Свой круг Корецкий Данил

Вот мерзавец!

Я буквально ворвался в свой кабинет.

— Никто не звонил?

Петр чинно вытащил из-под стекла сложенный пополам листок.

— Несколько раз вас спрашивал Пшеничкин. Просил с ним связаться…

Он-то мне и нужен!

— И из прокуратуры области: их следственный отдел забирает дело по молкомбинату, сказали не затягивать с передачей.

Вот это подарок! Я немедленно отпечатал препроводительное письмо и отнес дело в канцелярию на отправку, после чего звонил Пшеничкину уже в спокойном состоянии.

— Вы приняли решение по моему ходатайству? — спросил он после обычного обмена приветствиями.

— Да. Ходатайство отклонено.

— Отклонено? — В голосе адвоката слышалось неподдельное удивление. — По какой причине?

— Находясь на свободе, Вершикова может помешать установлению истины по делу.

— А разве она не установлена? — очевидно, от растерянности «подставился»

Пшеничкин, и я с удовольствием врезал его же оружием:

— Истину по уголовному делу устанавливает вступивший в законную силу приговор суда. Следствие потому и называется предварительным, что только проверяет различные версии. На сегодняшний день мне еще есть что проверять…

Телефон несколько секунд помолчал.

— Спасибо за разъяснение, — ядовито проговорил адвокат. — Вы научили меня очень важным вещам, о которых я и понятия не имел.

— Рад быть вам полезным.

Дав себе маленькую разрядку, я с удовлетворением опустил трубку на рычаг.

Мальчишество.

Достал план расследования по делу Вершиковой, написал название новой версии — «Инсценировка», набросал перечень дополнительных мероприятий. Затем стал внимательно вчитываться в акт судебно-медицинской экспертизы трупа потерпевшего.

Надо сказать, что описательная часть этого документа не для слабонервных.

Подробная фиксация процесса исследования: как вскрывалась грудная полость, какого цвета и вида были внутренние органы, как именно извлекался, осматривался, рассекался и изучался внутри каждый из них, затем вскрытие брюшной полости, черепа… Я буквально насильно заставлял себя продираться сквозь бесконечные "… темно-красного цвета, плотной консистенции… ", "… мягкие, коричневые, без патологических изменений… ", "… при разделении хрящевой гортани… ".

Несколько раз начинало казаться, что от листов заключения исходит тяжелый дух, сопутствующий вскрытию, я отрывался и смотрел в окно, пережидая ощущение возникающей дурноты, причем старался делать это незаметно, чтобы не привлечь внимания старательно подшивающего дело Петра.

Самое противоестественное на свете — копаться во внутренностях себе подобного, и, хотя проявлять чувствительность у профессионалов не принято, к этому не привыкают. Попадаются, правда, толстокожие особи с атрофированными эмоциями, насмехающиеся над «сентиментальными слабаками», проявляющими нормальную человеческую реакцию.

Однажды, когда я выгнал некоего весельчака, рассказывающего анекдоты в квартире, где сорок минут назад произошло убийство, он обозвал меня и Сашу Крылова, пошептавшего ему на ухо подходящие случаю слова, именно так — сентиментальными слабаками. А через год бросил напарника в критической ситуации и убежал, дав уйти опасному преступнику, задерживал которого впоследствии Крылов, а привлекал к ответственности я. Напарник выжил, набил подлецу морду, но тому как с гуся вода, отлежался и устроился на кладбище землекопом, по слухам — вполне доволен своим гнусным существованием.

К чему это я? Почему мысли побежали по извилинкам старых воспоминаний? Ах да, понятно, подсознательное самооправдание: я же скрываю свою «слабость» от Петра, хотя прекрасно понимаю, что стесняться нечего…

Заставил себя вернуться к акту: «… Края раны тупые, направление канала перпендикулярно передней стенке грудной клетки, в непарной грудной кости щелевидное отверстие размерами семнадцать на три миллиметра…»

Все-таки дочитал до конца, еще раз пробежал выводы. Зацепиться вроде не за что… Ладно, обратимся к специалистам. Я набрал номер Бюро судебно-медицинской экспертизы и вызвал на допрос производившего вскрытие врача — эксперта Кобульяна.

