — видимо, их родственники, устраивали себе праздник под открытым небом.

Неподалёку была слышна английская речь с каким-то голландским акцентом. Чуть дальше, ближе к воде, сидел в восточной позе щуплый смуглый паренёк и неподвижно смотрел куда-то в сторону горизонта. Какой-то мужик лежал на воде, неподалёку от берега, а напротив, на берегу, стояла строгая женщина с греческим профилем и что-то гортанно выкрикивала в его сторону…

Очаровательная гибкая шатенка в бикини шла по пляжу рядом с молодым человеком в тёмном «поляроиде» и с сигарой во рту.

— Мишель, — мечтательно обратилась она к нему. — Давай останемся здесь навсегда…

— Да, но мы ещё не завершили наше турне, — ответил тот, мягко грассируя. — Я хочу побывать в России…

— Ах, мой милый, Россия так далеко… — пролепетала красавица и нежно посмотрела на путешественника.

— Родина всегда близка, — парировал Мишель.

— Ты, как всегда, прав, — пропела обворожительница и звонко захохотала, вынув изо рта своего спутника сигару.

Чуть в стороне от всех, откинувшись в шезлонге, отдыхал солидный человек с одутловато-усталым лицом и взъерошенными короткими волосами, тронутыми сединой. Видимо, это был одинокий бизнесмен, ещё не успевший адаптироваться в данной среде. Несмотря на благолепие окружающего мира, выражение его лица было мрачным, с налётом какой-то нервозной хандры… А кругом кипела жизнь. В павильоне-баре, расположенном прямо на пляже, шумела счастливая публика, заказывая коктейли, пиво, закуски, лакомства…

Маэстро с Юлианой медленно шли вдоль берега. Маэстро вдруг остановился и вскинул флейту; в его взгляде сверкнул азарт. Юна замерла, глядя на него. А он приложил флейту к устам и заиграл с отрешённым восторгом в глазах… Это был всплеск души. По пляжу плыла неуловимо щемящая, ностальгически-завораживающая мелодия…

Угрюмый босс в шезлонге вдруг начал просветляться, его лицо озарила улыбка и в глазах заиграло небо… Он оживился и приподнялся в шезлонге, осматриваясь. Это было преображение, подобное тому, как если бы воздух стал музыкой… Паренёк, сидевший в йогической позе, медленно повернул голову, вглядываясь куда-то в пространство. Мужик, лежавший на воде, вдруг поплыл к берегу, причём не двигая ни руками, ни ногами, а его дама возвела очи к небу и что-то благоговейно залепетала…

Отдыхающие на несколько мгновений замерли, как бы прислушиваясь к дыханию флейты…

В баре тем временем суетились гурманы. Плотный мужчина средних лет в белой тенниске и цветастых шортах с поясом-кошельком держал в руке купюры, готовясь вкусить омаров с баварским пивом и шашлыка, тут же стояла его статная супруга в больших тёмных очках и объемном купальнике.

— Много пива не бери, опять уснёшь, — наставляла она его.

— Да ладно, один раз живём, — бесшабашно ответил супруг и протянул деньги бармену, но, не успев ничего заказать, получил их обратно с возгласом: «Ноу! Рашн мани, — ноу!..»

Заказчик как истукан уставился на возвращённые деньги, затем перевёл взгляд на свою Дульцинею и исступлённо выпалил:

— Что за бред? Откуда взялись «деревянные»? Где моя валюта?..

Супруга с ужасом посмотрела на российские купюры, затем на мужа и выпалила:

— Это тебя надо спросить!

Тот погрузил руку в свой кошелёк на поясе и вытащил оттуда упаковку купюр Российского банка… Сзади начали шуметь, толкаться, и горемычные супруги отошли в сторону. Они вдруг услышали уже знакомое:

— Ноу! Рашн мани — ноу!..

В баре началась суета и неразбериха, и бармен объявил перерыв.

