Черный дом Кинг Стивен

Джек смотрит на часы. 11.50.

– Еще рано.

– Я не боюсь умереть, – говорит Нюхач. – Я даже не боюсь этого адского пса. Его можно остановить, если всадить в него достаточно пуль, мы-то знаем. Но этот чертов дом нагоняет на меня страх. Воздух вокруг него густой, как вода. Болит голова, тело становится ватным. Прямо-таки как при сильном похмелье.

– А меня подводит желудок, – добавляет Док. – Желудок и… – Он замолкает. Не хочет упоминать вслух Дейзи Темперли, девушку, которую невольно убил, неправильно выписав дозу лекарства, но видит ее перед собой так же отчетливо, как ковбоев на экране телевизора, который висит под потолком. Светлые волосы, карие глаза. Иногда он заставляет ее улыбнуться, несмотря на боль, когда поет ей песню Вэна Моррисона о девушке с карими глазами.

– Я иду из-за Мышонка, – продолжает Док. – Я должен. Но это место… это гиблое место. Вы не можете этого знать. Возможно, думаете, что понимаете, куда идете, но знать не можете.

– Я понимаю больше, чем вы можете себе представить, – отвечает Джек. Теперь его очередь остановиться, оглядеться. Помнят ли Нюхач и Док слово, которое произнес Мышонок, прежде чем умер? Помнят ли они д’ямбу? Должны, они при этом присутствовали, видели, как книги соскользнули с полки и зависли в воздухе, когда Джек произнес это слово… но Джек практически уверен: спроси он их сейчас, они ответят лишь удивленным, ничего не понимающим взглядом.

Частично потому, что д’ямбу трудно запомнить, совсем как точное расположение съезда к «Черному дому» с шоссе номер 35. А главным образом потому, что слово это предназначалось только ему, Джеку Сойеру, сыну Фила и Лили. Он – главарь банды Сойера, потому что он – другой. Он путешествовал, а путешествия расширяют кругозор.

Что ему следует рассказать о своих путешествиях? Пожалуй, ничего. Но они должны ему верить, и, чтобы добиться этого, он должен воспользоваться словом Мышонка. В глубине сердца он знает, что пользоваться им можно очень осторожно (д’ямба – что винтовка, может выстрелить ровно столько раз, сколько патронов в магазине, а потом только щелкнет), и ему не хочется тратить драгоценный «патрон» здесь, вдали от «Черного дома», но он потратит. Потому что они должны верить. Если не поверят – их отчаянная попытка спасти Тая закончится тем, что они будут стоять на коленях перед «Черным домом», с кровоточащими носами, кровоточащими глазами, выхаркивая в отравленный воздух кровь и зубы. Джек может сказать им, что большая часть этого яда вырабатывается у них в голове, но словами не помочь. Они должны верить.

И потом, до полудня еще семь минут.

– Лестер, – зовет он.

Бармен, всеми забытый, отирался у двери в кухню. Не подслушивал, слишком далеко, но и не хотел привлекать внимание. Однако привлек.

– Есть у вас мед? – спрашивает Джек.

– М-мед?

– Его делают пчелы, Лестер. Ловкачи делают деньги, а пчелы делают мед.

По глазам Лестера видно, что суть он наконец-то уловил.

– Да, конечно. Мед мне нужен для приготовления «Кентуккийского прощального». А также…

– Поставь на стойку, – просит Джек.

Дейл переминается с ноги на ногу:

– Если, как ты и говорил, Джек, времени у нас в обрез…

– Это важно. – Джек наблюдает, как Лестер Мун ставит на край стойки маленькую пластиковую бутылочку с медом, из острого носика его надо выжимать, как кетчуп, и вдруг думает о Генри. Вот уж кому понравилось бы чудо, которое собирается сотворить Джек! Но разумеется, ради Генри он бы проделывать все это не стал. Не стал бы растрачивать попусту удивительную силу этого слова. Потому что Генри поверил бы ему сразу, как Джек верил, что Генри может довести автомобиль от Тремпелау до Френч-Лэндинга… черт, даже до Луны… если кто-то решится предоставить ему такую возможность и даст ключи от машины.

– Я сейчас принесу, – храбро отвечает Лестер. – Я не боюсь.

– Оставь, где стоит, – говорит ему Джек. – Мне в руки передавать не обязательно.

Лестер выполняет просьбу. Пластиковая бутылочка отлита в форме медвежонка. Ее освещают лучи солнца. На часах 11.54. С экрана слышится стрельба. Джек отключается от всего, предельно концентрируется, фокусирует мысли в единый луч, как увеличительное стекло фокусирует солнечный свет, а потом выстреливает этот луч одним словом:

«Д’ЯМБА».

И тут же слышит низкое гудение. Оно нарастает, превращаясь в жужжание. Нюхач, Док и Дейл оглядываются. Поначалу ничего не меняется, потом дверной проем, залитый солнечным светом, темнеет. Будто небольшое дождевое облако вплывает в бар «Сэнд».

Вонючий Сыр жалобно вскрикивает и пятится к двери кухни.

– Осы! – кричит он. – Это осы! Спасайтесь!

Но это не осы. Док и Лестер Мун могут ошибиться, но Нюхач и Дейл Гилбертсон – нет, они родились и выросли в деревне. Поэтому могут отличить пчелу от осы. Джек неотрывно смотрит на рой. На его лбу выступили капельки пота. Мысленно он внушает пчелам, что от них требуется.