— Задание выполнено! — солидно доложил Петр, демонстрируя прилично, для первого раза, подшитые дела, стопку заполненных статкарточек и изрядно запущенную книгу учета следственных дел, в которой он сумел навести относительный порядок.

— Молодец! Избавил от нудной работы, высвободил мне, считай, полдня.

Он постарался сдержать довольную улыбку.

— Почему у каждого следователя нет секретаря?

— Спроси чего попроще. Штаты, фонды… Экономим тысячу, тратим две!

— А можно посмотреть акт вскрытия?

— Если есть желание…

Я продолжал заниматься планом версии «Инсценировка», изредка поглядывая на практиканта. Ни отвращения, ни брезгливости: спокойно, не торопясь, прочел все подряд, невозмутимо отложил прошитые скобкой листы.

— Что скажешь? — поинтересовался я.

— Насчет чего?

— Да нет, это я так…

Избытком впечатлительности Петр явно не страдал.

Около четырех появился утомленный, но заметно довольный Валек.

— Информации полный вагон! — выстрелил он прямо с порога. — Выбил все характеристики, выписал на завтра повестки Марочниковой, двум продавщицам из «Фиалки» и сменщице Вершиковой. На разное время, с интервалом, как полагается.

Он извлек из картонной, с тесемочками, папки от руки написанные характеристики.

Петр хмурился, явно не одобряя такой поспешности, принижающей, по его мнению, результаты проделанной работы.

— Значит, дело было так, — продолжил Валек, устало откинувшись на спинку стула.

— Вначале пошел в пароходство, у них бумага уже готова, собирались отправлять.

Потом в «Фиалку», Марочниковой нет — то ли заболела, то ли отгул, не поймешь.

Иду к директору, солидная дама, важная, сейчас, говорит, напишу, все руки не доходили.

Я, пока суд да дело, с девчонками поговорил, кое-что интересное разузнал.

Валек замолчал, я подумал — интригует, нет, переводил дух, видно, спешил с новостями, запыхался.

— Марочникова, оказывается, в пароходство устраивалась, на загранлинии. Италия, Франция, Турция, валюта, импортные дефициты. А магазин — временное пристанище.

Девчонкам, конечно, завидно да обидно, злорадствуют: что-то долго собираешься, она объясняет: дело непростое, все время анкеты заполняю и автобиографии пишу, уже скоро… В общем, недолюбливают ее, и она особняком, ни с кем близко не сходится, так что вряд ли девчонки будут ценными свидетельницами. — Валек опять перевел дух, заговорил медленней:

— Получил бумагу — и в горкоммунхоз.

Характеристика готова, только без печати, пошел к секретарше, она пока оттискивала, все выпытывала: зачем, почему, да Валерий Федорович такой интеллигентный да солидный, а уж авторитетный! — и почему им интересуются, сколько шпаны, пьяни, у нее сосед — тунеядец, так их не трогают, а порядочного человека таскают… — Валек улыбнулся. — Собрался уходить, а в приемную вкатывается жирняк с бульдожьей физиономией — он и есть Золотов! Узнал, кто я, посмотрел свысока и важно так говорит: «Зайцеву Юрию Владимировичу физкульт-привет, я к нему загляну на днях, вопросик один решить нужно, а может, прямо к прокурору пойду…» Видно, на публику работал, для секретарши старался — раззвонит по всему учреждению, что он со следователем и прокурором на короткой ноге и дела у них общие.

— Ушлый гусь! — подал реплику Петр.

— А в парикмахерском салоне вообще комедия, — продолжал Валек. — Захожу к заведующей, представляюсь откуда, она услышала «прокуратура» и говорит: «Наверху комиссия, сейчас вернусь». Десять минут, двадцать, сорок — пропала. Только девчонки в кабинет заглядывают, шушукаются, бегают туда-сюда…

Что любопытно, — перебил рассказчик сам себя. — Парфюмерные девочки и парикмахерские — как из одного инкубатора. Манеры; косметика, краски на мордашках, одежда, ужимки… И начальницы — как сестры-двойняшки, хоть лица и разные.

Петр понимающе кивнул:

— Социальная среда. Торговля, сфера обслуживания формируют свой тип. Вот и похожи.