А наши возлюбленные шли дальше — вдоль берега. Они упивались живописным ландшафтом, трепетно вдыхая идиллию мира… Неожиданно Маэстро остановился. Юна удивлённо посмотрела в ту сторону, куда её спутник направил свой взор… На каком-то громоздком валуне в стороне от всех сидел довольно странный человек с угрюмым, измождённым лицом, которое усугубляли длинные скатавшиеся волосы, обвисшие ниже согбенных плеч, и дремучая борода с проседью. Впалые бездонные глаза, казалось, горели каким-то безумством… На нём было обветшалое серое рубище с наброшенной поверх него огрубевшей овечьей шкурой, ноги прикрывали стоптанные рваные сандалии, туго обмотанные спасительной проволокой. Во всём этом странном субъекте сквозил какой-то сверхъестественный драматизм. Бродяга не спеша, сосредоточенно чертил небольшим ножом на песке какие-то знаки… Затем он начертал крест, медленно запрокинул косматую голову, воздев неприкаянный взор к небесам, и несколько мгновений оставался в такой позе…

Потом голова его резко упала вниз, он глухо выдохнул и ногой замёл всё начертанное… Он крепко сжал нож, оттиснув лиловые жилы, и неожиданно резко полоснул им по левой приподнятой руке чуть выше запястья. Но кровь не успела хлынуть из вен, — распоротая кожа как-то сама собой мгновенно сомкнулась, восстановив невредимость руки, как бы ничего и не произошло… Бродяга издал тихий стон и с силой отшвырнул нож в сторону. Он погрузил измождённое лицо в угрюмые ладони, облокотившись о колени, и некоторое время сидел так, неподвижно. Затем он медленно встал и пошёл прочь…

Юлиана, напряженно глядя на этого странного удалявшегося маргинала, тихо вымолвила:

— Какой странный тип…

Она перевела взгляд на возлюбленного.

— Да, действительно странный, — ответил Маэстро и вдруг весь напрягся, как бы прислушиваясь к чему-то. Откуда-то доносился колокольный звон и тут же он заглушался сумбурными звуками, похожими на автомобильные сигналы и шум движущегося автотранспорта… Это было совершенно не свойственно данной обстановке. Хаотичные звуки резко прекратились.

— Что это? — удивлённо спросила Юна.

— Ты тоже слышала? — Маэстро в упор посмотрел на любимую.

— Да. Как наваждение какое-то…

— Весёлое у нас путешествие, — как можно спокойнее произнёс Маэстро.

Их отвлекли звуки скрипки, доносившиеся откуда-то поблизости…

— Надеюсь, это не наваждение, — уверенно сказал Маэстро. Он взял Юну за руку, как берут за руку ребёнка, боясь каждого его неверного шага, и они двинулись вперёд — на музыку…

Пройдя немного и свернув вправо, за косматые пальмы, они увидели нечто весьма любопытное. Высокий статный мужчина солидного возраста в тёмных роговых очках водил за верёвки куклу-марионетку. Он был одет в атласный халат до пят, перехваченный бархатным кушаком. Волосы у него были длинные, волнистые и белые как лён, и не понять было, парик ли это или натуральные седые волосы; они мягкими локонами облегали голову и шею — до плеч, что выглядело весьма экстравагантно и в то же время гармонично по отношению к мужественному скуластому лицу с оттенком мягкой отеческой суровости. Круглые чёрные очки скрывали его глаза, и голову он держал прямо перед собой, словно глядя куда-то вдаль. Он перебирал крепкими длинными пальцами узловато-изящных рук, умело и мягко дергая за верёвки марионетку, которая при этом делала интересные движения — то влево, то вправо, то вверх, то вниз… Рядом стояла стройная девушка небольшого роста и играла на скрипке что-то из Баха. Лёгкая прядь падала ей на лоб, придавая характер наивной невинности, в больших глазах сияла глубина чувств, отвечавших музыке, слетавшей со смычка, и вся она как бы слегка воспаряла с каждым акцентированно-высоким звуком. Тёмные волосы, изящно облегавшие светлое худое лицо и неожиданно уходившие в косу, драматический взгляд, длинное фиолетовое платье, шикарные перстни на тонких пальцах — всё это придавало ей значение некоего тайного величия с его отрешённой открытостью. Вглядевшись попристальней, можно было заметить, что это не девушка, а женщина вполне зрелого возраста, сохранившая свою элегантность и изящество манер.

