Как я был в немецком плену Владимиров Юрий

Глава III

Утром 3 мая, после чая без хлеба, к Саше пришел врач и перевязал его рану. Он сообщил нам, что с завтрашнего дня город объявлен крепостью и издан второй приказ об эвакуации всего гражданского населения Каменца и его округа на юг страны. А что будет с нами, он не знает, но остающиеся в городе эсэсовцы могут совершить в отношении нас самое худшее. Врач предупредил, что все военнопленные считаются уже отправленными в тыл, а нас теперь могут и не признать военнопленными. Затем врач дал Саше рекомендации по уходу за раной и оставил ему запас бинтов, ваты и марганцовки.

Наступили часы мучительного ожидания. Чтобы чем-то занять время, Андрей Маркин предложил постричь мою голову, волосы на которой чересчур выросли. Я согласился, и он, взяв из мешка собственные ножницы, приступил к работе, пользуясь своей же расческой. Скоро я оказался остриженным «под польку».

После 10 часов дверь камеры открылась, и к нам вошёл незнакомый надзиратель. Он грубо приказал нам встать, забрать свои вещи и спуститься с ним во двор.

У ворот мы увидели одетых в черные мундиры, брюки навыпуск и пилотки с изображением человеческого черепа четырех эсэсовцев, вооруженных автоматами. Мы остановились перед ними, и надзиратель доложил старшему о нас, после чего тот, не ответив ни слова, открыл калитку и громко произнёс: «Всем выйти!» И мы вышли на улицу.

Но тут я не выдержал и сказал старшему конвоиру: «Вы видите, у нас раненый и он не может идти. Как же быть?» Конвоир ответил: «Ничего, идти совсем недалеко. Донесете его!» Как только я услышал эти слова, мгновенно вспомнил, что недалеко от тюрьмы находятся кладбище и место для расстрелов, и подумал, что нас ведут именно туда. Поэтому я сразу сообщил своё предположение товарищам, и мы наспех сказали друг другу слова прощания.

В это время нам повстречалась шумная колонна, в основном из советских гражданских мужчин и женщин, некоторые были с детьми, многие тащили за собой ручные тележки с личными вещами и запасом продовольствия.

На улице меня заметила знакомая пожилая немка, которая шла с мужем – бывшим охранником лагеря в Цшорнау, имевшим прозвище Интеллигент. Она удивилась, увидев меня под стражей, и спросила: «Юрий, куда вас ведут?» Я, не раздумывая, ответил ей: «Видимо, на расстрел». Тогда ее муж быстро подошёл к старшему конвоиру, поприветствовал его по-военному, правда, без слов «Хайль Гитлер», и отвёл в сторону, причем в их разговоре активно участвовала и жена.

Прошло несколько минут, и супружеская пара, пожелав всем счастья, ушла своей дорогой. А навстречу нам продолжала двигаться колонна гражданских лиц. Наш конвоир о чем-то переговорил с охранником этой колонны, потом подозвал меня к себе и сказал по-немецки примерно следующее: «Не думайте о об эсэсовцах только плохое. Как можно быстрее присоединяйтесь к колонне, переодевайтесь в гражданскую одежду, если она найдется у ваших соотечественников». Так мы освободились от военного плена и превратились в гражданских пленных.

В колонне нам быстро достали нужную одежду: рабочие куртки, брюки, кепки, а для Саши Гуляченко выделили отдельную тележку, в которую мы сложили шинели. Поверх вещей на тележку посадили раненного Сашу.

Зная, что мы очень голодны, три девушки, обеспечившие нас одеждой и отдавшие нам тележку, накормили нас картошкой в мундире, лепешками и кофе. Среди этих девушек была давно знакомая русская Аня (маленькая) из-под Курска, работавшая в Каменце на аэродроме. В дальнейшем все эти три девушки, две из которых были хохлушками из-под Житомира, не разлучались с нами до окончания войны. На первом же привале нас разыскали и присоединились к нашей группе Тамара, Дуся и Галя из Цшорнау. Они подробно рассказали, что произошло с ними в последние дни. Оказывается, некоторые девушки подготовились к эвакуации перед тем, как покинуть хозяев: взяли у них тележки, в которые сложили запас продуктов, одежду, посуду и даже топорик для заготовки дровишек в пути. В Каменце, явившись на указанное место, они получили по 500 граммов хлеба.

Аналогичный приказ об эвакуации был дан 4 мая всему немецкому гражданскому населению Каменца и его округа, поэтому по шоссе одновременно с нами двигались без охраны и горожане с тележками, и сельские жители на фурах, тяжело нагруженных продовольствием и скарбом, запряженных, как правило, двумя лошадьми. Сзади некоторых фур были привязаны коровы, которых кормили во время остановок и доили утром и вечером. Кое-кто ехал и на автомашинах…

Когда мы вступили в небольшую деревню, где, как оказалось, жила и работала какая-то подруга наших девушек, Тамара, Дуся и Галя, предупредив охранника, отлучились, чтобы узнать, там ли она еще находится. Однако вернулась одна Тамара, сказавшая, что их подруга находится на месте, не собирается никуда эвакуироваться и, по просьбе хозяев, будет присматривать за домом и скотиной в их отсутствие. Очаровав старого охранника, Тамара упросила его отпустить с ней к подруге всю нашу мужскую группу.

Подруга накормила нас молоком, картофелем, домашней колбасой и хлебом и преподнесла по рюмке украинского самогона, а потом предложила нам спрятаться и дождаться, пока Красная армия не займет деревню.

Но Андрей Маркин и Саша Гуляченко стали возражать. Они говорили, что это очень опасно, поскольку охранники заметят наше отсутствие и не успокоятся до тех пор, пока нас не найдут и, соответственно, не накажут. Если нам и удастся отсидеться, то наши солдаты, застав нас в компании девушек, подумают, что мы дезертиры, отлично устроившиеся рядом с бабами, в то время как они сражались. Пришлось согласиться с доводами друзей и вернуться к колонне, захватив с собой кое-что из продуктов, немного табаку и поваренной соли. А все девушки остались в деревне, но их отсутствие прошло незаметно для сменившихся охранников.

Надо сказать, что охранники следили за своими подопечными не строго, поэтому уйти из колонны не составляло большого труда. Вместе с тем они совсем не заботились о том, чтобы обеспечить нас какой-либо едой.

На закате солнца колонна прибыла на окраину знакомого мне городка Гроссрёрсдорф. Нас завели на территорию какой-то фабрики и предоставили для ночевки длинное, с высоким потолком и совсем пустое кирпичное помещение, на бетонном полу которого лежала смятая солома. По-видимому, до нас здесь ночевали люди из другой колонны.

Когда все определились с ночлегом, девушки заставили мужчин поискать на территории фабрики топливо. Мы принесли дровишки и разожгли костер, а девушки вскипятили воду и организовали для всей компании ужин из каши и чая с хлебом. Ночью я и Женя Волчанский долго не могли уснуть, взволнованные присутствием молоденьких и шустрых соседок – хохлушек, которые разрешили обнимать и целовать их, но дальше ни зачто не пускали. А проявить по отношению к ним насилие или обмануть их, обещая жениться, было не в наших правилах.

4 мая утром охранники подняли нас не так рано. После завтрака нам объявили, что в этот день наша колонна не будет двигаться дальше, но желающих мужчин попросили вместе с тремя охранниками отправиться назад в сторону Пульснитца, чтобы в покинутых жителями деревнях собрать оставленных во дворах коров и пригнать их стадом в Гроссрёрсдорф.

Прежде чем отправиться в путь, мы освободили свои вещевые мешки, полагая, что в покинутых деревнях непременно найдем кое-что из продовольствия. Так оно и оказалось.

…Мы зашагали мимо леса по обочине шоссе, которое в это время уже было заполнено беженцами. Среди них я заметил знакомого мужчину. Это был Макс, в сарае которого я провёл ночь и укрывался там же днём. На тяжело нагруженной фуре сидели его супруга Эдит и сноха Марианна. Кажется, Макс тоже узнал меня в новой одежде, но ничего не сказал – возможно, он принял меня за русского разведчика.

Скоро меня ждал еще один сюрприз: в группе будущих «пастухов» оказался араб Ибрагим, с которым я недавно работал на кухне гостиницы «Леман». Про него рассказывали, что он случайно погиб в Каменце, но ошиблись.

Нашей группе, состоявшей из пяти человек и сопровождаемой одним охранником, досталась самая дальняя деревня. Зайдя в крайний дом, мы удивились, что на кухне весь стол был заставлен самой различной едой, даже бутылками вина. Охранник сказал, что хозяева сделали это специально, чтобы русские солдаты не стали переворачивать весь дом в поисках еды. На видных местах была развешена и сложена одежда и обувь, которую солдаты тоже могли взять с собой.

Естественно, и мы, и охранник досыта поели и распили пару бутылок некрепкого вина. Затем сложили продукты в вещевые мешки и погнали коров на луг. К вечеру все стадо из нескольких деревень мы пригнали в Гроссрёрсдорф.