Пчелы так густо облепляют пластиковую бутылочку, что она почти исчезает из виду. Жужжание усиливается, бутылочка отрывается от стойки, поднимается в воздух, покачиваясь из стороны в сторону, как маленькая боеголовка, у которой забарахлила система наведения. Потом, очень медленно, бутылочка плывет к банде Сойера. На пчелиной подушке толщиной шесть дюймов.

Джек протягивает руку, ладонью вверх. Пластиковая бутылочка соскальзывает на ладонь. Джек сжимает пальцы в кулак. Операция завершена.

Пчелы поднимаются над его головой. Их жужжание громкостью соперничает с криком Лили: «Этого высокого мерзавца оставь мне! Именно он изнасиловал Стеллу!»

Затем они летят к двери и исчезают.

Часы с логотипом «Кингслендского пива» показывают, что до полудня ровно три минуты.

– Святая Мария, Матерь Божия, – шепчет Нюхач. Глаза у него огромные, вылезающие из орбит.

– Глубоко же ты прятал свои таланты. – Голос Дейла дрожит.

У края стойки что-то падает на пол. Лестер «Вонючий Сыр» Мун лишился чувств, впервые в жизни.

– Нам пора, – говорит Джек. – Нюхач, вы с Доком едете первыми. Мы за вами в машине Дейла. Когда увидите проселок и щит с надписью «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН», не сворачивайте с шоссе, просто поставьте байки на обочину. Дальше мы поедем на машине Дейла, но сначала помажем вот этим у себя под носом. – Джек поднимает руку с пластиковой бутылочкой. У Винни-Пуха помяты бока, в тех местах, на которые уже нажимал Лестер, выдавливая несколько капель меда в коктейли. – Немного можно выдавить и в ноздри. Липкая штука, конечно, но все лучше, чем блевотина.

В глазах Дейла понимание и одобрение.

– Все равно что мазнуть под нос «Викс» перед тем, как идти туда, где совершено убийство.

Конечно, с этим нет ничего общего, но Джек кивает. Потому что главное – вера.

– А сработает? – В голосе Дока сомнение.

– Да, – отвечает Джек. – Вы почувствуете какой-то дискомфорт, я в этом не сомневаюсь, но очень легкий. А потом нам придется пересечь границу… ну, попасть туда, где я никогда не бывал. Что нас ждет там – не знаю.

– Я думал, мальчишка в доме, – говорит Нюхач.

– Я думаю, его оттуда уже увели. А дом… Дом этот не простой. Он – дверь в другой… – «Мир» – слово, которое первым приходит на ум Джеку, но он не думает, что они попадут в другой мир, если подходить с меркой Долин. – В другое место.

На экране телевизора в Лили только что вонзилась первая из шести пуль. В этом фильме она умирает, ребенком Джек терпеть не мог этот фильм, но по крайней мере она дорого отдает свою жизнь. Забирает с собой нескольких мерзавцев, в том числе и того, кто изнасиловал ее подругу, и это хорошо. Джек надеется, что сможет сделать то же самое. Но самое большое его желание, и он очень надеется его реализовать, – вернуть Тайлера Маршалла матери и отцу.

На часах рядом с телевизором в очередной раз меняются цифры. 11.59 уступают место 12.00.

Нюхач и Док седлают своих «железных коней». Джек и Дейл шагают к патрульной машине, останавливаются, когда на стоянку резко сворачивает «форд эксплорер». Из-под колес внедорожника веером летит гравий, он катится к ним, оставляя за собой шлейф пыли.

– Господи, – бормочет Дейл.

По бейсболке, которая нелепо надета на самую макушку водителя, Джек может определить, что за рулем внедорожника Фред Маршалл. Но если отец Тая решил, что он примет участие в спасательной экспедиции, его надежды напрасны.

– Слава богу, что я вас перехватил! – кричит Фред, выпрыгивая из кабины. – Слава богу!

– Кто следующий? – шепотом спрашивает Дейл. – Уэнделл Грин? Том Круз? Джордж Буш под руку с мисс Гребаная Вселенная?

Джек слушает вполуха. Фред вытаскивает из багажника что-то длинное, и Джека интересует, что именно. Возможно, в свертке винтовка, но Джек в этом сомневается. И направляется к «форду».

– Эй, дружище, поехали! – кричит Нюхач. «Харлей» под ним с ревом оживает. – Нам…

Нюхач вскрикивает. Док тоже. Его бросает в сторону, и он едва не падает на гравий вместе с зажатым между бедрами мотоциклом. У Джека такое ощущение, будто его голову пробило молнией, и он уже бежит к Фреду, который что-то бессвязно кричит. На мгновение кажется, что оба они то ли танцуют с длинным, завернутым в бумагу предметом, который привез Фред, то ли вырывают его друг у друга.

Только Дейл Гилбертсон, который не бывал в Долинах, не приближался к «Черному дому» и не является отцом Тайлера Маршалла, ничего не чувствует. Но даже у него в голове вроде бы слышится чей-то вскрик. Земля вздрагивает под ногами. Цвета становятся ярче.

– Что это было? – спрашивает он. – Хорошее или плохое? Хорошее или плохое? Что, черт побери, происходит?

На мгновение никто из них не может ответить. Все слишком потрясены, чтобы отвечать.

Когда рой пчел подхватывает пластиковую бутылочку с медом и несет ее над стойкой бара, Берни приказывает Таю Маршаллу встать лицом к стене, лицом, черт побери, к стене.

