Грехи волка Перри Энн
– Мердок. – Уна нетерпеливо скривила губы. – Коннел Мердок. Конечно, он может найти и врача, и акушерок. Но речь идет о желании Гризельды. И уезжает мама всего на неделю.
Гектор налил себе еще вина и ничего не ответил.
– В деле Гэлбрейта появились какие-нибудь новые данные? – нахмурившись, обернулась Мэри к Дейрдре.
– Элестер мне об этом ничего не говорил. – Молодая женщина, казалось, была удивлена. – Или говорил, а я забыла. Мне помнится, он считал, что в деле нет достаточных доказательств, и потому прекратил его. Не так ли?
– Так и было, – уверенно отозвалась миссис Макайвор. – Об этом болтают, потому что, если бы такого человека, как Гэлбрейт, посадили в тюрьму, был бы грандиозный скандал. Всегда найдутся люди, завидующие человеку с таким положением. Вот они и чешут языки, даже когда для этого нет никаких оснований. Бедняге пришлось уехать из Эдинбурга. Казалось бы, хватит и этого!
Мать взглянула на нее, словно собираясь что-то сказать, но раздумала и вновь опустила глаза. Никто не прибавил ни слова. До конца трапезы разговор ограничивался лишь случайными репликами. Когда ланч был окончен, Уна предложила Эстер отдохнуть несколько часов перед отправлением в обратный путь – подняться в отведенную ей спальню, если она пожелает.
Лэттерли с признательностью приняла это предложение. На лестнице она вновь столкнулась с Гектором Фэррелайном, который стоял, грузно привалившись к перилам. Лицо у него было печальным и в то же время сердитым. Он не отрывал глаз от висящего на противоположной стене портрета. Медичка остановилась на площадке у него за спиной.
– Очень хорош, не правда ли? – поделилась она своим впечатлением.
– Хорош? – Майор резко обернулся. – О да, очень хорош! Он был красавец, наш Хэмиш. Воображал себя идеальным мужчиной. – С тем же выражением лица и не двигаясь с места, он лишь сильнее навалился на перила, наполовину перевесившись через них.
– Я имела в виду портрет, – уточнила девушка. – Самого мистера Фэррелайна я, конечно, не знала и судить о нем не могу.
– Хэмиша? Моего братца Хэмиша? Разумеется, не знали. Он уже восемь лет как умер. Впрочем, пока эта штука тут висит, он вроде как бы все еще жив. Превратился в мумию и всегда с нами. Я бы воздвиг над ним пирамиду. Великолепная мысль! Миллион тонн гранита! Надгробная гора! – Старый джентльмен медленно сполз по перилам и уселся на ступеньку, вытянув ноги поперек лестницы и загородив Эстер дорогу. Потом он усмехнулся. – Нет, два миллиона! Как выглядит миллион тонн камней, мисс… мисс… – Он взглянул на нее широко открытыми мутными глазами.
– Лэттерли, – подсказала она. Мужчина помотал головой:
– Что вы хотите этим сказать, барышня? Миллион тонн – всегда миллион тонн. Летом ли, зимой ли… в любое время года. – Он подмигнул ей.
– Меня зовут Эстер Лэттерли, – внятно проговорила сиделка.
– Очень приятно. А я – Гектор Фэррелайн. – Старик сделал попытку поклониться и сполз еще на ступеньку ниже, при этом стукнув собеседницу по щиколотке.
– Очень приятно, мистер Фэррелайн. – Она отступила на шаг.
– Видели когда-нибудь египетские пирамиды?
– Нет. Я никогда не бывала в Египте.
– Надо съездить. Там очень интересно. – Гектор несколько раз покивал головой, и сиделка испугалась, что он сползет еще ниже.
– Непременно съезжу, если представится возможность, – заверила она.
– Вроде бы Уна говорила, что вы там бывали. – Наморщив лоб, майор усиленно пытался сосредоточиться. – Уна никогда не ошибается. Никогда. Железная женщина. Никогда не возражайте Уне. Читает ваши мысли, как другой читает книгу.
– Я была в Крыму. – Эстер отступила еще на одну ступеньку. Ей не хотелось, чтобы пьяный хозяин дома сбил ее с ног, если он снова потеряет равновесие, а такая опасность была вполне реальной.
– В Крыму? – удивился он. – Чего ради?
– На войне.
– А!
– Позвольте… – Девушка собиралась попросить его дать ей возможность пройти, когда услышала за своей спиной осторожные шаги дворецкого Мактира.
– С чего это вы отправились на войну? – Гектору требовалась полная ясность. – Вы женщина! Вы же не можете сражаться! – Эта мысль его рассмешила.
– Ну, мистер Фэррелайн, сэр, – строго проговорил Мактир, – идите в свою комнату и немного полежите. Не сидеть же вам тут весь день. Нужно освободить лестницу.
Пожилой мужчина нетерпеливо отмахнулся:
– Уходите, вы! У вас физиономия могильщика! Причем на собственных похоронах!
– Извините, мисс, – обратился домоправитель к Эстер. – Он совершенно несносен, но безвреден. Только много болтает, но другого беспокойства вам не причинит. – Он подхватил Гектора под руки и приподнял. – Пойдемте. Не хотите же вы, чтобы мисс Мэри увидела, как по-дурацки вы себя ведете?