На следующий день колонна вышла из Гроссрёрсдорфа и продолжила движение на юг. Наша группа тащила за собой три тележки, на одной из которых сидел Саша, а на других двух находились личные вещи девушек и запас продуктов. Часть продуктов несли за спиной в вещевых мешках. В день колонна проходила не более 25-ти километров.

Около железнодорожной станции Арнсдорф рядом с нами появился одетый в немецкую униформу унтер-офицер, оказавшийся русским. Он сказал, что догоняет свою воинскую часть. «А какую часть?» – спросил его Андрей. Но тот не ответил, только махнул рукой и быстро отошёл от нас. Спустя примерно месяц мы снова увидели его уже в гражданской одежде весело шагавших в колонне… бывших военнопленных.

Миновав городок Штольпен, в каком-то хуторе я и Женя Волчанский вечером 5 мая хотели зайти в один из домов, чтобы взять оттуда возможно оставленные хозяевами продукты. Однако у порога дома нас встретил пожилой мужчина, который вдруг поприветствовал нас на русском языке. Оказалось, он – чех, в прошлую войну как австрийский военнопленный оказался в России, а потом стал легионером Чехословацкого корпуса. Вернувшись из России, он женился на немке и поселился на хуторе. На днях он отправил семью в Чехию, а сам остался ждать прихода русских. Этот чех поделился с нами новостями с фронта. Выяснилось, что он тайно слушал передачи по радиоприёмнику. Утром он поймал сообщение из Праги – там поднялось восстание против немецких оккупантов. Радио сообщило, что на помощь к восставшим пришли русские солдаты в немецкой военной форме с нашивками, на которых имелись буквы РОА[13].

…Мы продолжали двигаться на юг, и наконец за городком Ломен на нашем пути появились высокие горы. Они были из песчаников, поросшими хвойными деревьями, и кое-где представляли собой каньоны почти с вертикальными стенами и падающими по ним струями воды. Многие из нас, никогда до войны не бывавшие на Кавказе, в Крыму или на Урале, увидели горы впервые в жизни, и они потрясли нас своей красотой и величием и даже изменили наши планы. Еще накануне Женя Волчанский, Андрей Маркин и я намеревались бежать на восток навстречу нашим войскам. Сашу Гуляченко мы хотели оставить под опекой Толи Шишова и девушек. Но, увидев горы, мы решили идти дальше, чтобы вдоволь полюбоваться красотами природы, которых потом мы могли больше не увидеть, даже если останемся живыми.

К вечеру 6 мая мы вышли на правый берег Эльбы, протекавшей между сплошными высокими зелеными горами и каньонами. Впереди на юге на большой высоте над левым берегом виднелись башни средневековой крепости – города Кёнигштайн. Обгоняя фуры с лошадьми и автомашины, перед наступлением ночной темноты мы добрались до очень живописного города Бад-Шандау, растянувшегося по правому берегу реки.

Место для ночлега выбрали у самого края воды. Было уже совсем темно, и лишь огонь от костра освещал место, где мы сидели и довольно шумно разговаривали. И вдруг я услышал знакомый голос, голос Сергея Кулешова, чей подарок – красноармейская гимнастёрка, – в это время был на мне. В конце июля прошлого года фельдфебель Хебештрайт отправил Сергея из Цшорнау в какой-то в другой лагерь, и с тех пор никто из нас о нём ничего не слышал. И вот произошла совершенно случайная встреча с ним. Оказалось, Сергей находится в бегах и направляется навстречу нашим войскам. Мы предложили Сергею присоединиться к нам, но он не согласился и, вскоре попрощавшись, исчез в ночной темноте. С тех пор я не видел Сергея до 1949 года, когда случайно увидел его в Центральном парке культуры и отдыха им. Горького азартно играющим в волейбол на общегородском соревновании молодёжи. Он тоже заметил меня и, когда игра закончилась, подошел ко мне. Затем наша дружба продолжалась вплоть до его кончины в 1965 году…

…После того как Сергей ушёл, мне стало не по себе, что мы не последовали за ним, хотя охрана у нас была не очень строга. Я сказал об этом Андрею, устроившемуся спать рядом со мной под открытым небом, и мы пришли к решению, что завтра утром, как бы то ни было, убежим.

7 мая часам к восьми мы подошли к городку Шмилка, миновали его и оказались на территории Чехословакии, а точнее – в её Судетской области, населенной в основном немцами. Часам к 11-ти мы увидели впереди город, называемый немцами Тэчен, или по-чешски, Дечин. Пока мы всматривались в этот город, находящийся примерно в 75 километрах севернее Праги, внезапно над ним появилась эскадрилья бомбардировщиков и штурмовиков. Они с ходу, не обращая внимания на огонь зенитной артиллерии, начали с низкой высоты бомбардировку и обстрел обеих частей города и мостов через Эльбу, по которым двигались немецкие войсковые соединения. После самолётов и долгого простоя колонны охранники приказали нам двигаться дальше. На повороте к железнодорожному мосту среди убитых и раненых находились не только военные, но и гражданские немцы, включая женщин и детей, и даже советские военнопленные. Наша колонна остановилась там из-за большого скопления людей. В этот момент сложилась очень благоприятная обстановка для побега. Вместе с Андреем и Женей мы подошли к Толе Шишову, Саше Гуляченко и трем нашим спутницам и сообщили им о намерении бежать. Однако они решительно заявили, что бежать надо всей компанией. Пришлось с этим согласиться. Убедившись, что охранников среди массы людей нигде не видно, мы повернули наши тележки влево от шоссе, на восток, и быстро зашагали вдоль железнодорожной колеи по крайней улице города, которая со стороны шоссе была плотно засажена деревьями, так как за ними охранники практически не могли нас увидеть.

Никто навстречу не попался и не гнался за нами. За городом мы увидели ряд стандартных деревянных бараков, окруженных колючей проволокой. Это был местный лагерь советских военнопленных. На всякий случай мы решили остановиться и понаблюдать, не охраняется ли лагерь часовыми. Но их не оказалось. Двое из нас забежали в лагерь, но он был совершенно пуст. Через час, сильно устав и мучаясь от жажды, мы осторожно вошли в большую и, казалось, совсем безлюдную деревню и остановились у крайнего дома на улице, идущей параллельно берегу Эльбы (по-чешски – Лабы). Андрей Маркин постучал в двери дома, но никто не отозвался. На кухне, как уже было в Германии, хозяева оставили набор продуктов, но часть их уже кто-то забрал до нас. Однако в подполе было полно картофеля, брюквы, кольраби, моркови, капусты и банок с консервированными овощами и фруктами. На втором этаже дома, где располагались три спальни, все постели на деревянных кроватях были аккуратно заправлены, никто их не тронул.

В первую очередь все напились воды из колодца и помылись. Тележки поставили в сарай и постелили солому и сено, чтобы заночевать там. Девушки сварили картофель и, пока он готовился, побывали в комнатах и забрали там кое-какие женские вещи.

Глава IV

Утром 8 мая, пока девушки готовили на кухне нехитрый завтрак, главным образом из оставшихся продуктов, мы с Женей Волчанским вышли на улицу. На небольшой центральной площади мы увидели группу жителей, разговаривающих по-немецки. Они прикрепляли к столбу какое-то полотнище. Оно оказалось чехословацким национальным флагом. Прислушавшись к разговору жителей, я узнал, что Германия уже капитулировала и официально война закончилась. Мы решили уточнить, действительно ли кончилась война, так как ночью слышали, что не очень далеко еще шли бои. Переодевшись в свою военную форму, в сопровождении Жени Волчанского я опять отправился в деревню. Мы увидели там нескольких мужчин и уверенным шагом приблизились к ним, поприветствовав их по-военному, как принято в Красной армии. Моя советская форма и то, что я говорю по-немецки, очень удивили этих мужчин. Мы объяснили им, что вчера в составе группы пленных прибыли в их деревню, а теперь хотели бы узнать, по какому случаю вывешен в деревне чехословацкий флаг. Солидный пожилой немец, представившись бургомистром деревни, сообщил, что командование вооруженными силами Германии подписало акт о безоговорочной капитуляции и поэтому он посчитал нужным вывесить этот флаг: «Когда русские войска займут деревню, пусть они знают, что находятся в Чехословакии, а не в Германии»[14].

Бургомистр, по-видимому, принял меня не за обычного советского военнопленного. Возможно, он подумал, что я разведчик, посланный под видом военнопленного, поэтому обратился ко мне с вопросом, как ему поступить с имеющимся в деревне складом винтовок и другого стрелкового оружия. Я ответил, к сожалению, очень глупо: «Всё немедленно сбросить в Эльбу».

Затем мы вернулись в дом, остальные ребята тоже переоделись в одежду военнопленных и решили добираться в Дрезден, который уже был занят Красной армией. Но не успели мы войти, как пришел бургомистр и попросил помочь отвезти винтовки на берег Эльбы. К счастью, от склада до Эльбы было не более 150 метров, поэтому мы потратили не так много времени и сил, чтобы дотащить туда две телеги, сделав три рейса. Но после этого ребята начали меня ругать, зачем я согласился на такую работу, хотя наверняка в деревне для этого достаточно своих людей.