Они в грязной маленькой лачуге. Машинный грохот совсем близко. Тай слышит крики, рыдания, стоны и посвисты кнутов. Они уже рядом с Большой Комбинацией. Тай ее видел, металлическое сооружение, поднимающееся в облака из дымящейся ямы в полумиле к востоку. Возможно, именно таким должен быть небоскреб в представлении сумасшедшего, переплетением, в стиле Руба Голдберга[119], желобов, кабелей, транспортеров, платформ, все приводится в движение детьми, которые вращают транспортеры и тянут за рычаги. Само сооружение окутано поднимающимся к небу красноватым дымом.

Дважды, пока тележка для гольфа медленно катилась по дороге, с Таем за рулем (Берни – на пассажирском сиденье с направленным на Тая «Тазером»), мимо проходили группы странных зеленых людей. С лицами, лишь отдаленно напоминающими человеческие, чешуйчатой, как у рептилий, кожей, в кожаных туниках с клочьями шерсти. Большинство несло копья, некоторые – кнуты.

«Надсмотрщики, – объяснил Берни. – Следят за тем, чтобы вращались колеса прогресса». Начал хохотать, но смех быстро перешел в стон, а стон – в пронзительный крик боли.

«Хорошо, – хладнокровно подумал Тайлер. А потом, пусть и мысленно, впервые использовал одно из любимых выражений Эбби Уэкслера: – Чтоб ты скорее сдох, негодяй».

Проехав примерно две мили по земляной дороге, они прибывают к огромной деревянной платформе, расположенной слева от них. Над ней поднимается что-то похожее на подъемный кран. Его «стрела» протянута до самой дороги. Свешивающиеся с нее веревки покачиваются от легкого ветерка, несущего с собой запах серы. Под платформой, на мертвой земле, которая никогда не видела солнца, разбросанные кости и горки белой пыли. С одной стороны гора обуви. Почему они оставляют одежду и снимают обувь – вопрос, на который Тайлер, возможно, не смог бы ответить даже без шапки на голове (ошобенные иггушки для ошобенных детей), но из подсознания вдруг выскочила фраза: местный обычай. Вроде бы отец говорил что-то такое, но он не уверен. Он не может вспомнить лицо отца, во всяком случае отчетливо.

Виселица облюбована воронами. Они толкаются, поворачивают головы, следя за движением «E-Z-Go». Особенной вороны среди них нет. Той, чью кличку Тай не может вспомнить. Но он знает, почему вороны здесь. Хотят ухватить свежей плоти, вот что они тут делают. А заодно выклевать глаза нового покойника. Не говоря уж о босых ножках.

За горой брошенной, расползающейся обуви проселок уходит на север, к дымящемуся холму.

– Стейшн-хауз-роуд, – сказал Берни, вроде бы уже не Таю, а самому себе, впадая в забытье. (Однако «Тазер» по-прежнему нацелен на шею Тая, и рука, которая его держит, не трясется.) – По ней я должен везти особенного мальчика (фешти ошобенного мальшика). Туда отправляются особенные мальчики. Мистер Маншан поехал за моно. Монопоездом Конечного мира. Когда-то были еще два. Патриция и… Блейн?..[120] Их нет. Сошли с ума. Покончили с собой.

Тай вел тележку для гольфа и молчал, но думал, что сошел с ума как раз старый Берн-Берн. О монорельсовых поездах он знает, даже ездил на одном в «Уолт Дисней уорлде»[121] в Орландо, штат Флорида, но монопоезда с именами Патриция и Блейн? Глупость какая-то.

Стейшн-хауз-роуд осталась позади. Ржаво-красная и железо-серая Большая Комбинация все приближалась. Тай мог различить на наклонных конвейерах движущиеся фигурки. Дети. Некоторые из других миров, возможно расположенных по соседству с этим… но многие из его мира. Дети, чьи лица появлялись на газетных страницах, а потом исчезали навеки. Разумеется, оставались какое-то время в сердцах родителей, но в итоге сохранялись только на фотографиях. Дети, признанные мертвыми, похороненными в безымянных могилах извращенцами, которые использовали их, а потом от них отделались. Но вместо могилы они попали сюда. Во всяком случае, некоторые из них. Даже многие. Дергали за рычаги, вращали колеса, приводили в движение транспортеры, тогда как желтоглазые, зеленокожие надсмотрщики щелкали своими кнутами.

На глазах Тая один из муравьев полетел вниз с высокого, окутанного паром здания. Таю показалось, что он слышал едва слышный крик ужаса. Или облегчения?

– Прекрасный день, – пробормотал Берни. – И он станет еще лучше, когда удастся поесть. Еда всегда меня бодрит. – Его старые глаза пристально изучали Тая, губы изогнулись в улыбке. – Лучшая еда – ягодицы младенца, но твои тоже ничего. Очень даже ничего. Он велел отвезти тебя на станцию, но я не уверен, что получу свою долю. Мои… комиссионные. Может, он честный… может, он по-прежнему мой друг… но я думаю, что сначала просто возьму свою долю, чтобы не возникало никаких вопросов. Большинство агентов снимают свои десять процентов сверху. – Он протягивает руку, тычет пальцем в ягодицу Тая. Даже сквозь джинсы Тай чувствует, какой твердый у старика ноготь. – А я возьму свою часть снизу. – Болезненный смешок, и Тай с радостью увидел, что слюна, появившаяся между потрескавшимися губами, окрашена кровью. – Снизу, понял? – Палец вновь тычется в ягодицу.

– Понял, – отвечает Тай.