Итак, под музыку Баха двигалась марионетка. Драматические возгласы скрипки завораживали, казалось, и её. Рядом лежал цилиндр, в который бросали деньги прохожие. Некоторые останавливались и с любопытством наблюдали эту музыкально-мистическую сцену, и публики собралось уже довольно много. Почтенный кукловод, ни на кого не обращая внимания, искусно владел марионеткой…

Внезапно марионетка как-то неестественно, резко дёрнулась в сторону цилиндра с купюрами. Это был невероятный рывок, не свойственный данному действу, он был необъясним, ибо в руках кукловода повисли одни веревки, а сорвавшаяся марионетка упала на песок, накрыв цилиндр с деньгами… Музыка оборвалась. Все ахнули, глядя на распластавшуюся марионетку и спокойно стоявшего кукловода, и не знали, что делать — то ли воздать почести искусству опытного мастера, то ли уйти с помутившимся рассудком…

А кукловод спокойно снял свои таинственные очки, обнажив большие синие глаза и дав понять, что он вовсе не слепой, как ни в чём ни бывало поднял загулявшую марионетку и начал вновь налаживать с ней связь…

— Финита! — объявила скрипачка.

Все поняли, что номер закончен, и стали расходиться…

Маэстро опять взял Юну за руку, и они пошли ближе к берегу…

Волна вышибала пену и нехотя отступала, обнажая угрюмый грунт, но ветер был нежен. Солнце уже стояло довольно высоко, и день навеивал зной…

— Всё равно всё прекрасно, — плавно произнесла Юна и вскинула правую руку ладонью вперёд, как бы играя с ветром.

— Иначе быть не может, — ответил Маэстро и одной рукой обнял Юлиану, нежно и чутко направляя её вперёд, — по курсу движения жизни. Сзади гудело игривое побережье с бесшабашной публикой, обдавая влюблённых тёплым сквозняком.

— Ну как тебе номер с марионеткой? — спросил Маэстро.

— Уму непостижимо, — растерянно ответила Юна. — Умеют же люди работать… Ах, как скрипка играла!

Они теперь старались смотреть лишь на океан, дышавший блаженством и вечностью. Тем не менее нельзя было не заметить парня, идущего на руках совсем близко. Рядом с ним плавно шла девушка с лирическим взором, а в руках у неё были белые цветы. Это выглядело весьма забавно, и Юна мило улыбнулась. Маэстро невольно застыл в некоторой отрешённости… Когда он очнулся, парня с девушкой уже не было…

Нельзя сказать, что появление этой пары как-то повлияло на влюблённых странников, но что-то неуловимо тревожное прошло через душу Маэстро и осело в сердце Юлианы… Внезапно их окатил уже знакомый хаотичный шум. Они, затаив дыхание, посмотрели друг на друга… и Маэстро поймал во взоре Юлианы удивление, смешанное с тревогой… Она овеяла трепетом возлюбленного и взволнованно, осторожно произнесла:

— Наверное, нам пора возвращаться…

— Да, — коротко ответил Маэстро и направил взор в небо.

— Играй, мой Маэстро, — выдохнула Юна.

Маэстро вскинул флейту и осторожно приложил её к устам… Он заиграл ту музыку, от которой щемит, замирает и рвётся сердце, вытягивая изнутри все жилы. Это был, скорее, каскад драматических созвучий. Это была музыка, свойственная и доступная лишь той стране, в которой они родились и выросли. Это была до боли звонкая, ностальгически бунтарская, с перехлёстом угрюмой иронии и в то же время возвышенно восторженная, загадочно пронзительная, непостижимая музыка России…

Все цвета смешались в золотисто-огненное зарево, которое постепенно рассеялось, и перед нашими героями предстала узкая московская улочка в панораме большого окна их патриархальной квартиры… Они стояли, прильнув друг к другу, и оцепенело глядели в окно…

— Это невероятно, — ошеломлённо лепетала Юна. — Боже мой, это чудо!

— Вот это полёт, — с изумлением выдохнул Маэстро.

Это действительно был полёт во всей своей красе, не имеющий аналогов и не нуждающийся ни в каких комментариях и доказательствах, полёт, сметающий все грани догм, бутафорий и профанаций. Да и что может быть выше полёта, если это и есть жизнь.