Когда я заявил бургомистру, что, к сожалению, у нас нет больше времени для транспортировки винтовок, он остался этим недоволен. А дальше он спросил, как ему поступить с запасом армейских мясных консервов. Я сразу ответил: «Раздайте их населению!» И, конечно, опять сделал большую глупость, не попросив нам на дорогу хотя бы десяток банок. И за это мне очень досталось от ребят.

В это время в дом вернулись хозяева, которых мы поздравили с окончанием войны и, извинившись за допущенный во дворе и в доме беспорядок, отправились в обратный путь. На шоссе нам повстречалось несколько грузовиков с немецкими военными, в основном эсэсовцами. К счастью, они не посчитали нужным обратить на нас внимание, хотя в такой ситуации могли и расстрелять. Теперь им явно было не до советских пленных – видимо, боялись, как бы самим не угодить в плен.

Когда мы добрались почти до центра Дечина, вдруг увидели пехотинцев с советским стрелковым оружием. Оказалось, это следовала на Прагу польская воинская часть. Внезапно какой-то молоденький солдат, от которого разило спиртным, выскочил из строя и стал меня обнимать, восклицая: «Анджей, Анджей, вот ты где! Давай пойдем с нами в Прагу, а там – к американцам. Поедем жить в Америку, будем жить там хорошо!» Инцидент закончился тем, что командир загнал солдата в строй.

Дальше мы опять встретились не с теми, кого мы так ждали – подошла большая группа бывших военнопленных. Вдруг один пленный узнал меня: летом 1943 года мы вместе находились в лазарете в Шморкау. Увидев на мне советскую военную форму, он закричал товарищам: «Вот он! Вот он, наш солдат-победитель! Качать, качать его!» Толпа сразу подняла меня на руки и стала побрасывать, высоко кидать вверх и снова ловить. Напрасно я кричал, что я такой же, как они, пленный. Но это не помогало – им так хотелось встретить настоящего советского фронтовика.

Наконец все успокоились, и я спокойно поговорил с товарищем, который, оказалось, шел из лагеря в Кёнигштайне, где содержались не только русские, но и военнопленные из других стран. Среди них были два красивых француза, одетые в необычные брюки: одна штанина имела темно-зеленый цвет, а другая – ярко-красный. Спросили, что это означает. Получили ответ, что эти военнопленные ребята соблазнили на работе двух молодых немок и поэтому были заключены в каторжную тюрьму с ношением таких особых брюк.

Когда вся толпа продолжила движение, ко мне подошел пожилой чех и попросил срочно помочь ему избавить людей от страшной угрозы: вчера утром во двор их дома упала бомба, но не взорвалась. Надо, чтобы я ее обезвредил. И от такой просьбы я просто остолбенел. Но услышавшие слова старика Андрей Маркин и другие заступились за меня, объяснив, что я не сапер, а жителям надо дождаться прихода специалистов, а пока оцепить опасное место и сделать надпись «Осторожно, бомба!».

Бедный чех остался нами недоволен, а мы продолжили движение, намереваясь выйти из города. На главной улице в это время скопилось множество фур с лошадьми, грузовых и легковых автомашин, пешеходов с тележками и без них. Из-за этого мы не могли продвигаться достаточно быстро, а кроме того, совсем не знали, где нам найти хоть какое-либо пристанище. Среди беженцев нам повстречались немцы из Каменца, в частности, высокий косоглазый кучер, работавший раньше на кухне аэродрома и не очень жаловавший нас – пленных. А теперь он заискивающе смотрел на нас. И вот в этой суматохе вдруг раздались крики: «Русские! Русские, солдаты!» И, действительно, показались вооруженные автоматами красноармейцы и обгоняющие их грузовики с вооруженными солдатами, а также легковые автомашины самых различных типов и марок с офицерами и высшими чинами. Люди обступали их, поздравляли и уступали дорогу.

Почти все солдаты оказались в сильно загрязнившихся гимнастерках с измятыми погонами, в грязной обуви, обросшими. Они шли беспорядочно, не строем. Признаться, этот внешний вид наших воинов у меня, привыкшего в Германии видеть хорошо ухоженных, всегда и во всем соблюдавших строгий порядок немецких военнослужащих, сразу вызвал какое-то разочарование. Конечно, мы понимали, что нашим воинам, которые в последние дни непрерывно наступали, было не до приличного внешнего вида.

Поскольку войска очень спешили на Прагу, то они начали конфисковывать у беженцев автомашины. Мы стали свидетелями, как один майор выгнал из машины престарелых мужчину и женщину и трех маленьких детей. Старик умолял оставить им машину. Я не выдержал и стал переводить майору просьбу старика. Старик говорил, что он один из бывших руководителей Социал-демократической партии Германии, сейчас очень болен и слаб, добраться пешком до дома он и его супруга с внуками не состоянии. Но майор остался непреклонным, сказав: «Ничего, добёрётесь! Я же добрался сюда от самого Сталинграда!»

После того как майор уехал, один из присутствовавших при данной сцене и слышавших мою немецкую речь военных, спросил у меня имя, фамилию и другие сведения о себе, а затем неожиданно предложил сейчас же поступить к нему на военную службу в качестве переводчика. Я, разумеется, с великой радостью согласился. И тут же, спешно попрощавшись с товарищами, и забыв от волнения захватить с собой шинель и мешок с личными вещами, быстро взобрался на заднее сиденье стоявшей вблизи «трофейной» легковой автомашины моего нового командира – капитана. А рядом со мной села красивая молодая женщина-лейтенант, которой капитан представил меня, однако она с недоверием и даже враждебно посмотрела на меня. Когда мы доехали до того красивого многоэтажного дома, во дворе которого лежала неразорвавшаяся бомба, а на витрине обувного магазина были выставлены отличные мужские и женские сапоги, лейтенант грубо приказала мне выйти, разбить витрину и принести ей оттуда сапоги. Я сначала опешил от этих слов, но быстро пришёл в себя и резко ответил, что, во-первых, мы находимся в Чехословакии и не следует обижать братьев-чехов, а, во-вторых, во дворе лежит неразорвавшаяся бомба, которая в любой момент может взорваться. Лейтенант разозлилась и истерично закричала на меня: «Вон из машины, гадёныш, предатель Родины! В Сибири тебе гнить и сдохнуть, мальчишка!» После этого капитан молча открыл заднюю дверь автомашины и выпустил меня. Так мне и не удалось оказаться в рядах действующей армии и с честью вернуться домой после окончания войны.

Автомашина исчезла за поворотом улицы, а я поспешил догнать товарищей, так как другого выхода не было. К счастью, они не ушли слишком далеко. Вскоре возле нас остановилась немецкая легковая автомашина, из которой вышел водитель, поприветствовавший нас по-русски словами «Добрый вечер!». Далее он пытался объясниться со мной по-польски, но я попросил его перейти на немецкий язык.

Оказалось, что он поляк, работавший в деревне под Дрезденом у немецкого хозяина. Вместе они отправились в эвакуацию, а сегодня он оставил эту семью и хочет на машине вернуться в деревню, чтобы потом уехать на родину в Польшу. Он опасался, что русские солдаты отнимут машину, поэтому попросил составить ему кампанию до Дрездена, считая, что русские не посмеют отнять её у своего солдата в военном обмундировании. Кроме меня он обещал захватить и товарищей, но в машине могли уместиться еще только три человека. Толя Шишов сразу отказался, сказав, что остается с Аней маленькой, но обе другие наши девушки очень не хотели разлучаться с нами. Пришлось все же не поддаваться их слезам и оставить их на попечении Шишова.

Когда мы стали подъезжать к городку Грженско, двое красноармейцев, видимо, регулировщиков, остановили машину и спросили, кто мы и куда едем. Я ответил, что везу раненного военнопленного и его двух товарищей. Они посочувствовали Саше, пожелали доброго пути и отпустили нас. Затем мы доехали до пограничного пункта Шмилка, где с нами произошло почти то же самое, что и в Грженско. Но здесь перед нашим отъездом один из солдат вдруг снял с моей головы артиллерийскую фуражку, примерил ее на свою голову и предложил: «Махнемся на мою пилотку?» Пришлось согласиться и получить взамен выгоревшую от солнца и загрязненную потом и пылью красноармейскую пилотку. А на третий раз нам и вовсе не повезло. Недалеко от Кёнигштайна мы опять встретились с группой военных, но они не стали слушать никаких моих объяснений, а просто выгнали нас всех из машины и выбросили наши вещи, а сами сели в неё и выехали в обратном направлении.

Поляк, пожелав нам всего хорошего, покинул нас, скрывшись за домами, стоявшими недалеко от шоссе. Мы доковыляли до ближайшего дома, заметив в его окне огонёк свечи. Через окно я увидел, что хозяин дома хлопочет возле большой кухонной печки. Мы громко постучали, и он впустил всю нашу компанию.