– Ты все равно сможешь разрушать, – продолжает Берни. – Одна у тебя будет ягодица или две – разницы никакой. – Вновь смешок. Вроде бы он впадал в забытье, однако «Тазер» держит крепко. – Едем дальше, парень. Еще полмили по Конджер-роуд. Увидишь лачугу под жестяной крышей. По правую руку. Это особенное место. Особенное для меня. Свернешь к ней.

Таю не остается ничего другого, как повиноваться. И теперь…

– Делай, что я тебе говорю! Лицом к гребаной стене! Подними руки и просунь в эти петли!

Тай, конечно, понятия не имеет, что такое эвфемизм[122], но знает: эти металлические кольца никакие не петли. Со стены свисают кандалы.

Паника захлестывает рассудок, грозя парализовать все мысли. Тай пытается бороться с ней… борется, стиснув зубы. Если он поддастся панике, если начнет вопить и кричать, для него все будет кончено. Или старик убьет его, вырезая кусок мяса из ягодицы, или друг старика увезет его в какое-то ужасное место, которое Берни называет Дин-та. В любом случае Тай никогда больше не увидит ни мать, ни отца. И Френч-Лэндинг тоже. Но если он будет сохранять хладнокровие… дожидаться своего шанса…

Да, но как это трудно. Шапка, которая у него на голове, в этом ему немного помогает: ее притупляющий эффект способствует удержанию паники под контролем… но как это трудно. Потому что он не первый ребенок, которого приводит сюда старик, как не был и первым, кому пришлось провести долгие часы в бетонной камере в доме старика. В левом углу лачуги – закопченный, поблескивающий жиром гриль под жестяным коробом дымохода. К горелке гриля тянутся шланги от двух газовых баллонов с надписью «ЛА РИВЬЕРА ПРОПАН» на боку каждого. На стене висят рукавицы, лопатки, щипцы, молотки для отбивки мяса, широкие вилки. Тут же ножницы, а также как минимум четыре остро заточенных мясницких ножа. Один из ножей длинный, как церемониальный меч.

Рядом с ним грязный фартук с надписью «ПОВАРА МОЖНО ПОЦЕЛОВАТЬ».

Запахом лачуга напоминает Таю пикник, организованный «Домом ветеранов зарубежных войн», куда он ездил с матерью и отцом на прошлогодний День труда. Пикник назвали «Праздник на Мауи», дабы гости представляли себе, будто попали на Гавайи. Проводился он на берегу реки в парке Ла Фолетт. В большой яме в земле горел огромный костер, на котором свиней жарили целиком. Заправляли всем женщины в травяных юбках и мужчины в ярких рубашках с птицами и тропической зеленью. Запах от ямы шел такой же. Только в лачуге он более затхлый… и жарили здесь не…

«Жарили здесь не свинину, – думает Тай, – а…»

– Я что, должен целый день стоять и пялиться на тебя?

«Тазер» оживает. Дозированный укол боли пронзает левую половину шеи Тая. Мочевой пузырь не выдерживает, и Тай надувает в штаны. Ничего не может с собой поделать. Практически не отдает себе в этом отчета. Протянувшаяся откуда-то рука (не иначе из далекой галактики), трясущаяся, но невероятно сильная, толкает Тая к стене и кандалам, которые приварены к стальным пластинам на высоте порядка пяти с половиной футов от земли.

– Сюда! – кричит Берни и истерически смеется. – Я знал, что ты получишь еще один разряд. Умный мальчик, значит? Вундеркинд! А теперь просовывай руки в петли, и чтоб без глупостей!

Тай поднимает руки, чтобы не удариться лицом о стену лачуги. Его глаза отделяет от дерева меньше фута, и он видит кровяные потеки. Они давние, и их много. От засохшей крови идет металлический запах. Земля под ногами пружинит. Словно губчатая резина. Словно желе. Это отвратительно. Возможно, это иллюзия, но Тай понимает, в чем дело. Это место казни. Старик, возможно, не каждый раз пировал здесь, не имел такой возможности, но приходить сюда он любит. Как он сам и сказал, место это для него особенное.

«Если я позволю ему заковать в эти кандалы обе руки, – думает Тай, – мне конец. Он изрежет меня на куски. Потому что, начав резать, не сможет остановиться, забудет и о мистере Маншане, и о ком угодно. Поэтому готовься».

Последняя мысль не его вовсе. В голове словно раздался голос матери. Его матери или другой женщины, похожей на нее. Паника исчезает вовсе, голова прочищается, насколько позволяет шапка. Он знает, что должен сделать. Во всяком случае, попытаться.

Он чувствует, как дуло «Тазера» скользит между его ног, и вспоминает змею, которая переползала дорогу, ее зубастую пасть.

– Немедленно вставляй руки в петли, а не то я поджарю твои яйца, как устрицы.

– Хорошо, – отвечает Тай визгливым, пронзительным голосом. Надеется, голос не оставляет сомнений в том, что он обезумел от страха. Видит Бог, говорить таким голосом не так уж и трудно. – Хорошо, хорошо, только не причиняйте мне боли, я все делаю, видите? Все делаю.

Он просовывает руки в кандалы. Кольца широкие, руки свободно в них входят и могут выйти с той же легкостью.

– Глубже! – Голос гремит рядом с ухом, но «Тазера» между ног уже нет. – Просунь руки как можно глубже!