Они отпрянули от окна и как-то одновременно уселись на диван. С улицы доносился ленивый гул обыденной жизни. Комнатная тишина студила пыл возбуждённых героев, и лёгкий шок плавно перешёл в блаженное успокоение… Маэстро сидел, закрыв глаза и отрешённо откинув назад голову; рядом с ним справа лежала флейта. Слева ютилась Юлиана, притулившись к плечу любимого…

Что-то непредсказуемое пронзило Маэстро, он весь вздрогнул, резко выпрямив голову, схватил валявшийся рядом тетрадный лист и безумно выпалил:

— Где ручка?!

Юна, казалось, ждавшая подобного сигнала, мгновенно вскочила и метнулась к секретеру. Она судорожно схватила ручку и тут же вручила её своему ангелу, заодно прихватив книжку для удобства записи. Маэстро начал суматошно записывать на своём листе короткие фразы, как бы улавливая их над собой. Это была какая-то информация в свободной поэтической форме:

Когда всё было записано, Маэстро коротко выдохнул:

— Всё.

Юна во все глаза смотрела в написанное. Она тихо произнесла:

— Что-то похожее на код…

Маэстро несколько раз пробежал взглядом по тексту и посмотрел на возлюбленную. Она оторвалась от листа с информацией и заворожённо вымолвила:

— Как заклинания какие-то… И вроде — как стихи… Вот бы всё это расшифровать…

Маэстро выдержал паузу и тихо сказал:

— Это Послание…

Он аккуратно положил лист с текстом на стол, затем расслабился и сел в кресло. Он закурил.

— Ну и денёк, — облегчённо сказал Маэстро, выпуская дым.

Юлиана ещё раз пробежала глазами по тексту, записанному на листе, затем восторженно посмотрела на своего любимого и, вдруг спохватившись, возбуждённо провозгласила:

— Я заварю кофе.

— Верная мысль, — удовлетворенно ответил Маэстро и затянулся сигаретой. Юна упорхнула на кухню…

Маэстро сидел, отдохновенно откинувшись в кресле.

«Да, это действительно что-то сверхъестественное… И разобраться во всём этом придётся не иначе, как нам самим…» — таковы были его мысли. Он медленно и глубоко затягивался, задумчиво выпуская сигаретный дым в пространство таинственной комнаты…

И тут вдруг его взору предстал некто, подобный фараону, в шикарных сияющих одеждах, восседающий на троне с массивной золотой чашей в правой руке… Через несколько мгновений он плавно растаял в воздухе, а чаша, описав несколько небольших кругов, вдруг превратилась в небольшую светлую птицу с пепельно-голубым отливом, которая изящно зависла в воздухе… Внезапно птица превратилась в Юлиану. Она стояла перед своим ангелом и вся светилась, держа за ручку передвижной сервировочный столик с чашками, в которых дымился кофе…

— Мой ангел, кофе готов, — почти пропела Юна.

— Да, — спохватился Маэстро, тряхнув головой и развеяв видения.

Он взял чашку кофе и, сделав пару глотков, задумчиво обратился к возлюбленной:

— Ты знаешь, Юна, мне думается, что такие вылеты в иные края несколько преждевременны…

Он внимательно посмотрел ей в глаза и продолжил:

— Дело в том, что это действо имеет особую силу, — мы можем попасть в любую сферу, но в определённо угаданное время…

Юна, присев рядом, спокойно констатировала:

— Но, если такое случилось, значит, это было нужно, и мы явились свидетелями чего-то очень важного и пока необъяснимого. Тем более — эти стихи… По-моему — это не просто стихи; и ты назвал их Посланием.

— Ты права. Всё идёт, как и должно, — твёрдо ответил Маэстро и погасил сигарету.

Они сидели рядом и, попивая кофе из небольших чашек, думали о том, как права жизнь с её падениями и взлётами, и ничто не могло бросить их в пустую хандру и бессмысленное фрондёрство. Они пребывали в медитативном бездействии и кроткой бодрости духа, несмотря на то, что с ними сегодня приключилось. Да и что может нарушить жизнь ветра? Разве что стены, которые ему не нужны. В их жизни уже произошло осознание их причастности ко всему живому, меняющемуся, стихийному, а также — к нервозно-гнетущему, пугающему; и даже мелочно-обывательские выпады и бульварную фанаберию они принимали как существенно-кармическую необходимость высшего порядка.