Я поприветствовал хозяина и попросил разрешения переночевать у него. А еще я попросил покормить нас, чем может, но ничего, кроме картошки, у него не оказалось. Пока картошка варилась, я выслушал жалобы хозяина: русские всё у немцев отнимают, а еще хуже – насилуют женщин, даже девочек, постоянно требуют спиртного и ходят пьяными, как будто ничего лучше на свете не существует. Немцам приходится голодать. Я пытался возразить хозяину, что так же поступали немецкие военные с населением на оккупированных территориях.

Наконец мы поели картошки, и хозяин, пожелав нам спокойной ночи, ушёл. Вдруг дверь кухни открылась, и к нам ввалился вооруженный пистолетом пьяный пехотный старшина. Без каких-либо приветствий незваный гость уселся на стул и заорал на нас: «Кто вы такие? Что тут делаете?» Ответил Андрей: «Мы бывшие пленные, остановились здесь на ночлег». И тут же старшина, вытащив из кобуры пистолет, «уточнил», кто мы такие: «Вы предатели Родины, изменники! Мы проливали на фронте кровь, а вы отсиживались у немцев, наели себе морды! Вот вернётесь на Родину, там вам завяжут столыпинский галстук, то есть повесят или отправят гнить в Сибирь, а то и дальше – в Магадан». От этих слов стало жутко. Подумалось, неужели всё это правда? Но я сказал себе: «Пусть будет так, всё равно надо вернуться на Родину. Лучше умереть на Родине, чем прозябать на чужбине!»

Однако после этой тирады «гость» смилостивился: «Ну, ладно, ребята, покурите по одной!» И, вытащив из кармана пачку папирос «Беломорканал», угостил каждого. И мы тут же прикурили папиросы от свечи и задымили, а затем старшина поинтересовался: «А есть ли в доме немочки, чтобы с ними побаловаться?» Мы ответили: «Нет». Старшина объяснил нам: «Эти хозяева прячут своих жен и дочерей или нарочно одевают молодых женщин так, чтобы они выглядели толстыми и неаппетитными, а иногда раскрашивают им лица тонкими полосками черной краски, изображая морщины. Ну, ладно, спите!» С этими словами старшина ушёл. Но мы долго не могли заснуть в ту ночь перед Днем Победы.

В хуторе расположилась какая-то воинская часть, и там начали праздновать Победу – кричали и пели, стреляли одиночно и длинными очередями, пускали в небо осветительные ракеты.

Утром мы опять выпросили у хозяина картофель, а пока он варился, я и Женя тщательно обшарили соседний дом, нашли на кухне банку варенья и кусок заплесневелого хлеба, а главное – наткнулись в одном из углов на пару костылей. Саша с радостью опробовал костыли – теперь он мог, хоть и очень медленно, самостоятельно передвигаться с их помощью.

Оставив у хозяина шинели, мы попрощались с ним и отправились в путь. В сторону Дрездена двигалась масса народа, большей частью военнопленные, а также гражданские лица, угнанные во время войны из СССР и Польши, немецкие семьи. По обочинам шоссе стояли наши солдаты, пристально вглядываясь в лица бывших пленных, надеясь увидеть родных, близких или товарищей, пропавших без вести на войне. Они не только внимательно смотрели, но и громко выкрикивали их имена и названия родных мест. Но чаще всего им отвечали: «Нет. Нет, не встречали». В это время советские конвоиры погнали строем колонну немецких военнопленных. И тут несколько наших военных бросились отнимать у них часы, снимать дорогие кольца. И немцы почти безропотно отдавали их нашим мародерам.

К великому изумлению Жени Волчанского, в колонне немцев он увидел бывшего часового из «своего» лагеря, располагавшегося в одном из населенных пунктов между Верхней и Нижней Силезией. По словам Жени, этот старший ефрейтор ненавидел его и часто над ним измывался. Женя окликнул мучителя. Тот его сразу узнал, и лицо его сделалось злым, вероятно, из-за страха за возможную месть Жени. Но Женя лишь улыбнулся, показав, что не злопамятен. Это успокоило немца, и он помахал рукой, приветствуя бывшего пленного. Эта мимолётная встреча закончилась тем, что оба крикнули друг другу по-немецки: «Всего хорошего!»

За немецкими военнопленными двинулись и мы с Сашей. И вдруг кто-то из стоявших на обочине громко спросил на чувашском языке: «Есть ли кто-либо из чувашей?» «Есть, есть! Я, я!» – закричал я в ответ и бросился к молоденькому земляку. Он оказался из деревни, находящейся примерно в 18 километрах от моей деревни. Пока мы с ним говорили, конвоиры опять погнали колонну немецких военнопленных, и я спросил земляка – не мог бы он, вооруженный солдат, раздобыть для меня часы у какого-нибудь немца. У меня еще никогда не было часов. Но моя просьба стала для земляка полным шоком. «Нет, нет! – запротестовал он. – У меня на это не поднимется рука, мне совесть не позволит». И я почувствовал себя очень неловко перед этим очень благородным соплеменником за допущенную бестактность, пожелал ему скорейшей демобилизации и вместе с товарищами зашагал дальше по шоссе.

Но вскоре совершенно неожиданно я все же стал обладателем часов. Случилось так, что в колонне бывших военнопленных оказался мой знакомый по лагерю в Каменце и Цшорнау Никита Парфенов, по кличке Рыжий. Он издалека заметил меня, подбежал к нам и после короткого рассказа о себе вытащил из кармана наручные часы с ремешком и… вручил их мне «на добрую память», сказав, что они с 10 камнями и их можно легко починить. Получив этот подарок, я снял с руки личный номер военнопленного и убрал его в вещевой мешок, а на освободившееся место надел часы. Мы обменялись с Никитой адресами и расстались.

Примерно минут через 20 после встречи с Никитой догнала нас пара запряженных лошадьми фур, на которых с большим количеством личных вещей ехали наши соотечественницы. Женщины предложили Саше поехать с ними, так как оказалось, что они едут в Дрезден. Посоветовавшись с нами, Саша согласился. Скоро мы, добрались до городка, называвшегося Штруппен, и увидели там пленных, ехавших на велосипедах. У ворот одного из домов они остановились и прислонили велосипеды к изгороди, а потом разошлись по разным домам, по-видимому, в поисках пищи. И тут Андрей сказал: «Давайте заберем эти велосипеды». И мы взяли по велосипеду и быстро умчались из городка. Таким образом мы совершили кражу у своих же людей, так как были уверены, что они не являются владельцами велосипедов, а «позаимствовали» их у немцев.

Однако для меня поездка вышла не очень удачной – примерно через километр у моего велосипеда лопнула резиновая камера в переднем колесе, а потом и вовсе отлетела вместе с покрышкой, и остался лишь металлический обод, издававший громкий стук при езде по каменной брусчатке.

В городе Пирна произошла очередная неожиданность. На площади мы увидели огромную, высотой с двухэтажный дом, пирамиду из сложенных друг на друга… велосипедов. Около неё находились несколько красноармейцев, которые сразу же заставили нас остановиться и закинули наши велосипеды на ту «пирамиду». Нам снова пришлось идти пешком. Отойдя совсем недалеко, мы услышали знакомый голос: нас окликнул Андрей Дмитриевич Шныкин, бывший член нашего лагерного «колхоза», которого в начале весны фельдфебель Хебештрайт отправил работать к какому-то крестьянину. С ним оказался Иваном Харченко – Пиком и Иван Утюк – украинец. Встреча была очень радостной. Оказалось, они тоже встретились в Пирне случайно и направлялись, как и мы, в Дрезден. Андрей Дмитриевич пожурил нас за то, что мы не запаслись хорошей гражданской одеждой и обувью, которых полно в домах у местного населения. Ведь на Родине с ними будет весьма туго, так как страна из-за войны сильно разорена.

Затем Андрей Дмитриевич на ходу вкратце сообщил очень интересную новость – пару дней назад, находясь со своими хозяевами в эвакуации, он увидел на одной остановившейся грузовой автомашине группу наших бывших военнопленных из Цшорнау, одетых в красноармейскую форму и вооруженных винтовками. Среди них оказался сапожник Василий Дудников, окликнувший Шныкина. Василий рассказал, что в ночь с 20 на 21 апреля их, шедших в колонне под конвоем, освободили красноармейцы-кавалеристы. При этом эти военные отняли у конвоиров – стариков Рахеля и Хёхта – винтовки и приказали Саше Зинченко расстрелять «обоих немецких извергов». И Саша, не возражая, исполнил приказ. К утру освобожденных привели в ближайший населенный пункт, где их «рассортировали», и тех, кто мог нести оружие, одели в красноармейское обмундирование и сразу зачислили в воинскую часть, направляющуюся в Чехословакию.

Закончив рассказ, Андрей Дмитриевич предложил нам переночевать в Пирне, поскольку всё равно время шло к вечеру. Мы послушались его и зашагали медленно, чтобы выбрать подходящий дом для ночлега. Мы дошли до кирпичной ограды, за которой находились строения, напоминавшие военные казармы. Я увидел над входной дверью длинного двухэтажного здания вывеску с надписью «Цейхгауз», то есть это был военный вещевой склад. Оказалось, дверь его уже кто-то разбил и побывал внутри склада. Поэтому и мы легко вошли в здание и больше часа пробыли в его секциях с разнообразной военной одеждой и обувью и с другими вещами, необходимыми для военных.