Упоминание Мэри подействовало на Фэррелайна магически. Он бросил последний злобный взгляд на портрет в зале, а потом позволил Мактиру поставить себя на ноги. Вдвоем они стали медленно подниматься по лестнице, дав мисс Лэттерли возможность беспрепятственно последовать за ними.
Сама того не желая, Эстер заснула, а когда проснулась, обнаружила, что пора собираться к раннему обеду. Свой саквояж и плащ она снесла в залу, чтобы сразу быть готовой отправляться на станцию.
Обед подали в той же столовой, но на этот раз стол был накрыт на десятерых, а во главе его сидел Элестер Фэррелайн. Это был представительный мужчина, и медсестра сразу узнала его благодаря семейному сходству. У него было то же длинное узкое лицо, прекрасные волосы, длинный нос с горбинкой и широкий рот. Телосложением он скорее напоминал свою мать, чем мужчину с портрета, а когда заговорил, оказалось, что у этого человека глубокий выразительный голос. Пожалуй, это была самая заметная его особенность.
– Здравствуйте, мисс Лэттерли. Садитесь, пожалуйста. – Элестер указал на единственное остававшееся свободным место. – Я очень признателен, что вы согласились сопровождать маму в Лондон. Теперь мы можем быть за нее совершенно спокойны.
– Благодарю вас, мистер Фэррелайн. Я постараюсь сделать все возможное, чтобы облегчить ей путешествие. – Сев на свое место, девушка улыбнулась собравшимся за столом. Мэри сидела напротив Элестера, а слева от нее располагался мужчина лет сорока, столь же не похожий на Фэррелайнов, как и Дейрдра. У него была вытянутая к затылку голова, покрытая густыми, почти черными волосами, которые слегка курчавились, глубоко посаженные глаза под темными бровями и прямой длинный нос. Форма его рта выдавала страстную и сильную натуру. Эстер никогда прежде не видела столь интересного лица.
Мэри перехватила ее взгляд.
– Мой зять, Байярд Макайвор, – представила она этого мужчину с довольной улыбкой, а затем обернулась к молодому человеку, сидящему рядом с Уной. О его принадлежности к семье неопровержимо свидетельствовали та же неопределенность черт и цвет волос. В его лице читалась некоторая ироничность и одновременно ранимость. – Мой сын Кеннет, – представила его пожилая дама. – А это – другой мой зять, Квинлен Файф. – Она взглянула на мужчину, сидящего напротив – единственного, еще не знакомого медсестре. Он тоже был красив, но волосы у него были светлыми, почти серебристого цвета, плотно прилегающими к голове, лицо – вытянутым, нос – прямым и непропорционально большим, а рот – маленьким и четко очерченным. Это было умное и проницательное лицо человека, который знает больше, чем говорит.
– Здравствуйте, – вежливо обратилась к собравшимся Лэттерли. Все поздоровались с ней. Пока подавали первое блюдо, разговор не клеился и постоянно прерывался. Сиделку спросили, как прошло путешествие из Лондона, она ответила, что оно было прекрасным, и поблагодарила за внимание.
Элестер, нахмурившись, взглянул на младшего брата, который, казалось, торопился поскорее покончить с едой:
– У нас еще масса времени, Кеннет. Поезд отправляется только в четверть десятого.
Но тот продолжал есть, даже не взглянув в его сторону:
– Я не поеду на вокзал. Попрощаюсь с мамой дома.
На мгновение все замолкли. Уна тоже оторвалась от еды и повернулась к брату.
– Мне нужно уйти, – добавил он вызывающим тоном.
Элестера это объяснение не устроило:
– Куда это ты собрался, если обедаешь дома, а проводить маму не можешь?
– Какая разница, попрощаюсь я с ней здесь или на вокзале? – запротестовал Кеннет. – А обедаю я дома, чтобы побыть с мамой подольше. Поэтому я и не ушел еще до обеда. – Он улыбнулся, довольный убедительностью своего объяснения.
Его старший брат поджал губы, но ничего больше не сказал. Младший же Фэррелайн продолжал так же торопливо есть.
Время от времени Эстер бросала изучающий взгляд на присутствующих. Кеннет явно был поглощен какими-то своими мыслями. Он ел, не глядя по сторонам, а покончив с очередным блюдом, откидывался на стуле, нетерпеливо ожидая, когда ему подадут следующее. Два раза он резко вскидывал голову, словно собираясь что-то сказать, и сиделка догадалась, что этот мужчина хотел попросить принести ему порцию раньше других, но не решился.
Гектор ел очень мало, но дважды опорожнил свой бокал с вином. Прежде чем наполнить его в третий раз, Мактир оглянулся и поймал взгляд Уны. Та едва заметно покачала головой. Эстер уловила этот жест лишь потому, что в этот момент смотрела прямо на нее. Дворецкий убрал бутылку со стола, что Гектор никак не прокомментировал.
Дейрдра упомянула о каком-то предстоящем важном обеде, куда она рассчитывала быть приглашенной.
– И для этого тебе, без сомнения, понадобится новый туалет? – сухо заметил Элестер.
– Это было бы неплохо, – согласилась молодая женщина. – Посуди сам, дорогой, нужно ли, чтобы люди обсуждали, чем же занята жена казначея от одного приема до другого?
– Такое маловероятно, – с улыбкой заметил Квинлен. – Насколько я помню, у тебя за этот год прибавилось уже по крайней мере шесть туалетов. – В его голосе звучало не раздражение, а только легкая насмешка.