— Рассказать, как дальше было? — вмешался я. — Обошел салон, заведующей нет, выписал ей повестку на завтра, указав, по какому делу, — она тут как тут, будто из-под земли…

— До повестки не дошло, начал расспрашивать про характеристику, сразу пропавшая и объявилась. «Опозорила нас, уронила честь коллектива», — и другие гневные слова, но характеристику написала хорошую. Да они у всех одинаковые, — Валек хмыкнул. — Порасспрашивал про Вершикову, одни говорят — нормальная девчонка, главное — не скандальная, другие — деревенской выскочкой называют, воображалой.

И наконец отправился к Марочниковой… — Валек встал, прошелся по кабинету. — Что удивительно: живет она на Маяковского, в «золотом» кооперативе — высотный дом, улучшенная планировка и все такое… Снимает по договору, цена соответствующая. Да и попробуй отыщи в центре изолированную квартиру для найма.

Ведь не так просто.

Валек глянул вопросительно, я пожал плечами, но зарубка в памяти осталась.

— …Звоню, открывает, глаза заплаканные, болею, говорит, да не в том дело: спиртным слегка попахивает и вообще… Вручил повестку, напомнил, что стихи вам передать обещала.

— Какие стихи? — удивился Петр, не знавший о деталях поручения.

— Вот эти, — Валек снова развязал тесемочки и, вытащив лист синей бумаги со столбиком машинописных строчек, протянул мне.

«Валерий Золотов. Моей лошади». Фамилия и название набраны заглавным шрифтом и заключены в жирную красную рамку. У этого псевдоса гипертрофированное и явно неудовлетворенное честолюбие — почва для комплекса неполноценности. Вот и разъяснение многих несуразностей его поведения.

— Она пока искала этот листок, ругала своего приятеля на чем свет стоит. Видно, обозлена на него крепко. — Перемерив шагами кабинет вдоль и поперек, Валек подошел к чинно сидящему Петру и кошачьим движением положил ему ладонь на плечо.

— А когда я выходил из подъезда, то лицом к лицу столкнулся с вышеупомянутым!

Валек резко дернул Петра за руку, заломил кисть и взял на болевой прием. Тот слабо и безуспешно отбивался.

— Перестань дурака валять… Вечно одно и то же… Нашел место… Отпусти!

— Отставить! — скомандовал я. — Объясни толком, с кем ты столкнулся?

Валек разжал хватку.

— Это я так, засиделись, пора и размяться…

— Здесь тебе не спортзал, — недовольно бурчал покрасневший от напряжения Петр, заправляя выбившуюся рубашку.

— Выхожу из подъезда — Золотов, нос в нос! Он отвернулся и проскочил мимо…

— Может, к кому другому шел, — по-прежнему недовольно бурчала побежденная сторона. — Тоже мне сыщик выискался!

— Да нет, не к другому, — засмеялся Валек. — Пока он ехал в лифте, я мотнул по лестнице и постоял между этажами. Золотев пришел к Марочниковой! Та дверь открыла и говорит: «Что, адмиральский внучек, опять надо анкеты заново заполнять? Пошел к чертям собачьим!» А он так смиренно, с печалью: «Не сердись, девочка, я тебе все объясню… Пусти в дом, поговорить нужно, у Мэри дела плохие, не выпускают, хотя я и стараюсь…» И все, замок защелкнулся. — Валек похлопал напарника по спине. — Вот так. Петрушка, надо работать! Это тебе не в кабинете сидеть, дела подшивать…

Тот досадливо отстранился и подошел ближе ко мне.

— А что там за стихи?

— Сейчас прочтем, — я повернул листок, чтобы он тоже видел текст.

Крикливая, бурлящая толпа.

Копыта, высекающие гром.

Таким был этот жаркий день, когда Я взял тебя с собой на ипподром.

Споткнулся конь или ошибся всадник, Победа будет равно далека, Но одному выигрыш — это праздник, Другому — только горсточка овса.

Обидно за неравенство партнеров, Вдвойне обиднее, когда глядишь На лошадей красивых и здоровых И всадников невзрачных и худых.

И у тебя мелькнет сама собой Мыслишка, затаенная слегка:

Когда была бы я вон той гнедой, Не выбрала б такого ездока!

Но скажет вам, не подбирая слов, И самый завалящийся жокей:

Не лошадь выбирает ездоков, А всадник выбирает лошадей!