На этом складе я нашёл подходящие мне по размеру новенькие солдатские ботинки, синие рабочие брюки и легкий немецкий летний мундир-китель. Кроме того, подобрал по две пары свежего нижнего белья, портянок, носков и носовых платков.

Мы все переоделись и снова отправились на поиски ночлега. Вскоре мы нашли дом, покинутый хозяевами. Набрав во дворе воду из колодца, мои товарищи принялись готовить ужин, а я занялся шитьём нового вещевого мешка из холста, взятого на складе. Кроме того, я удалил с кителя почти все немецкие пуговицы и пришил вместо них свои – с изображением пятиконечной звезды, серпа и молота.

На другой день ближайшим населенным пунктом, в который мы рассчитывали прибыть, был городок Хайденау. По дороге мы встречали толпы людей, занимающихся торговлей награбленными у немцев вещами и в основном их обменом. В частности, менялись – «махались не глядя» наручными и карманными часами. Я решил поменять свои не ходившие наручные часы, подарок Никиты Парфенова, на любые, но работающие. И поменял их у одного сержанта, получив взамен обыкновенные – штампованные, карманные с крупной цепочкой. Они проходили у меня около года, а ремонтировать их было вообще невозможно. В результате я снова остался без часов и обходился без них более 10 лет, так как не решался приобрести их за деньги.

…В Хайденау мы добрались к вечеру и сразу выбрали для ночлега покинутый хозяевами большой дом. Набрав из колодца воды, мы разогрели ее на кухне и хорошо с мылом помылись. А утром, после завтрака, прежде чем покинуть дом, обследовали богатый гардероб хозяев и кладовки, забрав кое-что из одежды и обуви, бритвы, мельхиоровые столовые приборы и мелкий слесарный инструмент. Но наиболее ценной вещью, которую я взял из того дома, был «Декамерон» Боккаччо на немецком языке.

Андрей Дмитриевич настоял на том, чтобы мы взяли еще тонкое плотное одеяло, которое могло пригодиться на ночлеге под открытым небом. И он, как потом выяснилось, оказался совершенно прав. Взял с собой также темно-зеленую шляпу и темно-коричневую кожаную фуражку «Тельманка», которую до войны носили немецкие коммунисты.

Глава V

11 мая примерно часам к 13-ти мы наконец добрались до пригорода Дрездена Райка. На улицах уже были установлены через каждые 500–800 метров и на поворотах столбы со щитами, на которых указывалось направление, куда следует идти бывшим советским военнопленным и гражданским пленным. С приближением к центру Дрездена увеличивалось количество руин, оставшихся после варварских бомбардировок города английскими и американскими самолётами, так что трудно было определить, где проходила улица. Кое-где еще дурно пахло от мертвых тел, погребенных под руинами.

Мы перешли по мосту через Эльбу в Новый город, нашли военный городок за высокой и длинной кирпичной оградой. Рядом с воротами висел большой щит с надписью, извещающей, что на данной территории производятся регистрация и сбор советских граждан мужского пола в возрасте от 18 до 60 лет для их возвращения на родину.

Двое вооруженных часовых пропустили нас в городок, объяснив, где располагаются пункты регистрации, соответственно, для тех кто имел военное звание не выше старшины, и для офицеров. После регистрации всем предоставлялось место для проживания в военном же городке, но офицерам – отдельно от рядовых.

Пришли в предназначенный для нас пункт регистрации и с удивлением узнали, что рядовых военнопленных будут регистрировать и содержать в дальнейшем вместе с гражданскими лицами. Однако гражданских лиц мужского пола в возрасте от 18 до 60 лет, которых регистрировали и включали в одну и ту же компанию вместе с военнопленными, оказалось очень мало.

Итак, мы пришли на регистрационный пункт и получили там для заполнения соответствующий бланк, на котором написали основные сведения о себе: фамилию, имя и отчество; дату и место рождения, время призыва в армию; род и номер воинской части, в которой воевал; военное звание; дату, место и обстоятельства пленения; номер и место нахождения лагеря, где содержался; дату и место освобождения из плена; кем и каким образом освобожден и т. д. Затем в соседней комнате нам выдали талоны для ежедневного пищевого довольствия, а также обеда и ужина в столовой на территории военного городка.

Столовая была она очень большой и практически неограниченно снабжалась мясом – в военном городке имелась бойня, куда красноармейцы ежедневно пригоняли из дворов местных крестьян коров, которых с ходу превращали в мясо. Поэтому после прохождения регистрации мы вдоволь поели очень вкусный мясной суп и гуляш с вермишелью. В этой же столовой мы получили хлеб и сахар на завтрак.

Мы поселилась в отведенной нам большой комнате на втором этаже ближайшего к столовой трехэтажного дома. Там за большим столом уже пировали ранее поселившиеся обитатели, а главным действующим лицом оказался… Саша Гуляченко, еле стоявший на костылях и произносивший очередной тост. Увидев нас, он мигом прервал речь, кинулся к нам, свалился на пол, заплакал и с великой радостью представил собравшимся нас, назвав наши имена. А те сразу налили нам в стаканы и кружки какую-то бурду белого цвета, типа древесного спирта. И мы выпили за знакомство и освобождение из плена. Утром из столовой нам принесли холодную сырую и горячую воду, мы позавтракали и проводили в госпиталь Сашу Гуляченко, за которым приехала специальная автомашина.

Кстати, еще за сутки до нашего появления в военном городке и в некоторых других местах Дрездена уже восстановили подачу электроэнергии и наладили работу водопровода. Поэтому в комнатах было возможно зажигать свет и пользоваться водой в умывальниках и туалетах.

В этом военном городке мы прожили до 20 мая, пока почти все казармы не заполнились бывшими пленными. Кое-кто из солдат занимался явным грабежом немецких квартир, отнимая у жильцов одежду, ценные вещи и скудное продовольствие. Это, конечно, вызывало у населения страшное недовольство.

Я был свидетелем того, как по улице свободно шла большая группа немецких военнопленных пожилого возраста, которых командование Красной армии отпустило по домам. Потом мне встретился шагающий с плохеньким и пустым рюкзачком за спиной в свой не близко расположенный от Дрездена город Вернигероде наш бывший часовой в лагере в Цшорнау, неплохо относившийся к пленным. Мы поговорили, и он пригласил меня приехать к нему в гости.

В тот же день вечером я услышал рассказ бывшего военнопленного переводчика, которого, как и меня в Дечине, наши военные чуть было не взяли служить в действующую армию. Дело было так. Два офицера, с которыми он встретился сразу после плена и помогал им в работе, отправились с ним в квартиру к одной интеллигентной немке, имевших двух молоденьких дочерей. Офицеры захватили с собой водку и закуску и, выпивая, говорили глупости и непристойности, заставляя переводчика переводить их на немецкий. Несколько раз переводчик выполнил их требования, смягчая, по возможности, намерения офицеров. Но хозяйка, догадавшись об истинном намерении «гостей» – изнасиловать девочек, попросила переводчика спасти её невинных чад. Переводчику удалось обмануть офицеров: девочкам разрешили отлучиться в соседнюю комнату, чтобы «привести себя в надлежащий порядок», и они сбежали. В результате переводчик не попал в действующую армию.

На следующий вечер от другого военнопленного я услышал еще об одном событии, происшедшем на шоссе примерно в километре от городка Хайденау. Рассказчик и его товарищи присели отдохнуть на обочине шоссе, а мимо шла большая колонна пленных власовцев – солдат и офицеров РОА. Увидев их, сидевшие повскакали с мест, крича: «Вот они, сволочи, предатели Родины!» и бросились на них с палками и камнями, а один из бывших пленных выхватил из вещевого мешка немецкую гранату и, вытащив чеку, бросил ее в колонну. Гранатой убило нескольких власовцев, многих ранило, в том числе двух конвоиров. Товарищи этих конвоиров, разозлившись, до крови избили прикладами автоматов обезумевшего «патриота». В те дни не раз случалось, что офицеров и солдат РОА наши военнослужащие расстреливали на месте. Наконец 19 мая нам объявили, что утром мы будем в пешем порядке направлены в один из пунктов для сформирования из нас воинского соединения и отправки на Родину. Отныне мы все становились репатриантами, а горячую пищу нам полагалось получать из полевых кухонь. Я и пятеро моих товарищей договорились, что будем двигаться только вместе и, как в лагере, организуем свой «колхоз». Утром, собрав нас на плацу, командир – майор встал на стул и, размахивая топографической картой, громко спросил, кто знает дорогу до Виттихенау, куда мы должны были направиться. Я не раздумывая поднял руку. Наш маршрут пролегал по следующим населенным пунктам: Клотцше – Лангебрюк – Радэберг – Гроссрёрсдорф – Пульснитц – Каменц – Цшорнау – Шидэль – Осслинг – Виттихенау. Сначала я хотел было предложить добраться до Радэберга по более короткой дороге, через большой лесной массив – Дрезденскую пустошь, но раздумал, предполагая, что этом стратегическом очень важном шоссе имеется много противотанковых заграждений и заминированных мест. Все перечисленные пункты, в которых я уже бывал, соединены друг с другом шоссе из брусчатки. При обсуждении отдельных деталей предстоящего похода майор во всём со мной согласился, сказав, что надеется на меня, как на брата, и предложил в дальнейшем обращался к нему просто по имени – Рашид, поскольку по национальности был башкиром. И еще пообещал не держать меня голодным в пути и снабжать по дороге куревом – папиросами «Беломорканал».