– Как жена казначея она должна ходить на приемы гораздо чаще, чем большинство из нас, – уточнила Мэри и как бы про себя добавила: – И слава богу!
Байярд Макайвор взглянул на нее с улыбкой:
– Вы не слишком любите званые обеды, матушка?
Он спрашивал таким тоном, словно уже заранее знал ответ, а в его темных глазах читалась нарочитая наивность, за которой пряталась улыбка.
– Не люблю, – согласилась пожилая дама, блеснув глазами. – Масса людей, озабоченных исключительно собственной важностью, сидят за роскошным столом и изрекают суждения обо всем и обо всех! У меня иногда создается ощущение, что если бы кто-то из них решился пошутить, он был бы немедленно изгнан.
– Вы преувеличиваете, мама, – покачал головой Элестер. – Судья Кэмпбелл весьма свиреп, его жена чересчур важничает, а судья Росс постоянно клюет носом, но большинство все же вполне терпимы.
– Миссис Кэмпбелл? – Мэри с явной неприязнью вскинула седые брови. – Я ниодаа у жизнии не суышаа ничеоо подообноо, – произнесла она с нарочито чудовищным акцентом. – Кодаа я быаа деушкоой, мы не мооли и подуумать…
Айлиш фыркнула и взглянула на Эстер. Очевидно, это была какая-то старая семейная шутка.
– Когда она была девушкой, ее дед торговал рыбой в доках Лита, а ее мать была на побегушках у старого Маквея, – скривился Элестер.
– Не может быть! – недоверчиво воскликнула Уна. – Миссис Кэмпбелл?
– Ну да, – заверил ее брат. – Тогда ее звали Дженни Робертсон. У нее были два хвостика на затылке и дырявые башмаки.
Дейрдра с интересом взглянула на него:
– Я это припомню, когда она в следующий раз попробует смерить меня насмешливым взглядом с головы до ног.
– Старик утонул, – продолжал Элестер, ободренный общим вниманием. – Чересчур много пил и однажды декабрьской ночью свалился в воду в районе доков. Насколько я помню, это было в двадцать седьмом году. Да, в восемьсот двадцать седьмом.
Нетерпение Кеннета наконец победило его осторожность, и он попросил Мактира принести ему десерт, не дожидаясь остальных. Мэри нахмурилась. Элестер открыл было рот, собираясь что-то сказать, но перехватил взгляд матери и передумал.
Уна высказала какое-то замечание о спектакле, который недавно давали в городе. Квинлен согласился с ней, и ему тут же возразил Байярд. Предмет спора был совершенно ничтожен, но Лэттерли послышалась в голосах обоих мужчин такая враждебность, словно речь шла о чем-то необычайно важном для каждого из них. Она посмотрела на Файфа и увидела, что губы его сжаты, а мрачный взгляд устремлен на противоположную сторону стола. Там, прямо напротив, нахмурив брови и стиснув руки, сидел Макайвор. Вид у него был такой, словно он страдал от какой-то внутренней боли.
Айлиш, ни на кого не глядя, склонилась к тарелке, но не прикасалась к еде и даже отложила вилку. Остальные, казалось, ничего не заметили.
Мэри обратилась к Элестеру:
– Дейрдра говорит, что собираются возобновить дело Гэлбрейта. Это правда?
Ее сын медленно поднял голову, и лицо его выразило тревогу и настороженность.
– Сплетни, – проговорил он сквозь зубы, а потом взглянул через стол на жену. – Как раз такие разговоры и дают несведущим людям пищу для домыслов, губящих чужую репутацию. Жаль, что ты не нашла лучшего занятия.
Лицо его матери потемнело от обиды, но она ничего не сказала. Щеки Дейрдры вспыхнули, и на шее молодой дамы задрожала жилка.
– Я не сказала никому ни слова за пределами этой комнаты! – гневно отозвалась она. – И едва ли мисс Лэттерли поспешит оповестить об этом весь Лондон. Там никто и не слыхал о Гэлбрейте! Но все же это правда? Собираются возобновлять дело?
– Разумеется, нет, – сердито ответил Элестер. – Для этого нет никаких оснований. Если бы они были, я не прекратил бы его в тот раз.
– А новых доказательств нет? – настаивала Мэри.
– Там вообще нет доказательств, ни старых, ни новых, – поставил точку ее сын, глядя ей прямо в глаза.
Кеннет встал из-за стола:
– Извините, мне надо идти, не то я опоздаю. – Подойдя к матери, он чмокнул ее в щеку. – Счастливого пути, мама, и передай мои лучшие пожелания Гризельде. – Затем он повернулся к Эстер. – До свидания, мисс Лэттерли. Я очень благодарен вам за помощь и за то, что мама будет в таких надежных руках. Всего хорошего. – С этими словами мужчина, помахав рукой, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.
– Куда он пошел? – раздраженно спросил Элес-тер, окидывая взглядом стол и останавливаясь на сестре. – Уна?
– Понятия не имею, – ответила та.
– К женщине, наверное, – предположил Квинлен с едва заметной улыбкой. – Этого следовало ожидать.
– А почему мы о ней ничего не знаем? – продолжал допытываться Элестер. – Если он за ней ухаживает, мы должны знать, кто она такая. – Он взглянул на зятя. – Ты не знаешь, Квин?
Тот вытаращил глаза от изумления:
– Разумеется, нет! Я просто высказал догадку, основанную на жизненном опыте. Возможно, я и ошибаюсь. Может быть, он отправился играть в карты? Или в театр?