Попив кофе, они занялись своими делами. Юна ушла на кухню, Маэстро погрузился в книги… Ему доставляло удовольствие открывать что-то новое в старом и зачитанном. Иногда Юна заходила в комнату и на несколько минут забывалась возле своего посланника судьбы, оживляя его своим шармом. Надо сказать, что очарование Юлианы было естественным, как воздух, напоённый жасмином, это был шарм природы без причуд и претензий, а потому и любовь их не имела причин и следствий, когда, забегая вперёд, делят года на выгоды. Маэстро тоже иногда отвлекал Юлиану, идя на запах острых ощущений…

Когда на кухне всё было готово, Юлиана провозгласила:

— Солянка «А ля Маэстро»!

Возлюбленные уселись за стол. Всё было сделано как у гурманов богемы.

Опорожнив тарелку, Маэстро весело декламировал:

— Вот все говорят: мы любим праздники; а я говорю — пока сам себе праздник не сделаешь, его тебе никто не устроит.

Юна открыто улыбнулась; она встала и принялась заваривать чай. Маэстро продолжал:

— И никакие синдикаты не урежут нам зарплаты.

Юна звонко захохотала. Заварив чай, она снова села за стол. Они затихли. Маэстро задумался… Юна тихо произнесла:

— Я всё вспоминаю это побережье. Какая благодать! Это просто чудо. Даже страшно… Это какое-то другое измерение…

— Да, — добавил Маэстро. — Побережье мистическое… И личности там интересные бродят…

— Странно, — почему мы оказались именно на Канарах, а не где-нибудь, скажем, в Калифорнии или на Гавайях?.. — задумчиво произнесла Юна.

— Видишь ли, я думаю, это каким-то образом связано с нашим далёким прошлым, — загадочно ответил Маэстро. — Говоря точнее — с нашим ощущением любви и свободы…

Юна обескураженно посмотрела на любимого, в её глазах застыл вопрос…

— Да, да, — продолжал Маэстро. — Всё в мире взаимосвязано, — нет ничего обособленного от истины, даже если на первый взгляд так кажется. Всё имеет свой выход, исток… Мне думается, мы не случайно там оказались, — таков Промысел. И надо воспринять всё как есть, — и, по возможности, попробовать проникнуть в будущее…

— Что?.. — глаза Юны округлились.

— Не бойся. Нужно стать отрешёнными…

— Зачем? — заинтригованно спросила Юна.

— Понимаешь, как я уже говорил, это свечение имеет особый эффект. Соединяясь в музыке и образуя единую световую силу, мы проникаем в так называемую сферу трансформации и имеем возможность свободно перемещаться в пространстве. И мне думается, что здесь открывается перспектива постижения временных слоёв и иных измерений. Это же полёт! — констатировал Маэстро и радостно улыбнулся.

— Вот это да… — растерянно выдохнула Юна. — Световая сила… Полёт… Да… Нужно всё это осмыслить.

— Ничего не надо осмысливать, — всё это — уже в тебе; освободись от ненужного, — мы есть Сознание…

Маэстро посмотрел на любимую пристальным взглядом и успокоительно добавил:

— И теперь нам нужен маленький допинг!

— Ах да, — чай! — спохватилась Юна и принялась наливать чай.

Кухню наполнил терпкий аромат Шри-Ланка.

— Хороший чай, — настоящий, — весело произнёс Маэстро.

— Действительно, настоящий, — ответила Юна, сделав осторожный глоток из чашки.

Они пили чай и молча думали о своём, то есть об одном и том же.

Между тем, надвигался вечер… Но он уже не наводил тоски ни на Маэстро, ни на Юлиану, тем более что весна неотвратимо вступала в свои права. И это было заметно не только по забулдыгам, которые стали опохмеляться прямо на улице возле палаток, весело крякая после каждого счастливого глотка, но и по музыке, звучавшей из окон отдельных квартир, откуда временами доносился звонкий девичий хохот вперемежку с невинными женскими аханьями. Да и уличный мат стал каким-то мягким, утончённым и был, скорее, атрибутом романтики с её остаточным явлением долгой коварной стужи.