В 9 часов 30 минут колонна вышла из военного городка и зашагала во главе с майором и со мною по шоссе в сторону Клотцше. Вскоре я почувствовал, что мой вещевой мешок слишком тяжел и я не поспеваю идти в ногу с майором. Но приходилось терпеть, выдерживая вдобавок сильную жару и жажду. Обычно я старался не пить в дороге или делал это лишь во время остановок, набирая воду из колодца или скважины и пользуясь при этом кружкой.

Мы прошли около 10 км, миновав Клотцше и Лангебрюк, и сделали первый привал. Как оказалось, благодаря инициативе и «ловкости рук» Ивана Харченко и Жени Волчанского ребята уже обзавелись двумя тележками и ведром с картошкой, которые «увели» в Лангебрюке. Наконец я смог снять свой вещевой мешок со скаткой одеяла и положить этот груз в одну из тележек. Замечу, что несмотря на строгое предупреждение майора «не заниматься этим, особенно в присутствии хозяев», многие занимались грабежом. Так поступали наши пленные и из других колонн. К обеду нас догнали полевые кухни с одетыми в белое поваром и тремя раздатчиками. Нас покормили супом с вермишелью и говядиной, гуляшом и компотом. К сожалению, повара несколько испортили нам настроение, сообщив, что ужин они не привезут и мы должны организовать его сами.

Далее, оставив справа вдали деревню Kleinrohrssdorf (Кляйнрёрсдорф), пройдя через лес и пересекши железную дорогу, колонна подошла с одним привалом к городку Гроссрёрсдорф и остановилась на ночлег. Всего прошли более 20 км. Завтра предстоял тот же путь, по которому 3 мая я с Андреем Маркиным, Женей Волчанским, Толей Шишовым и Сашей Гуляченко шел через городок Пульснитц на юг из Каменца. Сзади недалеко от намеченного места ночевки находился лес, а справа и чуть дальше к Гроссрёрсдорфу – одинокий крестьянский дом с большим двором, колодцем, огородом и садом. Время было около 19 часов.

Я попросил майора отпустить меня до утра следующего дня к своим товарищам, чтобы помочь им приготовить хоть какой-нибудь ужин, с ними поужинать и переночевать. Он разрешил уйти, дав мне с собой из своего рюкзака пару больших кусков сахара-рафинада, пакетик чая, пачку печенья и полпачки папирос и пожелав спокойной ночи и появления завтра утром у него точно к шести часам.

Когда я подошёл к товарищам, расположившимся на лугу, они уже начали готовить ужин на сегодняшний вечер и завтрак на завтрашнее утро. Распоряжался работами Андрей Дмитриевич Шныкин. Сняв с тележки имевшееся у нас ведро с картошкой, он отправил Ивана Пика и Женю с этим ведром и с двумя котелками к колодцу-скважине в крестьянском дворе. Им там надлежало хорошо вымыть весь картофель и снова поместить его в вымытое ведро и залить чистой водой, после чего принести полное ведро обратно, захватив такую же воду в обоих котелках. Андрея Маркина и Ивана Утюка Шныкин послал в лес за хворостом – топливом для костра.

Когда начало темнеть, на шоссе появились двое изможденных и одетых в полосатые куртки мужчин, еле-еле ковылявших в сторону Гроссрёрсдорфа. Они остановились недалеко от нашего костра, заговорив между собой по-немецки. Я подошел к ним и выяснил, что они – бывшие немецкие узники концлагеря, а сейчас, освобожденные Красной армией, направляются через Дрезден на родину. Я тут же сообщил об этих людях товарищам, сидевшим около костра, и те пригласили их, очень голодных, в нашу компанию. Один из них был членом Коммунистической, а другой – Социал-демократической партии Германии, обоим пришлось пробыть в концлагере свыше 7 лет. Узнав, что с нами сидят бывшие узники концлагеря – «наши немцы» многие притащили им свою еду и тоже стали их угощать. Достали даже разбавленный спирт, чтобы немцы выпили вместе со всеми по глоточку «за здоровье и счастливое будущее». Вскоре оба немца ушли, поблагодарив нас.

Утром 22 мая мы подошли к Каменцу, где группа жителей занималась разборкой противотанкового препятствия. По обеим обочинам шоссе видны щиты с надписями на русском языке: «Осторожно, мины!» Неожиданно один из пожилых немцев окликнул меня: «Юрий, Юрий, ты ли это?» Я оглянулся и увидел мастера Михаэля, с которым мне иногда приходилось раньше работать в городе. Когда я подошел к нему и подал ему руку, он зарыдал и поведал о постигшей его трагедии: он остался нищим, русские у него всё забрали, жена и дочери изнасилованы и опозорены. «Как жить дальше? – спрашивал он. – Может быть, лучше умереть?» Я попытался утешить беднягу, сказав, что скоро жизнь наладится. И Михаэль, вытирая рукавом слезы, попрощался со мной.

В городе почему-то не было видно ни одного нашего военного. Мы нигде не заметили каких-либо серьезных разрушений: остались целыми железнодорожный вокзал, туннель под площадью Бёниша, а также отель «Леман», на кухне которого я работал совсем недавно.

Я попросил майора отпустить меня посмотреть на военный городок, где нас распределяли на работу и заставляли работать. Я походил по его территории и помещениям, совершенно пустым, и поспешил догнать колонну, которая успела уйти далеко вперед. В это время меня обогнали несколько человек, ехавшие на велосипедах, наверное, отнятых у местных жителей.

Наконец я вошёл в Цшорнау. Почти все дома и постройки в нем были целы. Я направился к дому Микклихов, но застал там не хозяев, а двух пожилых красноармейцев, которые, к моему удивлению, навели во дворе идеальный порядок. Я сказал им, что, будучи военнопленным, жил в этой деревне и иногда работал у здешних хозяев, которые хорошо ко мне относились. Красноармейцы о хозяевах ничего не знали. Не удалось мне и обзавестись велосипедом: час назад через деревню прошла колонна пленных и двое из них забрали хозяйские велосипеды. Но у меня еще оставалась надежда на дом Марии Шольце. Заглянул во двор, увидел одинокого Вальтера в рваных брюках и босого. Оказалось и здесь бывшие пленные все забрали. Не осталось ни велосипедов, ни лошадей, ни коров и даже кур. Проволочная ограда нашего бывшего лагеря еще сохранилась. Я открыл калитку и подошёл к двери в умывальник, но оказалась запертой на большой замок. Через щель я у видел, что всё пространство в умывальнике заставлено большими мешками с мукой, которые, по-видимому, были доставлены для снабжения наших войсковых частей. Хотел еще подойти к бывшей кухне, но остановился: везде висели плакаты: «Мины! Мины!». Они находились даже вблизи колодца, откуда мы брали воду.

Я прошел мимо кладбища к деревне Шидэль, где хотел опять попытаться «организовать» велосипед, чтобы скорей догнать колонну. Вошёл во двор одного из хороших домов и, к великому удивлению, увидел на скамейке хорошо знакомых мне женщин из Цшорнау. Ими оказались хозяйка дома, где располагался наш лагерь, Мария Шольце (мать Вальтера и Доры) и ее соседка Ольга Пёчке. С ними сидела и владелица дома – родственница Ольги. Мария и Ольга обрадовались неожиданной встрече. Я сказал Марии, что менее часа назад, проходя через Цшорнау, виделся там с её сыном Вальтером. Узнал от Марии, что обе её дочери – Дора и Гизела – живы и здоровы, но пока укрываются у родных в городе, где сейчас более безопасно, чем в сельской местности, к тому же у нее в деревне почти ничего не осталось для нормального проживания. Я довольно глупо ободрил ее тем, что она может использовать оставшиеся в казарме 72 байковых одеяла. Мария рассказала о печальной участи своего работника – поляка Станислава. В конце апреля он был расстрелян за то, что не хотел отдать лошадей хозяйки. И почти в это же время один из советских военнослужащих, будучи пьяным, заметил вечером вышедшую подышать свежим воздухом молодую, но тяжело больную жену цветовода Хёне (у которого мне приходилось работать) и устремился к ней. Увидев это, её супруг Освальд взял винтовку и застрелил этого солдата, а тело его оттащил на шоссе подальше от своего дома. На следующий день тело убитого обнаружили, но никто Освальда не выдал. Тогда товарищи убитого повели всех мужчин деревни в населенный пункт Вайссиг в нескольких километрах от Цшорнау. Через двое суток всех отпустили домой, кроме местного пекаря Отто Уфера и одного старика-беженца. Вскоре уже разложившиеся тела обоих мужчин местные жители нашли в лесу рядом с Вайссигом и в этом же лесу похоронили. А семья Освальда Хёне сразу куда-то уехала, бросив усадьбу[15].

