Свой круг Корецкий Данил

Будто жесткая губка прошла по лицу подследственного, стирая не только ухмылку, но и естественный цвет кожи: передо мной застыла безжизненная гипсовая маска.

— Выяснив происхождение ценностей, мы должны будем объяснить, для чего изготовлялись из специальной ткани эти… как бы их лучше назвать? — Я похлопал по зеленым чехольчикам. — Контейнеры для контрабанды!

Золотов заметно вздрогнул.

— Кстати, сколько у вас было по физике? Эта ткань от металлоискателя не защищает, не стоило и стараться. Вообще, извините, у вас детские представления о государственной границе!

— Пьете вино из моего бара, — голос у него был хриплым и напряженным.

— Да еще нахваливаете.

— То есть?

— Принимаете догадки за факты. Я запомнил вашу метафору.

— Почему же догадки? — Я вытащил из портфеля журнал, открытый на нужной странице. — Вот пожалуйста: «Граница на замке», репортаж с таможни. И фотографии тайников, всевозможных контейнеров. Сравните этот снимок с вашими изделиями — один к одному.

Золотов молчал.

— Разматываем цепочку далее, к моряку загранплавания Петренко, которого вы усиленно обхаживали последнее время, которому принесли контейнер для контрабанды и который убит на вашей даче. Не слишком ли много совпадений?

— М-м… Мало ли какие бывают совпадения, — с трудом выдавил он.

— Есть и факты. Вершикова рассказала, как вы старались прибрать к рукам Петренко, как знакомили его с иностранцем, как просили взять на себя убийство.

Следственный эксперимент ее первоначальные показания не подтвердил.

Судмедэксперт отметил необычную силу и технику удара. Фехтовальщик вполне может его нанести. О ваших занятиях спортом я говорил с Григорьевым. Это еще не все, но попробуйте опровергнуть хоть что-нибудь.

— Н… не об… за… н. В… ввы… док… вайте.

Речь у Золотова стала почти нечленораздельной.

— Хотите воды?

Он кивнул.

Я набрал две цифры на разболтанном диске черного, образца пятидесятых годов аппарата, привыкший ничему не удивляться старшина принес алюминиевую кружку.

Золотов, давясь и обливаясь, выпил воду.

— Значит, кругом обложили? — ощерился он. — И Григорьева отыскали!

— Не только Григорьева. Следствие — это серьезно. Особенно по таким преступлениям. Допрошены ваши учителя.

— И Фаина? — зло перебил Золотов. — Представляю, что она наболтала. Хоть сразу к стенке!

— Как раз нет. Ваши бывшие товарищи, соученики, отзывались более резко. И ваша приятельница… — Золотов весь подобрался. — Валентина Хохло…

— Какого черта! — Золотов вскочил. — Может, вскроете мне череп и станете копаться в мозге?

— Сесть! — резко приказал я, и подследственный медленно опустился на потертый табурет.

— Собираете всякое, чтобы меня обмазать, — Золотов говорил спокойно, своим обычным тоном, но я уже представлял, какое у него было лицо в момент смертельного выпада. — Даже эту дрянь спросили! Да если хотите, из-за нее у меня жизнь сломалась! Застрелиться хотел! Утащил Марголина с тренировки, лег на землю в лесочке возле дачи и сунул в рот дуло. Задираю повыше, как в книжке читал, чтобы не искалечиться, а наверняка мозги вышибить. Мушка высокая, небо царапает, не пускает, масло горькое, противное, короче, вырвало меня, валяюсь в блевотине с разбитой мордой.

Голос Золотова прервался. Сейчас он искренне верил, что именно так все и было, а перевернутый мусорный контейнер, затхлые отходы под руками, узкий собачий лаз, скользкая финка в одеревеневшей руке — это кошмар из чужой жизни, страшный сон, неведомо как затесавшийся в сознание.

— Значит, все на меня! И валютчик я, и контрабандист, и убийца! Мне и говорить ничего не надо, вам уже все ясно, все расписано.

— Внешняя картина действительно ясна. А вот мотив. Из-за чего вы его убили? — Этот вопрос действительно занимал меня больше всего. — Неужели потому, что Петренко отказался участвовать в контрабанде?

Золотев провел рукой по лицу.

— Вас послушать — все хорошие, один я плохой. Несчастный случай вышел, понимаете, несчастный случай!