В комнате было тепло и уютно. Маэстро сидел в своём любимом кресле с книгой в руке… Юна плавно приблизилась к нему и, присев перед своим гением, молитвенно спросила:

— У тебя сегодня выходной?..

— Да, — ответил Маэстро, овеяв любимую мессианской негой.

— Слава богу, — выдохнула Юна и положила голову на его колени.

Маэстро опустил веки и отрешённо произнёс:

Юна подняла голову и, озарив любимого небесным взором, восхищенно залепетала:

— Гениально. А это откуда?..

— Да это я… на ходу сейчас… совершил. Что-то в душу влетело, — не пойму чего, — растерянно ответил Маэстро и улыбнулся.

— Это надо записывать.

— Да я запомнил.

— Надо и мне запомнить.

— Я тебе запишу потом.

— Не забудь, — добавила Юна.

— А когда я забывал? — улыбнулся Маэстро.

— Никогда, — с улыбкой ответила Юна, глядя ему в глаза. — А это значит — мы с тобою навсегда. В смысле, когда всё помнишь — то вечность чувствуешь. И мы — в ней… Неразлучны…

— Да ты — тоже не промах, — восхитился Маэстро. — Верно мыслишь.

Юна продолжала смотреть ему в глаза, как бы продлевая состояние этих счастливых, беззаботных минут и даря своему избраннику все свои чувства… Тут он оживился и весело произнёс:

— Ну, что у нас сегодня в реестре желаний?

— А чего мы пожелаем? — мило осведомилась Юна.

— А чего угодно, — парировал он.

— Ну, тогда будем отдыхать и ни о чём не думать. После сегодняшних перипетий следует расслабиться, — завершила Юна.

Она встала и включила телевизор… Там водка «Зверь» проверяла на прочность сладкую парочку «твикс», а куриные окорочка улетали в деревню Гадюкино, и голос за кадром предлагал «сникерснуть…» Юна переключила программу. На экране гудела митингующая толпа. Какой-то видный мужик орал в мегафон о том, что «всё в наших руках и поблажки никому не будет». Юна опять переключила канал. С экрана вещал астролог о том, чтобы «козероги» в субботу не выходили на улицу, дабы не сломать себе ног…

— Бред, — глухо выдохнул Маэстро.

Юна выключила телевизор.

Маэстро держал в руках светлый том Максимилиана Волошина. Он наугад открыл книгу, и взор его напрягло заглавие, обозначенное крупными буквами: «Пророки и мстители». Маэстро погрузился в чтение…

Тем временем Юлиана принялась штудировать поэтическое Послание, зафиксированное на тетрадном листе…

Трудно сказать — повлияла ли книга или безмолвное погружение Юлианы в сферу тайного языка откровений, только Маэстро вдруг постиг нечто большее, чем книжный текст и магия мудрости, а именно — текст главы, которую он начал читать, как-то сам по себе растворился, и вместо него Маэстро стал созерцать довольно странные картины живого действия…

Перед ним плыл какой-то серый грязный дым, сквозь который тревожно пробивались вспышки света, напоминавшие мигающие сигналы… Дымную пелену разорвал большой стратегический вертолёт, летевший совсем низко над землёй; внезапно он завис, всколыхнув угрюмое марево, и раскачиваясь, стал освещать прожектором пустынную местность. В этом запустелом пространстве появились люди, похожие на сталкеров, в спецодежде ОЗК; они «прочёсывали» землю длинными, изогнутыми снизу приборами, а вертолёт освещал их своим мощным лучом прожектора по ходу действия… Рядом виднелись какие-то покосившиеся столбы с указателями, нагромождения арматуры и хлама. В небе появились ещё вертолёты, от них шли лучи прожекторов, и вся местность вокруг озарилась жутковатым свечением, приняв вид немого гротеска. Прямо над горизонтом зажглись пульсирующие красно-огненные цифры, — вероятно, они означали какие-то даты…