Пока я слушал рассказ Марии Шольце, Ольга и её родственница принесли из погреба кувшин молока. Оказалось, что они содержат в укрытии двух коров. Женщины угостили меня молоком с холодной картошкой. Я сказал им, что должен догонять свою колонну, но без велосипеда это трудно сделать. Но женщины ответили, что велосипеда у них нет. К счастью, оказалось, что накануне колонна сделала часовую остановку недалеко, благодаря чему я догнал товарищей и занял своё место рядом с майором.

Скоро мы подошли к Виттихенау и остановились на широком лугу, где был создан временный военный городок, окруженный колючей проволокой, внутри которого имелось множество палаток. Нас встретила группа военных во главе с полковником, которому майор доложил, что привел из Дрездена колонну бывших советских пленных. Нас было около 4 тысяч человек.

На прощание майор вручил мне пачку папирос «Беломорканал», поблагодарил за помощь и пожелал счастливого возвращения на Родину. Местные командиры распределили нас по палаткам. Андрей Маркин, Женя Волчанский, Андрей Шныкин, Иван Харченко, Иван Утюк и я напросились попасть в одно и то же отделение, командиром которого назначили Андрея Маркина, имевшего среди всех нас наивысшее военное звание – старшего сержанта. К нам присоединили еще 9 человек. Так как в палатке никаких нар, лежаков, а также пола не было, мы побросали свои вещевые мешки на сухую травянистую землю. Спать можно было на двух сторонах палатки пятками к середине. Постелей тоже не было, и приходилось подстилать под себя что-то из одежды. Но у нашей шестерки имелись одеяла, за что мы были очень благодарны Андрею Дмитриевичу, вовремя посоветовавшему запастись ими.

Перед тем как лечь спать, мы отправились строем под командой какого-то старшины на кухню, где получили по 200 граммов черного хлеба, горячее картофельное пюре с говядиной и полусладкий чай. 23 мая нас разбудили в 6 часов утра и отправили на физзарядку, затем на беседу с представителями Особого отдела, который объяснил нам порядок предстоящей проверки военнопленных. Затем последовала политинформация, которую провёл капитан, раздавший несколько экземпляров свежей газеты, издаваемой воинской частью. Одновременно все получили по пачке махорки, из-за чего каждый экземпляр газеты пришлось поделить между курящими.

В 14 часов состоялся обед, на который мы опять получили по 200 граммов хлеба, первое и второе мясные блюда и компот. На ужин нам полагались только различные каши с маслом и чай с хлебом. Положенное бывшим пленным питание «по третьей категории» всё же было недостаточным. Из-за этого по пути на Родину нам, как в плену, приходилось «организовывать» его дополнительно.

До наступления ужина командир нашего взвода занялся с нами строевой подготовкой. Но это получалось плохо, как и пение маршевых песен. Тогда командир увел нас в дальний угол лагеря, усадил на лугу и обучил совершенно новой простой маршевой песне, начинавшейся такими словами: «Ветер по полю гуляет, обрывает провода. Трое братьев… вышли встретить сотню вражеских солдат. Ни звезды на небе нету, только дождик моросит, освещают нас ракетой кровопийцы – немцы-псы…» Кончалась песня тем, что братья не дали врагам продвинуться вперед и геройски погибли.

…В те дни я наиболее близко сошелся с двумя товарищами из второго отделения. Первым из них был чуваш Роман Степанович Никитин, старше меня лет на пять, по профессии школьный учитель, живший до войны в городе Канаш Чувашской республики; вторым – мой ровесник украинец Зиновий Ефимович Филиппенко, родом из города Енакиево Донецкой области.

…Самым важным событием для всех нас было собеседование в Особом отделе, где наши данные тщательно записали, чтобы затем проверить их достоверность путем запросов в соответствующие органы. Таким образом, все репатрианты прошли предварительную фильтрацию, но она еще не была окончательной и закончилась лишь в первой декаде июня.

Последующие дни проходили очень однообразно. Но однажды вместе с командиром взвода, как переводчик, я побывал в городе и стал свидетелем двух событий. В тот день лейтенанту дали поручение раздобыть в одной из городских аптек или в городском советском госпитале для раненных военнослужащих несколько простых, но очень необходимых лекарств. Я повёл лейтенанта в знакомую мне аптеку в центре города, куда летом 1944 года заходил вместе с постовым Вилли Нииндорфом. Аптека была заперта изнутри, потому что её владелица, страшно боявшаяся русских, увидев нас из окна, не хотела открывать нам своё заведение. Мой командир вытащил из кобуры пистолет и пригрозил им женщине. Наконец она впустила нас, но заявила, что не может дать лекарства бесплатно или за обесценившиеся немецкие марки. Я перевел слова аптекарши лейтенанту, и тот вытащил из кармана несколько советских рублей. Аптекарша, по-видимому, еще никогда не видела такие деньги и усомнилась, деньги ли это вообще, и мне пришлось ей доказывать, что это действительно «русские деньги». Тогда, забрав их, она принесла нам некоторые из нужных лекарств, а недостающие мы получили в госпитале от советских врачей.

Глава VI

В понедельник 11 июня после завтрака обитателей лагеря в Виттихенау выстроили с личными вещами и повели по шоссе в город Хойерсверда, где нас погрузили в товарные вагоны и на платформы поезда. К обеду поезд прибыл на станцию Бунцлау (ныне Болеславец в составе Польши), где всем дали поесть, и мы успели осмотреть памятник великому русскому полководцу М. И. Кутузову, умершему в этом городке в 1813 году.

Затем поезд поехал дальше и вскоре остановился в городе Лигнитц (ныне Легница) на месте слияния небольшой реки Шварц-Вассер с рекой Катцбах. Здесь произошла выгрузка, и каждому подразделению отвели добротные многоэтажные городские дома, покинутые проживавшими в них немцами. Это было связано с тем, что находившиеся ранее в составе Германии области Верхней и Нижней Силезии отошли теперь Польше, согласно установленным для неё новым границам. В городе остались только семьи отдельных немецких специалистов и мастеров, которые обслуживали тепловую электростанцию и водопроводное хозяйство. Только благодаря этим немцам возобновилась подача электричества и работал водопровод. Нашему взводу досталась большая трехкомнатная квартира на пятом этаже семиэтажного дома. Андрей Маркин распорядился выбросить в окно всю мебель со всем содержимым и даже постельные принадлежности. Конечно, многие из товарищей забрали понравившиеся вещи. Я, например, взял серый галстук и черную жилетку под пиджак, так как раньше никогда не носил ее (и не стал носить). Все присвоили еще и одеяла.

Итак, мы раскрыли окно комнаты и стали выбрасывать во двор всю обстановку. При этом кто с восторгом, а кто с жалостью наблюдал, как, падая на асфальт, с грохотом разбивается вдребезги прекрасная мебель и разлетаются осколки зеркал и пух от подушек и перин. Из бывшей кухни, отведенной второму отделению, вместе с кухонной мебелью вылетала фарфоровая и стеклянная посуда дивной красоты. Было очень жалко, что вместе с цветами в горшках и картинами разоряли шкафы с очень хорошими книгами и альбомами.

Освободившись от всего «лишнего», каждый выбрал на полу место для сна, положив там одеяло и мешок с вещами. Таким образом, вместо того чтобы спать в мягкой постели, мы опять оказались в привычной ситуации – как в лагере для военнопленных. После завтрака в столовой командир сообщил нам, что для нас установлен свободный режим: можем проводить время по своему усмотрению и ходить, куда хотим. Вместе с тем нам поручили следить, не появятся ли в городе бывшие власовцы и граждане СССР, служившие в немецкой армии и теперь замаскировавшиеся под пленных. В случае обнаружения любых подозрительных лиц необходимо срочно сообщить о них в Особый отдел, а еще лучше – доставить их туда.

От командира последовало и очень приятное предложение – каждый из нас мог теперь написать письмо родным и близким, но пока без указания обратного адреса. Полагалось сложить письмо треугольником и сдать командованию для отсылки. Все немедленно принялись искать бумагу, карандаш или ручку. А у меня все принадлежности имелись, даже чернильница, которую я подобрал в этой квартире. Но тут же возник вопрос – кому писать, ведь матери уже могло не быть в живых, а кто-то тоже воевал с фашистами. В связи с этим я решил писать письмо на имя председателя нашего колхоза.

Отдав письмо командиру взвода, я отправился осматривать город. И тут случился новый сюрприз – я встретил на улице однодеревенца Трифона Ильича Марфина. Оказалось, что Трифон тоже был в германском плену и теперь, как и я, мечтает возвратиться домой. Он еще не знал о возможности послать родным письмо, а когда я сказал ему об этом, Трифон поспешил, чтобы послать о себе весточку. Однако, вернувшись на родину, я узнал, что никаких писем от Трифона не получали, домой он не возвратился, и что с ним произошло, никто не знает, а его братья погибли на войне.