Он откинулся назад, прислонившись к холодной грязно-серой стене, и закрыл глаза.

Из-за чего?

Федун раздражал независимостью, ослиным упрямством, нежеланием признавать его, Валерия Федоровича, авторитет. Но не из-за этого же? Не надо было брать морячка на дачу…

В конце вечеринки, когда свет стал мягким, расстояния неопределенными, очертания предметов зыбкими, а тело легким и сильным, девочки разошлись по спальням, он учил эту дубину уму-разуму, вместо признательности натыкался на колкости и насмешки и допивал, не чувствуя вкуса, остатки спиртного, а поток сознания бежал по причудливому, с неожиданными поворотами руслу.

Тезка папахена. Тот, сволочь, мало издевался в детстве, надо же придумать — «эвакуатор», правдоподобно до жути, и сам-то без дела полный ноль, даже машину купить не может, как собирался, гараж впустую простаивает, а этот осел от верного дела нос воротит да умничает, фуфлыжник, а что делать с фуфлыжниками, известно, где та железка, дохлая рыбка, узнаешь, как из параши жрут, чего он там молотит?

— А если надумаю, то зачем мне с тобой связываться? Или сам не справлюсь? Навар больше, а риска меньше. И обойдется дешевле: не будешь кровь сосать да душить в своей паутине!

Не показалось, действительно фраер позорный его обзывает, а вот в морду, нет, уклонился и сам, по щеке! На кого руку поднял, кранты, следом прет, ага, на ковре, раз — она, рыбка снулая, тусклая, как фиксы Ермолаевы, только сидит ловчее, отскочит, но пусть опасается — раз! Не отскочил, повалился, крови нет, притворяется? Рукоятку вытереть, вставай, хватит! Умыться, все пройдет, лента отмотается обратно, как тогда. А-а-а-а-а!

Золотов вернулся в следственный кабинет ИВС.

— Не из-за чего мне было его убивать. Несчастный случай! — механически повторял он.

Я дописывал протокол.

Золотов попросил сигарету, затянулся, без обычного форса выпустил дым.

— Не повезло.

— Кому? — не понял я.

— Мне… — Он стряхнул пепел на пол. — Кому же еще? Люди живут в свое удовольствие — и ничего.

— Что за люди?

— Да мало ли. Скромная завсекцией Крольченко — руки в перстнях, серьги бриллиантовые, дома чешский хрусталь, финские гарнитуры. И все нормально. Потому что умеет жить! И везет.

— Неужели золото на пальцах и финская мебель — показатель настоящей счастливой жизни? Ее главная цель?

Губы Золотова скривились в презрительной усмешке.

— Знаю, знаю! Главное — чистая душа и спокойная совесть! А счастливая жизнь — честная работа с самоотдачей до седьмого пота, потом полезные развлечения: лекторий, шахматный павильон, библиотека… Да? — Он сплюнул прямо на ноги. — Преснятина и серость! Когда я слышу подобные рассуждения, меня начинает тошнить!

— Вам не жалко Федора? — неожиданно спросил я.

Золотов смешался.

— Чего об этом толковать… Назад-то не вернешь. Живых надо жалеть. — Он тяжело вздохнул и пальцами загасил окурок. — Мне себя жалко: влип как дурак! Потому что с дебилами связался. И не повезло с этим убийством. Я же не такой. Ну покрутиться, деньги сделать. Зачем убивать? И в мыслях никогда… Не повезло!

Тот же Гришка-мясник, ворует, аж хребет трещит, и живет припеваючи!

— До поры!

— Бросьте! Все на свете до поры. А ему на это наплевать, о будущем не думает, катается как сыр в масле и в ус не дует!

— Интересно познакомиться с таким счастливцем.

— Тут я вам не помощник. Знакомьтесь, если достанете. Но вряд ли, руки коротки.

Я начал злиться.

— Достанем, Золотов, обязательно достанем! Неужели вы не чувствуете, что происходит вокруг вас? Наступает время ответственности, и мы повытаскиваем за шиворот всякую нечисть из щелей и темных углов, как бы она ни хоронилась! И Гришку вашего извлечем на свет Божий, и Крольченко, а когда такая публика оказывается на виду у всех, то быстро скисает, теряет радость от воровской жизни и завидует тем, у кого чистая душа и спокойная совесть, хотя вы говорили об этом с издевкой!