Нет выбора и некуда деваться, И не тебе, и не гнедой решать, В какой конюшне вам тренироваться, Когда, куда, под кем и как скакать.

Я положил синий лист на серые шершавые бланки протоколов.

— Ну и что это значит? — спросил Петр. — И какое имеет значение для дела?

— А то значит, что он ходил на ипподром, играл на тотализаторе, на какие, спрашивается, деньги? — пояснил Валек, поглядывая на меня: правильно ли сделаны выводы?

— Нет, ребятки…

Когда формулируешь мысли вслух, они становятся четче и определенней.

— Здесь заключены интересные штрихи личности Золото па, которые никогда не отражаются в характеристиках, даже самых подробных и объективных. Если хотите, его философия… Лошади, женщины, жокей и прочая толпа, без выделения индивидуальностей, — серая плесень гам, внизу… Копошится себе, бежит, напрягается, переживает — и плевать на нее! А он, Золотев, высоко на трибуне, над всей этой биомассой, бесстрастный и хладнокровный наблюдатель. А может, не просто наблюдатель, может, вершитель судеб, сверхсущество, держащее в руках сотни уходящих вниз ниточек…

— Ну и что? — повторил Петр. — Стишки-то к делу не пришьешь!

— Конечно. Это не официальный документ, не характеристика и в данном конкретном случае — не доказательство. Просто ориентирующая информация, представляющая интерес для изучения личности.

— А чего его изучать? — не унимался Петр. — Он же не обвиняемый, не потерпевший, просто свидетель.

Резонный вопрос. Ведь мальчик не догадывается о существовании версии «Инсценировка».

— Давайте по домам, ребята, спасибо за помощь. Завтра ознакомлю вас с делом, тогда все и обсудим.

Практиканты, оживленно обсуждая открывающиеся перспективы, выкатились из кабинета.

Я несколько минут посидел, расслабленно глядя перед собой, затем перечитал характеристики всех участников трагической вечеринки. Они действительно были одинаковыми, хотя и написаны разными словами.

Вершикова «боролась за дальнейшее повышение культуры обслуживания клиентов, внедряла новые виды долговременного маникюра», Марочникова «вносила вклад в перевыполнение плана товарооборота, занимала передовые места в месячниках вежливости», Золотов «добросовестно относился к работе по благоустройству парков и микрорайонов, использовал прогрессивные формы вертикального озеленения». Все трое, безусловно, «активно участвовали в общественной жизни», проявляли «моральную устойчивость» и «политическую зрелость».

Если бы эти документы заложили в компьютер с заданием выдать портреты охарактеризованных лиц, мы бы получили расплывчатые фотографии безликих близнецов среднего пола.

Характеристика потерпевшего была более сдержанной, даже суровой: «Работал на судах загранплавания матросом второго, затем первого класса, после окончания курсов назначен мотористом, с работой справлялся, дисциплинарных взысканий не имел. Вместе с тем допускал безответственные высказывания в адрес лиц командного состава, проявлял пассивность в общественной жизни судна».

Да-а… Если сравнить характеристики, то получалось, что Вершикова, Марочникова и Золотов были куда достойней представлять советского человека за границей, чем погибший Петренко.

Но я в этом сомневался и в план расследования по новой версии включил пункты, позволяющие подтвердить или опровергнуть свои сомнения.

Можно много пакостить тайком, скрываясь от посторонних взглядов, а на людях прятать свинячье мурло под маской благопристойности: улыбаться соседям, оказывать услуги знакомым, поддакивать начальству, участвовать в собраниях, голосуя как большинство, вовремя платить членские взносы — и считаться вполне приличным, достойным членом нашего общества.

Только та, вторая, тайная жизнь обязательно оставляет следы. И их можно найти, если поставить такую цель и знать, где искать.

Я набрал номер Крылова, затем переговорил с Азаровым. Не успел положить трубку — звонок, подумал — ответный: ребята что-то вспомнили.

— Товарищ Зайцев? На проводе Чугунцов Борис Иванович, заведующий общим отделом горисполкома.

— Слушаю вас, Борис Иванович!

Голос был солидный, ответственный, вполне мог принадлежать Чугунцову, который действительно заведовал отделом горисполкома. Я не ожидал этого звонка и в первую секунду растерялся, но мой постоянного действия компьютер сработал мгновенно, определил линию поведения и даже внес в тональность ответа нотки взволнованной готовности, присущей реакции некоторых людей на обращения начальства.