Тай подчиняется. Кольца соскальзывают ниже запястий. В полумраке кисти его рук напоминают морские звезды. За спиной слышится позвякивание: Берни роется в мешке. Тай понимает, что это значит. Шапка, возможно, тормозит мысли, но тут все ясно. В мешке у старого мерзавца наручники. Наручники эти использовались много, много раз. Он схватит ими запястья Тая повыше колец кандалов, и Тай будет стоять (или висеть, если потеряет сознание), пока старик будет его резать.

– А теперь слушай. – Дыхание у Берни срывается, но по голосу чувствуется, что он заметно ожил. Перспектива близкой трапезы прибавила ему сил. – Я буду держать тебя на мушке электрошокера одной рукой. А другой буду надевать на твое запястье наручник. Если ты шевельнешься… даже если ты дернешься, мальчик… получишь полный разряд. Понимаешь?

Тай кивает залитой кровью стене.

– Я не шевельнусь, – верещит он, – честное слово, не шевельнусь.

– Сначала одну руку, потом другую. Так я это всегда проделываю. – В голосе безграничное самодовольство. Дуло «Тазера» с силой вжимается между лопатками Тая. Тяжело дыша от прилагаемых усилий, старик перегибается через левое плечо мальчика. Нос Тая улавливает запахи старости и крови. Все равно что «Гензель и Гретель», думает он, только нет печи, в которую он мог бы запихнуть своего мучителя.

Наручник охватывает левое запястье. Берни шумно дышит в ухо Таю. Старик тянется к наручнику… «Тазер» смещается… но недостаточно далеко. Берни защелкивает наручник. Теперь Тай не может вынуть левую руку из железного кольца. Второй наручник, который Берни предстоит закрепить на правом запястье Тайлера, свободно висит на металлической цепочке, связывающей оба наручника.

Старик, тяжело дыша, перемещается правее. Протягивает руку вокруг тела Тайлера, чтобы схватить болтающийся наручник. «Тазер» вновь упирается в спину мальчика. Если старик доберется до наручника, песенка Тая спета (и он это понимает). И он добирается, но в последний момент наручник выскальзывает из дрожащих пальцев старика. Вместо того чтобы подождать, пока наручник, качнувшийся, словно маятник, сам вернется к руке, Берни еще больше наклоняется вперед. Костлявое лицо прижимается к правому плечу Тая.

И когда старик тянется за наручником, Тай чувствует, что «Тазер» уже не так сильно вжимается ему в спину, а потом давление дула и вовсе исчезает.

«Давай! – кричит в голове Тая Джуди. А может, Софи. А может, обе. – Давай, Тай! Это твой шанс, другого не будет!»

Тай выдергивает правую руку из металлического кольца. Опускает вниз. Отталкивать Берни бессмысленно, старик весит как минимум шестьдесят фунтов, вот Тай и не пытается. Вместо этого он всем телом подается влево, перекладывая вес на левые плечо и руку, защемленную в железном кольце.

– Что… – начинает Берни, но правая рука Тая уже достигает цели, ухватывает старика за яйца. Он чувствует, как они прижимаются друг к другу, чувствует, как одно лопается, давится. Тай кричит, в его крике сливаются воедино отвращение, ужас, триумф.

Берни, захваченный врасплох, вопит. Пытается вырваться, но Тай вцепился в его яйца мертвой хваткой. Его рука, такая маленькая, неспособная оказать серьезного сопротивления (казалось бы), превратилась в смертоносное оружие. Если еще у Берни и есть время воспользоваться «Тазером», то оно стремительно иссякает… и действительно, «Тазер» выпадает из разжавшихся пальцев Берни на пропитанный кровью земляной пол лачуги.

– Отпусти меня! Мне БОЛЬНО! БОЛ…

Но прежде чем он успевает закончить, Тай рывком дергает на себя мягкий, сдутый мешочек в старых штанах из хлопчатобумажной ткани. Дергает яростно, и под его пальцами что-то рвется. Берни отчаянно вопит. Он и представить себе не мог, что возможна такая боль… что ему придется испытывать такую боль.

Но этого недостаточно. Голос Джуди говорит, что недостаточно, но Тай, возможно, знает об этом и без нее. Он ранил старика, как сказал бы Эбби Уэкслер, «порвал его гребаные яйца», но этого недостаточно.

Он отпускает яйца и поворачивается влево, используя левую руку как ось. Видит качающегося перед ним старика. А за его спиной – тележку для гольфа, стоящую в дверном проеме, небо, затянутое серыми облаками и дымом. Глаза старого монстра огромные, выпученные, по щекам текут слезы. Пока он в шоке и только таращится на маленького мальчика, который причинил ему такую боль.

Но скоро, очень скоро он придет в себя. И тогда схватит со стены один из ножей, а может, большую вилку, какой переворачивают мясо на решетке гриля, и заколет своего маленького пленника до смерти, выкрикивая ругательства и проклятия, называя обезьяной, мерзавцем, подтиральщиком. О таланте Тая он и не вспомнит. Забудет и о страхе перед мистером Маншаном и аббала. Потому что, придя в себя, Берни превратится в дикого зверя, в котором не останется ничего человеческого. И будет рвать пленника на куски.

Тайлер Маршалл, сын Фреда и бесстрашной Джуди, не дает Берни такого шанса. Последнюю часть пути у него из головы не выходили слова старика о мистере Маншане: «Он причинил мне боль, чуть не вытащил наружу мои внутренности», – и он надеялся, что ему тоже представится такая возможность. Она и представилась. Повиснув на защемленной в железном кольце левой руке, Тайлер выбрасывает вперед правую. Сует в дыру в рубашке. Сует в дыру, проделанную в теле лезвием выкидного ножа Генри. Пальцы Тая нащупывают что-то склизкое и мокрое. Ухватывают, тащат на себя. Из дыры в рубашке появляются кишки Чарльза Бернсайда.