– Для театра уже слишком поздно, – вмешался Байяр-д.
– Он же говорил, что опаздывает! – огрызнулся Файф.
– Ничего подобного. Он говорил, что опоздает, если будет дожидаться конца обеда, – возразил Макайвор.
– Сейчас всего без десяти восемь, – уточнила Уна. – Может быть, он пошел как раз в театр.
– Один? – усомнился Элестер.
– Возможно, он встретится с кем-нибудь там. А в чем, собственно, дело? – спросила Айлиш. – Если он за кем-то ухаживает, но без успеха, то ничего нам и не скажет…
– Я хочу знать, кто она такая, прежде чем пойдет речь о каком-либо «успехе», – бросил ей брат. – Тогда уже будет слишком поздно.
– Прекратите пугать себя тем, что еще не случилось, – резко проговорила мать семейства. – Ну, Мактир, подавайте десерт, и постараемся закончить обед по-хорошему. А потом вы проводите нас с мисс Лэттерли на вокзал. Сегодня прекрасный вечер, и у нас впереди приятное путешествие. Гектор, дорогой, будь так любезен, передай мне сливки. Уверена, сливки сюда подойдут, хотя и не знаю, что это за блюдо.
Деверь с улыбкой выполнил ее просьбу. Конец обеда прошел в легкой болтовне, пока не стало ясно, что пора вставать из-за стола, прощаться и, захватив одежду и багаж, выходить к ждущему их экипажу.
Глава 2
– Пойдемте, мама. – Элестер взял Мэри под руку и повел сквозь толпу к лондонскому поезду, громоздящемуся в блеске своих огней около перрона. Сверкающие медными ручками двери вагона были распахнуты, а его полированные стены возвышались над подошедшими пассажирами. Паровоз исторг очередную струю пара.
– Не волнуйтесь, у нас еще целых полчаса, – заверил всех сын пожилой леди. – А где Уна?
– Думаю, пошла узнать, вовремя ли отправляется поезд, – ответила Дейрдра, придвигаясь к нему поближе, чтобы освободить дорогу носильщику, толкнувшему ее сзади своей тележкой, груженной пятью чемода-нами.
– Здрассте, мисс, – приподнял тот фуражку. – Здрассте, сэр, мэм.
– Здравствуйте, – сдержанно отозвались члены большого семейства. Они были довольны, что носильщик проявил вежливость, и все же это нарушило их разговор. Гектор, подняв воротник пальто, словно спасаясь от холода, не сводил глаз с лица Мэри, хотя та смотрела в другую сторону. Айлиш, не сдержав любопытства, направилась к открытым дверям вагона. Байярд охранял три чемодана тещи, а Квинлен переминался с ноги на ногу, нетерпеливо ожидая, когда закончится церемония прощания.
Уна на мгновение остановилась, заколебавшись, и взглянула на брата, а потом на мать. Затем, словно приняв какое-то решение, она взяла Мэри за руку, и они вместе пошли вдоль перрона к тому вагону, в котором пожилой леди предстояло ехать. Сиделка последовала за ними, немного приотстав. Хотя Мэри уезжала всего на неделю, постороннему человеку и к тому же наемному служащему не стоило навязывать ей и ее родным свое присутствие в такой момент. Работа медсестры еще не началась.
Внутри вагон первого класса был совсем не похож на тот, в котором Эстер приехала в Эдинбург. Вместо обширного помещения, занятого жесткими сиденьями, там было несколько отдельных купе, и в каждом – всего по два покрытых чехлами дивана, один напротив другого. На таком диване могли бы удобно усесться в ряд три человека, и даже – о, чудо! – можно было свернуться, поджав под себя ноги, и поспать почти с комфортом. Туда не мог вторгнуться никто посторонний. Они зашли в купе, судя по всему, предназначенное для миссис Мэри Фэррелайн и ее компаньонки. Настроение медсестры сразу улучшилось. Эта поездка будет так не похожа на долгое изматывающее путешествие из Лондона, когда ей удалось лишь урывками немного подремать! Она поймала себя на том, что улыбается в предвкушении грядущего блаженства.
Мэри, войдя, лишь бегло огляделась. Скорее всего, ей не раз приходилось ездить первым классом, и обстановка в купе не вызвала у нее интереса.
– Вещи в багажном вагоне, – сообщил появившийся в дверях Байярд, глядя в лицо тещи с той прямотой, которая, казалось, не была ему свойственна при общении со всеми остальными. – В Лондоне вам их выгрузят. До тех пор можете о них забыть. – И он положил на багажную полку чемоданчик с туалетными принадлежностями и аптечкой.
Элестер раздраженно взглянул на него, но ничего не сказал, как бы давая понять, насколько неуместно в такой момент суетиться из-за пустяков. Все его внимание было приковано к матери. Выглядел он расстроенным и встревоженным.
– По-моему, мама, у вас есть все необходимое. На-деюсь, путешествие обойдется без приключений, – сказал сын Мэри, даже не взглянув на Эстер, однако смысл его слов был очевиден. Затем Элестер нагнулся, как бы собираясь поцеловать мать в щеку, но раздумал и снова выпрямился. – Гризельда, конечно, придет вас встречать.
– А мы встретим вас при возвращении, – с улыбкой добавила Айлиш.
– Вряд ли, дорогая, – тон Квинлена был достаточно красноречив. – Это будет в половине девятого утра! Когда это ты вставала так рано?