Внезапно всё исчезло, дым рассеялся, и рассветное зарево ослепило мир… Небесная синева определила границы тени и света, озарив большую поляну, усеянную густыми травами и цветами. В воздухе возникла большая белая птица, похожая на орла, с огромными крыльями. Она приближалась и, вырастая в своём вольном движении, всё больше напоминала ангела… Распахнув крыла, птица на бреющем полёте описала круг над поляной и резко взмыла ввысь. Она летела дальше — над непроходимым дремучим лесом, оставляя за собой шлейф светлой дымки, и этот странный след стелился за нею по дикому лесу туманно сиявшей стезёй, как бы определяя некий маршрут… На несколько мгновений всё окутал туман… Когда он рассеялся, внизу простирался огромный город, суета движения которого была подобна ускоренной прокрутке видеоплёнки. Внезапный стоп-кадр зафиксировал чёткий негатив. И в этом негативе всякая структура имела свою пульсацию; но самое удивительное заключалось в том, что эта феерическая пульсация неотвратимо рвалась наружу, как бы желая из негатива стать позитивом… Так же и каждый человек изнутри вспыхивал и тут же угасал, повторяя то же самое, но с ещё большей силой… Стоп-кадр медленно, напряжённо начал проявляться… Постепенно стали проступать живые контуры мира — они плавно переходили из негатива в позитив… Через некоторое время всё: люди, деревья, здания стали жизненными и привычными, но самое интересное было то, что ускоренная «прокрутка» исчезла, — жизнь приняла свой обычный ритм… Один из патриархальных домов своим полураспахнутым окном как бы манил к себе и звал. Этот зов своей тягой приблизил взгляд, колыхнулась воздушная занавесь, обдав душу блаженством. Всё стало уютной квартирой…

Маэстро закрыл книгу и посмотрел на Юлиану. Она, облокотившись о стол, продолжала самозабвенно штудировать стихи-послание… Маэстро отложил в сторону книгу и тихо произнёс:

— Родная, ты где?

— Я здесь, — улыбнулась Юна, оторвавшись от чтения, и присела рядом с любимым.

— Может, чаю попьём? — по-детски выговорил Маэстро.

— Запросто, — весело ответила Юна и ушла заваривать чай.

Маэстро тупо уставился на окно и пребывал в этой прострации до её прихода. Юна поставила кружки на сервировочный столик:

— Готово!

Маэстро встрепенулся и приблизился к чаю…

Юна принесла ещё с кухни тарелку с бутербродами и поставила её рядом с чаем, а сама приютилась на пуфике возле любимого.

Маэстро отхлёбывал чай из своей кружки и не спеша рассуждал:

— Я вот думаю: живёт человек, живёт… и не знает, что ему ближе — хлеб или воздух…

Он взял бутерброд и спокойно начал его поглощать, медленно запивая чаем.

— Ты к чему это? — удивлённо спросила Юна, тоже взяв бутерброд с чаем.

Он покончил с бутербродом, ещё отхлебнул чаю и задумчиво продолжил:

— Один древний отшельник сеял хлеб, а пожинал воздух… Он продавал что-нибудь из своего имущества и на эти деньги покупал хлеб у других. Затем бедолага снова засеивал поле зерном, а когда наступало время жатвы, он вновь приходил к опустевшему полю…

— Кто же так зло шутил? — заворожённо спросила Юна.

— Просто этот человек был слишком занят собой, чтобы следить за посевом, и у него воровали хлеб, зная его слабости… И тогда он решил засеивать жизнь… словом. Ведь слово, как и воздух, ни у кого не отнять. И жатва его была велика… Так что, Юна, каждый — сам строитель своей жизни.

Юлиана трепетно смотрела на своего философа. Он продолжал:

— Да что там слово, — всякая мысль, витая в пространстве, соединяется с себе подобной, энергетически усиливаясь. Так создается сообщество людей, близких по духу, хоть и не знакомых между собой.

— Поэтому мы и встретились, — радостно заметила Юна.

— Наверное… Так что, получается — воздух дороже. Но люди не знают этому цены, — констатировал Маэстро.

Он вздохнул и покончил с чаем.

— Логично, — продолжила Юна. — Но что делать человеку, допустим, если он совсем одинок и в безысходности?..

— Стань плодом, вот и всё, — парировал Маэстро.

— Интересная мысль, — Юна задумалась.

— Видимо, в этом истина, — добавил Маэстро.

Возникла пауза…