Берни вскидывает лицо к жестяному потолку лачуги. Челюсть отвисает, сухожилия морщинистой шеи напрягаются, он орет благим матом. Пытается вырваться, подавшись назад, но это, должно быть, наихудшее решение, если тебя ухватили за кишки. Они все вылезают и вылезают из раны в животе, толстые, как сосиски, возможно еще переваривающие еду, которую Берни затолкал себе в рот в столовой «Центра Макстона».

И последние слова Чарльза «Чамми» Бернсайда: «ОТПУСТИ МЕНЯ, МАЛЕНЬКИЙ ПОДТИРА-А-А-АЛЬЩИК».

Тайлер не отпускает. Тащит кишки на себя, дергает из стороны в сторону, как терьер, вцепившийся в крысу. Кровь и желтая жижа хлещут из раны в животе Берни.

– Подыхай! – слышит Тайлер свой истеричный крик. – Подыхай, старый козел, ПОДЫХАЙ!

Берни отступает еще на шаг. Рот открывается шире, верхняя вставная челюсть падает на землю. Он смотрит на собственные кишки, которые вытягивает из дыры в рубашке правая рука противного мальчишки. И видит нечто еще более ужасное: белое сияние, окружающее Тайлера. Оно наделяет мальчика силой, которой у него быть не может. Той самой силой, которая позволяет вытаскивать кишки из живота Берни… и как же это больно, как больно, как бо-о-о…

– Подыхай! – пронзительно кричит мальчишка. – КОГДА ЖЕ ТЫ НАКОНЕЦ ПОДОХНЕШЬ?

И вот, пришел, пришел этот миг, Берни падает на колени. Его туманящийся взгляд фиксируется на «Тазере», и он протягивает к нему трясущуюся руку. Но прежде чем эта рука хватает электрошокер, свет сознания покидает глаза Берни. Он не перенес и сотой части тех страданий, которым подвергал свои жертвы, на большее его дряхлое тело просто не способно. Он хрипит, валится на спину, из живота все вылезают внутренности. Но этого и чего-либо еще он уже не чувствует.

Карл Бирстоун, он же Чарльз Бернсайд, он же Чамми Бернсайд, умирает.

На тридцать секунд все замирает. Тайлер Маршалл жив, но эти секунды он мешком висит на левой руке, защемленной наручником в металлическом кольце, правой же крепко сжимает кишки Берни. Сжимает мертвой хваткой. Наконец на его лицо возвращается осмысленное выражение. Он отдает себе отчет, что правая рука чуть ли не до плеча забрызгана кровью и слизью, а в пальцах зажаты внутренности мертвеца. Он разжимает пальцы и пытается метнуться к двери, но он прикован к стене, и рывок этот завершается криком, вызванным резкой болью в плече.

«Пока все хорошо, – шепчет ему Джуди-Софи. – Но ты должен выбираться отсюда, и побыстрее».

Слезы текут по грязному, бледному лицу Тая, он начинает орать благим матом: «Помогите мне! Кто-нибудь, помогите мне! Я в лачуге! Я В ЛАЧУГЕ!»

На стоянке у бара «Сэнд» Док остается на байке, но Нюхач слезает со своего, ставит на подставку и идет к Джеку, Дейлу и Фреду. Джек уже держит в руках длинный предмет, который привез отец Тая. Фред тем временем схватился за рубашку Джека. Дейл пытается его остановить, но для Фреда Маршалла во всем мире остались только два человека: он и Голливуд Джек Сойер.

– Это был он, не так ли? Тай? Это был мой мальчик, я слышал его!

– Да, – отвечает Джек. – Несомненно, он, и, несомненно, вы его слышали. – Он побледнел, Нюхач это видит, но в остальном спокоен. И Джека абсолютно не волнует, что отец пропавшего ребенка дергает его рубашку, вытаскивая из штанов. Нет, все внимание Джека сосредоточено на посылке.

– Что здесь происходит? – с мольбой спрашивает Дейл. Смотрит на Нюхача: – Вы знаете?

– Мальчик в какой-то лачуге, – отвечает Нюхач. – Я прав?

– Да, – кивает Джек.

Фред отпускает его рубашку, рыдая, отступает на шаг. Джек по-прежнему не обращает на него внимания и не пытается заправить рубашку. Смотрит на посылку. Ожидает увидеть на ней самодельные «марки», пташек, вырезанных с пакетиков сахара, но нет, это обычное почтовое отправление. Получателем указан мистер Тайлер Маршалл, проживающей в доме 16 по Робин-Гуд-лейн во Френч-Лэндинге. Есть и обратный адрес: Мистеру Джорджу Рэтбану, KDCU, дом 4 по Пенинсула-драйв, Френч-Лэндинг. Чуть ниже большими черными буквами:

ДАЖЕ СЛЕПОЙ ВИДИТ, ЧТО ОКРУГ КАУЛИ ЛЮБИТ ПИВНОЙ КОНКУРС!

– Генри, тебя никто и ничто не остановит, не так ли? – бормочет Джек. Слезы жгут глаза. Щемит сердце от мысли, что теперь ему предстоит жить без ближайшего друга.

– При чем тут дядя Генри? – спрашивает Дейл. – Джек, дядя Генри умер.