– Я встану… если меня кто-нибудь разбудит, – попыталась защититься его супруга.
Байярд хотел что-то сказать, но передумал. Уна нахмурилась.
– Конечно, встанешь, если сильно захочешь, – хмыкнула она и повернулась к Мэри: – У вас есть все, что нужно, мама? Где у них тут ножные грелки?
Женщина взглянула на пол, и Эстер последовала ее примеру. Ножные грелки! Это же мечта! Вчера в поезде ноги у нее застыли настолько, что почти потеряли чувствительность.
– Надо послать за ними, – поднял брови Файф. – Должны быть.
– Есть. – Миссис Макайвор нагнулась и достала большой каменный сосуд, похожий на бутылку, наполненный горячей водой. В нее были добавлены какие-то химические вещества, чтобы сосуд, который за ночь, понятно, остынет, опять немного нагрелся, если его хорошенько встряхнуть. – Ну вот, мама, она достаточно теплая. Подложите ее под ноги. Байярд, где дорожный плед?
Муж послушно протянул плед Уне, и та помогла Мэри устроиться поудобнее, укутав ее одним пледом, а другой такой же положив на второе сиденье. Никто из членов семьи не обращал внимания на мисс Лэттерли, которая, впрочем, и не собиралась до их ухода приступать к исполнению своих обязанностей. Она подвинула свой саквояж, чтобы он не мешал проходу, и присела в ожидании на диван напротив.
Наконец, все слова прощания были сказаны, и родственники пожилой путешественницы стали выходить друг за другом в коридор, пока в купе не осталась одна Уна.
– До свиданья, мама, – сказала она спокойным голосом. – Я обо всем позабочусь, пока вы будете в отъезде, и все буду делать по-вашему.
– О чем ты говоришь! – улыбнулась миссис Фэррелайн. – Ты и так ведешь весь дом. Мне иногда даже кажется, что так было всегда. И, уверяю тебя, меня это ничуть не огорчает.
Дочь тепло поцеловала ее и, обернувшись, посмотрела в лицо Эстер прямым открытым взглядом:
– До свиданья, мисс Лэттерли.
Затем она, не задерживаясь, вышла из купе.
Мэри уселась поудобнее. В окно она не смотрела – в отличие от сиделки, всегда проявлявшей в путешествии большой интерес к тем местам, по которым проезжала.
По лицу пожилой дамы скользнула усмешка, словно последняя сказанная ею фраза показалась ей забавной.
– Вы чем-то огорчены? – заботливо спросила Эстер. Новая подопечная вызывала у нее глубокую симпатию, и девушка уже относилась к ней не только как к пациентке.
Мэри пожала плечами:
– Да нет, пожалуй. У меня нет причин огорчаться. Вам не холодно, дорогая? Возьмите вторую грелку. Куда Уна ее подевала? Ее же принесли специально для вас. – Она досадливо поморщилась. – А вообще нам вполне хватит и одной. Садитесь прямо напротив меня и поставьте на нее ноги с другой стороны. И не спорьте! Я не буду спокойна, зная, что вы тут дрожите от холода. Я достаточно часто ездила эдинбургским поездом и представляю все его неудобства.
– Вы много путешествовали? – спросила медсестра, устраиваясь так, как приказала Мэри, и нащупывая уже застывшими ногами теплую грелку.
Снаружи хлопнула дверь, и что-то прокричал проводник, но его голос заглушили свист и шипение пара. Поезд дернулся, тронулся с места и стал медленно набирать скорость. Перрон кончился, и их обступила темнота пригорода.
– Случалось, – отозвалась миссис Фэррелайн, и по ее лицу скользнула тень воспоминаний. – Я бывала в самых разных местах – в Лондоне, Париже, Брюсселе, Риме… Однажды я даже ездила в Неаполь и в Венецию. Италия так прекрасна! – Она улыбнулась собственным мыслям. – Каждому нужно съездить туда хоть раз в жизни. Лучше всего – когда тебе лет тридцать. Тогда уже можешь оценить ее красоту, почувствовать аромат прошлого, а это позволяет глубже ощущать настоящее. И вместе с тем ты еще достаточно молод, впереди у тебя долгая жизнь, и вся она будет окрашена полученными впечатлениями. – Вагон тряхнуло, и поезд пошел быстрее. – По-моему, стыдно чересчур поспешно развенчивать мечты, которыми жил в молодости. Ужасно, если все твои надежды остались в прошлом.
Мысль эта настолько глубоко отозвалась в душе Эстер, что она не смогла ничего ответить.
– Но вы ведь тоже путешествовали. – Глаза Мэри блеснули. – И это было гораздо интереснее моих поездок. Во всяком случае, большинства из них. Если для вас это не слишком тяжело, мне бы очень хотелось послушать о чем-нибудь из пережитого вами. Я просто разрываюсь от вопросов, по большей части совершенно неуместных. Понимаю, что неприлично быть такой назойливой, но я уже в том возрасте, когда простительно не думать о приличиях.
Девушка часто сталкивалась с достаточно нелепыми вопросами – ведь большинство англичан не представляли, что такое война, и знали о ней лишь из газет. Хотя в последнее время пресса получила гораздо больше возможностей для критики или высказывания собственных суждений, газеты все еще давали очень слабое представление об ужасах реальности.
– Я пробудила в вас тяжелые воспоминания? – извиняющимся голосом спросила старая леди.