— Вы-то чему радуетесь? — бесцветным тоном спросил Золотов. — Ну посадите одного, другого… Зарплату небось не добавят, только хлопот больше.

— Этого вам не понять.

— Ну почему же… Чувство долга, удовлетворение результатами труда. Читал.

Неужели, правда, бывает такое? И не хочется бросить все к чертям, развеяться, отдохнуть?

Бывало, мне хотелось разругаться с Беловым, хлопнуть дверью и пожить с недельку на необитаемом острове или вообще написать заявление и уйти на обычную канцелярскую работу с нормированным рабочим днем и обязательными выходными. И иногда я доставал тонкую запыленную папку с надписью на обложке:

«Психолого-юридические аспекты построения следственных версий» — и несколько дней проводил в библиотеке, чтобы, дополнив содержимое еще одним листком, вновь уложить папку на дальнюю полку. Такое случалось, когда я сильно уставал, но неизбежно проходило, и снова тянуло назад, в водоворот событий.

Не говорить же об этом Золотову, который сделан из другого теста и совсем по-другому понимает работу, развлечения, по-другому оценивает жизнь. Теперь для него настало время переоценки ценностей. Я нажал кнопку вызова конвоира.

У практикантов был отгул, я заперся в кабинете и, ничего не делая, сидел за пустым столом.

Внизу галдели дети, ударялись о забор брошенные камни, недовольно кричала воспитательница. Эти звуки действовали успокаивающе, и я попытался воспользоваться ими, чтобы изменить настроение.

Когда распутываешь клубок хитроумных загадок, отыскиваешь замаскированные следы, расставляешь тактические ловушки, каждая клеточка тела охвачена охотничьим азартом: раскрыть, установить, изобличить, доказать. Но вот цель достигнута. И что же?

В психологическом поединке с Золотовым победил я, хотя он был серьезным противником. Но удовлетворение не приходило. Я чувствовал себя усталым, измотанным и опустошенным. Скверно на сердце. Так бывает всегда, когда сталкиваешься с изнанкой жизни, глубоко проникаешь в тщательно скрываемые от окружающих тайны, заглядываешь в дальние закоулки темных чужих душ, обнаруживаешь под внешней благопристойностью гнусные и стыдные побуждения.

Я в очередной раз подумал, что следователю плоды его труда не могут приносить радость.

Позвонил Пшеничкин: Федор Иванович Золотов просит защищать сына. Не входят ли в противоречие интересы Вершиковой и Валерия Золотова?

— Входят! — коротко ответил я, но для опытного адвоката этого было достаточно.

— Я так и думал. Что остается у моей подзащитной?

— Укрывательство убийства, возможно, спекуляция.

— С учетом изменения ситуации я подам повторное ходатайство об освобождении из-под стражи.

— Подавайте, рассмотрим.

По внутреннему позвонил Белов.

— Как дела, почему не докладываете?

— Нормально.

— Что означает «нормально»? — раздраженно спросил шеф, недовольный малопочтительным ответом.

— Золотов признал себя виновным частично. Необходимо провести еще ряд следственных действий. А пока все идет нормально.

В моем голосе было не меньше раздражения.

— Имейте в виду, что вы запустили остальную работу. Нельзя концентрировать внимание на одном деле. Параллельное расследование всех находящихся в производстве…

Я отставил трубку в сторону, выждал, вовремя сказал в микрофон: «Понял, приступаю», посидел еще несколько минут и извлек из сейфа дело Рассадиной.

Золотов получил десять лет.

На оперативном совещании я удостоился похвалы прокурора, отметившего, что, несмотря на некоторые ошибки, я правильно понимал его указания и потому добился успеха в расследовании сложного, замаскированного преступления. Я побывал в отпуске, отдохнул и вскоре забыл об этом, потому что появились другие дела, другие подозреваемые, обвиняемые и свидетели, новые переплетения человеческих судеб, в которых предстояло разбираться мне, Юрию Львовичу Лагину, Саше Крылову и бывшему практиканту Вальку, ставшему вначале стажером, а потом оперуполномоченным уголовного розыска. Насчет Петра мой прогноз не оправдался — он поступил в аспирантуру и частенько заходит ко мне за практическим материалом.

И лишь фотография кортика капитана первого ранга Золотова, которую кто-то из ребят засунул под стекло на столе, напоминает время от времени о драме, происшедшей в узком кругу обитателей баркентины «Кейф».