Джек, однако, в этом уже не уверен.

– Поехали, – подает голос Нюхач. – Надо добраться до парня. Он жив, но ему грозит опасность. Это ясно как божий день. Поехали. С остальным разберемся позже.

Но Джеку, который не только слышал крик Тайлера, но и, пусть на мгновение, увидел все глазами Тайлера, разбираться не с чем, за исключением одного. Не обращая внимания на Нюхача и Дейла, он подходит к плачущему отцу Тая:

– Фред.

Фред продолжает плакать.

– Фред, если вы хотите увидеть своего сына, возьмите себя в руки и послушайте меня.

Фред поднимает голову, по щекам катятся слезы. Нелепо маленькая бейсболка по-прежнему сидит на его макушке.

– Что это, Фред?

– Должно быть, приз в конкурсе, который Джордж Рэтбан проводит каждое лето… «Пивной конкурс». Но я не знаю, как Тай мог что-то выиграть в этом конкурсе. Пару недель назад он горевал из-за того, что забыл отправить открытку на конкурс. Даже спросил меня, может, я отправил за него открытку, а я… ну, шуганул его. – От этих воспоминаний поток слез по заросшим щетиной щекам усиливается. – Это случилось, когда Джуди… начала вести себя странно… я волновался из-за нее и… спустил собак на Тая. Вы понимаете? – Он тяжело дышит, в горле что-то булькает, адамово яблоко ходит вверх-вниз. – А Тай… он лишь сказал: «Все нормально, папа». Не рассердился на меня, не надулся. Таким уж он был мальчиком. Такой уж он мальчик.

– С чего вы решили привезти биту, этот подарок мне?

– Позвонил ваш друг, – отвечает Фред. – Сказал, что почтальон принес посылку и я должен немедленно привезти ее сюда. До вашего отъезда. Он называл вас…

– Он называл меня Странник Джек.

Фред Маршалл в изумлении таращится на него:

– Совершенно верно.

– Ладно. – Джек кивает. – Нам пора ехать за вашим сыном.

– Я с вами. Охотничье ружье у меня в багажнике…

– Там оно и останется. Поезжайте домой. Приготовьте дом к его приезду. Приготовьте дом к приезду вашей жены. И позвольте нам сделать то, что мы должны сделать. – Джек смотрит на Дейла, потом на Нюхача. – Поехали.

Пятью минутами позже машина начальника полицейского участка Френч-Лэндинга катит на запад по шоссе номер 35. Впереди почетным эскортом бок о бок едут Нюхач и Док. Хромированные байки блестят на солнце. Деревья зелеными кронами клонятся к дороге.

Приближение к «Черному дому» отдается в голове Джека нарастающим гулом. Он научился при необходимости отсекать этот гул, не позволять ему нарушать мысленный процесс, но все равно неприятно. Дейл передал Джеку один из «ругеров» калибра 357, которые стоят на вооружении полиции, и теперь револьвер заткнут за пояс синих джинсов. Джек удивился, с каким удовольствием взял в руки револьвер, словно давно ждал этого момента. В мире, что раскинулся за «Черным домом», от стрелкового оружия проку не будет, но сначала они должны туда попасть, ведь так? А если верить Нюхачу и Доку, радушной встречи ждать не приходится.

– Дейл, у тебя есть перочинный ножик?

– В бардачке, – отвечает Дейл, косится на длинную посылку, которая лежит на коленях Джека. – Полагаю, ты хочешь ее вскрыть?

– Правильно полагаешь.

– Можешь ты мне кое-что объяснить, пока будешь этим заниматься? К примеру, войдя в «Черный дом», мы должны ожидать, что Чарльз Бернсайд выскочит из потайной двери с топором и начнет…

– Дни, когда Чамми Бернсайд набрасывался на людей, уже в прошлом, – отвечает Джек. – Он мертв. Тай Маршалл убил его. Это мы почувствовали на автостоянке у бара «Сэнд».

Машину чифа бросает в сторону, через разделительную полосу. Нюхач, увидев этот странный маневр в зеркале заднего обзора, даже оглядывается. Джек машет ему рукой, мол, не обращай на нас внимания, все нормально, и Нюхач вновь смотрит прямо перед собой.

– Что? – выдыхает Дейл.

– Старик, конечно, уже не тот, но, как я представляю себе, Тай проявил завидное мужество. Мужество и хитрость. – Джек думает о том, что Генри пощупал Бернсайда за вымя, а Тай его прикончил. Вот это Джордж Рэтбан и называл командной игрой.

– Как…

– Вырвал из живота внутренности. Голыми руками. Одной рукой. Я уверен, что за вторую его приковали к стене.

Дейл молчит, наблюдает, как мотоциклисты входят в поворот. Ветер треплет волосы, торчащие из-под шлемов (для мотоциклистов на дорогах Висконсина они обязательны). Джек тем временем разрезает коричневую оберточную бумагу и достает белую картонную коробку. В ней что-то перекатывается.

– Ты говоришь мне, что десятилетний мальчик выпотрошил маньяка-убийцу. Маньяка-людоеда. И ты каким-то образом это знаешь.

– Да.

– Мне невероятно трудно в это поверить.

– Учитывая, кто его отец, я могу тебя понять. Фред… – На ум приходит слово «слабак», но это несправедливо и не соответствует действительности. – У Фреда нежное сердце. Джуди, наоборот…

– У нее железная воля, – прерывает его Дейл. – Мне говорили.