– Нет-нет, – больше из вежливости, чем искренне, возразила Эстер. Ее воспоминания оставались живыми и яркими, но у нее не часто появлялось желание возвращаться к ним. – Боюсь, что все это достаточно скучно. Я так много пережила, что постоянно вспоминаю о плохом и совершенно не думаю о тех мелочах, которые могли бы сделать мой рассказ занимательным.
– Мне не нужен продуманный бесстрастный репортаж, который можно найти в газете, – решительно тряхнула головой ее собеседница. – Расскажите мне о ваших впечатлениях. Что вас больше всего поразило? Самое хорошее и самое плохое? Я имею в виду, конечно, не людские страдания, а ваши собственные переживания.
Вагон равномерно постукивал на рельсах, и в этом ритме было что-то успокаивающее.
– Крысы, – без колебаний откликнулась Лэттерли. – Звук падающих со стен на пол крыс. И когда просыпаешься от холода. – Вспыхнувшее при этих словах яркое воспоминание было острее живых впечатлений настоящего, оно заглушило ощущение тепла, идущего от грелки в ногах. – Если, поднявшись, начинаешь двигаться и занята делом, то еще ничего, но когда просыпаешься среди ночи и не можешь опять заснуть из-за холода, какой бы усталой ты ни была… Вот это запомнилось мне больше всего. – Она улыбнулась. – Проснуться в тепле, на белых простынях, слушать шум дождя снаружи и знать, что ты одна в комнате, – это замечательно.
Мэри радостно рассмеялась:
– До чего же необъяснимая вещь – память! Достаточно какой-то мелочи, чтобы перенести тебя в прошлое, казалось бы, давно забытое. – Она откинулась на диване, лицо ее прояснилось, а взгляд начал блуждать где-то далеко. – Знаете, я ведь родилась через год после падения Бастилии.
– Падения Бастилии? – удивилась сиделка. Миссис Фэррелайн не смотрела на нее, погруженная в воскресшие перед ней видения:
– Французская революция. Людовик Шестнадцатый, Мария-Антуанетта, Робеспьер…
– А! Ну да, конечно…
Но Мэри по-прежнему была занята своими мыслями:
– Какое это было время! Император держал под пятой всю Европу. – Голос ее прерывался и был едва слышен сквозь стук колес по рельсам. – Он был всего в двадцати милях, за проливом, и только флот отделял его войска от Англии – ну и, конечно, от Шотландии. – Ее губы тронула улыбка, а лицо, несмотря на морщины и седину, просветлело, словно прошедшие годы вдруг исчезли и в старом теле внезапно воскресла молодая женщина. – Помню наше тогдашнее настроение. Мы со дня на день ожидали вторжения. Все взоры были устремлены на восток. Мы все дежурили на береговом обрыве, готовые зажечь сигнальные огни, как только первый француз ступит на берег. Мужчины, женщины, дети по всему побережью были на страже, держа под рукой самодельное оружие. Мы все сражались бы до последнего, отражая вторжение.
Эстер сидела молча. На протяжении всей ее жизни Англии ничто не угрожало. Она могла представить, каково это – жить в страхе, что вражеские солдаты будут топтать твои улицы, жечь дома, разорять поля и фермы, но это была лишь воображаемая картина, не имеющая ничего общего с реальностью. Даже в самые худшие дни в Крыму, когда союзная армия терпела поражения, девушка знала, что сама Англия в безопасности, недосягаема и, если не считать небольших лишений, преимущественно бытовых, войной не затронута.
– Газеты печатали на него ужасные карикатуры. – Пожилая дама на мгновение улыбнулась шире, но сразу стала серьезной и даже вздрогнула. – Матери пугали непослушных детей тем, что их заберет «Бони». Они говорили, что он ест маленьких детей, а на картинках его изображали с огромным ртом, с ножом и вилкой в руках, с Европой на тарелке.
Поезд резко замедлил ход, преодолевая крутой подъем. Мужской голос прокричал что-то неразборчивое. Послышался свисток.
– Позже, когда у меня уже были собственные дети, – продолжала Мэри, – шаловливых ребятишек пугали рассказами о Берке и Хэйре. Странно, не правда ли, насколько более зловещими эти истории выглядят теперь? Двое ирландцев, начавших с продажи врачу трупов, на которых он обучал студентов анатомии, потом занявшихся разорением могил и кончивших убийством…
Поезд вновь начал набирать скорость. Миссис Фэррелайн с любопытством взглянула на Эстер:
– Почему убийство с целью расчленения трупов потрясает гораздо больше, чем убийство ради ограбления? Когда в двадцать девятом году все это открылось, Берка повесили. А Хэйра, представьте – нет! Насколько мне известно, он жив до сих пор! – Она вздрогнула. – Помню, много позже у нас таинственным образом исчезла служанка. Мы так никогда и не узнали, куда она девалась – скорее всего, удрала с каким-то дружком. Но все слуги были, конечно, убеждены, что ее похитили Берк и Хэйр и где-то разрезали на куски.
Женщина поплотнее завернулась в шаль, хотя в вагоне не стало холоднее, а ноги обеих путешественниц, уютно укрытые одеялами, покоились на грелке.