— Вы не могли бы проинформировать меня об обстоятельствах, в связи с которыми ведется расследование в отношении Валерия Золотова? Он у нас активный общественник, а сейчас ходит сам не свой, волнуется… Его, конечно, понять можно — история неприятная, что и говорить… Но к нему лично разве у вас есть претензии?

Будь я не подготовлен, испытал бы недоумение: какое отношение имеет к нему Золотев? Но сейчас ответил с долей доверительности:

— К сожалению, Борис Иванович, Золотов оказался изрядным проходимцем. И я думаю, что претензии к нему будут весьма серьезными.

Трубка настороженно молчала.

— Весьма и весьма серьезными, — усилил я напряжение.

— Ну, гм, может быть, ошибка, мы его знаем с очень положительной стороны…

— Я вас буду держать в курсе. Продиктуйте свой телефон. Продолжительность паузы была почти неуловимой и все же достаточной, чтобы ощутить замешательство собеседника. Раздайся в трубке короткие гудки, обман сразу стал бы очевидным. Но он назвал номер и авторитетно попрощался, я даже на миг подумал, что ошибся. Заглянул в календарь, отвернув несколько листиков назад, нашел телефон Чугунцова. Номера не совпадали. Может, действительно вернулся из отпуска и звонил с домашнего? Но почему эти цифры так знакомы? Медленно набрал их одну за другой…

— Аварийная «Водоканала»!

Все стало на свои места. Сразу после разговора с Пшеничкиным я навел справки и выяснил, что Чугунцов уже полмесяца находится в санатории. Но два раза использовать один трюк — это крайний примитив! Сплоховали, Валерий Федорович! А думаете, что, наоборот, схитрили, обвели следователя вокруг пальца, выведали следственную тайну.

А какой переполох сейчас начнется! Затрясется паутина, забегает бульдогообразный псевдос, потерявший контроль над событиями, задергает все веревочки, которые окажутся под рукой.

Омшком сильно он суетится! Возможное объяснение этого заложено в версии «Инсценировка», но она пока выстроена исключительно на интуиции, предположениях и повисает в воздухе у не имея ни одного факта, ни одного камня для опоры.

Я не знал, что первый камень для фундамента новой версии появится уже завтра.

Допросы девочек из «Фиалки» дали немногое: Вершикова в магазин не приходила, а Марочникова была довольно скрытной и мало рассказывала о своих делах, знакомых, времяпрепровождении. Но если для других молодых продавщиц парфюмерный магазин представлялся конечной целью в жизни — чисто, тепло, тяжестей не таскать, пахнет приятно и дефицит под рукой, то она считала свою работу временной, бесцветной и скучной обязанностью в ожидании лучшего.

Устраивалась в Аэрофлот, но подвел вестибулярный аппарат, пыталась стать стюардессой на туристских теплоходах, тоже что-то не заладилось, но потом влиятельный человек пообещал помочь и определить сразу на заграничные круизы — верой в такое счастье Марочникова жила уже несколько лет.

Девочки были одеты по одинаковому стандарту, пахли одинаковой парфюмерией, говорили одинаковыми словами, одинаковым жестом закидывали ногу на ногу и доставали из сумочек одинаковые сигареты. Их очень занимало, почему прокуратура интересуется Марочниковой, и они одинаково нехитрыми способами пытались это выяснить. Когда они ушли, я подумал, что, встретив на улице, вряд ли узнаю одну или другую.

Девочка из парикмахерского салона «Комфорт» на первый взгляд отличалась от продавщиц только необычным, с блестками, маникюром, большей информированностью о личной жизни Вершиковой да бойкой скороговоркой.

— …Наши встретили ее подружку — Галку из парфюмерного, та наплела с три короба: будто Машку кто-то изнасиловать хотел, а она его случайно ножиком пырнула… Надо же придумать такое! Нашли недотрогу! Мы тоже не святые, но чтобы каждую неделю новый кобель — это слишком! На машинах увозят, привозят, сигналят под окнами… Да поглядите, как она одета на свои восемьдесят рэ?

Я выразительно осмотрел свидетельницу, однако она не смутилась.

— Ну ладно, чаевые, это понятно, но когда каждый день новая шмотка — никаких чаевых не хватит! Ловко устроилась, сразу и не скажешь, что из деревни… Только не все коту масленица, пусть теперь подумает.

— Вы ее не любили?

— Ха, а чего ее любить? Кто она мне? Сестра, родственница? Заглаженное косметикой личико излучало нескрываемую злобу и тем запомнилось: если встречу — не ошибусь. Когда свидетельница вышла, я почувствовал облегчение.

Марочникова в назначенное время не явилась, зато Кобульян пришел минута в минуту.

Это был полный крепкий мужчина с близко посаженными глазами и мясистым носом.

Лицо его постоянно имело недовольное выражение — неудивительно при такой профессии. Сейчас его недовольству была еще одна причина.

— Не понимаю, что за моду взяли следователи — по каждому делу допрашивать! — брюзжал он. — Мало того, что в суд вызывают… Вам разве что-то непонятно в акте? Или есть какие-то сомнения? Нет, надо перестраховаться и еще допросить Кобульяна! Ну что я скажу нового, кроме того, что написал в заключении? Скажите, что?

Он обличающе наставил указательный палец.

— Может, что-нибудь и скажете, Гаригин Оганесович. Сами понимаете, читать бумагу — одно, а разговаривать с живым человеком — совсем другое, — миролюбиво произнес я. Характер у Кобульяна тяжелый, и излишне раздражать его не следовало. Впрочем, предугадать заранее, что может вызвать его раздражение, было невозможно.

— С живым человеком! — передразнил он меня. — Если бы мы требовали для работы живых людей, то как бы вы расследовали убийство?

Это уже был черный юмор.

— Распишитесь, что будете говорить правду, — холодно сказал я, переходя на официальный тон. — И расскажите о результатах исследования.

Кобульян тяжело вздохнул и, смирившись, начал рассказывать. Он почти слово в слово повторил все то, что написал в акте, и замолчал, ожидая вопросов.

— Скажите, вы ни на что не обратили внимания? Может, какая-то мелкая деталь, которой обычно не придают значения?

— Что увидел, то написал, все детали в акте!

Очевидно, по выражению моего лица эксперт понял, что перегибает палку, и продолжил более мягко:

— То, что убийца — здоровенный лоб, вы и так знаете, преступление раскрыто и он арестован, насколько мне известно.

— Подождите, подождите, Гаригин Оганесович, что значит «здоровенный лоб»?

— То и значит, что пробил грудную кость. Не из пушки же он стрелял! А средний мужчина так не ударит.

— А женщина? — подчеркнуто безразлично обронил я.

— Что женщина? — хмуро переспросил Кобульян.

— Женщина может так ударить?

— А у вас разве подозревается женщина? — оживился он.

Я промолчал.

— Определять, кто нанес удар, — не в компетенции эксперта, это задача следствия, — нравоучительно произнес Кобульян. — Но могу высказать свое неофициальное мнение: за двадцать лет работы я повидал всякого, но чтобы женщина могла так ударить — сильно сомневаюсь!

Эксперт понял, что вызван не зря, и настроение у него несколько улучшилось.

— И еще одно, — Кобульян взял со стола линейку и зажал ее в кулаке. — Обычно нож держат от себя, в сторону большого пальца, или к себе — в сторону мизинца.

Соответственно раневой канал идет снизу вверх, — он взмахнул линейкой, — или сверху вниз, — он опять показал. — А в данном случае клинок вошел под прямым углом! Если потерпевший лежал, то это объяснимо…

Кобульян замолчал, выжидающе глядя на меня.

— А если налетел с разбега?

— Тогда надо, чтобы его толкали паровозом, а оружие зажали в тисках!

— Каков же механизм причинения травмы?

— Чего не знаю, того не знаю, — развел руками эксперт. — Я же не ясновидец. Что мог — сказал, а разобраться во всех тонкостях — ваша задача!

Проводив Кобульяна, я зашел в пустующий кабинет, где практиканты изучали дело Вершиковой и составляли собственные планы расследования.

— Дайте-ка мне акт вскрытия!

— Валек чуть в обморок не хлопнулся, когда его читал, по-моему, так до конца и не добрался! — довольно отыгрывался Петр, и по унылому виду напарника было видно, что не преувеличил.

— Так что не выйдет из тебя следователя!

Мне было не до того, чтобы обсуждать эти проблемы, взяв документ, вернулся к себе, перечитал допрос Кобульяна, нашел соответствующие места в акте экспертизы:

«… в грудной кости щелевидное отверстие размерами семнадцать на три миллиметра… направление канала перпендикулярно передней стенке грудной клетки…»

Эксперт оказался прав — он описал все, отразил мельчайшие детали. И слабое оправдание, что я не врач и не знаю, какова толщина грудной кости и как обычно располагается раневой канал… Это детский лепет. Должен, обязан был обратить внимание и зацепиться! Нет, торопился избавиться от неприятного текста, запахи всякие мерещились. Вот и проявил непрофессионализм! Стыдно, Юра! Это урок на будущее.

Раздался резкий зуммер внутреннего телефона.

— Слушаю, Павел Порфирьевич.

— Зайдите ко мне! — Голос прокурора не предвещал ничего хорошего.

Выражение лица — тоже.

— Вы знаете Галину Марочникову?

— Конечно. Подруга Вершиковой, свидетельница по делу.

Я понял, что вопрос задан неспроста, вряд ли шеф выборочно утратил феноменальную память.

— И в ресторане вы с ней находились по служебной надобности?

— В ресторане я был с…

Вовремя осекся. Не хватало начать оправдываться, как нашкодивший мальчишка. Я уже догадался, в чем дело. Не разобрал только одного: устраивает ли шеф небольшой спектакль в воспитательных целях или действительно подозревает во всех грехах, описанных, а может, сообщенных по телефону неизвестным «доброжелателем».

— И танцевали-выпивали, конечно, тоже по служебной необходимости, — эту фразу прокурор произнес без вопросительной интонации. — И домой к ней пошли исключительно со служебными целями, — Белов сочувственно склонил голову набок.

Теперь стало очевидно — шеф не верит анонимке, но делает вид, что готов поверить, значит, надо разубеждать его изо всех сил, получая наглядный урок, что процессуальная независимость следователя от прокурора вовсе не равнозначна независимости подчиненного от начальника.

Властный по натуре, Белов любил держать в кулаке свое хозяйство, не терпел возражений, «излишней» самостоятельности сотрудников и использовал каждый удобный случай, чтобы доказать кто есть кто. «Строптивые» дежурили в выходные и праздники, уходили в отпуск зимой, получали больший объем работы и уроки, подобные этому. Лагин и я вели себя независимо и потому относились к категории «строптивых».

— Вы же следователь, представитель государственной власти, ваш моральный облик должен быть безупречным.

Письмо? По почте дойти не успело бы… Можно подбросить в приемную, но почерк, даже чужой — улика, к тому же всегда остается опасность оставить отпечатки пальцев. А вот телефонный звонок отработан.

— Что, по-вашему, я, как руководитель, должен сделать?

Вопрос не требовал ответа, но я ответил:

— Получив по телефону анонимное сообщение, порочащее вашего сотрудника, которого вы хорошо знаете и которому, по логике вещей, должны доверять, вы должны задуматься: «Кому это выгодно?» И спросить у означенного сотрудника, чей моральный облик до сих пор не вызывал нареканий: «Кто заинтересован вас скомпрометировать?»

— И кто же?

Шеф редко позволял себе проявлять эмоции. Лицо его оставалось суровым и неподвижным.

— Наверняка не скажу, но вчера я отказался изменить меру пресечения Вершиковой и тем самым нарушил планы некоего гражданина Золотова. Вдобавок довел до его сведения, что собираюсь заняться им всерьез. Так что выводы напрашиваются сами собой.

— Кстати, — Белов выудил из груды бумаг листок с машинописным текстом и протянул мне. — Вот жалоба адвоката Пшеничкина на отклонение его ходатайства. И доводы довольно убедительны. Почему вы не хотите к ним прислушаться? И что у вас есть против Золотова? Ведь он только свидетель по делу!

— Пока! — Я пересказал показания Кобульяна и телефонный разговор с лже-Чугунцовым.

— Вот видите, — укоризненно произнес прокурор. — Разве можно допускать такие ошибки? Надо внимательно читать акт экспертизы и сразу делать соответствующие выводы.

Шеф прочно и искренне забыл, как торопил, призывал «не мудрить» и скорее заканчивать «простое» дело.