Джек невесело улыбается другу. Гудение он запер в маленькой части своего мозга, но теперь эта часть верещит, как пожарная сирена. Они почти у цели.

– Безусловно, – кивает Джек. – И у мальчика тоже. Он… храбрый. – С губ Джека едва не сорвалось другое: «Он – принц».

– И он жив.

– Да.

– Прикован к стене какой-то лачуги.

– Да.

– За домом Бернсайда.

– Вроде того.

– Если я правильно понимаю, лачуга эта где-то в лесу около Шуберт и Гейл-стрит.

Джек улыбается и молчит.

– Ну хорошо. – Дейл тяжело вздыхает. – В чем я ошибаюсь?

– Не важно. И это хорошо, потому что объяснить просто невозможно. – Джек очень надеется, что голова у Дейла крепкая, поскольку в ближайшие час или два им предстоит увидеть много такого, от чего может поехать крыша.

Ногтем он отдирает скотч, который удерживает крышку коробки. Открывает ее. Внутри мягкая бумага. Джек вытаскивает ее, и его глазам открывается приз «Пивного конкурса», направленный Таю Маршаллу. Приз, который он выиграл, даже не участвуя в конкурсе.

Джек восторженно вскрикивает. Оставшийся в нем мальчишка не может отреагировать иначе при виде предмета, лежащего в коробке, пусть он сам не играл в эту игру после того, как перерос Малую лигу[123]. Потому что в этой бите есть что-то особенное, не так ли? Что-то связанное с нашей верой в чистоту спортивного поединка и силой нашей команды. Домашней команды. Которая всегда лучшая и всегда благородная. Конечно же, Бернард Маламуд[124] это знал. Джек перечитывал его «Самородок» два десятка раз, всегда надеясь на другой конец (в фильме его мечта реализовалась, но этот кинофинал он просто возненавидел), и ему особенно нравилось, что Рой Хоббс называл свою биту Уандербоем[125]. И пусть критики несут всякую чушь насчет легенд про короля Артура и фаллические символы: иногда сигара – это просто сигара, которую курят, а бита – просто бита. Большая палка. Что-то такое, чем бьют по мячу, чтобы потом сделать круговую пробежку.

– Святая корова! – вырывается у Дейла, когда он видит биту. И сразу молодеет. В нем тоже проглядывает мальчишка. Как и в Джеке. Глаза Дейла широко раскрываются. – Чья бита?

Джек осторожно достает биту из коробки. На ней надпись, черным маркером «Мейджик»:

Таю Маршаллу. Борись и не сдавайся. Твой друг Ричи Секссон.

– Ричи Секссона, – отвечает Джек. – Кто такой Ричи Секссон?

– Лучший бэттер[126] «Брюэров», – отвечает Дейл.

– Так же хорош, как Рой Хоббс?

– Рой… – Тут Дейл улыбается. – А, в кино. Роберт Редфорд[127], так? Нет, не думаю… Эй, что ты делаешь?

Все еще держа биту в руках (практически чуть не ткнув ею в правую скулу Дейла), Джек наклоняется и жмет на клаксон.

– Сворачивай, – говорит он. – Эти ребята побывали здесь только вчера, а уже вот проехали мимо.

Дейл сворачивает на обочину, излишне резко жмет на педаль газа, ставит ручку переключения скоростей в нейтральное положение. Смотрит на Джека, лицо у него неестественно белое.

– Джек… мне как-то нехорошо. Может, что-то съел за завтраком. Господи, боюсь, меня сейчас вывернет.

– А гудение в голове, в нем тоже виноват завтрак? – любопытствует Джек.

У Дейла округляются глаза.

– Откуда ты?..

– Я тоже его слышу. И в животе неприятные ощущения. Это не завтрак. Это «Черный дом». – Джек достает пластиковую бутылочку. – На вот. Помажь под носом. И выжми чуть-чуть в каждую ноздрю. Тебе сразу полегчает. – В голосе Джека абсолютная уверенность. Потому что нет в бутылочке спецсостава, там обыкновенный мед. Речь о вере. Они покинули реальность здравого смысла и вступили в зону соскальзывания. Джеку это становится ясно, едва он открывает дверцу.

Впереди байки разворачиваются и возвращаются. Нюхач еще издали мотает головой: «Нет, нет, не здесь».

Дейл вылезает из кабины, присоединяется к Джеку, который стоит у переднего бампера. Лицо по-прежнему бледное, но кожа вокруг и под носом блестит от меда, и он вроде бы крепко стоит на ногах.

– Спасибо, Джек. Так гораздо лучше. Не знаю, как мед под носом может влиять на уши, но гудение заметно стихло. Я его едва слышу.

– Не здесь! – кричит Нюхач, останавливая «харлей» перед патрульной машиной.

– Как раз наоборот, – ровным голосом отвечает Джек и смотрит на лес – сверкающую на солнце листву, черные зигзаги теней. Все дрожит, мерцает. – Именно здесь. Убежище мистера Маншана и его приспешников.

Байк Дока замирает рядом с байком Нюхача.

– Нюхач прав! Мы были здесь только вчера, черт побери! Или вы думаете, что мы не знаем, о чем говорим?

– С обеих сторон шоссе только узкая полоска леса, – поддерживает байкеров Дейл. Он показывает на другую сторону, где в пятидесяти ярдах к юго-востоку желтеет полицейская лента, натянутая между двух деревьев. – Эта дорога ведет к «Закусим у Эда». Место, которое нам нужно, наверняка дальше…