– Элестеру тогда было лет двенадцать. – Старая леди прикусила губу. – А Уне – семь. В этом возрасте дети охотно прислушиваются ко всяким страшным рассказам и уже понимают их смысл. Однажды поздним зимним вечером была ужасная буря. Я услышала гром и поднялась, чтобы взглянуть, все ли в порядке. Я нашла их обоих в комнате Уны, сидящими под одеялом, с горящей свечой. Мне сразу стало понятно, что произошло. У Элестера иногда случались кошмары. И он пришел к сестре в комнату, будто бы для того, чтобы проверить, не случилось ли с ней чего-либо, а на самом деле потому, что ему самому было спокойнее рядом с ней. Она тоже была напугана. Я до сих пор помню ее лицо, бледное, с широко открытыми глазами. И все же она, чтобы успокоить брата, объясняла ему, что Берка повесили и что он, без сомнения, мертв. – Мэри издала короткий сухой смешок. – Дочка описывала все в деталях – это она умела!
Медичка живо представила себе эту картину. Двое детей, сидящих рядом – причем каждый из них старается успокоить другого – и еле слышным шепотом рассказывающих страшные истории о похитителях трупов, о разорителях могил, о тайных убийствах в темной чаще и об окровавленном столе, на котором совершается расчленение. Такие воспоминания таятся в глубине, быть может, в подсознании, но они обладают живостью, которой лишены впечатления более поздние. У нее с братом Чарльзом таких моментов не было. Сколько Эстер себя помнила, он всегда был зазнайкой. Вот с Джеймсом у них были общие секреты и общие проделки. Но Джеймс погиб в Крыму.
– Простите, – прозвучал тихий голос миссис Фэррелайн, прервавший размышления девушки. – Я сказала что-то, что расстроило вас. – Это был не вопрос, а утверждение.
Мисс Лэттерли удивилась. Она не представляла, что Мэри так хорошо улавливает ее чувства и настроение.
– Наверное, не стоило начинать разговор о раскопанных могилах, – грустно проговорила пожилая леди.
– Вовсе нет! – заверила ее Эстер. – Просто рассказ о двух детях напомнил мне моего младшего брата. Старший с детства немного заносчив, а Джеймс был очень славным…
– Вы говорите о нем в прошедшем времени. Его… уже нет? – Тон Мэри вдруг стал мягким. Видимо, она хорошо знала цену потерям.
– Да. Он погиб в Крыму, – ответила Эстер.
– Простите. Нелепо говорить, что мне понятны ваши чувства, но это именно так. У меня брат был убит при Ватерлоо. – Миссис Фэррелайн четко выговорила это название, словно произнесла некое заклинание. В том поколении, к которому принадлежала ее сиделка, оно было мало кому известно, но мисс Лэттерли слишком часто слышала разговоры солдат об этом событии, и для нее название «Ватерлоо» прозвучало как выстрел. Это было величайшее сражение в истории Европы, конец империи, крушение мечты, начало нынешней эпохи… Люди всех наций сражались там до изнеможения, пока поле не покрылось ранеными и убитыми. Армии всей Европы, как писал лорд Байрон, «в одну кровавую сошли могилу».
Эстер подняла глаза и улыбнулась своей пациентке, чтобы показать, что хотя бы отчасти понимает безмерность этого события.
– Я тогда была в Брюсселе, – губы Мэри слегка дрогнули. – Мой муж служил в армии. Он был майором Королевских Серых…
Конца фразы девушка не расслышала. Сквозь грохот колес можно было уловить лишь отдельные слова, а в ее памяти сразу возник образ мужчины с портрета, яркая прядь волос и лицо, такое выразительное, производящее двойственное впечатление силы и уязвимости… Нетрудно было представить его: высокий, стройный, дьявольски элегантный в мундире, ночь напролет танцующий на каком-то брюссельском балу и прекрасно понимающий, что наутро он помчится в битву, где будут вершиться судьбы народов и откуда тысячи людей не вернутся, а еще большее число придет изувеченными. Медсестра вспомнила виденную где-то картину – Королевские Серые Шотландцы при Ватерлоо: ожесточенная схватка, ослепительно-белые кони с развевающимися гривами, пригнувшиеся к седлам окровавленные всадники, пыль и пороховой дым сражения, застилающие задний план.
– Он, должно быть, был очень красив! – возбужденно воскликнула она.
На лице Мэри отразилось удивление:
– Хэмиш? – Она негромко вздохнула. – О да! Да, он был красив. Кажется, это было в другой жизни, давным-давно – Ватерлоо. Я уже много лет не вспоминала об этом.
– Он вернулся из сражения невредимым? – без опаски спросила Эстер, зная, что муж ее подопечной всего восемь лет как умер, а сражение при Ватерлоо было сорок два года назад.
– Он получил несколько порезов и ушибов, но ни одной настоящей раны, – ответила миссис Фэррелайн. – А Гектору из мушкета ранили плечо и саблей рассекли ногу, но он довольно быстро оправился.
– Гектору? – переспросила Лэттерли. Хотя стоило ли так удивляться? Сорок два года назад Гектор Фэррелайн, естественно, был совсем не похож на того пьяницу, в которого он превратился теперь.
Грустный и ласковый взгляд Мэри блуждал где-то далеко, среди оживленных памятью картин.
– О да, Гектор был тогда капитаном, – кивнула она. – Из него получился лучший воин, чем из Хэмиша. Но он был младшим, и их отец сумел купить ему только чин капитана. Гектор не обладал таким изяществом и таким обаянием, как мой муж. Когда же война кончилась, именно Хэмиш проявил изобретательность и настойчивость. Это он основал Печатную компанию Фэррелайнов. – Излишне было добавлять, что, будучи старшим, он унаследовал и все семейное состояние. Это разумелось само собой.