…В Лигнитце мы пробыли две недели. За это время мне и товарищам несколько раз приходилось быть свидетелем, как вооруженные польские конвоиры гнали на запад выселяемых из Силезии немцев.

Однажды на обочине шоссе мы с Женей увидели молодую симпатичную голубоглазую немецкую девушку с красивой прической. Она вдруг сказала мне по-немецки: «Я слашала, как ты недавно хорошо поговорил по-немецки с одним старым немцем. Наверное, ты очень хороший парень. Извини меня, но послушай. Я совершенно одна, у меня нет никаких родных, и я не знаю, куда идти. Я уже давно ничего не ела. Возьми меня с собой в Россию – не пожалеешь, буду тебе очень хорошей женой». Мне стало очень жалко девушку. Если бы я не находился тогда на положении бывшего военнопленного и знал, что благополучно вернусь домой, не раздумывая согласился бы выполнить ее просьбу. К несчастью, я не мог дать ей что-либо поесть. Так и оставили мы с Женей эту бедную девушку на обочине шоссе.

…24 июня наше пребывание в Лигнитце закончилось. Утром после завтрака нас заставили взять вещи и повели строем по шоссе на юг. Куда идем, нам, рядовым, не сказали. По дороге нам встретилось большое стадо немецких коров, которые наши женщины и несколько пожилых пастухов гнали на Украину. В дальнейшем такие стада коров и другой скотины попадались нам очень часто, а наши повара нередко получали от пастухов молоко или даже скотину для забивки на мясо.

На следующий день мы прибыли в город Швайднитц (польский Свидница), где нас сразу завели в бывший немецкий военный городок и предоставили место в кирпичных казармах. Теперь у каждого из нас была железная кровать с нормальной постелью, которую мы были обязаны содержать в идеальном порядке. В конце коридора находились умывальник с действующим водопроводом и туалетная комната. Питание мы получали – не очень сытное – в большой столовой. Всем выдавали махорку, но бумагу для свертывания цигарок или «козьих ножек» приходилось добывать самим.

Начальство объявило нам, что отныне мы, хотя и не носим военное обмундирование, являемся пехотным соединением, входящим в состав 21-й армии, возвращающейся пешком на Родину. Каждому отделению выдали по две винтовки с боеприпасами, а некоторым взводам – даже пулемет, и кого-то вооружили автоматами ППШ. Соответственно, резко усилили дисциплину – нельзя было свободно отлучаться с территории военного городка. Вставали утром и ложились спать только по команде в строго установленный срок. Каждый день проходили строевую, боевую и политическую подготовку.

14 июля, после трехнедельного пребывания в городке, получив по пайке какого-то порошка, при помощи которого можно было в полевых условиях дезинфицировать воду, мы двинулись пешком по шоссе и проселочным дорогам на восток.

…Когда в середине июля мы остановились за населенным пунктом Малапане, Женя Волчанский сказал, что он некоторое время находился рядом с Малапане в лагере военнопленных, откуда и был эвакуирован к нам в Цшорнау. В этой местности проживали шлёнзаки – онемечившиеся поляки, с которыми ему приходилось работать. В основном он трудился в хозяйстве, принадлежавшем женщине с дочерью лет 18-ти, которая вдруг влюбилась в Женю и завела с ним переписку на польском языке. Женя сохранил несколько писем этой девушки и показал их нам. И все они начинались словами «Коханый Генка!». В них было высказано очень много любви к Жене и даже надежд на совместное послевоенное будущее.

Естественно, Женя решил навестить эту девушку, и командир отпустил его в сопровождении Ивана Пика. Вечером оба благополучно вернулись, принеся с собой бутылку самогона, кусок свиного сала, связку зеленого лука и краюху хлеба. Но оказалось, что девушку они не увидели. Соседи по её дому сообщили им, что с нею случилось большое несчастье: какие-то якобы партизаны изнасиловали девушку, после чего она убежала в лес и больше в деревне не появлялась. Женя попросил соседей передать девушке привет от него и оставил свой домашний адрес, надеясь возобновить с ней переписку.

Перед сном мы всей компанией пировали с самогоном и отличной закуской. Этой неожиданной трапезой особенно довольным остался я, так как завтра у меня был день рождения – мне исполнялось 24 года.

И в этот день утром мы встретили и прошагали через городок Гутен Таг (Добрый день) что меня очень порадовало, так как эти слова – прекрасные пожелания для человека, отмечающего свой день рождения.

20 июля к вечеру мы подошли к святому для поляков городу Ченстохова, который не очень сильно пострадал в войну. В центре города мы увидели множество пленных немецких солдат, занимавшихся восстановлением разрушенных зданий. Едва мы вышли на окраину, всё небо заволокло тучами, стало почти темно, раздались раскаты грома и засверкали ослепительные молнии, а затем пошёл град и подул ветер ураганной силы. В результате у меня улетела шляпа, а сам я, как и многие другие товарищи, не удержался на ногах и свалился в глубокую канаву на обочине шоссе, что и спасло нас от больших травм. В это время с некоторых домов слетали крыши, в садах вырывало с корнем деревья, вокруг падали яблоки, летел мусор. Ураган и сопровождавший его ливень длились минут 20. Все мы насквозь промокли, измазались грязью, а кое-кто вдобавок и поранился.

Когда всё более или менее успокоилось, из пострадавших домов к нам подбежали поляки и… начали нас громко проклинать, заявляя, что именно русские виноваты в этом стихийном бедствии, так как стали антихристами, не верим в Бога и за это он наказал нас, а заодно и их. Кто-то хотел было поколотить нас дубиной, но не посмел, увидев, что мы вооружены и можем дать отпор.

На длинном этапе Конецполь – Енджеюв, который мы для сокращения пути преодолевали большей частью по проселочным дорогам, случился очень неприятный инцидент. У опушки леса мы увидели наше воинское подразделение. Как и везде в подобных случаях, нас стали спрашивать, нет ли среди нас их родных или близких товарищей, пропавших без вести, не встречали ли мы кого-либо из них. В этом воинском подразделении были и женщины, увидев которых, один из наших молодых товарищей вдруг громко заорал: «Ах, какие бабы стоят с автоматами!» Услышав это, из группы военных выскочил пожилой старшина, подбежал к грубияну и ударил его по щеке, закричав: «Во-первых, это не бабы, а девушки-герои, а во-вторых, вы – сволочи! Отсиделись у немцев в плену, а мы кровь свою проливали! Вот вам покажут дома на лесоповалах Сибири и в рудниках, кто вы такие!» Но в это время подошел, вероятно, политработник, который решил уладить конфликт, попытавшись опровергнуть слова старшины, сказав «всё будет нормально, НКВД разберётся, кто и в чем виноват». Надо сказать, что когда мы двигались, нам не удалось прочесть ни одной центральной газеты, командиры политзанятий не проводили и мы не слушали радио, а поэтому почти не имели представления о том, что творится на Родине.

…На всем протяжении пути казенного питания нам явно не хватало, поэтому при остановках на ночлег мы крали у местных жителей с огородов и полей картофель и варили его в котелках. Естественно, это вызывало недовольство у населения. Были случаи, когда жители даже убивали воришек и хоронили их тайно, так что тела убитых было очень трудно или невозможно найти. Однажды наши люди обнаружили убитого под полом конюшни, где находились три лошади. Убийцу расстреляли на месте.

В это время в Европе был большой дефицит на сахар, и население использовало порошок сахарина, который по внешнему виду не отличался от того горького белого порошка, который нам выдали для обеззараживания воды. Ребята этим воспользовались и стали менять его как сахарин за какую-либо еду. Разумеется, эти проделки также вызывали сильное недовольство обманутых людей.

Не раз в городах, на станциях, а то и просто в чистом поле мы видели поезда с товарными вагонами, в которых под конвоем везли пленных немецких военнослужащих. Все они, как правило, были в своём военном обмундировании и даже с наградами. Однажды мы стали свидетелями, как этих пленных вели строем к кухне, где они наполняли котелки горячей пищей. При виде их мне, как испытавшему все тяготы плена, стало очень жалко этих пленных, хотя они и были нашими врагами.

Попадались нам и эшелоны, которыми из Германии вывозили в крытых вагонах и на платформах разнообразное оборудование, машины и ценные вещи. По-прежнему продолжали мы обгонять многочисленные стада гонимого на Украину немецкого скота.

Последним польским городом, через который мы прошагали 26 августа, был Хрубешув, раскинувшийся на берегах реки Хучва. Далее километров около 20-ти мы шли вдоль берега реки Буг. Там по мосту происходило интенсивное движение транспорта в Польшу и обратно. Польские и советские пограничники и военнослужащие контролировали это движение. Они пропустили нас через мост, и таким образом мы наконец очутились на своей Родине.

Часть третья. Прибытие в Донбасс, подневольная работа в угольной шахте и трудное возвращение домой – в родную деревню и в Московский институт стали