– Его смерть была для вас большой потерей, – сказала Эстер.
Взгляд ее подопечной потух, и на лице появилось то официальное выражение, с каким принимают традиционные соболезнования.
– Да, конечно, – ответила она и выпрямилась. – Я тронута вашими словами. Но мы слишком увлеклись далеким прошлым. Мне бы хотелось послушать о том, что пришлось пережить вам. Вы когда-нибудь встречались с мисс Найтингейл? О ней тогда так много писали… Иногда создавалось впечатление, что ей уделяют больше внимания, чем самой королеве. Она и правда такая замечательная?
Почти на протяжении получаса Лэттерли, насколько могла красочно, описывала свою фронтовую жизнь. Она рассказывала Мэри о переживаниях и утратах, о своей неопытности и постоянном страхе, о мучительных зимних холодах и тяготах осады… Старая женщина внимательно слушала ее, прерывая только ради того, чтобы уточнить подробности, а иногда просто утвердительно кивала. Эстер описала жару и сиянье летнего дня, белые лодки в бухте, великолепие офицеров и их жен, сверкающие на солнце галуны, усталость, товарищество и шутки, она рассказала, как иногда не позволяла себе плакать, а порой не могла сдержать слез. А потом, ободряемая расспросами Мэри, девушка с юмором припомнила встреченных там людей – привлекательных и заслуживающих презрения, тех, кого любила и к кому испытывала отвращение. И все это время миссис Фэррелайн не сводила с нее внимательных ясных глаз, а поезд грохотал и трясся, сбавляя ход на подъемах и вновь набирая скорость. Они были совсем одни в маленьком освещенном лампой мирке, который под ритмичное постукивание колес мчался сквозь тьму, подступившую к самым окнам вагона. Им было тепло под мягкими пледами, их ноги на каменной грелке почти соприкасались…
Один раз поезд остановился, и сиделка со своей подопечной вместе вышли на пронзительный ночной воздух, не столько чтобы размять ноги, хотя и это было не лишним, сколько для того, чтобы воспользоваться станционными удобствами. Вернувшись в вагон, когда прозвучал свисток и паровоз выпустил струю пара, они опять закутались в пледы, и Мэри попросила Эстер продолжить рассказ.
Медсестра повиновалась. Сама того не желая, она теперь с увлечением заговорила о замыслах, кипевших в ней сразу после возвращения, о своем страстном желании реформировать больничное дело в Англии, исходя из полученного опыта. Пожилая дама улыбнулась, заинтересованная:
– Если вы скажете, что вам это удалось, я перестану вам верить.
– И правильно сделаете! Боюсь, я потерпела неудачу, потому что была слишком самоуверенной и действовала без разрешения. – Девушка не собиралась распространяться на эту тему. Не стоило так откровенничать с пациенткой, но эта женщина уже стала для нее больше, чем пациенткой, и слова сорвались с языка сами собо-й.
Миссис Фэррелайн весело рассмеялась:
– Браво! Если бы мы всегда дожидались разрешения, человек до сих пор не изобрел бы колесо. И что же вы предприняли?
– Предприняла?
Склонив голову немного набок, Мэри вопросительно взглянула на Эстер:
– Не будете же вы уверять меня, что восприняли поражение, как послушная девочка, и покорно отошли в сторонку? Неужели вы не пытались так или иначе бороться?
– Я… нет, – вздохнула мисс Лэттерли и заметила, что по лицу ее собеседницы пробежала тень разочарования. – Не пыталась, потому что мне пришлось вмешаться в другую борьбу, – поспешно добавила она. – За… справедливость другого рода.
В глазах Мэри вновь блеснул интерес:
– Да?
– Видите ли… Мне… – Почему ей так трудно рассказывать о том, как она помогала Монку? Ведь в сотрудничестве с полицией нет ничего позорного. – Я познакомилась с полицейским инспектором, который расследовал дело об убийстве одного армейского офицера, и казалось, что вот-вот произойдет ужасная судебная ошибка…
– И вы смогли предотвратить ее? – предположила старая леди. – А позже вы не возвращались к вопросу о больничной реформе?
– Я… – Эстер почувствовала, что мучительно краснеет. Перед ее глазами так отчетливо встало лицо Уильяма – скуластое, с темными глазами, – словно он сидел напротив.
– Позже возникли всякие другие дела, почти сразу, – пробормотала она. – И опять существовала угроза несправедливого приговора. Я помогала…
Легкая улыбка тронула губы Мэри:
– Понимаю. По крайней мере, догадываюсь. А потом еще одно дело, и еще? Каков он из себя, этот ваш полицейский?
– Он вовсе не мой! – с излишней горячностью воскликнула девушка.
– Не ваш? – не поверила миссис Фэррелайн, и в ее голосе прозвучала насмешка. – А разве вы не влюблены в него, моя дорогая? Расскажите мне, сколько ему лет, как он выглядит?
Медичка на мгновение усомнилась, стоит ли говорить, что Монк сам не знает своего возраста. В дорожной катастрофе он потерял память, которая стала понемногу возвращаться к нему лишь через много месяцев, почти через год. Это была слишком долгая история, и к тому же Лэттерли не была уверена, имеет ли право ее рассказывать.
Читать бесплатно другие книги:
